Мы, дети золотых рудников. Часть 1 Бобер. Глава 1

Эли Фрей
Меня зовут Кирилл Бобров. Мне восемь лет, моя мать-подзаборница родила меня от отца-прыщавого дегенерата, свалила с ним из Чертоги, прибавив старческой заднице дедушки двадцать килограмм молодого геморроя. Я – эгоистичная сволочь, дегенерат во втором поколении, межеумок, не живу, а нежусь, как курочка в сметане, и даже не думаю о том, что дедушка пашет, как раб на галерах, чтобы я каждый день жрал луковый суп из фрикаделек.
Этими словами мой дед любит меня поносить, прерываясь на долгий и затяжной приступ кашля (Чертова ассыма! Проклятые рудники!), когда находится в особо ворчливом настроении. Когда я медлю или ленюсь, когда разбиваю тарелку, или рву штаны, или от скуки начинаю ковырять вилкой в розетке, играю с газовой гарелкой, в общем, делаю что-то зачупатое, что прибавляет дедушке еще немного геморроя.
Из-за старой работы на рудниках дед теперь все время кашляет, да так смачно и сыро, что я всегда думаю, что внутри легких у деда – целое болото с кувшинками и лягушками.
Ассыма - это вам не шутки.
Но сейчас на рудниках дед больше не работает. Когда в Чертогу понаехали экспаты и стали строить тут свои «Холмы», дедушке прямо в мозг ударило какое-то прозрение. Он понял, что необязательно гнить на рудниках за два кило лука и сто грамм фарша. И что деньги можно получать куда менее тяжелым способом. Но для этого я должен перестать быть эгоистичной сволочью и помогать дедушке в нашем новом бизнесе.
Мы живем в районе Чертоги, которую называют Старичья челюсть.
Добро пожаловать в рай голодных крыс, кипяченого белья и помоев!
В Старичью челюсть входят четыре двора-пустыря по четыре барака на каждый.
Наши бараки натыканы беспорядочно то там, то тут, между ними – пустыри. Наверное, если смотреть с высоты на наши старенькие деревянные хибарки, они будут похожи на дырявый рот старого бомжа, у которого вместо зубов – трухлявые пеньки. Вот так у нас – вместо ровных домов – какие-то гнилые огрызки. С боков к ним жмутся кривобокие сараи, покореженные гаражи и огороды, огороженные самодельным забором – шифером, проволокой, листами железа и даже автомобильными шинами. На огородах за домами покоятся скудные грядки, на которых местные выращивают какую-то труху. Где-то за бараком у нас с дедом тоже есть грядки, там даже летом растут малюсенькие морковки.
Шлеп-шлеп-шлеп.
Это шлепает деда по заднице огромный холщовый рюкзак.
Я иду сзади и вижу, как с каждым шагом рюкзак бодро подпрыгивает. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Мы с дедом топаем на работу. Это дико круто – иметь работу, когда тебе всего восемь и ты совсем еще мелкий шпендик. А особенно круто – в восемь лет иметь собственный бизнес. В дедовском мешке – уйма всего: садовые перчатки, рыбацкие сапоги, шапка-ушанка, стульчак и старенький баян. Это все пригодится нам для работы.
Мимо проезжает дребезжащий грузовик, набитый людьми – это так на рудники везут работников.
Но нам не нужно на рудники. Мы идем в «Холмы», в поселок экспатов. Войти в «Холмы» не просто: от Чертоги экспатов отделяет река и сетчатый забор, на мосту сидит охрана и пропускает только тех, у кого есть пропуска. Естественно, у нас их нет. Но мы идем другим путем – через лес – и оказываемся на заброшенной гидростанции. Все, что от нее осталось – четыре каменных столба в реке, шлюзы и плотина. Здесь мелко, по пояс, можно перейти реку прямо по плотине – вот для чего нам нужны рыбацкие сапоги.
Цепляясь руками за железные перекрытия, пробираемся через бурлящую воду. Ноги вязнут, вода пытается унести меня вбок.
