Однажды Баранов по каким-то своим делам оказался в Спешнево за пять километров от дома. Там располагался сельсовет, была больница и магазин. А как такой почитатель и приверженец «зелёного змия», как Гришка, может пройти равнодушно мимо сельмага. Вот он и зашёл повстречаться с другом. С кем-то там сложились на бутылку, выпили за углом на бочке. Потом ещё с кем-то, потом в одиночку, так и набрался. А когда у него внутри забурлила агрессивная энергия, он огляделся, а придраться не к кому. В его уже затуманенное поле зрения попадались только одинокие фигуры женщин. Тогда он двинулся домой.
Тут на его пути оказалась больница, которая располагалась недалеко от сельмага. Он немедленно по-хозяйски вошёл в калитку и начал там раскидывать всё, что попадалось под руку, а если не попадалось ничего, то начинал ломать кусты в палисаднике, да при этом громко матерился своим хрипловато – басовитым голосом.
Он никогда в таком состоянии не забредал на частное подворье и не бузотёрил там, потому что отдавал себе ясный отчёт в том, что в чужом доме его запросто могут прибить или покалечить. А тут, в той же больнице, если бы ему сделали замечание по поводу его хулиганских выходок, он начал бы кричать, что его, трудящегося человека не пускают даже в больницу. Вот для него тогда был бы повод затеять драку.
Услышав шум, на крыльцо больницы вышел фельдшер Тюрин Фёдор Семёнович, уже пожилой мужчина. Узнав Гришку, он, не сказав ни слова, скрылся внутри здания. Через минуту из-за угла больницы вышли двое мужчин: истопник и конюх. Гришка даже обрадовался. Появились объекты, на кого можно выплеснуть, клокотавшую в нём злобу. Ведь он и шум поднимал для того, чтобы привлечь к себе внимание. Но мужики подходили молча, не кричали, не ругались. Тогда он сам пошёл в атаку.
— Вы што, падлы, запрещаете трудящемуся человеку уже и в больницу зайти? Да я вас щас…
Но договорить не успел. Два крепких, трезвых мужика быстро сбили его с ног, заломили руки за спину и, подняв на ноги, повели на задний двор. Там его уже поджидал улыбающийся фельдшер.
— Подведите его сюда, ребята, - сказал он своим рабочим. – Спустите ему штаны, уложите вот на этот топчан под навесом и держите его: один за ноги, а другой – за руки.
Над топчаном висела большая металлическая клизма на несколько литров. Завидев это сооружение, Гришка отчаянно засопротивлялся, но мужики держали крепко. Они уложили его на топчан, фельдшер ввёл клизму и открыл краник. Когда живот у «пациента» начало сильно распирать, он перестал материться и начал просить фельдшера остановить процедуру.
— Фёдор Семёнович, останови, я больше не буду. Я уже не могу терпеть.
— Ребята, отведите его на огород под кусты, но не отпускайте, потом приведёте обратно.
Мужики подняли Гришку, тот подхватил свои брюки и все трое, словно лучшие друзья побежали в кусты. Потом они его опять приволокли на экзекуцию, невзирая на его сквернословие и отчаянное сопротивление. Там Фёдор Семёнович приготовил ему вторую порцию со слабительным. На этот раз он не отпускал его, до тех пор, пока тот не взмолился.
— Фёдор Семёнович, миленький, отпусти Христа ради. Я тебе клянусь, что больше никогда даже близко не подойду к больнице. Умоляю! Мочи больше нет терпеть.
— Всё, мужики. Отпускайте его, пусть бежит отсюда подальше, а то всю округу завоняет.
Те перестали держать «пациента» и он, подхватив брюки, бегом ринулся за огороды подальше от больницы.
С тех пор он даже трезвый старался близко не подходить к этому заведению.
Значит, он прекрасно осознавал, что делал, когда затевал драку или просто дебоширил, если не с кем было подраться. Вероятно, это у него был такой способ самовыражения. Хотелось быть хоть каким-то образом замечаемым, узнаваемым. Или ему льстило, что его хоть кто-то боится? Или ему таким способом хотелось одерживать верх над кем-либо, чтобы удовлетворить своё честолюбие, так как других достоинств, кроме агрессивности, он, наверное, и сам за собой не замечал.