Психи и немножко нервно

Наталья Юренкова
          Стасик Мармыкин вышел из отделения лёгких психозов, где как бы проходил лечение и радостно вздохнул: «Неужели вырвался?»

          Сколько же он тут пробыл? Вроде совсем недолго, а словно сто лет. Кто бы мог подумать, что эта самая клиника — полный попадос. Спасибо маме, удружила. Упекла единственного горячо любимого сынулю.

          Мало того, что ухитрилась родить его абсолютно здоровым, блин, без единой болячки, так ведь и вырастила таким же - здоровее всех здоровых, да ещё и гордилась этим. Среди его друзей половина чем-нибудь больны — у кого сахар, у кого почки. Из оставшейся половины половина при деньгах, занесли кому надо сколько надо и тоже вроде больными стали. А он один, как дурак, без денег и здоровый. И что теперь — ему за всех отдуваться? Они, значит, от армии откосили, а ему служить за всех?

          Каждую ночь стал ему министр обороны сниться. Руки к нему тянет, ухмыляется плотоядно, а руки всё длиннее и длиннее, не спрятаться-не скрыться. И ведь ни единого министра бедный юноша не знал и не знает, а министр обороны — как родной, от каблуков до макушки знаком, до родинок и прыщиков.

          Поскольку с шапками-невидимками у нас полный облом, пошёл Стасик по врачам, болячки искать. Ничего не обнаружили — даже зубы, и те не болят. Служить тебе, говорят, в десантуре.

          Тут Стасик и заверещал, к маме побежал: «Не смогла меня с освобождением родить, так отмазывай, как хочешь. Служить мне в лом — или отстрелю чего себе, или вообще застрелюсь, но в армию не пойду».

          Настала очередь мамочки, та первым делом рыдать начала. А чего тут рыдать, думать надо, соображать.

          Долго думали, даже беглого папочку на совет пригласили. Папочка незадолго до этого свинтил от них к молодой сотруднице, со всеми шмотками ушёл.
 
          На прощанье сказал что-то вроде: «Хочу побыть счастливым».

          Да на здоровье, лишь бы денежки вовремя подкидывал. Семейный корабль Мармыкинский уже давно только для видимости плавал. Раньше бы разбежались, да всё боялись травмировать единственного сыночка, ждали, пока школу закончит. Как будто сыночек слепой или совсем тупой, ничего не видит и не понимает. Просто ему всё это фиолетово.

          Собрали, короче, целый семейный совет.

          Думать начали с альтернативной службы — для этого прикинуться надо кем-нибудь. Ну, не геем, конечно, а баптистом или пацифистом. Нет, не проканала идея — служить вдвое дольше, да и неохота горшки выносить да пол мыть в больнице. Тем более, оказалось, что и в военкомате с альтернативной службой эксперимент не удался, вроде даже отменили.

          Папахен попытался выдвинуть идею про институт с военной кафедрой, но Стасик сразу сказал, что без «подмазать» не поступит, мозгов не хватит.

          Муттер робко заикнулась про «жениться и родить двоих детей», на что ума нисколько не надо, но тут уж папаша про себя вспомнил. Стасик согласился с ним — попадётся второпях такая жена, что хуже армии, да и двое детей — это процесс долгий, а армия уже в затылок дышит, так и жужжит машинкой бритвенной по голове.

          Мелькала мысль наркошей прикинуться, но как-то стрёмно показалось, это ведь на всю жизнь пятно. Ненароком и впрямь подсядешь, пока прикидываться будешь.

          Вот тогда муттер и придумала  лёгкое психическое расстройство. Психика – это область загадочная, шансы есть у любого.

          Правда, когда Стасик услышал, какую причину для расстройства муттер придумала, он долго стебался: «Ну, ты даёшь. У нас в классе по пальцам сосчитать можно тех, у кого оба шнурка в стакане — ну, в смысле, оба родителя в семье живут. И никто по этому поводу не парится, а ты придумала расстройство из-за такой фигни — папа бросил».
 
          Муттер, конечно, зарыдала опять: «Я своим личным счастьем пожертвовала, чтобы оградить тебя от превратностей жизни, а ты не ценишь, ты всё знал и молчал».

          «А я просил? Не надо было жертвовать. Жили бы все счастливо, а то изображали тут театр трёх актёров», - разозлился Стасик.

