РАЦИОНАЛЬНОСТЬ И ВЕРА
Роберт Шпеман (2004)
http://www.communio-icr.com/files/spaemann32-4.pdf
Все библейские цитаты по переводу Лютера
Личность человека стоит или падает вместе с его способностью понять истину.
1
Чтобы объяснить ситуацию человека в мире, Платон придумал аллегорию - так называемую аллегорию пещеры. Попросту говоря, она выглядит следующим образом: люди сидят в глухой пещере. Они закованы в цепи и сидят лицом к стене. Игра теней проецируется на стены; это пещера-театр. За спинами прикованных расположен источник света, перед которым движутся их тени на стене. Люди не знают никакой другой ситуации, кроме этой. Они не в состоянии видеть друг друга, или даже самих себя, а только игру теней. Для них, следовательно, эта игра представляет собой единственную реальность, которая есть. Они спорят об этой реальности, они рассуждают о том, что произойдет дальше в этой драме; они пытаются строить теории и делать прогнозы. Конечно, у них есть предположения, что существует такая вещь, как истинный мир за пределами пещеры, и что можно освободиться и войти в него. Но они также знают, что у некоторых из тех, кто на самом деле вышел наружу, глаза были ослеплены солнечным светом, так что они не были бы в состоянии видеть вообще ничего, если бы не имели терпения дождаться, пока их глаза привыкнут. Таким образом, жители пещеры сопротивляются руками и ногами, когда кто-то извне приходит, чтобы освободить их.
С помощью этой аллегории Платон намерен представить мир идей как истинную реальность, а материальный мир - как простой образ этой реальности. Но мы можем немного изменить эту аллегорию, не удаляясь существенно от намерения Платона. Тем, что существенно важно для философа, является образ существенного добра, высшего блага, которое является конечной целью мира и мотивирует все стремления в нем, и эту идею блага позже Отцы Церкви отождествили с Богом. И это недалеко от истины, поскольку Платон говорит, что благо само по себе является основанием не только реальности вещей, но и их познаваемости и истины. В моей модификации этой аллегории мы не только зрители пещеры-театра, но также актеры в этой аналогии фильма. Сама наша реальность для других в любой момент обязана своим появлением творческому свету проектора и порождаемой им игре движущихся теней. Я называю этот свет творческим, ибо он ставит существа и вещи, которые живут и в какой-то мере свободны, в определенные рамки и заставляет их двигаться тем или иным путем. Если бы свет исчез, фильм окончился бы и все образы исчезли бы в темноте. Они не умерли бы, ибо смерть по-прежнему была бы событием в этом фильме и имела бы причины, которые в свою очередь принадлежат к фильму: болезнь, несчастный случай, убийство и т.п.; но обрыв пленки не является частью пленки. Но в фильме есть также прошлое, которое можно экстраполировать. Предположим, мы видим ребенка и знаем, что у него есть не только родители, которых мы также можем увидеть, но также бабушки, дедушки и прадеды, как и у любого другого ребенка. И на основании наблюдений, сделанных в фильме, мы также возможность развивать обширные теории физического мира, его прошлого и его причинно-следственных законов. Сам проектор, который является на самом деле причиной всего зрелища, конечно, не появляется в фильме. Большой взрыв и, возможно, даже то, что ему предшествует, все еще является частью фильма. Он никогда не появляется в цепи причин, даже в ее начале. Причины охватывают всю цепочку и каждое из ее звеньев. Тем не менее слово "причина" не имеет одного и того же значения, но используется аналогично, когда мы говорим о ситуациях внутри мира, и когда мы говорим о Боге.
То, что я описываю здесь - это образ работы творящего Слова. Это не значит, что он объясняет инициирующие земную реальность события, которые мы могли бы обнаружить и на которые мы могли бы указать в наших исследованиях. Вместо этого сказанное означает, что весь процесс жизни мира и каждое из мельчайших событий, которые в нем происходят, имеют свое истинное основание в творческой воле, которая лежит за пределами этого процесса. То, что это так, мы узнаем из того факта, что мы вообще можем слышать и что-то узнать о Боге. Как это ни странно, люди никогда не были бы так полностью погружены в реальность, содержащуюся в "фильме" внутренней реальности мира, если бы они были полностью закрыты от этого слышания. Их желание понять реальность не может быть удовлетворено тем, что они наблюдают. Философ Людвиг Витгенштейн, отец современной аналитической философии, пишет, что существует современное убеждение, что законы природы способны объяснить ее явления, когда на самом деле они просто описывают структурные закономерности. Эти закономерности не объясняют ни того, что реально происходит, ни нас самих. В них нет ничего логически убедительного для этого, даже тогда, когда они сформулированы в математических терминах. Тот факт, что они могут быть сформулированы математически, даже для таких естествоиспытателей, как Эйнштейн, было поводом для удивления и доказательством их божественного происхождения. Кант считал непрестанным чудом для разума то, что естественные законы существуют вообще. Это не является чем-то само собой разумеющимся, и это не то, что действительно является самоочевидным. Когда мы осознаем это, мы вспоминаем реальность, называемую Богом.
