==================Тридцать лет назад
Как ни старалась Антонида, как ни выбивалась из сил, а жизнь не ладилась: то одна беда, то другая… То картоха не уродилась – а у всех-то вёдрами! То капусту тля съела – а у других кочаны пудовые, не поднимешь! То ни с того ни с сего куры дохнуть начали – а у соседей ничего, все живы.
Летом и того пуще беда случилась – корова захромала, со стадом ходить не могла. Ветеринар осмотрел ногу и сказал, что у Милки гноится копыто. Возился долго, что-то там соскребал, сыпал на копыто белым порошком стрептоцида, мазал его вонючей мазью и обёртывал чистым тканевым лоскутом. Милка смотрела на ветеринара грустными глазами и ногу не отнимала – понимала, что её лечат. Милке было плохо: ей хотелось в стадо, а ходить она не могла. И мычала протяжно, жалуясь на свою участь.
У Антониды прибавилось работы – всё лето косила траву, где могла (коров держать совхозникам не возбранялось, а под покос полагался только участок за огородом, от огорода до речки, метров двести, кошкины слёзки. В лесу косить поляны не разрешал лесничий. Деревенские выкручивались как могли, покупали сено. Антониде покупать не на что, дай бог детей прокормить-одеть, их у неё трое, а работница она одна.
Маленьких Гальку и Колюшку мать каждый день посылала на речку, обрывать листья с вётел, растущих по берегам. Они собирали листья в корзины и приносили Милке. Голодная Милка жевала сладкие листья, вкусно причмокивая и благодарно глядя на детей. После трудового дня уставшая до чёртиков Антонида таскала охапками контрабандно скошенную на лесных полянках траву, опасаясь встретить лесника (вся трава в лесу его, деревенским косить её запрещалось, если попадались – траву лесник забирал себе).
Кто не знает, свежескошенная трава очень тяжёлая, и Антониде приходилось нелегко. Милка съедала всё – и листья, и траву, и смотрела на хозяйку – не даст ли ещё. Другие коровы проводили все дни на пастбище и ели вволю, а Милке приходилось довольствоваться скудными порциями травы и листьев. Она заметно похудела, лежала целыми днями на соломе в углу двора и страдала. Ветеринар мазал больное копыто мазью и качал головой.
Тоня плакала и не соглашалась сдать Милку в совхоз на мясо, как советовал ветеринар. К осени Милка поправилась, но её всё равно пришлось продать – Антонида не успела заготовить ей на зиму сена. А купить было не на что.
Корову продали и купили козу. Через два месяца у козы пропало молоко – как не было. Антонида плакала – что за жизнь у неё такая, будто проклята кем. А после того, как её первенец Колюшка утонул в деревенском пруду, где и малые дети никогда не тонули, поняла: дело здесь нечисто, видно и впрямь оговорил кто-то, порчу навёл.
И Антонида решилась пойти к бабушке Уле. Её отговаривали: про Ульяну ходили страшные слухи, вроде помогать-то она всем помогала, но цену брала непомерную. Но никто об этом не проговаривался, кто с Ульяной дело имел – боялись. Только и отвечали – не велела бабушка Уля сказывать, и весь разговор.
Боязно было Тоне идти, но делать нечего. Она дождалась вечера – чёрного, безлунного. Собрала в узелок гостинцы – десяток яиц, творогу миску, маслица крынку да мешочек орехов. И денег прихватила – вдруг да поможет Ульяна, вдруг подскажет, как ей из круга этого выбраться, беду превозмочь, Галька чтоб живая осталась, хоть Галька… Набросила серый платок и серой неслышной тенью выскользнула из дома. Дай бог, чтоб не увидел никто, к кому она пошла!
============================Бабушка Уля
Ульяна подарки приняла, на лавку пристроила. Антониде велела сесть за стол. Свечу жгла, топила воск. Налила воды в склянку, поболтала в ней птичьим пером, клок чёрно-бурой шерсти окропила той водой, бросила в огонь – пламя так и взметнулось. Тоне послышалось, будто стонет кто-то в огне, подумала – показалось. Жутко ей стало, страшно, уйти бы, убежать, да ноги не слушались.
Ульяна за стол села, против Тони, и в глаза ей уставилась. Долго так сидела. Тоня обмерла отчего-то и лёгкость почувствовала во всём теле, вот-тот взлетит птицей! Но не взлетела. Навалилась вдруг усталость, каменная, невероятная, ноги как чугунные стали, в голове гулко сделалось, а на лбу испарина выступила. Страшно стало Антониде, уже жалела она, что к Ульяне пошла. А та всё молчит и смотрит. Наконец губы разлепила, только лучше б молчала бабка Уля!
- Прокляли тебя, девка, заговорили. Счастливая видать была? (Тоня кивнула – была, любила Тимофея своего, и он её любил). Вот и позавидовали твоему счастью. Заклятье на тебе. Не совладать мне с ним, самой тебе придётся.
- Да как же? Я ж не сумею, - оробела Тоня. Если уж Ульяна помочь не смогла, кто ж тогда?
- Кто ж тогда? – вырвалось у Тони.
- Это тебе самой решать. Ну как, согласная? Сказывай, не то – домой вертайся. И будет всё как было, хуже ещё. Сына потеряла… И дочку потеряешь. Хворат она у тебя? – словно невзначай спросила Ульяна.
- Хворат, - дрогнувшим голосом выговорила Антонида, а сердце застучало-забилось: "Хворат ведь, хворат! Умрёт ведь, умрёт!"
Галя хворала с самой весны. Антонида поила её травяными отварами, натирала грудь салом, давала дышать горячим картофельным паром, но кашель не проходил. Тоня думала, пройдёт, но после Ульяниных слов поняла – не пройдёт. И решилась – как в омут бросилась.
- Согласная я! На всё согласная! Только чтоб Галька моя поправилась, Гальку мою сохрани… Ты только скажи, что делать?
Ульяна сказала страшное, что и во сне не приснится.
- Дитя тебе надо родить. Родишь дитя, оно за тебя расплачиваться будет, а с тебя заклятье сойдёт-уйдёт. Только знай: дитю этому всю жизнь вместо тебя платить придётся. Потому – от нелюбого роди, от чужого, чтоб не жалко было так... А другого пути тебе нет.
Поплакала Антонида, погоревала – и… уехала в город на заработки, как она объяснила соседке, на которую оставила маленькую Галю и хозяйство. Соседка обещалась «приглядеть», не бесплатно, конечно.
Антониды не было три недели. А вернулась сама не своя, часами перед иконой на коленях стояла, грех замаливала. А через девять месяцев родила Женьку.
========================Дитя от нелюбого
Женька ни на кого не была похожа – ни на Тоню, ни на её Тимофея, с которым они, как говорили деревенские, «разжопились» и который уехал неизвестно куда, бросив на произвол судьбы жену и детей. Пожалеть бы Антониду, да никто не пожалел – сбежал муженёк, значит сама довела, сама виновата, хлебай теперь щи лаптем…
Антонида и хлебала – всё хозяйство на ней, ещё в совхозе работа, ещё детей двое, которые тоже нахлебались горя, досыта не ели, из-за стола голодными вставали. А деревенским в радость это – поживешь безмужней, характер свой умеришь.
Не зря говорится: тебе-то смерть, а всем-то смех…
Через месяц после рождения рыженькой Женьки… вернулся Тимофей, которого в деревне уже не чаяли увидеть. Деревня притихла, ждала скандала с битьём стёкол и «разборкой» с Антонидой – за то, что сына не уберегла, за то, что девку нагуляла с городским. Но скандала Тимофей не учинил, бухнулся с порога в ноги жене: прости ты меня, дурака, что с детишками тебя бросил! А когда узнал о смерти сына – ох, и каялся Тимофей, ох, и горевал! На кладбище ревел белугой на могиле своего первенца, заказал в церкви поминальную молитву, денег дал – на храм (а их у Тимофея было, по деревенским меркам, много).
Стали Тимофей с Антонидой жить, как раньше жили – будто и не уезжал Тимофей никуда, и с женой не ссорился. Даже Женьку ей простил, принял. Как дочку родную растил, она и не догадывалась, что Тимофей ей не отец. Галька их кашлять перестала, выздоровела, словно вовсе не болела, и выросла настоящей красавицей – белолицая и румяная, парни по ней с ума сходили.
Все Антонидины беды, все неурядицы как рукой сняло. Женька росла крепкая да здоровенькая. Коза приплод принесла и молока давала вдвое больше прежнего – и детям хватало, и козлёночку! А потом и корову купил Тимофей. Антонида расцвела, нарядов себе накупила и детей приодела. Дом железной крышей покрыли и зажили всем на зависть – в согласии и любви. А через год родила Тоня мальчика – копию погибшего Коленьки, один в один! Николаем назвали.
Вот же как жизнь повернулась у Тоньки! – судачили соседи. – Ведь хуже всех жила, всё на своём горбу волокла, и детей, и огород, и скотину… Забор сама чинила, сарай сама ставила. Набедовалась – хоть в петлю лезь! Ещё и дочку нагуляла невесть от кого… А погляди ж ты! - Теперича всё у ей есть! И мужика как подменил кто, за ум взялся Тимка. Вот послал Господь счастье…
… Только Женьке ни в чём счастья не было! Девчонкой на грабли упала, пропорола зубьями щёку. Так и ходила со шрамом. – «Повезло, глаза целы остались. А шрам заживёт, незаметно будет» - утешал дочку Тимофей, не замечая остановившихся глаз Антониды, её помертвевшего лица.
Хотела Антонида помолиться за Женьку, на колени перед Богородицей пала, а рука – враз тяжёлая сделалась и не поднимается! Перекрестилась – с трудом, словно брёвна ворочала. Молитву прочесть хотела – а слова на ум не идут, забыла слова-то! Дрожь её пробрала, с колен вскочила. Подумала, обойдётся, заживёт щека-то, Тимофей правильно говорит.
Не обошлось. Щека зажила, а шрам остался – наискось, в подглазье. Из-за шрама этого парни на Женьку не глядели, браковали, стало быть. А была она – огонь-девка, первая на деревне песельница и плясунья, и за словом в карман не лезла.
А вот – не сватался никто.
Выросла Женька, в город уехала, на завод работать пошла. На заводе та же история, никому невеста с таким лицом не нужна. Женька поплакала-поплакала, да родила Ольку. Что ж, что мужа нет? Зато дочка есть, никто не отберёт, моя! А через две недели заявился Фёдор, Олькин отец. «Собирайся, поедем. У сестры моей будем жить – дом большой, места хватит» - только и сказал. В загсе расписались, всё как у людей, и зажили они с Фёдором своей семьёй.
====================Сыр в масле
У Гальки с Колькой – у тех по-другому жизнь сложилась, позавидовать можно. Галька в восемнадцать замуж выскочила, муж завскладом работает, полный дом вещей у Гальки да ребятишек двое – лицом красивые, в мать.
Николай – тот ленивый был: баловал отец последыша, единственного сыночка, ни в чём ему отказа не было. Он и вырос – лентяй да разгуляй. До работы не больно охоч, а гулять начнёт – не устанет! На гармони играл – заслушаешься. Нот не знал, а любую мелодию с ходу мог сыграть, слух у него был редкостный. На свадьбах да праздниках без Николая не обходились, везде его звали.
Раз поехал он в город, к сестре в гости, в ресторан попал в первый раз в жизни. Услыхал, как тамошний оркестр играет, усмехнулся. Дайте, говорит, гармонь, я сыграю. И сыграл! Директор ресторана услышал, работать пригласил к себе. Николай согласился – такая работа не в тягость, а в радость. Зарабатывать стал как сестрин муж, да харч ресторанный дармовый.
Ресторан тот с Колькиной игры поднялся, известным стал. Народу собиралось много Колькину гармонь послушать – такие переборы выдавал, таки коленца! Что угодно сыграет – и трепака,и яблочко, и народное протяжное,и классику мог. Директор говорил, самородок, талант! Нарадоваться не мог на Николая, ну и платил соответственно… Вот как устроился Николай, как сыр в масле катался! Сам при деньгах и родителям помогал.
==============================Женька
Одной Женьке не везло! Как развелся с нею Фёдор, моталась по судам, дом отсуживала. Потом на заводе нервы трепали, за спирт этот треклятый. Квартиру заимела кооперативную, пай выплатила полностью, мебель новая, жизнь новая… А счастья нет! Никому не нужна, на всём свете – никому!
Приезжала к матери во Власьево за утешением. Посидят-поговорят, а Женьке словно ещё тяжелее станет. Женька знала уже, что Тимофею она не родная, матери приезжала помогать – картошку окучивать, огурцы пропалывать, то да сё. Спиртное привозила брату с отцом. Без бутылки они и работать не станут.
У матери Женька тяжёлого не поднимала, брёвен не ворочала – два мужика в доме, сам справятся. В огороде копалась только. А домой возвращалась без сил!
-Ты чего такая бледная? Заболела? – спрашивали её на заводе.
- Да не заболела я, с чего вы взяли-то. К матери ездила, помогать.
- Что ж мать-то, пахала на тебе, что ли?
- Скажете тоже, пахала… Картошку окучивали лошадью, и пахали лошадью, - смеялась Женька. А слабость чувствовала такую, словно сама вместо лошади пахала. Чудно!
- Ты как к матери съездишь, так сама не своя. Не ездила бы ты к ней, раз здоровье слабое, - говорила Женьке Галя. – Колька с отцом там без тебя справятся.
- Справятся они – если бутылку привезу. И не придумывай, нормальное у меня здоровье, чего придумываешь-то, типун бы тебе на язык! – налетала на сестру Женька. А силы словно таяли…
Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/26/2210