Армия — это дело добровольное: хочешь — иди, не хочешь — заберут. А уж если попал в ряды вооруженных сил, выполняй все, что полагается и не рыпайся. Такое одно из главных армейских правил. И если попался на невыполнении, то жди расплаты. Преступление всегда влечет за собой наказание. Какое – это уже второй вопрос.
Есть такая шутка про армию:
- Почему в армии нет КВНа?
- Потому что веселые сидят на губе, а находчивые – дома.
В наше время дома мало кто отсиживался, а вот про гауптвахту сказано верно. Тот службы не видал, кто на губе не сидел.
Я тоже получил свою порцию армейской камерной жизни, правда в самых минимальных размерах и отсидел на гарнизонной гауптвахте целых восемь часов. А произошло все следующим образом.
Батарея заступала в наряд. Комбат должен был дежурить по части, командира первого взвода у нас не было, сказывалась нехватка офицеров в полку, поэтому начальником караула заступал командир второго взвода старший лейтенант Терещенко, а помощником сержант Хабаров. Он среди всего срочного состава был самым доверенным у командиров, замещал комбата в отсутствие, был замом у старшины, короче правой рукой у всего начальства. Я был поставлен на сержантский пост. Служба не тяжелая, ночная. Мы вдвоем со сменщиком дежурим по четыре часа за ночь, а остальное время свободны. Пост был специальный сержантский. Охраняли бревна, лежащие вдоль железнодорожной насыпи. Зачем их ночью нужно было охранять неизвестно. До ближайшего жилья километров семь. Народу – ни одного человека. В любое время днем подъезжай и бери любые бревна, какие тебе нравятся. Причем днем можно выбрать, рассмотреть, что берешь. Видимо ставили на ночь охрану, только лишь чтобы занять людей.
Мы были уже не первогодки, хотя еще не старики, и нас и ставили на подобные посты, а их было несколько, да мы и не сопротивлялись.
В общем все, как всегда. С обеда подготовка к караулу: устав, внешний вид, отдых перед нарядом, затем развод на плацу, где наряд осматривает заступающий дежурный по части, а потом по местам несения наряда: столовая, КПП, парк, караулка.
Только я собрался лечь, подремать часок другой, как напарник пристал ко мне:
- Сходи, хлебушка принеси. Ну, что тебе стоит? Ну, пожалуйста! А я сбегаю сгущенки возьму…
В части своя пекарня. Белый хлеб, да если еще свежий с пылу-жару, - это такое объедение, что словами не описать. Только достать такой хлебушек может не каждый. У меня же знакомые образовались в роте КЭЧ, точнее в банно-прачечном взводе. А все хозяйственные службы повязаны между собой и банщику достать булку свежего хлеба – как два пальца … об асфальт. А для меня приятель слова не скажет, достанет все, что мне нужно.
Обед уже прошел и все, что мы за обедом проглотили как-то быстро забылось, поэтому навернуть сейчас хороший кусище горячего парящегося белого хлеба, да еще со сгущенкой, - это просто мечта. Я не спорю с напарником, не набиваю себе цену, а молча одеваюсь:
- Ты сливки или какао бери, - наказываю я Ваське Клименкину, моему напарнику.
- Так ты идешь, что ли? – уточняет он
- У тебя что, глаза кончились?
Шинель приготовлена для развода, отглажена, отбита, где надо, что бы видны были все стрелки и изгибы, разошедшиеся за лето, когда шинель была бессменно скручена в скатку, поэтому иду в каптерку и беру чей-то старый бушлат. Бушлат и по виду старый, но сравнительно чистый, но без знаков различия и без погон. Ничего, здесь пройти-то минут десять – пятнадцать за казармами, сойдет и так.
Быстрым шагом, переходящим в легкую рысцу отправляюсь в баню к Юрке, моему приятелю из роты КЭЧ.
Вся процедура не заняла и пятнадцати минут. Юрка не слова не говоря сбегал в пекарню, принес горячую булку весом килограмма полтора, мы ее завернули в какие-то старые газеты, а сверху еще и в ветошь, потому что хлеб был по-настоящему горячий. Я засунул булку под бушлат на грудь и отправился обратно в казарму.