Тем не менее прогресс современной науки является одной из причин, по которым мы теряем слышание о Боге. Это связано, с одной стороны, с поспешным расширением области, которую мы можем постичь, что дает нам опьяняющее - и ошибочное - чувство ее бесконечности, а с другой стороны, с экспоненциальным ростом скорости трансформации отношений, которые составляют нашу жизнь. Наше внимание, таким образом, так прочно закрепляется на бесконечно растущей адаптации к реальности этого мира, что вопрос о цели и смысле жизни как целого и, таким образом, о возможности реальности за пределами пещеры, начинает восприниматься как то, что уже за пределами нашей досягаемости. Эта тема поднимает вопрос, не имеющий никакого отношения к фактическим претензиям науки. Сама наука до сих пор не предложила ни одного серьезного аргумента против знания о Боге, но это сделало так называемое научное мировоззрение, которое Витгенштейн называет современным суеверием.
Наука как таковая исследует причины. Она не спрашивает, ради чего что-то имеет место, а лишь выявляет условия, при которых это совершается. И он спрашивает об этом, потому что наши знания этих условий позволяют нам вмешиваться в ход вещей. Этот образ научной мысли определяется волей к господству над природой. Знание такого рода является, согласно Томасу Гоббсу, "знанием, что мы можем сделать с тем, что у нас есть". Но так называемое научное мировоззрение, т.е., сциентизм, считает, что мы поняли что-то, как только мы пришли к пониманию, как это произошло. Например, мы считаем, что знаем, кто мы есть, когда мы знаем, кто наши предки, как они приобретали знание или испытывали боль, если мы поняли их биологические функции и, соответственно, какие они представляли преимущества в эволюционном процессы, если мы знаем физиологические процессы мозга, которые образуют инфраструктуру этих явлений. Мы можем вывести абсурдность этого научного мировоззрения на свет, если мы скажем, что можем объяснить переживание боли, исследовав все нейроны, которые находятся за эмпирическим переживанием этой боли, и дать в итоге исчерпывающее объяснение того, что такое боль. Предположим, я пошел к врачу из-за сильных болей, невролог осмотрел меня и так и не смог обнаружить точные физиологические процессы, которые обычно связаны с опытом боли. А потом давайте представим себе, что врач говорит мне: "У вас ничего не болит. Боль - это процессы в определенных нейронах, но в них ничего не происходит". Тогда я, несомненно, отвечу: "Дорогой доктор, это меня не касается. Меня реально мучает боль, и если вы не можете объяснить ее и помочь мне, то однажды я начну просто кричать от боли".
Иначе говоря, наука исследует только причинные условия. Но иметь бытие как таковое - это значит быть свободным от условий, определяющих существование вещи. И то, что является безусловным, не может рассматриваться среди условий по определению. Тем не менее Бог безусловен по определению. И когда я говорю, что развитие науки лишает нас слышания Безусловного, то это не потому, что наука дала какие-то аргументы против этого слышания. Причина этого чисто психологическая: научно-технический прогресс ослепляет нас. Он обладает своим очарованием. Это создает впечатление, что наукав конечном счете, в конечном итоге объясняет все сущее, хотя это понятие столь же нелепо, как нелепо для человека, который смотрит фильм, ожидать, что однажды пленка сама осветит себя таким образом, что проектор станет излишним. Нет, альтернатива никогда не стоит так: "Либо мы объясняем мир научно, либо мы верим в Бога", но только: "Либо мы отбрасываем любое понимание мира, выходящее за рамки чистой причинности, либо мы верим в Бога". Рационализм Просвещения давно уступил место сциентистской вере в бессилие человеческого разума, убеждению, что мы не являемся на самом деле тем, что мы о себе думаем, а именно рациональными и свободными, обладающими волей и самоопределением существами. Христианская вера никогда не считала человека столь же разумным и свободным, как верило Просвещение XVIII в. Но также она не считала его столь иррациональным и несвободным, как сегодняшний сциентизм. И это предоставляет более широкие возможности рассуждать о соотношении, чем у последнего. Соотношение - это и разум, и причина или основание. Научное мировоззрение принимает мир таким образом, что делает самого себя несостоятельным и иррациональным. Вера в Бога есть вера в причину мира, который сам по себе не беспочвен и, следовательно, не иррационален, но проникнут светом разума и, следовательно, несет в себе собственное основание.
2
Отсюда я могу перейти к следующему моменту, а именно: во что и как мы верим, когда верим в Бога? Далее я хотел бы поговорить о причинах, которые способны подсказать нам, в конкретной ситуации нашего нынешнего времени, как можно верить в существование Бога.
