"...Всё это одна фантазия, и все мы... одна фантазия..."
Ф. Достоевский, "Идиот"
Учитель литературы Павел Иванович Кубышкин отвёл свои три урока, в пятом, девятом и седьмом, и собрался домой.
- Павел Иванович, не забудем про комплексный план!
Это завуч.
Павел Иванович остановился на пороге учительской:
- А когда?
- Что значит, "когда"? - сказала завуч. - В понедельник всем сдать!
- А, да. Я запомню, Нина Сергеевна. До свидания, коллеги!
Он вышел. "Уже забыл, - послышалось за дверью. - Чему их учат в институте..."
Павел Иванович спускался по лестнице, каменной, с выщербленными ступенями. Школа старая. Старше, чем Павел Иванович, лет на... интересно, на сколько? Перила все потрескались, того и жди, развалятся.
Стайка молодняка вынырнула навстречу, из подвала, конечно же, где буфет: этот тошнотворный запах ни с чем не спутаешь. Пятый? Нет, пятиклассниц он помнит. Это четвёртый. На классный час небось бегут, чертовки. Ответив рассеянно на их дежурное "здрасти", он спустился ещё и увидел их прямо перед собой. Павел Иванович узнал Вадика Арсентьева, выпускника прошлого года. Кто их пропускает в школу? Внизу охранник сидит.
- А, Кубышка! Павлуха, здорово...
Павел Иванович остановился: Вадик загородил ему дорогу. Зрачки расширенные. Мальчик явно под кайфом.
- Ну, как жизнь? Двоек много сегодня поставил?
Не отвечая, Павел Иванович смотрел мимо. За спиной Вадика прислушивались, пока нейтрально, ученички. И Пахомов среди них. Важно не спровоцировать. Не сделать шаг навстречу. Арсентьев тоже оглянулся, словно ища поддержки. Складки в уголках рта у Павла Ивановича сделались резче. Вадик вытянул руку и несильно, для проверки, толкнул учителя в плечо:
- А? Павлуха?
Руки, в одной портфель, другая свободна, потянулись вперёд, но Павел Иванович удержал движение. Подождал ещё немного - не последует ли продолжение. Он обогнул Вадика слева и, не ускоряя шаг, спокойно и размеренно, стал спускаться дальше.
Охранник разговаривал с уборщицей. Проходя мимо, Павел Иванович, как всегда, сказал им "До свидания". Как всегда, ему не ответили. Он вышел из здания школы и, всё так же спокойно, прошёл через школьный двор и перешёл улицу. За вторым пятиэтажным домом был дом Павла Ивановича, тоже "хрущёвка" о пяти этажах. "Ну, повезло тебе, Пал Иваныч", - узнав, что он живёт рядом со школой, сказал Сергей Сергеевич, учитель физики. - Если что, успеешь до дома добежать!"
Войдя в свой подъезд, Павел Иванович схватился свободной рукой за стену. Сердце застучало... Спускавшаяся вниз женщина в светлом плаще, кажется, новая жилица с третьего, посмотрела на Павла Ивановича с испугом, но ничего не сказала и прошла мимо. Ничего, ничего. Постояв и отдышавшись, он пошёл дальше.
Павел Иванович невелик ростом, но широк в плечах и телосложения плотного. Покатые плечи и хорошо развитые руки видны понимающему глазу даже под суровой дерюгой серого пиджака. "Ёжик" и жёсткое выражение голубых, немного близоруких глаз придают филологу сходство с бывшим боксёром или борцом. Павел Иванович ни то, ни другое. "Ни то, ни сё; ни рыба, ни мясо; ни в городе Богдан, ни в селе Селифан". Так, бывало, говорила их классная Вера Александровна. Тоже словесник, кстати.
Открыв своим ключом, Павел Иванович входит в квартиру. Первым делом он опускает на пол тяжёлый рыжий портфель. Как и всегда, ещё не успев разогнуть спину, он слышит заливистый лай и жестяной стук когтистых лап.
- Джулька! Привет, - Павел Иванович тоже рад, не меньше таксы, - сейчас, сейчас, милая! Сейчас пойдём. Надевай поводок. Что, не умеешь? Пора уже и научиться, ведь ты у нас умная девочка!
Умная девочка словно говорит взглядом: ты свой поводок научись снимать, для начала, тогда и учи других...
- Всю душу мне вынула, - выходит следом за собакой жена. - Всё ей гулять, видите ли! А тут ещё эта баба сверху: и льёт, и льёт воду целый день. И что только делают?! Я пошла в туалет, так она мне сверху целый ушат говна вылила на голову.
- Пойдём гулять, пойдём, - стараяь не слышать эти страшные подробности, Павел Иванович прилаживает поводок к ошейнику.
Жена следит за ними с Джулькой, близоруко помаргивая.
- Ты меня не слушаешь... Что обедать будешь? Обеда нет! Хочешь, я сварю в мундирах картошки?
- Ничего, ничего, - Павел Иванович сама доброжелательность, - ты лучше поспи ляг, отдохни! А я погуляю с Джулей и сам сварю, и себе, и тебе. Почищу и сварю. Масло есть?
Известие насчёт обеда его нимало не удивляет.
- Масло купила.
- Вот и хорошо.
- Эта верхняя, - снова начинает жаловаться жена, но Павел Иванович и Джулька уже покидают квартиру.
Жена и "верхняя", тоже пенсионерка, не ладят. Причины их вражды покрыты мраком времени. Павел Иванович старается по возможности "не встревать" и выслушивает жалобы на козни сверху с каменным лицом игрока в покер.
