Глава двадцать пятая
- Голова идет кругом от всех этих инсинуаций! – сказал Кузьмин; ему принесли папиросы, и он закурил, глубоко затягиваясь дымом. – Раковского нужно расстрелять! Причем, немедленно! Этот тип, оставаясь в живых, опасен более, чем его «папа» Троцкий.
- Вы так считаете? – Сербин внимательно посмотрел на следователя. – Слава Богу, решать это не вам и не мне. Судьбу Раковского будет определять лично товарищ Сталин. Вы же должны с особым тщанием выполнить то, что вам поручено!
- Но он же враг! – воскликнул Кузьмин так, что поперхнулся дымом. – Оголтелый враг!
- Да, враг! – согласился Сербин. – Но он говорит такие вещи, о которых мы не могли даже догадываться. Он уже вскрыл связь Троцкого с мировыми финансовыми кругами, и продолжает свои показания, углубляя их. И заметьте, он не призывает вас слепо верить ему, наоборот, он призывает вас анализировать все, что вы слышите. Я уверен, что товарищ Сталин по достоинству оценит вашу работу. Только не горячитесь и не сбивайте Раковского своими постоянными репликами.
- Но он поносит нашу власть! – не успокаивался Кузьмин. – Оказывается, это не «эсэры», как установлено следствием, а Троцкий со Свердловым готовили покушение на товарища Ленина…
- Послушайте, Кузьмин! – перебил его Сербин. – Я же сказал, что не наше с вами дело выносить суждения. Мы должны только фиксировать сказанное! И для сведения вам скажу: не так уж неправ Раковский. Вы молоды, и может быть не знаете, что во время болезни Ленина у Троцкого в руках находились нити власти, более чем достаточные для того, чтобы он мог наследовать Ленину. Троцкому-диктатору достаточно было бы иметь в руках письмо Ленина против товарища Сталина, которое вырвала от своего супруга Крупская, чтобы ликвидировать Сталина. Но глупая случайность разрушила все планы Троцкого и его приверженцев. Троцкий случайно заболевает и в решительный момент, когда умирает Ленин, он делается неспособным к какой-либо деятельности на срок в несколько месяцев. Вот так-то!
- Извините, я действительно не знал об этом, - сказал Кузьмин. – Надеюсь, моя молодость меня прощает… Что ж, вернемся к «нашим баранам»?
Раковский встретил их многозначительной улыбкой.
- Воспитали своего молодого коллегу? – его вопрос был адресован Сербину и прозвучал он, как и вся предшествующая ему беседа на французском.
- Давайте работать! – сказал Сербин, но… на русском языке.
- Извольте! – кивнул головой Раковский и продолжил свой доклад.
- Итак, после смерти Ленина нам пришлось стать лицом к лицу со Сталиным, развившим столь лихорадочную деятельность, что мы уже тогда предвидели свое поражение в Центральном Комитете. И мы приняли решение объединиться со Сталиным, сделаться сталинистами больше, чем он сам, преувеличивать во всем, а следовательно — саботировать. Остальное вам уже известно: наша беспрерывная подпольная борьба и постоянный провал ее перед Сталиным. Он ставит Интернационал на службу СССР, и тот уже ему подчиняется. Если мы захотим найти историческую параллель, то нам придется указать на бонапартизм, а если захотим найти личность в типе Сталина, то мы не найдем для него исторической параллели. Он душегуб революции, он не служит ей, но пользуется ее услугами; он отождествляет самый древний русский империализм; он создал аристократию, если не военную, поскольку не имеется налицо побед, то бюрократически-полицейскую.
— Хватит уже, Раковский! – Кузьмину не хватило терпения даже на первую тираду подследственного. - Вы здесь находитесь не для того, чтобы заниматься троцкистской пропагандой. Дойдете ли вы, в конце концов, до чего-нибудь конкретного?
— Ясно, что дойду, но не раньше чем достигну того, чтобы вы сформулировали бы себе некоторое, хотя бы поверхностное суждение о «Н и х», с которыми вам придется считаться на практике и в конкретной действительности. Не раньше. Мне гораздо важнее, чем вам, не потерпеть неудачи, что вы должны, конечно, понимать.
— Ну так сократитесь, насколько это будет возможно!