Ух, и бурный тут поток! Капли в лицо брызжут. Холодные! Я морщусь и жмурюсь.
Преодолев препятствие, мы оказываемся во владениях экспатов – в «Голубых Холмах».
У них здесь все другое, даже как будто воздух другой. Теплее и чище.
Мы выходим из леса на середину дороги, которая соединяет их поселок и нефтедобывающий завод. Вокруг – поля, на которых стоят нефтекачалки. Железные монстры похожи на огромных динозавров у водопоя – монотонно и ритмично наклоняют к земле и поднимают к небу свои морды.
Дорога приводит нас на площадь при заводе, на которую автобусы привозят работников. Вот здесь, на площади, наше рабочее место. Здесь всегда полно народу по утрам. То, что нам нужно.
Дедушка достает из мешка рабочие инструменты - плюхается на стульчак, кладет на колени огромный баян.
Для разогреву пару раз стучит по клавишам своими толстыми пальцами.
– Ну, давай, Кирюшка. Запевай.
Я встаю спереди. Донышком вниз кладу перед собой ушанку.
Смотрю на проходящих мимо людей. Все спешат на завод. Это странное чувство – видеть таких непохожих людей. Они все из разных стран, с разных уголков Земли. И все почему-то приперлись в это захолустье.
Дед начинает бренчать  по клавишам. Я ловлю ухом нужную ноту и громко запеваю.
Начинаем с русской частушки. Потом переходим на народные песни всего мира. Тут вам и французская «Жила была пастушка», и американские «Янки-Дудл» и «Ферма Старого Макдональда», и немецкая «Рыбачка Боденского озера», и еще много всего. Мне безумно нравится французская рождественская песня про Ангелов из деревень, мы с дедом слушали пластинку, там детский хор ее обалденно поет. Вот только петь ее приходится так, будто тебе яйца прищемили – тонко и завывающе.
Деда бренчит, что надо. Ему бы музыкантом по кабакам играть. Никогда не думал, что баян может звучать то так бодро и заводно, то протяжно и мелодично.
Обычно больше всего дают за веселые песни, но Грустная про Ангелов экспатам почему-то тоже очень нравится. Видимо, она мне очень хорошо удается – голос получается – закачаешься. Как по бокалу слюнявым пальцем водишь – чистый голос, высокий.
Но вообще, песня про Англов зимняя, рождественская, а нам до зимы еще ого-го сколько жить. Песни должны попадать в сезон – сейчас наступает лето – нужны заводные летние песенки.
Вот так мы работаем – дед играет, я пою, развлекаем спешащих на работу экспатов, которые в благодарность или из жалости бросают нам в шапку монетки. А по-другому в нашем захолустье как выживешь-то?
Мы подумываем над ди-вер-си-фи-ка-ци-ей нашего бизнеса (ух, слово-то какое умное!). Нужно расширять сферу, а то мы все поем и поем. Вот деда кое-что придумал – он научился делать гигантские мыльные пузыри – там нужен таз с хорошим мыльным раствором, две палочки, между которыми нужно привязать веревку, так, чтобы образовать петлю. Вот с таким устройством получаются мыльные пузыри во весь рост и даже больше!
Дед уже все смастерил, у нас во дворе тренируется – пузыри получаются что надо!
А меня он жонглировать учит шариками. Скоро мы будем настоящим передвижным цирком.
Только вот пока мы с нашим цирком никому не нужны – народу в Холмах пока мало, и там, где народ собирается в кучу – только эта площадь, но на ней все спешат, и никто не будет смотреть концерт. А нам нужно такое место, где люди будут собираться толпой и отдыхать, не спеша гулять или сидеть на лавочках, чтобы было, кому показывать наш концерт. Но пока такого места в «Холмах» еще не построили. Но по расчетам деда этим летом в «Холмах» должны построить парк для отдыха.
