S золотой рыбы (Сергей Сулин) / Проза.ру

День длиною в жизнь
/Пролог/

«…что движет солнце и светила».
/Данте Алигьери. «Божественная комедия»/

   Молодая обнажённая женщина легко соскочила с постели, метнулась к распахнутому окну и замерла от восторга, увидав обновлённый после вселенского потопа Мир. Она оказалась в потоке лучей ослепительного утреннего солнца, и по её бедрам запрыгали легкомысленные зайчики, а тяжёлая грива тёмно-русых волос, обдуваемая свежим бризом, полыхнула живым пламенем. Неожиданно женщина обернулась и, поймав мой восхищенный взгляд, одарила в ответ нежной улыбкой…
   Много дней кряду веселилась непогода. Холодный порывистый ветер гнал чёрные табуны волн в белых попонах пены и бросал их с неослабевающей силой на узкую полоску земли. Осажденное тяжёлыми тучами небо рыдало. Большие капли шлёпались в лужи, высекая пузыри, и бесцеремонно колотили в единственное окошко нашего «сказочного замка».
Ухватив лето за самый хвостик, мы вырвались на недельку из нашего пыльного, прокалённого зноем города, сбежали на край Света от его повседневной суматохи и «исторических катаклизмов». Глухая деревушка в заповеднике на Кинбурнской косе, как ножом отрезавшей сине-стальную воду Чёрного моря от мутно-зелёной лужи Днепробугского лимана, стала на краткое время нашим прибежищем.
Мы поселились в ветхой лачуге среди источающих одуряющий аромат цветов. Вокруг, опьянев от влаги, буйствовала природа, волнуя фантазию и вызывая непреодолимый исследовательский азарт. И мы, одевшись потеплей и прихватив зонтики, каждый день отправлялись путешествовать по нашей «terra incognitа». Бродили по залитым дождевой водой лугам, взбирались на макушки лысых курганов, спускались в заросшие густой травой воронки, оставшиеся после войны, собирали букеты туманного дельфиниума и отважно сражались с голодными комариными ордами, а однажды, смешно подумать, едва не заблудились в двух шагах от дома в лесополосе.
Нам нравилось гулять по берегу моря, с замиранием сердца наблюдая за шрапнельными взрывами прибоя и «водопролитной» битвой туч и облаков, чей окрас ежеминутно менялся от нежно-розового до чернильно-фиолетового. По дороге мы часто останавливались и целовались, ощущая на губах солоноватый привкус дальних странствий. На нас нисходило ощущение покоя и счастья, и казалось, что этому не будет конца. Порой мою подругу посещала летучая рифма, и она надолго умолкала, прислушиваясь к себе. Стараясь не нарушать столь драгоценные для неё мгновения, я шёл рядом, всей душой впитывая фантастические образы окружающего нас «затерянного мира» и сожалея, что из-за нескончаемого ливня, не могу писать этюды.
Обычно мы возвращались из наших походов через почти опустевшую турбазу, где покупали свежеиспеченный хлеб. Иногда моя ненаглядная раски¬дывала картишки и гадала одуревшему от скуки женскому персоналу: «Что было, что будет, чем дело кончится, да сердце успокоится»… Благодарность продуктами разнообразила наше скромное меню.
По вечерам к нам на огонёк заходила хозяйка дома, и в преклонном возрасте красивая женщина, с ярко-васильковыми глазами на обожжённом временем лице. Дети её давно выросли и разъехались в разные края: местный рыбхоз развалился, и делать им здесь стало нечего.
Было странно чувствовать, как сжимается время, когда она рассказывала истории о море и Великой Отечественной войне, которая, как, наверное, казалось ей, только вчера сумасшедшим катком пронеслась по этим забы¬тым Богом и людьми местам.
- Баржу затонувшую видели? Как же?! С пристани во время отлива всё ещё видно: корма из воды торчит - ржавая вся и пробоина в борту. На ней немцы раненых своих эвакуировали с косы. Для прикрытия местных посадили - стариков, детей. А у наших приказ: фрицев не пропускать. С материка батарея и ударила. Так все вместе и погибли.
Мы угощали нашу хозяйку привезенным с собой красным домашним вином. Потом моя девочка настраивала гитару, и над пустынным берегом разносились мелодии военных лет. Напевшись и наплакавшись вволю, женщина уходила, а мы засиживались у открытого окна, наслаждаясь вечерней безмятежностью, густо настоянной на травах, море и дожде. Наши души сливались с причудливым разнообразием звуков и запахов Вселенной.
Так проходили эти неповторимые дни, служившие торжественной прелюдией к тем волшебным ночам, когда комната превращалась в храм, где мы совершали «священный обряд», тихонько посмеиваясь над детским лепетом «Камасутры». А потом, уставшие и оглушённые, лежали, крепко-крепко обняв друг друга, словно опасаясь соскользнуть в звёздную пропасть.
   - Я люблю тебя. Спокойной ночи…
   - Спокойной ночи. Я тебя люблю…
Уже под утро, когда мгла за окном начинала редеть, ладушка засыпала на моём плече, убаюканная музыкой дождя, а я подолгу ещё не мог сомкнуть глаз, разгадывая морзянку капель за тонкими стенами нашей фанерной крепости…
И всё же последний день нашего отчаянного побега ознаменовался блестящим солнечным утром…
Прислушиваясь к непривычной тишине за окном, я, затаив дыхание, наблюдаю, как моя подруга одевается, тщательно расчёсывает волосы и наводит прозрачный макияж.
   Когда соломенная шляпка с красной ленточкой наконец венчает торжественные сборы, мы, не задерживаясь, выскакиваем на улицу, где нас по-царски встречает природа, сверкая алмазными россыпями капель.
   Солнце припекает, пытаясь взять реванш за время диктатуры дождя! Волны кротко ластятся к берегу, извиняясь за былые бесчинства. Радостно кричат чайки. Коса «безвидна и пуста» до самого горизонта. Крепко взявшись за руки, мы идём по самой кромке прибоя, ощущая себя Адамом и Евой пилотной серии самой первой мыльной оперы. Я кладу руку на горячее бедро возлюбленной и целую её в трогательный завиток волос на виске, потом в глаза, губы:
- Я люблю тебя, - шепчу слова молитвы.
- Я тебя люблю, - еле слышно вторит она.
Галактическая карусель на миг замедляет вращение, но, словно опомнившись, вновь набирает обороты. Вместе с ней движемся и мы, испытывая лёгкое головокружение.
- Будем купаться? - переведя дух, спрашиваю я и с опаской трогаю ногой воду - после недельного шторма она ледяная.
- Конечно! - слышу беспечный ответ, и милая, выскользнув из моих объятий, бросается в море. В порыве ревности к бескрайней стихии с воплем кидаюсь вослед. От нестерпимого холода перехватывает дыхание, и я позорно ретируюсь, с ужасом и восторгом наблюдая, как моя русалочка плещется на мелководье.
«Если материя, из которой сшита Вселенная, существует вечно, - думаю я, - то по теории вероятности тончайшие нити, из которых всё соткано, в бесконечности времени должны сызнова сплестись в знакомый узор. Это как возможность повторения рисунка мозаики из цветных стекляшек в детском калейдоскопе. И, быть может, через миллиарды лет мы опять будем идти по берегу моря… а, возможно, уже шли так когда-то, в безначальном прошлом»…
И снова мы шагаем по пустынному пляжу и громко поём от переполняющего чувства свободы. Поём, потому что молоды, влюблены и счастливы, потому что у нас впереди целая жизнь, прекрасная и длинная, как эта коса.
За нами тянется двойная цепочка следов, которую жадно слизывают голодные волны. Моя прекрасная «юннатка» то и дело останавливается и, опустившись на колени, с увлечением собирает разноцветные ракушки. Каждый необычный экземпляр, подброшенный щедрым морем, вызывает у неё бурный восторг.
К полудню мы добираемся до покосившегося деревянного сарая. Из распахнутых настежь ворот в воду спускаются полузасыпанные песком рельсы, а рядом на сваях висят истлевшие рыболовные сети. Лежащую неподалеку тупорылую железяку я поначалу принимаю за старый буй, выброшенный штормом, но при ближайшем рассмотрении это оказывается авиабомба второй мировой. Время её давно истекло, и сквозь многочисленные дыры в мятом корпусе выглядывают белые цветочки.
Вдохновлённые пустынным ландшафтом, мы решаем сделать несколько фотографий в стиле «ню». Моя несравненная натурщица мгновенно разоблачается, и я принимаюсь за работу. «Ню-ша, пойманная в сети», «Ню-ня в прибое», «Ню-ся, оседлавшая бомбу»… Синее море, белые облака, красивая женщина - в общем-то, ничего особенного в этих снимках нет… кроме одного - это М-О-Я-Ж-Е-Н-Щ-И-Н-А!!!...
Солнце обжигает плечи и слепит глаза. Изнемогая от жары, мы молча бредём вдоль берега. Впереди на нашем пути лежат продолговатые камни. Внезапно один из них меняет свою форму. У него появляется голова, перепончатые лапы и крылышки. Это дикая уточка, и по её неуверенным движениям становится сразу понятно, что она чем-то больна. Другие «камни» остаются неподвижными. Над ними с громким гудением вьются большие зелёные мухи. Порывы ветра доносят тягостный запах тления. Потревоженная нами Серая Шейка, оберегая свою свободу, ковыляет по песку, ныряет в прибой и, преодолевая течение и немочь, с трудом плывёт среди волн. Я инстинктивно делаю несколько шагов, собираясь догнать, вытащить на берег, спасти… и останавливаюсь, понимая всю нелепость своего порыва. Вскоре беглянка навсегда исчезает в тёмной пучине.
«Может, так и лучше, чем страдать от болезни и голода», - думаю я, но от этого на душе легче не становится.
Пораженные случившимся, мы спешно минуем пернатое кладбище, которое даже любопытные чайки облетают стороной, и ещё долго потом молчим в окружении безучастно ликующей природы…
Солнце прилипло к небосводу, как блин к раскаленной сковородке. Смешные маленькие крабы при нашем приближении ловко зарываются во влажный песок. Впереди, словно выбросившиеся на сушу киты, лежат перевёрнутые вверх килем баркасы. Рядом - большая лужа, оставшаяся после шторма. Вода в ней тёплая, словно парное молоко, глубина - чуть выше колена. Мы дол¬го бултыхаемся в этом «маленьком море», где в отражении облаков резвятся беспечные мальки и с чувством собственного достоинства парят грациозные медузы.
Наплескавшись вволю, смыв усталость и мрачные мысли, на горячем брюхе одной из лодок сервируем стол на две персоны для романтической трапезы при свете солнца. Любуясь линией горизонта, пьём водку из фляги и закусываем бутербродами.
Градусы, ударяя в голову, вызывают сладостное томление. Скинув остатки одежды и приличия, украсив себя чаячьими перьями, понатыкав их во все мало-мальски подходящие места, я исполняю перед моей суженой-обнажённой птичий танец любви (как я себе это представляю): высоко подбрасываю ноги, кручу головой, потом распускаю хвост, ломаю крыльями воздух и щелкаю клювом. И, - о чудо! - моя избранница, отвечая на призыв, идёт навстречу, изящно выгибая шею и трепеща перышками, в тихом шелесте которых угадывается что-то из Мендельсона. Это пробуждает неодолимое желание, которому невозможно противостоять. Закрываю глаза и замираю, чувствуя, как от коготков на моих лапках вверх по телу бежит горячая стремительная волна…




            «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
            Стою я у креста. Крест – церковная красота.
            Крест мученикам похвала, а страждущим помощь.
            Подойду к кресту поближе, поклонюсь ему пониже.
            Защити и оборони от врагов и недругов, от их языков,
            их батогов, от их огня и меча, от напущения.
   Господи, пошли благословение, чтоб стоял я
            непоколебим и несокрушим, как Святой Крест. Аминь».
            /Оберег от беды.
            Читать раз вслух, раз шепотом, раз про себя./

Часть первая.

ЗАТМЕНИЕ

1. В Сумрачном лесу

Туман. Густой, словно кисель, туман окутывает стоящий вокруг глухой тёмный лес, клубится меж покрытых бурым лишайником влажных стволов, плывёт вдоль реки, стелется по заболоченным низинам…
И в моей голове тоже полный туман. Вот какой нынче год? А век?.. Впрочем, не всё ли равно, если я даже себя толком не помню. Хотя имя - кажется, знаю… Смутно припоминаю залитый полуденным солнцем город на холмах, утопающий в зелени лип, орехов и пирамидальных тополей. Там во дворах беспечно играет ребятня, сушится накрахмаленное бельё, да в больших медных тазах варится повидло из чернослива…
А ещё я вижу странные сны (хотя порой мне кажется, что я и не сплю вовсе) и особенно часто тот, где много моря, неба и ветра. Но моё ли это имя, и где такой город, и о чём эти непонятные видения?
Давеча Док с умным видом заявил, что у меня вероятно… Как его?.. Вот, я записал: «Амнезия в результате перенесённого шока». И это, по его мнению, даже хорошо, потому что в прошлом иногда бывает та-ко-е, что его лучше и вовсе не помнить.
Наверно, он прав, но вот у меня ощущение, словно там, позади, я оставил для себя нечто очень важное… а, возможно, так никогда и не нашёл, и это, почему-то не дает покоя. Мне обязательно нужно выяснить кто я, узнать о себе правду… пусть даже и самую ужасную.
Когда я поведал об этом Доку, он задумчиво поскрёб свой отливающий голубизной подбородок и заявил, что если мне так уж это приспичило, то в первую очередь следует заставить работать мозги.
- Как-как? Да почём я знаю?.. Ну, например, можешь что-нибудь нарисовать. Возможно, это подстегнет твое воображение.
С сомнением я пожал плечами. Док же выудил из-за спины альбом с пачкой карандашей и протянул мне.
- Попробуй, чем черт не шутит!
Чуть подумав, я изобразил на бумаге продолговатый булыжник, к которому пририсовал по бокам пару лопухов.
- И… что это? - оторопел мой наставник.
   - Как что? Ванькин огород. Вишь, сплошные сорняки да камни, - объяснил я, с энтузиазмом закрашивая листья фиолетовым цветом.
В это время к нам, нетвёрдо ступая, подошёл и наш добрый хозяин - здешний лесник (заросший щетиной неказистого вида мужик в выгоревшей гимнастерке со срезанными погонами и в зеленой фуражке). Критически оглядев моё творение, он с усмешкой изрёк:
- Непохоже, у нашего Дока уши больше.
«Психолух» с досадой захлопнул крышку ящика, подергал себя за ухо и тут же выдвинул другую идею:
- А попробуй вести дневник (писать, как выяснилось, я всё же умею). Может, это разбудит память.
И вот теперь, следуя этому мудрому совету, я старательно извожу бумагу, благо на чердаке Ванькиной развалюхи нашлась целая стопка чистых тетрадей в клеточку.
Сам же лесник относится к моим занятиям с сомнением и зовёт самогоном «лечиться». Кстати, это он и подобрал меня где-то там, на опушке погружённого в туман и сумрак леса. По его словам, я был в совершенно невменяемом состоянии и всё норовил сунуть ему какие-то монетки, дескать, за беспокойство.
«Да какое, - говорит, - мне беспокойство, ежели от тебя одна только тень и осталась? В чём душа только держится, не пойму».
Хороший он человек, только пьёт сильно. А как наклюкается, достаёт из-за печки какую-то книжку, устраивается на берегу реки, читает и плачет. Я случаем заглянул в текст - писано не по-нашему (называется - я из интереса перерисовал незнакомые буквы: «La divina
Он же шутки ради городит обо мне всякую чепуху. То я у него из сумасшедшего дома удрал, то от какой-то налоговой полиции здесь скрываюсь, а то вообще - беглый каторжник.
Док, слушая эти байки, лишь посмеивается. Он уже после меня сюда прибился. Утверждает, что по научной надобности, дескать, выслеживает какое-то необычное насекомое и, словно напоказ, ползает по поляне перед домом, размахивая большим сачком и лупой.
   С ним давеча такая история приключилась. Мы баньку ладили. (Хозяин её в шутку «чистилищем» называет. Обязательно, говорит, помыться нужно, иначе в рай не пустят). Ванька дров наколол, я воды натаскал из речки, а Док только ценные указания давал, а потом и вовсе со двора смылся - у его букашки, оказывается, гон начался - во как!
Ну, мы с Иваном печь растопили и в парилочку забрались, душу отвести.             А тут и Док пожаловал с мочалкой, ржавым тазиком (где только раздобыл?) и голый до неприличия. Мы тоже, конечно, но он как-то особенно: длинный, худющий, лопатки, словно обрубки крыльев, торчат, тело белое, безволосое - в общем, глиста глистой, ей-богу. Я от неожиданности-то рот раскрыл да на раскалённые камни ковш с водой и опрокинул: шипение, пар - ничего не видно, жара такая, что дыхание перехватывает. Мы-то с Ванькой сдюжили, а вот у нашего учёного друга кишка тонка оказалась: заорал, на четвереньки бухнулся и на улицу - только задница в тумане сверкнула… Странный он малый - нашей парилки совсем не уважает.
   Ну вот, значит, сижу я себе на трухлявом крылечке и царапаю в тетрадке             всякое-разное. Да только, по правде говоря, писать-то здесь не о чем: кругом сплошной туман, в котором едва различимы паром у переправы да обвалившийся плетень огорода, а противоположный берег реки так вообще не виден.
   К месту - о пароме (здоровенное такое корыто армейского образца).             Я поинтересовался у лесника, зачем он здесь, ведь сюда и дороги-то не проложено. Тот, поигрывая ножичком, снисходительно объяснил, что иногда приходится забредших туристов на другой берег переправлять, на пикник, значит…
   Теперь об этом «ножичке». Он широкий и острый как бритва, а вдоль лезвия бороздка идёт, для стока крови. Хозяин заливает, что с этим самым тесаком один на один на пещерного медведя хаживал «и на других гадов», а для убедительности царапины на рукояти демонстрирует.
   Чёрт его знает, быть может, и не врёт. Но мне-то от этой информации никакого проку, поскольку ни на какие такие воспоминания она не наводит. Я вот думаю: может, начать свои сны записывать? Там хоть солнышко есть и ветер, а здесь всегда сыро и зябко, лишь мокрицам с червяками да Доку раздолье.
А вот, кстати, и он ползёт c гордо поднятой головой, лёгок на помине. Да и Ванька - леший из «берлоги» выбрался. Свистом подозвал Цербера, чёрного, как закопчённый котелок, пса, и дал тому вылизать свою грязную миску (это так он её «моет», слюна, говорит, у собак стерильная). Потом щелчком выбил из пачки сигарету, прикурил и стал, как обычно, допытываться:
- Ну, Душа неприкаянная, чего навспоминал?
Он приставучий, как репей, и, чтобы поскорее отделаться, я начинаю с ходу сочинять всякие небылицы:
   - Пригрезился мне, братцы, странный сон. Как будто я в каком-то балагане. Идёт представление. По ходу действия актёры крушат декорации, орут и дубасят друг друга             почем зря, а зрители шуршат фантиками и жуют попкорн.
   - Дурнэ спыть - дурнэ сныться, - комментирует лесник мои враки, а Док лишь покусывает сухую травинку и многозначительно улыбается.
   - А ещё померещилась огромная чёрная корова, которой все покланяются и человеческие жертвы приносят.
- Ну ты и заливаешь! - восхищается моим враньём Иван, а наш естествоиспытатель по-прежнему отмалчивается. Это равнодушие к моему устному творчеству начинает злить, и я, чтобы хоть как-то его поддеть, с невинным видом сообщаю:
   - Сдаётся, Док, что я и тебя видел в том сне - во фраке и при бабочке (брови жуковеда лезут вверх). Ты взмахнул дирижёрской палочкой, и солнце померкло, и день превратился в ночь, и вода стала…
   - А на голове у меня, случаем этих… рогов не было? - цедит лысый, словно колено, натуралист, и его нестандартные уши краснеют.
   - Да будет вам! - примиряюще говорит Иван, и мы надолго умолкаем.
   - Слышь, Док, ты ведь что-то обо мне знаешь? - наконец задаю я давно мучающий меня вопрос.
   - От тебя ничего не скроешь, товарищ, - обречённо вздыхает он, - слушай             (наконец-то! - я подаюсь вперёд, сердце замирает):
   - До недавних пор ты торговал арбузами на базаре. Был четырежды женат. У тебя семеро законных детей, двое из которых точно твои, и один ребёнок от любовницы. Кстати, славный такой малыш, на тебя похож,… только чёрненький. Здесь прячешься от алиментов.
   - Постой-постой, - с негодованием перебиваю его, - это не моя биография!
   - Разве? - неискренне удивляется Док, и его асимметрично посаженные глаза начинают попеременно моргать. - Так, может, я всё это выдумал?
   - Конечно!
   - Ладно, не хочешь иметь четырех жен - и не надо, настаивать не буду, - подозрительно быстро соглашается он. - Каждый сам пишет свою судьбу. Так что давай сочиняй, не стесняйся, отпусти воображение.
   И я его отпустил…
            *
   Каменная равнина мерцала в неверном свете луны. Загадочно меняя перспективу, горизонт кромсали далёкие молнии. Реальность переплеталась с вымыслом, фантазия соперничала с правдой. Простирающийся предо мной пейзаж казался странным, непонятным, тревожным. Он мог бы даже понравиться, если б не выглядел столь безжизненным.
   Я решил тут же исправить это упущение. Мысленно перебрав свои старые задумки, остановился на «Лодочнике». Мне уже давно хотелось поближе познакомиться с этим загадочным персонажем, и я принялся вспоминать детали разработанной когда-то композиции. Словно из тумана выплыла картинка: глубокое, чёрное, будто перевёрнутое, ночное небо, озеро, белая лошадь, бегущая по его берегу, и закутанная в плащ долговязая фигура на корме утлой лодчонки…
   Неожиданно, заставив вздрогнуть, до меня, словно эхом из другого измерения, донёсся мужской голос:
   «Так продолжаться больше не может! Решай: или я - или он!»
На это требование откликнулось женское вкрадчивое меццо-сопрано:
   «Я не хотела принести тебе столько страданий. Прости меня за всё!»
   Снова мужской баритон:
   «Без тебя невыносимо! Да я с ума сойду! Сколько можно ждать?»
   И опять женский голос:
   «Я обещаю: ещё немного, и мы будем вместе…»
   Я завертел головой, стараясь обнаружить источник звуков, но вскоре сообразил, что незаметно для себя с сюжета картины переключился на события личной жизни и сам же вслух, к тому же на два голоса, подаю эти, словно из давно набившего оскомину водевиля, реплики. Только успел порадоваться, что вокруг по-прежнему нет ни души, в отличие от многолюдных улиц родного города (где такое со мной тоже случалось), как тут же обнаружил, что уже некоторое время шагаю по глубокому следу, оставленному гусеницами какой-то тяжёлой машины. Я уж было собрался не на шутку рассердиться на незваного гостя за порчу девственного ландшафта моего сокровенного Мира, как дорогу мне преградил глубокий обрыв, и я едва с него не сорвался…
*
   Исписав всякой ерундой целую стопку тетрадей, но так ничего и не вспомнив, я упросил Дока поглядеть мои каракули в тайной надежде, что он-то уж сумеет их правильно истолковать.
   Мы устроились на ржавой палубе парома. Кругом стоял туман. За бортом слышалось громкое журчание воды. В ожидании своего «приговора», я крутил ручку настройки старенького Ванькиного приёмника, но из его динамика раздавались лишь треск разрядов да невнятное бормотание.
   - Тэ-эк, тэ-эк, тэ-эк… ну это, положим, я уже где-то слышал… а здесь, чувствуется, писано с натуры… а тут чистой воды фантазия… - бурчал себе под нос новоявленный «критик», бегло просматривая мои записи. - В общем, по всему выходит, старичок, что ты у нас, того… творческая личность.
   Я обречённо вздохнул, зачем-то вывел на чистом листочке слово «творческая» и стал украшать его затейливыми завитушками.
   - Да, вот ещё что: в твоём… э-э-э сочинении уж слишком много уделяется внимания пьянкам и бабам, так, знаешь ли, никакого здоровья не хватит.
   «Интересно, откуда он это взял?» - изумился я, но на всякий случай начертал рядом: «бабы» и «пьянка».
   - Так что могу обрадовать: судя по всему, у тебя ярко выраженное раздвоение личности и неврастения на сексуальной почве, - поставил окончательный диагноз мой «психиатр».
   Я брякнул откуда-то всплывшую фразу:
   - От сумасшествия до гениальности всего один шаг.
   Док хмыкнул:
   - С такими ошибками в правописании гениальность тебе точно не грозит.
   Он заглянул мне через плечо:
   - Это хорошо, что конспектируешь. Можешь ещё занести в свои скрижали… - он задумался на мгновение, - ну, скажем: «Мрак космической бездны».
   Я решил, что он издевается, и уж было собрался высказать всё, что думаю по поводу этого умника, но здесь внезапно заработало радио и сообщило загробным голосом местные новости: «В Сумрачном лесу открыт туристический сезон», потом поведало прогноз погоды: «Над всей Землёй безоблачное небо»; затем передало привет какому-то Кипишочку от его «старинного друга» Апишкулька и под конец напомнило, что грешнику попасть в рай, всё равно что верблюду пролезть в игольное ушко.
   Обсудить услышанное нам с Доком так и не пришлось, потому что где-то в тумане раздался радостный лай Цербера, и к берегу причалила лодка лесника. Вместе с Иваном из неё выбрались два чудика, одетые в обгоревшие оранжевые скафандры. Заросшие библейскими бородами мужички с диким видом озирались по сторонам и вовсю матерились. С опухшими словно после хорошей попойки рожами они были схожи меж собой, как пара валенок. И звали их тоже одинаково - Протонами, правда, под разными номерами. Хозяин объяснил, что встретил этих бедолаг в лесу, почти на самой границе (здесь, оказывается, где-то неподалеку граница проходит). Связавшись веревкой, они ожесточенно продирались сквозь бурелом. На вопрос «Кто такие?» дружно отвечали, что космонавты, что потерпели аварию и теперь пробираются в Кремль с донесением.
   - По-моему, они… - Иван украдкой постучал себя по лбу. - Но, в общем, ребята             неплохие, вот я и прихватил их с собой, пускай подхарчатся.
   Пока наши гости, обжигаясь, ели гречневую кашу, выгребая её из котелка прямо грязными пальцами, я пристроился в сторонке и принялся поспешно изводить очередную тетрадь, записывая увиденное.
   Всё же хоть какие-то впечатления.
*
   Чудом избежав падения, я остановился на самом краю провала, вдоль которого рос, будто вырезанный из жести, сухой колючий кустарник. Здесь след гусениц обрывался. Я с опаской заглянул вниз. В центре гигантской впадины покоилось озеро. Над его чёрной зеркальной поверхностью клубился сизый туман, а дальняя сторона скрывалась во мраке. У самого берега торчало сухое, обнаженное дерево, корявые ветви которого тянулись к близкому небу. Словно в замедленной киносъемке, освещенная лишь мерцанием звезд, по мелководью неслась, поднимая фонтаны брызг, белая длинногривая лошадь...
   Оскальзываясь, я спустился с кручи и, не обнаружив ни малейших следов катастрофы (машина словно растаяла в воздухе), устроился на берегу в ожидании созданного моим воображением Лодочника. Стянув кроссовки, я с наслаждением сунул гудящие ноги в прохладную воду и, с интересом поглядывая на пасущуюся невдалеке белогривую конягу, вновь стал прикидывать, кому это понадобилось незаконно здесь шляться, сбивая меня с толку. В голову ничего путного не лезло, кроме навязчивой мысли, что это кому-то здорово нужно.
Вскоре над краем обрыва показалась Луна. Легкий ветерок разметал клубы тумана, и на противоположном берегу стали видны какие-то развалины. Пока я их разглядывал, словно из ниоткуда, вынырнула лодка и бесшумно ткнулась рядом со мной в гальку. На корме с веслом в руках сидела закутанная в тёмный плащ долговязая фигура. Казалось, что под надвинутым капюшоном скрывается мрак космической бездны...
   Перебравшись на противоположный берег озера, у подножья громоздящихся руин мы с Лодочником развели костёр. До самой зари этот странный тип развлекал меня разными сказками, а под конец поправив синюю накладную бороду, произнёс загадочную фразу: «Все победы будут даваться тебе легко и просто, зато поражения - с превеликим трудом. Запомни это, парень».
   Я, конечно, запомнил.
   Когда же первые лучи утреннего солнца разогнали окружающие нас густые тени, мой ночной собеседник засобирался. «Ещё встретимся», - многозначительно пообещал он, сверкнув на прощанье из «бездны» двумя небесно-голубыми точками. Затем забрался в челнок и оттолкнулся веслом от берега. Помахав на прощание, я развернулся и через лабиринт замшелых камней в густых зарослях ежевики побрёл прочь…
*
   Ну объясните мне на милость, это что - лесная глушь или какой-то проходной двор? Ванька - добрая душа, привечает всех, кого ни попадя. Мы с Доком ещё ладно: он здесь по учёной части, а я так вообще ничего не помню и поэтому не в счёт. Но уже после нас здесь появились эти покорители космоса. Вслед за ними приблудился какой-то совершенно голый, волосатый субчик, назвавшийся… секунду, вот: «недостающим звеном в цепи человеческой эволюции». Потом неизвестно откуда пожаловала целая орава увешанных стеклянными бусами папуасов. А что вы скажете по поводу прибившейся к нам пожилой цыганки с двумя пацанятами, да к тому же и беременной?.. Словом, всех сразу и не упомнишь. Народ так и валит сюда, словно мошкара на свет лампы.
   А сегодня утром к Ваньке вдруг нагрянула какая-то важная комиссия из Департамента Речного Хозяйства. Её члены добрались к нам по реке на плоту и все были сплошь в белых одеждах (форма у них там, видишь ли, такая). Сначала они вместе с Иваном сверяли какие-то длинные списки, спорили и, кажется, даже ругались, затем придирчиво осматривали паром и обследовали саму переправу, а под вечер, умаявшись от дел праведных, гурьбой завалили в баньку, где за компанию с хозяином и надрались до полной невменяемости. Кстати, меня товарищи из центра всю дорогу почему-то принимали за местного дурочка, делали «козу» и угощали конфетами.
   Когда же высокие гости на ночь глядя отбыли, я забрался на чердак нашей избы, собираясь в тишине и покое записать свои дневные впечатления, и обнаружил здесь запропавшего Дока, который, зарывшись с головой в сухую солому, преспокойно спал. И вот теперь, не обращая внимание на отдалённые звуки тамтамов, в которые не переставая стучат папуасы, и храп ушастого энтомолога, я усердно извожу бумагу.
   Будоража воображение, странные мысли и неясные образы теснятся в моей больной голове; нужные слова сами всплывают неизвестно откуда и складываются в предложения, и я с удивлением ощущаю в себе непонятную лихорадку вперемежку с блаженным чувством полёта…







2. Возвращение

Как с холма летит, аж свищет,
когда на холм, надсадно дышит.
Поговорка*.