Вот и Джулька тоже. Раньше собаку выгуливала жена. Но однажды во время прогулки Тасю зацепил пьяный, Джулька в ответ вцепилась пьяному в ногу. Собаки вообще пьяных не переваривают. Челюсти у таксы - ого-го, не уступят и бульдожьим. Норная собака, что. Запускают её в нору с лисой. Она там хватает эту рыжую несчастную и держит, не выпускает. А охотничек вытягивает "удочку" на поверхность. Челюсти нужны - как тиски. Чтобы не разжались раньше времени. В общем, случился скандал. Пьяному потребовалась врачебная помощь. Он, оклемавшись, через день-другой заявился к ним на квартиру, то ли качать права, то ли извиняться. Не понять, ибо вновь пьян. Cчастлив ты, пьющий каждый день. Джульку заперли, а вышел к нему Павел Иванович, на тот момент как раз качавший гантели, в открытой майке, с бицепсами и трицепсами. Инцидент был исперчен. Но гулял с Джулькой с тех пор только хозяин.
Вечером, подготовившись на завтра ("Идиот" Достоевского не шутка!), Павел Иванович разделся до трусов и майки. Он выкатил из-под дивана пару гантелей, восемь кг каждая, и занялся спортом. Джулька и Тася спали в соседней комнате. "Верхняя баба" тоже угомонилась. Что-то рано сегодня.
- И... раз, и... два, - считал и выдыхал Павел Иванович. - Написать, что ли, в комплексном плане: нарастить мышечную массу... как у... Шварценеггера? И... раз. И... два... Фу-у...
Он опустил гантели, аккуратно, чтобы не стукнуть и не звякнуть. Отдыхая, прошёлся по комнате. Снова вернулся на прежнее место. Теперь на широчайшие мышцы спины упражнение. Тяга попеременно к груди в наклоне вперёд. Нина Сергеевна сразу с катушек слетит, выполняя давно известные и привычные ему движения, думал спортсмен. Может, показать ей мои мускулы? Как говорил незабвенный тренер Наиль Шамилев: "Ты знаешь, сколько я поднимаю? Как раз твой вес!"
Закончив работу с отягощениями, Павел Иванович ещё позанимался растяжкой и подышал, правильно, по науке. "Качаться нужно свои-им тело-ом", - говорил в армии сержант-эстонец курсанту Кубышкину. Ну, не скажи, Велло, не скажи. Иногда нужно и прибавить.
Поужинав, сел с книгой. "Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним". Даже ахнул... По привычке, скорее схватился за тетрадь. Раскрыл и вписал, под номером сто двадцать девять, после, кажется, Бодрийяра: "Нечестивый бежит...", Книга Притчей Соломоновых, 28:1.
Павел Иванович взял за труд записывать чужие мудрости. Зачем? Он не смог бы объяснить это. В школе детям этого не скажешь, не поймут. А, чтобы понять, нужно прожить. Хотя бы столько, сколько он...
"Я ка-ак урежу Машку палкой! - послышалось за окном внизу. - Как начал её, падлу, топтаь ногами!"
И снова ахнул Павел Иванович: столько лет прошло... а это не что иное, как цитата, почти дословная, из "Хождения по мукам" Алексея Толстого! Что же происходит, братцы? Чувствуя тяжесть в мышцах, подошёл к окну. Там уже не было никого. Они вернутся. Небось, за пивом в палатку... вернутся.
Наутро, свежий, чисто выбритый, рыжий портфель в руке, Павел Иванович вступил в класс, где ему предстояло донести до недорослей и переростков "Идиота". Фёдор Михайлович сурово глядел на словесника Кубышкина с известного портрета: не подведи, Павлуха.
- Тема урока... сегодняшнего урока, - повернувшись спиной к классу, Павел Иванович заскрипел мелом по грифельной доске. - Образ князя...
Рядом, в дециметре от руки, ударился бумажный шарик и упал на пол, к ногам педагога. Павел Иванович не обратил внимания на вызов и продолжил, ровным спокойным голосом:
- Мышкина в романе Достоевского "Идиот".
- Кубышкина идиот, - изменённый голос проскрежетал за спиной, и всегда готовый к обструкции класс отозвался ветреным смешком.
- Пахомов, - не поворачиваясь, позвал учитель, - а, Пахомов...
- Чего сразу Пахомов!
Павел Иванович повернулся, обтёр руки тряпкой (сухая, дежурного на мыло), тряпку положил и только тогда сел за учительский стол. Он продолжил приятным ровным голосом, адресуясь к учащемуся Василию Пахомову:
- А ты знаешь, Пахомов, сколько я поднимаю? Как раз твой вес!
"Не знаю и знать не хочу", - успел-таки втиснуть учащийся в секундную паузу между предложениями. Класс секундировал фрондёру Пахомову сдержанным гулом.
Трудный класс. Сборный класс. Много ребят из других школ. Тут нужно быть готовым к неожиданностям. Так инструктировала его многоопытная Нина Сергеевна перед началом учебного года. "Если вы их не переломите, причём сразу, о литературе можно забыть. Будет не класс - Донбасс. Павел Иванович, вы понимаете меня? Собьют, как "Боинг".
Поход в страну знаний, начиная дрожать внутренней дрожью, подумал учитель Кубышкин. Дети. Чёрт бы вас побрал. Как говорил в нашей школе учитель математики, да если бы страна дала нам нормальную пенсию, да разве стали бы мы тут...
- Начнём с того, что название романа очень многозначное. Дело в том, что само значение слова "идиот", объём его значения, со временем претерпели значительные изменения.
Значение, значительные... плохо, сам себя оценил Павел Иванович. Короче. Жёстче. Пять минут с начала урока - а что успели? Ничего.
- Что слово "идиот" означает в наше время? Так, кто? Пахомов? Ну, давай, Пахомов.
До этого что-то быстро писавший в тетради, учащийся Василий Пахомов с готовностью вскочил.
- Дурак! - глядя с вызовом в лицо учителя, выпалил он и поскорее уселся.