Во что и как человек верит, если он верит в Бога? Как мы сказали выше, это имеет место в рамках фундаментальной рациональности, и это означает, что для человека добро является более фундаментальным, чем зло; он считает, что низшее происходит от высшего, а не наоборот; и он считает, что бессмысленность предполагает смысл и что смысл не просто определенный вид глупости. Говоря же в более абстрактных и менее риторических выражениях: когда мы употребляем понятие "Бог", мы считаем, что единство действительно предполагает идентичность из двух предикатов, которые лишь изредка и никогда не обязательно связаны друг с другом в нашем земном опыте: единство абсолютной власти и абсолютного добра, т.е. единство бытия и смысла. Это единство - не аналитическая истина; оно не следует просто из наших его концепций. Так, наши слова "могущество" и "благость", если использовать пример великого философа и математика Фреге, могут иметь осмысление, не многим отличающиеся от осмысления "вечерней и утренней звезды". Люди были знакомы с вечерней и утренней звездой на протяжении веков, прежде чем они обнаружили, что две звезды были на самом деле одним и тем же - а именно, планетой Венерой. Понятия "вечерняя и утренняя звезда" могут иметь разный смысл, но одно и то же значение, или, употребляя введенное Фреге более строгое и популярное сегодня понятие, референцию. Таким образом, для нас слова "могущество" и "благость" обычно имеют разные значения. Но человек, который верит в Бога, верит, что абсолютное могущество или всемогущество, и абсолютное добро имеют одну и ту же референцию - Святого Бога. Иначе говоря, в понятии Бога мы совмещаем воедино две безусловности, которые отделены друг от друга в нашем опыте. Одна из этих безусловностей - фактическая: Бог стоит над всеми вещами, которые есть и действуют. Против того, что это так, не может быть никаких возражений. Ducunt fata volentem nolentem trahunt, говорили стоики, желающего судьба ведет, не желающего тащит. Иншалла, если будет угодно Богу, говорят мусульмане, если хотят сказать о каком-то своем намерении; по сути о том же самом говорит апостол Иаков: если живы будем. Верующий принимает все, что приходит к нему от руки Божьей; в некоторых ситуациях тем не менее он ссорится с Богом. Когда Иов спорит с Богом из-за несчастий, которые обрушились на него, его друзья хотят объяснить ему, что Бог справедлив и что он должен всмотреться в себя и искать в себе причину своего несчастья. Иов не считает, что это так, и Сам Бог упрекает друзей Иова за то, что они вроде бы приняли Его, а не Иова, сторону. И если Бог затем говорит в тишине, Он не оправдывает Иова, а скорее говорит совсем иное. "Где ты был, когда Я полагал основания земли?" Скажи, если ты так умен: кто может что-либо Богу предписать? "Есть ли у тебя мышца, как у Бога, и можешь ли ты загреметь таким же голосом, как Он?". Ответ Иова ясен: да, я говорил глупости о том, что слишком высоко для меня, и чего я не понимаю. "Я слышал о Тебе слухом уха, но ныне глаза мои видят Тебя. Потому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле". Безоговорочное подчинение воле Бога, Который Сам проявляется в вещах, которые происходят, и которых мы не можем изменить - это первая и основная позиция тех, кто верит в Бога.
Но что значит здесь предоставить себя тому, что мы не можем изменить, даже если бы и хотели? Разве человеческое достоинство не состоит по крайней мере в том, чтобы по крайней мере отказаться давать свое согласие на то, что мы не можем изменить? Если мы признаем, что Бог не существует, что судьба слепа, что Вселенная равнодушна к нашим слезам, то наше согласие в конечном счете столь же бессмысленно, как наш протест, и остается лишь животное следование существующему порядку вещей. Но протест Иова имеет смысл вовсе не потому, что Иов считает, что от Бога исходит только благо. И именно по этой причине Бог на самом деле также защищает Иова от его не в меру благочестивых друзей. Протест Иова имеет смысл в силу того, ради чего он имеет место. Если бы было заведомо ясно, что Бог является злым или безразличным к земным страданиям, то не было бы никакого смысла протестовать. Но Псалмы снова и снова просят Бога прийти к нам на помощь "ради имени Своего". Это означает, что Бог, так сказать, в долгу перед Самим Собой, когда Он приходит на помощь Своему народу. И когда Леон Блуа пишет: "Все происходящее прекрасно" - это только потому, что он считает, против всей видимости, что все происходящее имеет начало и цель в бесконечно доброй, а значит святой воле. Даже позиция ислама не может быть понята по-другому. Это важно подчеркнуть, особенно сегодня, когда многие священники часто говорят только о Божьей доброте и по сути не просят, а требуют благословений Всемогущего Бога на нас. Все разговоры о любящем Боге и весть о том, что Бог действительно есть Любовь, утрачивают убедительность, если они заставляет нас забыть, Кто есть эта Любовь, а именно, абсолютная власть, которая держит мир и наше существование. Гностики первых веков отбросили именно это убеждение христианской веры, поскольку они разделили два предиката между двумя божествами - злой силой, которая создала этот мир, и светом, который излучает себя издалека в темноте. Однако вера в Бога есть убеждение, что Слово в Евангелии от Иоанна говорит о том свете, который освещает каждого человека, приходящего в мир. "Он был в мире, и мир начал быть через Него".
Я сказал об одной из безусловностей, которая входит в наше понятие Бога - о безусловности фактической, о судьбе. Другой безусловностью является добро, которое может не проявляться - хотя так и бывает от случая к случаю - в реально происходящих вещах, но скорее открывается нам в тихом, но неумолимом голосе совести. Этот голос те, кто верит в Бога, всегда понимают как Его голос, даже если мы можем ошибиться в распознании этого голоса - как, впрочем, и любого другого. Для Фомы Аквинского голос совести, через который говорит Бог, есть не что иное, как голос практического разума, и этот разум тоже нуждается в руководстве и коррекции для того, чтобы остаться тем, что он есть, то есть разумом. И тем не менее его решение является окончательным. Это решение, по-видимому, всегда или по крайней мере слишком часто оказывается в противоречии со всем, что происходит в действительности. То, что происходит в ней, слишком часто есть зло и безумие. И тем не менее никакая сила в мире не может заставить нас назвать зло добром и добро злом.
Человек, который верит в Бога верит, что эти безусловности могущества и добра являются в конечном итоге одним и тем же. И если мы говорим, что Бог скрывается ("Бог есть Бог сокрытый", по выражению Паскаля), то вот почему. Фактическая, безусловная власть состоит в том, что все есть как оно есть, и то, что происходит, позволяет нам убедиться, что причины этого не сокрыты, но очевидны. И добро также не скрывается от нас, но разум и совесть могут сделать его известным нам. "Ты открыл нам путь жизни" - этот стих Псалма мы читаем над алтарем Зальцбургского собора. Если мы говорим, что Бог сокрыт, это потому, что святое единство всемогущества и любви не очевидно нам.
