В пантеоне великих тайн жизни есть одна совершенно особая, но настолько привычная и знакомая, что мы разучились воспринимать ее как тайну.
Мы редко задумываемся над ней, игнорируем ее, а если она начинает очень уж докучать, прогоняем вон. Она всегда с нами, с самых первых дней жизни, а может, и до этих первых дней.
Мы привыкли и практически смирились с тем, что эта удивительная Страна Тайн так и остается «Тайной за семью печатями.»
Адрес Страны Тайн неизвестен, язык незнаком, образ туманен. Даже время и пространство иные, даже мы там иные — мы и не мы одновременно. Страна Тайн, Мир Грез, Вселенная Сновидений... ТУМАНЫ ФЕЙ...
Много есть разных названий, не в них дело. Дело в том, что мы несовместимы — наше дневное активное бытие и другое, сновидческое, тонкое, мистическое. Видимо, существует Нечто (Некто?), тщательно следящее за тем, чтобы наши пути не пересекались.
Очень, очень нечасто человек имеет постоянный пропуск в мир снов и приходит туда осознанно, вынося оттуда знания, прозрения, чувствования, и совсем уж редко находит в себе смелость полюбить, понять и принять его.
И тогда этот мир сам начинает звать, тревожить, напоминать о себе невероятными событиями, немыслимыми совпадениями, тайными знаками и символоами. Таковы пророческие сны, сны-подсказки, сны-предупреждения.
И есть нечто уже столь неизъяснимое, что сознание и разум отказываются признать случившееся сном.
Такие сны не просто не забываются — они становятся неотъемлемой частью прошлого, настоящего и будущего; более того, входя в нашу жизнь, они в то же время остаются и частью жизни иной, и указывают путь в следующую, лежащую за ее пределами.
Сегодня я расскажу один из таких снов.
***
Я оказался в этом сне внезапно. Так бывает, когда мы просыпаемся, открываем глаза, видим знакомые стены, ощущаем запахи, звуки, привычную текстуру утреннего мира. Все как всегда, до мелочей обычно и подкреплено единством себя вчерашнего и себя сегодняшнего.
«Я» (который во сне) тоже чувствовал свою «вчерашность», но она была условна и не имела особого значения. Важным казалось лишь то, что происходило «здесь и сейчас».
Присутствовали заснеженные сопки, темные долины, сиреневые полутени, чернеющие колонны лиственниц на склонах (почему-то я знал, что это были именно лиственницы).
Был снег, была зима, была дорога. И было какое-то транспортное средство, уверенно и целеустремленно движущееся. Был я, смотрящий в окно. Ощущалось и знакомое «дорожное настроение», чуть тревожное, ожидающее, отстраненное и как бы «расконцентрированное».
Потом вдруг пришло понимание: еду на учебу... Именно на учебу, а не в гости или на новое место жительства. Осознав этот факт, я легко и поверхностно удивился: какая учеба? Ведь я давно на пенсии и не работаю. Удивился и тут же забыл об этом — на учебу, так на учебу.
Дорога взобралась на перевал и покатилась вниз, открыв живую «декорацию-сцену» - нечто вроде небольшого северного Города.
Но это был не тот Город, в котором я родился и вырос, и не Поселок, в котором мне довелось прожить несколько незабываемых лет. «Сцена» являла собой именно «Город в Горах», слепленный, собранный, воссозданный из множества частей, совершенно убедительных, абсолютно достоверных и, несомненно, прожитых мною когда-то.
В то же время эта странная «общность» не была механической, эклектичной, и порождала взаимодействием своих деталей иную — уже незнакомую — жизнь, иную реальность, существующую по своим правилам и законам.
Наш путь лежал у подножия Горы с необычайно протяженным и крутым склоном. На всем его пространстве яркими точками и маленькими фигурками мельтешили люди в веселой и нарядной одежде.
Кто-то чинно катился вниз, кто-то выписывал головокружительные кренделя на сумасшедшей скорости, кто-то прыгал с трамплина, а кто-то просто сидел с друзьями у костра.