В этом классе, как в любом другом, нужно опираться на неформального лидера, Павел Иванович. Так учила его Нина Сергеевна. Здесь это Смирнова. Развитая девушка. Во всех отношениях. Она имеет на класс влияние, это нужно будет учитывать, Павел Иванович.
Сейчас неформальный лидер смотрела в потолок. Да. Завуч права, неуместно подумал Павел Иванович, во всех отношениях развитая девушка.
- Но изначально это значение было иным, - спокойным ровным тоном продолжал он. - Так, древние греки...
- Павел Иванович, а зачем вы нам это даёте? Греки... объём значения... на экзамене это будет?
Анастасия Мельничук. Дочь преподавателя с филфака, кстати.
- На экзамене? Нет, не будет.
Класс зашумел... Смирнова поджала губы, будто собиралась сказать что-то, но вместо этого раскрыла смартфон и уткнулась носом в него.
- Так. Я что-то не понимаю, класс, - сказал Павел Иванович. - Роман значится в школьной программе...
- Нету в программе этого, что вы тут впариваете.
- Учитель не знал программы, - заскрежетал Пахомов, низко склонясь над партой. - Учитель был не готов к уроку.
Павел Иванович знал, что он поступает неправильно. Он встал и сложил книги в портфель. Класс затих. Павел Иванович взял журнал подмышку и вышел. "От учителя пахло портвейном", - обрадовался в спину отступающему врагу Вася Пахомов.
- А Джулька спит. Ты же никогда не приходил так рано. Что-то случилось?
- Ничего не случилось, - успокоил жену Павел Иванович. - Просто выдалось "окно". У меня потом ещё два урока.
- Паша, а я голову помыла, никак волосы не сохнут! Волос меньше стало, а сохнут дольше. Почему, а? Может, голова остывает, как Солнце?
Павел Иванович не нашёлся, что ответить, и сказал:
- Давай чайку попьём?
Они пили чай. Тася рассказывала бесконечную историю о "верхней бабе". Павел Иванович с тоской думал, что лучше бы он погулял этот час в сквере, куда они с Джулькой ходят после работы. Теперь ещё объясняться перед начальством. А что он скажет? Вот, что? Извините, пожалуйста, не выдержали нервы? Ещё хорошо, если ничего не натворили ученички любезные. А то и вообще не отмыться будет. Ничего. Нужно жить и исполнять свои обязанности. До разгрома ещё далеко.
Завуч Нина Сергеевна встречала его на крыльце.
- Павел Иванович, будьте так любезны, зайдите ко мне после уроков! У вас ведь ещё два?
- Два.
- Вот, вот. Пожалуйста.
Она усмехнулась и сказала на пол-октавы ниже, голосом заядлой курильщицы:
- Я всё знаю. Сорвали урок. Это ЧП. Но и не такое бывало. Спокойно работайте и не обращайте внимания. Слушайте, у вас случайно нет закурить?
- Я не курю.
- Хоть у школьниц проси.
Два оставшихся урока прошли спокойно и без сюрпризов. Павел Иванович вырос в дверях кабинета завуча, ещё с пылу, с жару, даже мел с рукава пиджака не отчистил:
- Разрешите?
- Проходи, Павел, садись. Это ничего, что на "ты"?
- Нормально.
- От учителя пахло портвейном - это что?
- Это глупость. Я не пью. И к уроку готовился. Вася просто в своём репертуаре, как всегда...
- Вася? Да нет... это, пожалуй, не Вася...
Нина Сергеевна тихо рассмеялась. Павел Иванович смотрел на неё, как школьник у доски.
- Тут, мой милый Павел, потрудней задачка складывается. Но только между нами - договорились, да? Тебе всё равно ещё с ними работать.
Завуч закурила, не спрашивая разрешения. Она глянула на оробевшего педагога прозрачными и до ужаса весёлыми глазами.
- Ты, Павел Иванович, взрослый вроде мужик... а таких простых вещей не видишь у себя под носом. Пахомов этот влюблён, как такса в лису, в Смирнову. А Смирнова в тебя. Чуешь, какой тут Шекспир?
- Не чую.
- Чутья потому что нет, - мечтательно выдохнула дымок завуч. - Вот потому-то он и устраивает тебе приветы. Но не это самое страшное.
- А что?
- Смирнова, - просто сказала Нина Сергеевна. - Я вот боюсь, как бы она не устроила нам тут...
Она с силой вдавила недокурок в чашку.
- Ладно, ступай уже... Постой. Давно хотела спросить, ты что, качаешься?
- Для себя.
- То-то я гляжу, руки такие развитые. Плечи, спина. Ты бы пришёл как-нибудь в класс в футболке. Они это любят.
Павел Иванович рассмеялся:
- У меня такие "качки" есть в классе... Нина Сергеевна, там Арнольд отдыхает, а вы говорите. Нет, это не путь.
- Идите. И давайте там по программе. Лишнего не нужно. У современных детей головы забиты и без нас с вами.
- Я же хотел для расширения кругозора, - пробормотал Павел Иванович.
- На филфаке расширят, кто поступит.
- Вот, Джулька, - бормотал вслед своей таксе Павел Иванович часом позже. - Оказывается, всё мутит эта Смирнова. Типа влюблена. А мне что делать прикажете в таком случае? А случай-то не простой, ох, не простой... такса в лису... этого мне только не хватало!
Павел Иванович сам понимал, что несёт чепуху, и был только рад, когда такса, до этого беспечно шарившая в траве, в поисках скрытой лисьей норы, вдруг попятилась, а потом резко сдала назад. Уже зная, в чём тут секрет, Павел Иванович поднял глаза и увидел то, что и ожидал, то есть ноги. Ноги сказали:
- Здравствуйте, а мне девочки говорили, что вы здесь гуляете. Ой, а кто это?
- Собака такса, - сообщил владелец.