Если б я нес хлеб в руках, то скорей всего ничего бы и не было. Но хлеб лежал за пазухой, оттопыривая бушлат и вырисовывая здоровенный горб на моей груди. А дальше сыграли роль две совершенно различные, ни с чем не связанные случайности. Путь мой пролегал недалеко от пресловутой гарнизонной губы. В том же помещении, что и гауптвахта, находилась гарнизонная комендатура, и в тот момент, о котором я рассказываю, туда возвращался с маршрута патруль. До патруля мне не было никакого дела. Патрулю до меня было точно так же абсолютно фиолетово. На территории нашей части большинство патрульных были как бы в гостях, поскольку сами они были из других воинских частей, и на солдат, которые здесь находились, они не обращали никакого внимания. Такая сложилась как бы традиция.
Но сыграла роль вторая случайность в лице какого-то случайно попавшего в часть прапорщика. Большую часть своих прапоров солдаты, прослужившие год и более, знали в лицо. Мы проходили мимо друг друга абсолютно индифферентно, не обращая на встречного никакого внимания. Честь, как правило, отдавали только встречным офицерам, но не прапорам. Если с кем-то из сверхсрочников знаком поближе, то просто кивнешь ему или приветственно помашешь рукой, чисто по-граждански. Это тоже была своеобразная традиция. И никто нарушать ее не собирался. Этот же прапор неожиданно остановил меня:
- Солдат, почему честь не отдаете?
Я, шел погруженный в свои какие-то мысли, весьма далекие и от прапора, и от воинской части вообще, поэтому посмотрел на него ничего не понимающим взглядом и буркнул в ответ:
- Не заметил. – И попытался пройти дальше.
Это для прапорщика было сродни разорвавшейся рядом с ним гранаты. Он готов был к каким-то извинениям, оправданиям, а тут неизвестный солдатенок посмел нагло не заметить его (!) прапорщика (!). Я уже почти повернулся к нему спиной собираясь уходить, но он вцепился в рукав бушлата и буквально завизжал тонким фальцетом, напоминающим визг готовой к закланию свиньи:
- Куда-а-а! Стоять! На месте, кому говорю.
Это дело было замечено возвращавшимся патрулем, который не замедлил подойти. И, естественно, ни один патруль в мире не пропустит солдата без знаков различия, с подозрительно оттопыривающимся бушлатом, в принципе, одетого не по форме. Одним словом, я тут же был препровожден в гарнизонную комендатуру.
Здесь патруль передал меня с рук в руки дежурному и благополучно испарился. Дежурный промутузил время, изображая занятость и кипучую деятельность, а потом, наконец-то, обратил внимание на меня. Ремень и бушлат у меня отобрали. Я сидел в сержантском п/ш, неподпоясанный как какой-то бродяга.
- Так, кто такой?
- Младший сержант Рогожин, батарея ПТУРС, воинская часть 096030, - вскочив, бодрым голосом отрапортовал я ему.
- А откуда я могу знать, что ты действительно младший сержант? – дежурному видимо было скучно и он хотел постращать меня.
- У вас на столе мой воинский билет, подтверждающий мои слова и удостоверяющий мою личность.
- Да? – воинский билет ломал его планы. Он покрутил его в руках, полистал, прицепиться было не к чему. Это, видимо, испортило дежурному настроение.
- Так, сейчас возьмешь ведро, тряпку и вымоешь всю комендатуру
- Никак нет, товарищ капитан.
- Что? Ты отказываешься выполнять приказ? Да ты! Да я! Да я тебя!
- Не имеете права, товарищ капитан.
- Что такое? Дежурный комендант на все имеет право.
- Никак нет, товарищ капитан. Не имеете право заставлять арестованного выполнять обязанности дневального по комендатуре. Кроме того, вы не имеете права предпринимать меры, унижающие младшего командира на глазах рядовых солдат, помимо этого я являюсь секретарем первичной комсомольской организации подразделения. Поэтому вы должны доложить о моем задержании замполиту полка или секретарю комсомольской организации полка, помимо …
- Ты мальчишка будешь меня учить, что мне делать? Посадить его в шестую!
Меня повели в камеру. Сопровождавший меня солдат зашептал:
- Здорово ты ему! А то он здесь всех затрахал. Я за год службы таких зануд ни разу не видел. Но в шестой тебе достанется. Это самая холодная камера.