При ближайшем рассмотрении окружающие меня руины оказались вовсе не заброшенными: кусты ежевики были аккуратно подстрижены, а лабиринт между камнями посыпан жёлтым песочком. Как вскоре выяснилось, эти развалины являлись действующим Святилищем. Об этом мне поведал встреченный по дороге крепенький, словно гриб маслёнок, мужичонка, который в звании преподобного отца (он сам так отрекомендовывался) служил при этом живописном месте.
- Такая архитектура была задумана самим Зодчим, - с видом заправского гида сообщил он мне писклявым голосом. - По Его мнению, разрушения заставляют человека задуматься о бренности существования и вспомнить о Душе… К сожалению, сейчас посетителей у нас немного. Не сезон. Последним незадолго до вас был какой-то странный тип на вездеходе… А вы, кстати, не желаете осмотреть наши реликвии? Хотя сегодня у нас и выходной день, но для вас я могу сделать исключение.
Служитель провёл меня в самый «эпицентр взрыва» на очищенную от каменного мусора площадку, над которой густым темно-бордовым сводом нависали кроны деревьев.    С трудом проникающие сюда солнечные лучи бликовали в стёклах установленных здесь витрин, за которыми были видны какие-то предметы.
- Тут у нас собраны артефакты, принадлежавшие некогда самому Создателю! - благоговейно пояснил преподобный.
Приглядевшись, я с изумлением обнаружил среди прочего хлама хорошо знакомые мне вещи. Здесь находились, к примеру, поломанный самокат, на котором я когда-то гонял, старые кроссовки, сношенные мной ещё в школе, и даже боксерская груша, подаренная отцом.
Я также углядел и одну из своих старых картин, бесследно исчезнувшую с какой-то выставки. На ней были изображены в карточном противостоянии два закованные в броню воина с поднятыми для битвы мечами.
- Да-да-да, и эта святыня также у нас, - по-своему истолковав моё удивление, пояснил смотритель «развалин» и с трепетом в голосе добавил: - По преданию, на этой картине Творец в аллегорической форме отобразил извечную борьбу Добра со Злом, происходящую в каждом из нас (он с умилением посмотрел на мою работу). Да вы только подумайте - эти мазки на холсте оставлены самим Создателем!
Я согласно кивал, смутно припоминая, как когда-то мазал этот непонятно откуда здесь взявшийся «шедевр». Кажется, то было как раз в самый разгар наших «высоких» отношений с Марикой.
- Есть у нас и другая замечательная реликвия, - продолжал свою экскурсию преподобный.
Он с величайшей осторожностью открыл стоящий на специальной подставке кованый сундучок, и я увидал лежащую в нём на тёмно-синем бархате беспалую велосипедную перчатку, измазанную масляной краской.
- Имея её на руке Творец создал наш Мир, - с гордостью пояснил служитель, заметив моё недоумение. - Есть давнее поверье, что когда в назначенный срок Он явится повторно, то обязательно придёт сюда и…
В этот момент я, совсем не желая того, совершил страшное «святотатство»: вспомнив, как когда-то на этюдах в тайге, спасаясь от комариных укусов, одевал этот «артефакт», взял да и натянул его себе на руку.
- Что вы делаете?! Немедленно снимите! - в ужасе закричал смотритель срывающимся голосом.
Осознав свою оплошность, я попытался стянуть злополучную перчатку, но та не поддавалась, словно прикипев к запястью.
- Не получается! - в ужасе сообщил я.
- Не может быть! Дайте я сам попробую! - возопил мой экскурсовод и принялся    изо всех сил помогать. Я уж было решил, что останусь без кисти, но он вдруг отступил, как-то странно посмотрел на меня и бухнулся на колени…
   Чуть позже, когда мы сидели в маленькой келье и потягивали сладкую наливку, служитель культа Перчатки сказал мне, хитро подмигивая:
   - Ну теперь и каша заварится!
- Какая ещё каша? - не понял я.
- Да как же, как же? - загорячился преподобный, опять мне подмаргивая. - Это же самое настоящее ПРИШЕСТВИЕ! Столько лет ждали… Надеялись… Создатель, мол, придёт и лично всех рассудит... Нет, без хорошей «каши», уж поверь мне (после своего «открытия» он панибратски перешёл на «ты»), теперь точно не обойдётся.
- А чего это, отче, вы мне всё время моргаете? - поинтересовался я.
- Боже ж ты мой, - сконфузился мужичок, - это у меня глаз дергается от волнения. - Да кому сказать, что Сам… у меня… наливочку… В жизнь не поверят.
- А вы вполне уверены, что я - это Я и есть? - подначил я его.
И тогда в подтверждение своей версии смотритель открыл лежащую тут же на столе закапанную свечным воском толстенную рукописную книгу, которую не преминул обозвать «священным писанием» и стал нараспев читать. И здесь я с изумлением услышал выдержки из своего собственного дневника, который давным-давно бросил писать:
   «Вначале нарисовал я небо и Землю, потом море и Солнце, зверей и птиц и всякую всячину. И увидел я, что это хорошо, и решил отметить столь знаменательное событие стаканом доброго вина в кабачке на углу только что созданного мной Мира. И был вечер, и было утро, а между ними ночь любви»...
   Я смутился. Мне было стыдно за свою юношескую самонадеянность.             А смотритель, не замечая этого, взахлёб продолжал читать избранные отрывки «из меня»:
   «Художник создает целые Миры. Это сказочное, ни с чем не сравнимое чувство. Тот, кто хоть раз попробовал этот «наркотик», без него уже не может жить и стремится поделиться своими ощущениями с другими, добывающими хлеб свой насущный в поте лица, а не в поте Души».
   - Вот видишь, здесь о Тебе всё сказано! - устремив на меня горящий взор, произнёс мужичонка. - И опять же перчатка… Какие тут могут быть сомнения?
   - Сдаюсь, разоблачён, - вздохнул я, скромно потупившись. - Действительно, это Я. Только необессудьте, никакой «каши» сейчас не получится. Я здесь инкогнито. Как-нибудь в другой раз.
   Преподобный искренне огорчился и я, стараясь смягчить свои слова, подставил ему опустевший стакан:
   - Настойка у вас уж больно хороша, отче, плесните-ка ещё…
            *
   Когда среди ночи я вдруг проснулся, в келье никого не было. Спать больше не хотелось, и я вышел на свежий воздух. Освещая развалины, в небе дозревала луна. Меня здесь больше ничего не удерживало, и я решил прямо сейчас, не дожидаясь рассвета, отправиться в путь. Но перед дорогой мне забожалось ещё раз взглянуть на свою полузабытую картину.
   В хранилище, отражаясь в стёклах витрин, горели многочисленные свечи. И в их мерцающем свете мне вдруг показалось, что моя старая работа была изначально предназначена для этого удивительного места. Я не удержался и на прощанье прикоснулся к её шероховатой поверхности всё ещё закованной в велосипедную перчатку рукой. И в то же мгновение, словно попавшийся на взломе вор, оказался в ярком луче света.
   Из окружающей меня темноты послышался чей-то, звучащий словно из бочки, голос:
   - А вот и наш мазилка! Ха-ха! Решил, значит, поиграть в Создателя? Дело, конечно, твоё, но зачем, скажи на милость, ты ещё и других смущаешь разговорами о «высоком предназначении»? А если кто-то тебе поверит и потом всю жизнь маяться будет из-за своей несостоятельности?
   Тьма раздвинулась, и на залитый пронзительным светом пятачок шагнул рыцарь, закованный в блестящий, словно ртуть, панцирь. Он угрожающе держал перед собой большой двуручный меч.
   От неожиданности я попятился, но вдруг обнаружил, что и на мне есть рыцарские доспехи. Цвет лат был золотой.
   - Неправда, ржавая консервная банка! - почувствовав уверенность, энергично запротестовал я. - Все люди изначально ТАЛАНТЛИВЫ и рождены для ТВОРЧЕСТВА.
   - Ты и правда так считаешь и готов отстаивать свои убеждения?
   - Да! - воскликнул я, силясь разглядеть за надвинутым забралом лицо своего противника.
   - Что ж, тогда принимай бой! - и он поднял над головой свой клинок.
   Мы закружили по освещённой площадке, нанося друг другу разящие удары. Но к сожалению, моя практика владения холодным оружием сводилась лишь к нескольким поединкам на палках в далёком детстве, и поэтому уже через несколько минут мой противник хитрым приёмом меня обезоружил.
   - Ну что, сдаёшься? - спросил он, нагло помахивая перед самым моим носом остриём своего меча.
   - Нет! - заявил я и, выставив вперёд сжатые кулаки, принял боксёрскую стойку.
   - Знал, братец, что ты глуп, но не догадывался, до какой степени. В таком случае сам напросился. Ступай, там тебя уже ждут, - насмешливо проворчал «серебряный»    и откинул своё забрало.
   Но увидать, кого скрывает рыцарский шлем, мне так и не довелось, потому что в то же мгновение я оказался совсем в другом месте и в иное время. Золотых лат на мне как не бывало, лишь до боли стягивала кисть испачканная масляной краской велосипедная перчатка.
   Был солнечный ветреный день. Предо мной расстилалось широкое поле, густо усыпанное созвездиями одуванчиков. А дальше возвышался холм, весь в разноцветных квадратиках, словно покрытый лоскутным одеялом. И оттуда, как мне показалось, донеслось моё имя.
   Прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, я внимательно оглядел высоту. На самой её вершине, на фоне безоблачного неба отчётливо вырисовывались три буквы «Т», на двух из которых хорошо были видны распятые тела. Третья «литера» многозначительно пустовала.
   Мне стало не по себе - значит, вот что имел в виду «серебряный» рыцарь… Нет, господа, давайте разберёмся… В конце концов, в чём вы меня обвиняете? Подумаешь, нарисовал деревья красными, небо зелёным, а солнце фиолетовым. А если я так чувствую? За это ведь не казнят? Или всё же…
   От такой перспективы у меня начало сосать под ложечкой, во рту появился металлический привкус, а ноги стали ватными. Конечно, легко быть смелым в непробиваемых доспехах, вооружённым тяжёлым обоюдоострым мечом. А тут…
   Я стал прикидывать возможные способы увильнуть от ответственности.
   Невидимым стать не удастся, это понятно. И справку, что я якобы дальтоник, тоже взять негде… Что если обойти этот бугор стороной? Там, кажется, по краю и тропинка есть… до общественного сортира… а потом можно через выгребную яму и ползком, по сточной канаве… Бррр! Так может, напрямик, через вершину? Заявлю палачам, что я - турист, нагло потребую в качестве сувениров несколько гвоздей от эшафота и - бочком, бочком…
Вдруг на моей руке отчетливо запульсировала перчатка, явно напоминая о том, что я совсем недавно с таким пафосом говорил на ристалище сопернику. Мне стало стыдно за своё малодушие, и я, сжав зубы, медленно побрёл по направлению к проклятой горушке, сбивая враз отяжелевшими кроссовками головки одуванчиков.
С приближением к её подножью цветы совсем исчезли. «Заплаты» на истоптанном склоне постепенно превратились в торговые палатки и прилавки под разноцветными навесами, где китайскими болванчиками восседали продавцы в окружении суетящихся клиентов.
   И хотя моего имени здесь никто, конечно, не скандировал, а в переплетении натянутых тентов исчезли из виду и страшные «буквицы», перчатка, словно наручником сковавшая моё запястье, продолжала тащить наверх - к уготованной мне участи.
Но когда я, преодолевая сопротивление «окружающей среды» и свой страх перед неизбежной расплатой, наконец добрался до самой макушки, там, к моему изумлению (и, я бы даже сказал, некоторому разочарованию) было пусто - только ветер гонял измятую газету, да какая-то ветхая старуха копалась в мусоре.
В растерянности я стал озираться по сторонам.
- Эй, милок, потерял чего? - спросила меня бабка пропитым голосом.
- А-а-а… э-э-э… - не находя слов, я стал тыкать пальцем в сторону пустого эшафота.
Старуха с удивлением воззрилась на меня
   - А кресты, кресты где? - выдавил я.
- Ещё один! - всплеснула руками старуха и стала выговаривать: - Угомона на вас, чертей, нетути. Вишь, тракцион себе устроили - дреналин вырабатывать…
Но, заметив моё состояние, всё же смягчилась и пояснила:
- Опоздал ты. Сегодня всё уж закончилось. Эти мазакисты ивентарь свой собрали и отвалили. Завтра, слышь, приходи, с утра пораньше. Здесь очередь. Хошь повисеть, записывайся. А то, если желаешь, я за тебя ночью подежурю, так вообще первым будешь. Денежки-то есть? Эй, слышь, ты куда это? Постой!
   Но я уже развернулся и нетвердо ступая побрёл прочь…
   Загадочный Лодочник, развалины Храма, «серебряный» рыцарь и «Голгофа» остались далеко позади. Я возвращался домой: переходил из этюда в этюд, перепрыгивал из набросков в зарисовки, плутал по эскизам - не ища дороги, не выбирая направление и вдруг, неожиданно для себя оказался в заброшенном яблоневом саду. В воздухе витал пьянящий запах перезревших фруктов, которые, срываясь с веток, мягко шлёпались на землю. Сорвав один большой и жёлтый плод, я с наслаждением растянулся в густой траве, позволив себе напоследок почувствовать красоту этого Мира: увидеть запах цветов, услышать голос бездонного неба, отведать на вкус проплывающие облака.
   «Может, когда-нибудь и впрямь остаться здесь навсегда?- подумал я, разомлев под фиолетовым солнышком. - Устроюсь младшим помощником старшего дворника при Святилище самому себе (не откажут, поди?). Утром буду подметать двор, днём писать пейзажи, а по вечерам, под задушевную беседу с преподобным попивать наливочку…»
   На этой оптимистической ноте я незаметно для себя задремал, но вскоре очнулся от звука чьих-то шагов. Меж чёрными корявыми стволами мелькала стройная девичья фигура в лёгком ситцевом платье. Мне показалось, что незнакомка читает стихи. Затаив дыхание, я прислушался, но налетевший порыв ветра унёс её голос, и сама она растворилась в яблоневом аромате…
Переход из Мира моей фантазии в Мир реальный получился, как всегда, внезапным и отчасти напоминал обрыв киноплёнки. Ещё мгновение назад я беспечно валялся на травке,       поглощенный игрой воображения и вдруг - бац! - оказался стоящим на широкой магистрали, обдаваемый выхлопными газами проносящихся мимо автомобилей. Отсюда, с шоссе, хорошо просматривался расположившийся впереди на холмах мегаполис, чей неповторимый контур я знал с самого детства. Это был мой родной город - Вишёнки. Он являлся столицей древнего Княжества с одноименным названием (а в недалеком прошлом и одной из «братских республик», на которую в одночасье обрушилась независимость в результате распада СССР) и располагался почти в самом центре Европы.
   С изменением геополитического статуса Княжества произошли и коренные изменения             в жизни его жителей. Повсеместно переходило в частную собственность то, что все привыкли считать общественным достоянием. Закрывались заводы и фабрики, школы и библиотеки. Процветали национализм, коррупция и взяточничество. Свирепствовали инфляция, безработица и повальная эмиграция. Пришли в упадок медицинское обслуживание и образование. Старики уже не надеялись на обеспеченную старость. Выворачивались наизнанку моральные ценности. Зато, словно грибы после дождя, появлялись банки и рестораны, дорогие магазины и роскошные особняки. Беспринципность политиков и холуйство чиновников становились национальным «достоянием». В подражание итальянской, вырисовывалась местная мафия.
   Город по прежнему был «цветком из камня», но «белым», как прежде, увы, уже не казался. Его улицы, по которым я так любил гулять в юности, не рискуя наткнуться на лозунг: «Чемодан, вокзал, Россия!» и «Аич ну се ворбеште русеште!» *, теперь заполонили нищие, проститутки и наркоманы, бандитствующие бизнесмены и бизнесменствующие бандиты, а также «голубые», «коричневые» и серо-буро-малиновые.
   Но ещё там были родные и близкие мне человеки, старые друзья и просто добрые знакомые. И от предвкушения скорой встречи с ними, сердце моё забилось сильнее, а на душе стало светло и радостно…
   Быстро вечерело. Я торопливо потопал по обочине дороги в сторону печёного яблока солнца, словно на прутик, насаженного на башню Телецентра. Добравшись до ближайшей остановки, вскочил в проходящий троллейбус и сразу же окунулся в атмосферу «салонной жизни» от сумятицы которой за время своего отсутствия признаться, успел отвыкнуть. Озирался по сторонам и чувствовал себя, словно выброшенная на берег рыба.
   Пока ползли к центру по забитым транспортом улицам, стемнело, и за окнами вспыхнули фонари и разноцветные огни неоновой рекламы. В районе пьяца Чентралэ* троллейбус вдруг остановился, и шофёр, высунувшись из кабины, хмуро объявил, что машина дальше не пойдет. Пассажиры, возмущаясь, потянулись к выходу.
   Из-за образовавшейся пробки на улице было настоящее столпотворение: гудели автомобили, орали друг на друга водители, ругались прохожие. Меня сразу же подхватило плотным потоком пешеходов и помимо воли повлекло по проспекту Великого Стефана. Судя по озабоченно-восторженным лицам сограждан, в городе что-то происходило. С трудом выбравшись из толпы, я залез на высокое крыльцо ближайшего дома и оттуда постарался разглядеть, что впереди.
   Оказалось, что я, как с корабля на бал, угодил на очередную разборку между оппозицией и нашим Господарём*. Основное действие этого «спектакля» под громким названием «Революция», разыгрывалось при свете прожекторов на широких ступенях МВД, куда агрессивно настроенной «массовке», состоящей, в основном, из молодёжи под предводительством крепких мужчин в одинаковых кожаных куртках, удалось загнать немногочисленную группу «актеров» в погонах. Полицейским, из-за серебристых касок и прямоугольных щитов похожим на древнеримских центурионов, приходилось туго. Укрывшись за хлипкой баррикадой из канцелярских столов, они с трудом отбивались дубинками от наседавших «варваров».
   Внезапно посреди улицы загорелся перевёрнутый на бок красный пожарный автомобиль с установленным на нём водомётом. Дым чёрными клубами повалил в ночное небо. Это послужило сигналом для нападавших. Напор их усилился. Раздались дикие вопли. В ОПОН и в окна здания полетели вывороченные из тротуара плитки, бутылки из-под пива. Упало несколько раненых полицейских, посыпались выбитые стёкла, на втором этаже показались языки пламени…
   Это зрелище очень развлекало многочисленных зевак, толпящихся по подворотням, а мне вдруг стало неинтересным. Не желая больше быть свидетелем всего этого безобразия, я спрыгнул со своего наблюдательного пункта и, обходя стороной беснующуюся толпу, пошёл прочь вверх по Армянской.. И, как это не кажется парадоксально, наконец-то почувствовал себя дома.

* Перевод на русский язык, а также пояснения некоторых слов и фраз, отмеченных звёздочкой - в конце книги.

3. «У трёх покойников»

   Плохо соображая от усталости и голода, я ввалился в свою холостяцкую обитель, которая была одновременно и моим «таинственным островом», хранящим «страшные» тайны, и неприступной для «кровожадных» соседей крепостью, и спасительным ковчегом в бушующем житейском море. А порой она превращалась в райские кущи, по которым порхали прекрасные гурии. Но, в первую очередь, это была моя МАСТЕРСКАЯ - единственное место на Земле, где я мог вдали от политических бурь и общественных потрясений уйти с головой в творчество. И если это удавалось, то для меня всё вокруг переставало существовать: время сжималось в точку, поле холста, становясь многомерным, теряло геометрические очертания, и открывалась некая потайная дверь, через которую я проникал в созданный мною Мир.
   Так было и на сей раз, только теперь я вернулся. В моей голове в полном беспорядке теснились обрывки впечатлений, от одежды тянуло дымом, а от старой велосипедной перчатки (которую мне всё же удалось стянуть) - масляной краской и перезревшими яблоками. В тёмной прихожей я был сразу же атакован своими вконец оголодавшими животными: с воплем сиганул мне на плечи голубоглазый сиамец Тиль, в ногах, истошно мяукая, запуталась трехцветная Катька, а ударом в грудь приветствовал Аттила - помесь болонки и крокодила. Накормив несчастных зверей, я прошёл в комнату - центр моей Вселенной, где в полном беспорядке среди незаконченных полотен, банок с красками, кистей, альбомов и пустых бутылок неколебимой твердыней возвышался мольберт с последним моим произведением. На полотне было изображено подёрнутое туманом озеро с засохшим деревом у самой воды и бегущая вдоль берега белая лошадь, а на заднем плане угадывались развалины Храма и чьи-то расплывчатые фигуры у костра.
   Я припомнил, с каким трудом входил в эту работу. Ведь даже первоначальная композиция была совсем иной. Сначала я долго и упорно её писал, затем, повинуясь какому-то маловразумительному импульсу, замазал, потом в отчаянии надрался, после чего... Впрочем, это уже и не важно. Последний мазок поставлен, готовая картина стоит на мольберте, а я, выжатый как тюбик, вяло плещусь под душем, смывая пыль творческих порывов и пепел вдохновения. Сквозь шум льющейся воды из комнаты до меня доносятся последние новости:
   Вишёнки. Для любителей острых ощущений.
   Сегодня в ночном блоке Шестого канала вы сможете увидеть записанный скрытой камерой сюжет, где прибывшая по срочному вызову аварийная бригада сантехников пытается устранить прорыв канализации по улице Армянской. Господ со слабыми нервами просят отключить звук…
   Новости сельского хозяйства:
   Границы Княжества без предъявления визы и таможенной декларации пересекли полчища недавно вставшей на крыло саранчи. Необычайно больших размеров насекомые оставляют после себя мертвое пространство - уничтоженные посевы и дохнущий от голода скот. Прожорливые твари не реагируют на залпы противоградовых орудий и напалм. Есть человеческие жертвы. Погибла съемочная группа телевидения, близко подлетевшая на вертолёте к месту событий. Несущий винт увяз в густой массе зеленых вредителей, и машина камнем рухнула вниз…
   Зарубежные новости:
   Сегодня в Ущелье, ведущем непримиримую войну с кровавыми захватчиками, были обнаружены и опознаны расчлененные останки правозащитников из Австралии. Не приходится сомневаться в том, кто их зверски убил. Бойцы местного отряда самообороны, сражающиеся против подлых оккупантов, выразили соболезнование семьям погибших. В Австралии объявлен всенародный траур. Ведется запись добровольцев, желающих помочь свободолюбивым детям гор. Мы с вами, друзья, держитесь! No pasaran!
   Вытираясь на ходу, я прошлёпал в комнату и выключил телик. В наступившей тишине был слышен лишь шорох дождя за окном да нежный перезвон подвешенных к форточке рыболовных колокольчиков. На душе стали скрести кошки. Какое-то время я собирался с духом, потом решительно подошел к телефону и набрал заветный номер. На другом конце провода сняли трубку и знакомо задышали в микрофон:
   - Привет, это я! - сказал я. - Говорить можешь?
   - Да. Я вас слушаю.
   - Как Дашка?
   - Уже лучше, но пока ещё кашляет.
   - Я соскучился, когда увидимся?
   - Да-да. Я вам позвоню, - и едва слышным шёпотом: - Люблю...
   - Поцелуй за меня Дашеньку! - прокричал я в трубку, но мой вопль остался без ответа.
Слушая короткие гудки, я ощутил себя смертельно одиноким на своём «острове свободы» и, недолго думая, решил отправиться в кабак пропустить пахар де дьжин - стакан вина, чтобы унять овладевшую мной тоску. Но прежде сделал ещё один короткий звонок - сообщил заказчику, что работа для него уже готова.
   - Сарай купил на Канарах. Сейчас расплатиться не могу - полный голяк, - пожаловался деловой человек. - Вот скоро одну махинацию проверну, и всё отдам, ты не сомневайся.
   Представляя «сарай», я принялся шарить по карманам в поисках денег. Таковых, естественно, не оказалось, и пришлось лезть под диван в слабой надежде, что туда закатилась хоть какая-то мелочь. Мне повезло, и уже вскоре, позвякивая монетками, я выскочил из дома прямо под проливной дождь в темноту ночи.
Фонари на улице не горели, и только кое-где из окон домов пробивался слабый свет. Изрядно промокнув, я вскоре добрался до популярного на нашей магале* кабака «У трех покойников», получившего свое весёлое название за то, что вплотную примыкал к стене старинного городского кладбища.
Табачный дым в небольшом помещении стоял коромыслом. Из магнитофона доносился незабвенный голос Высоцкого, заглушаемый криками пьяниц с лёгкостью смешивающих русское «Ну, будем!» с местным «Хай норок!».*
Неожиданно среди завсегдатаев, устроившихся здесь всерьёз и надолго, я углядел и своего старого учителя. Когда-то Валентин Иванович преподавал мне в художке и с тех пор, казалось, совсем не изменился. Всё то же покрытое множеством морщин круглое лицо, в центре которого сизой барабулей красовался нос, мешки под глазами, большой светлый лоб, уходящий в залысину, и остатки спутанных желтовато-седых волос. На нём был изрядно потрепанный допотопный пыльник песочного цвета, на голове - выгоревший на солнце синий берет, а на шее - съехавшая набок зеленая бабочка. Злые языки поговаривали, что старик давно уже выжил из ума, но лично я ничего такого за ним не замечал, искренне любил и помогал, чем мог.
Как будто почувствовав мой взгляд, Валентин Иванович обернулся и, заметив меня, смешно замахал руками.
- Серёженька, давай ко мне!
   Взяв стакан «Вишёнки», местного вина, от которого когда-то произошло название Княжества и его столицы, я подсел к старику.
   - Здравствуйте, маэстро!
   - А я вот всё ребусы разгадываю, - доверительно сообщил он мне             и продемонстрировал какой-то таблоид со здоровущим кроссвордом на развороте. Многие клеточки были уже заполнены, но, как я заметил, ещё больше там оставалось пустых мест.
   - Ну-ка, подскажи мне, друг ситный: в чём смысл бытия?
   Я только пожал плечами.
   - Вот и мне ничего путного в голову не приходит, - признался В.И.
   Хотя на правой руке у старого художника и не хватало трех пальцев, по слухам потерянных им ещё во время Великой Отечественной в застенках Сигуранцы,* он прекрасно владел карандашом и кистью. Мне всегда нравились работы моего учителя, проникнутые одновременно и высоким мастерством и детской непосредственностью, и поэтому когда я заметил под лавкой рядом с заляпанным краской этюдником перетянутую резинкой папку с рисунками, не удержался и попросил у него разрешение заглянуть в неё.
   Валентин Иванович благосклонно кивнул, и я наугад выудил несколько листочков, на которых были виртуозно изображены завсегдатаи кабака.
   - Вы что, здесь рисуете? - удивился я.
   - А почему бы и нет? - вопросом на вопрос ответил В.И. - Тут, знаешь ли, такие типажи встречаются... К тому же, вот и на ужин себе заработал, - он с гордостью показал на стоящую перед собой тарелку с бульоном, в котором сиротливо плавало несколько разваренных пельменей. - Жизнь прекрасна, мой друг, выпьем!
   По «просвещённому» мнению старика, здесь в «Покойниках» разливали лучшее вино во всём Княжестве… а возможно, и во Вселенной. В наших гранёных стаканах «Вишёнка» казалась тёмно-красной, почти чёрной и, словно сама по себе, мерцала из глубины царственным пурпуром.
   Проследив за тем, как я одним духом проглотил свою порцию, В.И. огорчённо констатировал:
   - Ты не умеешь пить. Вино надо смаковать, а не хлестать, как водку.
   Пообещав исправится, я осушил еще стакан и полюбопытствовал у старика(,) давно ли он состоит в Союзе художников.
   - Вообще-то, я сам по себе. Когда-то, конечно, хотел вступить. Жаждал, так сказать, официального признания. Но… меня не приняли, сказали, что ещё не дорос до сей профессиональной организации. (Я прикусил губу.) Теперь это уже не имеет значения, поскольку треть всех художников города я сам выучил.
   Время, судя по солнечным часам на стене, приближалось к десяти. Было шумно. «Покойнички» веселились во всю. Какая-то пьяная мамзель, развлекая общество, горланила песни, пьяный мужик рассказывал непристойные анекдоты, а спящий по соседству алкаш, не приходя в себя, взбрыкивал под столом ногами. От крепкого вина меня развезло, и я пожаловался старику на то, что творчество моё не находит признания, картины продаются плохо, да и вообще, по большей части я ими не доволен.
   В.И. усмехнулся:
   - Последнее - похвально. Если ты будешь удовлетворен своей работой, то выше уже не поднимешься. Что же касается признания и денег, - забудь об этом. У нас с тобой другое предназначение.
   - Какое? - навострил я уши.
   В.И. наклонился ко мне и сказал, часто моргая покрасневшими веками:
   - Давай, я расскажу тебе притчу, которую слышал давным-давно, ещё от своего наставника. Это случилось… В общем, не важно когда. Безумие овладело Миром. Люди стали поклоняться золотому тельцу, вести братоубийственные войны, губить природу. Грехи человеческие переполнили чашу терпения Господа, и тогда решил ОН, что пришла пора призвать их к ответу. Ну и, как водится, учинил Страшный Суд. И вот, в самый разгар судилища, среди всех этих визжащих от страха и умоляющих о прощении банкиров, сантехников, продавцов, бизнесменов, таможенников и политиков Господь вдруг обнаружил одного не покаявшегося грешника - перепачканного краской, пьяного и весёлого деревенского маляра.
   Валентин Иванович рассеянно отпил большой глоток вина из моего стакана и надолго замолчал.
   Выждав для приличия, я поинтересовался, чем же заканчивается эта побасенка.
   - Да ничем, - ответил старик.
   - Как так, почему?
   - ОН посчитал, что художник одним только фактом своего присутствия оправдывает существование этого Мира, и… отменил Конец Света.
   Воспользовавшись подходящим случаем, я решил спросить своего учителя:
   - А что, Валентин Иванович, когда вы рисуете, не возникает порой чувства, что вашей рукой кто-то водит, а Вы сами являетесь только посредником между Космосом… или, если хотите, Богом и остальным человечеством?
   - Да, бывает, - засмеялся старый художник, - но после стакана доброго вина быстро проходит.
   И он ошарашил меня следующей заковыристой задачкой из своего кроссворда:
   - Что есть истина?
   Я опять не нашёлся, что сказать, и хитро предложил заглянуть в следующий номер             таблоида, где скорей всего должны были быть искомые решения.
   - Ответы как раз и не главное, - обескуражил меня В.И. - Сколько людей, столько будет и мнений. Правильно поставленный вопрос - вот что важнее всего.
   Вздохнув, Валентин Иванович поинтересовался, не подыскал ли я себе новую работу (всесоюзный проектный институт, где я некоторое время трудился архитектором, недавно упразднили за ненадобностью), а услыхав, что нет, очень обрадовался. Оказывается, в нашей школе, где он до сих пор преподавал, вскоре должно было освободиться место учителя, и старый художник вознамерился рекомендовать меня на эту должность. Я стал было отнекиваться, ссылаясь на отсутствие педагогического опыта, но В.И. посоветовал обдумать всё ещё раз на трезвую голову.
   Дождь, хулиганя, стучал в окна. Тусклая лампочка едва освещала дальние углы заведение. Осоловев от вина, я клевал носом, с трудом воспринимая пьяненькую болтовню старика. Для начала В.И. поведал мне свою биографию, начиная «с сотворения Мира», потом стал допытываться, понимаю ли я, что значит выражение «объять необъятное», затем, расчувствовавшись, вспомнил своих деточек, которые его ни в грош не ставят, а под конец сообщил, что устал, соскучился и хочет вернуться на свою далёкую и нежно любимую родину. От возбуждения его дряблые щеки пошли багровыми пятнами, на глаза навернулись слёзы, и на носу повисла мутная капля.
   Кое-как справившись с приступом ностальгии, Валентин Иванович утёрся клетчатым носовым платком и, выловив из тарелки последний пельмень, вновь занялся своим бесконечным кроссвордом:
   - Итак... Что было вначале? Ну, положим, это я... - пробормотал он и, не закончив фразы, принялся старательно заполнять свободные клеточки, а я с тоской подумал, что вот, наверняка, и старый учитель вскоре уедет, как и многие другие мои знакомые, покинувшие суверенное Княжество за последние годы.
   В этот момент за окном неожиданно сверкнула молния, входная дверь с грохотом распахнулась и, толкая перед собой велосипед, к нам в кабак прямо из потоков воды шагнул какой-то незнакомый низкорослый тип. Его спина горбилась под тяжестью промокшего рюкзака, а на голове красовалась мятая капитанская фуражка с поломанным крабом на тулье. С его «амуниции» и пегой всклокоченной бороденки на пол стекали многочисленные ручейки. Припарковавшись, он стащил с курносого носа запотевшие очки, перемотанные синей изолентой и, близоруко щурясь, протёр их полой мятой рубахи. Вытребовав у хозяина стакан вина и бутерброд с килькой, новый посетитель окинул рассеянным взглядом помещение и, не найдя другого места, плюхнулся за наш стол. Не выказав особого желания знакомиться, он пристроил на край скамьи свой замечательный головной убор, отпил вина и принялся задумчиво жевать закуску. Большая плешь «морского волка» блестела от влаги, а мысли блуждали, по-видимому, где-то далеко, по одному только ему знакомому фарватеру.
   Искоса бросив любопытный взгляд на велосипедиста-водника, В.И. многозначительно шмыгнул носом и вернулся к своему вопроснику: «Наименование паруса гоночной яхты... из восьми букв». Мы глубоко задумались.
   - Спин-н-н-на-акер, - вдруг, словно очнувшись, сказал, чудовищно заикаясь, наш сосед.
   - Зачем вы так? - оскорбился старик. - Мы же вас не трогали.
   - Это н-н-название у п-п-паруса такое, - пояснил мужчина со знанием дела.
   Ной (так звали нашего нового знакомого) был токарем высшего разряда и работал при каком-то НИИ (пока тот не прикрыли), а среди местной туристической братии слыл «отмороженным» путешественником. Страсть эта появилась у него ещё в школе. Его плохая учеба и не всегда чистый воротничок вызывали брезгливую жалость преподавателей, а врожденный дефект речи - насмешки злых одноклассников. И вот однажды маленький Ной, рыдая от очередной несправедливости в дальнем углу школьной раздевалки, поклялся во что бы то ни стало добиться уважения окружающих. В это время на уроках пробегали Великие географические открытия, биографии известных исследователей и он, недолго думая, решил стать таким же, как они. Жизнь мальчика резко изменилась. Он стал часто убегать из дома и скитаться в окрестностях Вишёнок, воображая себя то в дебрях Амазонки, то в Сибирской глухомани. Как-то раз, тренируясь на выживание, он целых трое суток пропадал в лесу. Когда юного путешественника вернула домой милиция, мать отходила его ремнем. С тех пор прошло много лет. На своём велосипеде он исколесил вдоль и поперек весь Союз и вот теперь решил, что пришло время покорять водные просторы планеты.
   - Я-я-яхту с-с-строю по собствен-н-н-нному п-проекту, - гордо объявил он нам,             - де-ет-т-тали сам вы-вытачиваю, ме-металл беру на сва-алке; ква-ква-артиру зава-валил же-железом по самую ва-атерлинию, сплю на шпа-ангоутах, ем на к-киле... А ви-и-дели бы вы мою м-м-ачту! Не м-мачта, а ме-ме-мечта из чи-чи-истого алюм-миния.
   Ной закатил глаза, по-видимому, воображая себя в этот момент на палубе глиссирующей красавицы. Вот он, загоревший до черноты под тропическим солнцем двухметровый блондин, после очередного кругосветного плаванья лихо заводит свое судно в акваторию одесского яхт-клуба, где у причала его встречает восторженная толпа поклонников… и, естественно, поклонниц.



