Андрей

Из Нью-Йорка во Франкфурт, из Франкфурта в Минск. Снежана прилетала к родителям каждый год, но Андрей не видел ее уже двенадцать лет, с того дня, как она улетела. И вот списались в facebook, договорились о встрече. Ему было страшновато, но интересно. Ничего такого, просто – встреча однокурсников. Не любовников же! У него жена, у него сын в первый класс пошел – какие там интрижки?! Да и зачем? Чтобы она через неделю улетела обратно, а он остался здесь один на один со своими? По меньшей мере, это глупо.
Встретились в кафе на Хоружей. Обнялись, поцеловались. Было неловко – сказать нечего.
- Как семья? - Она спросила и рассмеялась.
- Чья? - Пошутил Андрей. Но дальше дело не пошло, и опять было неловко.
Она попросила у официанта кофе.
- Ты же не пила его никогда!
- Ну, вот…
Сидели, смотрели по сторонам, копались в мобильниках, ожидая заказ.
- Изменилось тут что-нибудь?
- Где?
- В Минске.
- Андрей, я тут каждый год.
Она улыбалась. Андрею хотелось сказать самому себе, что как тогда, но он не помнил уже – как было тогда. Перед ним сидела почти незнакомая женщина. Андрей подумал, что она совсем не напоминает американку. Американки, казалось ему, должны быть белозубые и жизнерадостные, глупые. А у Снежки глаза – вон какие умные! И чуть-чуть грустные, как будто извиняющиеся за тот день, когда она обещала ему, что только на два месяца, и просила чтобы ждал. И еще. Она постарела. Неужели вот это и называется – постарела? Старость! Что это за слово?! Как оно вообще может быть применимо к ней, к нему, к людям его поколения?! Андрея эта мысль напугала, он вспомнил, что и для него время шло вперед, неслось, как бы посмотрел на себя со стороны, сам себе не понравился: что это такое – в этой кофточке, в джинсах, в нелепых осенних башмаках, да еще и с ребенком дома… Какое там обаяние?! А он старался. Улыбался в ответ, старался соответствовать ее приобретенному американскому обаянию, но с каждым разом становился только противнее самому себе.
Он думал, что нужно поскорее закончить встречу, ехать домой и там снова жить привычно, без дурацких мыслей черт знает о чем.
– Ты любишь жену? – Вдруг спросила Снежана.
Андрей ждал чего-то такого, может, намека, что они все-таки не чужие друг другу люди, что можно поговорить не только о погоде и об Америке и что таким образом можно будет немного пофлиртовать с прошлым, поиграть со своими нервами… Но чтобы так бесстыдно! Какое ей дело до того, люблю я жену или нет?! Что она вообще такое в сравнении с женщиной, которая родила его ребенка, героически его воспитывает, и вообще отдала ему – человеку в нелепых осенних башмаках – огромный кусок своей жизни?! Не слишком ли?
- Я не понял. Это к чему?
Снежана молчала. Правой рукой она трогала чашку с кофе и смотрела на нее, её левая рука была под столом. Вдруг она резко отвела взгляд куда-то в сторону:
- Ладно, проехали… Ну, что, пойдем?
Она сказала «проехали» - и они действительно проехали. Всегда, всегда именно она решала, как им быть дальше, она говорила, куда следует идти, с кем встречаться и что делать в пятницу вечером. Она и только она! Но это было тогда, черт знает сколько лет назад, когда он ее по-настоящему любил. Тогда такое подчинение ему было в радость, он боготворил ее и не смел подумать, что она в чем-то неправа. Сейчас все по-другому! Совсем! Так какое право она имеет вести себя с ним так же, как это было тогда? «При чем тут моя жена и почему она позволяет себе это дерьмо?», - думал Андрей. Но она сказала «пойдем». «Пойдем? В каком это смысле? Как будто куда-то вместе? Или просто – пойдем отсюда и – по домам?». Андрей зацепился за это «пойдем», поднялся, стараясь не спугнуть – ему очень не хотелось расставаться. Очевидно, он снова позволял решать за них двоих только ей. «И сейчас, - думал он. – И сейчас – пусть будет, что будет, пусть она сама… Это мы вместе пойдем, или как-то по-другому будет… Пусть она. А я… Будь что будет…».