- Охотница! А как нас зовут?
- Джулия.
- А меня Машка! Ну что, давай знакомиться?
Охотница пряталась за ноги владельца, рычала вполголоса и не выказывала ни малейшего стремления познакомиться. Поведение обычно разбитной, если не сказать навязчивой, Джульки почему-то совсем не удивило Павла Ивановича. Почему-то его не удивляло в этот вечер многое из того необычного, что уже случилось и что ещё ожидало своей очереди.
- Не хотим знакомиться, - сказала Смирнова. - Ну, что ж, насильно мил не будешь...
Она засмеялась. Павел Иванович только теперь увидел, что у Смирновой нижняя губа гораздо больше верхней. И что вообще у неё неправильное лицо, а глаза зелёные, болотные.
- Не всё же нам бояться, - загадочно молвила Смирнова.
Павел Иванович рассердился:
- Мария...
- Если вы про уроки - да, сделала, - быстро сказала она. - Достоевского люблю, а особенно люблю "Идиота". Это ведь вы из Кунильского сегодня хотели рассказать?
- Да, "Евангельский текст в русской литературе".
Павел Иванович запоздало изумился:
- Вы что - вы читали?
- У меня есть этот сборник. Я же сказала, что люблю Достоевского.
- Собираетесь на филфак после школы?
Смирнова тоже изумилась:
- Кто, я?
Джулька рычала из-за спины Павла Ивановича, не разжимая челюстей: р-р.. р-р-р...
- Чует кровь, - опять загадочно молвила Смирнова.
И эти её странные слова почему-то не удивили. Павел Иванович пожал плечами:
- Настасья Филипповна.
- Любимая героиня, угадали!
Смирнова засмеялась, выпятив нижнюю губу:
- Мы ставили "Идиота"! Я была, естественно, она. Кто был Рогожин?
- Пахомов?
- Точно, он! А князь Мышкин - угадаете?
- Нет, - принуждённо ответил Павел Иванович, уж слишком пристальны и близки к лицу зелёные глаза.
- Так, вы же...
- Я тогда ещё не работал в этой школе.
- Ну, значит, кто-то, на вас очень похожий, - опять засмеялась Смирнова.
- Нам пора.
- Так, идите, конечно...
Она, похоже, загрустила.
- Но я не прощаюсь!
Павел Иванович и Джулька направили стопы к дому. Как только отошли от сквера, такса моментально опередила хозяина и с удвоенной энергией потащила его к родным пенатам. Дома она сразу, едва сняли поводок, побежала в свой угол и залегла там, один нос наружу.
- Что с ней? - удивлённо спросила Тася. - Может, верхнюю бабу встретили?
- Нет, никого не встретили. Да просто, перегуляли. Переволновалась девочка.
Павел Иванович успокаивал жену, но у самого на душе скребли кошки, а может, лисы. Он чувствовал, что помимо его воли становится игрушкой каких-то неизвестных и ненужных ему сил, а вполне вероятно, что и стал уже... Приподнятое настроение, которое было, пока разговаривал со Смирновой, сменилось тоскливым покорным унынием. Как будто поводок надели. И даже не это пугало, тоска посещала и раньше одинокого мужчину, по вечерам особенно. Пугало то, что Смирнова вызывала у него радость, но радость эта была нечистая.
В этот вечер Павел Иванович изменил своей привычке и не стал качаться гантелями, как обычно. Он сел на диван, с первой попавшейся книгой, и сидел долго и неподвижно, на одной и той же странице, не читая. Пока, очнувшись, не заметил, к своему ужасу, что именно он держит в руках - древний Требник Петра Могилы, и раскрыт он на чине изгнания беса: "Убойся, бежи, бежи, разлучися..." Это открытие так напугало впечатлительного словесника, что Павел Иванович поскорее захлопнул Требник и отправил его на книжную полку. Ему почудилось, будто он слышит некий звук, уже слышанный недавно и знакомый, но неизвестно откуда происходящий. Это был низкий и прерывистый, не то вой, не то рык. Прошло некоторое время, прежде чем Павел Иванович догадался, что это такое. Открытие это не прибавило ему бодрости. Уже был поздний час, начало двенадцатого. Павел Иванович осторожно, чтобы не разбудить Тасю, заглянул в комнату жены. Он сразу увидел глаз - блестящий и немигающий глаз таксы в углу. Джулия, как пришла и легла на своё одеяльце, так и лежала там не вставая. Лежала и тихонько рычала - как там, на прогулке, но только значительно тише.
Павел Иванович присел рядом на корточки:
- Ты чего, а? Собака?
Джулия замолчала. Но едва Павел Иванович встал, снова зарычала, да с такой тоской, что он поспешил выйти...
Ночью он проснулся и увидел, что стоит одетый возле незнакомого дома. Рядом с домом, на асфальтовой полосе, лежит какой-то человек. Голова разбита. Натекла лужа крови. Этот человек - Пахомов.
- Павел Иванович, - слышит он знакомый голос. - Это я выбросила Ваську. Он приставал ко мне.
Подняв голову, Павел Иванович видит на балконе Смирнову. Она машет ему рукой. За спиной дверь в комнату, там свет, какие-то люди. Смирнова поворачивается и уходит в комнату. На ней вечернее платье с открытой спиной.
- Она врёт, я сам прыгнул.
Павел Иванович поворачивается - прямо на него идёт Пахомов. Окровавленный, разбитый, мёртвый.
- Паша, Паша, проснись... да проснись же ты!
- Тася. Что случилось.
Голос звучит, как через кляп, не разберёшь половины слов.
- У нас Джуля... умерла, издохла. Только что.
- Ага.
- Я не могла уснуть. Всё эта баба сверху льёт и льёт...
Павел Иванович присмотрелся:
- Дверь на балкон ты открыла?
- Я не открывала.