4. Ночной променад

   Дождь кончился, и мы с Валентином Ивановичем вышли на улицу следом за нашим новым знакомым.
   - Ты смотри, Серёженька, какие у нас замечательные люди! - умилился нетвердо стоящий на ногах старик, когда будущий покоритель океанских просторов «уплыл» по лужам на своем драндулете.
   - Вот этот, например, как его?.. Ной, да?.. лодку строит, в кругосветку собирается - это размах… железный человек… а как говорит - песня! - Пошатнувшись, он ухватил меня под локоть и предложил: - Давай пройдёмся. Чувствуешь, какой воздух? Благодать!
   Игнорируя закон всемирного тяготения, мы зашлёпали по лужам вдоль кладбищенской стены, над которой торчали чёрные ветки деревьев. В свете фар припозднившихся автомобилей казалось, что из-за ограды к нам тянутся костлявые руки покойников.
   - Валентин Иванович, а как вы относитесь к тому, что у нас в Вишёнках теперь круглый год лето? - прерывая затянувшееся молчание, поинтересовался я у старика.
   - Аномалия… - пожал плечами В.И. - А по мне так и хорошо - за отопление платить не надо и виноград созревает три раза в год… Впрочем, это что! Я вот другое подметил: сейчас о чём плохом не помыслишь, так обязательно сбудется.
   - Вы правы! - с готовностью согласился я. - Живём как на вулкане. Не успеешь представить, а оно - бац! - и готово.
   - О вулкане это, пожалуй, ты зря сказал, - пробормотал старик, всматриваясь в чёрный провал улицы Котовского.
Навстречу нам брёл какой-то тип, тыча перед собой сучковатой палкой. Мы в замешательстве остановились. Лишь когда прохожий оказался под тусклой лампой одинокого уличного фонаря, удалось его разглядеть. Это был средних лет коренастый гражданин, с давно не бритой физиономией и со всеми приметами недавнего пребывания в мусорной куче. На широком и плоском, словно у тунгуса, лице узкие мутные щели между припухшими веками обозначали глаза.
   Поравнявшись с нами, слепой остановился и, прислушавшись к громкому сопению Валентина Ивановича, завёл привычный для нищенской братии разговор:
   - Зиуа бунэ, оамень бунь!* Помогите, люди добрые, сделайте милость.
   - У нас нет денег, любезный, - с грустью сообщил старый художник.
   Но незнакомец не унимался:
   - Сам я не местный. Приехал издалека. Прошу вас, укажите дорогу к храму.
   - Слышал? Слепой, ночью, на ощупь, несмотря на подстерегающие на каждом шагу опасности, ищет дорогу в Храм! Каков человечище?! - возликовал В.И. и по-рыцарски вызвался проводить «тунгуса».
   По пустынным улицам старого города мы поплелись к кафедральному собору. И весь долгий путь неугомонный Валентин Иванович изводил меня разговорами о долге христианина и любви к ближнему. Когда же изрядно уставшие, мы наконец добрались до места, слепец, ощупав портал здания, раздосадовано сообщил, что это вовсе не то, что ему нужно. Оказалось, что приезжий всего-навсего разыскивает церковь, возле которой стоит дом его зазнобы. Однако это недоразумение нисколько не подорвало решимости В.И. помочь бедолаге. Мы попытались уточнить адрес местной Дульцинеи, но мужчина лишь твердил, что та живёт поблизости от храма.
   - Наверное, ему нужна та церковь, где раньше был Планетарий, - предположил Валентин Иванович, и мы, подбадривая слепого, потащились по проспекту Стефана.
   - И когда это в вашей дыре успели понастроить столько храмов? - бурчал мне в одно ухо «человечище».
   - Любовь - как это романтично! – громко шептал в другое В.И.
   Вконец выбившись из сил, наша компания всё же добралась до намеченной цели. Обследовав церковный забор, заезжий ловелас стал вопить, что мы его опять завели не туда и что он нам всем покажет. Дабы не накалять страсти, я быстренько припомнил, что на Болгарской есть церквушка, которую ещё совсем недавно использовали под складское помещение.
- А ближе ничего нет? - простонал мой учитель, в голосе которого уже не чувствовалось былого энтузиазма. - Ладно, доведём, не бросать же его здесь.
Мы подхватили гражданина под руки и поволокли по центральной улице в обратную сторону. - Ещё немного, мой друг, - задыхаясь, подбадривал его Валентин Иванович. - Скоро встретишься со своей милой.
- Куда вы меня тащите?! Отпустите, ироды! - вопил, вырываясь, наш подопечный.
- Ничего-ничего, нам не трудно, - хрипел в ответ В.И., находящийся на последнем издыхании.
Медленнее, чем того бы хотелось, мы продвигались вперед.
- Чёрт меня дёрнул приехать, - поняв, что от нас ему просто так не отделаться, ныл незадачливый любовник. - Сидел бы сейчас у себя дома в Вишёнках и горя не знал.
Остановившись, словно налетев на невидимую преграду, мы с Валентином Ивановичем переглянулись.
- Сэр, а где, по-вашему, вы сейчас находитесь? - очень спокойно и совершенно трезвым голосом поинтересовался мой компаньон.
   В наступившей тишине у «сэра» отчетливо щёлкнули металлические зубы.
   В результате перекрестного допроса нам удалось выяснить следующее. Крепко поддав «ла ботул калулуй»* перед тем, как отправиться в деревню к своей «донне Анне», наш «дон Жуан» по дороге на автобус отрубился, а придя в себя, почему-то решил, что он уже прибыл на место. И даже наши с В.И реплики не заставили его в этом усомниться (впрочем, возможно, он ещё и плохо слышал).
- Ну и что нам теперь делать? - простонал В.И., когда мы всё же растолковали бедняге его ошибку.
- Ведите на автовокзал! - потребовал «тунгус». - Мне что же теперь, несолоно хлебавши домой возвращаться? Да меня кореша засмеют!
Всю дорогу на вокзал Валентин Иванович сконфуженно помалкивал, а слепой что-то бурчал себе под нос о мошенниках и проходимцах. Оказавшись на перроне, он, даже не поблагодарив, ввинтился в толпу ожидающих свой рейс пассажиров. Я проводил его недобрым взглядам, а В.И. только развёл руками и произнёс: «Любо-о-овь!»…
   Потрясённые своей благотворительной деятельностью, мы с Валентином Ивановичем на гудящих ногах брели по тёмным улицам. Навстречу нам медленно ползли «составы» одноэтажных домов, деревья, заборы и проходные дворы.
- Жаль, выпить негде, всё давно уж закрыто, - сокрушался старик.
   До моей мастерской было далеко, до утра - долго, и я, видя плачевное состояние своего учителя, сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться.
Уже вскоре нас приветствовали радостными возгласами в одной весёлой квартире, где прямо на полу, среди горящих свечей и початых бутылок «Вишёнки» разместилась весьма тёплая компашка. Здесь обычно собирались те, кто хотел выпить, потрепаться и «потереться носами». За хозяйкой «ночного клуба», моей одноклассницей по художке, я когда-то ухлёстывал, но потом, вняв голосу разума, перешёл с ней на товарищеские отношения.
Я плюхнулся среди присутствующих, по-турецки скрестив ноги, а В.И, пожелав всем доброй ночи, устроился в углу на старом матрасике. Сердобольная хозяйка укрыла старика пледом, а её бой-френд Пашка (чернокожий иностранец - недоучившийся студент нашего Госуниверситета) с возгласом «биля-небиля» наполнил стаканы.
Вместе со всеми я выпил и на следующие полчаса отключился. Ничего не соображал, лишь старательно клевал носом. Речь окружающих доносилась, как из глубокого колодца, причём сплошной «ползущей строкой». Примерно так:
«…значит вы пессимист? Я - пессимист? А откуда вы знаете, что должно произойти дальше? Это вопрос веры. А ты поговори вот с ним. Он в отношении веры у-у-у… А кто ты по гороскопу? Если крыса, то твой год следующий. Я - свинья, если хочешь знать. Ясно. А я всё думал, что меня так мучает? Это полная фигня. Я не верю ни в гороскопы, ни в хиромантию. Ребята, давайте лучше выпьем… потому что мы не договорили. А чем будем закусывать? Огурцами?.. Поэтому я и не люблю отмечать свой день рождения - возиться, что-то готовить. А и так пройдёт. Кошмар. Я не поняла, мы что, выпили? По-моему, ты уже готова. Да, я пьяна. Для художника работа - кусок его жизни, души, нервов, а эта балда не понимает. Слушай, а где ты научилась на скрипке играть, я ведь учил тебя не этому? Я пью коньяк... А давайте познакомимся... После третьей не закусываю... Я недавно был на презентации книги одного э-э-э писателя. Так он чем брал публику? Каждому сообщал: «Скоро должен прибыть Сам! Представляете, Сам!!! Он обещал. Я договорился». А когда стало ясно, что никого не будет, объявил: «Мне только что позвонили из канцелярии Самого. К сожалению, визит отменяется. Незапланированные переговоры с английским посланником». Это было круто… А это мой любимый Сен Брё. Человек сам на всех инструментах играет. Ну там приглашает вокал. А вообще из всех французов единственный - это Адамо. У меня полное собрание его произведений. Он тоже бельгиец по происхождению. Как рокенроллисты - это Литтл Тони и Джонни Холлидей… Слушай, а тебе нравится Дассен? Ты это серьёзно? А сколько тебе лет, девочка?.. Думал, меньше. Это же французская попса. Мы в восьмом классе под него танцевали. Дассен - это прекрасно, но к нему нельзя относиться как к явлению. Это совершенно… Значит, вот что произошло... Ну, это другая история…
   Когда я пришёл в себя, то обнаружил рядом на ковре двух прекрасных шмар - Лолку и Владку, напротив - любителя Литтл Тони и Джонни Холлидея - оператора с телевидения Голубка, а чуть дальше - хозяйку квартиры в обнимку с продавцом бананов африканцем Пашей. Между присутствующими, создавая некоторый беспорядок, ползал карапуз в розовых подгузниках и резвилась большая чёрная собака.
Слова и фразы наконец-то обрели законных хозяев.
- А давайте выпьем за любовь! - как раз в это время внесла предложение бойкая Владка и посмотрела на меня с вызовом.
- Любовь - это секс, - определил я своё отношение к этой проблеме на сегодняшний          вечер и пододвинулся к ней поближе.
- Вы неправы, - возразил Голубок и хрустнул красивыми длинными пальцами             с наманикюренными ногтями, - секс - лишь производная любви.
Казалось, он больше всех в этом понимает.
- Очень сладкая производная, - гнула Владка свою подлую линию, активно прижимаясь ко мне бедром.
- А вот я знакома с одним скульптором, который помешен на изображении гениталий, - сообщила Лола, давно забросившая свою скрипку и сейчас подрабатывающая натурщицей.
- Я его тоже знаю, - ревниво встряла Владка.
- Он что, сексуальный маньяк? - оживился Голубок, облизывая чувственные губы.
- Этого я точно не знаю, но все предметы в его доме, имеющие подходящую форму, сделаны в виде фаллоса.
- Я себе это представляю, - оператор мечтательно закатил подведённые глаза.
- И в чём же смысл его… э-э-э… творчества? - высунув голову из-под пледа, поинтересовался Валентин Иванович.
- Утверждает, что фаллос - основа основ, что, мол, с него всё началось и им же, закончится.
- Мне почему-то всегда казалось, что основа в другом, - буркнул В.И. из своего укрытия.
- А как у него с воплощением женского начала? - осведомился, говоривший, когда того хотел, довольно неплохо по-русски, «бой-фрукт» Пашка.
- О, это его конёк, - сообщила Владка. - Над кроватью у него висят гипсовые слепки интересующего тебя органа всех некогда любивших его женщин.
- Господи, прямо как посмертные маски! - ужаснулась впечатлительная хозяйка.
- Скорее, как охотничьи трофеи, - поправил я. - И много их там?
- Я не считала, - заверила Влада и потупилась.
- «Искусство принадлежит народу», - ни к селу ни к городу процитировал классика чернокожий «фрукт».
Все замолчали, соображая, с какой стороны прицепить известное утверждение к теме разговора.
- Не всегда, - первым нашёлся я и поведал собравшимся, что на последней выставке СХ творения этого художника не допустили к экспозиции.
- Какая реклама! - восхитился Голубок, перебирая нефритовые чётки.
- Ну что вы, - подал голос из своего укрытия В.И. - Вот раньше его бы посадили             в психушку… а, возможно, и расстреляли. Это реклама.
В знак солидарности с незаслуженно не расстрелянным мастером народ потянулся к стаканам, но оказалось, что всё было уже выпито.
- Видно, пора по домам, - сказал, потягиваясь, Голубок, - А где мой пёсик?
   - А где мой ребенок? - опомнилась Лолка.
Неугомонный малыш и его четвероногий приятель безмятежно спали в обнимку, примостившись у Валентина Ивановича под боком. Старик заботливо прикрыл их пледом и сам уже мирно похрапывал...
На улице занимался рассвет. Было свежо и сыро. Тротуар кружился под ногами, перед глазами всё расплывалось. Последнее, что сохранила память в это утро, была Владка, которая куда-то меня тащила. На этом животрепещущем месте я словно провалился в омут. Погружаясь все глубже и глубже, я неожиданно оказался в бескрайнем пространстве космоса, окружённый мерцающей звёздной пылью. Прямо на меня, в абсолютной тишине, медленно вращаясь, летел кусок мёртвой породы, бывший когда-то нашей прекрасной Землёй. На её заснеженной макушке торчал чёрный крест. Я закричал от охватившего меня ужаса и... проснулся. Медленно открыв глаза, увидел давно не беленый потолок своей мастерской со знакомым переплетением трещин и тёмным пятном от шампанского в форме мыса Доброй Надежды. Слава Богу, это был только ночной кошмар. Тяжело дыша после пережитого, я встал с постели и, подойдя к окну, рывком раздвинул шторы. Вместо привычной картины залитого полуденным солнцем соседского двора предо мной был всё тот же леденящий душу пустынный пейзаж погибшей планеты.



5. Рок

Вяжи, будет, что развязывать.
Поговорка.

   Впервые я увидел Марику на комсомольском собрании Молдгипростроя, где мы оба работали архитекторами в самом начале перестройки. Помнится, как раз решался вопрос о сборе средств в фонд помощи голодающим детям малоразвитых стран, и я решил, что это подходящий повод для знакомства.
   Как молодые специалисты мы занимались, в основном, типовой рутиной, считая за счастье каждый индивидуальный проект, пусть даже и какой-нибудь проходной-сторожки. Зато наша общественная жизнь била ключом. Мы вместе трудились на субботниках, ездили на сельхоз работы и ходили на первомайские демонстрации, где дружно кричали: «Трэяскэ партидул комунист!» и «Либертате пентру Луис Корвалан!»*
   Маричка была юная, веселая, нежная и я, незаметно для себя, вскоре утонул в её чёрных очах. Она тоже не осталась равнодушной к моим «проискам», и мы стали встречаться. Наш роман разразился на закате Советской Империи, когда от пустых прилавков и талончиков на трусы уже веяло сквозняком грядущей катастрофы. С азартом добывая банку зеленого горошка к Международному дню трудящихся, мы ещё жили сладкими иллюзиями, свято веря в необходимость космических полетов и «дружбу народов во всем мире», а поражение нашей хоккейной сборной переживали, как проигранную битву. Доказательством моей безграничной веры в светлое будущее, в котором я обязательно буду нужен своей Родине, могут послужить несколько строк из дневника, записанные мной незадолго до этого в студенческом стройотряде на БАМе.
   Тогда, с юношеским восторгом глядя на расстилающийся предо мной захватывающий таежный пейзаж с розовыми сопками, горящими в лучах восходящего солнца, с синими туманами, блуждающими по излучинам рек, и бескрайними просторами моей страны, простирающимися на все четыре стороны, я занёс в свой блокнот: «За далекими соснами мелькнул серебристой стрелой летящий по Магистрали поезд. Он направляется туда, где будут возведены новые величественные города, укрощены бурные реки и напоены водой пересохшие пустыни. Дух захватывает, когда думаешь, сколько работы ещё предстоит. К счастью, всё это выпадет на долю моего поколения. И я вместе со всеми буду трудиться на переднем крае строительства коммунизма»…
   Может, сейчас это звучит и пафосно, но в ту пору я чувствовал себя, словно космонавт перед полётом. Вот-вот должна была прозвучать команда: «Ключ на старт!» и начаться беспримерное путешествие к сияющим звездам. Но случилось так, что я вместе со всей страной отправился совсем в ином направлении - туда, где безмозглый попугай старого пирата не устаёт повторять: «Пиастры, пиастры, пиастры!..». История сделала «мертвую петлю», и мы вновь оказались в пещерах, за стенами которых слышен рык обнаглевших от вседозволенности хищников…
   Но в то время всё было иначе. Сталинские репрессии остались в воспоминаниях старшего поколения, а не имеющая срока давности Победа в Великой Отечественной давала нам ощущение полной безопасности. К тому же мы с Марикой были влюблены    и вообще ничего кругом не замечали. Нам хотелось лишь одного: всё время быть рядом, говорить, касаться друг друга. И мы находили такую возможность при каждом удобном случае. Вместе дежурили в народной дружине, рисовали стенгазеты, писали плакаты. Бывало по вечерам оставались в институте, и я помогал ей делать курсовики (она училась заочно), или отправлялись ко мне домой и занимались этим там. Порой по выходным мы выбирались за город, где я мазал пейзажи, а она готовила пикничок, расстелив на траве скатерть, на которой я потом, толком не смахнув крошки, «учил её азам изобразительного искусства».
   Время шло, нам хорошо было вместе, и чтобы не усложнять жизнь ни себе, ни родственникам, мы решили расписаться. По этому поводу Маричкины родители устроили мне смотрины. Под жаркое и водочку они расспрашивали меня о семье, осторожно выведывали планы на будущее. В целом, ко мне отнеслись доброжелательно, хотя и не без некоторых опасений. Но… на что не пойдешь ради любимой дочери?! Даже на зятя- художника.
   Через несколько дней мы подали заявление в ЗАГС. Наши «старики» на высшем дипломатическом уровне провели переговоры о свадьбе. В лучшем ресторане города был заказан праздничный ужин, рассылались приглашения многочисленной Маричкиной родне, шилось свадебное платье…
   И тут меня словно обухом по голове шандарахнуло! Я внезапно осознал, что шутки кончились и пора платить по счетам. Мои чувства к Марике были всё те же - я её любил, но когда представлял пупса, распятого на радиаторе свадебного катафалка (в смысле экипажа), возложение цветов к памятнику основоположников марксизма, троекратный сбор традиционной «дани» с гостей, вопли «Амар!»* и зажигательные местные танцы, меня начинала бить нервная дрожь. А перспектива обзавестись кучей новых родственников, составляющих крепкий клан, уходящий корнями глубоко в землю Княжества, жирную, как сливочное масло, которые станут примерять на меня, как смирительную рубашку, свои взгляды на жизнь, вызывала полный ступор. Вот если бы всего этого можно было как-нибудь избежать… Быстренько расписаться, юркнуть с Маричкой в троллейбус и уехать на край света… И потом, я не всё ещё взял от жизни, у меня огромные творческие планы! Семья, дети - здесь не до искусства. Да какая свадьба, господа?! От раздирающих противоречий у меня подскочила температура.
   Мандраж прошёл только, когда я, прометавшись несколько дней в горячечном бреду, заявился к Марике и, избегая смотреть в глаза ничего не понимающей девушке, объявил о своем решении перенести свадьбу на более поздний срок. Узнав об этом, мои родители только схватились за голову, а её, конечно, уверились в том, что я - подлец, который опозорил их дочь, унизил перед родней и ввёл в материальные издержки. За это несостоявшийся тесть посулил мне оторвать голову... или что-то там ещё, находящееся значительно ниже.
   Казалось, что после всего случившегося Маричка должна была меня возненавидеть и бросить, а я - обходить её стороной… но произошло совершенно обратное: мы вцепились друг в друга мертвой хваткой утопающих, и никакие увещевания и угрозы оскорбленных родственников не могли на нас подействовать. Более того, мы вскоре подали новое заявление на брак.
   Родители, узнав об этом «скорбном» событии, сложили с себя всякую ответственность за нашу дальнейшую судьбу. Воспользовавшись этим, мы, как старые рецидивисты, повторно тянули установленный законом трехмесячный срок до свадьбы, без зазрения совести наслаждаясь друг другом. Но вскоре эта идиллия была нарушена самым неожиданным образом. Однажды утром какой-то ушастый фраер вручили мне повестку из военкомата.
   Из злополучной бумажки следовало, что я призываюсь на сборы, что должен иметь при себе военный билет, паспорт, кружку, паек на два дня, и, ко всему прочему, еще несу уголовную ответственность за неявку на призывной пункт. Таким образом, все наши свадебные планы снова летели к черту. Марика, конечно, посчитала, что это моя очередная попытка увильнуть от брачных уз, я же что-то блеял о священном долге и умолял ещё немножко повременить.
   На следующий день, проходя положенный медосмотр, я в одних трусах,             спущенных до колен, стоял перед молоденькой феей в белом халате, которая             с профессиональным любопытством разглядывала мои мужские достоинства.
   - Можешь идти, - наконец сказала она, что-то записав в журнал.
   Я уныло подтянул трусы и перешел в руки к следующему эскулапу. В конце концов оказалось, что лейтенант запаса Линсу здоров и пригоден, и даже дорогой его позвоночнику сколиоз куда-то бесследно исчез.
   В темных коридорах военкомата вместе со мной в ожидании своей участи томилось много самого разного люда. Здесь были и совсем зеленые пацаны, и ребята моего возраста, и сверкающие лысинами мужчины с опухшими от пьянки рожами. Про сборы нам ничего определенного не говорили, но вскоре, все же, просочились тревожные слухи о том, что сбивают очередную команду для отправки в Чернобыль. Катастрофа на АЭС, которая до сих пор была лишь страшным и печальным фактом в сообщениях программы «Время», неожиданно становилась нашей общей судьбой.
   Я попытался представить радиацию - нечто неосязаемое, не имеющее ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Да по сравнению с такой жутью даже отец Марички, который в моих ночных кошмарах кровожадным монстром гонялся за мной, размахивая секатором, казался милым и добрым человеком. Лозунг над дверьми военкомата, призывающий к защите Отечества, незаметно в моих глазах превратился в Дантовское «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
   Только теперь я понял, что участь моя была решена еще полгода назад, когда в самый разгар творческой работы над уникальным проектом районного сортира, подполковник в отставке из первого отдела направил меня на курсы ГО. По возвращении же на работу мне торжественно вручили удостоверение дозиметриста, о котором я тут же благополучно забыл. Но, как бы то ни было, я прошёл медкомиссию и попал в сборную команду «счастливчиков».
   На другой день рано поутру мы с вещами толпились у ворот военкомата. В дальний путь меня провожали отец и Марика. Она была словно заморожена, смотрела на меня совершенно пустыми глазами и отвечала невпопад. Стоящий рядом родитель только молча вздыхал. А я, чувствуя свою вину перед ними обоими, переминался с ноги на ногу и нёс всякую чушь. Когда наконец подошел автобус и всех позвали на посадку, я с явным облегчением, обнял папу, чмокнул Маричку в безжизненные губы и, подхватив рюкзак, поспешно полез в салон.
   Запасники кое-как разместились в машине, завалив сумками весь проход. Сопровождающий нас капитан сделал перекличку, автобус тронулся в путь, и я в последний раз с тоской оглянулся на стоящую в стороне от остальных провожающих, неподвижную фигуру Марики.
   Пока ждали посадки, кое-кто из «гвардейцев» успел «отметиться». Под горячими лучами солнца, врывающимися в салон через мутные стекла, их основательно развезло, и нам пришлось несколько раз останавливать машину и выводить мужиков проветриться.
   К середине дня нас привезли в Краснознаменку и высадили у штаба воинской части расположенной за бетонной оградой с колючей проволокой. Окружающая обстановка - показная активность офицеров, уставная зависимость солдат и пыльная серость казарм подействовали на меня угнетающе. В течение нескольких бесконечных часов, изнывая от жары и неизвестности, нам пришлось ждать главного здесь человека - начальника вещевого склада. У одного из наших выпивох счастливо подскочило давление, и его отправили домой вместе с каким-то длинным лысым типом, вообще непонятно как затесавшимся в наши «героические» ряды. Он врал, что провожал кума и «за компанию» залез в автобус. Да и вообще думал, что мы едем на рыбалку, судя по количеству взятого вина. А куда подевался куманёк, не знает, наверное, отстал по дороге…
   Когда всё же соизволил появиться дышащий тёщиным борщом тучный красномордый прапор в расхристанной гимнастерке, мы сдали свои пожитки на склад и получили обмундирование. Я надел пудовые кирзачи и только тут в полной мере осознал всю безнадежность положения. Мне показалось, что для всех нас время остановилось.
   Уже после отбоя из казармы, где, разя перегаром, храпели «вольные стрелки», меня потянуло на свежий воздух. На спортивной площадке я влез на брусья и закурил, наверное, сотую за этот день сигарету. Надо мной тускло светила похожая на рыбий глаз луна. За высоким забором виднелись, словно обглоданные, кроны деревьев. Нарушая покой городка, тревожным воем оглашали окрестность местные «кабыздохи». Мне пришлось сжать зубы, чтобы не поддаться искушению завыть вместе с ними.
   Утром следующего дня на крытых военных ЗИЛах нас повезли дальше. Трясясь на ухабах разбитой многочисленными машинами дороги, ребята помалкивали, мучаясь с похмелья, и лишь нервно курили. Городок Белая Церковь, куда нас доставили к вечеру, когда-то тихий и провинциальный, уже год являлся плацдармом для переброски техники и живой силы в район катастрофы. Каждый день тысячи людей по его узким пыльным улицам направлялись в Чернобыль и возвращались обратно. И, честно говоря, вид возвращенцев мне не понравился. Их сразу можно было отличить по черным кругам у глаз и сухому кашлю.
   Только днем позже мы добрались до места назначения. Наш полк располагался в еловом лесу по соседству с болотом, на самом краю «мертвой» зоны, окружающей взорвавшуюся станцию. В центре лагеря находился заасфальтированный плац, по одну сторону которого стояли выгоревшие на солнце солдатские палатки, укомплектованные двухэтажными деревянными нарами и осоловевшими ото сна дневальными, а по другую - фанерные офицерские бараки, клуб, столовая, штаб и бани для рядового и командного составов. Нас распределили согласно «прейскуранту» на места убывающих домой «партизан», получивших свою порцию радиоактивной похлебки. Мне припомнили дозиметрические курсы и назначили в роту радиационно-химической разведки. Моим командиром стал недавно вернувшийся из Афгана капитан. За большие печальные глаза на совершенно детском лице ребята дали ему прозвище «Чебурашка». После афганской командировки ему было «всё пофиг». Нехитрую работу в своем подразделении он перепоручил младшим офицерам и, чувствуя себя как на курорте, ждал возвращения домой к семье. На наши расспросы о славном боевом прошлом «Чебурашка», храня военную тайну, только грустно улыбался.
   Кроме основной работы по наблюдению за радиационным состоянием территории, наша рота выделяла людей для дежурства в автопарке, отстойнике зараженной техники, на КПП, а также для дезактивации станции. Такое задание считалось «дембельским» - за него полагалось большее количество «радиков» и, значит, быстрейшее возвращение домой. Работы на АЭС проводились силами десятков полков, личный состав которых радиация перемалывала за пару-тройку месяцев. По вечерам мы все подсчитывали полученную дозу облучения и активно интриговали за наиболее доходные наряды. Для поездки на станцию выстраивалась негласная очередь, хотя вряд ли кто смог бы ее пропустить, даже если бы и захотел.
   Работа начиналась ранним утром с общего построения. Нестройными колоннами роты проходили перед командиром полка. Зарядкой мы не занимались, чтобы не глотать вместе с пылью лишней «заразы». После завтрака каждое подразделение выполняло свою особую задачу. Вскоре пришла и моя очередь во главе команды «партизан» прогуляться на АЭС.
   С помощью реактивных швабр, энергоемких ведер, электронных тряпок и супер-пупер стирального порошка «Лотос» я со своими «чудо-богатырями» несколько дней кряду усердно драил одно из помещений станции. Но каждое утро радиация вновь оказывалась на прежнем недопустимом никакими нормативами уровне. Я доложил об этом начальству,             и комната была опечатана как непригодная для нахождения людей. Нас перевели на новую площадку, и там все повторилось сызнова. Поняв на практике, что борьба с радиацией - дело бесперспективное, я перестал усердствовать и лишь старался по возможности уберечь людей от лишнего облучения.
   Хотя в части и был сухой закон, все же иногда, после отбоя, мы с «господами офицерами» снимали напряжение в дружеской попойке. Однажды на КПП задержали нашего ротного бутлегера Жукова - чернявого злого мужика, везшего в лагерь ящик водки. По тревоге построили полк, и командир самолично провел экзекуцию, разбив все бутылки об асфальт. И хотя осколки подмели, а лужу смыли из брандспойта, ещё несколько дней все с вожделением принюхивались к едва уловимому запаху «свободы», витающему над плацем. Наш «контрабандист» отделался легким испугом, зато Чебурашке «надрали уши» за низкую дисциплину во вверенном ему подразделении.
   Летели дни. Вместе со всеми, стиснув зубы, я копил «радики» и ждал возвращения домой. Правда, под конец умудрился простыть во время плановой поездки по зоне и несколько дней провалялся с температурой в госпитале. За это время мне подыскали замену среди нового пополнения. Я тепло распрощался с однополчанами и, прихватив в штабе документы да на память выворачивающий кашель, на перекладных воротился в Вишёнки.
   Добравшись домой, я сразу же позвонил Маричке, но её в городе не оказалось. Через общих знакомых с трудом удалось выяснить, что, по решению семьи, девушку отправили к каким-то дальним родственникам в деревню.
   Итак, всё было кончено. Я ничего не мог с этим поделать… во всяком случае, пока.
*
Новости Вишёнок:
   Необычно жаркая погода установилась на территории нашего Княжества. Старожилы не помнят такого со времён добровольного присоединения Вишёнок к Российской империи. Тогда, 200 лет назад, вода в Бычке, ещё полноводном, как Миссисипи, кипела, и варёную рыбу, по словам очевидцев, можно было сразу же подавать к столу. Лавровый лист, соль, леущан* и головки лука предусмотрительные граждане загодя бросали в бурлящий поток…
   Зарубежные новости:
Телекомпания СиБиэС предложила Пентагону повторить ракетный обстрел Ирака, так как все уже имеющиеся в распоряжении компании видеоматериалы оказались случайно испорченными…
   В Прибалтике установлен памятник нацистам.

6. Архивный работник в горячем деле

      Апишкульк - высокий, тощий, лысый, словно колено, субъект с большими ушами и мигающими попеременно разнокалиберными глазами стоял перед старинным, венецианской работы зеркалом и, хмурясь, разглядывал свой язык. Тот напоминал покрытую пепельным налётом шершавую губку и явно ему не нравился.
   Впрочем, своим здоровьем Апишкульк интересовался мало. Бренная оболочка, которой он обзавёлся ради возложенного на него дела, была лишь ширмой, скрывающей создание высшего порядка - Посланника (в просторечии именуемого Ангелом), эфирную сущность которого волновали совсем иные проблемы.
   В данное время, которое его не касалось своим крылом, Апишкульк исполнял обязанности Хранителя при Департаменте Преображения. Помимо этой официальной должности у него была ещё и тайная миссия. Он состоял секретным агентом для особых поручений при САМОМ.
   На нынешнее место деятельности Апишкульк был переброшен совсем недавно по личному распоряжению высшей инстанции во Вселенной. До этого он весьма долгое время пребывал в Архивах (подвал Мироздания), где занимался систематизацией и составлением каталога так называемых Несозданных шедевров. Правда, и туда агент угодил не по своей воле. Когда-то, числясь Вестником при Департаменте Чистой Любви, он успешно выполнил некое тайное поручение САМОГО. А поскольку оно шло вразрез с ЕГО же предыдущими директивами, был, для вида, «с позором лишён крыльев и низвергнут на вечные времена».
   Но, к счастью, даже бессрочным ссылкам приходит конец.
   Полное название нового места службы Апишкулька было длинным и заковыристым: «Департамент Охраны и Преображения Искры Божьей в Пожар Творчества». По этой причине сами Хранители зачастую именовали себя для краткости «пожарниками». Главной же их задачей было способствовать развитию творческого начала в человеке.
   Попав в Департамент, сверхзасекреченный агент был незамедлительно брошен на полевую работу. Но, в отличие от коллег, которым, как правило, определяли под опеку фигурантов в день их зачатия (а порой даже раньше), ему почему-то достался в разработку вполне половозрелый объект.
   По правде говоря, решением этой загадки «низвергнутый ангел» особо себя не утруждал. Выполняя с незапамятных пор личные установки САМОГО, он уже давно ничему не удивлялся и теперь вполне довольствовался полученным свыше заданием, согласно которому под личиной «пожарника» должен был приглядывать за подопечным. Простота предписания вполне устраивала агента, поскольку позволяла осуществлять и некоторые личные проекты.
Резиденция Хранителя находилась на крыше облупленной пятиэтажки, стоящей на самой окраине Вишёнок, среди разросшихся кустов жасмина и сирени. Снаружи этот «пентхауз» был похож на обычную голубятню, но внутри представлял собой вполне приличный кабинет с большим арочным окном, заплетённым виноградной лозой, кондиционером и вместительным подпространством, используемым в качестве чулана.
   Всё рабочее помещение резиденции было заставлено стеллажами с самой разнообразной литературой. На особой полке здесь размещались сочинения пишущих на «потусторонние» темы авторов. Среди них Апишкульк особенно выделял Николая Васильевича Гоголя, чьи произведения полагал близкими к своей родной необъективной реальности. А его «Вечера на хуторе близ Диканьки» вообще считал чуть ли не cписанными с натуры, поскольку и сам как-то по молодости принимал участие в похищении второго спутника Земли.
   Помимо печатных книг, тут были также и рукописные свитки, манускрипты, глиняные таблички, руны и берестяные грамоты, а в самом дальнем углу кабинета, символизируя прогресс человеческой цивилизации, ещё и неработающий компьютер.
   Свою подведомственную площадь Апишкульк делил с покрытым густым тёмно-коричневым мехом, зверьком. Это была выхухоль из старой брошюры о размножении в неволе мускусных животных, когда-то случайно попавшейся ему на глаза. Изображение почти слепой божьей твари так тронуло секретного агента, что он не удержался и вызволил её из бумажного небытия.
   Как раз в тот самый момент, когда Апишкульк разглядывал свой язык, выхухоль, смешно морща нос-хоботок, заверещала у его ног, требуя еды. Погладив любимицу по серебристо-белому брюшку, Хранитель выудил для неё из подпространства несколько мелких рыбёшек и уселся за рабочий стол.
   Вновь оказавшись «в сферах», Апишкульк, несмотря на индульгенцию, выданную САМИМ, всё время ощущал на себе косые взгляды со стороны других Посланников.             Сначала это его угнетало, но потом, сообразив, какие негативные чувства вызывает у своих эфирных соплеменников, махнул на них рукой (крыльев, коими должно махать Ангелу, ему почему-то так и не вернули), и со всей присущей ему энергией занялся своими прямыми (явными и тайными) обязанностями.
   Воспользовавшись положением Хранителя, бывший архивариус собирался довести «стандартную схему по работе с потенциальным творцом» до максимального совершенства и этим способствовать повышению его созидательного уровня.
   По глубокому убеждению Апишкулька, только всестороннее давление на художника могло спровоцировать того на творческий подвиг. Правда, в самом начале своей деятельности, суперагент лопухнулся. Стремясь как можно быстрее добиться желаемого результата по Преображению, но начисто забыв об Охране, он, недолго думая, отправил своего подопечного за новыми впечатлениями в Чернобыль, что едва не закончилось для того летальным исходом.
   Как ни странно, проколовшемуся пожарнику всё сошло с рук. Он, как ни в чём не бывало, продолжил работу с фигурантом и даже собирался опробовать на том серию новых провокаций. По мнению Хранителя, это должно было в конце концов поставить мазилку в один ряд с признанными мастерами, а его самого сделать непререкаемым авторитетом в области Охраны и Преображения, что, как он в тайне надеялся, могло заставит крылатое сообщество пересмотреть своё к нему отношение.
   По древней привычке пошевелив отсутствующими крыльями, Апишкульк взялся за перо. Пока его в очередной раз не засунули в Архивы вдыхать пыль тысячелетий в окружении Несозданных шедевров и Несовершённых открытий, самолюбивый Посланник намеревался тщательно зафиксировать на бумаге всю свою деятельность по Преображению. Он уже сделал некоторые записи в свободной литературной форме и вот теперь, воспользовавшись тем, что его фигурант, наплевав на «высокое искусство», третий день квасил в «Покойниках», собирался их отредактировать.
   Апишкульк открыл лежащую перед собой папку, на обложке которой было тиснуто золотом: «Линсу - путь в легенду» и, правя местами текст, перечитал несколько страниц рукописи, в которой из скромности говорил о себе в третьем лице.

7. Записки старого провокатора

   «Небо трещало по швам. Звёзды мигали, словно сумасшедшие. Похожая на череп Луна освещала мёртвенным светом пустынное пространство. Дробя камни в крошево, по плоскогорью на предельной скорости мчалась тяжёлая машина. За рычагами управления вездехода в чёрном, измазанном соляркой, комбинезоне сидел суровый Хранитель и пристально всматривался в линию горизонта. Ещё одна акция была успешно завершена. Избранная им стратегия, определяющим фактором которой было максимальное количество провокаций на единицу времени, должна была вот-вот принести плоды.
   Как бы ни был талантлив художник, для творческого роста ему постоянно нужна стимуляция внешними воздействиями. На сей раз таким раздражителем должен был оказаться след гусениц на безлюдном плато. Конечно, мелочь, но, как говорится, капля камень точит. И таких «капель» для фигуранта у Хранителя было припасено целое море.
   От избытка переполняющих чувств он, не отрываясь от управления машиной, запел:

«Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю...
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!»…*

   Когда впереди показался гигантский провал, на дне которого мерцало озеро, агент прибавил газу и, не раздумывая, сиганул с обрыва».
   - Хороший кусочек получился, особенно в конце, - похвалил себя Апишкульк и записал на полях: «Указать автора стихов».
*
   «Сидя на корме челна, служащий Департамента Охраны и Преображения споро работал одним веслом. Когда стелющийся над озером туман наконец рассеялся, он заметил сидящего на камне у самой воды молодого человека. Это был его фигурант. Хранитель нацепил фальшивую бороду, надвинул капюшон на самые глаза и стал выгребать к берегу. Едва только лодка ткнулась носом в прибрежную гальку, агент влияния молча мотнул головой, приглашая своего подопечного на борт. Тот вскочил и, пытаясь надеть кроссовок, смешно запрыгал на одной ноге. Должно быть, сообразив, как это выглядит со стороны, он резко выпрямился и, как был, босиком шагнул в утлый челнок, едва его не перевернув.
   Незаметно поправив накладную бороду, пожарник оттолкнулся веслом от берега. «И откуда только такой на мою голову свалился? - размышлял он, - Да разве ж из него что путное выйдет?»
   - А вот недоверие к творческим возможностям фигуранта лучше убрать, - решил Апишкульк и принялся вымарывать последнее предложение.
*
   «Они сидели около догорающего костра у самого подножья развалин, доставали из багровой золы печёную картошку, обжигаясь, перекидывали её с ладони на ладонь             и ели, пачкая губы обугленной корочкой.
   Стараясь не подавиться дымящей мякотью, Хранитель вещал. Он пытался зародить в своём подопечном Дух Сомнения, так необходимый каждому настоящему художнику:
   - Ты бросишь пить.
   Фигурант скривился, как от зубной боли.
   - И курить.
   Сергей выпустил колечко дыма в звёздное небо.
   - Наконец женишься.
   Художник только саркастически усмехнулся.
   - Ну-ну, это я    так, для    разминки... А теперь, серьёзно: - Станешь ты знаменитым мастером.
   Подопечный безнадёжно махнул рукой.
   - А вот ещё: в ЦПКО им. Ленинского комсомола дорогих твоему сердцу Вишёнок вскоре состоится Светопреставление. Все билеты уже распроданы, но для тебя специально зарезервировано место в первом ряду.
   Носитель Божьей Искры присвистнул, и Апишкульк с удовлетворением отметил, что его сочли за психа...
   Гоня перед собой волну, лодка быстро уходила от берега. Стоя по-индейски на одном колене, агент споро махал веслом.
   «А парень-то, в общем, ничего, - подытожил он свои впечатления. - Сработаемся!»
   На середине озера Хранитель содрал маскарадную бороду и вместе с чёлном вспыхнул синим пламенем».
   - Ну вот, теперь меня сочтут любителем дешёвых эффектов! – нахмурился, сидя у себя за письменным столом, Апишкульк.
*
   «В питейном заведении было многолюдно и шумно. Стараясь слиться с окружающим «ландшафтом», Хранитель старательно изображал «упившегося в стельку алкаша» - громко храпел, уткнувшись лицом в тарелку с салатом. Прямо у него за спиной сидел фигурант, пил вино и оживленно болтал со своим соседом - старым учителем рисования. Вполуха прислушиваясь к пьяной ахинее собутыльников, Апишкульк прокручивал в памяти полную невзгод и лишений биографию одного известного мастера, жизнь которого по праву считал эталоном подвижничества. Правда, сам художник, в конце концов сошёл с ума, отрезал себе ухо и закончил самоубийством, но… разве это имеет значение теперь, когда к нему пришла воистину мировая Слава? Агент уж было собрался провести некоторые параллели, но ему помешала звезда местного разлива, по прозвищу Отрава, которая, усевшись рядом, стала активно домогаться «ничейного мужчинку».
   Когда солнечные часы на стене показали 10, в кабаке «У трёх покойников» стало на одного посетителя больше. К двум подвыпившим творцам примкнул гордый обладатель капитанской фуражки и знаток яхтенного такелажа.
   «Вот теперь и поглядим, как поведёт себя «подопытный», получив реальную возможность уйти в кругосветку, - думал Хранитель, отбиваясь от назойливой дамочки. - Что будет делать, когда Мечта детства схлестнётся с Предназначением. Итак, новая провокация началась».
   - А что, не слабо закручено? - довольно хмыкнул Апишкульк. - И Отрава, ну как живая… Вот только с салатом переборщил. Как-то примитивно вышло, неэстетично.
*
   «Стуча перед собой сучковатой палкой и старательно натыкаясь на все встреченные предметы, агент ковылял по ночным Вишёнкам в личине слепого ловеласа. Пересёкшись в тёмном переулке с двумя подвыпившими приятелями, он попросил указать дорогу к храму.
   Через несколько часов блужданий по ночному городу, доведя спутников до белого каления, фальшивый селадон сгинул на автовокзале…
   Хранитель мог себя поздравить. Фигурант получил хороший урок по состраданию и теперь был ещё на шаг ближе к пику своего творческого взлета… либо к полному провалу и забвению».
   Апишкульк отодвинул исписанный лист, потёр кулаком уставшие глаза и с умилением подумал про себя: «Такой актер пропадает!»