Великий немецкий философ Николай Кузанский говорил о coincidencia oppositorum, единстве противоположностей. И, кроме того, он делал следующий вывод. сли мы считаем, что с помощью одной из двух безусловностей мы можем последовательно пройти весь путь до конца, то для нас становится необходимым продумать и другую безусловность. Общая концепция всего того, что происходит, совокупность всего, что имеет место, не может возникнуть вовсе, если моральные убеждения и голос совести не будут включены в эту идею. Абсолютная власть будет иметь непреодолимые ограничения, установленные для нее, и, таким образом, перестанет быть абсолютной, если тихий и беспощадный взор будет смотреть на нее во все времена. Если доброта не принадлежит к бытию, то в твари ее не будет вообще. Но верно и обратное: безусловность не будет безусловной, если она не включает в себя волю и интерес к фактичности мира с ожиданием того, что это участие не было осуждено как абсурд с самого начала по причине абсурдности всей реальности.
Текст Фихте "О причине нашей веры в Божественное управление" заостряет внимание именно на этом моменте. Благо принадлежит к бытию, но воля также принадлежит к благу, и при этом то и другое входят в понятие Бога. И в одном из предикатов мы находим другой, а именно в реальности блага сокрыто понятие его могущества, а в подлинном могуществе - понятие благости и любви. Мы мыслим Бога как Праведного, как Средоточие абсолютной и окончательной справедливости. Он не останется глух к слезам и крикам жертв несправедливости мира. "Ничто не останется неотмщенным", как сказано в гимне Dies Irae. Но мы мыслим Его в то же время как Источник абсолютной милости и прощения, который превыше всякого человеческого измерения. Реальность справедливости и милосердного добра, которая включена в наше понятие о Боге, ускользает от всей силы нашего воображения. Только в Жертве Христовой эта тьма освещается верой. Эта Жертва означает, что Сам Бог, для того, чтобы быть в состоянии простить, не будучи несправедлив к жертвам зла, сделал Жертвой Самого Себя и, таким образом, оставил Себе право на прощение. Но это уже история, которую мы не можем свести к "фильму" творения, история Самого Источника света, Творца, вошедшего в Свое творение, о Котором учит христианство. Оно учит, таким образом, не о некоем ином Боге, нежели Израиль и ислам, но оно делает сокрытое для них очевидным. Иисус в Евангелии от Иоанна говорит Своим противникам: вы называете Его вашим Богом, но вы не знаете Его. Я Его знаю, и если вы скажете, что это не так, то станете лжецами.
Фома Аквинат имеет в виду именно эти две безусловности, которые мы выделили в рамках нашей концепции Бога, еще не будучи в состоянии понять их, когда он говорит о двух Божьих волях. Одна из них проявляется во всем, что происходит; другая же связана с тем, в отношении чего Бог хочет, чтобы мы делали это. Первая будет скрыта от нас, пока событие не произошло; вторая известна нам в любое время. Мы могли бы назвать первую волю исторической. а вторую - наставительной или повелевающей. Не нам пытаться исполнить первую волю; мы можем ей только подчиниться. Вторую волю, однако, мы должны сделать нашим достоянием и повиноваться ей. Фома приводит пример: человек совершил преступление. Божия повелевающая воля обязывает того, кто обладает гражданской властью, выследить преступника, чтобы наказать его. Она обязывает тем не менее жену помогать мужу и не выдавать его. Обязанности обоих сторон находятся в противоречии, и только Бог в конечном счете обустраивает то, что из их столкновения может произойти. Даже если вы сделали все, говорит Иисус, вы "рабы ничего не стоящие". Абсолютная историческая воля Божья проявляется в том, что на самом деле происходит, и, таким образом, в задержании или бегстве преступника. Обе стороны, король или магистрат и жена, должны смириться и принять окончательный результат, и не мешать друг другу в исполнении своих обязательств. Король не может наказать жену за то, что она укрыла своего мужа, как Креонт был не вправе наказать Антигону за то, что она погребла своего брата. Женщина также не вправе убивать короля или судью, если он наказывает ее мужа. Историческая воля Божья реализует себя на путях, которые непостижимы для нас, в том числе и через постоянные нарушения Его повелевающей воли. "О, счастливая вина Адама, которая обрела для нас такого Спасителя!" - поет Церковь в Пасхальную ночь (СЛОЖНЕЕ, иначе будет КОЩУНСТВО! - Пер.). Означает ли это, что Бог желал греха? Конечно, нет. Но тем не менее грех служит Его воле. Он, как говорит Мефистофель в "Фаусте" Гете, "часть силы той, что без числа творит добро, во всем желая зла". Бог есть Художник, на Чьи картины зло постоянно бросает свои брызги, и тем не менее Он всегда использует эти брызги для того, чтобы создать еще лучшие варианты картин. И, в конце концов, каждый скажет: все эти брызги были необходимы для того, чтобы добиться этого совершенного результата, так же, как предательство Иуды было необходимо для того, чтобы достичь нашего искупления таким образом, которым это реально произошло. Это не означает, что Бог не мог бы добиться Своей цели иным путем. Но тона картины в этом случае должны были бы быть другими. И любая попытка участвовать непосредственно в исторической воле Божией может привести к нарушению Его повелевающей воли. "Сын Человеческий должен быть предан, но горе тому, кто предаст Его" - говорит Иисус о предательстве Иуды.