Он помог ей надеть пальто, швырнул на стол деньги (должно хватить!) быстро надел куртку – еще одну вещь, делавшую его, как ему казалось, жалким осенью – и они вышли на улицу.
Был октябрь, но совсем не расхлябанный, как это бывает обычно в Минске, а крепкий, сбитый, подмораживающий. Фонари светили желто-белым, небольшой туман, видимый только через свет фонарей. Андрей вдохнул, туман, показалось, приятно попал в грудь. Закурил. Они молча пошли к метро на Коласа. Было хорошо.
«Обнять, может? – думал он. – А если кто увидит? Хотя, кто может это увидеть и кому какое дело? Но лучше не надо». Так и шли – рядом, молча.
Когда подходили ко входу в подземку, Андрей почувствовал, что меньше всего на свете ему сейчас хочется домой. Было восемь вечера и его ждали. Но он не хотел, чтобы его где-то ждали, не хотел видеть ни жену, ни ребенка. От этой мысли он пришел в ужас, старался гнать ее, но не получалось. Он представил себе свою квартиру, свет в кухне, ноутбук, жену, сына, как он придет, как обнимет и поцелует их - сначала сына, потом - жену… Нет, ему не хотелось этого. Ему хотелось еще чуть-чуть побыть здесь, со Снежаной, пусть и на холоде, пусть и бессмысленно, но все-таки попытаться выловить из такого чудесного сочетания морозного октября, ее присутствия и вечера что-то такое, ради чего он жил двенадцать лет назад.
- Может, зайдем еще куда? Выпьем? – Предложил Андрей.
Странно, но она тут же ответила: «Давай». Андрей испытал облегчение – значит, у него еще есть время, значит, он отсрочил приезд домой, там он уж как-нибудь объяснится, найдет, что сказать жене. Да и будет ли ей интересно, где он был и что делал? Он подумал, что нет, и что он может не приезжать домой хоть до самой ночи – и никто ничего не спросит всерьез. Так, дежурно – где был? – а он ответит, что по делам, и все закончится.
- Я не знаю, работает ли еще это заведение… - Андрей сказал и удивился сам себе, насколько быстро нашлось в его голове место, куда они могли бы зайти. С женой так не получалось. – Помнишь, мы под Новый год как-то пиво там пили с тобой? На Немиге.
- Помню, - Снежана ответила как-то обреченно, как будто сама только что подумала об этом чердачке, переделанном в кафе, но не хотела, чтобы Андрей помнил, а он вспомнил – и вот ей сейчас было как бы грустно и обидно за него – женатого человека, который помнит такие мелочи, как два бокала пива под Новый год в этой кафешке, что, несомненно, говорит о его привязанности и о том, что он помнит каждую минуту из тех двух лет, что они провели, называя себя «парнем и девушкой».
…
- Ну, что, пиво? – улыбнулся Анлрей.
- А давай! – деланно бодро согласилась она. И добавила: "Как тогда".
Андрею было очень приятно услышать от нее такое. Он был уверен, что если привилегия Снежаны – до сих пор решать, что и как должно быть в их отношениях, то уж ностальгия – это стопроцентно его область. Это он должен говорить фразочки, вроде «как тогда» и начинать некоторые свои предложения с вводных «а помнишь?...». И тут она сама – «Как тогда»! Это еще больше расположило его к ней, еще больше приблизило.
Выпив по два бокала, они уже не стеснялись друг друга, Андрей легко и просто задавал вопросы, которые еще час назад показались бы ему идиотскими. Он спрашивал что-то про роуминг, про её родителей, про работу там, за океаном. Они говорили об особенностях жизни в Америке и в Беларуси, обсуждали политику (она ничерта в ней не понимала, а он разгорячился). Они сидели не против друг друга, а рядом, показывая друг другу какие-то фотографии, рассказывая о прожитой за двенадцать лет жизни, потягивая пиво и чокаясь, как чокаются старые друзья-мужчины, которые долго не видели друг друга, но сохранили самые теплые отношения, которые только возможны между мужчинами.
