Метельный пух завихрился за мной, оседая белыми парашютиками на плечи, путающимися в редких волосках на руках, в ресницах, на носу. Чихая от него, снова я закрутился в вальсе, под свист жаворонка, скрип цикад и стрекот кузнечиков, расставляя на всю ширину руки, и, жмурясь от солнца, подставляя лицо его лучам.
- А-а-а-а-а! - безудержно распевал я, солируя скрипкам цикад, и продолжал вальсировать, поднимая снежную метель за собой.
Голова закружилась, и, пытаясь поймать хоть какое-то равновесие, широко расставляю ноги, которые путаются подо мною и, не удержав моего тела, валят его с размаху на спину.
И снова подо мною взорвался снег, он медленно оседает на меня одуванчиковыми парашютами, разбивая его пролетающими зелеными и синими крылышками вспугнутой саранчи.
А я никак не могу удержать свою радость, и смеюсь, подпевая контрабасу майского жука, зависшему надо мною. Смахиваю его ладонью, но промахиваюсь, а жук, ругаясь, разрывая свои струны, падает мне на лоб и тут же, царапая кожу своими острющими лапками, лезет в волосы, и, путаясь в них, и бурится, бурится в них.
- Ну, и пу-усть! – кричу я, и отталкиваю холодный, мокрый нос Герты, уткнувшейся им в мой глаз, и лизнувший волосы, а потом с визгом, убежавшей в глубь одуванчикового снежного поля.
А жук, потревоженный ею, уже лезет на кончик моего уха и, дергая свои струны, заново заскрипел, пытаясь найти потерянную им только что ноту, и оторвался от меня, стуча своими крылышками-косточками в воздухе.
- О-ой, ка-а-ак еще хочется мне побы-ы-ыть в э-э-этом-м-м детстве! – ору я под звонкую музыку жаворонка.
«Чирррир-чирррыри, клийрр-чирррр», - соглашается он.
А я, найдя его точку в сини небесной, машу ему рукой и кричу во все горло:
- Как я за тобой соскучился, - и, лег на бок и, облокотившись на локоть, открыв рот, наблюдаю за дочкой с собакой, резвящимися в снежном одуванчиковом поле.