Так что человек имеет в виду, если он верит в Бога? Он верит в Безусловное, имеющее основание в самом себе и потому придающее себе значение, достаточное для него самого. Христианское учение о Троице совершенствует концепцию Бога, поскольку оно мыслит о Боге как о Всемогущей Любви. И действительно, поскольку Бог есть Любовь в Самом Себе, Он не имеет нужды ни в мире, ни в человеке для того, чтобы реализовать Свою сущность как Любовь. В противном случае Бог просто не был бы Богом; Он не был бы Целым в Себе, но, будучи одинок, Он был бы меньше, чем Он и мир вместе взятые, как если бы зеркальное отражение свечи могло добавить некоторую яркость к самому ее свету. Кроме того, мир в таком случае не был бы свободным Божьим творением. Вместо этого Богу потребовалось бы восполнять творением некий недостаток в Себе Самом. Но Бог есть Любовь в Себе, что означает: Он отражает Себя в Себе, у Него есть адекватный Образ Себя в Себе, есть Собеседник, Другой. И единство в любви между Богом и Его Логосом, Сыном, совершается через дар Святого Духа. Такова великая тайна христианства, лишь смутно доступная разуму.
3
Слышание о Боге висит в воздухе везде, где человеческая сущность не деформирована окончательно. Концептуально оно было впервые схвачено в греческой философии, но характер слышания как такового приняло только в Израиле, где стало опытом сообщества веры, пока на сцене страны не появился Иисус из Назарета и не провозгласил: "Тот, кто видел Меня, видел Отца". Но остается вопрос: чему соответствует это слышание на самом деле? Мы знаем, что и Кого мы имеем в виду, когда говорим "Бог". Как говорит Кант, у нас есть несомненный идеал Высшего Существа, как "понятие, которое включает и венчает весь человеческий опыт". Но по какой причине мы должны верить, что, говоря словами опять же Канта, эта концепция соотносится с "объективной реальностью"? По какой причине мы должны верить, что Бог больше, чем просто "идея", что Он реально существует? Есть два отрицательных ответа на этот вопрос: атеизм, считающий, что ответа на этот вопрос быть не может, и агностицизм, который говорит, что есть принципиальные причины, почему ответ на этот вопрос не может быть найден. Все эти ответы, при том что они могут быть ложными, иногда заслуживают уважения не потому, что они верны, а потому, что это искренние человеческие убеждения, с которыми отождествляют себя люди (СОМНИТЕЛЬНО! - Пер). Но вот мнение, что ответ на этот вопрос не слишком важен, что есть другие вещи, которые должны волновать нас больше, и что не стоит тратить свое время, размышляя о Боге, мнение, которое широко распространено сегодня, даже если по большей части остается невнятным - это мнение не заслуживает никакого уважения. Если есть Бог и жизнь после смерти, очевидно, что в какой-то момент мы убедимся в этом. Возможно, порядочность человека не зависит от того, верит он в Бога или нет. В конечном счете, мусульманские террористы-смертники верят в Бога, и, более того, именно это убеждение мотивирует их к совершению преступлений. Но, по моему убеждению, есть перспектива, которая не заслуживает никакого уважения. Она означает, как некогда выразился Сократ, очень плохое мнение о человеческих существах. Что бы мы сказали о человеке, который был спасен из отчаянного положения, жизнь которого была возвращена ему, который был осыпан обилием милостей, но который при этом, даже не разбираясь, было ли это случайностью или тайным щедрым даром, говорит: "Я не заинтересован ни в чем подобном. У меня есть то, что есть, и меня не волнует, скрывается ли за этим любовь дарителя или нет, но даже если это так, мне благодарить некого"? У человека, заслуживающего уважения, есть желание благодарить, если есть кто-то, кто этого заслуживает, и он сделает все, что в его силах, чтобы узнать, кто заслужил эту благодарность. И, скорее всего, он также хотел бы иметь возможность обратиться к тому, кто действительно этого заслуживает. Есть, конечно, различные вещи, которые провоцируют человека ставить вопрос о Боге. Но совершенно не случайно, что главное христианское богослужение названо евхаристией - благодарением. Радость всегда сопутствует благодарности. Удовлетворенность может сопровождать отношение принятия и без дарителя. Но радость благодарности будет лишь тогда, когда есть тот, кого можно благодарить.
