Краткое содержание: Опер Степанов приходит на место преступления, на окраину ржаного поля, чтобы расследовать странное убийство... и обнаруживает там некую женщину...
18+
* * *
Перед Степановым невесть откуда возникла женщина.
Она стояла и спокойно ждала, когда он подойдёт.
Стояла прямо на месте преступления: на самом краю ржаного поля, где рожь была примята ножищами деревенских дуралеев, доставивших найденный труп в городскую больницу и в процессе погрузки затоптавших все возможные следы преступника.
«Рост метр шестьдесят три — метр шестьдесят пять, вес около шестидесяти килограммов, возраст — двадцать восемь-тридцать лет», — привычно определил Степанов, растерянно уставившись на женщину.
Особые приметы?
Красивая.
На ней было надето странное платье, почти музейный экспонат: белое, вроде как льняное, с красными узорами по вороту и по обшлагам пышных рукавов. Распущенные волосы пшеничной волной падали на узкие прямые плечи и спину. Руки она скрестила на высокой груди.
— Гражданка, что вы здесь делаете? Предъявите документы!
Произнеся эту фразу, Степанов тут же спохватился, что не представился, как положено, и закончил торопливой неловкой скороговоркой:
— Оперуполномоченный Степанов, городской убойный отдел.
Фраза стала совершенно идиотской.
Степанов и так чувствовал себя идиотом под пристальным, чуть удивлённым, чуть насмешливым взглядом серых, как дождливое небо, глаз этой женщины. Потным, запыхавшимся идиотом с ярко-красной полосой на лбу от фуражки. Да и вся рожа у него, наверное, была ярко-красной, словно китайский фонарь. Степанову не нужно было смотреть на себя в зеркало, чтобы понять это.
Зачем он надел форму, спрашивается? Чтобы выглядеть солиднее перед деревенскими, что ли? Чтобы те не подумали, что он, Степанов, — совсем сопляк, недавний стажёр? Ну вот, теперь фургон натирал ему лоб, ворот форменной белой рубашки — шею, а сама рубашка пластырем прилипла к спине. Степанов, бесспорно, выглядел солидно — как раскалённый кирпич. Он почти не сомневался: если ему сейчас плеснуть в лицо водой, она зашипит и испарится.
Взгляд этой женщины был как колодезная вода — прозрачным и холодным. И сама она казалась свежей, словно и не стояла рядом с истекавшим потом Степановым под пронзительно-голубым, ослепительно сиявшим небом.
— Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит, — зачем-то продекламировал Степанов и в ужасе запнулся. Что за дела? Что он метёт?! Не иначе, как ему и вправду башку сквозь фуражку напекло!
— Здесь совершено преступление, — невнятно пробубнил он, отчаянно мечтая оказаться в снежном сугробе.
Нагишом.
Выпрыгнув прямо из старой приземистой баньки вместе с этой статной неулыбчивой красавицей, похожей на валькирию.
Блин, да у него и впрямь солнечный удар! О чём он только думает?!
— Здесь был найден труп, — отчеканил Степанов, тщетно пытаясь обрести ту бодрость, с которой он поутру вместе с Муращенко и Трегубовым садился в «хонду» Муращенко, чтобы выехать в это чёртово Ново-Ебуново.
То есть в Ново-Воронково.
Трегубов и Муращенко сразу после приезда принялись производить в селе следственные действия, как они это называли, то есть корешиться с местной администрацией и устраиваться на постой, а Степанов, слишком молодой и рьяный, поспешил сюда, на край ржаного поля.
— Труп не местного жителя, — уточнил Степанов, хотя женщина ни о чём его не спрашивала и вообще до сих пор не произнесла ни единого слова. — А вы местная? Живёте здесь? Или дачница?
«Что ты тут делаешь вообще, Степанов? Опрашиваешь потенциальную свидетельницу? — с тоской подумал он. — Она же какая-то… глухонемая! Ты ещё расскажи ей про…»
— Причиной смерти потерпевшего стал перелом шейных позвонков, — рассказал Степанов.
«Лицо на затылке» — вот как это назвали у них в отделе.
Лицо на затылке.
Потерпевший, Терехов Иван Алексеевич, тридцати четырёх лет, приехал в Ново-Воронково порыбачить и был найден мёртвым вчера вечером. Шея его были так неестественно вывернута, что лицо оказалось обращёнными к небу, несмотря на то, что труп лежал на животе. И никаких следов борьбы.