8. Кипишочек

   Посланник всё ещё правил рукопись, когда «ожил» отродясь не работавший компьютер, и на экране монитора появилась, озаряя комнату щербатой улыбкой, конопатая физиономия в обрамлении рыжих кудрей.
   - Привет, лысый чёрт! - весело выпалил визитёр.
   - Был чёрт, да весь вышел, - неприветливо буркнул агент, но тут же радостно вскрикнул, узнав в явившемся ему Ангеле старинного приятеля, c которым был дружен ещё задолго до совместной службы в Департаменте Любви: - Кипишочек, ты ли это?!
   - А то! Рад вновь тебя видеть, старина, в наших славных рядах! Я так по тебе соскучился, что ты и представить не можешь.
   - Чего же мы по ящику? Давай встретимся вживую, поболтаем!
   - Где, когда? - конопатый Посланник забил от нетерпения всеми своими тремя парами белоснежных крыл. - Может, устроим пикник на нашем обычном месте. Как, согласен?
- А… не боишься косых взглядов сослуживцев? - поинтересовался Апишкульк.
   - Чёрта бояться - в Архив не соваться, - ответил рыжий старинной поговоркой и засмеялся, да так, что веснушки запрыгали не только по его физиономии, но и по всей голубятне.
            *
   Разгоняя мрак космического пространства, в серебряных канделябрах горели свечи,             в полном вакууме витал еле уловимый запах душистого фимиама, а в хрустальных бокалах, несмотря на абсолютный ноль, пенился золотистый нектар.
   Закадычные друзья, как в былые времена, устроились на ближней орбите Земли. Справа, сверкая, словно ёлочная игрушка, висела Луна, слева, подмигивая габаритными огнями, делала запланированные манёвры станция «МИР», а прямо под ними, среди звёзд вращалась старушка Земля, за которой скрывалось далёкое Солнце. Посланники смаковали чудесный напиток, любовались открывающимся пред ними фантастическим видом, озарённой бесчисленными огоньками ночной стороны планеты, и впервые за многие тысячелетия непринуждённо «болтали», перекидываясь, словно мячиком для пинг-понга, светящимися мыслями.
   Вначале с обеих сторон последовал шквал вопросов, характерных для длительной разлуки. Но если Апишкульк принимал новости Сфер более-менее спокойно, то Кипишочек, слушая рассказы приятеля об Архивах, только и делал, что всплескивал крыльями и закатывал глаза.
   Когда же возвращённый «ренегат» выдохся, повествуя о почти шеститысячелетнем изгнании, разговор как-то сам собой перешёл на служебные дела. Речь зашла, разумеется, о Спасении Бессмертной Души - главной задаче, поставленной САМИМ перед Посланниками после появления первых хомо сапиенс. Сам способ достижения этого, заключавшийся в сохранении и развитии в человеке, - вылепленном Создателем по своему образу и подобию, - Искры Божьей, вопросов не вызывал. Между друзьями разгорелся спор, каким именно методом добиваться желаемого результата.
   - Они и так кожу с себя сдирают, чтобы острее чувствовать, - горячился Кипишочек, - а вы норовите им за шиворот ещё и битое стекло насыпать… Помнишь историю с Композитором? Его Хранитель всё обыграл, как по нотам: ночь, стук в дверь, человек в чёрном и прочее... А Маэстро, создав свой шедевр, взял да и скончался - стресс, хроническое безденежье, опять же семейные неурядицы и, как следствие, злоупотребление алкоголем... А ведь если бы не вмешательство вашего агента, возможно, пожил бы ещё и много чего насочинял.
   - Ты знаешь, в Архивах среди так никогда и ненаписанных книг, ненарисованных картин и непридуманных стихотворений, хранятся и несочинённые произведения Композитора. Я имел честь слушать их исполнение на концерте местной самодеятельности. И поверь, его «Реквием» - сильнейший. На положительных эмоциях, за которые ты так ратуешь, далеко не уедешь. Истинный художник достигает максимальных результатов, только если переживает какие-либо потрясения: личную драму, общественно-политические катаклизмы, ну, на худой конец, природные катастрофы - в идеале, конечно, лучше всё вместе.
- Такое мало кто выдержит, - заметил приятель.
   - Ты прав. Я достаточно насмотрелся за это время на неприкаянные Души тех, кто не нашел силы исполнить свое предназначение. Уныние - вот их имя.
   - Если бы в критический момент к ним пришла настоящая ЛЮБОВЬ, они бы справились со всеми трудностями, - заверил Кипишочек
   В это время над ними пролетел Тихий (тоже Ангел), и друзья помолчали.
   - А помнишь, как ещё молодыми оболтусами плевали отсюда вниз на Землю - проверяли Закон всемирного тяготения? - шелестя тремя парами роскошных крыл, вдруг не без удовольствия припомнил рыжий «зелёное» разудалое прошлое.
   - Было дело, - подтвердил Апишкульк. - А потом САМ лично нам пенделей накидал за недоверие к его космической механике и отослал на планету трилобитам хвосты крутить.
   - И Департамент тогда всего один был, Чистой Любви, - с умилением, заметил Кипишочек и, помявшись, спросил: - Слушай, а, что, собственно, тогда произошло? Не мог же ты, в самом деле, пренебречь волею САМОГО? Помнится, ты у НЕГО даже в любимцах хаживал.
   - Да ты понимаешь, дурацкая история вышла, - Апишкульк покраснел. Отыгрывая «легенду», приходилось врать другу. - Я тогда как раз вернулся с самого края Света, где ладил красное смещение*. В Департаменте Чистой Любви - никого. Вседержитель всю крылатую рать, и тебя в том числе, отправил затыкать чёрные дыры*, а САМ, как всегда, носился с какой-то своей очередной идеей. Люди же - ЕГО новый суперпроект - слонялись без дела по Саду и понемногу дичали. Они хотя и были созданы сразу взрослыми, но в любви и внимании нуждались всё равно, что малые дети. Ну, вот я от нечего делать и решил ими заняться. В общем, первый класс, вторая смена… Помню, как-то учил я Адама в шахматы играть. Он, парень смышлёный, всё хватал налету, и уже вскоре мы с ним затеяли нешуточную баталию. А Евка в это время рядом крутилась и, как могла, нам мешала. Скучно ей, видишь ли, было. То Адаму на плечи взгромоздится, кобыла этакая, то меня начнёт за уши тянуть, а потом ещё и ныть стала: «Персик хочу!» А у нас с Адамом как раз самый разгар партии (если захочешь, я тебе потом ходы срисую). Да и персиков нигде поблизости не наблюдалось - не сезон. Это сейчас они на прилавках круглый год, а тогда… Вот я и сорвал не глядя несколько плодов с соседнего дерева. Ну, того самого - запретного. Евке сунул, Адамку угостил, ну и сам, конечно, отведал. Кстати, очень кислый фрукт оказался, недозревший… Кто же знать мог, что наш САДОВОД так из-за этого огорчится? Видите ли, первый урожай ЕМУ не дали попробовать.
   - Значит все вышло по недоразумению? И сразу шесть тысяч лет без права переписки! Кошмар! - посочувствовал приятель, но в его голосе явно слышалось сомнение.
Снова пролетел Тихий, и друзья опять помолчали.
   - А я, как и прежде, при Департаменте Чистой Любви, - наконец сообщил и о своих собственных делах Кипишочек. - Только теперь Вестником в подотделе Частных сношений, который пришлось организовать после твоего... гм… гамбита. Тружусь, воплощаю в жизнь установку САМОГО от шестого ноль первого: «И сказал ОН им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю...». Вот и корчу из себя амурчика: «поля влюблённым стелю», и браки на небесах устраиваю. Только не понимаю, зачем я там нужен? - и он неожиданно прогундосил голосом клубного лектора: «В весенне-летний сезон у крольчих и кролов проходит бессистемная случка». Тьфу!
   - Тяжело тебе приходится! - посочувствовал другу Апишкульк.
   - И не говори, - закручинился Кипишочек, но тут же опять оживился:             - Да, кстати, мой интерес к Преображению совсем не праздный. Мы с тобой ведь опять в общей упряжке. Поскольку у женщин творческое начало заключается в Любви, мне как крутому специалисту в этом вопросе поручили курировать одну начинающую поэтесску. Сейчас вот подыскиваю достойный объект для стимуляции её вдохновения… Слушай, а твой-то откуда?
   - Ну из Вишёнок.
   - Это сама Судьба! - пришёл в восторг рыжий. - Давай их сведём вместе.
   - Ты и так уже постарался. У него сейчас путаная любовная история. Классический треугольник.
- Это не моя работа! У меня проколов не бывает. А узлы рубить надо.
   - Стоит ли? - забеспокоился Апишкульк. - У нас с тобой разные методы воздействия. Я влияю на творческий рост своего подопечного в основном за счёт драматических ситуаций, а ты пытаешься провернуть то же самое, используя исключительно любовную лирику.
   - Вот и отлично! - завёлся Кипишочек. - Соединим наших фигурантов и посмотрим, что из этого получится. Хочешь пари? Моя поэтесса в творческом плане обставит твоего художника.
   Апишкульк решил использовать последний аргумент в защиту своего подопечного от происков приятеля и он с печалью в голосе поведал Вестнику Любви о том, что Линсу выпивает… в смысле пьёт, как сапожник… то есть, как художник, - до поросячьего визга… так, что себя потом не помнит.
   - Это плохо. У моей девочки натура тонкая, возвышенная, ей лишние проблемы ни к чему, - огорчился Кипишочек, но сразу же нашёл выход из положения: - А знаешь что? Давай вызовем команду спасателей из Департамента по Чрезвычайным Положениям. Пусть по полной программе займутся твоим оболтусом. Небось, враз образумится.
   - Ладно, лишний стресс ему не помешает, - видя, что крылатый товарищ всерьёз загорелся своей идеей, нехотя согласился агент.
   Мимо в третий раз прошмыгнул Тихий. Кипишочек проводил его недобрым взглядом:
   - Тот ещё субчик, я его знаю. Наверняка растрезвонит о наших посиделках по всей галактике (он замялся)… Тебе ведь бойкот хотят объявить, старина. Некоторые из наших до сих пор на тебя дуются. Считают, что если бы не ты, то до сих пор валяли дурака в Райских кущах.
   - Ну, это их проблемы - хмыкнул Апишкульк и приветственно помахал рукой космонавту, как раз в этот момент выглянувшему в окошко своего космического дома. Тот вытаращил глаза, перекрестился и задраил светонепроницаемую штору.
   - Слушай, - слегка помешкав, произнес рыжий, - я, конечно, понимаю, что никому не дано знать, и всё такое, но… возможно ты в курсе, где ОН и что сейчас делает?
   - ОН, брат, как всегда, - везде одновременно, - печально улыбнулся Апишкульк, - но в основном, конечно, где-то там, на Земле, среди людей. Их грехи на СЕБЯ взял, жестокие муки вынес, а уйти, оставить тех, кого сотворил по образу СВОЕМУ и подобию, наделил свободой воли и даром созидания, так и не смог. Лично держит за руку каждого умирающего, переносит вместе со своими неврастеничными чадами боль и страдания, тяготы и лишения, которые не может предотвратить, потому что САМ дал на это право... У НЕГО, понимаешь, Вселенная пошла вразнос, галактики в разные стороны разлетаются, а ОН сидит на Земле, в каком-то медвежьем углу и страдает за всё человечество… Мне порой кажется, что в этом ЕГО слабость.
   - В чём? - изумился приятель.
   - Во всемогуществе. ОН не в состоянии изменить принятого решения, ибо всегда прав. И отказаться от Любви, СВОЕЙ сущности, тоже не может, - это означало бы поражение, а такое в принципе невозможно… Уф, заговорил я тебя, старик. Это ведь только моя гипотеза. Ну что, давай ещё по маленькой… и в школу не пойдем!



9. Вдохновение

   Сегодня утром я неожиданно проснулся в своей мастерской, причём совершенно один и трезвый как стёклышко. Такого со мной уже давно не бывало. Что-нибудь, да нарушало это «святое триединство». То постель была не моя, то рядом кто-то сладко посапывал, а то накануне водка мешалась с пивом. Воспользовавшись предоставленным судьбой случаем, я решил немного поработать. Но для этого мало одного желания, нужно, как минимум, ещё и вдохновение. И вот, в ожидании пока на меня «снизойдет», я принялся усердно перелистывать альбомы с набросками, перебирать этюды и разглядывать фотографии.
   Помимо «спускового крючка», приводящего в действие фантазию, архивные материалы, разбросанные сейчас по всей мастерской, служили мне своеобразным дневником, возвращающим в прошлое не хуже пресловутой машины времени. К тому же, они и сами порой несли отпечаток произошедших когда-то событий. Так, например, на одной из работ были заметны следы дождя, под который я угодил много лет назад на пленэре у моря, на другой остались пятна копоти от дыма давно прогоревшего костра, на третьей…
   Я остановился на пригорке, стянул с плеча этюдник и огляделся. Мягким ковром устилал землю бордовый ягель, над головой шумели кронами золотые лиственницы и голубые ели, а прямо передо мной лежала бездонная старица,* где в отражении облаков, среди облетевшей листвы, плавали, обнявшись ветвями, рухнувшие берёзы. Я потрепал по голове увязавшегося за мной хозяйского пса и принялся устанавливать этюдник. Потом не теряя зря времени, быстро смешал краски и начал тыкать кистью в картон, стараясь удержать ускользающее в вечность мгновенье.
   Отвлекая от работы, над ухом назойливо зазвенел комар, и уже вскоре я был атакован целой эскадрильей этих маленьких кровососов. Пришлось воспользоваться спецсредствами: натянуть припасённые для такого случая велосипедные перчатки, намазаться кремом «Тайга», а на голову нахлобучить полиэтиленовый кулек с дырками для глаз.
   Примостившийся рядом пёс с удивлением поглядывал в мою сторону. Во взгляде его умных карих глаз явно читалось: «А не спятил ли ты часом, дружок?».
   Наскоро завершив работу, я занялся костром. Но едва успел разжечь огонь, как начал накрапывать дождик. Забравшись под этюдник, я размял сигарету и прикурил от тлеющей головешки. Горьковатый аромат табачного дыма смешивался с духом влажной земли, запахами хвои и свежей масляной краски. Усиливающийся дождь постепенно размывал очертания окружающих предметов, делая их зыбкими и нереальными…
   Зажжённая в моей памяти сигарета потухла. Я забычковал её и пригляделся к своему сибирскому этюду. В его углу виднелась черная точка. Это злосчастный комар навсегда «влип в историю»...
   Внезапно я почувствовал, как проскочила долгожданная искра творчества. Во мне запылал всепоглощающий огонь вдохновения. Я бросился к чистому холсту, торопясь запечатлеть теснящиеся в голове образы, вызванные воспоминаниями. Казалось, одно усилие и…
   В дверь бесцеремонно постучали. Отрабатывая харчи, из-под кровати остервенело залаял Аттила. Пришлось открыть. В палисаднике оказался какой-то пьянчужка.
   - Слушай, художник, тебе холст нужен? Вот, за червонец отдам, - напористо предложил он, но, глянув в мою неприветливую физиономию, поспешно сбросил цену. - За пятачок, шеф. Пятак на бутылку, святое дело. Ну же!
   Не желая терять драгоценное время, я сунул ему в руку требуемую купюру, выхватил сверток и, вибрируя от нетерпения, вернулся к работе. Но не успел взять в руки уголь, как раздался телефонный звонок. Я поспешил к аппарату, в надежде, что это наконец объявилась запропавшая Маричка.
   - Серж, привет! - раздался в трубке жизнерадостный женский голос, но отнюдь не тот, что я ожидал. - Ты что делаешь?
   - Познаю самого себя, - буркнул я.
   - А почему в одиночестве? Приезжай. Ко мне Катька с Андриешем пришли, будет весело.
   Я на секунду представил, чем могут закончиться такие посиделки, и оскорбил женщину отказом: - Извини, не могу!
   На том конце провода обиженно замолчали, потом в динамике захрипел мужской голос:
   - Старик, ты что, офигел? Я же с ними двумя не справлюсь.
- Андрюха, держись, мысленно я с тобой, - сказал я проникновенно и повесил трубку.
Не успел я даже выругаться, как в дверь опять забарабанили. На сей раз на пороге стояли «черти». Из-под вывернутых мехом наружу тулупов торчали зеленые коленки соседских пацанов. Ряженые корчили страшные рожи и кричали:
- Крэчун феричит! Крэчун феричит!*
   Обильно посыпав меня зерном, они вразнобой стали колядовать:
   - Сэ ынфлориць ка мерий, ка перий, ла анул ши ла мулць ань!*
   - Да разве уже Рождество? - удивился я.
   - Мы репетируем, - пояснили юные авантюристы, подставляя мешок для гостинцев…
   Потом в полдень с Крита по международной линии позвонила бывшая сокурсница и дала послушать «в прямом эфире» перезвон православных колоколов, летящий над далеким островом в Средиземном море.
   Затем в районе холодильника меня окружили хвостатые «домочадцы». Я вырвался из засады, оставив на поле боя сосиску, и тут же подвергся «нападению» туалетного бачка. Демонстрируя полное пренебрежение к правилам хорошего тона, он зафонтанировал самым наглым образом. С горем пополам справившись со стихийным бедствием, я             наконец-то добрался до своего всё ещё девственно чистого холста и... с ужасом осознал, что запас вдохновения иссяк. В отчаянии я поломал кисть и уж было хотел застрелиться, но здесь позвонила запропавшая Марика. Со скорбью в голосе она объявила, что уезжает на несколько дней к родственникам, как всегда заверила, что любит, жить без меня не может, и передала трубку Дашке. Следующие полчаса я сочинял небылицы, мяукал, хрюкал, лаял, загадывал загадки и на пару с дочерью пел песенки из мультфильмов. Моя козочка, белочка, мышка смеялась от восторга, посвящала меня в свои детские секреты, декламировала смешные стишки и упрашивала пойти кататься на карусели.
   Когда в трубке раздались короткие гудки, я долго ещё прижимал её к уху, терзаясь ревностью и проклиная себя за малодушие. Однако теперь у меня были развязаны руки. Стало возможным отключить телефон, закрыться на все засовы и ещё раз попытаться заняться работой. Я уж был готов осуществить свой дерзкий замысел, но… опять ничего             не вышло. Оттеснив меня в сторону, в мастерскую, проскакал небольшой табун длинноногих девиц. В комнате сразу же стало тесно от молодых и горячих тел. Пока я, ошалев от такого вторжения, хлопал глазами, на пороге, смеясь, появился мой однокашник. Как оказалось, он умудрился притащить ко мне дев из балетной труппы городского театра. Я понял, что с этим уже ничего не поделаешь, и решил стойко перенести «подарок судьбы». До поздней ночи я флиртовал со всем этим «гаремом», оптом и в розницу отбивая девчонок у друга-соперника. Казалось, что все тайные эротические фантазии, посещавшие меня когда-то в юности, обретают реальные воплощение.
   В полночь единогласно было принято решение отправиться кататься на автолихаче             по спящим Вишёнкам. И понеслось…
*
Новости:
Российские ученые провели удачный эксперимент по клонированию человека. По заявлению сотрудника лаборатории господина Петрова, который пожелал остаться неизвестным, в недалеком будущем у этой области науки найдётся самое широкое применение. Так, например, вы сможете заказать точную копию бросившей вас жены или жены своего соседа, или даже самого соседа, с которым изменила вам супруга.
Отдавая дань требованиям современного демократического общества, лаборатория уже сейчас готова наладить производство клонов проституток, киллеров, олигархов и строителей финансовых пирамид. Все выращенные экземпляры, в зависимости от употребления, будут в обязательном порядке снабжены: чувством презрения к окружающим, пониженной чувствительностью к чужой боли, загребущими руками и завидущими глазами. Наш девиз: «Заказывали? Получите!» - сказал на прощание Петров…
В квартире жилого дома найден труп, пролежавший там 10 лет…
После трёх лет поисков в Ватикане обнаружен священник, НЕ являющийся подофилом       и гомосексуалистом…


10. Зона

Старый друг, как вино: чем старее - тем лучше.
Поговорка.

   На следующий день я проснулся довольно поздно, долго раскачивался и наконец, стараясь не кантовать гудящую голову, засел за мольберт. Работа не шла. Донимали вопросы «Как я вернулся домой?» и «Почему мои кроссовки стоят посреди двора?», на которые не было ответа.
   Промаявшись до вечера, но так ничего и не нарисовав, я решил нанести визит знакомым девчонкам из малосемейного общежития. Но, как говорится: человек предполагает, а кто-то там располагает. На сей раз в роли проведения был Жуков. Шофер пожаловал ко мне собственной персоной. Он курил свою неизменную «Дойну»* и ухмылялся в тараканьи усы.
   - Салут, Серёга! - жизнерадостно заорал он. - Кум вяца?* Чего хмурый? Опять бабы развели? Ничего, кружка медная, сейчас поправим!
   Мы обменялись крепким рукопожатием. Я воспрял духом. Намечался вечер воспоминаний с выяснением «кто виноват», стучанием кулаками по столу и перебиванием друг друга. Жизнь начинала приобретать некоторый смысл.
   Жук разлил по стаканам принесённую с собой водку и, вздохнув, предложил традиционный для наших редких встреч тост:
   - Ну что, лейтенант, за тех, кого уже нет?
*
   Было раннее утро. Безоблачное небо над в/ч 44316 наводило тоску своей голубой безмятежностью. Словно начищенная медная бляха на моём форменном ремне, равнодушно сияло солнце. По широкому плацу перед казармами под нервные команды прапора зелеными муравьями деловито сновали солдаты, таская в столовую тяжёлые ящики с продуктами и баки с питьевой водой. Ревя моторами, с территории части то и дело отъезжали крытые брезентом армейские грузовики, увозя личный состав и какие-то грузы на атомную станцию и другие объекты чернобыльской зоны, поражённой радиацией.
   Выполняя приказ комбата, и я давно уже должен был находиться в пути - карта местности лежала в моём планшете, а плечо оттягивал армейский дозиметр, но теряя драгоценное время, всё ещё топтался у пропускного пункта. По неизвестной причине наш ротный «извозчик» куда - то запропастился.
   «Машине радиационно-химической разведки срочно прибыть на КПП!» - в очередной раз безрезультатно прогундосил динамик у меня над головой. Поминая недобрым словом водилу, я потрусил в автопарк, где с негодованием и обнаружил «доблестного» разведчика, сладко похрапывающим на заднем сидении служебного автомобиля.
   Это и был Жуков, которого в нашей части все звали просто «Жук», что как нельзя лучше подходило к загоревшему до черноты скуластому лицу, колючим глазам и тонким ехидным усикам шофера.
   Без лишних церемоний я его рас¬толкал. Разлепив припухшие ото сна веки, сержант уставился на меня, явно не признавая, затем, обматерив в моем лице весь офицерский корпус, сделал попытку вновь завалиться на боковую. Только несколько сокровенных выражений, которым мне пришлось в своё время обучиться для взаимопонимания на стройках коммунизма, заставили его выйти из «летаргического» сна и взяться за баранку.
Наскоро сверившись с картой и со своей памятью, я наконец вывел наш видавший виды ГАЗик на маршрут. Мы помчались по мокрому, блестящему, как антрацит, шоссе, с утра пораньше в очередной раз омытому поливочными машинами от налёта зараженной пыли. Вдоль всей трассы стояли щиты с изображением зловещего знака радиации и предостерегающей надписью: «Ос¬тановка на обочине запрещена, опасно для жизни!», а на придорожных кустах болтались использованные «лепестки» - разовые респираторы, иногда в шутку связанные парами и оттого похожие на белые лифчики. Так, в несметном количестве они валялись повсюду вокруг взорвавшейся АЭС.
Сама электростанция занимала огромное пространство. Её энергоблоки доминировали в промышленном пейзаже района. Архитектурный тандем третьего и четвертого среди рядового состава именовался «коровой», по-видимому, из-за своей кажущейся несуразности. Это гигантское сооружение из железобетона, со стороны взбесившегося реактора закованное в тяжелую противорадиационную броню, по грандиозности можно было сравнить разве что с Великой Пирамидой. И, наверняка, к нему когда-нибудь станут относиться, как к очередному чуду света. Приедут любознательные туристы, с безопасного расстояния осмотрят усмирённого монстра и, получив свою порцию адреналина, сфотографируются на память у монумента погибшим при ликвидации аварии пожарным.
Ну а сегодня мы, хотя и не на экскурсии, тоже хотим иметь фотку для дембельского альбома.
«Эй, мужики, пока ГеБешника нет, встаньте до кучи. Да «намордники»-то стяните - рож не видно. А ты, дылда, «корову» загородил! Что дома жене покажешь? Что-о? Ну, это твоё дело... Стой, стой! К «японцу» не суйся! Робот только вчера у реактора работал - горячий ещё, понимать надо… Теперь все хором: ра-ди-и-ик! Снимаю!»
В зоне всегда было место и для глупости, и для подлости, и для подвига. Встречал я и бравых солдатиков, безмятежно загорающих на пляже у Припяти при повышенном излучении; и перестраховщиков, приказавших отобрать у личного состава индивидуальные накопители, когда те показали «не те» цифры; и «партизан», покорно ждущих своей очереди попасть на развороченную атомным взрывом крышу реактора и, сбросив вниз пару-тройку лопат зараженного мусора, получить «нормативную» порцию радиации.
Размышляя об этом, я внимательно всматривался в пролетающий мимо машины безлюдный пейзаж, стараясь запомнить, а по возможности, и зарисовать в блокнот всё, что мне казалось интересным и необычным. Я всегда так поступал в дороге, собирая материал для своих будущих картин.
   Дальнейший наш путь пролегал через несколько глухих деревень, затаившихся             в путанице перелесков и многочисленных ручьев, и мне пришлось для верности вновь развернуть маршрутную карту, на которой были отмечены пункты наших обязательных остановок. Определившись на местности, мы свернули с бетонки на грунтовую дорогу и, подымая пыль, покатили мимо заброшенного погоста к ближайшему селению.
   Всюду были видны последствия пришедшей сюда беды: жухлые листья на деревьях, местами чёрная трава, покосившиеся кресты на оставленных без присмотра могилах. Временами я бросал тревожный взгляд на шкалу своего дозиметра. Показания прибора не радовали. Жук, поначалу без передышки поносивший всё и всех, видимо тоже осознал серьёзность нашего положения и теперь угрюмо молчал, крутя баранку.
На околице покинутой деревеньки я велел остановить машину и, стараясь делать всё, как можно быстрее, определил уровень радиации - взял для анализа грунт и пробу воды из колодца.
В этих краях люди и прежде жили бедно: дома и сараи из самана, ветхие заборы, непроходимые после дождя улицы, а теперь ещё и разбросанные во время поспешной эвакуации вещи, ободранные соломенные крыши и заколоченные окна. Я так и не смог к этому привыкнуть за время своих визитов в зону и всякий раз, когда мой взгляд случайно натыкался на вдавленную в колею книгу или детскую игрушку, почти физически чувствовал удар под дых. Иногда у меня возникало ощущение нереальности происходящего: казалось, что здесь не поют птицы, не пахнут цветы и даже не колышутся листья. Всё вокруг выглядело нелепой декорацией к плохому спектаклю…
Не задерживаясь дольше необходимого, мы рванули с места и вскоре в поисках следующей точки на нашей карте, проскочив какую-то безымянную речушку, запрыгали по колдобинам лесной дороги. По виду стоящих вокруг деревьев и оглушительному треску в наушниках дозиметра я сообразил, что мы угодили в так называемый «рыжий лес» - сосняк, куда после взрыва реактора опустилось радиоактивное облако.
Жуков, поминая бога, душу и мать, круто вывернул руль и, стараясь сократить путь, погнал напролом через подлесок. Но едва мы вырвались из западни, как мотор начал «чихать» и заглох. Наш автомобиль, ломая кусты, остановился.
- В чём дело, сержант? - осторожно поинтересовался я.
- Бензин кончился, кррружка медная, - осипшим вдруг голосом сообщил шофёр.
Стиснув зубы, я смолчал, приберегая эмоции до лучшего времени.
Прихватив канистру и оставшиеся «лепестки», мы поспешно выбрались из кабины, быстрым шагом пересекли широкую поляну и, форсировав неглубокий овраг, по дну которого тёк шустрый ручей, неожиданно набрели на ещё один брошенный посёлок. Послышался лай собаки, где-то заблеяла коза, и, к нашему удивлению, на порог крайней избы вышла костлявая старуха в выгоревшем платке. Переглянувшись, мы с водителем прямо по зарослям чертополоха направились к жилому подворью.
   - Что за деревня, бабушка? - поздоровавшись, спросил я, когда мы подошли.
   - То ж Ясеня, - пожевав губами, ответила хозяйка, глядя на нас с подозрением.
   - А ещё кто в деревне есть?
   - Кум - трухлявый пень, а так - никого, все разбежались.
   - А сама почему не уехала? - поинтересовался Жук.
   - Куды мне? Здесь уж как-нибудь… Да и за могилками присмотреть надо, - вздохнула женщина.
   - И радиации не боишься?
   - Э-э, милай, поздно мне уже бояться. Скриплю пока, да и ладно.
   - Ну, а лихой кто пожалует? - продолжал допытываться сержант.
   - Да были уже, лазали по хатам, иконы всё искали, - старуха сокрушённо покачала головой. - В войну-то немцы озорничали, а теперь свои.
   - Вот сволочи! - озлился шофёр.
   - Вы, бабушка, босиком ходите, а в пыли самая зараза и сидит, - заметил я и поднёс зонд к её худым, загорелым ступням. Стрелка дозиметра дёрнулась к красной черте.
   - Боже ж мий, боже ж мий, шо ж це буде? – запричитала старая, мешая русские и украинские слова.
   На всякий случай я решил обследовать и убогое хозяйство крестьянки. Конечно, здесь повсюду была радиация, но особенно повышенной она оказалась в огороде - в чёрном пятне посреди зелёной картофельной ботвы и на соломенной крыше сарая.    Я, как умел, остерёг женщину, невольно думая о тех, кто добровольно остался доживать свой век в «мёртвой» зоне.
   Наконец мой шофёр, потрясая пустой канистрой, поведал селянке о наших злоключениях.
   - На дальнем озере люди появились. Кум сказывал - учёные. У них, верно, и связь есть и горючее, - подумав, сообщила хозяйка и, видя, что мы тут же собрались в путь, предложила: - Почекайте, хлопцы, я вас молочком угощу на дорожку. У меня коза хоть и двухголовая, но доится исправно.
   Уклонившись от угощения, мы распрощались с бабкой и рысью припустили             по грунтовой дороге, которая, однако, вскоре исчезла, утонув в какой-то луже.
   Дальше шли по заросшей просеке, с трудом продираясь сквозь покрытый липкой паутиной сухой, цепкий кустарник. По пути Жуков, нагнетая обста¬новку, пересказывал солдатские байки о призраках зоны, о сгинувших в болотах пожарных-десантниках и о свирепых кроликах-мутантах, которые, якобы сбиваясь в стаи, нападают на заблудившихся мародёров.
   - Слышь, лейтенант, а глаза у них красные и в темноте светятся, ей-богу, не вру!             А знаешь, почему прежнего начштаба домой раньше времени отправили? Нет? Так вот: как-то по дороге на    станцию он велел остановить машину и отошёл отлить за кустики. Там, значит, радиков и нахватался. - Сержант помолчал. - У нас поговаривают, что он специально «накрутил» свой накопитель, чтобы свалить поскорее...
   Солнце уже покатилось к закату, а мы с Жуковым, изнывая от голода и жажды, всё ещё брели по радиоактивному лесу. Заблудиться в окрестностях атомной станции, в местности, изборождённой многочисленными автодорогами, линиями электропередач             и железнодорожными путями - глупее ситуации вряд ли можно было себе придумать!
   - Командир, пока не стемнело, давай я на дерево залезу, может, чего и угляжу, - вызвался Жук.
   - Действуй, - без особого энтузиазма согласился я и помог шофёру вскарабкаться на нижнюю ветвь стоящего неподалёку лесного великана.
   - Серёга, амуш*! - закричал он мне сверху и тут же затерялся среди густой листвы, а я прижался спиной к нагретому за день корявому стволу и внезапно почувствовал сильное головокружение…
*
   За воспоминаниями, да под водочку, мы c Жуковым просидели у меня до самой ночи, но всему хорошему приходит конец, и шофёр засобирался. Я вызвался его проводить.
   - Да если ты хочешь знать, я потомок древних римлян - самый натуральный! - втюхивал мне Жук, когда мы в потёмках следовали по Содовой. - Слыхал поди, что здесь когда-то была их колония?
   - Ну, да, «строгого режима». Сюда ссылали провинившихся со всей империи, - подтвердил я. - Кстати, давно хотел спросить, «Цезарь», а почему у тебя фамилия русская?
   - Ха! Так это сейчас, а раньше совсем нерусская была. Кэрэбуш мы, по вашему «жучок», значит. А «Жуковыми» стали в сороковом, когда деду паспорт советский выдали. Тогда многим фамилии «исправили». Время такое было - поголовная электрификация и русификация местного населения, кружка медная. Теперь вот хочу настоящую вернуть, да всё руки не доходят.
   Неожиданно впереди, за деревьями показался яркий свет, и мы вышли к троллейбусной остановке у входа на Комсомольское озеро, где группа местных киношников снимала эпизод какого-то фильма. На рабочей площадке вовсю кипела работа - давал указания маститый режиссёр, техники катили по рельсам тележку с кинокамерой, девушка в джинсовой юбке зачем-то разбрасывала вокруг жёлтые листья. По соседству на лавочке ждали своего часа актёры. Заинтригованные происходящим, мы с шофёром притормозили среди немногочисленных зрителей. Вскоре на площадке стих гомон, улеглась кутерьма, и герои заняли свои места перед камерой.
   - Фиць гата! Атенциуне! Мотор! Ынчепем! – рявкнул режиссер, и началось священнодействие.
   - У тебя кто-то появился, - подала дрожащим голосом реплику девушка.
- Что ты, дорогая!
   - А как же Корина?
   - Корина? Кто это?.. А-а-а, так это с работы.
   - Ты её любишь?
   - Я? Чур меня, чур меня!
   - Не юродствуй!
   - Да у неё ноги кривые!
   - Когда это тебя останавливало?
   Актёр рухнул перед партнёршей на колени и обнял за талию.
   - Да мне кроме тебя никто не нужен!
   - Не ври! - высвобождаясь, отрезала героиня и принялась собирать «опавшие» листья.
   Тогда парень сделал, по-моему, интересный ход. Он заявил:
   - Я докажу свою любовь - напишу книгу и посвящу её тебе.
   («Лапшу вешает!», - толкнув меня в бок, громким шёпотом прокомментировал Жук.)
   - Какую ещё книгу? - с подозрением спросила девушка.
   - Роман… Это будет роман о любви, творчестве и вообще обо всём на свете, начиная с сотворения Мира.
   - Хм!.. И как он будет называться?
   - Ну-у, этого я ещё не... - замялся завравшийся герой. Неожиданно электронные часы на его руке «ожили» и, сыграв «Чижика - пыжика», во всеуслышание объявили нечеловеческим голосом дату и время. Молодой человек ошалело уставился на свой хронометр и вдруг радостно воскликнул: - «Двадцатый век. Полночь»! Как тебе нравится?
   - По-моему, дурацкое название, - девушка вновь надула губки.
   - Подожди, это не всё! - продолжая стоять на коленях, заверил её парень.
   - Ну, что ещё?
   - Я решил основать Тайный Орден Всех Сумасшедших Влюбленных. Тебя провозгласить его Первой Леди, а себя назначить твоим верным телохранителем.
   («Не, девку так не уломаешь», - со знанием дела, сообщил мне шофёр.)
   Героиня в задумчивости стала ворошить кончиком туфли «осеннюю» листву.
   - Болтун, - наконец произнесла она, с нежностью взглянув на своего спутника. - Ладно, я принимаю звание Первой Леди и объявляю тебя Кавалером Жёлтого Листа - Почётного Знака нашего Ордена, - со всей серьёзностью заявила девушка и прикрепила на грудь молодого мужчины жёлтый тополиный листочек из своего «букета».
   Актёр вскочил с колен и поцеловал свою «возлюбленную» в губы. И проделал он это, как мне показалось, не без удовольствия.
(«Не верю! - заявил, великий критик Жуков-Кэрэбуш. - Так по жизни не бывает.)
   - Плоае! - потребовал в этот момент режиссер с интонацией Господа Бога.             - Акум плоае!.. Где дождь, я вас спрашиваю?
   Девчонка в джинсовке, с трудом удерживая вырывающуюся из рук резиновую змею, принялась с энтузиазмом поливать водой счастливых героев. И сразу же, видимо по сценарию, к остановке подошёл троллейбус. Влюбленные торопливо поднялись на заднюю площадку и дверь за ними с лязгом захлопнулась.
   - Стоп! Филмат! - устало провозгласил создатель. - Всех благодарю за работу... особенно тех двух алкашей из массовки на заднем плане.
   «Дождь» закончился, погасли прожекторы, все, радостно засуетившись, стали собираться. Но тут неожиданно блеснула молния, ударил гром, и на наши головы, уже не по-киношному, после трёхмесячной засухи обрушился настоящий ливень.