В связи с центральными для человека вопросами в философии, которая обсуждает эти вопросы методично и систематически, появляется решение о распределении бремени доказательства или об обязанности оправдания. Если сегодня нередко говорят о преодолении подавляющей универсальности и стойкости слышания о Боге, то, как правило, мы имеем дело с заблуждением, за которое несут ответственность те, кто пытается таким образом оправдать самих себя. Но, прежде всего, если мы будем искать доказательств по существу, то человек, который нашел доказательства, всегда имеет больший вес, чем тот, кто их не нашел. Человек, который никогда не видел белых ворон, ничего не докажет человеку, который своими глазами видел хотя бы одну. Никто не может сказать, что белых ворон не бывает, просто на том основании, что он их не встречал. В отличие от него человек, который на самом деле их видел, имеет право сказать, что они существуют. Бога не видел никто никогда, пишет евангелист Иоанн. Вопрос: имеет ли режиссер фильма, в котором мы сами актеры, право поставить свою подпись скрытой внутри пленки, чтобы ее нашел лишь тот, кто на самом деле этого захочет? Так или иначе, разум - это способность человека, данная ему, чтобы искать Бога. И это не просто инструментальный разум, который, как говорит Ницше, делает нас находчивыми животными, в разум, в силу которого человек способен преодолеть свое окружение и вступить в контакт с самой реальностью. Это способность, которая позволяет нам, например, будучи в море, знать, что значат для нас люди в еле заметном корабле на горизонте, которые не играют никакой прямой роли в контексте нашей жизни, пока мы сами находимся в центре собственного поля зрения, и для которых мы, кажется, только на краю горизонта и также не играем никакой роли вообще. Поверить, что Бог существует, значит убедиться, что не Он наша идея, но мы сами - лишь Его идея. Это и означает то, чего Иисус требовал от нас: преобразование перспективы. Если Бог существует, то это самое главное, что вообще есть. Это важнее, чем наше собственное существование. Но для того, чтобы это понять, нужно знать, что это то, что составляет достоинство человека, достоинство, что отличает его от любого другого живого существа. Существует великая история человеческих усилий в попытках оказать поддержку убеждению в существовании Бога с помощью рациональных попыток найти доказательства. Редко когда люди приходят к вере в Бога с помощью доказательств Его бытия, хотя такие вещи на самом деле происходили. Тем не менее прав Паскаль, писавший: "Бог говорит: вы не искали бы Меня, если бы Я уже не нашел вас".
Верующие всегда пытались укрепить свою интуитивный уверенность рациональными основаниями и оправдать ее. Тот факт, что доказательства существования Бога, взятые в целом, являются спорными, не очень значителен. Если бы радикальное решение в отношении направления нашей жизни зависело от доказательств типа математических, то, скорее всего, мы усомнились бы в этих доказательствах и нашли их спорными. Тем не менее, доказательства существования Бога рассчитаны на определенные предпосылки в аргументах; они всегда полагают конкретных людей и особые ситуации самими собой разумеющимися. Лейбниц, который знал, что такое доказательства, однажды написал, что все аргументы на самом деле рассчитаны на предпосылки. Даже в математике не существует таких доказательств, которые не требовали бы некоторого предварительного согласия на определенные предпосылки. Дело в том, что если классические доказательства существования Бога, предложенные такими людьми, как Аристотель, Декарт, Лейбниц и Гегель, во многом потеряли свою убедительную силу, то это связано с тем, что все эти доказательства предполагают в качестве предпосылок определенную данность - которую не признавали Кант и, в особенности, Ницше. Возникает вопрос: что же мы можем и должны принимать как должное, чтобы найти разумные основания для веры в реальность Бога?
Давайте кратко рассмотрим, прежде всего, ряд традиционных доказательств бытия Бога. Мы можем разделить их на две группы. Первая из них образует так называемое онтологическое доказательство, созданное Ансельмом Кентерберийским в XII в. и отвергнутое Фомой Аквинским и Кантом, но тем не менее приятое такими великими мыслителями, как Декарт, Лейбниц и Гегель. Ансельмианский аргумент выводит реальность Бога из простого Его понятия, без каких-либо ссылок на что-либо в тварном мире, указывая, что Бог есть то, выше чего ничего нельзя помыслить. С самой мыслью о таком Существе однако, мы уже покинули имманентность нашей мысли и вышли за ее пределы, потому что, согласно Ансельму, реально существующий Бог был бы более совершенным, именно потому, что Он на самом деле существует, чем Бог просто помысленный. Поэтому мы должны думать о Боге, как о реально существующем, так сказать, по определению. Ответное утверждение Фомы состояло в том, что даже мысль о Боге, как о том, что (или Кто) существует вне нашего мышления, тем не менее, пока есть всего лишь мысль. Кант приводит аналогичный аргумент когда он пишет, что реальное существование не есть свойство или характеристика, которые могут быть добавлены к другим характеристикам. В ХХ веке было немало блестящих философов, которые до сих пор находят аргумент Ансельма убедительным и продолжают защищать его. Само по себе это не тема моего сегодняшнего разговора. Я еще меньше остановлюсь на аргументах св. Фомы, знаменитых "пяти доказательствах", которые попадают во вторую группу. Все они начинаются с существования мира, в котором они обнаруживают следы Создателя.
Отмечу в этой связи только два из этих аргументов. Один из них, так называемое доказательство от контингентности, начинается с того, что не только вещи и события этого мира, но и законы природы не обладают никакой внутренней необходимостью; все в них может отличаться от того, что реально есть. Но случайное может существовать только на фоне необходимого. Должна быть причина того, что существует, если наша мысль хочет избежать краха. Но то, что существует на основании его собственной внутренней необходимости - это то, что мы называем Богом. Другое доказательство было самым популярным в течение целых эпох. Оно исходит из бесспорного существования упорядоченных процессов, например, таких, как рост растений и животных. Эти процессы понятны только со стороны. Мы можем понять полет птиц в Африку зимой, только если мы знаем, что они находят там пропитание. Но, по словам Фомы, сами птицы этого не знают, и тем более растения не знают программу, которая поддерживает их рост. Цель не в направлении стрелы как таковом, а в уме лучника. Таким образом, для того, чтобы понять процессы природы, которые представляются упорядоченными с некой целью, следует предположить "лучника", то есть Творца, Который внедрил в вещи ориентацию на то, что для них хорошо, потому что только так можно понять, каким образом цель может "задним числом" произвести эффект и установить координацию процессов, причин и следствий, также при том, что процесс предполагает осознание цели.