— Наши неудачи, которые обостряются из года в год, препятствуют немедленному выполнению того, что подготовили «О н и» в послевоенный период для дальнейшего прыжка революции вперед. Версальский договор, весьма необъяснимый для политиков и экономистов всех народов, поскольку никто не мог отгадать его проекции, являлся самой решающей предпосылкой для революции.
— Это весьма любопытная теория. Как вы ее объясните?
— Версальские репарации и экономические ограничения не определялись выгодами отдельных наций. Абсурдность их с арифметической стороны была настолько очевидна, что даже самые выдающиеся экономисты из победивших государств вскоре ее разоблачили. Только одна Франция требовала на репарации несравненно больше, чем стоили все ее национальные владения, больше, чем нужно было бы уплатить в случае, если бы вся Франция была превращена в Сахару. Еще хуже было решение наложить на Германию платежи, во много раз большие, чем она могла уплатить, даже запродав себя саму целиком и отдав всю свою национальную продукцию. В конце концов, реальным результатом этого стали голод и безработица на одной и другой стороне. Вот это всё - это первые последствия Версаля… Было сделано еще больше: предприняли в интернациональном плане одинаковую регламентацию! Знаете ли вы, что представляет собой это мероприятие в революционном плане? Это значит навязать анархический абсурд, заставить любую национальную экономику производить в достаточной количестве свое собственное, полагая, что для достижения этого безразличен климат, натуральные источники богатств и техническое образование директоров и рабочих. Я не буду распространяться дальше, но регламентация рабочего дня, проведенная Союзом Объединенных Наций на основе абстрактного принципа равенства рабочего дня, привела к пренебрежению целью труда, каковой является достаточное производство. А постольку поскольку в Европе имелось золото, импорт оплачивался золотом. Подобно любой анархии производства, создалась в тот период невиданная финансовая анархия. «О н и» воспользовались ею в полной мере, создав в Европе под предлогом помощи ей еще большую финансовую анархию, запустив в оборот огромные массы кредитных, то есть, фальшивых денег. Итог — рекордная безработица - больше тридцати миллионов безработных только в Европе и в США. Так вот не послужил ли Версальский договор и его Лига Наций в качестве революционной предпосылки?
— И что это доказывает? – нахмурился Кузьмин. – Только революция и коммунизм противостоят фашизму, победившему в Испании и в Германии! Что вы мне скажете?
- Скажу то, что вам вряд ли понравится! Мы не желаем, чтобы созданные нами в Версале крупные предпосылки для торжества коммунистической революции в мире, каковые, как вы видите, стали гигантской реальностью, послужили бы тому, чтобы дать восторжествовать сталинскому бонапартизму! Вам это достаточно ясно? Было бы все по-другому, если бы в этом случае диктатором в СССР был Троцкий. И это означало бы, что главой интернационального коммунизма сделались «О н и».
- Вы побиваете все рекорды абсурда, - угрюмо пробормотал Кузьмин.
— Абсурдное и чудесное смешиваются в результате недостатка культуры. Выслушайте меня внимательно! «О н и», увидев, что Сталин не может быть низвергнут путем государственного переворота, решили проделать со Сталиным то, что было сделано с царем. Но для этого нужно было создать государство-агрессора. Ни одно из государств Европы не было расположено удобно в географическом отношении и не обладало армией, достаточной для того, чтобы атаковать Россию. Если такой страны не было, то «Они» должны были создать ее. Только одна Германия располагала соответствующим населением и позициями, удобными для нападения на СССР, и была способна нанести Сталину поражение. Вы можете теперь понять, почему «О н и» закачали в Германию огромные средства, - она была удобна для вторжения. На горизонте голодной Германии заблистала скоротечная звезда Гитлера. Пара проницательных глаз остановила на ней свое внимание, и Мир явился свидетелем его молниеносного возвышения. Его возвышение, беспрерывно нараставшее в размерах, произошло благодаря революционно-коммунистической экономике Версаля. Не понимаете? Версаль имел в виду создать предпосылки не для торжества Гитлера, а для пролетаризации Германии, для безработицы и голода, в результате каковых должна была бы восторжествовать там коммунистическая революция. Экономическая предопределенность Германии принудила бы пролетариат к революционным действиям. По вине Сталина пришлось задержаться социал-интернациональной революции, и германский пролетариат просился в национал-социалистическую революцию. В 1929 году, когда национал-социалистическая партия начинает переживать кризис роста и у нее не хватает финансовых ресурсов, «О н и» посылают туда своего посла. Я знаю даже его имя, - это был один из Варбургов. В прямых переговорах с Гитлером договариваются о финансировании национал-социалистической партии, и этот последний за пару лет получает миллионы долларов, пересланных ему с Уолл-Стрит, и миллионы марок от немецких финансистов через Шахта. Содержание СА и СС, а также финансирование происходивших выборов, давших Гитлеру власть в руки, делается на доллары и марки, присланные «И м и».