Павел Иванович кивает:
- Ну, значит, Пахомов.
- Паша, ты что? Какой Пахомов?
Павел Иванович проснулся окончательно.
- Да это я так, сон увидел.
- Джулька, бедная, - жена всхлипнула и пошла собирать собаку в путь.
До уроков, у него сегодня был второй, они похоронили таксу в коробке из-под Тасиных сапог. Нашли укромное местечко в том же сквере, куда ходили гулять.
В разбитых чувствах и невыспавшись, пришёл Павел Иванович на работу. Уроки удались. Всё, что запланировал, успели сделать. Дети работали, поднимали руки, вели себя хорошо. Это в пятом и в седьмом. Самые трудные.
На урок в свой класс Павел Иванович пришёл посидеть. Была химия. Вела Нина Сергеевна. Она вошла, все встали, и Павел Иванович вместе со всеми. Он сразу увидел, что нет Пахомова. Смирнова баловалась смартфоном и на князя не обращала внимания.
- Вы бы проветривали на переменах, что ли, а то духами разит, как в парфюмерной лавке, - заметила завуч.
- Это не мы, Нина Сергеевна, - ответила с первого стола красавица Нателла. - Здесь до нас шестой "а" был, Нина Сергеевна!
- Ага, шестиклассницы у нас французскими духами пользуются... Не вижу кого-то. Пахомов где?
- Заболел.
- Как лабораторная, так он заболел.
Нина Сергеевна мельком глянула на Смирнову, а потом на Павла Ивановича.
- Так, - кавалерийским трубным голосом сказала она. - Без моей команды ничего не взрывать! Приступим...
После урока Павел Иванович вышел из класса вместе с завучем. В коридоре у стены стояла Валентина Богданова, физручка.
- Пойдём, Валька, потрындим, - сказала ей Нина Сергеевна. - Есть курить?
- Спасибо за урок, за науку, - сообразил Павел Иванович. - Мне ещё этому учиться и учиться.
- Учиться никогда не поздно, - сказала Нина Сергеевна. - Ничего. Вольёшься в коллектив, коллектив поможет. Парень ты крепкий, не куришь, не пьёшь.
- Хорошо вы "крылышки" как раскачали, Павел Иванович, - сказала Валентина. - Прямо любуюсь. Атлет.
"Крылышками" на жаргоне "качков" называются широчайшие мышцы спины. Они у словесника Кубышкина действительно вышли на загляденье. Рельефные. Есть, чем любоваться. Не запускать себя, вот и весь секрет. Будешь до самой смерти рельефный и крылатый, как бог.
Учитель физики Сергей Сергеевич был дома. Павел Иванович заглянул к нему по привычке: привычка осталась к вечерним прогулкам, а гулять теперь и не с кем... А не зайти ли к физику? Физик лирика завсегда поймёт.
- Будешь? - спросил физик, проводив гостя в комнату, где на столе был разбит нехитрый ужин. - По маленькой, а?
Гость вежливо отказался. Сергей Сергеевич привычно накатил в одно лицо, приятно сморщился, закусил грибком. Судя по лицу, ужинал коллега уже не первый час. Так сразу после обеда и начал. Ни для кого в школе привычка Сергея Сергеевича секретом не была. Знали и учителя, и учащиеся. Пил физик по-английски, то есть - дверь на крючок, и нарезывался до синих помидоров. Помидоры помидорами, но на следующий день в школе Сергей Сергеевич выглядел огурцом, и вопросов не вызывал. А случись какой вопрос, всегда смог бы дать взвешенный, аргументированный ответ.
В школе, редкий случай, трудились сразу три представителя сильного пола: физик Сергей Сергеевич, словесник Павел Иванович и преподаватель ОБЖ, Вениамин Соломонович. Последний отличался необщительностью и даже по школе всегда ходил с деревянным молотком - киянкой, демонстрируя готовность, если что... Директор и завуч, вся "головка" общеобразовательного муниципального учреждения, и большинство педагогов относились к противоположному лагерю. И даже физкультуру вела девушка Валентина. Она, впрочем, не жаловала свой пол и на уроках, построив девочек, во всеуслышание им выговаривала за легкомысленное поведение: "Вы только вид делаете! А самим нравится, что вас зажимают в коридоре, щупают!". Что, конечно, было чистейшей правдой.
Закусив грибочком, физик икнул и прикрыл рот ладошкой, сказав "ой", как благовоспитанный человек.
- Ты, Паша, вот что, - утерев губы, начал он. - Ты школу не любишь! Ты в школе работаешь. А в школе живут.
- Я свою работу люблю и стараюсь делать хорошо, - сказал Павел Иванович.
- Работу... Тут нужно чуять запах! Носом, носом... В школе свой запах, такого нигде нет. Дети, они пахнут... кто этот запах не переносит, того и школа не перенесёт. Будешь?
- Спасибо, я уже сказал...
- Во-от... Тут вот, на твоём месте, сидела одна такая. Я, говорит, замуж не хочу и детей не хочу. Спрашиваю: почему? Плохо пахнут, говорит, дети.
Физик опрокинул и скороговорочкой закусил, грибок, там, хлебушек с маслицем...
- А, между прочим, из-за этой самой двое хороших парней уже, того... Один в том году с крыши бросился, второй ещё раньше, упал с моста, говорят... А я думаю, не упал, а спрыгнул.
"Теперь уже трое", - подумал Павел Иванович.
- Вы не о Смирновой?
- А о ком же? Ведьма...
Сергей Сергеевич выругался матерно, что для него было совсем нехарактерно. Павел Иванович вспомнил сон...
- Почему вы думаете, что ведьма?
- Так, она сама в сочинении написала, я ведьма, помню, шум был в учительской.
- В сочинении можно всё, что угодно, написать, - гнул своё Павел Иванович.
- Глаза зелёные! Ты видел? Такая ночью приснится - поседеешь! Мне приснилась однажды, - физик икнул в ладошку, - во-он в том углу стоит... я ей - а не пошла бы ты...
Не предлагая, он налил и выпил.
Павел Иванович с осторожностью спросил, выждав время:
- А зачем она приходила?
- А за тем же, за чем все, - подмигнул ему Сергей Сергеевич, - помузицировать в четыре руки... Не-ет, ты не подумай, пожалуйста, лишнего. Ничего такого... и в мыслях... ну, вот только в мыслях, может быть. Просто, сидим, разговариваем... и...
- Не трудитесь, это уже описано у Фёдора Михайловича.
- Книжный ты, - в сердцах воскликнул собеседник, - вот за это и не люблю! Мало ли что там у твоего Михалыча. Он сам-то кто был? Вот, то-то и оно. Да и не она одна. И другие приходили. Заниматься по физике.
Он подмигнул:
- Физика, знаешь, трудный предмет... У нас, брат Павел, так. Соломоныч всех боится и с молотком ходит. Ирка-завуч с этой, как её, Валька, что ли, зовут, лесбиянит. А я специалист по физике твёрдого тела. Смотрел фильм "Подозрение" с Джином Хэкманом? Посмотри! Всё правильно он там говорит.
Мужчины помолчали. Сергей Сергеевич сказал раздумчиво:
- У нас на втором этаже рекреация была. Пол паркетный. Сейчас линолеум, а тогда был паркет. Его натирали мастикой. И мы зимой катались на валенках, тогда все валенки носили. Разбежишься, толкнёшься ногой - и катишься по этому паркету, а он гладкий, скользит. За окном мороз, темно. А в школе тепло и светло. И Ленин на стене. Большая висела картина, где он молодой стоит на берегу Волги. Школа, она первая жизнь. Через неё не перепрыгнешь, ни сразу, ни после...
- А перепрыгивать зачем?
- А затем! Затем, Павлуша, что времена такие настали - перепрыгивать, - заговорил физик голосом лидера ЛДПР. - Кто у власти? Воры! Когда они пришли? Не сегодня и не вчера, а в 1917 году пришли! ВОР - помнишь? Великая Октябрьская революция. Уголовников из тюрем выпустили, каторжане с каторги вернулись, враги России приехали из Женевы и Цюриха. Земля - крестьянам, фабрики - рабочим, царя - к стенке, Ипатьевский дом - взорвать, со всеми его свастиками в подвале! Свистуализм. Реальный. Все оглядываются, потому что страшно, и все свистят, громче всех "Правда", о том, как хорошо в стране советской жить. О том, что строим хаммунизм. Вот и построили, теперь кушайте на здоровье. Кого учим, кого? Будущего хама готовим! Вот так-то, Павлуша. Пьяный проспится, дурак - никогда. Пей, закусывай. Не пьёшь - отвали...
- А к тебе полчаса назад особа приходила, - сразу, только открыл дверь, огорошила его Тася. - Ничего такая, молоденькая, интересная. Никак, сударочку завёл?
- Нет у меня сударочки, - сказал Павел Иванович. - А кто, не назвалась?
- Нет, не соизволила. Спросила, дома ли, я сказала, вышел. Она поблагодарила и пошла. Сударочка-то...
Павел Иванович увидел с неудовольствием, что поднадоевшая тема "бабы сверху", похоже, уступает место новой басне. Раньше она хоть с Джулькой днём ругалась, а теперь и душу отвести не с кем.
Раздеваясь, спросил:
- Ты ходила к Джульке? Как там?
- Как... земля, камни. Нормально всё. Сколько она моих тапок перервала! Ругались мы с ней каждый день, пока ты на работе, а теперь и душу отвести не с кем. Ты всё молчишь, Паша, или вот ходишь где-то...
Жена говорила словами, взятыми взаймы. Павел Иванович не удивился этому. Он и сам ловил себя на том же порой.
- Ничего, мы фретку купим. Это такая зверушка. Забавная очень. И гулять с ней не нужно. Будет тебе фретка тапки портить, - пошутил он. - Тася, я не буду ужинать, полежу. Что-то устал.
- Ну, вот. А я салат сделала рыбный. Как дура, с этой рыбой возилась, возилась...
- А ты его в холодильник поставь. А я потом покушаю, спасибо.
- Паша, ты в последнее время совсем со мной не разговариваешь...
Павел Иванович ушёл в комнату, закрыв дверь.
- Фретка, - сказал он раздумчиво, сам себе. - Фретка.
В кармане пиджака заныл телефон.
- Да?
- Павел Иванович? Это Нина Сергеевна. Извините за поздний звонок, тут срочное дело. Вы можете говорить?
- Да, я слушаю.
- Пахомов умер в больнице! Завтра придёт пинкертон, вам тоже нужно быть. У вас ведь выходной?
- Да, выходной. Думал, в библиотеку. Но я буду, конечно, буду, Нина Сергеевна.
- Уж будьте, - голос завуча высох и заскрипел, ножом по коже. - Очень неприятная история! Мальчик был неуравновешенный, что-то мутил с таблетками. Но всё равно, тень падает на школу.
- Да, я понимаю.
- Мне бы ваше олимпийское спокойствие! Павел Иванович, вы уж простите мне моё любопытство, за что... по какой причине вы ушли из прежней школы?
- Не сработался с коллективом.
"Похоже, ты и здесь не сработался". Он ждал этих слов от Нины Сергеевны. Но завуч попрощалась и повесила трубку.
- Вот тебе и фретка, - молвил Павел Иванович.
Он не раздеваясь лёг на диван, заложил руки под голову. Вот так, живёшь себе, живёшь, плавно думал Павел Иванович, а потом - раз, и помер! Что помер? Кто помер? Неизвестно. Был человек, и нету. Жил, учился, мучился, стал староват. Школа, армия. Работы какие-то дикие. Женщины, всегда не те. Снова школа. И всё. Павел Иванович вытянул руки вдоль туловища и стал разрешать себе - сначала не дышать, потом не думать, потом...
- Ну что это за ё-моё! Что за рычание опять там, в углу? Снова дерётесь, что ли? А ну, марш по местам!
Сел на диване, растянул руки крестом. Ага. А если - вот так? Учитель Кубышкин, вспомнив молодые годы и своё единственное посещение драмкружка во Дворце пионеров, встал в позу: вытянул правую руку вперёд, левой сжал на груди складки воображаемого плаща. Он заговорил глухим, каменным голосом, на американском английском почему-то:
- It's taken me that long in life, to master
the cosiness of emotional betrayals,
lack-luster meditations on things
that ceased to absolutely matter,
and all that
stand-in, stand-by, stand-up
comedy of...
- Баста, маста, - весело и громко сказал Гамлет Иванович, князь Датский. - Бай, теренбай!
Демонов прогоняем, конечно, маминым словом, а грусть-тоску - на это есть детский воляпюк!
Павел Иванович быстро снял лишнее с себя, выкатил гантели. Эй, раззудись плечо! Взвейтесь, соколы, орлами. Полно море моревать. А почему... соколы, ритмично думал Павел Иванович, попеременно сгибая и разгибая руки, и почему орлами? Соколы... орлами... непорядок... соколы... орлами... хорошо!
Он работал, пока надувшиеся мышцы не заявили - лопнем, Павел, лопнем, вот тебе наше честное пионерское слово! Надо же меру знать. Хорошего помаленьку. Павел Иванович не без сожаления опустил честнЫе гантели на пол. Он аккуратно закатил снаряды обратно за диван. Павел Иванович никогда не позволял себе делать это ногой, только руками. Настоящий силовик даже не перешагнёт, например, через штангу, а всегда обойдёт стороной. "Это неуважение к снаряду", - говорил Наиль Шамилев. Тренер зря не скажет.
Утро выдалось пасмурное, моросящее. Серым залито всё пустое пространство от домов до школы. Щеголяя разноцветными, бодро стучащими зонтами, шествуют в школу дети, и с ними Павел Иванович. Он тоже бодр, и тоже под зонтом.
Павел Иванович угодил сегодня в самый поток, его дважды толкнули, раз на школьном крыльце, другой уже в самых дверях. Совсем учителя затуркали эти дети, о себе в третьем лице подумал Павел Иванович. Впрочем, он и был сегодня третье лицо.
Беседа происходила в кабинете завуча. Нина Сергеевна заняла позицию в глубине сцены, не покидая, однако, поля зрения испытуемого. В некоторых местах она кивала головой, в других - поднимала брови. Павел Иванович видел её краем глаза, не так видел, как ощущал.
Пинкертон оказался немного знаком ему: он жил в соседнем дворе. Как-то сошлись у мусорных баков, Павел Иванович с бумажным пакетом, а он с ведёрком. Признаваться в соседстве? Или позапираться? Павел Иванович избрал честность.
Пинкертон в ответ смотрел на него, долго, пристально смотрел, оставив на это время свои бумаги без внимания. Павел Иванович ждал, что он скажет. Но он не сказал ничего, а вытянул губы трубочкой, словно выпуская длинного червячка, и вернулся к бумагам. Павел Иванович вопросительно глянул на завуча. Завуч сказала: "Кхм". Пинкертон и на неё посмотрел, тоже выпустил червячка, но уже не такого длинного. "Запугивает, давит на психику", - подумала Нина Сергеевна. "Странная, однако, привычка", - подумал Павел Иванович.
- Расскажите, какие отношения у вас были с погибшим Василием Пахомовым? - сказал пинкертон, посмотрев в бумажку.
- Отношения учителя с учеником, - сказал Павел Иванович.
Завуч одобрительно кивнула за кадром.
- У вас не было конфликта?
- Не было.
Пинкертон взял в руки другую бумажку.
- Вы не угрожали Пахомову?
- Ну, что вы!
- А вот эти ваши слова - "Я поднимаю как раз твой вес" - как вы можете объяснить?
Нина Сергеевна подняла брови. Павел Иванович замялся:
- Это шутка была, неудачная, признаю...
- Шутка... Павел Иванович, учащийся Василий Пахомов был сброшен с балкона в своей квартире. Его смерть наступила через несколько часов в результате несовместимых с жизнью травм и повреждений внутренних органов. Плотного телосложения, физически крепкий подросток. Это мог сделать только сильный, тренированный мужчина. Скажите, вы когда-либо занимались боксом, борьбой?
Ожидая ответа, он вытянул губы и выпустил двух червячков подряд, один длиннее другого.
- В пятом классе ходил немного на бокс. Тогда модно было. Мы всем классом записались. Остались, по-моему, в итоге человека два, три. Потом, уже взрослым, занимался карате, но тоже недолго, месяца три...
- Почему бросили?
- Не моё это. Понял, что не моё, и ушёл.
- Так, - пинкертон снова углубился в свои бумаги.
Завуч Нина Сергеевна затаилась сбоку, как мышка. Что-то не так всё, с внезапной тоской подумалось учителю Кубышкину, не так...
- Павел Иванович, вы занимаетесь тяжёлой атлетикой, верно?
- Для себя подкачиваюсь, так, в пределах разумного.
- Скажите, а какой вес вы можете поднять?
- Я же штангой не качаюсь, - Павел Иванович пожал плечами. - В квартире - какая штанга? Гантельками только. Поэтому, не могу сказать точно. И потом, что значит - "вес поднять"? Есть жим, есть толчок. Жим лёжа. Становая тяга. Вопрос сформулирован некорректно. Я не могу ответить, - пожал он плечами.
Пинкертон кивнул благодушно: да, вот именно такого ответа мы и ожидали... Он полистал бумаги, сложил их стопочкой и прижал сверху рукой.
- Вас видели рядом с домом погибшего Василия Пахомова. В тот вечер, и примерно в то время, когда произошло убийство. Как вы это объясните?
Павел Иванович удивился:
- Никак... Я не был там.
- Вас видела... видел свидетель, имя которого пока не разглашается, в силу его несовершеннолетия.
Завуч подняла брови и плечи, как будто приготовилась к прыжку.
- Бред какой-то, - честно признался Павел Иванович.
Он оглянулся на завуча, отвёл глаза и повторил, упавшим голосом:
- Бред...
- Вот записка, которую оставил Пахомов перед смертью, он спрятал её под компьютерный коврик: "Если меня сегодня не будет, знайте все, что это кубышка". "Кубышка" с маленькой буквы, запятая перед "что" в оригинале отсутствует, - пояснил пинкертон. - Что вы скажете на это?
Он вытянул губы - ну, ну?
Павел Иванович, сам не зная почему, полез в карман пиджака и вытащил сложенный вчетверо тетрадный листок.
- Да этих записок... они мне пишут, знаете, сколько? Вот, держите, можете к делу приобщить, - он швырнул листок через стол. - Сегодня подсунули в карман.
- "Здравствуйте, Павел Иванович! Пишу Вам в первый и, может быть, последний раз. У меня было трудное детство. Когда мне было семь лет, мой отец...". Мы приобщим, - буднично сказал пинкертон. - Тут подпись: "Ваша Маша". Кто это?
- Не знаю, понятия не имею, - сообщил ему Павел Иванович. - Это всё у вас?
- Гражданин Кубышкин, боюсь, вам придётся сейчас проехать с нами. У меня есть серьёзные основания полагать, что вы имеете прямое отношение к убийству учащегося Пахомова. Там побеседуем под протокольчик.
- А что сейчас было?
- Вы же видели, я не записывал. Просто, поговорили.
- Ужас какой, - медленно сказала завуч сбоку, - столько лет работаю в школе, это первый случай.
- Жене позвоню? - сказал Павел Иванович.
- Да, только недолго.
- Тася? - сказал Павел Иванович.
"Хорошо, что ты позвонил, вот ты мне всё не веришь, что верхние льют воду, вот послушай сам!"
- Тася, Тася... что за чёрт, - Павел Иванович вертел телефон и так, и эдак, подносил его к одному, к другому уху. - Тася!
В трубке шорохи, биения. Какая-то возня... Что за чертовщина.
Жена Павла Ивановича держала телефон на вытянутой руке, подняв его и направив в потолок. Там неугомонная "верхняя баба" всё лила и лила свою бесконечную воду.
Павел Иванович дал "отбой". Повёл рукой по "ёжику", как бы в раздумье...
- Поехали.
- Я всё-таки надеюсь, что это какая-то ошибка, недоразумение, - сказала завуч.
- Разберёмся, - сказали в один голос Павел Иванович и пинкертон.
- И комплексный план! К понедельнику, не забудьте!
- Бенс-теребенс, - согласился Павел Иванович. - Па-ва-док.
"Здравствуйте, Павел Иванович!
Пишу вам в первый и, может быть, последний раз. У меня было трудное детство. Когда мне было семь лет, мой отец (пишу "отец", как привычнее для вас) определил меня в эту школу. Она тогда только открылась. Был 1945 год, год нашей победы над Врагом. И с тех пор я учусь в этой школе. Вот уже восемьдесят лет. В каждом выпуске есть Маша Смирнова, это я. Помните, когда вы служили в армии, ваш замполит, майор, рассказывал, что в каждом призыве в полку обязательно есть один кореец, и его всегда зовут Ким. А я Маша Смирнова.
Павел Иванович, человека держат в этой жизни три вещи: страх, удовольствие и память. Вот я - память. Мы не вечны, как и вы, хотя в более выгодном положении. Вы знаете, что можете умереть. Завтра, сегодня, через секунду. И всё равно, вы живёте так, будто смерти нет. Я сейчас имею в виду взрослых. Взрослые и дети не боятся смерти. А подростки - боятся. Страх смерти, точнее, страх перед небытием, появляется в переходном возрасте, до этого никто не боится. Почему именно в этом возрасте? Потому, что удовольствия детства уже отошли, а удовольствия взрослости ещё притягательно-чужды. Возникшую паузу заполняют страх и неуверенность. В другом возрасте их компенсируют "удовольствия" жизни. Это шум, который забивает голову, чтобы не думала и не боялась.
Павел Иванович, я ведьма, а значит, вечный подросток. Ведьма не может не бояться смерти, и поэтому мы всегда остаёмся в своём переходном возрасте. Мне будет пятнадцать, пятнадцать, пятнадцать - а потом сразу... Вот такой бенс-перебенс в собственном соку. Дура с умом и без сердца такая же несчастная дура, как и дура с сердцем и без ума. Так ваш любимый Фёдор Михайлович пишет, только у него наоборот всё.
Не знаю, я-то зачем написала это.
Жаль, вы не князь.
Всегда Ваша,
Маша".
Я мог бы не отвечать вам, но вы сказали свои слова, и теперь они принадлежат мне. Я могу поступить с ними так, как мне будет угодно. Как же я поступлю? Если буду отвечать, вступлю в беседу с самим собой. Это может быть полезно мне, ведь, когда беседуешь с собой, узнаёшь новое. Но вам такая беседа не принесла бы ровно никакой пользы. Поэтому, я не отвечу вам и не отвечу себе. Наверное, это и будет самое правильное в сложившейся ситуации. "Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить"...
Была фантазия, стало две. Я не боюсь.
25 октября 2015 г.