Жили-были Вита и Витя. Чтобы не путаться, знакомые звали их “Витьки”.
И жили они вполне хорошо для свежеиспечённых израильтян. Всего год как чемоданы распаковали, а уже новенькая квартира с джакузи куплена. Ну, “куплена” — это громко сказано. Ипотека, кабала на двадцать пять лет. Но всё-таки. Не скитаются по съёмным клоповникам. Это дорогого стоит.
Вита — дюймовочка с волосами в стиле “одуванчик”. Худенькая, всегда весёлая, по-милому глупенькая. Витя — высокий красавец-шатен. Зелёные хитрые глаза. Себе на уме, на язык колкий, за пазухой всегда припасено.
Я с ними познакомилась примерно через неделю, как приехала в страну. Уж и не помню, при каких обстоятельствах. Помню только, что ходила в гости, ахала на джакузи и осторожно пробовала кошерную еду.
Витьки меня кормили, поили и учили жизни.
— На маршрутном такси не езди. Дорого. Что? Нет — автобус ещё дороже. Да и вообще — город маленький, можно пешком обойти за пару часов, — поучал Витя, закусывая дынный “Кеглевич” питой с хумусом.
— В супермаркеты не ходи — там сплошное надувалово и химия. На рынке всегда сторговаться можно, а в конце дня они оставляют подпорченные фрукты в ящиках, — это уже Вита вставляла свои три копейки.
— Эх, вздрогнем! Нам ли быть в печали! — веселился Витя и подливал водку.
Я слушала старожилов, на ус мотала. По сорокаградусной жаре ходила на рынок, потом тащила тяжёлые сумки в гору. Обливалась потом, едва не падала в обморок, но экономила три шекеля.
Через полгода меня отпустило, и, забив на экономию, я стала ездить в прохладных маршрутках и закупаться в супермаркетах.
Встречались мы нечасто. Я страдала эмигрантской депрессией и почти не выходила из маленькой комнатки общежития центра абсорбции. Витьки — по причине постоянно присутствующей в их жизни Витиной мамы. Ида Исааковна навещала Витьков каждое утро и до самого вечера активно ненавидела невестку. До синих кругов под глазами и приступов стенокардии. Тревожный запах корвалола поселился в уютной квартире.
Их скандалы обсуждала вся улица. Горластые марокканки с уважением смотрели на полную, неряшливо одетую “русскую” тётку.
Ида Исааковна всегда мечтала о приличной еврейской девушке для сына, а он привёл чёрт знает что в мини-юбке. История старая и банальная. Да и нужна ли причина? Свекровь и невестка. Война миров.
Потом наши с Витьками пути как-то совсем разошлись.
Я потихоньку привыкала жить в странной, не очень-то приветливой стране. Терпела жару, днём и ночью зубрила иврит. Язык давался на удивление легко. “Генетическая память” — радовался по телефону папа, — ”Моя кровь!”
Жизнь потихоньку устраивалась. Я поборола депрессию, нашла работу, сняла квартиру.
Иногда до меня доходили слухи о Витьках: Витя пьёт, Витя изменяет Вите, Витя подсел на наркотики. Видимо, пытался хоть как-то убежать от женских войн.
У мамы, между тем, добавились причины для ненависти. Она страстно хотела внуков и сутками выедала Витькам мозги. Детей, несмотря на усилия, всё не было. По умолчанию, виновата была невестка.
А ещё Ида Исааковна горевала, что из-за лохматой шиксы сын не выучился на человека и работает простым поваром в гостинице.
Я не сильно удивилась, когда узнала, что Витьки развелись. Витя остался в квартире с джакузи. Беспризорная Вита поселилась у какой-то подруги.
Иногда я встречала её в городе. Все та же мини-юбка, пополневшая талия, боевой раскрас. Весёлый голос и тоска в глазах. Она отчаянно хотела забеременеть и видела потенциального отца будущего ребенка в каждом встречном мужчине. Про Витю почти не говорила. Не знает, мол, где и что. Вроде лечился пару раз принудительно, сидел несколько месяцев за сбыт. Как-то так.
Потом знакомые рассказали, что умерла Ида Исааковна. А квартиру хотел отобрать за долги банк, но Витя очень удачно попал в аварию. Получил инвалидность, приличную страховку, оплатил задолженность. Живут теперь вдвоём с отцом.
Недавно ехала я в маршрутном такси. На переднем сиденье развалился огромных размеров мужик. Громко, азартно жестикулируя, беседовал с водителем. Говорил о своей работе в киоске, о вечно пустой кассе, о жадных студентах, которые не покупают у него бутерброды — экономят на наркоту, сопляки.
После рабочего дня мне так хотелось тишины, что я начала гипнотизировать его мощный затылок: “Заткнись, гад, заткнись хоть на минуту!”. Толстяк чувствовал взгляд, ёрзал, косился в мою сторону, но в итоге стал говорить ещё громче. Чтобы мне лучше слышно было. Спасибо.
Говорил он на чистом иврите, но в некоторых словах проскальзывал русский акцент. И смех. Странно знакомый. Я напряглась, прислушалась и вдруг узнала голос.
“Нам ли быть в печали” — приговаривал когда-то Витя, улыбаясь белоснежной улыбкой и подмигивая зелёным глазом.
Это был он. Седой боров с заплывшими глазками и лоснящимся красным загривком.
Витя рассказывал анекдоты, раскатисто смеялся. Играл на публику. А я вспоминала прежних Витьков. Молодых, красивых, всё знающих о жизни.
Мы приехали. Витя с трудом извлек свое тело из кресла, откуда-то достал трость, и вылез из маршрутки на улицу. Я вышла за ним.
Он стоял, поправляя кепку, не глядя в мою сторону. Потом развернулся и ушёл. Медленно хромал, тяжело наваливаясь на трость всем телом.
Я провожала Витю взглядом и радовалась, что он меня не узнал. Хотя странно, конечно.