— Те, которые, по-вашему, стремятся к полному коммунизму, вооружают Гитлера, каковой клянется в том, что искоренит первый народ-коммунист. Это, если верить вам, нечто весьма нелогичное для финансистов.
— Вы, Кузьмин, должны знать на память тезисы Сталина о колониях в отношении к империалистическим странам. Да, по Сталину эмир Афганистана и король Фарук объективно являются коммунистами в силу своей борьбы против ее Величества королевы Англии, верно? Тогда почему же не может быть объективно коммунистом Гитлер, раз он борется с самодержавным царем Сталиным? В конце концов, в общем, вот перед вами Гитлер со своей нарастающей военной мощью, и уже сейчас расширяющий свой 3-й рейх, а в будущем еще больше. До такой степени, чтобы иметь достаточно сил и возможностей напасть и целиком разбить Сталина… Вы не наблюдаете разве всеобщего благодушия версальских волков, которые ограничиваются лишь слабым рычанием? Что это, еще одна случайность? Гитлер вторгнется в СССР, и подобно тому, как это было в 1917 году, когда поражение, которое потерпел в те времена царь, дало нам возможность его низвергнуть, поражения, нанесенные Сталину, послужат нам для его свержения! Опять пробьет час для мировой революции. Ибо демократические государства, сейчас усыплённые, помогут реализовать всеобщую перемену в тот момент, когда Троцкий возьмет в руки власть, как во время гражданской войны. Гитлер будет атаковать с запада, его генералы восстанут и ликвидируют его. И в выигрыше снова «О н и»! Ну так вот, был ли Гитлер объективно коммунистом? Да или нет?
— Я не верю в ваши басни…
— Ну, если вы уже не хотите верить в то, что «Они» в состоянии реализовать то, что «Они» уже реализовали, приготовьтесь присутствовать при вторжении в СССР и ликвидации Сталина раньше, чем через год. Вы думаете, что это чудо или случайность, ну, так приготовьтесь к тему, чтобы присутствовать при этом и пережить это… Вы любите наступать на одни и те же грабли и начнете действовать в этом направлении только в тот момент, когда начнете видеть доказательства в свете моего разговора.
— Хорошо, - сказал Кузьмин, натолкнувшись на острый взгляд Сербина. – Продолжайте! Но все же, вопрос: если «О н и» настолько всесильны, почему же они не остановят Гитлера? Ведь в его планах не только СССР!
— Благодаря тому, что я торопился и выразился не совсем правильно, вы меня не поняли хорошо. Да, «Они» финансировали Гитлера, но это не означает того, что они раскрыли ему свое существование и свои цели. Посланник Варбург представился ему под фальшивым именем, и Гитлер даже не догадывается о его расе; он также солгал насчет того, чьим он является представителем. Он сказал ему, что послан финансовыми кругами Уолл-Стрита, заинтересованными в финансировании национал-социалистического движения в целях создания угрозы Франции, правительства каковой ведут финансовую политику, вызывающую кризис в США.
— И Гитлер поверил этому?!
— Мы этого не знаем! – пожал плечами Раковский. - Это не было так важно, поверил он или нет нашим объяснениям; нашей целью была провокация войны, а Гитлер — это была война. Поняли теперь?
— Понял, - Кузьмин был подавлен и не пытался это скрыть. - Следовательно, я не вижу никакого другого способа сдержать его, как создать коалицию СССР с демократическими нациями, способную запугать Гитлера. Как я думаю, он не будет в состоянии броситься одновременно против всех государств мира. Самое большее — на каждое по очереди.
- А не приходит вам в голову более простое решение? – Раковский ехидно улыбнулся. — Сократите фразу наполовину и повторите со мной «избежать войны»… Разве это не абсолютно контрреволюционная вещь? Каждый искренний коммунист, подражающий своему идолу Ленину и самым великим революционным стратегам, всегда должен жаждать войны. Ничто так не приближает торжества революции, как война! Это марксистско-ленинская догма, которую вы должны исповедовать. Теперь дальше: сталинский национал-коммунизм способен ослепить рассудок самых чистокровных коммунистов вплоть до того, чтобы помешать им увидеть то переключение, в которое впал Сталин, то есть, что он подчиняет революцию государству, а не государство революции, что было бы правильно… Но оставим это! Пойдем дальше. Итак, у нас есть два пункта соглашения; первый, — чтобы не было войны против СССР; второй, — что хорошо было бы вызвать таковую между буржуазными государствами. И «О н и», и Кремль здесь придерживаются единой позиции. Так?
- Я хотел бы знать, на чем вы основываетесь в своей уверенности, что «О н и» одобряют это.
- Тому много есть причин, но я я сокращу их до трех. Одна — это то, что я сообщал. Гитлер, этот необразованный элементарный человек, восстановил в силу своей природной интуиции и даже вопреки техническому мнению Шахта, экономическую систему очень опасного типа. Будучи безграмотным во всех экономических теориях и подчиняясь только необходимости, он устранил, подобно тому, как мы сделали это в СССР, частный и интернациональный капитал. Это значит, он присвоил себе привилегию фабриковать деньги и не только физические, но и финансовые; он взялся за нетронутую машину фальсификации и пустил ее в ход на пользу государства. Он превзошел нас, так как мы, упразднив ее в России, заменили ее лишь только этим грубым аппаратом, называемым государственным капитализмом, и это был очень дорого оплаченный триумф! Далее. Гитлер почти не имел золота и поэтому не впал в искушение создать золотой стандарт. Поскольку он располагал только полной денежной гарантией техники и колоссальной работы немцев, то его «золотым вкладом» стали техника и работа. То есть, нечто настолько вполне контрреволюционное, что, как вы уже видите, он как бы при помощи волшебства радикально устранил безработицу среди более чем семи миллионов техников и рабочих. Он мог бы применить свою систему и к мирной продукции. Но… в созданной для него ситуации имеется только одно средство: война.
- И что у нас на второе? – Кузьмин ухмыльнулся своей шутке.
— На второе? Скажем так: Маркс ошибся в отношении преимущества для торжества революции. Марксизм победил не в более индустриализированной стране, но в России, где пролетариат почти что отсутствовал. Помимо других причин, наша победа здесь объясняется тем, что в России не было настоящего национализма, а в других государствах он был в своем полном апогее. Вы видите, как он воскресает под этой необыкновенной властью фашизма и как он заразителен. Вы можете понятъ, что, не глядя на то, что это может послужить на пользу Сталину, уже только одна необходимость пресечения национализма в Европе вполне заслуживает войны. А теперь скажите, Сталин или Гитлер могли ли организовать столь ярый национализм каждый по отдельности? Нет! Для этого им понадобились бы годы и годы!
— В итоге: вы изложили одну причину экономическую и одну — политическую. Какая же третья?
— Это легко отгадать. У нас есть еще причина религиозная. Коммунизм не сможет быть победителем, если он не подавит оставшееся еще в живых христианство. История очень красноречиво говорит об этом: перманентной революции понадобилось семнадцать веков, чтобы добиться своей первой частичной победы — путем создания первого раскола среди христианства. В действительности, единственным нашим врагом является христианство, ибо все политические и экономические явления в буржуазных государствах — это только его последствия. Христианство, управляя индивидуумом, способно аннулировать революционную проекцию нейтрального советского или атеистического государства путем ее удушения, и, как мы видим это в России, дело дошло до создания того духовного нигилизма, который царит в господствующих массах, оставшихся все же христианскими. Это препятствие не преодолено еще и за двадцать лет марксизма. Признаем за Лениным то, что в отношении религии он не был демократом. Мы не сделали бы больше, чем он, и поступали бы так же. А вот если бы Сталин осмелился перейти так же, как и Ленин, рубикон христианства, то его национализм и его контрреволюционная мощь возросли бы в тысячу раз!
- Вы начали наш разговор с того, что предложили перенацелить наступление Гитлера не на Восток, а на Запад. Может быть, пора уже перейти к обсуждению этого вопроса? После столь длительной прелюдии!
- Вы сами не давали мне говорить по существу, и я вынужден был отвлекаться на философские рассуждения. Но, извольте, я готов! Итак, о Польше. Когда-то Польша уже послужила пунктом объединения между Екатериной и Фридрихом — царицей России и королем Германии в то время. Так почему же Польша не сможет послужить причиной для нахождения точек совпадения между Гитлером и Сталиным? В Польше могут совпасть персоны Гитлера и Сталина, а также историческая царско-большевистская и нацистская линии. Наша линия, линия «И х» — также, ибо Польша христианское государство и, что еще более осложняет дело — католическое. Но если есть совпадение, то возможна и договоренность…
- Между Гитлером и Сталиным? Абсурд! Невозможно.
— В политике нет ни абсурдов, ни невозможного.
— Представим себе, как гипотезу: Гитлер и Сталин наступают на Польшу…
— Разрешите мне перебить вас! Нападение может быть вызвано только следующей альтернативой: война или мир. Вы должны признать это.
— Да! Ну и что же?
— Считаете ли вы, что Англия и Франция при их более плохих армиях и авиации, по сравнению с Гитлером, смогут напасть на объединившихся Гитлера и Сталина?
— Да, это мне кажется затруднительным…
— Согласитесь ли вы со мной, что из-за нападения Гитлера и Сталина на Польшу не может возникнуть европейской воины?
— Гм-м, как будто бы невозможно.
— В этом случае нападение или война была бы бесполезна, Она не вызвала бы взаимного разрушения буржуазных государств: гитлеровская угроза против СССР продолжала бы существовать после разделения Польши, так как теоретически и Германия и СССР усилились бы в одинаковой степени. Практически — Гитлер больше, потому что СССР для дальнейшего его усиления не нужны ни земли, ни сырье, а Германии — нужны.
— Это правильный взгляд,но не видно другого решения.
— Нет, есть решение. Нужно чтобы демократии атаковали и не атаковали агрессора.
— Что это вы бредите?! Одновременно атаковать и не атаковать… Это что-то абсолютно невозможное!
— Вы так думаете? Успокойтесь! Не два ли агрессора? Разве мы не договорились, что не будет сделано наступления именно потому, что их два? Хорошо… Что препятствует тому, чтобы атаковали одного из них? Что будет, если демократии объявят войну только одному агрессору, и именно Гитлеру? Поразмыслите: каждое государство, которому приходится бороться с коалицией враждебных государств, имеет своей главной стратегической задачей — разбить их по отдельности одно за другим. Это правило настолько общеизвестно, что доказательства здесь излишни. Итак, согласитесь со мной, что нет никаких препятствий для того, чтобы создать такие обстоятельства. Думаю, что вопрос о том, что Сталин не будет считать себя задетым в случае нападения на Гитлера, уже решен. Не так ли? Кроме того, к этому принуждает география, а в силу этого и стратегия. Как ни глупы Франция и Англия, собираясь воевать одновременно против двух держав, одна из каковых желает сохранять нейтралитет, а другая, даже будучи в одиночестве, представляет собой для них серьезного противника, но откуда и с какой стороны смогут они произвести нападение на СССР? У них нет общей границы; разве что они поведут наступление через Гималаи. Да, остается воздушный фронт, но какими средствами и откуда смогут они напасть на Россию?.. По сравнению с Гитлером они уступают ему в воздухе. Все приведенные мною доводы не являются никаким секретом, это общеизвестно. Как вы видите, все упрощается в значительной степени.
— Да ваши выводы кажутся логичными в том случае, если конфликт будет ограничиваться четырьмя державами, но их не четыре, а больше, и нейтралитет не является вещью очень легкой в войне подобного масштаба.
— Несомненно, но возможное вмешательство большего количества государств не изменяет соотношения сил. Взвесьте в уме и увидите, как будет продолжать существовать равновесие, хотя и вступят другие или даже все европейские государства. Кроме того, что весьма важно, ни одно из тех государств, которое вступит в войну на стороне Англии и Франции, не сможет отстранить их от руководства; в силу этого причины, которые помешают им напасть на СССР, будут сохранять свое значение. Как вы увидели, при наличии совпадения интересов Сталина и Гитлера в отношении нападения на Польшу, все сводится к тому чтобы добиться оформления этого совпадения и сделать пакт о двойном нападении.
— И вы думаете, что это легкая вещь?
— Откровенно говоря, нет. Тут необходима дипломатия более опытная, чем сталинская. Должна была бы находиться в услужении та, которую обезглавил Сталин, или та, которая гниет сейчас на Лубянке. В прежние времена был способен Литвинов с некоторыми затруднениями, хотя его раса была бы большим препятствием для того, чтобы вести переговоры с Гитлером. Но сейчас это конченый человек, его губит ужасная паника; он одержим животным страхом перед Молотовым больше, чем перед Сталиным. Весь его талант направлен на то, чтобы не подумали, что он троцкист… Если он услышит совет о необходимости предпринять сближение с Гитлером, то это будет для него равнозначно тому, чтобы сфабриковать самому себе доказательство своего троцкизма. Я не вижу человека, способного для этой цели; во всяком случае, это должен был бы быть чистокровный русский. Я бы мог предложить свои услуги для ориентировки. В настоящий момент я советую тому, кто начнет переговоры, чтобы они велись на почве строго конфиденциальной, с расточительной откровенностью. При наличии целой стены всяких предубеждений только правдивостью можно будет обмануть Гитлера. Я хотел сказать, что с Гитлером надо вести чистую игру по конкретным и ближайшим вопросам. Нужно ему показать, что игра не ведется с целью спровоцировать его на войну на два фронта. Например, можно пообещать ему и доказать в соответствующий момент, что наша мобилизация ограничится малым количеством сил, необходимых для вторжения в Польшу. По нашему фактическому плану мы должны будем расположить наши главные части для предполагаемого англо-французского нападения. Сталин должен быть щедрым в предварительных поставках, которых будет домогаться Гитлер, главным образам — нефти. Это то, что мне пока что пришло в голову.
- Хорошо, но где здесь «О н и»? Где роль мировых финансов, о которых вы твердите вот уже несколько часов?
— Логика и натуральность моего плана — это только видимость! – ухмылка Раковского была откровенно издевательской. – Верно? Натуральным и логичным для «Н и х» было бы то, что Гитлер и Сталин нанесли друг другу поражение. Это было бы простым и легким делом, в том случае, если им нужно было бы, чтобы Гитлеру позволили, обратите внимание — «позволили», напасть на Сталина. Не говорите мне о том, что Германию могли бы победить. Если русские просторы и отчаяние Сталина со своими людьми перед гитлеровским топором или перед местью его жертв не будут достаточны для того, чтобы добиться военного истощения Германии, то не будет никаких препятствий к тому, чтобы демократии, видя, что Сталин теряет силы, стали бы помогать ему мудро и методически, продолжая подавать эту помощь вплоть до полного истощения обеих армий. Это в действительности было бы легко, естественно и логично, если бы те мотивы и цели, каковые ставят перед собой демократии и которые большинство их приверженцев считают настоящими, были бы реальностью, а не тем, чем они являются: предлогами. Существует для «Н и х» одна цель, одна-единственная цель: торжество коммунизма! Не Москва будет навязывать свою волю демократиям, а Нью-Йорк, не «Коминтерн», а «Капинтерн» на Уолл-Стрит! Кто, как не он, был способен навязать Европе такое явное и абсолютное противоречие, какое мы видим сейчас? Какая сила может вести ее к полному самоубийству? Когда же до вас, наконец, дойдет, что только одна сила способна сделать это: деньги! Деньги — это власть и это - единственная власть!
Сербин взглянул на Кузьмина, - тот готов был броситься на подследственного, разорвать его… Он вынужден был подняться, чтобы обратить на себя внимание следователя. Сербин говорил по-французски медленно, тщательно подбирая слова.
— Реальность данного момента такова, что Германии разрешено перевооружение и экспансия. Это факт. Мы уже знаем, согласно вашему объяснению, что это было вызвано троцкистским планом, провалившимся благодаря происходящим сейчас «чисткам». Таким образом, — цель уже утрачена. Перед лицом нового положения вы советуете, чтобы Гитлер и Сталин заключили пакт и разделили Польшу. Я вас спрашиваю: как можем мы получить гарантию того, что, имея договор или не имея его, произведя или не произведя раздел, Гитлер не нападет на СССР?
— Этого нельзя гарантировать! Но не торопитесь… Угроза против СССР реальна и существует. Это не гипотеза и не словесная угроза. Это факт и факт, который обязывает. «О н и» уже имеют превосходство над Сталиным; превосходство, которого нельзя отрицать. Сталину предоставляется только одна альтернатива, право выбора, а не полная свобода. Нападение Гитлера произойдет само собой; «Им» ничего не нужно делать, чтобы оно произошло, а только всего лишь предоставить ему возможности действовать. Это основная и определяющая реальность, забытая вами при вашем слишком кремлевском образе мышления. Если Сталин захочет выжить, то он будет вынужден реализовать план, предложенный мной и ратифицированный «И м и»!
— А если он откажется?
— Это будет для него невозможно. Экспансия и вооружение Германии будут продолжаться. Когда Сталин увидит перед собой эту гигантскую угрозу… То что же он станет делать? Это будет продиктовано ему своим собственным инстинктом самосохранения.
— Похоже на то, что события должны реализоваться только по указке, намеченной «Ими», - при этих словах Кузьмин изумленно посмотрел на Сербина, будто желая предостеречь.
— Так оно и есть, - Раковский пожал плечами, мол, не о том ли я вам толкую целый день. - Конечно, в СССР на сегодняшний день еще не обстоят дела так; но рано или поздно все равно произойдет так. Откажитесь от ошибочной мысли, что это вы являетесь арбитрами в данной ситуации, ибо арбитрами являются «О н и»!
— Значит, вы предлагаете нам общаться с призраками?
— А факты — это разве призраки?! – Раковский бросил острый взгляд на Сербина. - Интернациональная ситуация будет необычайная, но не призрачная; она реальна и очень реальна. Это никакое не чудо; здесь предопределена будущая политика. Вы думаете, что это дело призраков?
— Но давайте посмотрим: предположим, что ваш план принимается. Мы же должны иметь что-то осязаемое, личное, для того, чтобы вести переговоры,- Сербин, заложив руки за спину, медленно ходил по комнате.
— Например?
— Какая-либо особа с полномочиями и с представительством.
— А для чего же? Ради удовольствия познакомиться с нею? Ради удовольствия поговорить? Имейте в виду, что предполагаемая персона, в случае своего представления, не предъявит вам верительных грамот с печатями и гербами и не наденет дипломатического мундира, по крайней мере, особа от «Н и х»! Если она что-нибудь скажет или пообещает, то это не будет иметь ни юридического, ни договорного значения. Поймите, что «О н и» — это не государство! «Они» — это над государствами! Это то, чем был до 1917 года Интернационал. То есть, ничем — и одновременно всем. Вообразите себе, возможно ли, чтобы СССР вел переговоры с масонством, со шпионской организацией, или с хорватскими усташами? Подобные пакты, как пакт Ленина с германским Генеральным Штабом, как договор Троцкого с «Н и м и» — реализуются без записей и без подписей. Единственная гарантия их выполнения коренится в том, что выполнение того, о чем договорено, выгодно пактирующим. Эта гарантия и есть единственная реальность в пакте, как бы ни велико было его значение.
— С чего же бы вы начали в таком случае?
— Просто: я бы начал уже с завтрашнего дня зондировать Берлин.
— Для того, чтобы договориться о нападении на Польшу?
— Я бы не с этого начал… Я бы проявил свою уступчивость и намекнул бы на некоторые разочарования в демократиях, ослабил бы в Испании… Это было бы актом поощрения; затем бы я намекнул на Польшу. Как вы видите — ничего компрометирующего, но достаточно, чтобы какая-то часть ОКВ, бисмарковцы, как они называются, имели бы аргументы для Гитлера. Для начала ничего больше, ибо это уже большая дипломатическая работа.
— Откровенно говоря, имея в виду те цели, которые до сих пор господствовали в Кремле, я не думаю, чтобы кто-либо сейчас осмелился посоветовать Советскому правительству такой радикальный поворот в интернациональной политике. На основании одних только ваших разоблачений, доводов, ваших гипотез и внушений, как мне представляется, нельзя будет никого убедить. Я лично, после того, как вас выслушал и при этом, чего не буду отрицать, испытал на себе сильное воздействие от ваших высказывании, от вашей персональности, — ни на один момент не почувствовал искушения считать германо-советский пакт чем-то практически осуществимым.
— Интернациональные события заставят с непреодолимой силой… - начал, было, Раковский, но Сербин перебил его.
— Но это будет потерей драгоценного времени! Предложите что-нибудь осязаемое, что-нибудь, что я мог бы представить в качестве доказательства правдоподобности… В противном случае я не осмелюсь передать вашу информацию, - я отредактирую её со всей точностью, но она попадет в Кремлевский архив и там застрянет.
— Я понял: вас интересуют персоналии… Я удовлетворю вас, хотя я и уверен в бесполезности этого. Я уже говорил вам, что я не знаю, кто входит в состав «И х», но имею заверения от лица, которое должно бы знать «И х».
- И это Троцкий?
- Троцкий. От него я знаю только то, что один из «Н и х» был Вальтер Ратенау, известный по Раппалю. Вы видите последнего из «Н и х», занимающего политический и общественный пост, ибо это он разрывает экономическую блокаду СССР. Второй ничем не приметен, но является одним из самых крупных миллионеров. Это Лионель Ротшильд. С уверенностью могу назвать только эти имена. Конечно, я могу назвать еще больше лиц, деятельность и персональность каковых я определяю как целиком совпадающую с «Н и м и», но я не могу подтвердить, чем командуют или же кому подчиняются эти люди.
— Назовите мне нескольких.
— Извольте: Шифф, Варбург, затем Барух, Франкфуртер, Альтшуль, Кохем, Беньямин, Штраус, Штейнхарт, Блом, Розенжан, Липман, Леман, Дрейфус, Ламонт, Ротшильд, Лод, Мандель, Моргентау, Эзекиель Лаский... Я думаю, что уже достаточно имен; если я напрягу свою память, то, может быть, припомню еще, но любое из перечисленных мною лиц всегда сможет довести до «Н и х» какое-либо предложение существенного характера. Разумеется, нельзя ожидать непосредственного ответа. Ответ будет дан фактами. Это неизменная тактика, которую о н и предпочитают и с которой заставляют считаться.
— Вы понимаете, что в моем распоряжении не имеется сейчас картотеки, чтобы установить всех упомянутых вами лиц; я предполагаю, что они находятся, вероятно, где-то очень далеко. Где?
— Большинство в Соединенных Штатах.
— Христиан Георгиевич, - Сербин остановился прямо перед подследственным. - Ваш процесс будет очень скоро назначен для слушания. Я думаю, что в том случае, если все, что здесь обсуждалось, заинтересует Кремль, то это должно произойти прежде, чем вы предстанете перед трибуналом. В ваших личных интересах - вы должны предложить нам что-нибудь более быстрое. Самое главное — это добиться доказательства того, что вы сказали правду, и добиться не за срок в несколько недель, но за срок в несколько дней. Я думаю, что если это вам удастся, то я мог бы дать вам относительно большие заверения в возможности спасти свою жизнь. В противном случае я не отвечаю ни за что.
Раковский молча выпил рюмку коньку и, закусив долькой лимона, надолго ушел в себя…
— В конце концов — я отважусь! – он вскинул голову. - Не знаете ли вы, находится ли сейчас в Москве Дэвис? Да, посланник Соединенных Штатов.
Сербин вопросительно взглянул на следователя.
— Думаю, что да, - за Сербина ответил Кузьмин. - Должен был вернуться.
— Только исключительный случай дает мне право, как я думаю, вопреки правилам, воспользоваться официальным посредником…
— Значит ли это, что американское правительство находится позади всего этого?
— Позади — нет, но под этим… Да задумайтесь же! Четыре года правления Гувера употреблены на подготовку захвата власти в Соединенных Штатах и в СССР: там — посредством финансовой революции, а здесь — посредством войны и последующего за ней поражения. Разве какая-нибудь хорошая новелла с богатым воображением была бы для вас более очевидна? Вы можете понять, что выполнение плана в подобных масштабах нуждается в специальном человеке, направляющем исполнительную власть в Соединенных Штатах, предназначенных для того, чтобы стать организующей и решающей силой? Этим человеком был Гувер, а сейчас — Франклин и Элеонора Рузвельт. И разрешите мне сказать, что это двуполое существо не является совсем иронией. Что вам надо больше? Не могу сказать, что он был одним из тех, кто управляет; верно то, что он выполнил свою миссию, реализовал все предусмотренные для нее действия со всей точностью.
- Хорошо! – кивнул головой Сербин. – Итак, Дэвис. В какой форме мы должны к нему обратиться?
- Послушайте, сударь, я устал, - Раковский действительно выглядел измотанным. – Тот следователь хотя бы давал мне возможность отдохнуть, пускаясь в длинные рассуждения. Вы же требуете от меня конкретики, и я вынужден обдумывать каждое слово. Мы можем продолжить завтра?
- Об этом не может быть и речи! – отрезал Сербин. – Мы всё должны закончить сегодня!
- Хорошо, - уныло согласился подследственный. – Но перерыв не менее часа.
Сербин кивнул Кузьмину, и они покинули комнату допроса.
Продолжение следует -