Вскоре эта идиллия оказалась нарушена самым невероятным образом.
Наискосок справа налево, перечеркивая собой и склон, и лыжню, понесся вниз взявшийся буквально ниоткуда длинный, извивающийся и какой-то «хищный» красно-белый автобус.
Под его колеса ложились дети и взрослые, костерки и флаги; летели во все стороны обломки лыж, палок, и люди, люди, похожие издалека на изломанных кукол, взмывали вверх, вращались в снежном мареве и все никак не могли опустиься...
Мне стало плохо, так плохо, как бывает во сне, когда надо немедленно проснуться — и никак не удается это сделать. Я чувствовал тяжелую оцепенелость, не мог двинуться, не мог закричать, не мог даже вздохнуть... Не мог поверить в этот ужас — и не мог не верить в него...
Кто-то, сидевший рядом, засмеялся: »Новенький? Не переживай! Вначале все пугаются. Смотри, что дальше будет...»
Автобус «допрыгал» до подножия Горы и перевернулся. Из него посыпались живые невредимые люди, а сверху неслись такие же невредимые «раздавленные» - с криками, смехом и радостными воплями. И над всем этим безобразием гремел бравурный марш, летели в воздух шапочки, варежки и пробки от шампанского...
Сердце постепенно успокаивалось, его бешеный рваный ритм стихал, и лишь тело сотрясала знобкая противная дрожь да крупные капли пота катились по вискам...
Подумалось: »Наверное, я никогда так и не привыкну к этим диким современным забавам, к этому безудержному азарту и бессмысленному смертельному риску... Ко всем этим взрывам, переворачивающимся машинам, стрельбе, крови, непрерывно погибающим и возрождающимся из пепла героям-суперменам...»
С телевизионной иллюзией справиться легко: просто НАДО ЭТО ВЫКЛЮЧИТЬ; но ОКАЗАТЬСЯ В ЭТОМ стократ страшнее, - даже в положении наблюдателя, - ибо иллюзия не казалась иллюзией, а воспринималась как абсолютная реальность.
Люди не играли, а рисковали - осознанно, с полным пренебрежением к жизни и смерти. Видимо, я чего-то недопонимал: для меня случившееся было не просто страшным — сама его суть казалась мне ненормальной... Не то, чтобы «нечеловеческой», а скорее «надчеловеческой» или «внечеловеческой»...
Меж тем движение продолжалось. Показалось красивое трехэтажное здание необычной архитектуры, в котором сочетались дерево, камень, металл, стекло, керамика. Большие окна - витражи, башенки по углам, устремленный вверх шпиль... Откуда-то выплыло слово: «Гостиница»...
Еще одна странность этого сооружения заключалась в том, что оно все время меняло свои очертания и никак не могло «устояться»: сменяли друг друга темы восточных дворцов, кавказских санаториев, карпатских бревенчатых пансионатов и даже беломорских скитов...
Далее я пропал — видимо, мудрый Режиссер Снов внимательно следил за сюжетом и «вычеркивал» все лишнее, несущественное.
Следующее мое «появление» состоялось уже вечером в зале Ресторана этой странно живой и многоликой Гостиницы.
...Мягкий полумрак... Красноватые шторы... Музыканты, настраивающие инструменты, переговаривающиеся, посмеивающиеся, покуривающие... Молодые — такие же, как все музыканты во всем мире... Чувствовалось, что они любят свою работу, и свою музыку, и этот зал, и свою возможность жить здесь — играть, петь, кланяться слушателям, благодарить их и принимать ответную благодарность...
Подошел Официант. Средних лет, с умным, тонким и удивительно знакомым лицом. Улыбнулся, присел рядом, протянул пачку сигарет... Это было необычно, хотя и ПРАВИЛЬНО.