Первый удар по этому доказательству существования Бога был нанесен Кантом с его тезисом, что наш теоретический разум и все его устройство и категории - это инструменты, которые подходят только для упорядочения данных чувственного опыта. И в этом контексте идея Бога тоже играет систематизирующую роль. Но есть аргумент Юма, который относится к теоретическому разуму: "Мы никогда ни на один шаг не дальше самих себя". Разум не позволяет нам сказать что-то о самой реальности, и это не позволяет нам говорить о Боге, тем более что Он больше чем идея. Только практический разум и опыт совести позволяет - а на самом деле, обязывает нас - принять существование Бытия, соединяющего две безусловности, воли и добра, и убедиться в том, что в противном случае наличие доброй воли в мире приводит к абсурду. "Я должен ограничить знание, чтобы освободить место для веры", пишет Кант. Но тогда Гегель жалуется, что Кант слишком ограничил мышление в понятиях, то есть мышление современной науки, для которой, как я уже пытался показать, Бог не может быть простым объектом.
Ницше был тем, кто попытался нанести всем этим соображениям смертельный удар, коренным образом пересмотрев предпосылки, которые лежат в основе всех традиционных доказательств существования Бога. Французский философ Мишель Фуко сформулировал наиболее лаконично то, что впервые пришло на ум Ницше: "Мы не имеем права думать, что мир развернут к нам лицом, так что мы можем читать в нем". Тем, что Ницше коренным образом поставил под сомнение, была способность разума вообще мыслить истину, как и само существование такой вещи, как истина. Эти мысли имели для него специфически богословскую предпосылку - а именно, существование Бога. Только если Бог существует, есть нечто иное, чем набор субъективных образов мира, есть нечто вроде "вещей в себе", о которых говорил Кант - то есть вещей, как их видит Бог. Если представить себе, что Бога нет, то нет и никакой истины за пределами нашей субъективной перспективы. Ницше говорит о вере Платона, которая является также верой христиан, а именно, о вере, что Бог есть истина и что истина Божественна. Все доказательства существования Бога, таким образом, по Ницше, зависят от того, что логики называют petitio principii. Эти доказательства предполагают то, что именно они намерены доказать - то есть бытие Бога.
Можно ли так думать? На теоретическом уровне это безусловно неверно. Фома Аквинский, например, никогда явно не предполагает ни один тезис о логической структуре мира и разума, когда допускает способность своих пяти тезисов выявить истину. Тем не менее он предполагает эти вещи неявно. Дело в том, что эти предпосылки, в конце концов, имеют свою основу в Самом Боге, и это для него онтологически ясно, хотя это и не входит в комплекс его теоретических эпистемологических размышлений. Когда встает вопрос о законности первопринципов и функций нашего мышления, Фома просто рассуждает, как Аристотель - совершая доказательство от противного или редукцию к абсурду. Тот, кто отрицает способность разума постичь истину, тот, кто отрицает действительность принципа противоречия, теряет способность говорить о чем бы то ни было. Действительно, даже тезис, что нет никакой истины, предполагает по меньшей мере истинность самого этого утверждения. В противном случае мы в конечном итоге придем к полному абсурду. Но вот где Ницше вводит свое возражение: в конце концов, откуда известно, что мы не живем среди абсурда? Возможно, мы путаемся в противоречиях, думая, что это не так, но на самом деле так оно и есть. Сомнения разума в самом себе невозможно сформулировать логически последовательным образом. Мы должны научиться жить без истины. Когда Просвещение достигает своей цели, оно подрывает само себя, ибо, как пишет Ницше, "мы подорвали себя, исчерпав дух XIX века, который до сих пор живет христианской верой, как и верой Платона, что Бог истинен, а истина Божественна". Если Просвещение уничтожает само себя, результат называется нигилизмом. В видении Ницше, однако, это создает открытое пространство, необходимое для нового мифа. Но, конечно же, это также то, что человек не может в конечном счете, сформулировать, потому что об этом, а в конечном счете ни о чем нельзя сказать, что это правда. В таком случае остается только один вопрос: с чем человеку легче всего жить.
Хорошо известен анекдот о словах: "Бог умер. Ницше", к которым шутник приписал: "Ницше умер. Бог". Но кое-что от Ницше осталось. Осталось его возмущение против банального нигилизма общества развлечений и точное и отчаянное осознание того, что это означает на самом деле - сказать, что Бог не существует. И также осталось теоретическое понимание неразрывной внутренней связи между верой в существование Бога и понятием истины, а также способностью человека познать ее. Эти две вещи связаны также друг с другом. Если мысль о том, что жизнь абсурдна, уже возникла, то простое теоретическое или гносеологическое приведение к абсурду уже не является достаточным ее опровержением. Мы больше не можем основывать доказательства существования Бога на простом убеждении в способности человека воспринять истину, ибо в этой предпосылке мы можем быть уверены, только если мы предполагаем существование Бога. Таким образом, не может существовать одного без другого. Мы не знаем, кто мы есть, пока мы не знаем, Кто есть Бог, но мы не можем знать ничего о Боге, если мы не воспринимаем след Бога в нас самих, ибо мы как личности - существа ограниченные, но до некоторой степени свободные и способные познавать истину.
