Как, наверное, каждый по-настоящему великий человек, Бакунин оставил после себя загадку, которую мы сегодня пытаемся разгадать. Не только для того, чтобы лучше увидеть его личность и его жизнь, но и для того, чтобы лучше понять самих себя, прикоснувшись к неким тайникам собственной нашей истории. Это значит – лучше осознать то, что с нами происходит сегодня. Великий человек – это не только загадка, это миф из числа тех, которыми созидается история. Геракл в Греции, Моисей в истории еврейства, Жанна д’Арк в истории Франции… А у нас в 2014 году совпали юбилеи М.В. Лермонтова и М.А. Бакунина. Почему-то мне кажется, что это символично, хотя наш великий поэт в памяти потомков далеко заслонил революционера-анархиста, так что о последнем никто, кажется и не вспомнил, но скажем «по-твардовски»: «всё же, всё же, всё же»… Поэт романтик пророчески написал:
Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
Второй юбиляр всю сознательную жизнь только что и делал, что приближал этот «чёрный год». Не случайно ведь сложилось мнение, что юбилеи Лермонтова для России означают великие потрясения: 1914, 1941, 1964, 1991, 2014… Как будто Бакунин подглядывал издалека за своим одногодком. Впрочем, поэтом он не был, хотя его отец писал стихи, а в перестроечное время их даже издали отдельным сборником. Зато всё бытие великого анархиста – не что иное как своего рода поэма или трагедия буквально во плоти.
Литераторы серебряного века не раз писали о том, что следует сделать искусством саму свою жизнь, а некоторые в этом даже преуспели: А.Добролюбов, В. Брюсов, Н.Гумилёв… Хотя Бакунин такую цель перед собой не ставил, но результат, тем не менее, получился потрясающий: участие во всех современных ему революциях и мятежах, тюрьмы, два смертных приговора, ссылка, дерзкий побег, тайные интриги и масонские заговоры, переписка и дружба ( а то и вражда) с самыми выдающимися деятелями эпохи ( среди них Герцен, Вагнер, Маркс, Гарибальди), сенсационные разоблачения и многочисленные скандалы – и многое, многое другое, чего хватило бы на десяток жизней и художественных произведений. Не случайно, конечно, он стал прототипом тургеневского Рудина ( а отчасти и Базарова), главным героем «Былого и дум» Герцена и пьесы «Романтики» Д. Мережковского. Многие находят в нём сходство с Зигфридом из «Кольца Нибелунга» Вагнера, да и сам композитор не отрицал этого: первые части партитуры будущего оперного цикла складывались именно во время их близкого общения в период Дрезденского восстания 1848-49 гг. Тогда и революционер и будущий великий композитор сражались рука об руку во имя освобождения народов – от «златой цепи», «златого кольца чёрных сил», злых карликов Нибелунгов…
Вставить фото Бакунина
«Бакунин – одно из замечательных распутий русской жизни. Кажется, только она одна способна огорашивать мир такими произведениями»,– так подвёл итоги жизни революционера-анархиста Александр Блок в памятной статье, посвящённой 30-летию со дня его смерти. И там же он писал: «Сидела в нём какая-то пьяная бесшабашность русских кабаков… Только гениальный забулдыга мог так шутить и играть с огнём… Займём огня у Бакунина! Только в огне расплавится скорбь, только молнией разрешится буря: "Воздух полон, чреват бурями! И потому мы зовём наших ослеплённых братьев: покайтеся, покайтеся, царство божье близко!"». Последняя фраза, которую цитирует Блок, принадлежит самому Бакунину ( из статьи «О реакции в Германии»). А ведь говорят, да и не без оснований, что Бакунин – атеист. Но это был человек, религиозно исповедующий «атеизм», как другие молятся своим богам. Это был русский дионисиец, поклоняющийся «атеистическому» Дионису. Мудро сказал об этом уже после большевистской революции М. Волошин: «…Бакунин
Наш истый лик отобразил вполне.
В анархии — всё творчество России:
Европа шла культурою огня, А мы в себе несём культуру взрыва».
Как точно! Бакунин, прежде всего невероятное и блистательное явление русской натуры. Несмотря на свой «интернационализм», он глубоко национален. Уже один его внешний облик поражал современников – богатырь огромного роста, невероятной физической силы и внутренней мощи. Он больше всего напоминал классического былинного богатыря из числа тех, кого так любил изображать на своих картинах Васнецов. И при этом – литератор, философ, знаток многих иностранных языков, блестящий оратор и публицист, человек невероятной энергии, неистового темперамента, можно сказать, блистательный авантюрист, а вернее – фанатик борьбы за свободу, буквально завораживающий всех, кто общался с ним.
Он поистине обладал даром великого религиозного реформатора, готового, не задумываясь, умереть за свою веру, да, впрочем, он сам себя таковым и рассматривал, с той разницей, что этой верой для него было учение об освобождении человеческой личности.
Именно эти качества прежде всего выделял в нём А.И. Герцен, знавший его на протяжении нескольких десятилетий. Герцен посвятил своему другу не только несколько отдельных статей, но и многочисленные главы в «Былом и думах». Вот некоторые характеристики Бакунина, данные Герценом:
«Этот человек рождён быть миссионером, пропагандистом, священнослужителем» ( из статьи «Михаил Бакунин», 1851 г.). И там же: «Монах воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание христианства, приближение страшного суда над этим феодальным и буржуазным миром».
Герцен делает вывод: «Он напоминает нам прозелитов первых веков христианства или, ещё больше, тех неутомимо деятельных людей эпохи возрождения наук, которые, как Кардан, Бруно, Пьер Раме (французский гугенот, протестант и логик – Г.М.), переходили из страны в страну, распространяя свои идеи, поучая, убеждая, борясь с предрассудками, рискуя жизнью ради свободы слова, – этих всюду гонимых и преследуемых людей, которые после долгих лишений самоотверженной жизни не знали, где преклонить голову, если смерть не приходила к ним на помощь, – смерть на костре или в мрачной тюрьме». Как раз во время написания этой статьи Бакунин находился в одной из тюрем Австро-Венгрии, где в течение почти семи месяцев был прикован железной цепью за руку и ногу к стене – хороший урок теперешним ревнителям демократии. Такого не было даже в российских тюрьмах того времени.
***
Мы ещё не раз вернёмся к разным характеристикам личности и деятельности Бакунина, но прежде нужно задать один очень важный вопрос: чем близок нам, сегодняшним, этот человек? Не остался ли он, несмотря на всю свою потрясающую колоритность, всё-таки героем своего времени? Были красные революции, а теперь оранжевые… Как-то всё поблёкло. Один «красный» поэт писал: «Утихомирились бури революционных лон» и не только
« Подернулась тиной советская мешанина», но и вообще эта «мешанина» прекратила своё существование. Что же тут думать о революции? Есть смысл задуматься о ценах на курортах в Куршавеле и на новые джипы и порше.
А всё же что-то где-то свербит. Ой, как надо задуматься о ключевом, в том числе – и в первую очередь для Бакунина – понятии свободы. О проблеме человеческой свободы, которая, увы, за все прошедшие 200 лет со дня рождения этого человека не только не стала разрешённой или хотя бы разрешимой, но и вообще оказалась загнанной в тупик. А выхода оттуда не видно, несмотря на все выкрики о «суверенной демократии», «народовластии» и т.д. Тут дело вовсе не в том, что свобода официально вроде бы признаётся основополагающей ценностью во всём мире. Мы говорим о понятиях, прежде всего, свободы слова, свободы собраний, свободы совести (это термин надо понимать, прежде всего, как свободу выбора веры и миросозерцания). Беда современной цивилизации в том, что лукавые термины «толерантность» и «политкорректность», вроде бы защищающие свободу, на деле призваны её умертвить. Говорят о свободе слова. А стоит показать банан высокопоставленному выходцу из Африки по примеру Ирины Родниной… Тут даже слов не найти, одно молчание.
Понятие свободы из сферы внутреннего мироощущения переместилось в разряд влияния полицейской диктатуры: что тебе разрешено, на то ты и «имеешь право». В этой клетке – аквариуме, ты и «свободен». В современном обществе свобода утратила свой сакральный смысл, свою религиозно-профетическую. пророческую сущность, будучи просто-напросто подменена грубыми представлениями истэблишмента, как например: «свобода потребления» или свобода рыночной торговли.
***
Здесь, как ни странно, самыми активными поборниками представления свободы, близкими Бакунину, стали многие русские символисты, которым, конечно, учение о классовой борьбе и социальной справедливости было абсолютно чуждо.
Классический «философ свободы» Н.А. Бердяев писал чётко и определённо: «Россия – самая безгосударсивенная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый апокалиптический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты – все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм – явление русского духа, он по-разному был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым. Славянофилы и Достоевский – такие же в сущности анархисты, как и Михаил Бакунин или Кропоткин. (…) Русская интеллигенция, хотя и заражённая поверхностными позитивитическими идеями, была чисто русской в своей безгосударственности. В лучшей, героической своей части она стремилась к абсолютной свободе и правде, не вместимой ни в какую государственность». ( Из кн. «Философия свободы» 1911 г.).
Бакунин – предшественник Бердяева? Такая постановка вопроса может показаться парадоксальной или вообще абсурдной. Однако вспомним учение о «мистическом анархизме» Г. Чулкова, сторонниками которого были символисты Вяч. Иванов и А. Блок.
ВСТАВИТЬ ФОТО ЧУЛКОВА
http://www.proza.ru/pics/2010/08/16/1410.jpg
Центральной задачей мистического анархизма Чулков считал утверждение индивидуализма, то есть личностного начала – в противовес массовому сознанию, что должно привести к общественному самосознанию, свободному от государственной власти. А «массовой культурой» наше общество наелось уже до рвоты.
Что же такое «мистический анархизм»? Это учение было одним из проявлений символизма, но в социальном плане. Как французские, так – по началу – и русские символисты (начиная как от С. Малларме и П. Верлена, так и В. Брюсова и К. Бальмонта) свои литературные устремления никогда не связывали с политикой. Мережковские, а вслед за ними и Чулков, как их ближайший сотрудник, начали поворот в сторону борьбы с существовавшим тогда царским режимом. Иногда оппозиционные настроения выражались в форме либеральных высказываний и демонстраций, а иногда оборачивались активными революционными выступлениями. Сам Чулков стоял на крайне левом фланге.
Но следует заметить, что реальный анархизм и анархизм «мистический», как его понимал его создатель, далеко не были тождественны друг другу. Видный анархист и теоретик анархизма уже после бакунинского периода А.А. Боровой (1875-1935 г.) в книге «Анархизм» (1918) так определял сущность анархизма:
«Анархизм есть апофеоз личного начала. Анархизм говорит о конечном освобождении личности. Анархизм отрицает все формы власти, все формы принуждения, все формы внешнего обязывания личности. (…) Прежде всего – отрицание власти, принудительной санкции во всех её формах, а следовательно, всякой организации, построенной на началах – централизации и представительства. Отсюда и отрицание права и государства со всеми его органами. (…) Анархист не может терпеть умаления своей свободы, от кого бы оно ни исходило – от власти абсолютного монарха, или от диктатуры пролетариата» («Анархизм», фототипическое переиздание М., 2007, с. 13, 19, 167).
В число анархистов А.Боровой включал М Штирнера, Ницше, Бакунина, Прудона, Льва Толстого и даже некоторых социалистов, например Луи Блана, но сам себя считал последователем П.А. Кропоткина. Ограничивался ли анархизм только социальными и нравственными требованиями? Этот вопрос ещё нуждается в дополнительных уточнениях, поскольку сами основатели анархизма, как поначалу социально-политического движения (М. Штирнер, М.А. Бакунин, П.-Ж. Прудон), отчётливо видели в нём религиозно-философское начало, а тем более это относится к Л. Толстому. Но это была особая, нехристианская религия – по сути возрождение язычества на новой основе.
К тому же известно, что, по крайней мере, Бакунин был членом и участником масонского движения. И это не вызывало никаких недоумений у его соратников по революционной борьбе. В 1845 году он получил посвящение в члены масонской ложи «Социальный прогресс» Великого Востока Италии, а 3 апреля 1865 года ему был вручен патент на 32-ю степень Древнего и Принятого Шотландского Устава от великой консистории Великого Востока Италии. К тому же Бакунин был автором «Современного катехизиса франкмасонства», в котором обосновывал революционную суть вольных каменщиков (сведения из книги: А.И. Серков «История русского масонства 1845-1945» СПб,1997). В 1850-х годах также был принят в масоны друг и единомышленник А.И. Герцена Н. Огарёв. Анархистов часто упрекали в индивидуализме, и это не лишено оснований, однако тот же Герцен в своё время заметил: «Всего менее эгоизма у рабов», поскольку раб, являясь членом жёсткой государственной структуры, или не может приобрести или утрачивает свою человеческую индивидуальность (ср. у Чернышевского о России того времени: «Сверху донизу все рабы».). Судя по всему, Чулков не знал об оккультных и масонских истоках и связях в кругах революционеров-анархистов. Во всяком случае, он об этом явно не говорил.
В 1917 году он написал книгу «Михаил Бакунин и бунтари 1917 года», где, можно сказать, последний раз в своей жизни сказал «нет» большевистскому перевороту, по крайней мере, в печати. Однако преследования анархистов со стороны большевистского режима не заставили себя долго ждать, и, само собой разумеется, они начались в Москве сразу после переезда туда советского правительства, вслед за которым переехала и ВЧК во главе с Дзержинским. В январе 1918 года был создан «Совет Московской федерации анархистских групп», при котором существовала вооружённая боевая организация «Чёрная гвардия». Это придало анархистам определённый легальный статус. Но большевикам необходимо было провести определённую «зачистку» территории для обеспечения безопасности ленинского режима. Начиная с 12 апреля 1918 года, в Москве и во многих городах России были произведены сотни арестов и десятки расстрелов руководителей анархистских организаций.
Чтобы отметить их влияние, констатируем факт, что такие города как Витебск и Курск некоторое время целиком находились под контролем анархистов. Массовыми расстрелами руководил Н.И. Подвойский. Ответные акции не замедлили последовать. Анархисты (по некоторым сведениям, возглавляемые знаменитым матросом Железняковым, известным по песне как «матрос- партизан Железняк») организовали крушение поезда Высшей военной инспекции, в котором ехал Подвойский. Тот чудом остался жив. Основная масса анархистов была вынуждена переместиться на юг России, где через некоторое время возникло движение Н.И. Махно.
Расправа с анархистами сразу же насторожила оппозиционные партии, не вошедшие в советское правительство, которые справедливо усмотрели в ней начало грядущих политических репрессий.
Таким образом, «мистический анархизм», хотя и косвенно, но соприкоснулся с деятельностью реальных анархистов, и Георгий Чулков должен был как-то определить своё место в этом процессе. Как сторонник революции он оказался на стороне советской власти (так же как Блок, А.Белый, В. Брюсов), но как анархист в душе, конечно. не мог сочувствовать установившемуся в конце концов режиму.
В кругу символистов того времени непререкаемыми авторитетами, однако, были не Бакунин и его последователи, а Ф. Ницше, А. Шопенгауэр, – а на русской почве, конечно, Вл. Соловьёв. Их мысли рассматривались и оценивались по-разному, но главным было то, что мыслители этого круга как бы гарантировали своей судьбой и творчеством право на свободу. Это отличало их в положительном смысле от наставников «православного миросозерцания». В связи с этим Чулков писал, что наибольшим анархистом приходится считать Ницше – по уровню отрицания всех норм: и социальных, и моральных, и религиозных. Эти мысли были центральными в книге «О мистическом анархизме». Смысл этого понятия его создатель определял так: мистический анархизм – это то же самое, что и мистический национализм. Россия, подвергшаяся международной политической и оккультной атаке, являет собой смысл светлых и богоявленных начал. Главное: утверждение индивидуализма, который должен как бы привести не только к общественности, но к свободной от государственного режима демократии.
Сам автор говорил словами своего предшественника об этом в той же книге совершенно ясно: «Я стремлюсь к организации общества и коллективной собственности снизу вверх посредством свободного соединения, а не сверху вниз посредством какой-нибудь власти» (М.Бакунин, цит. по кн. «О мистическом анархизме»). Для Чулкова мистический анархизм не являлся чем-то придуманным, как бы внесённым извне. Он был выражением исконной русской сущности. Анархизм для Г. Чулкова и его друзей-символистов был вовсе не таким социально-политическим учением, каким оно представлялось социал-демократам, и особенно большевикам. Как это отмечалось выше, Чулков не знал о том, что родоначальник анархизма М. Бакунин, хотя и был далёк от «мистического анархизма», но был связан с масонскими учениями. Эта тема лишь намёком затрагивалась в исследованиях советских политологов, которые излагали официальную точку зрения о том, что Бакунин, как и Маркс, являлись будто бы не более чем социальными реформаторами. И тот, и другой были религиозными мыслителями, что особенно ясно именно сегодня.
« Под мистическим анархизмом я разумею, – писал он, – учение о путях последнего освобождения, которое заключает в себе последнее утверждение личности в начале абсолютном», т.е. в вере и истине.
Цитируем из той же книги: «Если Бакунин не принимал Бога, пользуясь формулой “Dieu est donc l' homme est esclsve” ( если есть бог, то человек раб, фр.), то Достоевский не принимал Божьего мира. ( …)
Итак, принимаю Бога и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость Его… – говорит Иван Карамазов. “Я не Бога не принимаю, – поясняет он далее – я мира Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять”. И ещё далее:
“ Не Бога я не принимаю, а только билет Ему почтительнейше возвращаю ” .
“Это бунт.”, – тихо и потупившись отвечает Алёша на мятежные речи брата».
А для Г.Ч. мятежность, бунт были не только основополагающей частью общественного движения, но и структурной основой собственной личности: «Достоевский, гениальный Достоевский, не сумел выйти на истинный путь последнего утверждения личности, сам он постыдно склонил голову перед лицом эмпирической государственности, перед мёртвым ликом православной церкви, но, тем не менее, именно он раскрыл мистическо-анархическую идею “неприятия мира”». Вот его резюме.
В книге «О мистическом анархизме» Г. Чулков достаточно критически писал о «непримиримости психологии исторического христианства с любовью к жизни», противопоставляя первое последнему. Уже из этих слов ясно видно, что мистический анархизм, а вместе с ним и вера в позитивную цель революции, в «музыку революции» для автора была верой поистине религиозной, но напрямую с христианством не связанной. И там же он сопоставляет свои взгляды с «оправданием плоти» у В.В. Розанова: «… несколько угловатая, но смелая постановка этой проблемы у В.В. Розанова должна быть рассматриваема как желанный выход из православного тупика.
Правда, прозрения Розанова затемняются постоянно его бесчисленными отступлениями, однако иные страницы его писаний пылают подлинным мистическим огнём, и при этом свете воочию видишь святую первооснову земли, кощунственно поруганную “спиритуалистами”, которые не понимали песен Соломона и никогда не знали религиозной влюблённости».
эта мысль дополняется другой: «Во всех случаях мистического опыта – и в искусстве, и в оргиастических служениях – момент пола имеет роковое значение. Эта истина, раскрытая уже давно, обнаруживается до полной очевидности Вяч. Ивановым в эллинской религии страдающего Бога». И вывод: «Борьба с догматизмом в религии, философии, морали и политике – вот лозунг мистического анархизма» (там же). И эта борьба должна будет привести к мистическому преображению личности, обретению этой личностью мистического опыта, который поведёт её по путям свободы.
Вот почему, по мысли Чулкова, «мистический анархизм, чуждый аскетизму, всегда трагичен, и в нём преображаемся мы чрез страдания, чрез жертву.
Правда, эти страдания и эта жертва решительно не связаны с покорной и бессильной психологией раба: напротив, момент богоборчества выявляется здесь с великой силой. В этом богоборчестве и одновременно богопризнании и раскрывается глубочайший, мистический трагизм личности».
Не нужно подыскивать отдалённые исторические параллели, чтобы убедиться, что суждения такого рода имеют прямую основу, как в теософии и оккультизме, так и в отдельных тезисах масонской доктрины. Эти мысли с разными оттенками разделялись тогда так или иначе всеми символистами. Символисты склонны были рассматривать себя в качестве революционеров духа, стремящихся к мистическому возрождению как подлинной цели искусства. Об этом отчётливо говорится и в книге «О мистическом анархизме»: «”Высшее блаженство, поистине, заключается в том, чтобы утвердить своё мистическое я ” – вот заповедь нашего времени». Эта «заповедь» в дальнейшем разъясняется следующим образом: «”Да будет воля Твоя”– так говорит наша эмпирическая личность нашему изначальному я, которое утверждает себя в общественности и далее – в мире как становящееся божество. Мы являемся богоборцами, пока мы не ведаем, что абсолютное и наше мистическое я есть одно и то же вечное начало, пока мы не сознаём своей божественной воли и своей извечной жертвы».
Чулков, по крайней мере в этой книге, до конца был убеждён в том, что «мы должны превратить нашу жизнь в неустанную борьбу с властью. Наша непримиримость обусловлена сознанием нашего единства с Премудростью. Всякое механическое начало в истории и в космосе нам равно ненавистно, будет ли оно проявляться как «государство», – или как «социальный порядок», – или как «законы природы». Мы можем быть «политиками», но только в обратном смысле, т.е. мы должны участвовать в политической жизни, поскольку она динамична и революционна, постольку она разрушает государственные нормы (…)». В этих словах уже немало от горьковского «Буревестника». Ь Горький тоже был ницшеантом, а значит, по мысли Чулкова, в чём-то мистическим анархистом.
Отчасти эти мысли возникают и в последующих работах Чулкова, но следует отметить, что в дальнейшем он всё более солидаризируется с позицией Вяч. Иванова о теургической сущности искусства, вслед за ним говоря о том, что и социальный бунт, и общественная борьба в целом становятся формами жизнетворчества, как бы творческими актами не то, чтобы искусства, но чем-то более высоким отчасти – явлениями теургическими. Заметим, что буквальный перевод слова теургия означает, собственно говоря, «богостроительство», то есть то, в чём обвиняли большевики М.Горького, А.Богданова, А. Луначарского…
«Теургическое значение общественная борьба приобретает только в том случае, если она дионисична. Надо прислушаться к ритму данной эпохи, чтобы определить её характер в отношении к началу дионисиазма. И Ницше точно говорит: “В музыке данного народа увековечивается его оргиастические волнения”. Величайшие музыкальные произведения нового времени – почти весь Бетховен и «Кольцо Нибелунгов» (так в тексте – Г.М.) Вагнера – отражают в себе религиозные моменты революционного подъёма» («Покрывало Изиды», 1909).
Любопытно сопоставить это суждение с историческим фактом из биографии М.Бакунина. Во время революции 1848-49 годов он постоянно пророчествовал о том, что Европа погибнет в пламени мятежа. Однако в 1849 году он услышал в Лейпциге 9-ую симфонию Бетховена в дирижёрском исполнении Вагнера и заявил, что это произведение заслуживает того, чтобы оно уцелело в мировом пожаре.
Вставить фото ЗИГФРИДА
http://www.art-catalog.ru/data_picture_new_2013/12/5868.jpg Подпись
Б.М. Кустодиев Артист Мариинского театра И.В. Ершов в роли Зигфрида.
Однако в том же сборнике «О мистическом анархизме» Чулков писал: «Бакунин начал борьбу с идеей государства, но, не имея никакого внутреннего опыта, ничего не мог предложить новому обществу и в конечном счёте является прямым насильником с опустошённою душой». И там же: «Кажется удивительным и неправдоподобным, что такие мыслители, как Лев Толстой и Михаил Бакунин, могли пройти мимо Музыки (…), не заметив нового плана жизни, который является новым путём к желанному безвластию». А ведь и тот и другой музыку любили страстно. Толстой у себя в имении организовывал многочисленные выступления крупнейших исполнителей, а Бакунин был постоянным посетителем концертов в европейских оперных театрах.
***
Ещё более ясное представление о русском, в том числе и «мистическом» анархизме и о его экзистенциальной сущности даёт длившееся десятилетиями противостояние М.Бакунина с теоретиком «научного коммунизма» К. Марксом. Эта поистине детективная история многое разъясняет в истории последних ста – ста пятидесяти лет.
В 1840 году Бакунин покинул Россию, вроде бы для продолжения образования в Германии. Однако вскоре он пришёл к выводу, что оставил свою родину, как ему тогда казалось, навсегда. Обосновавшись поначалу в Берлине, он продолжал изучение истории и философии и вскоре познакомился с К. Марксом. Сам Бакунин пишет об этом так: « Я встретил его впервые в Париже в 1844 году. Я был уже эмигрантом. Мы сошлись довольно близко. Он тогда был гораздо более крайний, чем я, да и теперь он, если не более крайний, то несравненно учёнее меня. (…) Однако полной близости между нами не было никогда. Наши темпераменты не подходили друг к другу. Он называл меня сентиментальным идеалистом – и был прав; я называл его вероломным, коварным и тщеславным человеком – и тоже был прав».
Дальше – больше. Личная вначале неприязнь быстро переросла во вражду. Подробно об этом Бакунин рассказал в публицистически-мемуарном очерке «Мои личные отношения с Марксом» (1871 г.). В дальнейшем цитируется по изданию: Материалы для биографии М.Бакунина. Бакунин в первом Интернационале. Т.3, М. 1928 г.
«Он (Маркс – Г.М.) был редактором выходящей в Кёльне "Новой Рейнской Газеты". В одном из номеров этой газеты я нашёл корреспонденцию из Парижа, в которой было сказано, что г-жа Жорж-Занд, с которой я некогда был знаком, по слухам кому-то сказала, что необходимо "остерегаться Бакунина, так как возможно, что он является чем-то вроде русского агента» (с.302).
Бакунин пишет, что он отправил письмо лично Жорж-Занд, в котором выразил с удивление, откуда взялись подобные измышления. Знаменитая писательница тут же ответила опровержением, отправленным лично Марксу. Дальнейший результат этой гнусной публикации таков: «Спустя несколько месяцев, я встретил его (Маркса – Г.М.) в Берлине. Общие друзья заставили нас обняться. А затем, во время полу-шутливого, полу-серьёзного разговора, Маркс сказал мне:" знаешь ли ты, что я теперь стою во главе столь хорошо дисциплинированного тайного коммунистического общества, что стоит мне сказать одному из его членов: иди убей Бакунина, и он тебя убьёт". – Я ответил, что в том случае, если у (его) тайного общества нет другого дела, кроме убийства людей, не угодных Марксу, оно может быть только обществом прислужников или смешных хвастунишек.
После этого разговора (август 1848) мы не видались до 1864 г.» (с. 303).
Для современного читателя такой разговор может показаться несколько удивительным. На памяти Дантес и Пушкин, Лермонтов и Мартынов… Дуэль что ли? Бакунин в сравнении с Марксом был богатырём – дал бы ему, как у нас принято говорить, «по морде», да и всё бы кончилось – русский революционер против немецкого еврея. А почему-то дело повернулось иначе. То ли это проблема европейской «культуры», то ли анархизм не дошёл ещё до понимания внутренней сути назревавших конфликтов.и на
Но была у Бакунина всё же и довольно ясная социальная программа. Она базировалась не только на критике «государства», но и на разоблачении «бонапартизма». Под бонапартизмом тогда подразумевался государственный режим, установленный в период правления Наполеона III в период 1850-60-х годов. Этому посвящена малоизвестная статья Бакунина «Коррупция – О Маккиавелли – Развитие государственности». Вставить его фото.
Луи Бонапарт – племянник Наполеона, которого Маркс тоже не очень любил,– захватил власть во Франции с помощью еврейских банкиров, к кругу которых во главе с Ротшильдом был близок и Маркс, хотя последний это отрицал. (Уважаемый читатель, это у вас не вызывает никаких ассоциаций? – Г.М.) Бакунин считал, что для управления прогнившим государством со стороны правителей «есть лишь одно средство, но очень сильное: коррупция, которая, впрочем, изобретена не бонапартизмом, но получена им как историческое наследие». И дальше: «Коррупция стала политическим институтом государств» (с. 61). Много раз сказано о том, что в современном режиме находятся черты разного рода коррупционных структур. Встречаются суждения о компрадорских началах «суверенной демократии». Определённых доказательств всё же не было. Наоборот, сегодняшние государственники призывают нас «не раскачивать лодку», но что же это за лодка, у руля которой сидят основные компрадоры. В своё время в книге «Гоголь и чёрт» Д.С. Мережковский обратил внимание на интересную деталь: куда мчится Русь-тройка, если ею правят Петрушка и Селифан, а сидит в ней Чичиков. Сто лет спустя такая же мысль пришла в голову и Василию Шукшину. Видно таковы уж общие родовые признаки «бонапартизма» и «коммунизма», а также нынешней «суверенной демократии».
Бакунин писал: «Я ненавижу коммунизм, потому что он есть отрицание свободы и потому, что для меня непонятна человечность без свободы. Я не коммунист, потому что коммунизм сосредоточивает и поглощает все силы общества в пользу государства, потому что он неизбежно приводит к сосредоточению собственности в руках государства». ( Цит. : Ю. Стеклов, М.А. Бакунин. М-Л., 1927 г., т. 2 с.405-406).
***
Чтобы глубже понять суть дела, обратимся вновь к сочинениям Бакунина. Вот что он пишет об особенностях личности Маркса:
«1. Прежде всего, он обладает недостатком всех учёных по призванию, он – доктринёр. Он безусловно верит в свои теории и презирает весь мир с высоты этих теорий. Как учёный и умный человек, он, конечно, имеет свою партию, ядро слепо преданных друзей, которые присягают только ему, только его мыслями думают, имеют только его волю, – короче, обожают, молятся на него и развращают его своим обожанием, в чём достигли уже изрядных успехов. – Благодаря этому он вполне серьёзно смотрит на себя, как на папу от социализма (в новом издании 2008 г. этот текст несколько изменён: слово Папа напечатано с большой буквы – Г.М.) или, вернее, коммунизма, потому что он по всем своим теориям авторитарно настроенный коммунист. (…)
2. К этому самообожанию абсолютных его и абсолютистских теорий присоединяется, как естественное следствие, ненависть, которую Маркс питает не только по отношению к буржуазии, но и по отношению ко всем, даже революционным социалистам, ко всем, кто осмеливается возражать ему и следовать отличному от его теорий образу мыслей.
Маркс, – странная черта в столь умном и столь преданном человеке, черта, находящая себе объяснение только в его воспитании немецкого учёного и литератора, и в особенности в его нервозности еврея, – Маркс крайне тщеславен, тщеславен до грязи и бешенства. Если кто-либо имел несчастье, хотя бы самым невинным образом задеть его болезненное, всегда обидчивое и всегда раздражённое тщеславие, Маркс становится непримиримым его врагом; с этого момента он считает все средства дозволенными, и действительно употребляет самые позорные, непозволительные средства, чтобы унизить своего врага в общественном мнении. Он лжёт, измышляет и распространяет грязнейшие поклёпы. (…) Зло кроется в стремлении к власти, в любви к господству, в жажде авторитета, а Маркс глубоко заражён этим злом. (…)» ( с. 297-298).
3. /Мадзини и Маркс/ «Оба, один ради своих идей и апостолов, другой ради своих идей и себя самого не довольствуются надеждой на то, что когда-нибудь станут править своею собственной страной. Они мечтают о всемирной власти, о мировом государстве» (…)
Маркс (…) никогда никому не простит погрешности в отношении его собственной личности: ему надобно боготворить, поклоняться ему как идолу, чтобы он вас любил; надо, по меньшей мере, бояться его, чтобы он терпел вас. Он любит окружать себя ничтожествами, лакеями и льстецами. (…) Весь круг Маркса – нечто вроде взаимного договора между себялюбиями, из коих он состоит. Маркс в этом кругу жалует почести, и тут же строит коварные козни, подымает, всегда, втихомолку и втайне, преследование против тех лиц, которых он не взлюбил, или против тех, кто имел несчастие не воздать ему поклонения в той мере, как от них ожидалось. С той минуты, как он прикажет начать преследование, преследование это уже не останавливается ни пред какими низостями и подлостями. Сам еврей, он объединяет вокруг себя, в Лондоне и во Франции, но главным образом в Германии, целую массу маленьких, более или менее смышлёных, интригующих, шустрых евреев, спекулянтов, каковы евреи повсюду, торговых или банковских агентов, литераторов, политиков, корреспондентов газет всевозможных оттенков, одним словом, маклеров в литературе, наподобие того, как они являются маклерами в коммерции, одной ногой в банке, другой в социалистическом движении, а задом рассевшихся на немецкой прессе, ибо они заполнили все газеты, – и вы можете вообразить, до чего тошнотворна в результате литература.
И вот, весь этот еврейский мир, который образует секту грабителей, вампир, прожорливый паразит, мир, тесно и крепко спаянный не только вопреки границам государств, но и вопреки всем различиям в политических мнениях,– этот еврейский мир в настоящее время в большей своей части находится в распоряжении, с одной стороны Маркса, а с другой Ротшильда. Я уверен, что Ротшильды ценят заслуги Маркса, а Маркс со своей стороны испытывает инстинктивное влечение и глубокое почтение к Ротшильдам.
Это может показаться странным. Что может быть общего между коммунизмом и крупным банком? О! Коммунизм Маркса желает мощной государственной централизации, а таковая в настоящее время немыслима без центрального государственного банка; а там, где будет подобный банк, там паразитирующая еврейская нация, нация, спекулирующая народным трудом, всегда найдёт средства для своего существования…
Как бы то ни было, факт заключается в том, что большая часть этого еврейского мира, преимущественно в Германии, находится в распоряжении Маркса. Достаточно ему подать знак, чтобы они начали кого-нибудь преследовать, и целый поток брани, грязных поклёпов, смешной и низкой клеветы обрушился на несчастного во всех социалистических и несоциалистических, республиканских и монархических газетах» (с.299-300).
Отметим, что Бакунин оказался первым, кто обнаружил тесную связь мирового еврейского капитала с мировым социалистическим и коммунистическим движением. Десятки лет у нас говорили о ведущей роли КПСС в мировом социалистическом и коммунистическом движении. Но из истории этой партии, начиная с 1930-х годов, был полностью вычеркнут факт, что она была образована как филиал Бунда (Всеобщего еврейского рабочего союза) для распространения его влияния преимущественно в великорусской рабочей среде, а также среди национальных сепаратистов (позже их стали называть нацменами). О зловещей роли агента мирового финансового капитала, международного афериста Парвуса (Гельфанда) в деле финансирования октябрьского переворота 1917 года написано уже достаточно, так что повторяться не стоит, хотя, как известно, ничего нам, в общем-то, до сих пор и неизвестно. Мастера тайных интриг умеют хранить свои тайны.
Говоря о связи мирового капитала с коммунистическим движением, Бакунин сделал замечание, что это «может показаться странным». Но хорошо известно, что Карл Маркс тоже интересовался еврейским вопросом, хотя об этом до сих пор не принято упоминать вслух. Однако его статья «К еврейскому вопросу» включена в Полное собрание сочинений (т.3). Маркс сразу и совершенно определённо подчёркивает, что еврей – и в этом его главная сущность – всегда хочет оставаться евреем: «Когда еврей хочет эмансипироваться от христианского государства, то он тем самым требует, чтобы христианское государство отказалось от своего религиозного предрассудка. Но разве он, еврей, отказывается от своего религиозного предрассудка? Имеет ли он, в таком случае, права требовать от других этого отречения от религии?». Маркс прекрасно понимает особенности еврейского национального самосознания: «Еврей может относиться к государству только по-еврейски, то есть относиться к государству, как к чему-то чуждому, (…) считая себя вправе обособляться от человечества, принципиально не принимая никакого участия в историческом движении, уповая на будущее, не имеющим ничего общего с будущим всего человечества, считая себя членом еврейского народа, а еврейский народ – избранным народом». Среди идеологов сионизма и поклонников иудаизма Маркса иногда считали антисемитом, но при этом забывали, что само учение марксизма по существу и есть ни что иное, как секуляризованный ( т.е. лишённый внешней обрядности) иудаизм. Маркс пишет, что еврей относится к государственности как к чему-то чуждому себе. Но ведь это само по себе предполагает, что и к учению о социализме еврей относится так же – как к материалу для своей определённой национальной политики.
Маркс ясно пишет: «Привилегия веры есть всеобщее право человека», в том числе, разумеется, и вера в социалистическую религию. Но «социалистическая религия» еврейскому самосознанию тоже, в общем-то, чужда, также, как и «государственная религия». Это не более, чем инструмент для достижения мирового финансового госрподства. Маркс это понимал ничуть не хуже, чем Бакунин, хотя признать эту связь «Папе» коммунистического учения было явно неприятно..
***
В заключение вновь вернёмся к рассуждениям Н.Бердяева,– именно они чрезвычайно созвучны современному пониманию анархии, не как политического учения, а как явления внутренней психологической и душевной свободы. Главным качеством этой свободы Бердяев называет дерзание быть: «Когда обращаемся к прошлому, часто поражаемся творческому дерзновению наших предков: они дерзали быть, мы же потеряли смелость быть» ( цит. Соч., с. 7). Бердяев подчёркивает тот значительный переворот, который произошёл в сознании, особенно на протяжении ХIХ века: «Философия перестала быть сакраментальной, как была в древности и в средние века, она подверглась обмирщанию и стала философией полицейской, неблагодатной. (…) Полицейская философия имеет некую связь с полицейским государством, с обществом секуляризированным. Из священного гнозиса превратилась философия в полицейский распорядок отвлечённой мысли, в охрану, в градоначальство, к которому обращаются за разрешением устроить то или иное в царстве мысли и познания» (там же). Эти мысли Бердяева полностью адекватны размышлениям Бакунина, а также нашей теперешней идеологической ситуации.
Бердяев не пессимист, он глубоко убеждён в том, что Россия должна выполнить свою историческую миссию, о которой в своё время пророчески писали все наши великие классики: «Те, которые верят в миссию России, а в неё можно только верить, (Намёк на Тютчева совершенно очевиден – Г.М.), те всегда видели и всегда будут видеть это призвание в творческом достижении религиозного синтеза и в жизни и в сознании».
Обратим внимание на то, что этот религиозный синтез, к которому и стремился Бакунин, и есть по сути религия русского национального духа безо всяких «вкладок» со стороны официального догматического православия, а тем более марксистской «коммунистической религии». Сравним эту мысль с высказыванием самого Бакунина: « Быть свободным и освобождать других – вот обязанность человека». Что может быть более актуальным сегодня, чем эта мысль? И мы не можем обойтись без знаменитого афоризма, который присутствует во всех статьях и книгах о творчестве Бакунина: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!» (1842 год).
Обычно этот афоризм не комментируют, а мы всё-таки напомним его первоисточник – Мефистофель у Гёте: «Часть силы той, что без числа. Творит добро, всему желая зла». Очень интересно суждение Герцена о деятельности Бакунина этого периода. Он пишет, что Бакунин навсегда решил брость занятия философией и обратиться к революционной борьбе, в которой он увидел ясное различие между добром и злом, понимая под «псевдодобром» существующую буржуазную действительность, а себя рассматривая, как её разрушителя: «Бакунин не видел другого средства разрешить антиномию между мышлением и действительностью, кроме борьбы, и он всё более и более становился революционером» ( Соч. т.7, с.356). В марксистской и в том числе официальной советской историографии принято было рассматривать борьбу Бакунина и Маркса как следствие политических интриг первого (т.е. Бакунина) против «единственно верного» учителя и организатора деятельности Первого Интернационала. Бакунин рассматривал работу Первого Интернационала как совокупность активности разных анархических структур, в то время входивших в Интернационал, на территории Италии, Испании, Португалии. А Маркс рассматривал эту организацию как находящуюся под своим собственным руководством. Это два разных подхода к организации Первого Интернационала. Ещё раз обратим внимание, что само понятие «интернационала» Бакунин, Маркс и впоследствии Ленин, понимали по-разному. Каждый в рамках своих представлений.
Впоследствии, общаясь с Марксом, Бакунин перешёл к более широким обобщениям. Пока же замет им, что глубочайшее различия между бакунинским анархизмом и учением Маркса коренилось в самом понимании целей освободительного движения от капиталистической эксплуатации. Сегодня все эти термины выглядят неактуальными и устаревшими. Однако понятие человеческой свободы, взятое не только как социальное раскрепощение, а как фактор экзистенции, и ныне нисколько не старело, а напротив, наполнилось новыми смыслами и значениями.
Литературный опыт антиутопистов («Мы» Е. Замятина, «Дивный, новый мир» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла), а также практика выработки в современном индустриальном и постиндустриальном обществе «одномерного человека», т.е. человека, который не выходит из рамок предписанных ему понятий, которой посвятил многие свои работы Г. Маркузе и которая ничуть не уменьшилась за последние 30 – 40 лет, наглядно показывают, что все предвидения Бакунина имеют и сегодня непреходящее значение.
Незадолго до своей смерти Бакунин пишет одному из своих сподвижников (З.К. Ралли 15.07.1875 года): «Оглядываясь на окружающие нас события и явления момента, в который мы живём, на подлость, мелкоту, трусость, бездушие характеров: на полное отсутствие честных стремлений (в большинстве), на тупость, эгоизм, на буржуазность и беспомощность пролетариата, на стадность, на самолюбишки и проч…, на весь современный коллапс нравственной личности, на социалистическую развращённость рабочего, испорченного болтовнёй и утратившего даже инстинкт, – я ничего не жду от современного поколения. Знаю только один способ, которым ещё можно служить делу революции, – это срыванием масок с так называемых революционеров. (…) Все Марксы, Утины, все практические подлецы могут ещё действовать, т.е. исполнять своё назначение – развращать человеческую мысль и волю. Тут поприще и подготовка богатая и задатки громадные. Наш час ещё не пришёл». (Цит. по тексту «вопросы философии» 1990, №12 с. 55).
(Упоминаемый в тексте письма бывший революционер – социалист Утин закончил свою деятельность, став управляющим делами одной из крупных еврейских финансовых структур. Характерная эволюция, особенно для некоторых марксистов).
Революционер и философ, он показал именно человеческое, экзистенциальное понимание свободы как внутренней сущности человека, –то, что потом станет стержнем размышлений и в русской эмигрантской философии от Бердяева до Альбера Камю, Ф. Кафки, Ж.-П. Сартра. Не всем из них дали нобелевскую премию, а последний вообще плюнул в лицо организаторам этой международной финансовой махинации, отказавшись от неё. Это-то и отличает парадокс свободы у Бакунина от безликого механистического «освобождения» некоего «пролетариата» в процессе будто бы борьбы каких-то классовых схем, якобы определяющих движение истории. Для Бакунина понятие «свободы» и «личности» практически тождественны – человек не может оставаться человеком, не будучи свободным, в том числе и в «мистическом» смысле, т.е. в смысле свободы совести, свободы веры и убеждений. Это и делает русского революционера-анархиста нашим подлинным современником.
Санкт-Петербург Октябрь 2014 г.