11. Родительский день

            Семейные хроники.
Записано Линсу-сыном со слов Линсу-отца.

«Прошло почти две недели, как обескровленные в боях части Красной Армии, сопровождаемые толпами беженцев, отошли на восток, выходя из окружения, а немцев в селе всё ещё никто в глаза не видел...
Равнодушное солнце утонуло в белесом мареве. Горячий ветер гнал столбы пыли по пустынной улице. Далекие дома и деревья дрожали в обожженном воздухе.             В тревожном ожидании, вглядываясь вдаль, Валентина стояла посреди проселочной дороги. Уходило драгоценное время, а фельдшера, единственного на всю округу, все не было. Вместе с ним исчезала последняя надежда на спасение дочери. Тяжело больная девочка лежала дома без памяти. Она заразилась скарлатиной сразу после брюшного тифа, который только что с трудом перенесли и старшие дети. Лекарств не было, и ребенок таял на глазах. Сбивая жар, Валя всю прошедшую ночь обтирала влажным полотенцем пылающее худенькое тельце и молила Бога о чуде.
Сюда они переехали всей семьей еще в мирное время. Супруг строил по соседству гидронасосную станцию. Когда началась война, Вячеслава призвали в армию, и вот уже несколько месяцев от него не было никаких известий. С горем пополам начавшая налаживаться в предвоенные годы жизнь оборвалась, как провода на покосившихся столбах, стоящих вдоль улицы.
Оставшись в Гражданскую войну без родителей и получив детдомовское «образование», Валентина многое могла вынести на своих худеньких плечах, но сейчас, доведенная до отчаяния свалившимися на неё бедами, она испытывала только одно чувство: животный страх за детей и пропавшего мужа.
Неожиданно откуда-то сверху послышался нарастающий гул. Женщина поднесла ладонь к глазам: над крайними хатами неторопливо летели самолеты. За первым, с красными звездочками на крыльях, тянулся шлейф густого дыма. Сопровождающие его два «крестоносца», чуть отстав, казалось, шли в почетном карауле. Вдруг от ведущей машины отпочковалось черное зернышко и стремительно понеслось вниз. Почти у самой земли над ним раскрылась белая панама парашюта. Словно хищники, боящиеся упустить добычу, преследователи, заваливаясь на крыло, кинулись вдогонку. Надсадный рев двигателей перекрыл деловитый стук спаренных пулеметов. Выйдя из пике, немецкие ассы круто развернули свои машины и ушли в сторону далёкого фронта. Парашют, медленно вращаясь, продолжал снижаться. Под ним в паутине строп безжизненно болталось тело пилота. Это был еще один эпизод разыгравшейся на Земном шаре великой трагедии, и никто не был в силах изменить «сценарий»...
Маленький Игорь проснулся в своей постельке от того, что где-то на улице глухо бабахнуло, и теперь задумчиво водил пальчиком по выбеленной штукатурке. Было слышно, как на кухне громко тикают старые ходики, под полом шуршат вездесущие мыши, да о стекло бьется большая глупая муха. Но вот хлопнула входная дверь, и послышались торопливые шаги матери. Не задерживаясь, она прошла в соседнюю комнату к больной сестренке. На мгновение в доме наступила полная тишина, потом за стеной что-то упало, и раздался крик, от которого у мальчика по спине побежали мурашки»…
            *
   В Родительский день мы с отцом, как водится, пришли на «Дойну»* - новое городское кладбище, отдать дань памяти своим близким. За то время, что наша семья проживала в Вишёнках, у нас здесь уже появилась своя семейная поляна. Вокруг, на сколько хватало глаз, теснились надгробья, бродили люди.
   Мы удобно устроились на прогретом солнцем дедовском могильном камне. Меж нами лежала фляга с вином из ягод лозы, посаженной ещё нашим стариком, и нехитрая закуска.
   Разливая по стаканам, отец неторопливо рассказывал:
   - Сестру похоронили в одной могиле с погибшим летчиком, а через несколько дней в село вошли немцы. Не видел я тем летом ни отступающих частей Красной Армии, ни беженцев. Это ты насочинял в своих хрониках. Просто однажды утром закончилась Советская власть, и жители в ожидании чужаков попрятались по домам. К осени, спасая от голода, мать увезла нас в город. Собрала вещи, и мы на повозке, запряженной хромой кобылой, бежали ночью по бескрайней степи. А по всему горизонту, затмевая Млечный путь, плясали сполохи далеких пожарищ. Горели деревни – то ли свои подожгли, уходя, то ли немцы.
   Отец поднял флягу:
   - Ну, что, давай, помянем наших, Царствие им небесное, - и пролил несколько тяжелых капель на серую твердь надгробия.
   А я вдруг припомнил, как много лет назад прощался с дедом на лестничной площадке больницы. Вернее, не я, а он. Видно, чувствовал старина, что ему уже не вернуться домой. Высокий, седой, обросший щетиной, ничего не сказал напоследок, только потрепал по плечу да клюнул в щеку великовозрастного оболтуса и, смахнув слезу, засеменил по темному коридору...
   Мы молча выпили, и отец, разомлев на солнышке, предался воспоминаниям:
   - В детстве все выглядит игрой, забавой. Это теперь я понимаю, как тяжело пришлось матери во время войны. Помню, нагнали к нам в местечко пленных красноармейцев, где-то они работали, что-то строили, а жили в бараках, почти свободно. До фронта сотни верст, кругом немецкие войска. За побег расстрел, да еще каждого десятого из оставшихся             в придачу. Кто рискнет? Однажды несколько пленных раздобыли где-то водки и устроили попойку. Один произнес тост «за нашу победу», ну его кто-то из собутыльников и заложил. Этот, который «за победу», к нам иногда заходил, мать его подкармливала, и он ей как раз накануне свой сон рассказал: как будто плывёт с какими-то людьми на льдине, и вдруг лёд стал ломаться, и все потонули, а он один спасся. А уже на другой день после той злополучной попойки его расстреляли. Он сам вырыл себе могилу за околицей и туда спрыгнул...
   А вот другой случай. Немцы гнали колонну наших солдат, оборванных и голодных. Сердобольные бабы, стоя вдоль дороги, пытались передать им еду и воду. Так один пленный, молодой парень, улучив момент, сиганул какой-то тетке под юбку, тем и спасся...
   Да, много чего было. Мы возле самой железнодорожной станции жили, и зимой к нам немцы из стоящих на путях эшелонов повадились греться. Кто-то из знакомых в недобрый час насоветовал матери на дверях дома написать слово «Тиф». Но солдаты прознали, что их водят за нос, и избили маму так, что она неделю не могла подняться...
   Над кладбищем витал приторный запах увядающих цветов, где-то играла музыка, со всех сторон слышался невнятный говор, а порой даже смех. Мы опять наполнили стаканы. Я прикрыл глаза, привалился плечом к «деду» и вспомнил, как в пору моего детства, которое было светло и прозрачно, как летнее утро, мы с ним вырезали из бумаги дома, деревья, дороги и раскладывали на полу целые улицы, или возводили из книжек-раскладушек «небоскрёбы» до самого потолка по всем правилам инженерного искусства.
   Сбежав из-под бдительного ока родителей, я наслаждался полной свободой у моих стариков. Здесь никто не мешал мне, раскрыв зонтик, сигать с крыши, купаться в старом ржавом баке, где в прогретой солнцем воде резвились юркие, смешные головастики, ходить на ходулях, пугая соседских собак, и искать клады в старых подвалах.
   И всегда рядом была моя бабушка Валя, самый добрый, умный и справедливый человек на свете. По вечерам она читала мне сказки. Любимые я знал почти наизусть, но готов был слушать вновь и вновь. Укладывая меня спать, бабушка пела старые детдомовские песни или рассказывала эпизоды своей жизни, смешные и трагические, казавшиеся мне, ребенку, «преданьем старины глубокой». Под её крылом я всегда чувствовал себя защищенным от всех житейских напастей, и даже когда стал взрослым, продолжал обращаться к ней за помощью и советом... С благодарностью и любовью я погладил теплый шершавый камень соседней могилы.
   В это время отец, завладев моими спичками, разложил их рядком на краю могильной плиты:
   - Вот, смотри, - сказал он мне, показывая на первую, - это ты. Следующая - я. Третья - твой дед, мой отец Вячеслав, восьмого года рождения. В это время на троне Николай II, первая Мировая война, потом революция. За ним стоит мой дед - твой прадед Захар. Родился при Александре II в 1870 году, донской казак, псаломщик в церкви, расстрелян НКВД за то, что много болтал. Пятая спичка - мой прадед Иван, землепашец, сорок пятого года того же века. Царствует Николай I. Идет война на Кавказе, канун Крымской кампании… К слову, с ним такая история приключилась: по весне он на волах через Дон переезжал. У самого берега лед уже подтаял, и воз с сеном по самые оси провалился. Животные мычат, месят копытами ледяную кашу, а вытащить не могут. Тогда прадед сам влез в ярмо и выволок телегу на берег. «Куда ж, - говорит, - бедной худобе осилить, если я еле справился!»…
   Шестой в роду - Федор, родился при Александре I, где-то в двадцатых. Его же отец, казак войска Донского, родившийся в конце XVIII века, вполне мог участвовать в Отечественной войне 12-го года и в заграничных походах русской армии. Это уже седьмая спичка... Ну и так далее. На столетие, скажем, четыре поколения. 10 поколений - ПетрI, 25 - татаро-монгольское иго, 40 -основание варягами русского государства и падение империи Тан.
   - А причем здесь империя Тан? - подозрительно спросил я, прерывая историко-генеалогические изыски отца.
   - В том-то и дело, что ни при чем, - вздохнул он, насупившись. - Я к чему всё это… Вот наша фамилия - Линсу, она передавалась от отца к сыну на протяжении столетий… Кстати, ты знаешь откуда у нас такое прозвище? Нет? Так вот, - отец лихо опрокинул стакан вина, - на сей счет есть семейное предание. Давно это было. Наш с тобой пращур, вольный казак, с ватагой головорезов участвовал в набеге на Поднебесную. Ночью казачки перемахнули Великую Китайскую стену, без всяких чайных церемоний обчистили мандаринов, перебили уйму горшков династии Мин, до смерти перепугали местных дамочек и на джонках смылись по Желтой реке. Где-то в устье они были атакованы превосходящими силами противника. Пращур храбро отбивался, потом сиганул с горящей лодки за борт. Уходя от погони, долго плыл по течению, пока не запутался в сетях. Простодушные местные рыбачки решили, что белый, волосатый, вопящий мужик и есть великий Лин Су - человек воды, легендарный Хозяин реки. Некоторое время он прожил у них в деревне, пользуясь почётом и привилегиями, но вскоре был вынужден бежать, прослышав, что император лично направил своих ученых и пыточных дел мастеров для его изучения.
   Прадед долго, с приключениями добирался домой по Великому шелковому пути. В конце концов он вернулся на Дон в нашу станицу Раздоры. С ним была турчанка - писаная красавица. Он её в каком-то гареме прихватил, от янычар отбился и до хаты - марш, марш!
   Эту историю рассказал мне дед, когда ребёнком на коленях качал. Я был его любимцем. Он мной гордился и ласково называл «мой шульпек», что значит «ястребок». - Отец грозно нахмурился: - Теперь ты мне скажи: я когда-нибудь своих внуков увижу или на тебе наш род закончится?
*
   Новости Вишёнок:
   Сегодня на южных рубежах Княжества неожиданно выпал град невиданной доселе величины. Отдельные ледяные «снаряды» достигали размеров страусиного яйца. Уничтожен весь урожай, побит крупный рогатый скот, повреждены жилые дома и машины. Имеются раненые среди населения. На своём посту погиб начальник местной противоградовой службы.
   Есть предположение, что стихийное бедствие произошло в результате секретных экспериментов России. Мировое сообщество так этого не оставит…
Международные новости:
На Украине католики захватывают православные храмы…
   В Туве открыт Институт по изучению шаманства…


      12. Песнь акына

Нет поступка без расплаты.
Поговорка.
   Мои чернобыльские «подвиги» остались далеко позади. Шло время. Рушились империи, терпели крах политические формации и экономические системы, и только у нас с Марикой всё оставалось по-прежнему. Правда, тогда после «ссылки», утратив всякую надежду на брак со мной и под давлением семьи, она вышла замуж... а через год у нас родился ребенок. (Несмотря на полученную мной официальную дозу радиации, от которой я заметно мерцаю в темноте наподобие болотных огней, девочка удалась вполне здоровенькой - тьфу-тьфу-тьфу.) И с этих самых пор наши отношения запутались окончательно и бесповоротно, связав нас тройным морским узлом. Здесь было всё: любовь и ненависть, ревность и желание отомстить, ущемленное самолюбие и моя, слава Богу, неудавшаяся попытка суицида. В общем, столько всего оказалось накручено в этом клубке противоречий, что разобраться, найти логику и указать выход из тупика не смог бы даже и международный конгресс психиатров.
   Друзья, посвящённые в наше с Маричкой «чрезвычайное положение», единодушно махнули на нас рукой, как на неизлечимо больных и, только стараясь «не навредить», покорно выслушивали мою ахинею о том, что Марика скоро переберётся ко мне, что уже готовится спецоперация по её похищению и что наконец свершится предначертанное судьбой воссоединение любящих сердец... Вот только страх перед папой и слабое сердце ее мамы, международное положение, парад планет, прогноз погоды и ОРЗ у соседской кошки могут этому помешать.
   И, вероятно, только искусный акын сумел бы нанизать бусинки всего этого житейского бреда на нить времени.

(Диалог с Марикой незадолго до рождения Дашки).
Я (загробным голосом):
- Маричка, мне невыносимо так жить. Я устал ждать. Возвращайся. Ты ведь обещала.
Она (игриво):
- Обещанного три года ждут…
Я (заламывая в отчаянии свои черные руки):
- Три года? Да я с ума сойду. Как подумаю, что ты там… что ты с ним…
Она (отводя глаза в сторону):
- Нет-нет… Я верна тебе.
Я (комкая белый кружевной платок):
- Не вешай мне лапшу, Марика. Да возможно ли такое, спите вместе и… ни-ни?!
Она (размазывая по щекам слезы):
- Ну, я… ну, было... один раз… давно… случайно… и… и без всякого удовольствия.
Я (с негодованием, сжимая рукоять дамасского кинжала):
- Да как ты могла, женщина?.. Молчи! Теперь всё равно… «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»
Она (переходя в наступление):
   - Какая ещё…? Я так и знала, что у тебя кто-то есть! Я чувствовала… Эти твои… этюды с натуры. Правильно говорит моя мама: «Все художники - гулёны, тунеядцы и пьяницы». Да ты сам во всём виноват! Бросил меня! Сбежал в Чернобыль! Что мне оставалось делать?
         Я (становясь в позу):
   - Что ты говоришь? Опомнись! Меня призвали! В конце концов, это был мой священный долг!
Она (саркастически):
- Не морочь мне голову. Мы подали заявление, и тебе полагалась отсрочка. Разве забыл?
Я (саркастически):
- Ты права, я виноват. Надо было спрятаться в твоей постели, глядишь и не нашли бы.
Она (кротко):
- Милый, подожди еще немножко, очень скоро мы опять будем вместе и забудем все, как страшный сон.
Я (умоляюще):
- А почему не сегодня?
Она (испуганно):
- Это невозможно!
Я (хватаясь за голову):
- Но в чем причина?
Она (охрипшим голосом):
- Я боюсь родителей. Они меня проклянут.
Я (мужественно):
- Не бойся, Маричка! Нас никому не разлучить!
Иду и решительно закрываю на замок входную дверь.
   Она (в отчаянии):
   - Но я не могу так, сразу! Открой немедленно!
   Я (пораженный в самое сердце женским коварством):
   - А-а… вот значит как? Теперь мне всё понятно! Ты меня не любишь.
Она (очень искренне):
   - Люблю, люблю, и вот доказательство: я жду ребенка.
Я (глупо улыбаясь):
   - Поздравляю, и кто же отец?
Она (возмущенно):
   - Дурак! А ты не догадываешься?
Я (подозрительно):
   - Ты… уверена?
Она (загадочно улыбаясь):
   - Мне сердце подсказывает…
   Я (ликующе-наивно):
   - Ну слава Богу! Теперь ты, как честный человек, Марика, просто обязана на мне жениться… в смысле, выйти замуж.
   Она (поспешно):
   - Конечно, конечно, дорогой, но... сначала мне надо развестись.
Я (решительно):
   - Теперь это уже не имеет никакого значения. Ты останешься здесь - и точка. Сейчас договорюсь насчет машины, и поедем за твоими вещами.
   Не дослушав ее возражений, бегу к телефону.
            - Брось, Серёга, - недовольно бурчит трубка голосом Жукова. - Мы её уже два раза «похищали».
   - Если не приедешь, то знать тебя больше не желаю! - ору я в микрофон    и стремглав возвращаюсь к Марике. Но комната пуста, окно распахнуто настежь, и штора на сквозняке машет подвенечным подолом. В мастерскую с улицы заглядывает удивленно-радостная дворня...
   С появлением дочери у нас ничего и не изменилось. Маричка, как всегда, обещала вернуться, и я изо всех сил старался этому верить. В это время я жил только нашими мимолётными встречами, а остальное время корчился в приступах жгучей ревности, скроенной из бередящих душу воспоминаний, обиды на судьбу и моего ослиного упрямства. Она налетала, как черный шквал, ослепляя, мучая и заставляя терять человеческий облик. Не имея сил сопротивляться, я заливал вином чувство оскорбленного мужского самолюбия, а возникающие в результате алкогольного отравления вспышки гнева гасил ударными походами в женскую общагу швейной фабрики, которые, помимо всего прочего, давали смутное ощущение «отмщения».
   Несколько раз я заводил «скоропостижные» интрижки. Это обычно происходило, когда Марика в очередной раз исчезала по семейным обстоятельствам; но как только она вновь появлялась на моем горизонте, ведя за ручку радостно улыбающуюся дочь, всё летело к чертям, и я без зазрения совести увольнял свою очередную пассию.
   Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, ибо приход Марички означал и то, что она снова уйдет «туда»... разумеется, не забыв пообещать на прощание, что вскоре обязательно вернётся. На бесконечные упреки и выяснение отношений мне порой не хватало краткого срока наших «тюремных» свиданий, и я отводил душу позднее, оставаясь в своей «одиночной камере».

*
   Сижу за мольбертом, рука с кистью застыла над картиной, взгляд устремлен в пространство. Мысленно соединяю прошлое с настоящим и по тропинке воображения переношусь в отдаленное будущее. При этом разговариваю сам с собой, вслух и на два голоса.
   Фантазия на тему.
   Я (за себя, теребя седую бороду).
   - Марика, нам давно уже пора ползти на кладбище, а ты всё ещё не со мной.
   Я (за неё, тряся от слабости головой):
   - Вы кто, мужчина? Мы разве знакомы! Ах, это ты, дорогой! Подожди, ещё не время.
   Я (за себя, шамкая беззубым ртом):
   - Когда же оно настанет?
   Я (за неё, улыбаясь вставными зубами):
   - Ну, вот подрастут правнуки, и тогда....
   Я (за себя, вырывая клочья седых волос):
   - Но это же наши правнуки, давай все им расскажем! Я уверен, они поймут!
   Я (за неё, смывая слезами «лицо»).
   - Сперва надо рассказать мужу, а для нёго это будет страшным ударом.
   Я (за себя, с подозрением хватая ртом воздух):
   - Да была ли ты мне верна, женщина?!
   Я (за неё, срывая парик с лысого черепа):
   - Несколько раз за столько лет не считается!
   Я (придерживая себя руками, чтобы не развалиться):
   - Что ты сказала?! Изменница, лгунья, а я так тебе верил! Всё, с меня хватит, я должен положить этому конец.
   Кисточка в моих пальцах с треском ломается. Вжившись в образ, кряхтя, встаю, и шаркая, бреду на кухню. Открываю духовку, засовываю в её черную пасть голову и на ощупь поворачиваю вентиль. Газ с ласковым шипением постепенно заполняет «душегубку». Голова начинает кружиться, мысли путаться. Я блаженно закрываю глаза в предвкушении приближающегося избавления от терзающих меня сомнений. Но вместо того, чтобы подумать о Вечном, продолжаю прерванный диалог, легко перескакивая из отдаленного будущего в настоящее.
   - Шутки в сторону, детка. Ты ездила в деревню к родственникам. Мне говорила - одна, а выяснилось, что с мужем! Как же так?
   В это время в комнате раздаётся телефонная трель. Неужели она? Услышала! Почувствовала! Наконец-то!
   Я с трудом выбираюсь из печки и на подгибающихся ногах плетусь к аппарату. «Алло, алло!!!», но в трубке сквозь помехи слышны лишь какие-то звуки, похожие на голубиное воркованье. Что за чёрт? Но, как бы то ни было, мне расхотелось возвращаться в духовку. Появилась идея получше, и я, вырубив конфорку, пошатываясь, выхожу на улицу.
   Итак, на чём мы остановились? Деревня, значит, запах навоза? Отлично!
   - А чем, уважаемая, вы изволили заниматься на сеновале в ночь с 13-го на 14-е сего месяца?
   - А с чего ты взял, что я была не одна?
   - Звонил твоим родителям.
   - Но они могли узнать твой голос.
   - Так и случилось!
   - Я пропала!
   - Не надо было врать!
   - О-о-о!
   - У-у-у!
   «Молодой человек, перестаньте выть! У вас что, белая горячка? Так вы мне всех клиентов распугаете!»
   Я в замешательстве оглядываюсь. Оказывается, подошла моя очередь у стойки бара в «Трёх покойниках»...
*
   Проходит ещё несколько лет...
   «Наш муж» в командировке, и я, хлебнув на дорогу «Вишёнки», под проливным дождем спешу к Марике на свидание. Я всё ещё её люблю, но былой страсти уже нет. Одна привычка. Ревность, когда-то сводившая с ума, за прошедшее время успела изрядно поистрепаться, и теперь я более-менее спокоен, хотя и совершенно опустошён.
   В глубине души, конечно, понимаю, что надо выбираться из этого омута, но всё дело в том, что мне здесь, кажется… нравится. Я получил возможность в ожидании очередной встречи делать всё, что захочу: безудержно предаваться работе (то, без чего я не могу жить), пьянству (по настроению) и распутству (слов из песни не выкинешь). И ни за что не отвечать…
   Проскользнув в тёмную нору подъезда, я, стараясь не шуметь, на цыпочках, словно вор, подымаюсь по лестнице и с замиранием сердца скребусь в заветную дверь, за которой нет ничего моего, кроме одного дорогого мне существа. Когда я наконец появляюсь на пороге прихожей, Дашка, раскинув ручки, бросается мне на шею, смеётся, тянет в комнату и просит поиграть с ней в лошадку. И я на какое-то время растворяюсь в её бескорыстной детской любви. Мы самозабвенно возимся на ковре среди игрушек, но вскоре она должна будет лечь спать, а я, приняв ударную дозу алкогольной анестезии, забраться в чужую постель.
   Рано поутру я быстро собираюсь. Стараясь не смотреть в глаза такой близкой и одновременно чужой Марике, как наркоман о необходимой дозе, договариваюсь о нашей следующей встрече. Затем целую ещё спящую, нежную и хрупкую Дашку в розовую пяточку, трогательно высунувшуюся из-под одеяла и, более не задерживаясь, кубарем скатываюсь по лестнице, на ходу стуча во все двери.
   - Буна диминяца,* господа!!!


13. Паруса над крышами

   Почти в самом центре Вишёнок, неподалёку от здания Княжеского Университета, во дворе ветхого дома, зажатого со всех сторон новостроями, стоял покосившийся сарай. Там, в пропитанном запахами мышей, красок и струганной древесины полумраке, вызывая раздражение у «сухопутных» соседей, размещалась самая настоящая корабельная верфь. Вкалывал на ней Ной - мой новый знакомый «покойничек».
Однажды взяв бутылку вина, я отправился к нему в гости…
   *
   - «Ви-ви-виктория»! Я н-н-назвал её «Ви-ви-виктория»! - поправляя съехавшую на ухо капитанку, с гордостью объявил стоящий передо мной в грязной рабочей робе Ной.
   - «Виктория», - повторил я вслед за ним это волшебное слово и ещё раз обошёл творение инженерной мысли отечественного самородка.
   И хотя то, что сейчас было предо мной, скорее напоминало обглоданного ихтиозавра, мне оно всё равно казалось залогом дальних морских походов, о которых я грезил ещё в ранней юности. Благоговейно поглаживая гладкие рёбра шпангоутов,* я, как наяву, слышал шум ветра и крики чаек, видел южные острова и длинноногих креолок.
- А что с командой? - осторожно поинтересовался я.
- Б-были ре-ребята из т-ту-туристического к-к-клуба, да все к-куда-то ра-разбежались, - сокрушённо вздохнул капитан (теперь про себя я только так его и называл).
С деланным сочувствием я поцокал языком:
- Так… может, я сгожусь?
- М-м-может, и с-сгодишься, - скептически оглядев меня, ответил Ной. - П-приходи,    ф-ф-форма одежды п-парадная.
   Следующие несколько месяцев под руководством капитана я вкалывал на верфи, старательно изучал мудрёные названия корабельного такелажа и штудировал книги о кругосветных путешествиях знаменитых яхтсменов. А в краткие часы отдыха между трудовыми вахтами видел во сне изумрудные океанские волны, экзотические страны и… всклокоченного капитана, в отчаянии орущего с верхушки грот-бом-брамселя: «С-с-сп-п-понс-с-сора м-мне, с-сп-понсора!!!».
   Мы делали яхту по всем правилам корабельного искусства согласно чертежам и планам, разработанным самим Ноем. С каждым этапом нашей работы её внешний вид разительно менялся. Так, после того, как мы обшили металлический каркас золотистой фанерой, испускающей сильный запах древесной смолы, она превратилась в поющую виолончель. А когда вслед за этим проклеили весь корпус огнеупорной тканью, поменяла свой цвет на темно-коричневый и стала напоминать китёнка. В последний же слой эпоксидной смолы была добавлена белая краска, и в нашем захламленном сарае вдруг очутилась самая настоящая невеста в подвенечном платье.
   Обычно мы с Ноем работали до позднего вечера и расходились по домам, когда последние троллейбусы уже шли в парк. Брели по Кузнечной в сопровождении приблудного пса, которого успели наречь Солёным, и строили грандиозные планы на будущее. А случалось, оставались на «верфи» и на всю ночь. Трудились при свете тусклой лампочки, перекидываясь короткими репликами и прерывая монотонную работу только для перекуров. Иногда мы брали бутылку «Вишёнки», устраивали на рассохшейся бочке импровизированный бар и, хмелея, рассказывали друг другу о былых походах и пережитых приключениях.
   Однажды субботним вечером капитан собрал своих друзей-приятелей, и общими усилиями полуторатонное суденышко было поставлено на киль. Теперь предаваться мечтам можно было и в маленьком кубрике, скрючившись в три погибели и упершись спиной в какой-нибудь кривой угол. Мы принимали на грудь, и яхту начинало покачивать. Количество баллов за бортом зависело лишь от градусов внутри нас. Алкоголь разжигал и без того воспалённое воображение. На старой газете огрызком карандаша мы рисовали карту Земного шара и спорили до хрипоты над возможными маршрутами наших морских экспедиций.
   «Д-да к-к-какая, в о-общем, р-ра-а-азница, к-куда п-плыть? Г-главное д-для н-нас это п-п-попут-т-тный в-ветер!», - ставил точку в таких спорах Ной, когда выпивка заканчивалась, а нам так и не удавалось договориться.
   Лето в Вишёнках было, как всегда, в самом разгаре, когда мы наконец-то установили на яхте блестящие детали оснастки, любовно сработанные Ноем, и стали разбирать стену сарая, освобождая нашу красавицу из заточения. Две ночи мы усердно трудились, выкорчёвывая громадные камни из старой кладки, а на третью она рухнула, ускорив нам работу. К счастью, «Виктория» не пострадала, а мы отделались лишь лёгким испугом и парой ссадин.
   Проделав таким образом проход, мы на руках - опять же при помощи знакомых - бережно, словно ребёнка, вынесли нашу затворницу из сумрачного чрева ангара, осторожно опустили на автомобильные покрышки и при общем громогласном «Ура!» подняли шестиметровую мачту, в ожидании своего звездного часа несколько лет провисевшую под потолком в малогабаритной квартире Ноя.
   У капитана чесались руки примерить паруса, которые он самолично сшил на стареньком «Зингере», и уже вскоре над крышами нашей магалы гордо затрепетало на ветру белоснежное полотнище. Водитель иномарки, проезжавший в это время по Пирогова, засмотрелся на невиданное в здешних широтах зрелище и едва не врезался в фонарный столб.
   С этого момента для Ноя начались горячие денёчки. Пока я полировал фланелькой медный колокол и учился вязать морские узлы, он, высунув язык, бегал по инстанциям, оформляя документы на владение своей «движимостью», и попутно пытался раздобыть деньги для её транспортировки к большой воде. Впечатлительных чиновников удалось быстро уломать на «профессиональный подвиг» вдохновенными рассказами о Бермудском треугольнике, «Весёлом Роджере» и Моби Дике, но вот циничных банкиров дальнейшая судьба Ноева «ковчега» ничуть не волновала. Они только морщились, словно от зубной боли, а один «посмекалистей» даже предложил сделать из нашей красавицы «каюту свиданий» для экстремалов. Кэп был в отчаянии.
   Но беда, как известно, не приходит одна. Как-то наш «юнга» Солёный оплошал - на яхту забрались злоумышленники и утащили пудовую рынду. Пришлось организовать круглосуточное дежурство. Теперь мы с капитаном по очереди несли вахту, сочиняя в ночные часы самые невероятные планы эвакуации «Виктории».
   - Е-е-если не п-п-поставлю её на в-в-воду в б-ближайшее в-в-время, то             с-с-собственными р-руками п-пущу на д-д-дрова! - в сердцах горячился Ной, добивая бутылку «Вишёнки» после очередного зряшного посещения «денежного мешка». И вот, когда уже стало казаться, что нашим грандиозным планам не суждено сбыться, капитан сообщил мне, победоносно сверкая очками, что нашёл выход из положения.
   А уже через несколько дней, рано поутру к нам во двор въехал оранжевый грузовичок. За собой он тащил низкую платформу на толстых колёсах. Над кабиной водителя, задевая бельевые верёвки, торчал небольшой подъёмный кран. Не мешкая, мы с Ноем уложили мачту, подняли выдвижной киль и подвели тросы под днище яхты. Капитан дал отмашку, и она легко, будто перышко, перелетела на «яхтоноситель». Прицепив к торчащему концу мачты красный лоскут - сигнал опасности - я потрепал на прощанье Солёного, закинул на кокпит* рюкзак и устроился на корме. Проверив напоследок крепления, Ной нахлобучил фуражку и полез в кабину водителя. Мы тронулись в путь. Машина, натужно рыча, вытянула прицеп со двора и покатила вниз по улице Пушкина. Ранние прохожие и пассажиры первых троллейбусов выворачивали шеи, провожая восхищенными взглядами нашу неземную красавицу.
   План Ноя был до гениальности прост. Как было сказано в географическом справочнике позапрошлого века, «Город Вишёнки стоит на реке Бык». Правда, сейчас все как-то позабыли это грозное имя (хотя ещё полвека назад, до постройки дамбы, горожане почти ежегодно страдали от наводнения) и называли главную водную артерию нашей столицы ласково и совсем по-домашнему - Бычок.
   Этот ныне тихий, заросший камышом ручей, петляя меж покрытых виноградниками, пологих холмов Княжества, впадал в Реку, которая несла свои воды в Море, откуда, по просвещённому мнению капитана, и до Мирового Океана было рукой подать. Преодолев весь этот нехитрый маршрут, он намеревался объявить наш сухопутный град океанским портом, а заодно, если повезёт, и попасть в книгу рекордов Гиннеса.
В маленькой заводи под мостом, невдалеке от здания Княжеского цирка, без лишней помпы и суеты наш кораблик был спущен на воду и тихо закачался среди множества пустых пластмассовых бутылок и полиэтиленовых кульков. «Виктория» с убранным килем и максимально поднятым рулём имела минимальную осадку и могла, ну если и не плыть посуху, то уж наверняка идти по мелководью. Оказавшись на плаву, мы вновь подняли мачту, натянули ванты* и приготовились к первому дальнему походу.
Кэп, по традиции всех мореходов окропил новорожденную шампанским и, более не медля ни минуты, отдал команду: «Р-р-руб-бить к-к-концы!». Я оттолкнулся шестом от берега, и яхта заскользила по блестящей глади ручья под радостное «Друм Бун!»* немногочисленных зрителей.
Стоя на палубе, мы с Ноем ещё долго любовалась проплывающим за кормой городом, но свежий ветер океанских просторов уже дул в наши паруса и будоражил сознание.
   Кругосветное путешествие началось…




            14. Регата

   Вокруг солнца сиял ослепительный ореол. Температура перевалила за сорок, ветер окончательно стих. Паруса на яхтах, участвующих в Черноморской регате, поникли, и те застыли на линии старта, словно бабочки на иголках. Ной время от времени слюнявил указательный палец и подымал его высоко над головой, безнадежно пытаясь уловить хотя бы слабое движение воздуха.
   Наш экипаж, сбитый капитаном перед самой гонкой, коротал время, борясь с жарой и скукой. Я рисовал линию горизонта, прячась в ползущей тени мачты. Жуков, приехавший на несколько выходных дней выпавших между рейсами, то и дело обливался из ведра, а Водолаз - долговязый лысый тип, за тарелку перловой каши нанятый матросом на время гонок, обмотав голову мокрым полотенцем, удил с борта рыбу. Шёл обычный мужской трёп. Все с интересом слушали Скорохода - ещё одного члена команды, сидящего на кокпите под китайским зонтиком. Вытянув волосатые ноги поперек яхты, он делился своими любовными похождениями.
   - В конце концов я её уболтал. Но она поставила условие, что отдастся, только на моей дипломной работе, чтобы, видишь ли, проверить мои чувства. Глупо, конечно, но… я согласился. Вот такая история, братцы.
   Следующим слово взял Водолаз. Он задумчиво потеребил шведскую бородку и, не спуская глаз с поплавка, начал «дозволенную речь»:
   - Было это в подшефном колхозе, куда нас послали с предприятия убирать яблоки. Там в поселковом клубе работала одна молоденькая библиотекарша. Девушка заметная: волосы рыжие-рыжие, а глаза зелёные. На неё многие из наших тогда глаз положили. Но из всех, кто внезапно полюбил читать, она меня почему-то выделила. Мы и схлестнулись. Как стемнеет, я - в окно и к ней. Встречались в клубе, на сцене, под гипсовым Ильичом. Занавес старый разложим, а он пылью пахнет, мышами... А в последнюю нашу встречу выбрались на свежий воздух. Представьте себе: ночь, лес, костёр, над головой млечный путь, Луна, как бубен шамана, и спутники туда - сюда носятся словно угорелые. Ну, мы до утра и прокувыркались, а на рассвете...
   Не дослушав «шахерезаду», я с кормы солдатиком сиганул в море. Вода сомкнулась над головой, и я, отразившись в подвижной, как ртуть, поверхности, заскользил в пронизанную светом глубину. Словно и не замечая меня, вокруг плавали меланхоличные медузы и носились серебристые рыбёшки. Парил, лениво помахивая «крыльями», огромный скат.
   С глубиной становилось всё холоднее, давление, словно обручем, сжимало голову. Но движение вниз вскоре прекратилось, и я на мгновение застыл в потустороннем мире. Отсюда сквозь толщу воды солнце казалось бледным пятном, а корпус нашей яхты походил на белое брюхо акулы. Засучив ногами, я устремился вверх и, едва не наглотавшись воды, врезался головой в воздух.
   Ухватившись за раскаленные поручни, взобрался на борт. Ветра по-прежнему не было. Бумажные маячки на мачте не шевелились.
   К этому времени Водолаз уже окончил свою побасенку и теперь слово держал Жук:
   - Ну, мы, значит, выпили, закусили, поговорили за литературу. Потом я поволок её в постель. Она - девка кипучая, голосистая, разбушуется, не остановишь. Словно море в шторм. Только на тот раз как-то особенно разошлась подо мной, да ещё визжит и царапается. Кровать аж ходуном ходит. Я, конечно, рад, что так бабу завёл и сам стараюсь изо всех сил. Ну, всё, как полагается. Потом отвалил… А она продолжает орать. Чую, что-то неладно. Огляделся, - кррружка медная!!! Дверцы шкафов раскрыты, вещи на полу валяются, и люстра позвякивает. Ничего себе, думаю, дом раскачали.
   А деваха моя с места сорвалась, платье на голое тело напялила и босиком из квартиры вылетела. Ну, я ещё стакан «Вишёнки» засосал и к окну. Смотрю, народ во двор высыпал. Кто в чём, некоторые в простынях, а на других и того нет. Здесь только до меня и дошло - землетрясение это. Хотел тоже на улицу податься, да передумал: ухайдакала она меня, и трясти, вроде, перестало.
   Дослушав рассказ, Ной с умным видом поправил очки и спросил:
   - А, д-д-действительно, е-если жи-жители м-м-многоэ-этажного д-дома             од-д-дновременно за-за-займуться с-с-сексом, он м-м-может    ру-ру-рухннуть?
   - Скажу тебе больше, - вылез Скороход, - по последним научным данным, если случайно это произойдет в масштабах планеты, то она сойдёт с орбиты.
   - Ну, это ты загнул, - взвился Водолаз, бывший физик-ядерщик, и принялся доказывать несостоятельность этой малонаучной гипотезы.
Когда страсти улеглись, Скороход поведал нам ещё одну любовную историю:
- Произошло это во время моего путешествия по Северному Кавказу, ещё в те золотые времена, когда ущелья были славны своими турбазами, а не боевиками. Места там красивейшие: горы, густой лес, стремительные речки с водопадами и радугами, а пропасти такие, что дух захватывает.
   Две недели пробирались мы на лошадках по извилистым тропам. Ну и я, сексуально озабоченный молодой специалист в отпуске, познакомился с одной девчонкой. Эдакий розанчик, пампушечка, персик. Без страха лезла на самые крутые обрывы. Сядет на краешек, а там пропасть - метров двести. Я и взглянуть боюсь - голова кружится, а ей хоть бы хны. Ну, я на неё и запал. Знаки внимания оказываю: то ручку подам, то место у костра уступлю. В общем, рыцарствую.
А однажды вечером, на стоянке, пригласил её прогуляться. Согласилась. Утопали чёрти куда: с одной стороны скалы, с другой - пропасть, между ними звёзды. В общем, романтика. Ну, и стал я под неё клинья бить, а она ни в какую. Пока уламывал, облака наползли, дождь начался. В метре ничего не видно, холодно, скользко. Решили возвращаться, а дорогу-то и потеряли. Бредём, значит, в тумане неизвестно куда, за камни цепляемся. Страшно. Вдруг видим, на горизонте свет. Я прикинул - посёлок. Если в пропасть не угодим, то к утру может и доберёмся. Но не прошли и полсотни шагов, как оказались у лагерного костра. Никто так и не заметил нашего отсутствия. После этого случая мы на каждой стоянке, как стемнеет, срывались с места и забирались в самые дебри, специально стараясь заблудиться. Устраивались в каком-нибудь уютном местечке - на берегу ручья, возле озера в скалах, или, на худой конец, у обрыва в бездну и целовались до посинения.
- Только-то? - удивился Жук.
Скороход выдержал полагающуюся по закону жанра паузу:
- Уже когда вернулись на турбазу она сама предложила: «Хочу быть твоей!»… и мы ещё раз удрали в горы.
- И как? - не выдержал Водолаз.
- Горы ночью под луной и звездами, доложу вам, - фантастическое зрелище! ухмыльнулся наш «кавказский пленник».
Все зааплодировали, включая и обременённого властью Ноя. Прячась за своей капитанской должностью, он поначалу не принимал участие в общем разговоре, но тут, по-видимому, чужие лавры задели его за живое, и он сообщил, дождавшись тишины.
- К-к-ко м-мне, од-днажды л-любовница п-приехала из с-самого Пи-пи-питера.             Я с-с ней п-п-познакомился в с-с-саннатории. Р-роман, з-з-значит, у нас вы-вышел.             К-когда с-с-срок п-путёвок и-и-истёк, мы и р-разб-бежаались. Х-х-хорошего, как г-г-говорится, по-по-понемножку. А она ч-через м-месяц ко мне в-в-взяла и п-п-прикатила.             С-с-сумасшедшая, за-заради ме-меня м-м-мужа б-бросила. «Лю-лю-люблю, - г-говорит, и-и-и т-точка». Ну, мы две не-недели с ней и… да т-так, что у к-к-кровати н-н-ножка п-п-поломалась... А п-потом в-в-внезапно ве-вернулась м-м-моя суп-пружница (она к-как раз г-гостила у м-м-матери в Кзыл-кзыл-кзыл… в-вот ч-чёрт, не в-в-выговорю), и н-нарушила н-н-нашу ид-диллию. П-пришлось м-мне в сро-очном п-порядке от-тп-правлять с-свою к-кралю в г-город т-т-трёх ре-ре-революций.
   - И че-че-чем… извини брат, и чем у вас дело кончилось? - заинтересованно спросил Жук.
   - Из-з-звестно, ч-чем секс б-без «к-к-к-калош» за-за-заканчивается, - скис вдруг Ной. - П-письмо мне п-п-прислала, что в п-п-положении.
   - А ты? - не унимался Жуков.
   - Ч-что я мог от-т-тветить?
   - А она?
   - Н-написала, что ре-ребенка о-о-оставит.
   Все надолго задумались о своём.
   - Ко мне тоже бабы от законных мужей бегают, - наконец ревниво заявил Водолаз. - Была у меня одна цыпа. Так, ничего серьезного... И вот однажды она ко мне заявляется и сообщает, что вышла замуж. Свадьба была на даче, у родни мужа. Молодой на радостях наклюкался и проспал всю брачную ночь, а ей пришлось, не солоно хлебавши, рано утром ехать по делам в город. Ну а здесь стало невтерпёж, и она по старой памяти ко мне заявилась.
   - И ты-ы-ы?- пропел Скороход.
   - Ну, я, понятное дело… поздравил новобрачную, - скромно потупился Водолаз.
   - У-у-у!!!- завыли все.
   - Эй, художник, - прервал затянувшиеся овации Жук, - обрисуй что-нибудь из личной жизни, не стесняйся, здесь все свои.
   Я почесал переносицу черенком кисточки и обвёл мореходов неискренним взглядом:
- Да вы что, господа? Художник обязан быть аскетом. Творчество и женщины несовместимы.
   - М-м-мать в-ва-ашу! - вдруг взвился Ной. - Ве-ве-ветер п-п-пропустили, б-бродяги! В-в-всех под ки-ки-килем п-прррротащу! П-подтянуть па-паруса!..
В нашей подгруппе было всего три яхты, и в гонках мы заняли почётное третье место. Это достославное событие было отмечено грамотой, которую Ной впоследствии всем с гордостью демонстрировал. А я после регаты вернулся домой в Вишёнки, решив, что более бездарного времяпрепровождения, чем в ожидании движения воздуха, нет.
*
Новости:
   Ожесточённые бои продолжаются в центре города Нежного. На стороне местных боевиков воюют латышские девушки-снайперы…
   На Юкатане открылся музей использованных презервативов…
Продолжается скандал вокруг зимних Олимпийских игр, которые впервые проходят на Экваторе, на островах Голого Мыса. Скандал разгорелся, когда выяснилось, что строительство стадионов, отелей и завода по производству искусственного снега субсидировала Коза Ностра. Теперь буза допинговая. Дисквалифицированы все спортсмены, не прошедшие контроль на употребление таблеток от кашля. Это 80 процентов от общего числа участников игр...




15. «Первопроходимцы»

Друзей за деньги не купишь.
Поговорка.

Я вернулся из «кругосветки». Обиженная изменой мастерская встретила меня, своего хозяина, ледяным молчанием, и только когда я забрал у отца повизгивающего от избытка чувств Аттилу, оттаяла, наполнившись его радостным лаем. Жизнь вошла в привычное русло. Моё недолгое отсутствие Марика, кажется, так и не заметила. Чтобы не свихнуться от ревности и одиночества в ожидании её редких визитов, я коротал время, деля его между творческими «запоями», друзьями и «художествами» в женском общежитии. Чувствовал, что всё летит в тартарары, но ничего не мог с этим поделать.
*
   На мой стук дверь открыла одетая в облегающий спортивный костюм незнакомая грудастая деваха. Окинув меня равнодушным рыбьим взглядом, она бросила: - Фие, тречь!* - и «уплыла» вглубь квартиры, а я, в недоумении пожав плечами, прошествовал на тесную кухню старенькой хрущёвки, откуда доносились звуки тихой печальной музыки. Там, в клубах табачного дыма сидели два закадычных приятеля. Хозяин квартиры, Яков Егорыч, что-то самозабвенно наигрывал на стареньком аккордеоне, а его гость, Ион Иваныч, молча слушал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Между друзьями располагался классический натюрморт - початая поллитровка и два стакана.
   Оба мужика, сами себя в шутку именовавшие «первопроходимцами», всю свою нелегкую жизнь добросовестно проработали на стройках социализма. Они побывали и за Полярным кругом, и в песках Средней Азии, и в дебрях Сибири, да и ещё чёрт знает где. Мне же довелось познакомиться с ними в Звёздном, на БАМе, где я рисовал портреты передовиков. Уже после развала Союза, когда их родной строительно-монтажный поезд расформировали, а работяг уволили, Ион Иваныч, сам родом из Вишёнок, уговорил друга вместе с семьёй перебраться к нам в Княжество. И вот теперь, на старости лет оба старика коротали время, приторговывая на «Птичке» - местном блошином рынке, и пьянствуя…
   Наконец заметив меня, Егорыч перестал терзать инструмент и протянул твердую, как дерево, ладонь, а мош Ион, добродушно кивнув, поставил на стол ещё один гранёный стакан. Был он, в отличие от своего коренастого и лысого приятеля, высок ростом, широкоплеч и волосат.
   - Вот, Серый, пенсию пропиваем, - объяснил причину нынешней попойки хозяин. - На два дня как раз и хватает. Ну, что, вздрогнули!
   Мы выпили, и Яков - бывший морской пехотинец, дымя сигаретой, стал в очередной раз пересказывать давнишнюю историю:
   - Наши корабли встали на рейд ночью. Утром, в сплошном тумане, лодки подошли к корейскому берегу, и мы - все двадцать тысяч человек - без единого выстрела попрыгали в прибой. Шли в тельниках, ленточка в зубах, автоматы над головой. Америкашек в три раза больше. Как нас заметили - ударили со всех стволов. И началось… Когда у нас закончились патроны, бросились врукопашную. Работали ножами и прикладами. Тут меня и зацепило. Очнулся уже в госпитале - три пули навылет, две до сих пор сидят, и контузия. От нашей роты всего семь человек и осталось.
   Егорыч умолк, в который раз переживая тот давний бой, тайну о котором свято хранил до самого развала Союза. Старясь отвлечь друга от тягостных воспоминаний, добряк Ион плеснул ещё водки и поведал нам о том, как во время фашистской оккупации односельчане выбрали его отца - татэ старостой.
   - Главной его задачей было умаслить местных полицаев, чтобы те не донесли в Сигуранцу на сельчан, помогавших партизанам. Татэ так хорошо справился с порученным делом, что вскоре эти самые полицаи совсем спились, и партизаны, воспользовавшись случаем, устроили в селе свою базу. Тогда же мой родитель, проникнувшись коммунистическими идеями, вступил в ВКПб. Уже после войны стал председателем, а затем, выучившись на агронома, и директором показательного совхоза «Путь Ильича». Перенимать опыт к нему приезжали со всего Союза и даже из-за границы. В начале пятидесятых татэ по обыкновению того времени арестовали «за вредительство» и отправили в тайгу валить лес. Но уже через несколько лет, когда «лучший друг всех советских ЗеКа» издох, его выпустили. К несчастью, вскоре дало о себе знать обморожение, полученное в Сибири, - у отца началась гангрена, и он в страшных мучениях умер. Мы похоронили его на городском кладбище, но сейчас, этой могилы там уже нет. Когда Советы рядом кинотеатр «Светлое будущее» строили, часть старого кладбища под фундамент срыли, и с родственниками не посчитались.
   - Теперь там стриптиз-клуб, - припомнил я.
   - Да, - вздохнул Яков, - у хорошего человека, бывает, и могилки не сыщется, а у какого подонка, глядишь, трёхэтажная домовина ещё при жизни стоит. Сам там со временем лечь собирается и всю родню за собой тащит.
   - Кому что на роду написано, - объявил я.
   - Это точно! - оживился Иваныч и рассказал нам историю про старшего брата отца - фрате Тудора.
   - Дело было ещё в двадцатые годы - при румынах. Время тяжёлое выдалось - засуха, неурожай, а тут ещё и крестьянские бунты. И вот однажды к нашим на двор небольшая группа восставших завернула, с детьми и бабами. От правительственных войск бежали. Переночевали, значит, а утром собрались уходить, да лошадь с каруцей для раненого и попросили. Дед за голову схватился - без лошади сельчанину каюк, но ведь своим не откажешь. В общем, послал он вместе с повстанцами своего сынишку - Тудора, чтобы тот, значит, кобылку назад привёл. По всем расчётам, малый тем же вечером должен был и вернуться. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог… Беглецы наткнулись на регулярные войска - пришлось уходить степью. Только на третий день они к Реке вышли и в какой-то горемычной деревне остановились. И вот тогда Тудор, а ему в это время как раз восьмой годок исполнился, дождался ночи, свёл со двора свою лошадь и сбежал. Через кордоны прошмыгнул и полуживой от страха и голода домой вернулся. Родители уж и не чаяли его увидеть. Мальчишка жив остался, а то село, что повстанцев приютило, господа румыны из пушек сожгли.
   - Дела, - вздохнул Яков, разливая по стаканам. - Мой дед рассказывал, что у них в деревне в гражданку ни одного мужика не осталось - все погибли, кто за красных, а кто за белых.
   - То - война, - буркнул мош Ион, - а сейчас посмотри, что творится? Недавно я был в деревне, у своих родственников. Так вот, там все женщины с двадцати до сорока лет за бугром, деньгу зашибают, а их мужики по домам сидят - ждут переводов и вино хлещут. Это у нас так, а у соседей, наоборот, кормильцы подались гастарбайтерами в Россию, а в деревне одни бабы остались. Да половина взрослого населения Вишёнок сейчас за границей, потому что у нас рабочих мест нет.
   Мы опять выпили, и Яков заиграл что-то бравурное.
   В это время, плавно покачивая бёдрами, на кухню вплыла давешняя девица с копной ярко-изумрудных «водорослей» на голове. Сложив губки бантиком, она свысока оглядела нашу компанию и протиснулась к плите.
   - Слышь, Нинок, никак опять в ночную? - подмигнув нам, спросил хозяин.
   - Лаура, Яков Егорович. Меня зовут Ла-а-у-у-ра-а, - пропела в ответ девушка и принялась    греметь посудой.
   - Кто такая? - поинтересовался я, когда Нинка - Лаура покинула нас, отсвечивая в полумраке коридора белизной полных икр.
   - Да-а-а жиличка, - замялся Яков. - Мы с женой комнату сдаем.
   - Это он шлюшек на постой пустил, - заложил друга Ион.
   Заглушая музыку, с улицы донёсся громкий сигнал автомобиля. По коридору процокали каблучки. Отворилась и закрылась входная дверь.
   - Эх, на износ девчата работают, - произнёс с сожалением Егорыч, выглядывая в окно.
   Там, рядом с подъездом стояла новенькая иномарка, возле которой нетерпеливо топтался обвешанный золотыми «веригами» нахального вида парень.
   - Этот у них за разводящего, - прояснил ситуацию Иваныч. - Вишь, ряху отъел на девичьих-то прелестях.
   Нам хорошо было видно, как барышни садятся в авто. Последняя, в зеленом парике, обернулась и, заметив нас в оконном проёме, послала воздушный поцелуй.
   - В интеесное в'емя живём, товаищи! - нарочито глотая «р», сообщил Яков, когда машина уехала, увозя юных куртизанок.

16. Таёжные мордасти

   Когда мы добили очередную бутылку водки, Егорыч, которого вдруг обуяла ностальгия, достал с антресолей и бухнул на стол несколько старых альбомов, в которые были заботливо вклеены любительские черно-белые фотографии, собранные им за долгие годы скитаний по стране. Вот он на своем верном бульдозере среди песчаных барханов роет котлован для будущего моря. Вот в кабине могучей машины, увязнувшей по самые гусеницы в болоте, прокладывает новое русло для северной реки. Вот прогревает двигатель среди бескрайних снегов Заполярья, где строится новый город.
   А вот это, - сказал старик, с любовью поглаживая выцветшую обложку школьной тетради, - мой дневник. Семьдесят четвертый год. Самое начало БАМа. Я же с первого дня на трассе... До Таюры месяц пробивались через тайгу... Зима, мороз под 40... Это потом во всех газетах писали про комсомольцев-добровольцев. Мол, прямо со съезда... Посёлок Звёздный... А кто им лагерь разбил, сортиры тёплые поставил, сопку Любви показал? Помню, когда приказ получили просеку до реки пробить, у нас даже карты не было - местное начальство зажало. У них там, видишь ли, свой интерес был - с баней, водкой и бабами. Так мы сами управились, на ощупь дорожку протоптали.
   - Да, ты у нас настоящий герой, - завистливо подначил Якова Ион, приехавший на строительство магистрали чуть позже друга.
   Мужики схлестнулись по поводу действительной даты начала строительства БАМа (Иваныч утверждал, что первые просеки для будущей дороги прорубали ещё заключённые ГУЛАГа в 37 году), а я, с разрешения Егорыча, открыл дневник и, перелистав пожелтевшие страницы, стал читать расплывающиеся перед глазами строки:
   «Ребята штурмуют сопку... Бульдозеристы Лёша, Коля, Федя... вальщик с помощником, электрик, истопник, моторист, при котлопункте две девчонки - Люба и Надя... После обеда вышел из строя бульдозер, ремонтировали. Мороз крепчает, плохо подвозят питание, перебои со светом... сказал Надюхе, что она мне нравится, оказалось взаимно... Сломался ещё один бульдозер, идём на гору двумя машинами... техника скользит на обледеневшем склоне.
   Отрегулировали электростанцию, ужинали со светом... Температура понижается... за металл взяться невозможно, обжигает пальцы... болты и гайки прогреваем на костре... завозим дрова... Электростанция опять не действует... температура минус 50, туман... Решили с работой повременить до обеда, чтобы не гробить технику, но приехал начальник, поговорили, и ребята пошли заводить машины, а мы собирать бульдозер... Вечером Надюха попросила помочь в котлопункте... помог. На улице потеплело, температура минус 38, заканчиваем ремонт, утром поставили кабину на место... Решающий день штурма... Приехал шеф, привез продукты, обещал вагончики со всеми удобствами - свежо предание... живем, как цыгане, в кибитках... Пытались завести электростанцию, но, видно, Сеня её зарегулировал до невозможности...
   Ура! - высота взята, теперь будет легче - пойдем по хребту... Температура воздуха - минус 35, нормально... поломок особых нет, медленно, но движемся вперед... Тайга не жалует... плохо с питанием... С утра делали профилактику техники. К вечеру пришла машина и все поехали в баню, попарились, выпили по 150... Николай, падла, все время крутится возле моей Нади... Опять сломался бульдозер... ездил в Усть-Кут доставать запчасти... вернулся утром... в котлопункте нашел Колькину варежку, поговорили по-мужски...»
   Я оторвался от дневника и с уважением посмотрел на выпивох и «первопроходимцев», которые в это время, разглядывая старые фотографии, перебрасывались короткими фразами:
   - А помнишь, как медведь нашего парторга всю ночь в сортире продержал?..
   - А как зимой шли колонной через Таюру, по льду пошли трещины, и никто из ребят не сдрейфил?..
   - А тот пожар недалеко от посёлка, который наши мужики три дня тушили?
   Я закурил очередную сигарету и вновь погрузился в чтение:
   «Стоим на хорошем месте... в тайге резвятся рябчики, глухари, зайцы, но охотиться некогда, сроки поджимают, и сверху торопят - до весны надо много чего завезти по зимнику... Маемся животами... Приезжал шеф, решали хозяйственные дела... Прошли за день три километра, бульдозеры в норме, еда вовремя, настроение хорошее... Сегодня пожаловал нормировщик, закрывал наряды, ребята остались довольны... Сломались два бульдозера, один починили за ночь, второй надо разбирать... Кажется Лёха тоже клеится к Надьке... Посылали вперед разведчиков смотреть направление, они видели следы медведя, нам только шатуна не хватает...
   В Усть-Кут прибывают наши ребята и грузы... все болеют за нас... Разобрали бульдозер... горючее на исходе... Опять высылали охотников с ружьями, но косолапый, видимо, ушел... Утром на «Кировце» подвезли дизельное топливо, нашим работягам хватит дня на два... Сменили на бульдозере вал и коробку передач, хорошо поработали... Утром дособирали бульдозер... слесарь высказался: «Пошли, ребята, натянем гусеницу» - долго смеялись... Приехал шеф, привез нового прораба, наш за последние две недели совсем сдал... В теплопункте нашёл Лехин валенок, поговорили...
   Переехали на новое место, отсюда видна долина Таюры, до неё всего несколько километров, завтра будем искать место для спуска с хребта... Трасса поддается плохо, горючка опять заканчивается, ждем заправщик, не дай Бог подведёт... Прошли еще пять километров... завтра будем работать на всех машинах... Видел Надьку-заразу с новым прорабом; всё, к чёрту, больше к ней не пойду!.. Не прошло и трех недель, как бульдозеры в полном составе вышли на трассу. Спокойный день, солнышко припекает, на вагончиках выросли сосульки... Бульдозеристы говорят, что опять были следы медведя, он бродит где-то рядом с лагерем... Вокруг много зайцев, они оставляют целые дорожки на снегу... На просеке свалили сушняк, из него выскочил соболь, все побежали его ловить, но, увы...
      Что делать с шатуном? Ребята снова ходили искать лучший вариант спуска с хребта, но быстро вернулись, наткнувшись на свежие следы зверя... Малость струхнули. В работе без изменений... хоть и помалу, но продвигаемся к цели... поломок больших нет, все живы и здоровы... Вечером не выдержал, наведался к Надьке в теплопункт... сказала, что любит, просила прощение... Простил. Ну всё, теперь если что, убью, стерву...»
   Наступил вечер. В полумраке комнаты текст дневника угадывался с трудом, и мне пришлось оторваться от захватывающего сюжета, где свершались трудовые подвиги и кипели шекспировские страсти. Я вернулся с канувшего в далёкое прошлое таёжного зимника в летнюю духоту Вишёнок на прокуренную кухню Егорыча как раз в тот момент, когда Ион, близоруко щурясь, разглядывал бутылку, в которой играла янтарная жидкость.
   - «Белый аист». Ещё со дня рождения остался. Берёг для особого случая, - пояснил хозяин.
   - Это для какого же? - удивился Ион Иваныч.
   - А такого... Водка, вишь, кончилась, а политуру ещё в прошлый раз всю выпили.
   - Да ну его, - сморщился мош Ион, - только изжога завтра будет. Давайте, мужики, лучше чаи гонять... Да, кстати, на чём это я остановился?
   - На ушах, - буркнул Егорыч, с явным сожалением засовывая коньяк в ящик.
   Ивыныч почесал затылок, соображая:
   - Ах, да... по весне, значит, эта речка разливается, и деревни вокруг стоят по самые «уши» в воде. Местные к этому готовы и загодя разбегаются - кто к родственникам уезжает, кто палатку на сопке ставит. Ни машиной, ни вездеходом к ним в ту пору не добраться. В тот год, не знаю почему, но мой кум замешкался, и когда вода стала заливать избу, с женой и козой на чердак забрался. А у него там заначка - неподъёмная бутыль самогона. Когда вертолёт за ними наконец прилетел, у приятеля ещё полбанки оставалось. Вот он эвакуироваться и отказался. Зачем? Ему и так хорошо. На все уговоры спасателей только матерится, а когда те попытались его силком в кабину затащить, и за ружьё схватился. Горланит на всю тайгу: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», - и пуляет по вертушке... хорошо ещё, что пьян был, а так-то он белку в глаз бьёт.
   На этом интересном месте рассказчика прервала внезапно появившаяся жена хозяина, тетя Надя - та самая девчонка с далёкого Сибирского зимника. Она включила свет и произнесла одно только слово: «Выметайтесь!» Мы решили не связываться с «превосходящими силами» и, цепляясь за стенку, выбрались на крыльцо, где Яков на дорожку сыграл нам «Прощанье славянки».
   - А чего приходил-то?- спросил он под конец.
   - Да так, по нормальным людям соскучился, - честно признался я.
   Распрощавшись с «первопроходимцами», я потопал домой. Но по дороге меня потянуло на подвиги, и я вознамерился нагрянуть с «ревизией» в женскую общагу. Подкинув дурацкую идею, сознание передало управление автопилоту и вырубилось. Я пришёл в себя уже в тёмном коридоре общежития, где, переполошив всех, долго искал нужную дверь. Хозяйка комнаты была приятно удивлена моему внезапному появлению и сразу потащила к столу:
   - Ты вовремя. Мы как раз отмечаем сорок дней моего безвременного развода, - затараторила она, усаживая меня рядом с собой, видимо, в качестве очередного трофея.
   Я осмотрелся. Меня явно с интересом разглядывало с полдюжины пар голодных женских глаз.

17. Олсе

Сердце без любви, как стрела без лука.
Поговорка.

   Легко можно представить, чем такие гульки могли для меня закончиться, но тот, кто ведал всей этой кухней, перевернул страницу своей поваренной книги и начал готовить новое блюдо.
*
   Однажды душным, пасмурным днём, в самой середине нашего бесконечного лета открылась дверь моего дома и вместе с каплями дождя влетело очаровательное, но весьма «угловатое» видение. Назвавшись странным именем «Олсе», оно тут же умудрилось влезть своей розовой курточкой, в свежую краску на одном из моих незаконченных полотен. При ближайшем рассмотрении видение оказалось молодой восторженной поэтессой. У неё были длинные тёмно-русые волосы, изменчивые, словно морская волна, глаза, брови, похожие на распростёртые крылья чайки, и невероятно обаятельная улыбка. Скрепя сердце, я оттирал масляное пятно с рукава своей негаданной гостьи и с тревогой прикидывал, каких ещё «пируэтов» можно от неё ожидать.
   На сей раз по просьбе телепрограммы «Русский Мираж» у меня собралась местная творческая тусовка. С большинством художников, бардов, поэтов я, конечно же, был давно знаком, но некоторых (как, например, благоухающую растворителем Олсе или пришедшего вместе с ней рыжего, усеянного веснушками типа) видел впервые.
   На какое-то время моя мастерская превратилась в телестудию. Под бдительным оком стационарной камеры гости давали интервью популярной ведущей, пели под гитару, читали свои стихи. Некоторые порой с непривычки сбивались и несли всякую ахинею, зато другие чувствовали себя как рыба в воде и несли ту же ахинею вполне сознательно. («Скажите, кого вы могли бы назвать самым выдающимся художником всех времён и народов? - спрашивала автор передачи у Валентина Ивановича. «Себя!» - ничуть не смущаясь, отвечал ей старик.)
   Только когда съёмки закончились, все понемногу угомонились. Накрыли на стол. Пили мою «Вишёнку», разливая по чашкам прямо из бабушкиного самовара, закусывали домашними плациндами*. Украдкой поглядывая в сторону своей новой знакомой, я с удивлением прислушивался к себе. Было такое чувство, словно кто-то садистски медленно водит пером у меня между лопаток. Давно забытое - головокружительное и сладостное ощущение.
   Когда вино благодаря общим усилиям иссякло, и народ стал помаленьку расползаться, я, оттеснив рыжего - конопатого, который всё время отирался рядом с Олсе, вызвался её проводить. Молодая женщина всё больше и больше мне нравилась и оттого, наверно, я чувствовал себя не в своей тарелке - по дороге робел и больше помалкивал. Лишь перед тем, как остановить маршрутку, всё же преодолел ступор и обменялся с ней телефонными номерами.
   Объявиться первым я не решился, но уже через несколько дней Олсе сама дала о себе знать. Мы стали ежедневно перезваниваться. Часами висели на телефоне, вспоминая каждый своё, но такое схожее прошлое, делились мечтами и планами на будущее и удивлялись совпадению взглядов по разным вопросам. Благодаря этому стало казаться, что мы знаем друг друга много-много лет и только по фатальному стечению обстоятельств не встретились прежде. Навёрстывая упущенное, я пригласил Олсе к себе. В назначенное время она не явилась, и я в нетерпении бродил по пустой мастерской, бездумно переставлял вещи, поглядывал на, казалось, остановившиеся часы и прислушивался к дверному колокольчику. Когда миновала первая тысяча лет, я затосковал. После второй впал в уныние. Лишь по истечении третьего тысячелетия, когда уже был готов умереть от отчаяния, наконец раздался дробный стук каблучков, и на пороге возникла со сбившейся чёлкой и сверкающими глазами невероятно красивая Олсе. Я одарил её голодным взглядом хомячка, попавшего после зимней спячки в зернохранилище. И всё же то, что в этот момент ещё оставалось во мне от «человека разумного», помогло справиться с низменными инстинктами, и мы чинно-благородно провели остаток вечера, дегустируя «Вишёнку» и болтая на разные, интересные нам обоим темы.
   Вскоре мы опять встретились. Олсе пожаловалась на отсутствие в доме горячей воды, и я предложил ей выкупаться у меня. Когда, словно богиня из пены морской, она вышла из ванной комнаты, облачённая лишь в фантастическую раковину да какое-то подобие сари, прикрывавшее её, словно светящееся изнутри, тело, я на несколько секунд потерял дар речи.
   - Стояла под душем и гадала: а вдруг ты всё же маньяк, ворвёшься сейчас и придушишь, - сверкая глазищами, поведала мне «Афродита». - А тебя все нет и нет.
   - Это нетрудно исправить, - заверил я и крепко её обнял. Молодая женщина доверчиво прижалась ко мне, полотенце свалилась с её головы и длинные влажные волосы расплескались по обнажённым плечам.
   Раскалённая сковородка уже давно скворчала под нами, обжигая пятки, и мы оба с радостью на неё шлёпнулись.
            *
   Теперь наступил черёд Олсе пригласить меня в гости. О свидании условились на вечер.
   С нетерпением дожидаясь назначенного часа, я занимался сбором виноград. Денёк для этого выдался на славу - слепя глаза, меж листьев пробивалось яркое солнце, по ультрамариновому небу беззаботно плыли белые облака, а горячий воздух обалдено пах мустом. Рискуя жизнью, я стоял на самом верху стремянки и снимал с виноградного куста, который оплёл часть дома и всю веранду, большие, сочные, чёрные гроздья. И хотя моя одежда была покрыта бордовыми пятнами, а пальцы слипались от сока, это не мешало мне кайфовать - я слушал любимых бардов, размышлял о Мироздании и своём месте в нём и, конечно, мечтал об Олсе.
   Когда после войны моя семья перебралась в Вишёнки, здесь были перебои с питьевой водой, и местные жители отчасти заменяли её сухим вином, которое стояло на столе в каждом доме. Тогда же мой дед и посадил в палисаднике несколько кустов. Лоза пережила его и доползла до конца столетия. У основания она была толщиной с мою ногу. Каждый год отец подрезал разрастающиеся ветви, но чем усерднее он это делал, тем гуще они становились. С этих кустов вина хватало на всех: и на друзей, и на врагов, и на случайных знакомых.
   Я спустился с лестницы и опорожнил ведро в большую эмалированную кастрюлю, затем перемешал истекающую тёмно-красной «кровью» шапку давленого винограда в другой и выпил муст за здоровье Олсе из третьей.
   Из-за того, что лето в Вишёнках, по необъяснимой прихоти Всевышнего тянулось круглый год, мне приходилось как минимум трижды за это время заниматься благодатной работой. А посему весь процесс изготовления вина был мной досконально освоен. Дед, большой знаток этого дела, мог бы мной гордиться.
   Сам сбор винограда носил ритуальный характер. Так, во время работы нельзя было общаться с женщинами, ругаться матом и поминать кислое. Полагалось думать о чем-нибудь хорошем, возвышенном, а главное - поддерживать дружеские отношения с винными мушками. Обычно сбор затягивался, и поэтому когда в одной кастрюле ещё плескался сок, в соседней уже пенился бьющий в нос, точно газировка, напиток.
   Чтобы держать процесс брожения под контролем, юное вино на каждом этапе его изготовления приходилось постоянно дегустировать. И делать это полагалось по особым правилам. Сначала напиток, налитый в стакан, следовало согреть в ладонях, затем подержать во рту, давая рецепторам возможность осознать вкус, и только после этого выпить, проверяя на крепость. Главное при этом было не думать о предстоящем похмелье.
   Через несколько дней уже хорошо забродивший муст предстояло отделить от жмыха и разлить по банкам. Для того, чтобы перекрыть к нему доступ кислорода, дед использовал водяной затвор, я же применял проколотые медицинские перчатки и презервативы, которые натягивал на горловину банок. Под давлением газов резинки надувались, и я рисовал на каждой смешную рожицу. Это была дань духам виноделия, чтобы они не позволяли вину скиснуть. Когда брожение заканчивалось и «сторожа» опадали, в банках оказывалось молодое, забористое вино, от которого ноги становятся ватными, голова лёгкой, а язык непослушным. Его следовало тут же процедить и наглухо закупорить. Промедление было подобно смерти… или уксусу.
   Вытерев влажные руки о штаны, я поменял плёнку в кассетнике и ещё выпил. От ядрёного муста меня уже немного мутило. Справившись с головокружением, я подхватил пустое ведро и вновь забрался на лестницу…
   Ближе к вечеру, убрав весь виноград, я, сгорая от желания после трёхдневного «технологического» воздержания, засобирался к Олсе. Приведя себя в порядок, я, заметно покачиваясь, выбрался из дома. Транспорт почему-то не ходил, и мне пришлось тащиться пешком до самого центра города, откуда доносились какие-то странные, не поддающиеся никакой идентификации звуки. Сначала я было решил, что это опять какая-нибудь «оранжевая революция» или, на худой конец, «мирная демонстрация студентов и школьников», плавно перешедшая в государственный переворот, но потом всё же до меня дошло, что как раз сегодня в Княжестве отмечался День Вина - уже известный по всему свету своими массовыми гуляниями и всеобщей бесплатной попойкой праздник.
   Этот сразу ставший всенародно любимым, праздник, учреждённый сравнительно недавно нашим мудрым Господарём (много ему лет и здоровья), взамен потерявшего теперь всякую актуальность праздника Великой Октябрьской Социалистической Революции, должен был (по мнению журналистской братии) снять политическое, экономическое, социальное и межнациональное напряжение, нарастающее сейчас в обществе.
   Площадь Великого Национального Собрания, которую мне предстояло теперь пересечь по дороге к Олсе, была до отказа запружена разодетой, веселой, крикливой толпой. Казалось, что здесь собралось поголовно всё взрослое население Вишёнок. Кто-то праздно шатался, другие танцевали и пели, а третьи сидели тесными компаниями за кружкой вина в разноцветных палатках, убранных под каса маре*. Повсюду были расставлены огромные бочки и небольшие бочонки с «Вишёнкой» из знаменитых Криковских подвалов. Заглушая друг друга, в разных местах наяривало сразу несколько оркестров. При большём желании можно было уловить знакомые мелодии как коренных, так и других жителей княжества, испокон веку здесь обитающих - украинцев, русских, гагаузов, болгар, евреев, немцев, поляков, армян и цыган.
   В самом центре площади был установлен неглубокий бассейн, по локоть заполненный гроздьями чёрного винограда. В тот самый момент, когда я проходил мимо, оркестр народных инструментов, перекрывая конкурентов, вдарил Жок,* и сто (или около этого - я сбился со счёта) девушек, задрав выше колен подолы белоснежных юбок, сошли в него. Образовав круг, они пустились в пляс, увязая по самые щиколотки в виноградной массе. То был издревле известный в Княжестве способ давления винограда. Публика, взревев от восторга, кинулась «причащаться» стекающим в специальные кувшины чистейшим, тяжёлым и сладким, словно мёд, виноградным соком.
   Дирижировал всем этим красочным зрелищем одетый в костюм фавна господин примар*, который и сам уже был изрядно навеселе. По уже утвердившейся традиции он за весь праздник не должен был отказаться ни от одного предложенного ему добрыми согражданами стакана вина. Полюбовавшись на коленки раскрасневшихся от быстрого танца красавиц, выпив на брудершафт с первым лицом города и отказавшись от весёлой компании старых друзей, я пустился в дальнейший путь.
   Троллейбусы наконец пошли, и уже вскоре я оказался в том районе города, где жила Олсе. От выпитого меня основательно развезло. Являться к подруге в таком неприглядном виде не хотелось. Срочно нужно было прийти в себя, и я не нашёл ничего лучшего, как завернуть в оказавшуюся поблизости общагу, куда, признаться, давненько уже не захаживал…
   Первое время вообще всё было как в тумане. Затем, когда я немного очухался, в поле зрения оказались большие, колышущиеся молочно-белые груди, едва прикрытые домашним халатиком. Они, по-видимому, принадлежали той женщине, которая отпаивала меня кофе и томно вздыхала. Но поскольку взгляд всё ещё плохо фиксировался, я никак не мог разобрать, кто же именно это был из моих общежитских знакомых.
   Решив, что совершенно необходимо отблагодарить сердобольную даму за проявленное сочувствие, указал ей в сторону кровати. Груди, поколебавшись, исчезли из поля зрения. Усилием воли я задрал подбородок и навёл резкость на розовое пятно впереди. Возлежащая на софе в откровенно плейбоевской позе пышнотелая тетенька, призывно-томно глядящая на меня, была совершенно незнакома. Это конечно, немного смущало, однако отступать было некуда. Обнаруженной тут же на столе губной помадой я сделал на измятой салфетке виртуозный набросок маячившей в полумраке фигуры и лихо под ним расписался.
   - Сохрани, - сказал я на прощание оторопело хлопающей глазами, хозяйке комнаты. - Когда я стану знаменитым, это будет стоить целое состояние, - и, не слушая ропота «счастливицы», гордо удалился…
   А вскоре я уже был в нежных объятиях своей поэтессы.
*
С появлением в моей жизни Олсе незабвенный образ Марики, который сводил с ума все последние годы, значительно потускнел. Теперь, если я о ней и вспоминал, то лишь в связи с Дашкой. Её редкие приходы больше не вызывали во мне жгучей ревности и свирепой тоски. Не желая потерять дочь, я трусливо откладывал последнее объяснение, в тайне надеясь, что все как-нибудь само разрешится.
*
На последний троллейбус мы с Олсе, как это часто бывало в последнее время, опоздали    и теперь, не торопясь, брели по пустынному городу. Болтая на ходу, я не переставал любоваться стройной фигурой и прелестным профилем своей спутницы, которая, расплетя косу, шлёпала босиком по нагретому за день асфальту.
   Олсе жила на Рышкановке - другом конце города с дочерью Тото и бабушкой. Мы уже шли через самый центр, когда она неожиданно вспомнила, как во время злополучного военного конфликта с Заречьем таким же поздним вечером добиралась домой с телевидения, где по окончании консерватории работала звукорежиссёром. Не горели фонари, не ходил транспорт, а далеко за холмами, грохотали пушки. И надо было пройти мимо бывшего парка «Победы», где одетые в камуфляж, заросшие щетиной комбатанты* из северных районов Княжества жгли костры и, подогревая свой патриотизм «Вишёнкой», дожидались отправки за Реку - туда, где должны были сойтись насмерть с такими же злыми, усталыми и уверенными в своей правоте мужчинами. «Русоайка»*, - говорили они, разглядев её косу в неверном свете пламени, и… расступались.
   Потом Олсе поведала смешную историю о том, как на съёмках какой-то короткометражки по просьбе постановщика «делала погоду», поливая героев водой из шланга, а двое пьяных зевак всё время норовили влезть в кадр. Это что-то мне смутно напомнило, но уточнять подробности я на всякий случай не стал…
   Уже было далеко за полночь, когда мы на проспекте Молодёжи всё же тормознули             какой-то заблудившийся троллейбус. Сидели в тёмном салоне и под ехидные взгляды перемигивающихся на перекрестках светофоров самозабвенно целовались…
*
   Устроив на крыше моей мастерской удобное гнёздышко, мы с Олсе разглядывали в подзорную трубу Луну, слушали магнитофон и пили горячее вино с перцем, мёдом и пряной гвоздикой. В глазах моей подруги отражались падающие звёзды, серебряные верхушки пирамидальных тополей и кувыркающиеся в воздухе летучие мыши. И если бы не череда соседских крыш, по которым, к изумлению уличных котов, носился ошалевший от осознания многомерности Мира Аттила, вполне можно было представить себя где-нибудь на пикнике за городом.
   Из старенького магнитофона, побочного продукта закрытого сейчас за ненадобностью завода союзного значения «Протон», звучали любительские записи бардовских песен, сделанные когда-то у меня дома. Сквозь треск динамиков и гитарные аккорды с поцарапанной плёнки, будто совсем из другого мира, доносились реплики, смех и звон фужеров. По голосам я узнавал своих давних знакомых. Вот этот сейчас в Израиле выпускает свою газету, другой моет посуду где-то в Штатах, та перебралась в Россию и работает на Московском радио, а эта подсела на наркотики, и её уже нет в живых…
   Когда я очнулся, небо на востоке уже посветлело. Возвещая о начале нового дня, над нашей магалой разносился звук шаркающих по тротуару мётел. Прикорнувшая было у меня на плече Олсе тоже проснулась и, сладко потянувшись, предложила угостить работников коммунального хозяйства нашим фирменным напитком.
   Прихватив кувшин и стаканы, мы спустились из «рая» на землю. Рядом с домом на улице трудилась ещё совсем молодая пара дворников - оба в одинаковых вязаных шапочках и оранжевых безрукавках - похоже, что муж и жена. Нисколько не удивившись нашему внезапному появлению, они сдержанно поздоровались, с достоинством приняли по стакану вина и вместе с нами выпили за Любовь, Удачу и Творчество.
            *
Новости:
Зимние Олимпийские игры.
   Сейчас на Архипелаге Голого Мыса по количеству медалей лидирует Сицилия. Такой успех представителям этой страны обеспечил родной Олимпийский комитет, который каждый раз при проигрыше обращался в МОК с настоятельной просьбой о пересмотре результатов соревнования в пользу своих спортсменов. В интервью нашему корреспонденту тренер сборной Сицилии сказал, что верит в торжество высоких Олимпийских принципов и победу своей команды…
   Безрезультатно закончился поиск нескольких спортсменов, которые, несмотря на протесты ОК Сицилии, всё же получили выигранное ими золото. Есть предположение, что их похитили инопланетяне…
Берег Слоновых Черепах.
Вчера пограничный катер этого прибрежного государства потопил гордость ВМФ Китая - суперсовременный авианосец, случайно проходивший мимо. Назревает международный конфликт с непредсказуемыми последствиями.
   По поводу всего случившегося президент Соединённых Штатов заявил, что к данному инциденту его страна не имеет никакого отношения, и поклялся в этом своей мамой…
Северная Угунда.
Силами местного спецназа при захвате кинотеатра, где засели террористы, погибло более 100 заложников…