Следом Бога в мире - и это мы должны принять сегодня за отправную точку - является человек; это мы сами. Но этот след имеет ту Особенность, что он идентичен с его открывателем, и, таким образом, не существует независимо от него. Если мы, как жертвы "научности", больше не верим самим себе в вопросе, что мы есть и кто мы такие, если мы позволяем убедить нас, что мы просто машины для распространения наших генов, если мы воспринимаем наш разум как не более чем продукт эволюционной адаптации, который не имеет никакого отношения к истине, и если внутренние противоречия этих претензий не пугают нас, то мы не можем ожидать, что кто-то сможет убедить нас в существовании Бога. Ибо если, как мы сказали, след Бога - это прежде всего мы сами, то с другой стороны, хотим мы того или нет, Бог прекрасно существует независимо от нас и от того, признаем мы Его или нет, и будем ли мы Ему благодарны. В конце концов, только мы сами можем решить для себя, существует ли что-то вне нас вообще.
Понятие образа Божия в человеке, которое часто используется только в качестве назидательной метафоры, приобретает поэтому неожиданно точный смысл. Иметь в себе образ Божий означает быть способным воспринимать истину. В этом контексте любовь есть не что иное, как правда всей действительности. Любовь на самом деле предполагает существование Другого. Кроме того, в Новом Завете нет концепции, имеющей более важное значение для его восприятия, чем понятие истины. "Для того Я пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине". Христос отвечает на вопрос Пилата, является ли Он Царем. Ответ Пилата говорит сегодня многое: "Что есть истина?". Личность человека стоит или падает вместе с его способностью понять истину. Этот вопрос сегодня нередко занимает биологов, эволюционных теоретиков или неврологов. Я не могу войти сейчас в ту дискуссию, которая вокруг него разразилась. Я меньше всего хотел бы также настаивать на чисто духовном понимании человека, которое так критикуется сегодня натурализмом. Для натурализма, однако, знание - это не то, что он ценит больше всего. Знание не говорит нам о том, что мы есть; скорее оно является адаптационной стратегией выживания в окружающей среде. Но что мы можем в таком случае знать, если на самом деле мы ничего не знаем? Если человек полностью естествен, если он целиком природное существо, возникшее из дочеловеческих форм жизни, то это дает понимание человеком самого себя совершенно иное, чем там, где признается, что природа создана Богом и происхождение человека соотносится с Божиим намерением. Чтобы признать это, даже не требуется отрицать эволюцию по Дарвину или понимать развитие жизни как чисто телеологический процесс, отвергая всякую роль случайности как генератора новизны в этом развитии. Именно в научной перспективе очевидно, что то, что происходит вроде бы случайно, может иметь за собой Божие намерение, упорядочивающее весь процесс и двигающее его к определенной цели. Бог вполне может работать через видимые случайности и статистические механизмы в законах природы. Но если биологи пытаются объяснить случайностью то, чему не видят иного объяснения, то вера в Бога означает, что появление нового имеет имя, которое в конечном итоге не позволит свести новое к старому - а именно, творение. Придание человеку способности познать истину тоже может быть понято только как творение.
Я хотел бы уточнить, наконец, что я имею в виду, говоря, что истина предполагает бытие Бога, с помощью последнего примера - доказательства бытия Бога, основанного на грамматике, то есть аргумента, на который особенно нападает Ницше. Futurum exactum - это феномен, который для нас обязательно связан с присутствием. Мы можем сказать о чем-то, что явлено теперь, имея в виду также, что это раскроется в будущем. В этом смысле всякая истина является вечной. Если сегодня, 6 декабря 2004 года, мы собрались в Высшей школе философии в Мюнхене на эту лекцию, то это совершается не только в этот вечер, это уже всегда будет так. Если мы здесь сегодня, то завтра мы были здесь. присутствие всегда остается актуальным, хотя в будущем оно станет прошлым. Но что это за актуальность? Человек может сказать: это реально в следах, оставленных в результате причинного воздействия. Но эти следы становятся все слабее и слабее, и однажды придется напомнить, что они такое. В той степени, в какой мы помним прошлые события, мы не затруднимся ответить на вопрос о способе их бытия. Они имеют свою реальность именно в нашем воспоминании. Но однажды память приходит к концу. Наступит время, когда на земле больше не будет людей, и в конечном итоге сама земля исчезнет. Поскольку настоящее всегда принадлежит прошлому, которое уходит все дальше, мы также должны сказать: если прошлое исчезает, то исчезает и наше настоящее и присутствие, и поэтому futurum exactum также теряет смысл. Но именно этого мы не в состоянии помыслить! Сама мысль, что в отдаленном будущем больше не будет верно, что сегодня мы собрались вместе - это нонсенс, который не может даже рассматриваться. Если бывшее может однажды стать небывшим, то мы на самом деле не существуем также здесь и сейчас, как последовательно утверждает буддизм. Если реальность, некогда присутствовавшая, в какой-то момент исчезает, то на самом деле она не очень реальна. Тот, кто отвергает futurum exactum, отвергает дар. Но опять же: разве не то же самое, что делает реальностью прошлое, способно сделать вечной всякую истину? Единственным ответом может быть: мы должны думать о состоянии, в котором все, что происходит, будет принято как абсолютное сознание. Тогда не будет ни невысказанного слова, ни безутешной боли, ни непережитой радости. То, что произошло, может быть прощено, но бывшее не может стать небывшим. Но если есть такая вещь, как реальность, то futurum exactum неизбежен, а с ним и постулат реальности Бога. Ницше писал: "Я опасаюсь, что мы не свободны от Бога, потому что мы все еще верим в грамматику. Но мы не можем перестать верить в грамматику. Даже сам Ницше мог писать то, что он писал, только потому, что правила грамматики все еще существуют.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn