Мы, рожденные в семидесятых, поступили в школу в 1980 году, после нашумевшей Олимпиады, а закончили в 1990, в разгар Перестройки. Наш класс Б был самым шумным, самым неугомонным в параллели. Нам казалось, что это круто, и мы даже гордились, что «гремим на всю школу». Правда, частенько не с лучшей стороны. Но и в этом мы были детьми своего времени.
Учительница первая моя подбирала себе детей получше. Узнав, что я домашний болезненный ребнок, ни разу не посещавший садик, поморщилась. И сунула мне под нос учебник за третий класс, чтобы проверить способности. На ее удивление я стала читать не по слогам, а целыми словами. Так вступительный экзамен был сдан, и я попала в класс, где учились дети начальников и общий уровень развития был высокий. Но это выяснится потом в старшей школе, а пока мы были просто Оли, Димы, Эльмиры и Ромы.
Учительница начальной школы крепко держала нас в руках, и поэтому четвертый класс показался глотком свободы. Мы стали заниматься на этаж выше, вместе со старшеклассниками, у нас появились новые увлекательные предметы и учителя. Было сложно привыкать к каждому, и мы на переменках подходили к Ашкам или Вешкам (потом появились Гэшки, а после Дэшки) и узналавали: "Как у вас прошло рисование? - Весело! - А матетматичка? - Зверь. Столько всего задала на дом!" К тому же нас приняли в пионеры — всем классом на торжественной линейке — и теперь мы учились завязывать красный галстук. Правда, если вдруг кто-то забывал надеть его, то на общем фоне чувствовал себя голым. На стенах коридора висели портреты пионеров-героев. В том числе Павлика Морозова, продавшего отца за командирские часы. Позже эти портреты снимут и повесят на их место высказывания классиков: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» - прописные истины на все времена. А пока мы верили, что «Пионер — всем пример!» В нашем понимании это значило: не носиться сломя башку на перемене, не дергать девочек за косички и давать иногда списать соседу по парте. А еще мы принимали активное участие и в сборе макулатуры — ходили и выпрашивали стопки старых газет у бабулей. Однажды при сборе металлолома наши пацаны надрываясь притащили увесистую чугунную батарею —за нее мы получили первое место и целую четверть гордились этим!
Класс был интернациональный: русские, татары, один белорус, одна немочка, и пара евреев. Все, как и в самой союзной республике Татарстан, где мы жили. Однажды, примерно в шестом выяснилось, что Роман, - наш самый младший по возрасту, самый быстрый на озорную шутку, - еврей. Это слово выкрикнул кто-то из мальчишек, и только что смеющийся Ромка сник, сел за свою первую парту и уставился куда-то вниз. Была перемена, но сразу стало тихо, и в классе возникла неудобная пауза. Все смотрели на Ромкин стриженный затылок и торчащие уши на фоне доски, покрытой шоколадной краской. «Ну и что, что еврей?» — прервала молчание бывший командир моей и Ромкиной звездочки, татарочка Эльмира. И одноклассники как бы выдохнули, зашевелились и опять началась привычная возня и болтовня. Мы тогда, к счастью, не понимали, что такое быть евреем, да и что значит быть русским, кстати, тоже. А Ромка так и остался сиротливо сидеть на месте до начала урока. Впоследствии Роман станет музыкантом, будет играть в Большом театре Казани, а потом уедет по приглашению известного Оркестра в Германию и вывезет туда своих престарелых родителей. Видимо, насовсем.
Наверное, в том же шестом классе к нам привели новенькую. Это была дочка учительницы географии Оля К, и она стала нашим классным «чучелом», как в нашумевшем впоследствии, в 1993 году фильме Роллана Быкова. Но тогда мы этого фильма еще не видели. Оля К была альбиносом, выглядела страшненькой, из-за своего высокого роста все время старалась скрючиться, стать меньше и незаметнее. К тому же она картавила, заикалась и очень плохо училась. В общем, она была идеальной мишенью для возросшей агресивности подростков — нам в это время было по 13-14 лет. Мальчишки тыкали в нее ручками, дергали за слишком белую, как будто ненастоящую косичку, отбирали тетрадки, читали вслух со всеми ошибками безграмотные записи и класс дружно ржал. Нет, конечно же не весь класс, у Оли К появилась защитница — другая Оля, Оля М, отличница. Их даже посадили за одну парту, и Оле М пришлось держать круговую оборону — помогая Оле К во время уроков, подсказывая, и чего уж там, - решая за нее задачки, а во время перемен отбиваясь от наглых мальчишек. (Пришлось наш «отбор» разбавить «добором» из тех, что приходили после третьего класса.) Они и правда были наглые. Особенно те, кто не вышел ростом, учился так себе, на троечки, их было трое-четверо, но они как говорилось, позорили весь класс. И когда не дрались друг с другом, то сбивались в кучку и сильно досаждали двум Олям. Некоторые одноклассники кричали: Хватит, отстаньте от них! - но это помогало не на долго, до следующей перемены.
До восьмого класса, пока не ушла из школы, Оля К так и была изгоем, а Оле М доставалось за компанию. Правда, Оле М еще и завидовали, потому что она училась очень хорошо, была из интеллигентной семьи, ее старший брат тоже был отличником, и председателем Комитета Комсомола (КК) школы, а ее младший брат по мнению педколлектива, слыл самым умным из их семьи, которая «кует золотые медали». После десятилетки Оля М поступила и окончила Казанский Университет, аспирантуру и преподает в одном из престижных ВУЗов.
Кажется, в седьмом классе к нам пришел Байрам. Он сразу подружился с самым сильным мальчиком Виталием К. Вместе они снова прославили класс на всю школу. Дело было на уроке пения. Пожилой пузатый учитель играл на аккардионе, класс пел, что-то вроде «Красная армия всех сильней» — репертуар отставал от жизни лет на шестьдесят. Как вдруг учитель заерзал на стуле, вдруг подскочил, повернулся к сидению лицом к нам задом и все увидели у него на штанах прожженную дырку и кусочек седалища. Класс хором грохнул от хохота. Учитель побагровел, набычился и пообщав это так просто не оставить, удалился вместе с инструментом. Потом был педсовет, на котром Байрам и Виталий объясняли, что подложили на стул гидроперид (мама Байрама парикмахер) за то, что преподаватель шлепал по попке одноклассниц, задирая им коротенькие платьица. Это была правда, класс подтвердил, и мальчикам их проказа сошла с рук. К сожалению, они почувствовали безнаказанность и дальше ввязывались в более неприятные истории. Они стали хамить на уроках, драться со страшеклассниками, вести себя вызывающе и за пределами школы. Закончилось это весьма плачевно. Байрам после школы был объявлен в розыск, скрывался, и судьба его осталась неизвестна.
Мама Оли К преподавала нам географию. Как это обычно бывает с учителями, она слыла сильным предметником, но плохим педагогом. Однажды она влетела на урок, мы дружно встали из-за парт. Она начала кричать: «Вы класс идиотов, класс жестоких людей! Вы даже не достойны называться людьми!» Конечо, можно было понять, что в ней бушевала оскорбленная мать, защищавшая дочь от насмешек. Но ведь не все доводили ее дочь, были и те, кто защищал девочку, устраивал мальчишкам «бойкот». После криков она велела всем сесть и сама рухнула на стул. Байрам шепотом крикнул: Кто не согласен, не садитесь! И весь класс остался стоять. Кто-то начал издавать звук, похожий на гул. Класс подхватил. Она сидела и смотрела, как стоит лес уже вытянувшихся, 15-летних людей и не собирается подчиняться ее приказам. Вскочила и убежала в учительскую. Через пять минут пришел наш классный руководитель, историк. Мы стояли. Он посадил нас движением руки, сел за учительский стол и начал разговор: «Я понимаю, почему вы так поступили. Но....» Он говорил оставшееся время до звонка тихо, просто, понятно. По его мнению обе стороны неправы, и обе стороны должны извиниться друг перед другом: учитель и класс. Его слова звучали справедливо, мы согласились. Наш классрук в очередной раз разрулил неприятную ситуацию. Впоследствии он будет выступать защитником на стороне подсудимого Виталия К и только силой слова вытащит его из-под нехорошей статьи, ему заменят тюремное наказание другой мерой пресечения. Правда, через несколько лет Виталий К снова окажется на скамье подсудимых, но учителя-защитника рядом уже не будет. Виталий будет осужден, выйдет из тюрьмы досрочно, но умрет от открытой формы туберкулеза через пару лет после освобождения. Он был не плохой, но вспыльчивый парень, любивший махать кулаками. Ему уже никогда не исполнится тридцати.
Учитель истории появился у нас в восьмом. Наша бывшая классная уходила в декрет, и никто из учителей брать себе шебутных Бэшек не хотел. Нас отдали новому преподавателю — пусть покажет, что он из себя представляет на практике. Он был молод, на вид лет тридцать, формально числился еще комсомомольцем и должен был подчиняться школьному Комитету Комсомола (КК) и его председателю, выбиравшемуся из учеников. Тогда над этим посмеивались, но реально никто не собирался оспаривать сложившееся парадоксальное положение вещей.
Наш первый урок истории начался так: прозвенел звонок, все уселись по местам, и только двое драчунов сцепились у самой доски. Историк зашел, встал рядом с пыхтящими мальчишками, схватил их за загривки и, приподняв каждого одной рукой, на весу расцепил обоих. Это был наглядный пример зачем школе нужны мужчины-педагоги, — для равновесия сил. И урок нам, неугомонным Бэшкам. После того, как раскрасневшиеся драчуны в ошеломлении уселись на свои места, историк процитировал: - Здравствуй племя, молодое, незнакомое! - Здравствуй, вождь! — тут же нашелся Ромка с первой парты. И все дружно рассмеялись. Пол школы были влюблены в историка, включая учительниц. Пол школы испытывали антипатию, - он был из тех ярких личностей, к которым нейтрально относиться невозможно. У него была своя система записи конспектов, проведения контрольных занятий, он вел политический клуб «Ринг» и школьный театр. Ушел он неожиданно, не доведя нас до выпускного десятого. Подался в коммерцию, как и многие бюджетники того времени, уехал из города. Ходили слухи, что его встречали то в Питере, то в Москве, но в школу он так и не вернулся. Жаль, это было его призвание: учить молодых, спасать, как несмышленых, слепых котят, от самих себя. Хотя, можно ли спасти человека от его судьбы?
В средней школе мы еще были уверены, что Бога нет, и кто-то думал, что Ленин был добрым старичком, вроде Деда Мазая, спасающего зайцев. Мы пока еще считали социализм передовым строем, и искренне жалели угнетенных негров, которые никогда не видели снега и не были пионерами. Хотя наши родители уже покупали вареную колбасу, водку и сахар по талонам. Зарплаты едва хватало на продукты, которые еще предстояло достать, выстояв огромную очередь. Отцы спивались, матери рано старели. Бабушки и дедушки умирали в очередях, пытаясь выцарапать свои многолетние сбережения, эти обесцененные миллионы рублей из лап Цербера-Сбербанка.
Моя одноклассница, Лиля, делилась опытом, как сделать дефицитные нейлоновые колготки прочнее, чтобы не рвались. Их надо положить в морозилку на сутки, и они станут плотнее, меньше будут тянутся, поэтому покупать лучше на размер больше. Мы с ней не поддерживали связь после школы, и уже во взрослом возрасте я узнала, что она погибла при пожаре, сгорела в квартире вместе с ребенком. На окне кухни, поверх копоти остался след ее ладони — она давала знак уже прибывшим пожарным.
Старшие классы помнятся особенно хорошо. Мы уже понимали, что в стране идет Перестройка, и по старой пионерской привычке подхватывали звучавшие по телевизору лозунги: "Демократия! Гласность! Свобода совести!" не осознавая их сути и последствий. Смотрели по ночам Прожектор Перестройки и Взгляд. Тайком читали «Мастера и Маргариту», «Брак под микроскопом» и Солженицына. При этом танцевали на дискотеках под Белые розы Ласкового мая, Вишневую девятку Комбинации, а дома на касетниках слушали Цоя, ДДТ, Алису, Никольского. Хиты ловили и записывали с «Утренней почты».
Помню, в восьмом меня приняли в Комсомол и я, гордая этим событием пришла на первое общешкольное собрание. Не понятно, что меня дернуло, но я встала и выступила «с пламенной речью» — и неожиданно была выбрана новым председателем КК школы. Передо мной открылись радужные перспективы — попасть в комсомольскую элиту было почетно, можно было продолжать дальнейшую карьеру и идти в чиновники по партийной линии — осколки старого мировосприятия еще сидели в наших мозгах. Со мной стали здороваться учителя, которых я даже не знала по имени, а директор вызывала к себе в кабинет и вела душевные разговоры, в том числе личного характера. Но время было уже другое, Комсомол пребывал в агонии, после его ликвидации в 1991 году рухнула и однопартийная система в стране. Но мы всего этого тоже не могли предвидеть. Мы, как родители и вся страна, мало понимали «куда влечет нас рок событий». В школах отменили политинформацию — она и так хлынула через край по телеку. Я занялась тем, что было нужнее учащимся, - как ни странно, это школьные мероприятия. Осенний бал, КВН, Вечер выпускников, Новогодний бал, Майские праздники, Трудовой десант с посадкой саженцев и День Ветеранов. И обязательная дискотека после - иначе приходить в школу в свободное время ученики уже не хотели. Жизнь и правда была бурной, но я поняла, что организация досуга отнимает много времени и сил от учебы. И перед очередным 1 сентября взяла свой комсомольский билет, написала заявление о выходе из комсомола и сдала вместе со значком. Мне предложили оставить корочку на память, но я отказалась. Так я сходила во власть и вернулась, с понимаем, что есть более важные ценности.
С теской и одноклассницей Светой мы не поступили сразу после школы в ВУЗ, пришлось пойти учиться на секретарей — машинисток. Мы уезжали в Казань на рабочую неделю, увозя с собой полные сумки еды: крупы, картошка, капуста, - все из чего можно приготовить простой сытный обед. Ужинали хлебом с кефиром. Мечтали через год снова поступать. Если за неделю удавалось немого съэкономить, шли в кино или откладывали. Но не на черный день, нет, он уже наступил. Я все копила на зимние сапоги, которые увидела в комке — комиссионном магазине, сама ходила в старых маминых. Летом мы все-таки поступили в Университет. Я на филологический, Света на географический. Но проучилась она не долго — у нее сильно кружилась голова и обнаружилась родовая травма. Она пережила несколько сложных операций на мозге, потом пластическую хирургию — лицо после трепанаций плыло, съезжало на бок. Было тяжело на нее смотреть, но мы приходили, навещали, правда, все реже. Последний раз, когда я у неё была, она не могла есть, и её кормили уже через систему внутривенно. Она лежала в постели, а рядом на тумбочке стояло много иконок, горела лампадка, пахло как в церкви. В школе Света считала верующих людей по меньшей мере глупыми, отпускала колкие замечания в их адрес. После болезни она уверовала в Бога, и я надеюсь, это помогло ей покинуть нас с миром.
Теперь, вспоминая школьные годы, глядя на них не изнутри, а уже отстраненно, я замечаю, что одни события забываются, а другие, напротив, всплывают сами, как острова из мутной воды. И если семена нашего будущего прорастают именно в школе, как в теплице, было ли по росту растений понятно — кто от какого корешка, к какому виду относится? Что было уже тогда ясно про нас учителям, а что даже им не было дано распознать? И возможно ли повлиять на рост и развитие так, чтобы потом «не было мучительно больно»?
За страницами этого рассказа осталось достаточно много одноклассников. Это не значит, что они не достойны упоминания, просто их жизнь и судьба еще пишутся, и слава Богу! Кто-то разъехался по большим городам, кто-то остался верен нашему маленькому Зеленодольску. Они работают, содержат семьи, растят детей и еще немного, каких-нибудь пять-десять лет из поколения родителей перейдут в поколение бабушек и дедушек. Они честно проживают свою обычную на первый взгляд жизнь, а ведь это во все времена было не самым простым делом. Может быть, они не совершат ничего выдающегося, ни со знаком плюс, ни со знаком минус, но для меня они навсегда останутся неслучайными, близкими людьми, моим поколением, моими Бэшками.
Ну, а я, их самозванный летописец, получила два образования, вышла замуж, родила сына, живу вполне современной жизнью среднего класса. Вот разве что пишу иногда, не особо надеясь быть услышанной, как и всё наше поколение, заплатившее свою дань Смутному времени Перестройки, но в большинстве своем вышедшее из него если не победителем, то жизнеспособным и вполне устойчивым к социальным переменам. Как растения, не требующие особого ухода. Мы — осенние цветы, одинаково стойко переносящие и жару, и холод, и дождь с ветром.