Пока что у нас с дедом тут певчая монополия. Никто больше до такого не додумался. Конечно, потом народ просечет – и поползут сюда через плотину все больные и убогие денюшку клянчить у богатеньких экспатов. Но пока что никого больше нет, и нас не очень-то гоняют. Нет, конечно, попадаются такие стражи порядка, которые нас прогоняют и даже штрафами грозят. Но в основном относятся хорошо – даже суровым стражам нравится такой квартет – дедушка, внучок, баян и ушанка.
В ушанку сразу начинают сыпаться монетки… В основном кидают русские, но особо умные кидают нам свои заморские валюты.
Мы работаем тут до десяти-одиннадцати, потом ловить нечего – все на заводе. Сваливаем – идем в сам поселок на другую работу. Идем незаметно, чтобы кому не надо на глаза не попасться.
Поселок строится… Повсюду стучат молотки, сверлят и грохочат. Достроили только ту часть, что ближе к реке и к границе с Чертогой. Вот она готова.
Домики тут – загляденье. Я такие только на открытках видел. Яркие, ажурные, как пряничьи домики. А газон…Прям альпийские луга из рекламы про масло Анкор.
– Кирка, ты чего зазевался? В оба гляди, – ворчит дед.
Ах, да. Мы же на работе – надо глядеть в оба.
В чем заключается наша вторая работа?
Стащить то, что можно продать. Мы не воруем – берем то, что уже не нужно, например, что осталось после стройки. Очень ценится алюминий – а после стройки здесь столько всего из алюминия осталось – трубки, проволока, кабели. Все это мы потом почистим, отделим от лишних деталей и понесем в скупку дяде Диме в его вагончик.
Мы заходим в строящийся поселок со стороны леса – в конце его тут огромная куча из строительного мусора. Копаемся в ней, собираем полезный хлам.
Сделав работу, выходим из поселка через главный вход… И ахаем. Въезд в поселок сделан в форме арки, аккуратно выложенной разноцветными камнями, а  у арки… Стоит корова! Мы ее раньше не видели.
Огромная корова, скрученная из проводов и проволоки. Она тут, видимо, для красоты, и по вечерам должна освещать парадный въезд.
Таращусь на корову. Роднуля, ты должна быть нашей! Не знаю, зачем, но должна!
Мы с дедом переглядываемся. Смотрим по сторонам.
Через минуту на въезде в поселок снова пусто – ни меня, ни деда, ни коровы. Вместе с новой подругой мы радостно улепетываем обратно в свой лес.
Корова огромная, тащить ее неудобно. Она вся какая-то неуклюжая. Постоянно спотыкаюсь о корни и шишки.  Дед тащит корову за морду, а я за зад.
Обратная переправа через плотину дается нам с трудом. Делаем несколько заходов, перетаскиваем отдельно добычу со стройки, отдельно – корову.
Наконец, подходим к дому.
Входим в наш подъезд. На лестнице в нашем подъезде не хватает двух ступенек, они уже давно сгнили и провалились. Нужно не проворонить момент – и вовремя перепрыгнуть, а то если зазеваешься – нырнешь вниз бомбочкой. С коровой поднимаемся вверх с особой осторожностью.
Дома у нас много забот. Запихиваем корову на балкон – потом решим, что с ней сделать.
Прохожу на кухню – по дороге прыгаю по коридору. Пол в коридоре такой шаткий, на нем очень здорово прыгать – как на батуте.
На кухонный стол вываливаем из шапки все, что заработали. Тут и рубли, и копейки, и заморская мелкая валюта – сантимы, пфенинги, центы... Попадается также валюта покрупнее – франки и марки. Все это надо разложить по кучкам и посчитать по нынешнему курсу. Дедушка этого сделать не может – подслеповат стал. Так что финансами у нас занимаюсь я.
Я считаю деньги, а дед сидит рядом и курит беломорину – от этих беломорин ладони у деда всегда шершавые и в желтых пятнах.
После подсчета нашей зарплаты мы все это прячем – запихиваем в ящик с инструментами и присыпаем сверху гвоздями.
Садимся обедать – вчера наготовили целую кастрюлю лукового супа с фрикадельками. Я весь изревелся, пока лук резал.
