Сухой кашель – первое, что слышно было в этом доме. Старуха молча вставала с постели. Выравнивая свою пошатывавшуюся походку, что-то делала по хозяйству. Солнце ее заставало уходящей с крыльца…
У дороги садилась в автобус. Снова в одну из четырех неблизких деревень.
Добравшись до нужной избы, Варвара Ивановна прошла во внутренний двор. В дубовом челне лежал поблеклый покойник. Родственники чего-то ждали от новоприбывшей, сдерживая накатные рыдания…
- Родимый ты мой… - думала Варвара, вялыми глазами в кожуре морщин всматриваясь в мертвеца. Последнего Ивановна видела первый раз, но сердце чуяло иное. – Родненький… Почил…
Утренний мороз скреплял слова надрывной песни. Старуха растворилась в чужих сердцах, страдая за умершего человека. Ее плач ничто не нарушало. Лишь между куплетами слышалось чье-то сопение.
Резкий вдох старухи собирал все воедино. Сливались голые ветви яблонь, доски гроба; влага глазниц и иней травы на застывшей почве. После молчания покойника погребали. Горе уходило в землю, Старуха со двора.
В полдень плакальщица пела уже за другую душу. Просвечивающийся лучами теремок провожал единственную хозяйку. Сочувствующие соседи просили отпеть бабусю. На ее сжатое жизнью лицо Варвара смотрела кумушкой.
Слякоть смазывала сумерки. Ивановна одна в автобусе тряслась домой. Вспоминала волосы молодого чудака, сердце к трупу которого было столь чутко. Сегодня он последний…
А до завтра самой дожить надо…