            18. Незаконченный этюд

   Валентин Иванович, суля в качестве «бочки меда» массу незабываемых впечатлений и ни с чем не сравнимых эмоций, всё же уговорил меня попробовать силы на преподавательском поприще. И вот в понедельник, с утра пораньше, я заявился в Городскую художественную школу, где должен был провести свой пробный урок.
Старик уже ждал меня на пороге скульптурной мастерской. Я очень волновался, и, как тут же выяснилось, не без основания: день начался с пресловутой «ложки дёгтя». Перед началом занятий запущенный из окна туалета кем-то из юных дарований кусок мокрой глины, с эффектом разорвавшейся гранаты, шлёпнулся в школьном дворе, обдав с ног до головы грязными брызгами самого господина директора, нарядившегося в белую тройку по случаю юбилея коллеги. Трясясь от негодования и оставляя за собой нечистые следы, глава администрации явился в скульптурку с требованием немедленной сатисфакции, и Валентину Ивановичу стоило большого труда его успокоить.
   После случившегося я уже готов был сбежать, но старик намертво вцепился своей клешнёй мне в плечо и не отпускал до самого звонка. Развлекая меня, он пересказывал последние школьные новости.
- Это раньше, Сереженька, натурщику платили сущие гроши, а теперь цены подскочили, да так, что один наш коллега на «обнажёнку» поставил свою тёщу. Такая, тебе доложу, аппетитная дамочка… А вот с фондами у нас плохо. Для натюрмортов приходится самим всякую рухлядь тащить. Я даже приволок из дома свой микроскоп. Пускай рисуют, не жалко.
Я уж было собрался поинтересоваться, для чего самому Валентину Ивановичу нужен столь специфичный прибор, но тут продребезжал знакомый мне ещё со школьной скамьи звонок к началу занятий.
В.И. втолкнул меня в класс и остановился на пороге, преградив путь к отступлению. При нашем появлении малыши повскакали со своих мест и громко, вразнобой поздоровались.
- Ребята! Сейчас с вами проведёт занятие наш новый преподаватель. Его зовут Сергей Игоревич Линсу. Слушайтесь его, будьте внимательны и прилежны, - обратился к ним с маленькой речью старый учитель и, дружелюбно кивнув мне, вышел.
Я обвёл учеников беспомощным взглядом. В лучах утреннего солнца головы мальчишек горели короткими ёжиками волос, почти прозрачные розовые ушки девочек, казалось, светились сами собой. Со всех сторон на меня в ожидании как минимум чуда смотрели ясные детские глаза.
Ноги у меня стали ватными, а к горлу подступил предательский комок. Я машинально подобрал с рабочего стола кусок голубой глины, размял в пальцах и… с радостью ощутил, что мой страх проходит. Глубоко вздохнув, я сказал:
- Бунэ зиуа! Здравствуйте, дети! Садитесь, начнём урок. Я постараюсь научить вас всему, что знаю сам. Со временем вы постигнете все премудрости профессии, к вам придут опыт и мастерство, и вы создадите замечательные произведения, испытав ни с чем не сравнимую радость творчества… А теперь вы получите своё первое задание. Я покажу вам, как сделать фигурку человека: для начала возьмите глину, разомните, словно тесто и раскатайте в ладонях...
   Ученики, затаив дыхание, слушали…
            *
   После уроков мы с Валентином Ивановичем сидели в его «кабинете» - пыльной школьной кладовке, заваленной битыми горшками и детскими рисунками, - и пили крепкий чай с айвовым вареньем.
   От горячего питья старик исходил потом и глубокомысленными сентенциями:
   - Озарение художника - вот момент истины, - вещал он. - Намеченная цель интересна лишь в процессе достижения. За каждым взятым рубежом открывается новый, ещё более сложный и захватывающий. Соперничать нужно только с самыми сильными…
   Затем, поглядывая в окно на галдящую во дворе ребятню, сел на своего излюбленного конька:
   - Каждый человек изначально несёт в себе отблеск Создателя. Но при рождении его Душа - всё равно, что необработанный алмаз. И задача учителя превратить её в бриллиант, чтобы она засверкала всеми своими гранями, а не осталась серым графитом. Научить ребенка рисовать - это лишь часть дела. Нужно помочь ему осознать свой дар, дабы пронести его через всю жизнь, не изменив предначертанию.
   Отхлёбывая душистый напиток, я поинтересовался, а что если кому «не дано»?
   - Так что же? - грустно улыбнулся В.И. - ОН всё равно их любит.
   Хотя я ещё и не дал окончательного согласия на работу в школе, старик почему-то считал это свершившимся фактом моей биографии и, словно ребёнок, радовался, предвкушая своё скорое возвращение домой, откуда с этюдником на плече когда-то прибыл в Вишёнки.
   - А знаешь, какие налимы там, в звёздных плёсах водятся? Настоящие киты! - не краснея, заливал он. - А какие пейзажи?.. Кстати, не сходить ли нам в субботу на пленэр?
Старый учитель положил на блюдечко ещё варенья и тоном бывалого метеоролога пообещал на выходные хорошую погоду.
*
   Мы с Валентином Ивановичем разложили свои этюдники на берегу живописного озера, в бывшем «ЦПКО им. Ленинского комсомола» - месте, ныне носящем своё стародавнее название «Валя Морилор»*. Это был обычный выходной день: в безоблачном небе, над холмами вовсю полыхало солнце, по глади водоема гнали свои байдарки загорелые гребцы, а с парашютной вышки сигали отмороженные тарзанщики.
   Выдавив краски на свою «боевую» палитру, В.И. с головой ушёл в рисование, мне же мешала сосредоточиться на работе шумная компания подростков, расположившихся неподалёку. Я бестолково мазал картонку и невольно прислушивался к их болтовне.
   - Дорин, май ласэ чипсуриле челя, ш’аша ай пэпат апроапе жумэтате де пакет!
- Уйтаци-вэ, с’а ши ынчепут!
- Че с’а ынчепут, Ленуца?
- Кум че? Еклипса де Соаре. Се зиче, кэ астэзь ва фи сфыршитул лумий!
- Повешть бэбешть!
- Ну-с повешть, е о презичере а луй Нострадамус. Ай аузит де ел?
- Бэець, н-ар стрика сэ афумэм о букатэ де стиклэ.
   - Бунь бэець! Акушика вор ынчепе сэ арате сфыршитул лумий, да ла ной чипсуриле-с пе сфыршите! Чине траже о фугэ дупэ чипсурь?*
   Затмение, говорите? Сейчас посмотрим. Я оторвался от мольберта и более внимательно пригляделся к «натуре». И действительно: всё вокруг словно погрузилось в желтую трясину. Мир замер, парализованный. Только слабое колыхание листьев на плакучих ивах говорило о том, что пульс природы ещё бьётся. Я подобрал с земли кусок бутылочного стекла и через него взглянул на солнце. На светящемся круге хорошо был заметен след от «укуса». Постепенно он увеличивался в размерах и под конец осталась лишь узенькая «набедренная повязка» прикрывающая чёрную дыру.
Но я заприметил и кое-что ещё. Знакомый пейзаж, поломавшись в мрачных глубинах осколка, изменился до неузнаваемости. Повсюду были следы пожаров и разрушений. «Кукольные» коттеджи на соседнем холме потеряли свой рекламный вид - в их стенах появились трещены, а окна оказались выбитыми. Фонарные столбы почернели, накренились и стали похожи на готовые к использованию виселицы. «Родник Тамары», так любимый местной публикой, высох и обвалился.
   И ещё в гранях осколка я с ужасом увидел, как с потемневшего неба вниз по спирали несутся, пылая гривами, гигантские кони, а на них восседают жуткого вида всадники. Опускался карающий меч, сверкала смертоносная коса, раскачивались неподкупные весы, летели огненные стрелы и ад следовал за ними*.
   При полной тишине библейский кошмар пронесся над Комсомольским озером, вызвав океанский шторм. Свирепые валы с воем обрушились на берег и, сметая всё на своём пути, стали перемалывать в фарш железобетонную дамбу. Бешеная «карусель» над холмами породила смерч, в гигантскую воронку которого затягивало вырванные с корнями деревья, сорванные с фундаментов дома и воду из озера вместе с обломками лодок, телами несчастных спортсменов и браконьерскими сетями. Поражённый этим ужасным зрелищем, я превратился в соляной столб.
   - Это что же такое делается? - в это время проворчал у меня за спиной ни о чём не подозревающий Валентин Иванович. - Только цвет подобрал, а тут освещение меняется. Безобразие!
Старик в сердцах швырнул кисточку на палитру, а в следующее мгновение             и чудовищные кони с их ужасными наездниками, и освежёванный холм, и пустая чаша озера - всё куда-то поплыло...
Когда моё сознание причалило к действительности, я обнаружил, себя лежащим на земле. Голова кружилась, тошнило, в ушах шумело. И если бы не солнечные зайчики в глазах то можно было бы подумать, что я получил очередную порцию радиации. На лбу у меня была влажная тряпка. Капельки воды, щекоча кожу, стекали за шиворот. Сдерживая дыхание, я огляделся. Надо мной было тёмно-фиолетовое небо, по которому плыли золотистые облака. На их фоне отчётливо виднелись всадники Апокалипсиса. Один из этих отвратительных монстров усердно точил косу, зажав её между ног (вжик-вжик), другой держал в лапах весы, третий подтягивал тетиву лука, а четвертый башней возвышался прямо надо мной и грубым напильником полировал свои когти. По спине у меня поползли мурашки. Я зажмурился в ожидании лютой смерти, а она находилась неподалёку (вжик-вжик) и разглагольствовала:
- Они все кричат перед этим, наверное, чувствуют (вжик). А мне их жалко. Поэтому сначала поговорю, успокою, а затем уж… ррр-аз, между вторым и третьим ребром (вжик- вжик). Нож отпустишь - рукоять вздрагивает – значит, попал в самую точку (вжик-вжик). Иногда, правда, приходится работать ружьём, и здесь нужно бить прямо в лобешник (вжик- вжик-вжик). Недавно сынишка пульки на грузила пустил - рыбу ловить удумал, паршивец (вжик-вжик). И это вместо того, чтобы перенимать у отца профессию… (вжик). Эге, а парень, гляжу, очухался.
Страшный косарь нагнулся ко мне и участливо спросил:
   - Кум вяцэ,* парень?
   Я закусил губу, чтобы не завопить от охватившего меня ужаса. В это время где-то раздался вой сирены, и стоящий поодаль стрелок начальственно произнёс:
   - Вот и помощь... Ладно, шалопаи, принимайтесь за работу… А ты, Михай, завтра со мной в деревню поедешь, кабанчика завалишь к празднику… Эй, Петька, живее неси весы в буфет, да прихвати там для меня хиникс пшеницы за динарий и три хиникса ячменя за динарий, а елея же и вина не повреждай.*
   - Чево?! - изумился Петька.
   - Не вздумай пить, говорю, - грозно пояснил лучник. - Да передай Дуське, чтобы к ужину не ждала, я на стрельбище, - и поправив колчан он величественно удалился.
   А меня в сопровождении перепуганного Валентина Ивановича «Скорая» отвезла             в больницу, где врачи констатировали солнечный удар, случившийся со мной во время последнего в этом тысячелетии затмения.
   Когда же я через пару дней вернулся домой, то обнаружил у себя в мастерской стерильную чистоту и… две записки.
   Одна была прижата сковородкой к столу, другая приколота кухонным ножом к двери. Первая принадлежала Маричке и гласила: «Два раза в одну реку не войти. Нам нужно расстаться. Так всем будет лучше. Олсе хороший человек, желаю вам счастья. Нечего было врать, что по ночам разгружаешь вагоны! Прощай навек!»
Вторая - от Олсе, и в ней говорилось: «У тебя прекрасная дочь, не лишай её отца. Больше мне не звони. Продолжай и дальше оформлять по ночам свои витрины. Прощай!»
Я присел на порог, обхватил голову руками и с ужасом представил, как здесь сошлись две небезразличные мне дамы, посмотрели друг другу в глаза и сразу всё поняли.
Зная характер обеих, я попытался представить, какой между ними мог произойти разговор:
«Почему вы не вместе?» - скорее всего спросила Олсе.
   «Это наше личное дело! - надменно ответила Марика.
   «Нет, это и моё личное дело!»
   «Почему это?!»
   «Потому, что я его люблю!»
   «А он?» - Маричка затаила дыхание.
   «А это уже не важно», - наверняка ответила Олсе, с грустной нежностью глядя на мою дочь.
   Затем обе женщины, не сговариваясь, засучили рукава и принялись яростно убирать мастерскую, а резвушка Дашка и верный Аттила весело гоняли по дому, радуясь общей суматохе...
Итак, для меня всё было кончено. Оставаться в Вишёнках в окружении воспоминаний и общих знакомых казалось невыносимым и я, оставив животных на отца, бежал на край света.



            19. Ария московского гостя

   Предрассветные сумерки постепенно бледнели. Я стоял у чердачного окна высотного дома, курил и хмуро смотрел на раскинувшуюся предо мной занесённую снегом столицу «третьего Рима». Дрожащий огонёк моей сигареты отражался в заиндевевшем стекле, за которым смутно вырисовывались крыши соседних домов, утыканные лесом антенн. А за ними в фиолетовой дымке угадывались здания, призрачные очертания которых были известны мне ещё по картинкам из школьных учебников.
   Я жил в мастерской у знакомого художника, который на всю зиму укатил автостопом во Францию и сейчас «влачил жалкое существование» где-то в трущобах Парижа, зарабатывая на жизнь тем, что рисовал цветными мелками на тротуарах Монмартра сцены из «Войны и мира».
«Ты представляешь, старик, - с восторгом орал он мне по телефону, - у них здесь дороги с подогревом, так что на зиму я работой обеспечен… Ну, а как тебе моё «Орлиное гнездо»?».
Хотя в его «апартаментах», устроенных на чердаке под самой крышей, и гуляли сквозняки, но зато было просторно, много света, и полная изоляция от внешнего мира -    именно то, что мне было нужно.
Моя первая персональная выставка «в изгнании» состоялась в залах краеведческого музея одного из многочисленных подмосковных городов. Меня признали местные художники, обласкали районные журналисты, и тепло поддержала публика. Все дружно пили привезённое мною из Вишёнок домашнее вино и восторженно обменивались впечатлениями. Здесь было куплено несколько полотен, но, главное, удалось договориться о следующей экспозиции, и уже в самой столице.
Стараясь оседлать удачу, я как одержимый набросился на работу. Поначалу всё шло хорошо: с полдюжины персоналок в достаточно престижных галереях, упоминание в прессе и даже небольшой сюжет по-местному ТВ. И хотя на моих выставках не толпились набобы, почти всегда удавалось что-то продать и тем самым свести концы с концами.
Была и другая сторона медали. Пользуясь моим бесправным положением иностранца в столице моей Родины, господа галерейщики меня часто «кидали», навязывая тяжкие условия, сбивая цены и недоплачивая. К тому же, я работал до изнеможения, плохо питался и постоянно находился под «прицелом» бдительных ментов, «отстреливающих» чужаков. В общем и целом ситуация была стрессовой, но с этим приходилось мириться, принимая условия игры на чужом поле.
   Несколько раз меня приглашали на открытия выставок и просто тусовки, где я имел удовольствие познакомиться с «центровыми» художниками, чьи судьбы несли на себе характерный отпечаток нашего времени. Так, признанные в прошлом мастера не всегда вписывались в современные коммерческие отношения, зато профанаторы от искусства, мелькающие голыми задницами на всякого рода перформансах, получали международное признание. Конъюнктурщики, отслеживающие каждый «пук» уважаемой публики, жили припеваючи, а ребята, работающие действительно интересно, творчески, профессионально, перебивались редкими заказами.
   И в этом котле творческих (и не только) амбиций всё бурлило, перетекало из пустого в порожнее и переливалось за край. А вокруг суетилась, «стуча ложками», целая армия любителей изящного, среди которых были и меценатствующие банкиры, и перекупщики краденых картин, и организаторы международных арт-аукционов, и чиновники, сбывающие музейные полотна «за бугор».
   Со своим провинциальным представлением «о прекрасном» я плохо вписывался в спаянные ряды столичной богемы. У меня не было высоких покровителей и нужных связей. Все мои попытки подняться хоть на ступень выше положения гастарбайтера от искусства заканчивались неудачами. Ко всему этому, в последнее время, у меня ещё и, чёрт знает почему, вообще перестали покупать работы. Стараясь закрыть финансовую брешь и удержаться на плаву, я стал «печатать» копии со своих собственных уже проданных «шедевров». Это не помогло. Наступившее безденежье приводило в отчаяние, но махнуть на всё рукой не позволяла дурацкая гордость. В создавшемся положении спасти меня могло разве что чудо.
   И оно, таки, произошло!..
   Когда утреннее солнце, прятавшееся где-то за низкими тучами, всё же осчастливило древний город своим явлением, и в разрыв облаков прорвался шальной луч света, стекла в доме напротив вспыхнули ярким пламенем, подав мне сигнал «к бою». Я ещё раз окинул безнадёжным взглядом лежащий предо мной равнодушный город, затушил окурок и стал собираться «в рейд».
   Сегодня мне предстоял «марш-бросок в полной боевой выкладке». Тщательно проверив наличие документов, денег, записной книжки и схемы метрополитена, я оделся, взвалил на плечи связку картин, прихватил сумку с несколькими бутылками «Вишёнки» и вывалился из «гнезда».
   Уже несколько дней в Москве стояла премерзкая погода - в разгар суровой русской зимы внезапно наступила оттепель: температура днём поднималась до нуля, снег таял, порой моросил дождь и опускался вязкий туман. Повсюду были тёмные сугробы и грязь. Шлёпая по лужам, я со своим иностранным паспортом старался лишний раз не попадаться на глаза хмурым стражам правопорядка, которые усиленно патрулировали улицы после очередного теракта.
   Несмотря на прогремевшие несколько дней назад взрывы, повлекшие человеческие жертвы, в городе во всю кипела жизнь. «Нищие», проститутки и напёрсточники виртуозно «убалтывали» доверчивых клиентов. Оголодавшие пенсионеры выходили на демонстрации с красными флагами, бритоголовые «братались» с черными, а «голубые и розовые» объединялись по интересам. Ежечасно сбрасывались с пьедесталов старые кумиры и выдвигались новые «авторитеты». Бандиты баллотировались в Госдуму. Круглосуточно работали игорные дома и шикарные рестораны, открывались банки и «элитные» клубы, возводились храмы и рушились финансовые «пирамиды». Самопровозглашённое дворянское собрание выбирало нового царя, ошалевшие от вседозволенности спекулянты оптом и в розницу распродавали страну, а крутых троллейбусных контролеров, вооружённых лишь удостоверениями, можно было хоть сейчас десантировать в любую горячую точку планеты в качестве спецназа. В результате постоянных «разборок» телевизионные новости мегаполиса превратились в нескончаемый захватывающий триллер, затмевающий по рейтингу даже латиноамериканские сериалы…
   Стараясь не утонуть в реках талой воды и не угадить под колеса «ослепших» автовладельцев, я добрался до метрополитена, притворившись невидимкой, проскочил милицейский пост и, проехав несколько станций в переполненном вагоне, выбрался на свет божий в самом центре города.
   На выходе из метро мне пришлось прослушать арию из «Чио-Чио-сан» в исполнении уличной певички, получить приглашение на собрание «Белого братства» и лишний раз убедиться, что в свободной демократической России эротические журналы на книжном лотке пока ещё пользуются большим спросом, чем лежащий рядом с ними «Майн Кампф».
   Салон, куда я тащил картины, находился в часовне XVI века, в двух шагах от Красной площади. Воспрявшая в последние годы церковь уже делала шаги по экспроприации своего имущества, некогда экспроприированного экспроприаторами, и среди расписных матрешек, бижутерии и живописи здесь был установлен небольшой алтарь, где под иконами горели свечи и несколько раз в неделю проходила служба.
   Директриса, разительно похожая на белую мышь дамочка средних лет, моргая красными веками, отсмотрела мои работы, признала их достойными внимания и, опустив мою цену, оставила несколько полотен на реализацию. Для закрепления дальнейших отношений я преподнес ей бутылку «Вишёнки». Отвечая взаимностью, она пригласила меня выпить кофе «вместе с девочками».
   За столом каждый вспомнил что-то интересное. Так, например, одна из молоденьких продавщиц, разливая сливки по чашкам, рассказала о том, что её муж вернул долг человеку, проживавшему как раз в том доме, который несколько дней назад был взорван, а охранник салона, толстый мальчишка с русой косой до пояса, поведал присутствующим, как нашел в котловане за часовней несколько монет времён Ивана Грозного.
   Я тоже было собрался выдать что-нибудь «эдакое», но в этот момент звякнул колокольчик на входной двери - пришли покупатели, и наша компания распалась. Я собрал оставшиеся картины и рванул дальше.
   На знаменитом стадионе, где некогда пылал Олимпийский огонь, под правительственной трибуной обитала небольшая, но шикарная картинная галерея. Попасть в неё можно было, лишь минуя оптовый рынок, взявший в осаду престарелый дворец спорта, и я едва не заблудился в лабиринте прилавков, развалах турецких шмоток и горах мусора, смешанного со льдом и мокрым снегом.
   В галерее царило похоронное настроение. Предстояла реконструкция стадиона,             и местные власти намеревались выселить постояльцев с насиженного места.
   «Во время матча нарежутся, - жаловалась в сердцах на господ «сверху» хозяйка,          полная, одутловатая женщина, - и к нам, на экскурсию. Искусством, видишь ли, интересуются… Да обязательно что-нибудь разобьют или сопрут, сволочи… Ты пристрой пока свои работы в другом месте, у нас неизвестно ещё, чем всё обернётся».
   Не солоно хлебавши, я подхватил так и не распакованные картины и отправился восвояси.
   Всю последнюю неделю Москва активно готовилась отметить какой-то новый государственный праздник. Перекрёстки были украшены трехцветными флагами, на деревьях болтались воздушные шарики, а глаза мозолили многочисленные плакаты с изображением гаранта конституции на одной шестой… пардон, седьмой… в смысле, восьмой части суши. Вот он подписывает Беловежское соглашение, изменившее ход мировой истории, вот дирижирует сводным оркестром, а вот на борту танка на фоне объятого пламенем российского парламента. Того самого парламента, который пытался задушить завоевания демократии… Или отстоять?… Ну, не важно, главное, господа, праздник у народа!
Бегая по своим делам по столице, я стал невольным свидетелем того, как на её площадях и проспектах при активном участии известных поп-звезд проводилась репетиция театрализованного представления, исторически точно отображающего события недавнего героического прошлого. На фасадах зданий в срочном порядке реставрировались следы автоматных очередей, на перекрестках суетилась массовка в камуфляже, а дворникам под расписку выдали экологически чистую вишнёвую краску для сброса в реку в кульминационный момент праздника. Уже по традиции, временно под сценическую площадку разбирался храм Василия Блаженного, вдоль Кремлёвской стены освобождалось место для посадки американского «Боинга» со звёздно-полосато-знаменным ансамблем песни и пляски ЦРУ на борту, а в расклеенных по всему городу листовках сообщалось, что в связи с намеченными всенародными гуляниями в столице вводится чрезвычайное положение и комендантский час.
   Но мне было не до гулек. Сгибаясь под грузом своих «шедевров» и тихо матерясь, я с трудом добрался до очередной галереи. Она считалась «крутой» и работала с клиентами только по предварительной договоренности. Никто здесь не стал распивать со мной кофе и «разговаривать разговоры». Мне выдали деньги за проданную накануне работу, отобрали несколько новых полотен и холодно распрощались.
   С делами на сегодня было наконец покончено, и я решил зайти в ЦДХ - «посмотреть на людей» и разузнать о возможности организации там собственной персональной выставки. Перейдя по Крымскому мосту реку, покрытую тёмным набухшим льдом и вдоволь налюбовавшись московскими достопримечательностями: памятником Гулливеру с головой Петра I, чучелом настоящего космического челнока и новым «старым» Собором - я добрался до намеченной цели.
   Несмотря на сырую погоду и пронизывающий до костей ветер, рядом с храмом искусства, вдоль набережной, стояли со своими произведениями сотни озябших художников. Время от времени, чтобы не замерзнуть, они открывали большие китайские термосы и пили что-нибудь горячее или горячительное. Уровень здешних «панельщиков» был явно круче уличного бомонда Вишёнок, но для тех и других оставалось свято одно - желание клиента, возведенное в закон.
   Хотя собственные холсты и оттягивали мне плечо, я всё же не поленился и обошёл          арт-базар, бегло просматривая сотни и сотни работ. Кошечки, рыбки, кентавры, «прилизанные» московские дворики и сахарные вершины гор услаждали сегодня взор непредвзятого обывателя. Но порой среди всего этого «шлака» попадались настоящие жемчужины, и тогда я застывал на месте словно завороженный.
   Время поджимало, и мне следовало торопиться. Пройдя мимо скульптурных композиций низвергнутым гегемонам и памятников низложенным диктаторам, которые городские власти, возвращая творцам, стаскивали сюда со всего города, я попал в Центральный Дом Художника. Сейчас его просторные залы и вестибюли были почти наполовину оккупированы многочисленными частными галерейками, каждая из которых проводила свою собственную политику в отборе произведений искусства. За несколько часов я умудрился обежать всё огромное здание, стараясь не пропустить ни одной из проходящих здесь экспозиций. К сожалению, «под себя» мне так ничего и не удалось обнаружить. Отчаявшись, я уже было собрался уходить, как вдруг на верхнем этаже набрёл на выставку Сальвадора Дали и дважды обошёл залы с его работами, не уставая поражаться головокружительным фантасмагориям маэстро. В придачу, за ту же цену я получил не меньшее удовольствие, наблюдая за зрителями, всецело поглощёнными созерцанием полотен великого мистификатора и оттого порой теряющими контроль над своими чувствами.
   Оглушенный изобилием впечатлений, я выбрался на улицу, когда уже начало смеркаться и здесь, случайно, вспомнил о письме, которое уже давно должен был передать одному художнику, несколько лет назад перебравшемуся сюда вместе со всей семьёй из Вишёнок. Конверт был со мной, и я, несмотря на усталость, решился нагрянуть к адресату без предупреждения.
   Благо тот жил где-то неподалёку.
*

   Новости:
   По заявлению ученых найден эффективный способ борьбы со СПИДом. Страшная болезнь, последние десятилетия терзающая человечество, побеждена. Трудно себе представить, сколько людей испытают облегчение, услышав это радостное известие. Наркоманы и граждане нетрадиционной ориентации теперь могут не опасаться за свою жизнь, а жрицы любви – работать без ущерба для здоровья. Ведь лечение от этого страшного недуга, как оказалось, проще пареной репы. Теперь всех ВИЧ-инфицированных будут в принудительном порядке эвакуировать за полярный круг. Как выяснили чукотские исследователи, низкие температуры изводят заразу на корню в течение нескольких часов. Всех, кому удастся выжить после замораживания, по заявлению врачей, можно будет считать излечившимися…
   В Голландии взорвался пиротехнический склад. В результате уничтожен целый город, имеются многочисленные человеческие жертвы…
   В Индии террористы захватили самолет с заложниками…

20. Трэяскэ, Вишёнки!