После обеда вытряхиваем на пол из мешков алюминиевую добычу. Принимаемся чистить лом от засора – за чистый алюминий дают больше денег. Снимаем изоляцию с кабелей, убираем лишние детали.
Через час работы пальцы немеют – я их будто до дыр затер.
Тащим чистую добычу к дяде Диме – в его вагончик за бараками. Здесь у дяди Димы пункт приема. Спихиваем ему добычу, он нам – денежку. А еще протягивает мне поделку – скрученного из проволоки слоника. У меня уже шестнадцать разных зверюшек, это – семнадцатая. Дядя Дима очень круто мастерит зверюшек из скрутиков, дарит их детям наших дворов. Лучше всего у него удался жираф, он делал его для Маринки из шестого дома. Все дети со двора ей обзавидовались. За Маринкой всегда толпа ходит. Просят ее обменяться. Ей предлагают даже две, а то и три разных зверюшки за ее жирафа. Но она отказывается всегда.
Во дворе часто устраиваем соревнования по городкам, на кон ставим зверюшек – победитель получает в награду одну из поделок. Так что зверюшки – это у нас, у детей, такая своя валюта.
Я ставлю на подоконник нового жителя – у меня тут целый зоопарк. Самый клевый у меня медведь, я его в «городках» выиграл. С первого хода выбил фигуру «часовых», у нас так мало у кого получается.
У нас все помешаны на «городках» – потому что эта такая игра, которую себе может сделать каждый. У нас с дедом тоже где-то были «городки» – деда из березы мне сделал. Но они не модные, поэтому я не беру их. Модные у Катьки – ее батя сам покрасил «городки» и биту разноцветными красками. Так что мы обычно Катькиными играем – таких ни у кого нет. А «березовые» – они у всех, березовые – не модно.
Сажусь за учебу – все мои ровесники уже давно ходят в школу, но я сижу на домашнем обучении. Дед –учитель суровый. Ремнем, полотенцем и скрученной газетой пичкает мою задницу новыми знаниями. Письмо, математика, английский, история и география. Дед говорит, что только с помощью головы можно выбраться из того болота, в котором мы живем. Но что местные школы этого дать не смогут. 
А мне нравится то, как мы живем. И выбираться отсюда я совсем не хочу.
После учебы иду во двор, друзьям показывать новою зверюшку.
Каждый двор у нас имеет свое название. Наш называют Корабельный. Я очень им горжусь. По весне, когда тает снег, пустырь затопляет так, что вода аж до пояса достает. Водосток уже года три забит каким-то дерьмищем, вот нас и топит. Даже резиновые сапоги не спасают – люди при выходе из дома ноги обматывают пленкой, чтобы не намокнуть.
И по весне все дети в округе собираются здесь на корабельные соревнования. Мы с самого Нового Года к ним готовимся. Строим, красим плот, делаем паруса, придумываем названия. И в апреле у нас начинаются настоящие морские бои. В море встречаются два противника на своих плотах-кораблях, задача каждого – потопить чужой корабль. Выигравший встречается со следующим, и так – до самого последнего победителя.
Победителю – почет, слава и уважение на весь год. Я не выигрывал ни разу, хотя мы с дедом строили всегда самые зачупатые плоты.
Сейчас май, вода утекла, грязь подсохла. Наш двор стал скучным. Зато теперь все дети перешли на соседний. Он у нас называется Королевским. Тут очень чисто и даже есть асфальтированная площадка – на ней мы все лето играем в городки.
Третий двор у нас Судный. Здесь решаются все жаркие дворовые споры. Прямо во дворе стоит огромная помойка – высотой с гору. Над помойкой проходят тепловые трубы. Спор у нас решается так. Кто хочет, чтобы на его стороне правда была, лезет по трубе прямо над помойкой. Мало кто может долезть до конца – обязательно свалится в вонючую кучу. Но уж если долезет – все, он прав, остальные отступают.
Есть еще четвертый двор, он стоит чуть подальше. Дома там совсем разрушены, зато сам пустырь хорош –двор ровный и трава на нем растет. Тут мы обычно играем в футбол, а зимой – в хоккей, лед заливаем. Даже ворота есть.
За пределами Старичьей челюсти нам, детям, выходить нельзя. Так что мы играем только здесь, хотя и хотим выбраться за пределы. Постоянно передаем друг другу разные легенды и страшилки об удивительных местах Чертоги, которые находятся за нашими пустырями. Легенды про жуткие заброшенные шахты, где живут призраки, про зеленый карьер-отстойник при заводе, в котором живут чудовища, и про уйму другого интересного и жуткого, от чего аж по коже мурашки .
Когда я вырасту, то обязательно побываю во всех местах, и даже открою новые.
Вот как-то так и проходят мои дни.
Утро. Жужжание старенького будильника.
Коридор. Прыжки по скрипучим половицам в коридоре.
Ванна. Старенькое зеркало все в трещинах.
Чистка зубов. Семнадцать раз вверх, семнадцать вниз.
Завтрак. Манная каша и чай с бергамотом.
Подъезд. Запах кошек и подгорелых блинчиков. Две сгнившие ступеньки. В углу – притаившийся крысеныш.
Улица. Путь по извилистым тропкам мимо покосившихся бараков.
Лес. Запах сырых листьев и сосновых иголок.
Плотина. Переход через реку по холодной бурлящей воде на другую сторону.
Голубые Холмы. Гладкая ровная дорога. Поля, усеянные нефтекачалками.
Площадь.  Мостовая, выложенная ровными плитками. Часовая башня. Толпа экспатов, спешащая на завод. Музыка баяна, веселые песенки и звяканье монеток в шапке.
Поселок экспатов. Шум молотков и запах строительной пыли. Копание в помойках. Сбор полезного хлама.
Дом. Подсчет финансов. Гладкость и холодок блестящих монеток. Теплый ароматный обед.
Улица. Синий вагончик дяди Димы – сдача лома. Новая зверюшка из скрученной проволоки.
И снова дом. Утомительная зубрежка учебников под строгим контролем деда.
Двор. Вечерняя прогулка с друзьями. Городки, футбол, прятки и салки. Дворовые запахи – мазут, объедки, стиранное белье, подгорелое масло.
Сон. Кровать. Запах пыльного матраса. Мерный храп деда и ругань соседей за стеной. Звон битой посуды. Вой дворовых собак.
Я улыбаюсь еще одному прожитому зачупатому дню. Улыбаюсь тому, что я ложусь спать на сытый желудок. Улыбаюсь при мысли, что со мной рядом всегда будет дедушка. Мы каждый день едим горячий суп. У меня есть руки и ноги. Я могу ходить, могу бегать по холмам. Могу говорить. И даже петь.
Я не знаю другой жизни, кроме Чертоги. Не знаю других детей, кроме детей со Старичьей челюсти. Не знаю другой семьи, кроме дедушки. Каждый мой день похож на предыдущий, но я счастлив до самой макушки.
Я засыпаю, чтобы проснуться завтра в еще одном сегодняшнем дне.
Ах, да – корову мы так и не сдали – дядя Дима ее не принял, сказал, в ней много ненужных сплавов. Она теперь каждое утро своей проволочной мордой  улыбается с нашего балкона проезжающим на грузовике шахтерам.
А потом в моей жизни наступают три гигантских переворота.
Деда наконец-то берут на постоянную (не подземную!) работу  – водителем самосвала – теперь он должен возить руду с шахт до перерабатывающего комбината.
Наша карьера цирковых артистов заканчивается, – мы больше не ходим к экспатам на работу. Меня отправляют в школу – я превращаюсь в обычного ребенка.
А еще в нашем дворе появляется новый мальчик. Белобрысый, как заяц в зимнюю пору, длинный, как фонарный столб, наглый, как помойный крысеныш и  злющий, как черт. Он не боится взрослых, ему плевать на запреты. Старше всех детей в округе, он быстро завоевывает признание дворовых детей и общественную ненависть. Архип. Сын начальника шахты. Лидер нашего двора и мой любимый зачупатый друг.