          Как ни удивительно, психиатр причину признал реально возможной. Наверное, такой же ископаемый наивняк, как и мамаша, а, может, подогрела она его, кто знает. За денежки чего только не признаешь, не только направление в психушку выпишешь.

          Станислава Мармыкина положили на обследование с неясным диагнозом, что-то типа «реактивное состояние».

          В этом самом отделении лёгких неврозов Стасику, сроду не болевшему, вначале понравилось. А чего — палата на четверых, кормят нормально, уколы делают, все вокруг такие заботливые. Больные тоже все нормальные, на психов не очень похожи. Соседи по палате, наверное, как и он, сачкуют, косят от чего-нибудь. Не от армии, судя по возрасту, а от чего другого — от работы, от тюрьмы, мало ли. Дуркуют, в общем.

          Подумал так Стас и даже восхитился собой: «Дуркуют в дурке... Прикольно звучит, прям каламбур. Может, в поэты податься», и сладко заснул.

          Отсыпался он так несколько дней — то ли перенервничал с военкоматом, то ли уколы действовали. Наконец, почувствовал себя спокойным, как удав, и стал осматриваться. И напрягся немного.

          Вот дядя Лёня, сосед по палате. Работает то ли сантехником, то ли электриком, то ли тем и тем вместе. Такой юркий, деловой, все краны-трубы-розетки в отделении перечинил. Стасик, по ходу, не сомневался, что его положили сюда лечиться именно для этого. А диагноз «белая горячка» просто подобрали, потому что выпивоха, как и все электрики-сантехники. Он и фейсом на алкаша не походил — аккуратненький такой, наглаженный, даже упитанный.
 
          Стасик алкашей видел — сосед у них в доме абсолютный синяк, совсем иначе выглядит. Бывало, придёт к ним денег на опохмел выпросить, сядет на кухне — тихий, смирный. Ногу на ногу закинет, а они, ноги-то, как жгутом завьются, такие тощие, без мышц. Да и сам он — чистый Кащей, ещё и тормоз. И прикид отстойный. Главное дело — носочки, цвета неопределённого, пятки давно протёрлись, так он их аккуратненько, ровно по линии соединения пяточной части с носком, вырезал, то ли чтобы не царапали, то ли для красоты. В общем, не человек, а отпад, ещё и носочки эти с вырезанной пяткой, такие трогательные, улёт полный.
 
          А дядя Лёня совсем не такой. Только у этого самого дяди Лёни вдруг обнаружилась в тумбочке банка. Обычная стеклянная банка с крышкой, в крышке дырочки просверлены. И дрожал над этой банкой дядя Лёня, как курица над золотым яйцом. Утром к форточке подойдёт, баночку свою откроет, бормочет что-то, приговаривает, да так ласково. Вечером опять у форточки с баночкой, опять шепчет, потом очень бережно закроет и спрячет.
 
          Оказалось, живут в его баночке черти, ровно 15 штук. По утрам он их на прогулку выпускает, а вечером собирает и спать укладывает. Придуривается? Стасик попробовал с ним поговорить, убедить, что у того глюки, мерещатся хвостатики ему.
 
          А дядя Лёня его на смех поднял и самого психом назвал: «Как же могут они мне мерещиться, ведь они все разные? Я их и по именам всех различаю, и по внешности, и по характеру. Больше других люблю Гришку, хоть он и самый молодой, да такой непослушный, вечно опаздывает, теряется. Как, спрашиваешь, они все в баночке умещаются? Ну, ты дурак, что ли — на то они и черти, чтоб помещаться.  Да ты засунь руку-то в банку – они и на ощупь различаются».

          Дядя Лёня нырнул пальцем под крышку, уцепил там что-то и протянул Стасу. Стас с ужасом почувствовал под рукой жёсткую щетинку и, отдёрнув руку, подумал: «Конкретный псих, кажется».

          Как-то нехорошо Стасику стало сразу, неуютно. Он поёжился и решил, на всякий случай, держаться подальше и от баночки, и от дяди Лёни с его чертями. Кто знает, что им в головы стукнет.

          Второй палатный сосед, Юрий Петрович, при более близком знакомстве, оказался чудилой тем ещё. Диагноз — без рюмки не выговоришь - «старческое слабоумие с паранормальным синдромом», или с паранойяльным, или с параноидальным, Стасик забыл. Сам на вид никакой, а понтов — выше крыши.

          Юрий Петрович каждый день обходил палату и больничный коридор, гукая в углах и что-то шепча. Он говорил, что совершает обряд очищения, но что и от чего чистит, объяснить так и не смог – запутался в терминах.

          С прогулки из больничного парка он всегда приносил пучки каких-то трав, заваривал их и пил, отчего часто страдал животом. Пучки засохших трав с руганью извлекала из его тумбочки и выбрасывала санитарка, но травы появлялись снова и снова. Несмотря на это, гулять ему не запрещали.

          Юрий Петрович гордо заявлял, что умеет открывать дверцу в потусторонний мир, но никак не мог объяснить, для чего её вообще нужно открывать. Ну, не псих разве — чего нормальному-то там, на той стороне, делать. Так ещё взялся эту дверцу, которую сам же и открывал, охранять. От кого? Иди пойми психа. Скрутит трубу из бумаги, и сидит всю ночь, охраняет.

          Проснувшись, Стас видел Юрия Петровича, сидящего у открытого окна с этой дурацкой трубой в руке, привычно гукающего и шепчущего. Он вздрагивал и снова засыпал, думая о том, что труба бумажная и может только испугать. А если бы была железная?

          Иногда Стасику очень хотелось приколоться — отчего это обряд очищения от нечистых сил не влияет на дядилёнину гоп-компанию. Несколько раз чуть с языка не сорвалось, но всегда успевал затормозить — боялся. Соберутся на пару, да парнокопытных этих позовут… тут ему и хана.

          Третий сосед по палате, Аполлинарий Сысоевич, оказался ещё более странным — очки на крючковатом носу сидят наперекосяк, голова лысая, как коленка, да ещё имечко такое.

          С таким именем ему прямая дорога была от рождения в дураки, но проявилось это не сразу. Жил себе, жил, инженерил где-то на заводе, да вдруг обнаружил у себя сверхспособности и попёрся на курсы экстрасенсов. Его, конечно, радостно приняли, тем более у него в прошлом имелась травма головы, а у них, экстрасенсов, это очень ценится и приветствуется.
 
          Обучали его всего две недели, зато денег содрали немеряно, и стал он потом сам Родину спасать. Ну, в смысле, народ лечить, используя изученные способы. Кого он там успел спасти и от чего, неизвестно, а у самого крыша реально съехала. Диагноз у него был ещё мудрёнее, чем у Юрия Петровича, что-то и про фобии, и про мании, или манюшки, про границу ещё, или пограницу, или приграничность, Стасик ничего не понял и даже заморачиваться не стал.

         Аполлинарий этот Сысоевич вдруг загорелся юного Стасика обучать своему уму-разуму.
 
          Ухватит за рукав, чтобы тот не удрал, и давай его грузить, глядя прямо в глаза, а у самого при этом в глазах какой-то блеск — то ли безумный, то ли наоборот, то ли от очков.

          «Видишь ли, юноша, наша биоэнергетическая оболочка подвергается постоянно буквально бомбардировке. Повредить её могут не только мысли, и даже взгляды злых недоброжелателей. Иногда добрые люди могут взглядом нанести непоправимый урон нашей ауре, не желая того сами – просто у них самих тёмная оболочка. Я научу тебя, как защититься. Встав утром, окружи себя мысленно коконом из сверкающих нитей – их блеск будет отражать негативные поступления и обеспечит тебе защиту.

          Выходя на улицу, усиль защиту. Представь себе своего двойника, поставь его себе на темечко, предварительно перевернув вверх ногами и вращай его против часовой стрелки, всё быстрее и быстрее.

          В метро, в поезде, в автобусе не забывай о самозащите – опусти голову, сомкни руки в замок перед собой, скрести ноги, таким образом замкнётся контурная цепь, и ты будешь неуязвим».

          Стасик его не сразу просёк. Поначалу слушал, уши развесив. Особенно ему нравилось про устройство вселенной, про разбегающиеся из одной точки лучи, про скорый визит инопланетных пришельцев. Он даже тетрадку завёл, чтобы всё записывать. Начал уточнять про оболочку, про эту самую цепь, про лучи, а объяснения Аполлинария Сысоевича тщательно конспектировал.

          Потом стал свои записи перечитывать и ничего не понял — какой-то бред сивой кобылы в лунную ночь, если серьёзно вдумываться. Ну, ясное дело — псих, что с него взять.

          Однажды они не спали всю ночь. С прогулки не вернулся любимец дяди Лёни. Дядя Лёня стоял у раскрытой форточки и рыдая, звал потеряшку: «Гришенька, мальчик мой, куда ты пропал?»

          Юрий Петрович сидел рядом, гукая и шепча, с огромной свежескрученной трубой наперевес, готовый отбиваться от неведомых и невидимых.

          Аполлинарий Сысоевич нарезАл круги по палате, бормоча: «Сегодня, сегодня, я это чувствую. Они уже рядом, уже летят. Они уже пытаются установить со мной контакт».

          Бедный Стасик смотрел на них с ужасом и думал, что сегодня их палата уже не похожа на клинику лёгких неврозов, а очень напоминает самый настоящий дурдом.

          «Полнолуние же сегодня», - догадался Стас.

          Только к утру все угомонились, получив дополнительные дозы порошков и уколов, и Стасик тоже прикемарил, но ненадолго.

          «Цвиу-цвиу...Хррр...Пикпик»... - эти странные звуки разбудили его.
 
          Стасик открыл глаза — под самым потолком колыхалась желеобразная летающая тарелка. Вокруг неё суетились маленькие фигурки. Длинные ручки, длинные ножки с присосками на кончиках, на головках тонкие усики антенн... Фигурки появлялись из светящихся круглых иллюминаторов, а затем исчезали в недрах переливающейся тарелки, словно втянутые через те же иллюминаторы неведомой силой. Тарелка гудела, фигурки пересвистывались и перемигивались.

          «Прилетели? Надо срочно Аполлинария будить» - Стас засвистел тихонько. Аполлинарий Сысоевич зашевелился, перестал храпеть, звуки исчезли. Тарелка с пришельцами тоже.
 
          Стас вздрогнул: «Фу ты - ну ты. Пора выписываться, пора», и тоскливо подумал: «Может, лучше в армию? Или в ВУЗ с военной кафедрой попробовать?»

          Всё чаще он стал доктору по ушам ездить, чтобы тот его выписал: «Доктор, они же все чокнутые. Хватит меня лечить, я уже успокоился, я же нормальный, а с ними, точно, умом тронусь».

          «Молодой человек, всё условно в этом мире. А в психиатрии понятие «норма» вообще отсутствует. Хотя, я уверен, что шизофрения заразна», - загадочно пробормотал доктор и отвернулся, пряча взгляд, от чего Стасик совсем застремался: «Странный какой доктор, и работает почему-то всегда только по вечерам».

          И вот —  выписали, всё позади! Прощай, отделение психозов со всеми психами.

          Дойдя до больничных ворот, Мармыкин оглянулся и нашёл своё окно. На распахнутой форточке сидел печальный инопланетянин и болтал тоненькими ножками. Усики антенн на его пучеглазой головке печально свисали вниз.

          «ТрубЫ Юрьпетровичевой боится, не может к своим пробраться», - понял Стасик и бросил в окно камешек, чтобы отвлечь  Юрия Петровича.

          Форточка качнулась, хлопнула. Взлетевший с неё воробей помчался прочь, истошно чирикая. Стас охнул и засмеялся.

          В метро он смотрел на пассажиров. Многие сидели, опустив голову, скрестив ноги и руки, не глядя по сторонам.

          «Замкнули цепь, чтобы ауру защитить», - понимающе подумал Стас.

          Почему-то вспомнились слова странного доктора, что абсолютно нормальных людей не бывает. Это что же, все психи?

          Вдруг за плечом одного из пробирающихся к выходу пассажиров он увидел знакомую  ушастую мордочку с рожками.

          «Гришка! Опять потеряешься!» - крикнул Стасик.

          Мужчина удивлённо обернулся, Стас увидел чёрный кружок наушника от плеера, с хвостиком, то есть с проводом.

          Он растерялся, застеснялся: «Извините, я ошибся», и вышел из вагона.

          Домой, домой, поскорее домой.

          Стасик не был уверен, что его реактивная психика стала менее реактивной, но точно знал, что рассказывать он об этом никому не станет.
 
          На всякий случай, мало ли что.