И еще: в этом человеке совершенно не чувствовалось ни внешнего, ни внутреннего лакейства, показного или скрытого хамства, вульгарной снисходительности или покровительственного высокомерия, которыми грешат очень многие официанты в «дневном» мире...
Необычными были не только его облик и поведение, но и глаза — глаза много повидавшего и много пережившего человека. Они были добрыми, всепонимающими и в то же время печальными, как будто их обладатель что-то забыл... Что-то очень важное... И никак не мог вспомнить, что же именно...
- Надолго к нам?
- Не знаю... Я вообще-то на учебу...
- Что ж... Учеба — дело стоящее, учиться всегда хорошо, было бы чему. А у нас тут немало такого, чему не грех поучиться. А некоторые странности, так сказать... Не обращайте внимания — привыкнете. А может, и останетесь — у нас многие остаются. Такие, как вы, нужны особенно.
- Такие — это какие?
- Такие. И не надо недоумевать, ведь вы уже все понимаете, а если нет, так скоро все поймете... Обратили внимание на необычность Города? Он ведь неким образом — Край Ойкумены, форпост, так сказать...
- А далее?
- Далее? Никто толком не знает. Люди говорят, что далее...
Тут он произнес слово или короткую фразу — четко, раздельно, медленно. Не уверен, что я правильно понял (скорее, проявил) смысл сказанного, но получилось нечто вроде: "Далекие Острова Жизни в Вечно Грезящем Океане" .
Перевод мой был явно неточен по форме, зато очень близок по содержанию к тому, что вкладывал в произнесенное мой собеседник.
- И что, там тоже живут люди?
- Люди живут везде... Однако, лучше забудьте об этом разговоре. Право, не стоит об этом думать. Я не прошу, я НАСТАИВАЮ... Не пытайтесь перевести на свой язык это понятие... И не позволяйте ЕМУ перевести ВАС на свой язык — может плохо кончиться... Посидите пока сами? Или представить вас кому-нибудь из наших?
- Нет, спасибо. Я привык осваиваться сам.
- Как хотите. Вечер лишь начинается...
Вскоре на моем столе стояла бутылка вина и какая-то еда. Я наполнил бокал. Движение показалось мне условным и каким-то «ненастоящим» - как будто я совершил его мысленно, а рука послушно повторила приказ.
Не запомнились ни вкус, ни запах, ни цвет, потому что я опять «раздвоился».
Появилось ощущение, что кто-то осторожно и предупреждающе положил мне руку на плечо, а я, нисколько не удивившись, мысленно ответил этому незримому «присутствию»: «Я помню, помню... Знаю, что нельзя. Но ведь это — игра, и это — не вино, а лишь символ вина...»
Опьянения не было, вместо него появилось странное чувство невесомости, всепонимания, особо тонкого и глубокого восприятия себя и мира, и над всем этим витало ПРЕДЧУВСТВИЕ... Что-то вот-вот дожно было случиться...
Зал постепенно заполнялся. Уже пели, уже танцевали, уже смеялись, здоровались, улыбаясь друг другу. Не было скрытого напряжения, агрессивности, не было тяжелой ауры мутного больного сознания и искаженного пьяного разума.
Казалось, что я вернулся в свою далекую молодость, где все было таким же молодым, радостным, легким, уверенным в своем праве на эту радость и легкость... Это был ПРАВИЛЬНЫЙ Ресторан, ПРАВИЛЬНОЕ ненатужное веселье и ПРАВИЛЬНЫЕ люди...
Вечер набирал обороты, закручивался спиралью и распадался на множество вихрей. Добрые шутки, веселый флирт, несмертельное соперничество, танец, улыбка, тайное прикосновение...
Все тонуло в голубой табачной дымке, вращалось, пело, включаясь во все и включая все в себя. Даже песни были живыми, настоящими, осязаемыми. Они плакали, мечтали, любили, звали за собой... Они не могли жить сами по себе, они были для людей и про людей...
***
...Не жалею, что живу я часто, как придется,
Только знаю, что когда-нибудь в один из дней
Все вернется, обязательно опять вернется —
И погода, и улыбки, и тепло друзей...
***
...»Заходите к нам на огонек», -
Пела скрипка ласково и так нежно,
В этот вечер я так одинок,
Я так промок... Налей, сынок!..
***
Видел я сон, и в прекрасном том сне,
В стране, что так странно знакома...
***
Как все это было близко, как прекрасно, как завораживающе опасно — и табачный дым, и люди, и песни, и ощущение полета, в котором забывались беды, таяли проблемы, растворялись заботы...
Теплый, вневременный, плывущий куда-то Остров посреди бушующего Океана... На нем можно было укрыться с головой, спрятаться, ни о чем не думать, ни о чем не тревожиться, ничего не решать... »Бог дал день, Бог даст пищу...»
Сидевший за соседним столом седой мужчина внезапно обернулся, и я без всякого удивления мгновенно узнал Старого Знакомого. Не скажу, что мы были близкими друзьями, однако связывало нас очень и очень многое. Сколько раз мы с ним сидели за таким же столом — и вдвоем, и в кругу старых верных товарищей!...
- Ба, Михалыч! Наконец-то! А я все думаю, почему не заходишь? Загордился? Постарел? Или вообще забыл прошлое?
- Нет, не забыл... Я ведь здесь только первый день. На учебу приехал.
Он засмеялся:
- На учебу? Странно... Все почему-то сначада тоже говорят: на учебу... Ты вот что, давай-ка к нам. Негоже в первый вечер одному сидеть, у нас это не принято.
- Да неудобно...Не знаю никого, да и один еще...
- Неудобно на потолке спать. А что один, так это дело поправимое: выбирай любую, все хороши!
Я огляделся и вдруг заметил еще одну странность: полное отсутствие в зале непривлекательных женщин. Этого не могло быть, но это было так!
Казалось, что здесь проходил смотр, но не застывшей кукольной красоты, а истинного женского обаяния, прелести, очарования. Не было классически правильных лиц, но было что-то, делавшее эти лица теплыми, живыми, особыми и неповторимыми... Ни одно из них не напоминало другое и каждое казалось совершенством даже в своей неправильности...
Я понял, что и мой возраст, и здоровье, и извечная боязнь красивых женщин не имеют здесь никакого значения. Легкими будут и танец, и разговор, и знакомство, и все остальное, что за этим последует.
Не надо ничего бояться... Никто не осудит, никто ничего не будет требовать, ибо не было в этой вечерней радужной жизни ни грязи, ни мерзости; ни коварства, ни похоти; ни охотника, ни жертвы, ибо таковы были законы ее существования, подобные правилам и законам бытия цветов, бабочек, светлячков, лунных бликов...
Я остро чувствовал ее, эту жизнь, но не мог пока слиться с нею, оставаясь неловким, скованным и как бы отстраненным...
- Ну, как тебе? Правда, здорово!.. Ладно, не напрягайся, я ведь все понимаю. А вот выпить как следует нам никто не помешает. Помнится, в прошлые годы ты был большим мастером этого дела!..
Я присмотрелся к нему повнимательнее. Он не казался старым, мой собеседник, скорее пребывал вообще вне возраста. И все же ощущалась в нем какая-то несвежесть, расплывчатость — изнутри, а не снаружи...
- Да нет уж... Завязал давно. Ты на себя лучше посмотри.
Он снова засмеялся:
- Дурак ты!.. Это ведь ресторан, а сегодня — суббота. Мы ТАК ВЫГЛЯДИМ, потому что ДОЛЖНЫ ТАК ВЫГЛЯДЕТЬ. А дамы наши ТАК ВЫГЛЯДЯТ, потому что они ИЗНУТРИ ТАК СЕБЯ ВИДЯТ... Уловил? Ты Гору утром видел? С лыжниками и автобусом?
- Видел. Не понравилось... То есть забава эта не понравилась. А сами люди показались озорными, веселыми, молодыми... Спортивными — не то, что вы!...
Мой Знакомый окончательно развеселился. Он уже не просто смеялся, а содрогался, корчился от смеха, а по его щекам бежали слезы. Отсмеявшись, он сказал, все еще всхлипывая от хохота:
Ну совсем уморил... Полный абзац, как твой любимый Макс говорит. ТАК ЭТО ЖЕ МЫ И БЫЛИ ТАМ! Какими, по-твоему, мы должны были там быть, как не такими?.. У нас здесь все по-иному устроено... Кстати, ты гитару и песни совсем забросил?
- Да не то, чтобы забросил... Руки не те, голос не тот, и вообще...
- Так вот, ЗДЕСЬ ты будешь петь так, как тебе и не снилось, и играть так, как и не мечталось. Пишется здесь неплохо, даже я сочинять стал — так, по мелочам, а тебе сам Бог велел. Чем плохо — целый Город будет сбегаться на твои вечера и чтения. Да хоть Школу создавай — никто против не будет, наоборот! Ведь ты хотел этого?
- Хотел... Но срок учебы ограничен... Я бы задержался на некоторое время, да Гостиница - не дом.
- Дом? Нет ничего проще! Надо лишь его себе представить. А хочешь, сам строй, а мы поможем. В общем, думай!..
И он ушел танцевать.
Я долго сидел один, не в силах ни думать, ни решать, - слишком уж все было непривычным, неожиданным но не несбыточным...
Погода портилась. За окнами косыми струями летел снег, сплетая замысловатые жгуты, узоры, распадаясь и соединяясь в белые фигуры, лики, образы...
Мне казалось, что и Город, и его улицы и окрестности сосредоточились сейчас здесь и только здесь, что за окнами ничего нет, что там — НИЧТО, в котором вращался и падал сам в себя этот удивительный, вневременный и внепространственный Город...
Однако это меня совершенно не беспокоило. Беспокоило другое — какое-то тихое, печальное и ждущее ОДИНОЧЕСТВО, неуместное и никому не нужное здесь. Я оглянулся.
В самом конце зала сидела Женщина. Стол не был накрыт, и лишь в высокой хрустальной вазе смутно светился белый цветок, похожий на хризантему.
Мне было плохо ее видно, однако чувствовалось, что она не была молода, но не была и стара, не была красива, но не была и уродлива, не была грешна, но не была и свята.
Черное платье с белым кружевным воротником, не открытое, но и не глухое... Узкие точеные кисти рук без украшений, темные волосы и темные же глаза, казавшиеся бездонными...
С ней был Ребенок — именно так: не мальчик или девочка, а Ребенок... Лет 6-7, худенький, угловатый, с бледным треугольным лицом и светлыми волосами...
Их неуместность в этом зале казалась почти абсолютной и в то же время оправданной. Точнее, это было ПРАВОМ «присутствовать, не присутствуя», завоеванным в долгой борьбе с этим Городом и его безудержным весельем, его людьми, его правилами и законами...
Я попробовал осторожно ее КОСНУТЬСЯ и почувствовал: это не горе... не отчаяние... не упрек... не вызов и не обвинение... Лишь тихое, бесконечно уставшее ОЖИДАНИЕ, еле горевшее внутри сумрачного и холодного Дома...
Я подозвал Официанта:
- Кто это?
- Это? Это ЖДУЩАЯ...
Лицо его больше не улыбалось, а внезапно как бы затвердело и постарело. Казалось, ему мучительно трудно и больно говорить о ней.
- Ждущая? Чего?.. Или — КОГО?..
- Никто не знает. Может быть, ТЕБЯ... Она всегда была здесь, сколько я себя помню. Хотя, если быть честным, я и сам не знаю, как попал сюда и как долго я здесь...
Я снова оглянулся. Лицо Ждущей неуловимо менялось, оживало, наполнялось светом. Губы дрожали, пытаясь произнести какое-то слово или чье-то имя...
Оживал и Ребенок — и тоже смотрел. Смотрел, не отрываясь, веря и не веря...
Я застыл, почти окаменел под тяжестью этого двойного взгляда, абсолютно точно понимая — понимая безошибочно и окончательно: один мой шаг... Одна улыбка... Одно слово... И все свершится, все ОКОНЧИТСЯ — и мое странное одиночество, и предполагаемая учеба, и невероятное путешествие, и уже не надо будет ничего искать и идти неизвестно куда неизвестно за чем ...
Две неистовые силы разрывали меня на части.
Одна кричала, заклинала: «Не смотри! Не двигайся! Не иди!! Нельзя, ты же понимаешь — НЕЛЬЗЯ!!!..»
Другая, не менее яростная, требовала: «Иди! Иди же!! Вот сейчас все решится, и ты СТАНЕШЬ СОБОЙ!.. Не совершай последний смертный грех, не отягощай и без того нелегкую ношу, не думай о себе, ДУМАЙ О НИХ!!! Ты уже понял, как нужен и всем этим людям, и Ждущей, и ее Ребенку, и всему этому незавершенному Миру... Поверь, так, как здесь, никто и никогда любить тебя не будет!..»
Я поднял глаза и только сейчас заметил, что музыка давно смолкла, танец прервался, песня остановилась. Все замерло... Все ожидало... Не было в этом ожидании ни принуждения, ни угрозы — лишь надежда и робкая просьба...
Лица менялись, в них стремительно проступало что-то неуловимо детское, беззащитное, да и люди казались теперь детьми, застывшими в углу пустого и холодного зала...
Я видел, как в этом загустевшем и искаженном пространстве и остановившемся времени под немыслимым углом к полу плыл, брел Официант и что-то кричал — наверное, что-то очень важное, но я не слышал, ибо звук тоже исчез...
Только после его отчаянной жестикуляции я, наконец, понял: телефон...
Как я очутился в вестибюле Гостиницы, не помню. Видимо, это было неважно. Здесь царил полумрак. Вдаль убегал казавшийся бесконечным ряд кабинок. Одна из них горела мягким янтарным светом.
Я прижал трубку к уху и услышал Голос... Близкий, родной, знакомый, он звенел высокой нотой, рвался, дрожал, бился от нетерпения, напряжения и радости...
Наверное, это был женский Голос — мужские на такое не способны. Я тоже был бесконечно рад и все кричал, сбиваясь, захлебываясь словами, все пытался рассказать о своих делах, впечатлениях, планах...
Наверное, я был безумно счастлив от того, что я снова — не один, а с этим Голосом, неизвестно кому принадлежащим, но от этого не менее близким...
Не помню, о чем мы говорили — я опять начал «раздваиваться»: я видел себя в телефонной будке, видел свое лицо, улыбку, но не мог понять, о чем идет разговор... Я не знал, кому принадлежит этот замечательный Голос, почему я так рад и в каких мы с ним отношениях... Я очень, очень старался это понять...
Таяла кабинка, таял в ней я, исчезало и растворялось пространство, и только где-то в черных безднах Космоса через вздрагивающее время и немыслимое расстояние пели, шептали и переплетались два Голоса, звали друг друга, успокаивали, ободряли... Казалось, все замолкло, все затихло, все затаило дыхание — не мешало, но слушало, слушало...
Что было дальше, я не помню. Видимо, Режиссер снова «вычеркнул» несущественное. Не знаю, пришлась ли по душе эта сцена ему и зрителям, только «проявился» я спустя некоторое время совсем в другом месте.
Оно куда-то целенаправленно и плавно двигалось, укачивало, обнимало стенами. Перед глазами дрожал пульт, мигали разноцветные циферблаты, бежали строки, цифры и билась монотонная дробь записывающего устройства.
Я ощущал это замкнутое пространство как кабину какого-то запредельно мощного механизма — вездехода? Самолета? Космического корабля? Не знаю... Мы не плыли, не летели, не катились, а просто перемещались во времени и пространстве.
Я все помнил — и вчерашний день, и Город, и Гостиницу, и Ресторан, и Голос.
И, даже не оглядываясь назад, абсолютно точно ощущал, видел, как сворачивается в спираль, схлопывается реальность этого пройденного Мира, как он успокаивается и засыпает — навсегда? Или до появления очередного Странника? Не знаю...
Не знаю и того, ЧТО это было: форпост? Постоялый Двор? Постоялый Город, Мир? Или нечто иное?..
Тем временем освещение изменилось. Я понял, что начало светать. Близилось утро. Перед нами опять бежала дорога - снежная, чистая, прямая, как стрела.
По обе стороны от нее вздымались заснеженные пики гор, а впереди, прямо по курсу, горела Звезда... Я тут же узнал ее, не мог не узнать, ибо знал ее с детства, очень любил и всегда называл ее Утренней Звездой.
Несмотря на долгую прожитую жизнь, я так и не удосужился узнать ее настоящее имя, потому что оно было ДЛЯ ВСЕХ, а «Утренняя Звезда» горела только для меня.
Звезда всегда была очень красива — изящная, ажурная, с острыми покалывающими лучиками и лишь ей одной присущим свечением. Она представлялась мне огромной Снежинкой, доброй и светлой Снежинкой-Матерью...
Но здесь она была иная — она и не она. Казалось, до нее можно дотянуться рукой, коснуться ее, погладить... И еще она была немножко «мохнатая» и «веселая», если можно так сказать о Звезде...
Итак, я снова ехал... Неизвестно куда, зачем, к кому... За Край Ойкумены, как выразился Официант из этого Города? Зачем я ехал? Учиться? Учить? Ехал для того, чтобы остаться ТАМ или снова вернуться? Куда — в Город Вечного Ожидания? Или дальше — в обьятия теплого и родного Голоса? Того Голоса, который не то звал меня обратно, не то желал доброго пути?
Я опять ничего, ничего не знал... Что за Краем Ойкумены? НИЧТО или НЕЧТО? И что оно мне, и что я ему, этому непостижимому и великому НЕЧТО?..
Краем глаза я увидел Руку, повернувшую рычажок на панели управления. Сквозь шорох помех послышались как бы далекие шаги, тихий шепот — и зазвучала Песня...
Звуки поддерживали друг друга, переплетались, перетекали один в другой, дробились на части, а низкий мужской речитатив сплетал их в мелодию, брал за руку и осторожно вел за собой, как ведут ребенка...
В нем не было тоски, горечи, боли, грусти — лишь тихая светлая Печаль о Далеком и Прекрасном, о Вечном Пути, о тех, кто шел, идет и будет идти этим Путем...
И вот уже пело все — и наш «вездеход», и горы, и дорога, и снег, и я... Я пел так, как это часто бывает во сне — трудно, мучительно, спотыкаясь на каждом слове и теряя нить мелодии.
Пел, глотая слезы и постепенно растворяясь, расширяясь беспредельно, вбирая в себя и прошлое, и настоящее, и дорогу, и Песню, и это замкнутое странное пространство, и двух Спутников, неподвижно сидящих справа и слева от меня...
Казалось, я сам стал Песней и вышел за пределы пространства и времени... Я шел, летел, плыл, перетекал вперед — все ближе и ближе к Утренней Звезде, утопая в ее голубом сияньи, ни о чем не думая, не заботясь о том, конец ли это Пути или очередная остановка. И, может быть, впервые в жизни чувствовал себя счастливым...
***
Пробуждение было медленным и трудным. Одна часть меня была здесь, в привычном земном мире, а другая продолжала путешествие. Я так и не узнал, что было там, за «Краем Ойкумены»...
Мне не хватало сил, чтобы собрать себя воедино. Видимо, я не мог, да и не хотел возвращаться из этого необычного сна, ясно понимая, что это — не просто сон, а, может быть, и вообще не сон. Банальная фраза: »Жил, как во сне», - приобрела для меня свой истинный и даже пугающий смысл.
Два несовместимых мира продолжали существовать одновременно, и оба пытались понять, что же поведал им Великий Режиссер, какова сверхзадача этой пьесы, что я должен делать сейчас и в недалеком (или далеком?) будущем.
Прошло много дней и ночей, а я все еще ТАМ...
Затем пришло ощущение чего-то такого, о чем почти невозможно рассказать и чего ранее никогда не было. Оно не было ни медитативным состоянием, ни каким-либо известным мне энергетическим феноменом, оно не было даже одним огромным и цельным переживанием – скорее, ЭТО было странным и трудно объяснимым СПОСОБОМ БЫТИЯ.
«Я» было лишь оболочкой, некой условной структурой, внутри которой жило своей жизнью многомерное и вневременное Существо – Память-Знание, или ЗНАНИЕ-ПАМЯТЬ. Оно существовало не «снаружи», не «внутри» и не «вне» - я БЫЛ им и в то же время НЕ БЫЛ…
В этом знакомом и незнакомом Существе были ЗНАНИЕ и ПАМЯТЬ не только «Меня-Сегодняшнего», но и "Меня, Жившего бесконечно давно" и "Меня, который Будет Жить в бесконечном будущем"… Это СУЩЕСТВО-ЗНАНИЕ-ПАМЯТЬ БЫЛО МНОЮ, но не было предназначено для «Меня, Ныне Живущего»…
В нем было беспредельно много вопросов - и ответов на эти вопросы, не открытых еще Тайн - и почти уже разрешенных Загадок… Наверное, ЭТО все же БЫЛО МНОЙ БУДУЩИМ, некой матрицей, сотканной из знания, памяти, опыта и еще не осознанных мною вероятностей…
Постигнуть эту Великую Тайну при единственной короткой жизни представлялось невозможным – мне выпало лишь ПОЧУВСТВОВАТЬ ее и СОПРИКОСНУТЬСЯ с ней…
Однако я ПОНИМАЛ, что одну из Тайн необходимо понять В ЭТОЙ жизни – ТАЙНУ СВЕЧИ И ХРАМА.
ЧТО возжигает Свечу – этот древнейший символ Света? ЧТО есть Огонь Свечи и Свет Свечи? КУДА уходит ЖИЗНЬ СВЕЧИ и ее тончайшая СУТЬ, когда Свеча догорает? В Свет? Или в теплую бесформенную субстанцию воска - для пребывания там в долгом терпеливом ожидании Того, в чьих бережных и умелых руках Свеча вновь соберет себя воедино и вновь ощутит себя ОГНЕМ, РОЖДАЮЩИМ СВЕТ?..
Вот и я очень надеюсь, что когда моя Свеча догорит дотла, в ее последней ослепительной вспышке я все же уйду в Свет, а не в воск… И тогда пойму, ЧТО есть ХРАМ… Пойму, для чего же приходил в этот великий непостижимый мир… Ибо ЭТО не только БЫЛО, но и ЕСТЬ, и БУДЕТ… Пламя Свечи и Огонь Солнца не сжигают Душу – она опустошается лишь пожарищами. Не надо страшиться Пути – надо страшиться, что идти некуда…
Видимо, именно поэтому я иногда ощущаю тихое КАСАНИЕ странного и грустного Мира-Острова, ненадолго принявшего меня… Слышу особую Песню, слов которой не могу понять… Не могу понять, прощание это, просьба или приглашение…
Я снова остро чувствую Город, Ресторан, Официанта, Ждущую и ее Ребенка… Слышу Музыку, предназначеннную лишь мне одному… Слышу – и тихо НАДЕЮСЬ: а вдруг мне снова предстоит путешествие, подобное тому, о котором я вам сегодня рассказал?..
Всё возможно, ибо Путь бесконечен, а расставания временны…
***
12.2003г. Набережные Челны
***
Иллюстрация из Интернета