Андрею было легко и хорошо. Он существовал как бы вне времени и пространства и от восторга не мог удержать в голове последовательность казавшихся ему интересных вопросов, которые хотелось задать Снежане. А она говорила, говорила, а он – слушал, слушал… И сам – говорил, говорил… Сиюминутное счастье! Можно не думать ни о чем, а только находиться рядом с ней, такой уютной, такой доброй и хорошей, и ставшей даже как будто лучше, красивее, милее… Моложе, наконец!
…
Андрей не заметил, как они остались в кафе одни. А ровно в одиннадцать официант попросил их расплатиться…
…
…На Победителей так же горели фонари, по-прежнему было морозно, и был тот самый туман. Он вызвал ей такси, закурил. Таксист, как на зло, подъехал скоро, не считаясь ни с поздним временем, ни с желаниями Андрея. Он понимал, что сейчас она уедет домой, а завтра он пойдет на работу, а еще через пару дней она улетит, и он не увидит ее долго, может быть, никогда. Такси стояло на проспекте, и работали дворники, стирая мелкие капли с лобового стекла, горели фары и туман в их свете казался еще более густым. Он обнял ее:
- Зачем ты со мной так поступила?
Снежана сохраняла бодрость духа и отличное настроение и, смеясь, ответила:
- Успокойся!
- Ну, ладно, давай, - сказал Андрей, и пожалел, что сказал это.
Она пошла к такси.
В одну секунду пронеслось у него в голове и вино, которое он заказывал в ресторане «Иль Патио» и за которое отдал все свои недельные деньги двенадцать лет назад, и день студента, который они отмечали на факультете, распевая песни с однокурсниками, и актовый зал, где проходили лекции, и семинары, на которых они держались за руки на последней парте, и их первая весна, и троллейбус, на котором возвращались вместе домой, и осенний трамвай с безразличными людьми и их счастливым молчанием рядом, и последний вечер, когда она клялась, что только на два месяца, и ее дом, и родители, и зима, и ее нелепый красный пуховичок, и русский язык, которому она его учила, посмеиваясь над невежеством… Все-все, что считал он всю жизнь розово-сопливым, недостойным мироощущения нормального, здравомыслящего человека – все это теперь показалось ему главным, что с ним произошло, чем-то таким, что хочет он унести с собой навсегда туда, откуда не возвращаются. И он бросился за ней, развернул и повис на ней, как по команде режиссера плохой актер из какого-нибудь дешевого театра. А она стояла, опустив руки, и смотрела в никуда, пока он сжимал ее едва ли не изо всех сил, а потом сказала: «Да, давай», - села в такси, захлопнула дверь и уехала.
…
Было около полуночи, когда Андрей тихо, стараясь не разбудить домашних, вошел в свою квартиру, включил свет в прихожей, разулся, повесил куртку рядом с пальто жены. Он уставился на него с каким-то тупым выражением лица, смотрел так несколько секунд, затем дотронулся. Показалось, что по качеству оно уступало снежаниному, и ему стало жалко жену. Он погладил пальто, поднес его к лицу, вдохнул знакомый аромат, постоял так еще чуть-чуть и пошел в ванную, чтобы почистить зубы. После – разделся окончательно, пришел в спальню и лег рядом с женой. Из-за закрытых штор он не разглядел ни её, ни сына – вообще, понять, находились ли они в комнате, было невозможно. Он лег рядом с ней, почувствовал её тепло, попытался обнять, но она сквозь сон, очевидно, затаив обиду на поздний приход, убрала его руку и легла поудобнее. Андрей отвернулся, еще раз взглянул на время в мобильнике, отложил его на тумбочку, и закрыл глаза.