Только следы спермы на нижнем белье, хотя одежда потерпевшего не была даже расстёгнута.
Степанов титаническим усилием воли удержался от того, чтобы не вывалить и эти подробности, потряс очугуневшей головой и начал снова:
— Так вы зна…
Он осёкся.
Женщина уже стояла вплотную к нему: он и не заметил, как она подошла, плавно и бесшумно переступая босыми ногами.
Степанов ещё успел увидеть россыпь мелких веснушек на её переносице, крохотный шрам на левой скуле… но тут она подняла глаза, и он утонул.
Погрузился с головой в глубокое, безмятежное, прохладное озеро.
В высокий снежный сугроб, ловя руками и исступлённо прижимая к себе её нагое крепкое тело.
Бабником Степанов никогда не был, перед женщинами робел, за что в отделе над ним посмеивались и обзывали монахом, но сейчас он понимал, что просто умрёт, если немедленно не погрузит занывший и дёрнувшийся от возбуждения член в прохладную скользкую глубину этого тела, ставшего вдруг самым желанным на свете.
Почему прохладную? Русалка она, что ли?
Степанов опять потряс головой, будто выныривая на поверхность из этой полуобморочной похабной одури… и обнаружил, что действительно стоит и самозабвенно тискает эту женщину, совершенно ему незнакомую!
И совершенно обнажённую.
Её старинное платье — или это была сорочка? — белоснежной лужицей растеклось среди ржаных колосьев. Рядом валялась фуражка Степанова. Голые круглые груди женщины с острыми напрягшимися сосками уместились в его ладонях так естественно, словно только этого и ждали. И они были действительно прохладными, эти груди, прохладными, как озёрная вода!
Прямо сквозь форменные брюки Степанов блаженно потёрся окаменевшим членом об упругий гладкий живот женщины и сипло взмолился:
— Ты кто, а? Скажи, кто?
Губы женщины, яркие и нежные даже на вид, разомкнулись, и она с тихим смешком произнесла:
— Так полудница же.
Голос её был певучим и ясным.
«Какая ещё, к чертям собачьим, полудница? — вяло удивился Степанов. — Надо будет потом погуглить».
Но тут влажные губы прильнули к его пересохшим губам и оказались действительно нежными, такими нежными, что Степанов перестал думать о чём бы то ни было вообще.
Женщина потянула его к себе, плавно опускаясь навзничь, и Степанов машинально удивился тому, что она не подстелила под себя свою рубашку.
Но и эту мысль будто смыло озёрной водой. Он умоляюще замычал, впиваясь губами в её сочный рот и судорожно шаря руками по гладкому телу. Раздвигая коленом тугие бёдра. Неловко трогая курчавые завитки волос между этими белыми бёдрами и ощущая под пальцами скользкую истомную влагу...
Степанов снова нетерпеливо замычал и затеребил неподатливую «молнию» на собственной ширинке.
Шершавые маленькие ладони вдруг легли на его виски, плотно обхватив голову, а губы на миг оторвались от его губ.
Степанов опять протестующе замычал.
— Не торопись так, дролечка, — произнёс смеющийся напевный голос. — Я тут, с тобою. Взгляни-ка сперва в небо, родимый.
Раздался странный хруст, и тело Степанова выгнулось дугой.
Мир на мгновение вспыхнул перед его глазами ослепительной голубизной… и погас.
* * *
То, что не успел нагуглить Степанов:
«Полудница — в славянской мифологии берегиня поля и земли.
Дух жаркого полудня, способный убить встречного грешного, который не уважает Бога.
Появляется летом, чаще всего в ржаном поле, отчего её другое название — «ржица», «ржаница». Считалось, что она бережёт поле от жаркого солнца и от людей.
Рождается и умирает вместе с полем.
Полудницы часто считаются одним из видов русалок, поэтому иногда их называют полевыми русалками. Однако некоторые исследователи славянского эпоса считают полудниц отдельным видом духов, которые взаимодействуют с полевыми.
Полудницу чаще всего представляли в виде красивой девушки в белом прозрачном платье, с распущенными волосами.
Простоволосость, недопустимая в обычных бытовых ситуациях для крестьянской девушки, — типичный и очень значимый атрибут».