Камера действительно оказалась самой холодной. Кроме того, топчаны оказались складные и днем их складывали и пристегивали к стене. Воспользоваться таким топчаном было невозможно. Сесть в камере не на что. Стены побелены мелом. Прислоняться нельзя иначе весь будешь перепачкан, на пол не сядешь. Может быть летом и можно, хотя я в этом очень сомневаюсь, а в осенне-зимний период враз окоченеешь. Так я и простоял часа три-четыре, а может и все пять пока комбат не заступил дежурным по части, принял дежурство и вспомнил про меня. Оказывается, Юрка видел, как патруль меня повел в комендатуру, он позвонил дежурному по батарее, а тот доложил комбату. Комбат послал в комендатуру взводного и тот меня забрал из застенков, благо разъяренный капитан сменился, а второй был настроен вполне благодушно.
Хорошо еще, что никто по настоящему замполиту не доложил, а то склоняли бы меня на всех собраниях месяцев пять – шесть. Ноги у меня болели весь следующий день, но молодость свое всегда возьмет. Все прошло и все забылось. И уже через три дня я только подсмеивался да подшучивал над своим неожиданным приключением. Вот так и состоялось мое знакомство с гарнизонной губой. Прямо иллюстрация к известному выражению: «Ни фига себе, сходил за хлебушком!»
Но были у меня встречи с карательными органами более серьезные, хотя особых нарушений закона с моей стороны и не было. Первый раз это произошло примерно через год после нашего приезда в часть. Мы работали в парке. Техника всегда требует к себе бережного отношения, поэтому работа на машине всегда находилась. И вдруг прибегает посыльный из штаба полка:
- Рогожин, кто здесь Рогожин?
- Ну я, чего орешь?
- Срочно, бегом в штаб полка!
И убежал, будто волной его смыло. Мужики вытаращились на меня. Что за фигня, что за хрен с горы? Тоже мне военный начальник нашелся, маршал Жуков и генералиссимус в одном лице.
- Чего тебя?
- А я откуда знаю? Слышали ведь сами, ни хрена не объяснил и сдернул
Я отправился в штаб полка. Начальник штабы подполковник Лебедев был мужик суровый. С солдатами он особо не контачил, но если встретишься ему где-то на дороге, то, как правило, расстаешься уже с каким-либо взысканием. Или три наряда вне очереди, или трое суток губы, в лучшем случае замечание передать комбату, а это тоже нарядом на работу пахнет.
Стучу в массивную дверь, захожу:
- Товарищ подполковник, младший сержант Рогожин по вашему приказанию прибыл.
Вытягиваюсь в струнку и ем глазами, чтобы не дай Бог не схватить внеочередной наряд, Тимоха запряжет и не выпустит.
- Вот, товарищ подполковник из Чойра по твою душу приехал. Но он сам все тебе объяснит. Ладно, я вам мешать не буду, до обеда кабинет ваш, - последнее уже подполковнику из Чойра. Нужно сказать, что Чойр такой же, как и Сайн-Шанда аймачный центр, лежащий несколько севернее. В Чойре расположен штаб нашей дивизии.
Лебедев уходит, и мы остаемся с подполковником из Чойра один на один.
- Ну, здравствуй, младший сержант Рогожин.
- Здравия желаю, товарищ подполковник.
- Я вот специально приехал из дивизии по твою душу. И знаешь почему?
Издавна помню фразу Петра I: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый! Дабы не смущать начальство разумением своим» Делаю все возможное, чтоб именно так и выглядеть.
- Никак нет, товарищ подполковник!
- А если подумать?
Минут пятнадцать он ходит вокруг и около, не объясняя причины своего приезда и не выдавая истинных побудительных факторов нашей любезной встречи. Я держусь, стою по стойке смирно и всем видом показываю рвение и желание помочь столь симпатичному человеку.
- Ты к нам приехал откуда?
- Из учебного подразделения. Горьковская область, почтовое отделение Мулино.
- Хорошо. – Подполковник спокоен и медлителен. Он словно сделан из металла. Спрашивает и спрашивает, тихо и монотонно. Порой повторяет одни и те же вопросы по два, по три раза.
- А как вы ехали из учебки?
Рассказываю все, что помню. Мне скрывать нечего. Вины никакой за собой не чувствую, криминала за мной вообще никакого нет.
А из Чойра вы как ехали? А кто старшим был?
- Из Чойра ехали на поезде, я был старшим. В Сайн-Шанде нашли патруль и он нас доставил в часть
- А кто в Чойре билеты покупал? Или вы без билета ехали?
- Билеты я сам собственноручно покупал. Отдал в кассу воинское требование и получил билет. Один на три места для трех человек. Мы ведь ехали втроем
- А где сейчас этот билет?
Вопрос очень интересный. Прошел год интенсивной и насыщенной солдатской жизни. Теперь спустя год скажи этому долбанутому подполковнику куда ты год назад дел никому не нужную пустую бумажку.
- А может он где в карманах завалялся? Ты посмотри потщательней, что там у тебя в карманах?
Я смотрю, но смотрю на подполковника. Может он этого? Ну того? А подполковники что, бывают такие? С отъехавшей в сторону крышей и сквозняком во лбу?
Затем спохватываюсь и начинаю лихорадочно доставать все из карманов. Сигареты, бычок недокуренный, носовой платок…
Беседа наша длится почти до самого обеда. Я даже чуть-чуть не опоздал в столовую. Но назавтра велено сразу после завтрака опять приходить для милой разлюбезной беседы. И все начинается с самого начала. Как ехали в Чойр, откуда, как ехали из Чойра. Что лежит в карманах, давай проверим. Боже! Если вчера в карманах ничего не нашли, то что можно найти в тех же самых карманах на следующий день?!
Эти беседы длятся целую неделю. Чувствую, меня подозревают, но в чем никак не могу понять.
Только на третий-четвертый день немного стало проясняться. А потом высветилась окончательно вся детективная история. Оказывается, из Улан-Батора, из мотострелкового полка сбежал водила. Его искали по всей Монголии. И никак не могли найти.
В то же время на Алтае, где-то за Поспелихой задержали человека, которому по всем признакам полагалось быть в армии. После долгой работы с ним оказалось, что он и есть тот водитель, который пропал из улан-баторского мотострелкового полка. Где тот Улан-Батор и где та Поспелиха! А вот нашли все-таки!
У этого нелегального путешественника обнаружили чистый бланк воинского требования. По такому требованию, конечно правильно заполненному, в советское время можно было получить в кассе билет хоть на поезд, хоть на самолет в любую точку Советского Союза.
Но это всего лишь завязка. Если требование рассмотреть под углом, то в отраженных лучах света в графе «Кому выдано» можно увидеть выдавленную фразу «младший сержант Рогожин и с ним двое». Вот меня неделю и мултозил особист с целью выявить не я ли снабдил этим требованием злополучного алтайского дезертира.
В конце концов он от меня отстал. В заключение этот подполковник заявил мне следующее: «Обвинения я тебе предъявлять не буду, так как никаких доказательств твоей вины нет. Но никто и не доказал, что ты не виноват. Поэтому подозрения все полностью остаются. Так что живи дальше, но помни!»
Что конкретно помнить? Каждый сам додумает.
И думаете на этом знакомство наше закончилось? Как бы не так.
Прошло с полгода. Может быть чуть поменьше. Батарея сходила в очередной наряд. Меня ставили на очередной сержантский пост. Пост опять-таки ночной. Стоять нужно было на небольшой площади у нас в части. С одной стороны, склад-ангар, там какие-то продукты хранятся. Слева библиотека, как раз на площадь выходят двери. Справа школа. В этой школе учатся дети офицеров и вольнонаемных, работающих в части.
Часовой должен по часовой стрелке, почему-то специально оговорено направление движения, обходить площадь, осматривая во время движения целостность замков и запоров на окнах и дверях склада-ангара, школы и библиотеки.
Перед заступлением в караул читать было нечего, и я от безделья проштудировал обязанности часового. Как это помогло, кто бы знал!
Пришли из караула, почистили автоматы и, казалось бы, потянулась размеренная солдатская жизнь. Да уж!
Через два дня, работаем в парке, прибегает посыльный из штаба полка.
- Рогожин, кто здесь Рогожин?
- Ну я, чего орешь?
- Срочно, бегом в штаб полка!
И убежал, будто волной его смыло. Мужики вытаращились на меня. Что за фигня, что за хрен с горы? Тоже мне военный начальник нашелся, маршал Жуков и генералиссимус в одном лице.
- Чего тебя?
- А я откуда знаю? Слышали ведь сами, ни хрена не объяснил и сдернул
Я отправился в штаб полка.
Стучу в массивную дверь, захожу:
- Товарищ подполковник, младший сержант Рогожин по вашему приказанию прибыл.
Вытягиваюсь в струнку и ем глазами, чтобы не дай Бог не схватить внеочередной наряд, Тимохи в батарее уже нет, но будет наряд пахать придется.
Ба, знакомые все лица!
- Вот, товарищ подполковник из Чойра по твою душу приехал. Но он сам все тебе…
И что это ты творишь, что подполковники из дивизии вынуждены за тобой ездить! Тра-та-та-та-та! Что это за дела? Не можешь нормально в ночной караул сходить? Что за сложности? Посадить тебя к чертям собачачим!
-Не могу знать, товарищ подполковник!
Выясняется: оказывается, пока я наматывал круги по площади, шагая по часовой стрелке от склада к библиотеке, а затем к средней школе, злоумышленники тихонько подъехали к дверям школы (двери школы выходили на боковую улочку и с площади не просматривались) и вывезли из школы, грубо говоря, украли, то ли три, то ли пять бочек с краской, только что полученных для ремонта.
- Ты за дверями школы наблюдал? – это все бесится начальник штаба
- Никак нет, товарищ подполковник! – не забывать: «…перед лицом начальствующим… вид лихой и придурковатый», не забывать, тянусь по струнке и ем подобострастно обоих (или обеих?) подполковников.
- Да ты обязанностей не знаешь! Да я тебя! Да ты у меня! Посажу! Будешь возмещать! Будешь сидеть!
- Никак нет, товарищ подполковник! – радостно чеканю я
- Это как? – от такой наглости Лебедев поперхнулся и потерял мысль…
- По постовой ведомости двери школы не входят в зону охраны. При несении караульной службы…- и я на удивление самому себе четко цитирую постовую ведомость, которую рассматривал два дня назад, чтобы скоротать время.
Приезжий подполковник при этом все время молчит. С одной стороны, нач. штаба тарахтит так, что слова не успеешь вставить, а тут ведь все-таки командиры собрались, а не торговки на одесском Привозе. С другой, ничего нового он добавить не может, все уже вроде бы сказано, а с третьей, иногда глубокомысленное молчание дает больше, чем самые громкие крики.
Начальник штаба подполковник Лебедев затейливо матерится, лезет в сейф, достает оттуда пухлую папку с бумагами, роется в ней и, наконец, извлекает новенькую, выполненную цветными карандашами, постовую ведомость. В документе среди прочих пунктов четко и ясно сказано, что при прохождении мимо средней школы следует кратковременно сворачивать в переулок такой-то для контроля школьных входных дверей.
Как же так! Зараза, посадят! Не иначе, посадят! Как бы только губой отделаться? Лихорадочно крутятся мысли. Но ведь не было такого. В караулке была другая ведомость.
- Не могу знать, товарищ подполковник! У меня была другая ведомость! – вид, не забывать про «придурковатый и бравый»!
- Что ты бормочешь? Кто из нас с ума сошел? Ты хочешь сказать, что в штабе одна постовая ведомость, а в караульном помещении другая?
- Так точно, товарищ подполковник! – ем глазами и тянусь вверх. Самому кажется, что от усердия уже вырос на двадцать сантиметров.
Подполковник Лебедев на фронте не был. Чуть-чуть годков не хватило, но двадцать лет службы в армии приучили действовать быстро четко обдуманно.
- Ну-ка идем в караулку! – он разворачивается и быстрым шагам направляется к выходу.
Когда в караулку влетели два подполковника вся бодрствующая смена просто офигела. Сам начальник штаба явился в караульное помещение. Начальник караула срочно жестами отправил людей убирать территорию вокруг караульного помещения, остальных усадил за уставы. Но начальству было не до караула и караульных. Они застыли возле караульной ведомости, висящей на стене. Там действительно не было ни слова про школьные двери и переулок!
Перед отъездом подполковник из Чойра специально вызвал меня к себе и сказал:
- Ты опять вышел сухим из воды. Но ты особо не радуйся. Рано или поздно, но с рук все это тебе не сойдет. И помни, мои подозрения по отношению к тебе только усилились!
И уехал.
Ну, что же, пусть подозревает. У него работа такая – нас подозревать. А у нас? У нас живи по уставу – завоюешь честь и славу.
Хорошая поговорка. Но лучше все-таки такая:
Дембель не девушка, придет не обломает.