   Не менее получаса мне пришлось проторчать у закрытых дверей дома бывшего вишёнковца, пока в его подъезд не ввалилась какая-то весёлая компания. Вместе с этими господами и я проник в мастерскую художника, да, как выяснилось, прямо «на бал». У хозяина был день рождения, и здесь уже вовсю гулял народ. На меня никто не обратил внимания, и я, смешавшись с гостями, стал высматривать виновника торжества, который в «прошлой жизни» подрабатывал, рисуя на заказ портреты бородатых вождей для деревенских клубов, а сейчас вдохновенно создавал авангардные полотна для самой скандальной галереи столицы.
   Пробираясь к «шведскому» столу, я невольно прислушивался к громким разговорам. Прихлёбывая шампанское, окружающие смаковали матерные анекдоты, спорили об очередном творении «придворного» скульптора и дружно соглашались с мнением известного искусствоведа о том, что настоящий художник лишь тот, кто хорошо продаётся.
   В компании с восторгом вспоминали славные деяния своих кумиров. Так, во время какой-то презентации «творцы» закидали уважаемую публику гнилыми помидорами. «В другом разе» кто-то из столпов «новой волны» сидел со спущенными штанами в Третьяковке под картиной классика. «А ещё был случай», как некто «продвинутый», раздевшись догола и встав на четвереньки, лаял на прохожих и мочился на фонарные столбы… Ну и многое другое в том же духе.
   Раскрыв рот, я слушал все эти рассказы, которые у нас в Вишёнках могли бы счесть за небывальщину, и чувствовал себя сержантом на заседании генералитета. Оказывается, мне, по старинке мажущему кистью, было ничего не известно о новых веяньях в современном искусстве. Особенно поражал размах всех этих «мероприятий», получавших широкую огласку благодаря падким до скандалов журналистам. В результате обыватели «писали кипятком», а милиция не успевала составлять акты о хулиганстве, которые воспринимались «соратниками по борьбе за светлое будущее отечественного авангарда» в качестве охотничьих трофеев.
   От тепла, бутербродов и обилия выпитого меня развезло, и я почему-то решил, что             просто-таки необходимо познакомиться с некой носатой девицей оказавшейся поблизости. Но, к сожалению, выяснилось, что она иностранка и ни бельмеса не понимает по-русски.    Тогда я попытался общаться языком жестов, приглашая её выпить на брудершафт (тянулся к ней рюмкой и причмокивал), но она, по-видимому, не поняла моих добрых намерений и спряталась за какого-то качка. Тот с опаской посмотрел на меня, а затем… Вот что было «затем», хоть убей, не помню, но зато вслед за этим я почему-то оказался на ступеньках лестничной клетки, где вместе с хозяином мастерской прямо из горла пил «Вишёнку». «Генерал» жаловался на тяжкую долю модного столичного художника и мечтал, плюнув на всё, рвануть в глубинку писать деревенские пейзажи, вдыхать запах навоза и летних трав и тискать сисястых девах по сеновалам…
   Передав столичному «невольнику» письмецо, я решил, что на сегодня впечатлений с меня будет достаточно и, прихватив свои картины, незаметно выбрался на улицу… где тут же заблудился.
   Фонари и светофоры плыли перед глазами далекими галактиками, пустоголовые манекены высокомерно улыбались из витрин шикарных магазинов, а я, шлепая по грязным лужам, всё никак не мог найти знакомые ориентиры. Немногочисленные прохожие, которых наивно расспрашивал о своих координатах во Вселенной, в ответ лишь только что-то недружелюбно бурчали, и я брёл всё дальше и дальше, высматривая впереди спасительное «М» - знак московского метрополитена, но каждый раз натыкался взглядом на горящий адским пламенем символ подлого иноземного McDonalds. Промочив ноги             и вконец выбившись из сил, я было совсем пал духом, но вдруг неожиданно для себя выбрался на Арбат - ярко освещенную улочку, отданную московским правительством в безраздельную власть пешеходов.
         Несмотря на поздний час и приударивший к вечеру морозец, здесь было многолюдно: гуляла праздная публика, под фонарями выступали фокусники, пели барды и «ностальгировал» духовой оркестр. Из дали доносились разрывы петард и усиленные громкоговорителями, слова команд, невнятные вопли. Там, по всей видимости, шла репетиция грядущего праздника. В общем, всем было весело, а я, в который уж раз, почувствовал себя здесь чужым. Мои наполеоновские планы по «захвату» Российской столицы неожиданно показались ничтожными. Бесконечный «бой» который я вёл за признание, романтика мансардной жизни и опостылевшая зимняя слякоть были несоразмерной платой за одиночество в десятимиллионном городе. Мне как никогда захотелось вернуться домой - туда, где остались мои друзья, рос виноград и круглый год было жаркое лето…
         Добравшись наконец до станции метро, я помахал на прощание безмозглым манекенам и «провалился» на Кольцевую, где на перроне, тут же, нарвался на военный патруль.
   - Тэ-эк, тэ-эк, - тянул майор танковых войск, без малейшего уважения вертя в руках мою заграничную паспортину. - Кяр де мата ши авям невое, домнул Линсу.*             Вы задержаны!
         Я вытаращил глаза.
         - Не ожидал? - танкист панибратски перешёл на «ты». - Мы давно за тобой следим.
         Не получив вразумительного ответа, он пригрозил:
         - Будь моя воля, приказал бы отвести тебя, сукина сына, на запасные пути и шлёпнуть без суда и следствия!
         - За что? - обомлел я.
         - За пребывание на территории нашего государства без временной прописки.             (С явным сожалением он вернул мне документ и вновь перешёл на официальный тон.) На основании «Свода Законов Российской Федерации» вы выдворяетесь за пределы страны. Вам это ясно?
         Меня подхватили под локти два дюжих молодца в пятнистой униформе и вместе с картинами потащили к только что подошедшему голубому составу.
         - Эй, художник! - я оглянулся (майор жизнерадостно подмигивал мне, поблёскивая тремя рядами металлических фикс). - Трэяскэ, Вишёнки индепенденте!*
         Запихнув меня в переполненный вагон, конвоиры преспокойно остались на перроне. Набирая скорость, поезд тронулся по кругу, а я, измученный всей этой нелепицей, кое-как пристроился на скамейке и тут же выпал из действительности. Сколько меня не было в ней, не знаю, но когда опамятовал, состав, каким-то чудом вырвавшись из царства Аида, преспокойно катил по Подмосковью, оставляя за собой небольшие городки и большие деревни. С каждой остановкой пассажиров в вагоне становилось всё меньше, и вскоре уже меня одного несла в ночи «сбежавшая электричка». А мне было, в сущности, всё равно: куда я, где и зачем.
         В тусклом свете фонарей мимо проносились пустынные дебаркадеры, склады, свалки, покосившиеся деревянные домишки, фабричные здания из красного кирпича, заснеженные огороды, черные кроны деревьев, товарные составы и бесконечные, бесконечные, бесконечные заборы с образцами народного творчества.
         Я то бодрствовал, уткнувшись лбом в холодное стекло и следя за россыпью красно-зеленых огоньков, то дремал, под равномерный перестук колес. В полусне мне пригрезилась Олсе, добросовестно поливающая из шланга счастливых примирившихся влюблённых, а затем и Маричка, выпрыгивающая из окна мастерской. Потом я увидел маленькую Дашку, доверчивую и трогательную, и ещё раз пережил тот жуткий случай, когда едва не потерял её на новогоднем утреннике в Доме офицеров. На этом месте я, кажется, заплакал во сне, но состав дернулся, возвращая меня в реальность.
         Поезд застыл на переезде. Мимо него по шоссе в сторону Москвы, ревя дизелями, двигалась танковая колонна. Боевые машины, разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек и рекламой «пепси», по всей видимости, должны были принять участие в предстоящих торжествах.
         Неожиданно в слепящем свете их фар возник высокий холм со старым кладбищем на косогоре. Из-за наступившей оттепели влажный грунт пополз, кресты и памятники попадали со своих мест, надгробные плиты сдвинулись, и моему взору открылись черные провалы могил. В следующее мгновение электричка, словно испугавшись этого жуткого зрелища, сорвалась с места и, проскочив мимо «карнавального шествия», устремилась прочь.
         Теперь за окнами была абсолютная тьма. Во влажных стеклах отражалась лишь цепочка светильников под потолком вагона. В их слабом свете я, к своему удивлению,             разглядел какого-то мужика в синей униформе работника метрополитена.
«Скоро таможня! - прокричал он мне. - Заполните декларацию и приготовьте документы и вещи к досмотру!».
Я пожал плечами: какая, к чёрту, граница в Московской области? Впервые за несколько месяцев мне не надо было никуда спешить и, сунув под голову ладонь, я растянулся на узком сидении. Стук колес и легкое покачивание убаюкивало, и вскоре я сладко уснул.
Когда меня бесцеремонно растолкали, метропоезд стоял где-то в чистом поле. За окнами маячили неясные фигуры. Все двери были открыты настежь, и по вагону гулял морозный воздух. По едкому запаху мокрой псины, смешанному с чувством долга, я понял - начался таможенный шмон, о котором меня предупреждали.
Лампочки почему-то не горели, и по стенам метались лучи мощных фонарей. Ослепив ярким светом, вошедшие велели предъявить документы, поинтересовались наличием оружия, наркотиков и произведений искусства. Подсвечивая себе, долго разглядывали картины, а потом потребовали разрешение на их вывоз.
- Ах нет?! Тогда с вещами на выход.
Я с тоской посмотрел в окно. Появившаяся в этот момент из-за туч мертвенно-бледная луна очень мне не понравилась.
- Может, договоримся? - предложил я с надеждой.
- Ты что, предлагаешь взятку? - грозно спросили из темноты.
   - Что вы! - перепугался я. - Мне бы и в голову не…
- А это вот зря! - перебили меня и стали выкручивать руки.
Я упирался, они наседали. Вырываясь, я кого-то толкнул и выбил фонарь. Падая, он на мгновение осветил служивых - из темноты, сверкая красными зрачками, скалились волчьи морды. Я зажмурился в ожидании скорой и неминуемой расправы, но прошло несколько долгих секунд - и ничего не случилось. Мне показалось, что за это короткое время воздух сгустился и вроде бы даже нагрелся, а потом до моего слуха донеслись звуки ударов, рычание и отборная брань. Я с опаской приоткрыл один глаз. Лежавший на полу фонарь освещал лягающиеся ноги в тяжелых десантных ботинках, а так же неуклюжие звериные лапы и метущие пол вислые хвосты, торчащие из-под форменных курток таможенников. От моих обидчиков во все стороны летели клочья серой шерсти.
   - Ребята тащите эту нечисть наружу… - прохрипел в темноте чей-то простуженный голос.
   - Вот гад, кусается! - фальцетом завопил другой. - А ещё в погонах!
   - Ничего, сейчас они у нас попляшут, - со злорадством, пообещал первый. - Головы рубить будем, осиновые колы вгонять… Ишь, кормушку себе устроили на государевой службе!
   И вся кодла, матерясь и рыча, выкатилась из вагона…
Проводник принёс крепко заваренный чай на подносе с эмблемой Московского Метрополитена, и я от нечего делать пригласил его посидеть вместе со мной.
   Состав теперь шёл совсем без остановок, на полной скорости, проскакивая вокзалы и города. За окном золото-багряная осень, постепенно сменившая слякотную зиму с перламутровыми тяжкими тучами, в свою очередь, вернулась в изумрудное лето. Слушая пустую болтовню вагонного дядьки, я иногда закидывал назад голову и подолгу глядел на проносящиеся в вышине перистые облака, и тогда мне начинало казаться, что поезд мчится высоко над землёй, где-то по небесному мосту.
   - Ну, так вот, - мужчина с шумом отхлебнул чай, - этот мой сменщик, оказался геройским малым. Когда пассажиры стали качать права, требовать чистое белье и горячей воды, он не растерялся - схватил веник и, отмахиваясь, стал отступать по коридору, затем заперся в сортире и просидел там до самого конца маршрута, никого не впуская. А на все слёзные просьбы, хитрые уговоры и жёсткие угрозы, смеясь, отвечал, что кому, мол, не нравится, тот может и пешком дойти...
Рассказчик неожиданно встал, и, обрывая пломбу, повернул ручку стоп-крана.             Под полом обидчиво завизжали колёса, и состав начал резко терять скорость
- Ну, бывай! - проводник подхватил стоящий рядом голубой чемоданчик с буквой «М» на крышке и пояснил: - Живу я здесь неподалёку!.. А подстаканник можешь оставить себе - это презент от фирмы.
Поезд остановился, и двери с тихим шорохом разошлись в стороны. Подмигнув, мой спутник выпрыгнул из вагона, и сразу по грудь утонул в густой, влажной траве. Махнув на прощанье, он «скатился» с откоса и споро зашагал в сторону виднеющегося вдалеке леса. Двери за ним тут же закрылись, и состав припустил дальше, выбивая колесами звонкую чечётку.
Допив чай, я завалился на боковую, а когда пробудился, вновь была ночь. За окном виднелась какая-то большая станция. С вокзального фасада в глаза била яркая неоновая надпись. Со сна мне показалось, что там значилось неслыханное мной раннее название «КИШИНЁВ», но потом всё же удалось сложить буквы в правильном порядке. Поезд Московского метрополитена преспокойно стоял у перрона дорогих моему сердцу Вишёнок.


«Ангел мой, хранитель, спаситель мой,
            Избавитель, спаси меня, сохрани меня, укрой плащаницей
            Своей, от врагов моих девяти девятижды, от взгляда
            Ирода и дел Иуды, от хулы всякой, напраслины, от
            Острия в темноте, от яда в сосуде, от грома и молнии,
            От гнева и наказания, от звериного истязания,
            От льда и огня, от черного дня, а придет мой час
            Последний, ангел мой , хранитель мой, встань в
            Изголовье и облегчи мой уход. Аминь».
            /Оберег от неприятностей.
Читать раз по утрам./


Часть вторая.

ОРДЕН «ЖЁЛТОГО ЛИСТА»

1. ГОЛОС

   Апишкульк как раз работал в своей резиденции над материалами по делу фигуранта, когда был самым бесцеремонным образам выдернут из Земной действительности какой-то неведомой, но необоримой силой, и перенесён под самую крышу Мироздания. В мгновение ока он оказался на широкой террасе, по самому краю опоясывающей гигантскую чашу амфитеатра, противоположная сторона которого терялась в голубой дымке. Открывающийся отсюда вид отдалённо напоминал столь любимый секретным агентом для особых поручений цирк шапито, только здесь вместо дырявого шатра была чёрная бездна с миллиардами звёзд Млечного пути, а сверкающие колонны, терявшиеся из вида где-то в соседних галактиках, подпирали купол Вселенной. Поначалу Апишкульк был озадачен случившимся, но узрев в самом центре этого «балаганчика», над залитой бушующим пламенем ареной, в ореоле нестерпимого сияния величественную фигуру Главного Архистратига в окружении сонма Посланников всех иерархий, чинов и званий, быстро сообразил, куда это его занесло. Он имел честь находиться на Верховном Соборе Горнего Мира, где последние шесть тысяч лет присутствовать, по известным причинам, ему не доводилось.
   Секретный агент с любопытством огляделся. Вокруг царила не свойственная подобным сборищам абсолютная тишина, которая, словно растопленным воском, заполняла всё окружающее пространство: ни тебе шелеста многочисленных крыльев, ни обрывков мыслей эфирных созданий.
   «Возможно, ждут явления Самого», - подумал Апишкульк и на всякий случай (дабы лишний раз не мозолить глаза своим коллегам) поспешил ретироваться. Но сделать этого не успел - взоры всех присутствующих устремились в его сторону.
   «Неужели разоблачён?» - молнией пронеслась в голове агента ужасная догадка, и он памятником самому себе застыл на месте.
   Ещё целую вечность, длившуюся всего секунду, на Соборе ничего не происходило, а затем… Затем на «сгоревшего», по его собственному предположению, пожарника, обрушился громоподобный шквал восторженных криков, над амфитеатром зазвучала музыка сфер, а космическое пространство окрест расцвело всеми цветами радуги, наподобие северного сияния.
   И только тут до потрясённого Апишкулька наконец-то дошло, что всё это столпотворение совершается в его честь. Что предпринятые им усилия на поприще Преображения, по всей вероятности, оказались по достоинству оценены крылатым сообществом и что вот теперь-то к нему и пришла заслуженная слава.
   Бывший архивариус окинул орлиным взором своих крылатых собратьев и, не дожидаясь, пока стихнут оглушительные овации, вознамерился произнести соответствующую торжественному случаю речь. Но едва он собрался с мыслями, как неожиданно для него, да и для всех присутствующих, истошно взвыла сирена общей тревоги. Застигнутые врасплох Посланники в ужасе заметались по «цирку», ослепительный ореол, окружающий Архистратига, вмиг потускнел, а сам удостоенный воистину вселенского признания пожарник, к полному своему неудовольствию… проснулся.
   За стенами резиденции была густая мгла. Где-то перепуганно верещала автосигнализация, остервенело лаяли собаки. Апишкульк медленно приходил в себя после «триумфального» видения.
   Вообще-то агент никогда не спал (не до того было), а тут, по-видимому, сказалось нервное напряжение последнего периода в работе с фигурантом, и он внезапно вырубился прямо за письменным столом у себя в кабинете, уронив лысую голову на заветную папочку с описанием совершённых им провокаций.
   Кстати, надо сказать, что в самой теме неожиданно посетившего Апишкулька сновидения ничего необычного не было (подумаешь, Верховный Собор Горнего Мира). Несуразность его заключалась в видеоряде. Все промелькнувшие в нём образы и планы были чистой воды измышлением. Ведь каждому неоперившемуся сопляку из подотдела Частных Сношений доподлинно известно, что на привычном эфирном уровне, к тому же без веских на то причин (ну как, например, встреча со старинным другом на орбите Земли или по каким иным хулиганским соображениям), для Посланников теряется всякий смысл в конкретной форме, месте и времени. Оно и понятно. Кому нужны здесь явления физического порядка, если благодаря потустороннему началу весь бесконечный Космос и так в вашем распоряжении?
   С волнением вспоминая детали своего фантастического видения (особенно адресованные ему овации), секретный агент вдруг сообразил, что едва не заспал одно вполне реальное в материальном плане событие, к осуществлению которого он, несмотря на всю свою занятость, приложил руку. Как раз сегодняшним утром должен был состояться первый выход в Свет некой юной особы, оказавшейся на его попечении после одной блестящей операции, проведённой Департаментом по ЧП в отношении фигуранта. (Об этом чуть позже… или немного раньше в нашем повествовании.) Скажем сразу, что его воспитанница являлась, изъясняясь научным языком, «отражением солнечных лучей в верхних слоях атмосферы», а говоря попросту - Зарёй. Чувствуя персональную ответственность за будущее несчастной малютки, помимо её воли вовлечённой в санкционированную им акцию, Хранитель лично репетировал с ней первое появление на небосклоне. И вот теперь ему предстояло воочию увидеть результаты приложенного труда.
   Прошедшей ночью младая устроила себе альков как раз над самой макушкой у сомлевшего пожарника, и он ласково погладил её по бледному свечению. За короткое время совместного существования она своей непосредственностью и детской наивностью умудрилась растопить заледеневшее в подвалах Мироздания сердце бывалого архивариуса, и предстоящая вскоре разлука его, говоря откровенно, печалила.
   - Пора, дорогая, вставай, - пропел он тихим голосом, чтобы ненароком не испугать юницу.
   Зорька заворочалась, томно потянулась, но проснуться так и не изволила.
   - Поднимайтесь, сударыня, - проворковал наставник как можно нежнее, - вас ждут великие дела.
      Питомица только окуталась предрассветным туманом.
   «Наверное, перестарались с тренировками», - решил Апишкульк и принялся осторожно щекотать воспитанницу по нежно-розовому свету, приговаривая:
   - Заря-заряница, красная девица по полю гуляла, цветы собирала.
   В ответ - ни-гугу. Это вывело Хранителя из себя, и он повысил голос:
   - Ты собираешься вставать или как?!
   - Я устала, я спать хочу, - наконец отозвалась соня. - Только не сегодня. Я завтра встану… или лучше послезавтра. Ну почему, почему кошечкам и собачкам не нужно так рано вставать, а я должна?.. Хочу быть кошечкой!
   «Зелёная… в смысле розовая ещё, совсем никакой ответственности», - подумал спецагент и с нарастающей тревогой посмотрел в окно. Ещё немного - и должно было показаться Земное светило. Он с ужасом представил, как оно медленно появляется над горизонтом и оказывается в абсолютно чёрном небе. Какой скандал!
   Апишкульк стал теребить Зорьку более настойчиво, но та, едва зарумянившись, тут же заныла:
   - Заболела я, у меня… тем-пер-тура.
   - Температура? - всполошился Хранитель и потрогал её пурпурное свечение. На ощупь всё было, вроде, нормально, но на всякий случай пришлось поставить ещё и градусник, засунув его между золотым и оранжевым цветом.
   «Градусов», естественно, не было, а время оказалось безвозвратно упущено. Это заставило агента пойти на маленькую хитрость.
   - Если ты сейчас же начнёшь разгораться, то вечером я подарю тебе на шлейф след реактивного самолёта, освещённый последними лучами заходящего Солнца, - предложил он упрямице сделку.
   Столь щедрое обещание и решило всё дело. Дебютантка томно потянулась, умылась утренней росой с дальних лугов, коснулась на прощанье лысины своего «гувернера» и наконец-то осветила лёгким сиянием восточный край небесного свода.
   Стоя у заплетённого виноградной лозой окна, Апишкульк с восхищением наблюдал восход Солнца над Вишёнками, сопровождаемый великолепным цветосветовым спектаклем, разыгранным его питомицей. «А вот это, кажется, и есть настоящий триумф!» - неожиданно для себя подумал суровый агент, не замечая, как по щекам катятся крупные слёзы. И он был прав, поскольку вся эта феерическая красота была явлена Миру только благодаря его воистину титаническим усилиям, направленным на превращение пусть и симпатичного, но неотесанного подкидыша в настоящую Зарю-царицу.
   И только тут Апишкульк со всей ясностью осознал природу своего чувства к юной воспитаннице и ту созидательную силу, которой оно, это чувство, всё последнее время наполняло его существование, придавая всему особый смысл.
   «Выходит, прав был мил-друг Кипишочек, говоря о великой силе Любви, - с тоской подумал Хранитель. - А я-то хорош! Успел об этом забыть, прозябая в этих чёртовых Архивах!»
   И бывшему Вестнику Департамента Любви вдруг стало нестерпимо совестно за тот дешёвый энтузиазм, с которым он прессовал несчастного художника, раздувая в нём пожар Творчества. Однако ничего с этим поделать было уже нельзя, и спецагент, с горечью вздохнув, вернулся к созерцанию восхода. Но тут неожиданно, неизвестно с какой стати недавно вылупившийся в черте города вулкан стал коптить и плеваться раскаленными булыжниками, небо заволокло чёрным дымом, и ему ничего не оставалось, как заняться ежедневной рутиной по Преображению.
   Усевшись за стол, Хранитель включил компьютер, которым все-таки освоил, дабы идти в ногу с Земным прогрессом, и принялся рассеянно просматривать материалы по фигуранту, попутно прикидывая, зачем тот понадобился Самому.
   Проникнуть в эту тайну Апишкульк, конечно, не смог, но всё же сделал некоторые выводы (например, что подопечный зачем-то ЕМУ позарез нужен, причём живой, сейчас и непременно здесь в Вишёнках) и, исходя из собственного опыта, пришёл к заключению, что наверху опять затевается нечто грандиозное.
   Внезапно с улицы донеслись глухие удары, словно выбивали ковёр, и на широкий подоконник резиденции, едва не придавив устроившуюся там выхухоль, опустился, размахивая грязными от сажи крыльями, мил-друг Кипишочек.
   - Моя поэтесса сбежала от твоего художника! - с места в карьер выпалил он и в крайнем возбуждении принялся носиться по «голубятне», не переставая причитать: - Только подумать, я сам привёл её в логово к этому мазиле! А из-за твоих дурацких акций с ним рядом находиться просто опасно! Я и предположить не мог, чем это для неё обернётся!
   - Не кипятись, - попросил друга встревоженный Посланник. - Я же тебя предупреждал, что у меня (он поморщился) свои приёмы в работе.
   - И вот это по твоему называется «способствовать развитию творческого начала»? - приятель ткнул крылом в экран монитора, где в это время в режиме слайд-шоу демонстрировались инспирированные пожарником ситуации. Как раз в этот момент компьютер показывал доблестного агента в образе работника военкомата, лично вручающего Линсу повестку на сборы в Чернобыль. - Тебе что, обязательно надо было его угробить? Ты вообще-то физику изучал? Что такое радиоактивное излучение, знаешь? Нет?
   - Между прочим, именно пребывание в зоне и последующая за этим катастрофа в личной жизни способствовали появлению у фигуранта первых значительных работ, - без особого энтузиазма сообщил Апишкульк о своих достижениях, естественно, умолчав о незапланированной «экскурсии» подопечного в Сумрачный лес.
   - Да твоя провокация довела его до летального исхода, - тут же припёр дружка к стенке Вестник Любви. - Я знаю, мне Тихий всё рассказал. И про то, как вы с ним анекдоты травили над ещё не остывшим телом, и что потом до утра водку хлестали в ординаторской.
   Запахло жареным.
   - Да понимаешь, промашка вышла. Решили, что преставился горемычный, и отошли помянуть. А он взял, да и очнулся. Повезло парню - сердце крепким оказалось, - стал на ходу сочинять проколовшийся агент.
   - Что ты мне заливаешь? - насупился конопатый. - Из Сумрачного леса без ведома… (он многозначительно возвел глаза горе) ещё никто не возвращался.
   «А вот это уже не Тихий. Не мог этого знать похожий на похмельного санитара Вестник Смерти, который к тому же так тогда надрался, что даже об авиакатастрофе над Индийским океаном позабыл. Это, должно быть, Иван проговорился - алкоголик хренов!» - прикинул Апишкульк и, внезапно повинуясь какому-то внутреннему импульсу, решил приоткрыться другу. В конце концов, он устал столько времени в одиночку хранить секреты Высшей Силы во Вселенной, быть изгоем и носить на бескрылых плечах тяжкое бремя, пусть и обусловленного соображениями конспирации (и к тому же уже снятого), но всё же Проклятия.
   - Послушай, я кое-что хочу тебе сообщить, - произнёс агент срывающимся голосом и на мгновение застыл в ожидании возможных санкций. Но поскольку гром не грянул и молния его не поразила, уже более спокойно продолжил: - Только ты никому, идёт? Дело всё в том, что я…
   - Боец невидимого фронта, - закончил за него Кипишочек. - Работаешь под прикрытием. Выполняешь личные поручения Самого.
   - Так ты, что… знал? - растерялся Апишкульк.
   - Да как тебе сказать... Нам всем тогда показалась странной эта катавасия с первым грехопадением и твоим изгнанием. Ведь без ЕГО ведома даже волосок не упадет, а здесь такое…
   - Ну да, конечно… - промямлил бывший архивариус, с содроганием припоминая ледяные подвалы Вселенной.
   - Это всё, или за тобой ещё что есть? - вполголоса поинтересовался друг.
   - Что ты! В остальном я чист как стёклышко, - заверил его агент, как наяву ощутив в ладони тяжесть кошеля с тридцатью сребрениками. Об этом эпизоде своей бурной биографии он не рассказал бы никому, даже под угрозой потери бессмертной сущности. Желание откровенничать пропало.
   Рыжий, с полным недоверием к его словам, хмыкнул и опять уставился немигающим взглядом своих золотистых глаз в экран компьютера, где в это время изображение Апишкулька, загримированного под длинноногую грудастую секретаршу, подавало вечное перо изображению первого и последнего Президента СССР для подписания антиалкогольного указа.
   Хранителю ничего не оставалось, как только пояснить приятелю происходящее на мониторе:
   - Развал страны, наступивший в результате холодной войны и борьбы с пьянством, привёл моего фигуранта к сильнейшей депрессии, которая способствовала появлению его так называемой «Серебряной серии».
   Кипишочек только развёл крыльями.
   Тем временем компьютер продолжал бесстрастно выдавать отдельные эпизоды из жизни «подследственного». Так промелькнули «народные гуляния» в Москве с танками, ОМОНом и крупнокалиберными «фейерверками», остановившийся в ночной степи поезд метрополитена и многое другое.
   - Надеюсь, ты к этому не имеешь отношения? - с подозрением спросил шестикрыл.
   - За кого ты меня принимаешь? - обиженно пожал костлявыми плечами Апишкульк. - Я Слово Самого о невмешательстве в дела человеческие знаю. Всего только железнодорожную стрелку и перевёл.
   - А таможенники? Как быть с ними? После твоего «невмешательства» служивых, возомнивших себя оборотнями, пришлось отстреливать в Диком поле с вертолета.
   - Скорее оборотней в погонах, - хмыкнул Посланник.
   - Ну, ладно, будем считать, они сами напросились. Здесь(,) наверно (,)и я бы не утерпел… Что скажешь на это? Недавно все тот же Тихий болтал в кулуарах об имевшем место    в Вишёнках несанкционированном Апокалипсисе.
   - Скажу, что Тихому нужно устроить тёмную, - усмехнулся Апишкульк и честно признал авторство акции (об инсценировке удалось договориться с бывшими сослуживцами по Архиву), которую, несмотря на полный провал, считал вершиной своей деятельности в качестве Хранителя.
   - А если бы эти твои так называемые коллеги вдруг решили, что конец Света и в самом деле настал? - охнул Кипишочек.
   - Все было под контролем, - заверил Апишкульк, надеясь, что удастся скрыть от приятеля мысли о том, что Всадники Апокалипсиса таки заставили его основательно поволноваться, прежде чем совершенно необъяснимым образом сгинуть.
   - А как быть с вулканом? - не унимался Вестник Любви, недовольно косясь на свои черные от копоти и сажи крылья. - Ну, зачем, скажи на милость, понадобилось распечатывать его в черте города? В Вишёнках вулканов отродясь не бывало, чай не Курилы!
   - Это не я, ей-богу! Он сам! - начал было оправдываться агент, но его вдруг взяла досада на въедливого амура, и он возопил: - Да что ты ко мне прицепился?! У самого рыльце в пуху!
   - Что ты имеешь в виду? - растерялся рыжий.
   - Твой половой гангстеризм, - хихикнул Посланник. - У нас в Архивах о твоих подвигах даже анекдоты ходили. Хочешь, расскажу?
   Не ожидавший такого от друга, Кипишочек вытаращил глаза, потом взвился под потолок и оттуда заверещал, срываясь в ультразвук:
   - Ах ты, гад ползучий, отец провокаций! Да я тебя...
   Неизвестно ещё, чем бы закончилась стычка между двумя эфирными сущностями (предыдущая их ссора привела к планетарной катастрофе и гибели динозавров), если бы на экране компьютера вдруг не возникло изображение фрагмента перепачканной масляной краской блузы и из динамиков не раздался хрипловатый (вероятно, простуженный) ГОЛОС:
   - Что за шум, а драки нет?
   Поглощённые перепалкой Посланники не сразу сообразили, что к ним обращается САМ СУЩИЙ, но когда до них это наконец дошло, вмиг угомонились и склонились             в безграничном почтении.
   - Напоминаю, голуби, - устало произнес ГОЛОС, - что, помимо всего прочего, вашей задачей является следить за тем, чтобы Свобода Воли, данная МНОЙ изначально Человеку, по возможности, не нарушила МОИХ же собственных замыслов! А посему вам надлежит немедленно разыскать своих фигурантов и содействовать их примирению. И учтите - от этого зависит судьба всей Вселенной.
   На этой оптимистической ноте ГОЛОС умолк, и компьютер самопроизвольно перезапустился.

2. Свободный Как Ветер

   Когда Кипишочек во исполнение высочайшего указа исчез в хлопьях кружащего над городом пепла, Апишкульк приступил к реализации своей части намеченной совместно с приятелем операции по воссоединению «святого семейства».
   Но чтобы осуществить задуманное, ему предстояло вначале хорошенько закамуфлироваться. Достав из подпространства все необходимые для этой цели реквизиты, как-то: старые растоптанные сандалеты, ярко-синюю маскарадную бороду, закаменевший окурок, сосуд с царской водкой и под конец извозившуюся в пыли выхухоль, он приступил к перевоплощению. Отбив ребром ладони запечатанное горлышко бутыли, опрокинул дымящийся коктейль в свою лужёную глотку. Почувствовав лёгкое опьянение, прикурил бычок, надел на босу ногу сандалеты и нацепил фальшбороду. Критически оглядев себя в зеркале, внес коррективы - перекинул бороду на лысый череп и лишь затем удовлетворённо хмыкнул. Теперь вместо особы, приближенной к Самому, интеллектуала и ответственного работника из мутного стекла на него глядел подвыпивший кавалер - хулиган и шут гороховый - в общем, тот самый милый образ, который и требовался для выполнения предстоящего задания.
   Покончив с маскировкой, секретный агент решил напоследок разделаться с некоторыми своими, ставшими теперь уже не актуальными заморочками. Распотрошив заветную папку с заметками по фигуранту, он понаделал из исписанных листков множество самолетиков и без сожаления отправил их в беспилотный полёт над задымлённым городом. Больше Апишкулька ничего не удерживало, и он, сунув радостно заверещавшую выхухоль себе за пазуху, легко вскочил на подоконник.
   «После выполнения задания обязательно возьму отпуск, обоснуюсь где-нибудь в Средней полосе шарика и буду каждый Божий день любоваться своей Зорькой», - подумал агент и сделал шаг с крыши.
*
   В кабаке «У трех покойников», куда свалился Посланник, получив в лоб куском расплавленной породы по дороге в мастерскую своего подопечного, жизнь била винным ключом. Народ алкал, пережидая очередную «воздушную атаку» расхулиганившегося вулканического образования.
   В самом дальнем углу заведения расположилась уже изрядно подвыпившая компания, всех членов которой Апишкульк хорошо знал. Там, за обшарпанным столом в замызганном ватнике и относительно белых шортах сидел со стаканом в руке совсем недавно вернувшийся из своего первого кругосветного плавания Ной. Рядом с ним, уронив отяжелевшую голову на этюдник, дремал Валентин Иванович, всё ещё не оклемавшийся после недавнего пребывания в «санатории» для душевнобольных. Напротив них пристроился временно безработный Жук. То и дело поглядывая на входную дверь, он развлекал своих собутыльников разными байками.
   Здраво рассудив, что фигурант, оказавшись в критической ситуации, обязательно захочет повидаться с друзьями, агент решил подождать его в кабаке. Ощупав ноющую ссадину на лбу, он взял в баре бутылку вина и устроился по соседству с мужиками.
   - Мой знакомый шоферит у какой-то шишки из министерства обороны, - заливал в это время Жук. - Так вот, хозяин как-то по пьяни выболтал ему оборонную доктрину Вишёнок. Только, тс-с! - военная тайна! Оказывается, содержимое Государственных винных подвалов не только национальная гордость и «золотой» запас Княжества, но и секретное оружие. Представьте себе такую картину: на страну напали враги. Наш Господарь принимает решение об отражении агрессии и приказывает открыть запоры всех винохранилищ. Креплёная и десертная, ароматизированная и экспортная, обладающая лечебными свойствами и награждённая многочисленными медалями за качество «Вишёнка» по специальным трубопроводам выливается в реки и озера Княжества. Не пройдёт и суток, как наступление вражеской армии, в полном смысле слова, захлебнется в алкогольной волне. А теперь вообразите головную боль у противника с бодуна. Останется только запустить трофейные команды дворников собирать разбросанное неприятелем оружие и гнать погаными метлами его полуживую силу в расширенные до размеров исправительных колоний вытрезвители.
   Мужики, имевшие некоторый опыт злоупотребления «Вишёнкой», понимающе закивали (причём В.И. не просыпаясь).
   Затем Ной, посмотрев на часы у входа, сказал:
   - А-а Ли-ли-линсу-т-то к-к-как в-всегда о-о-опаздывает.
   - Да, - не без ехидства подтвердил Жук, - с утра пораньше забил стрелку, а самого всё нет. Одним словом - богема.
   Решив, что настала пора действовать, Апишкульк легко перемахнул через скамью и уселся рядом с приятелями. За столом наступило лёгкое замешательство: Ной от неожиданности поперхнулся и пролил вино, Жуков не донёс до губ папиросу, а Валентин Иванович, неожиданно очнувшись, воззрился на незнакомца безумным взором.
   - Кто таков? - наконец осведомился он, косясь на копну синих волос, торчащих на макушке у Посланника.
   - Я - тот, кто может исполнить все ваши желания! - с видом джинна из бутылки сообщил секретный агент и широко улыбнулся присутствующим.
   - Ну, тогда наливай, рассказывай! - секунду подумав, велел В.И.
   Но выполнить требование старика Апишкульк не успел. Входная дверь громким стуком оповестила «покойников» о новом посетителе.
   - Серёга, давай сюда! - радостно завопил Жуков.
   Действительно, это был Линсу, и вид имел самый разнесчастный. Заметив знакомые лица, он подошёл и молча рухнул на скамью.
   - Серёженька, да что с тобой? - всполошился Валентин Иванович.
   - Меня бросила Олсе.
   - Как так? - поразился Жуков.
   - Мы вчера повздорили, - сообщил молодой художник и в порыве отчаяния схватился за голову. - Эх, я же её… она же мне… мы же с ней… а она!..
   - Да ведь твоя Олсе, кажется, того… в положении.
   Брошенный супруг застонал.
   - Стоп, давай всё по порядку!
   - Да чего там! Я сам во всём виноват, - признался бедолага. - Взвалил на неё целый воз домашних забот, вовремя не подставил плечо, не посчитался с самолюбием, вот она и не выдержала. Просочилась лиловым туманом сквозь форточку и даже не попрощалась. Записку только оставила, вот… - Сергей не договорил, спазм сдавил ему горло.
   Все сунулись носами в протянутый листочек.
   - Ну, во-первых, здесь сказано, что она «в тебя ещё влюблена», - стараясь хоть как-то приободрить бывшего ученика, прокомментировал В.И. эпистолу.
   - И ли-ишь, в-во в-в-вторых, что «п-п-почти н-н-ненавидит», - не совсем уверенно сказал Ной, тыча заскорузлым пальцем в строчку. - К-к-когда э-это с-с-с-случилось?
   - Сегодня ночью.
   - И ч-что ты п-п-предпринял?
   - Ну-у-у… сначала выжидал, надеялся, что одумается, потом… Потом звал, каялся во всех смертных грехах, просил прощения и умолял вернуться.
   - И в-в-всё?
   - Ещё пытался сконденсировать лиловый туман, но не успел - его развеял утренний ветерок. Тогда я позвонил вам. Надоумьте, братцы, что теперь делать?
   - Как это «что»? - вскинулся Валентин Иванович. - Спасать!
- Считаете, она в опасности? - ужаснулся Линсу.
   - Нет, конечно, - успокоил его В.И. - Но спасти человека- это благородно.
   - Да ведь я даже не знаю(,) где она, - поник головой Сергей.
   В этом действительно была проблема и все глубоко задумались.
   Выждав для большего эффекта несколько секунд, Апишкульк поднялся со своего места и во всеуслышание изрек:
   - Творца нужно искать в Мире созданных им образов
   - Ты что-то знаешь, приятель? - нахмурился Жуков, а старый художник бросил на молодого радостный взгляд.
   - Конечно! Олсе - в стихах, - вскричал Линсу. - Как же я сразу не догадался! Теперь я точно знаю, где она. Но… но как я туда попаду?
   - У меня есть некоторый опыт хождения по Мирам, - оповестил Посланник.
   - Так вы поможете мне? Готов на всё! Что хотите за…
- Ничего. Я - альтруист и немного романтик. В свободное от запоев время помогаю разыскивать сбежавших жён.
- Тогда немедленно отправимся в путь, - умоляюще попросил Сергей.
   Апишкульк достал из подпространства небольшую книгу в мягком переплёте и передал             Линсу. Тот бросить взгляд на обложку:
   - Наш с Олсе «Дуэт»?
   - Вот именно! Ваши творческие вселенные пересекаются. Прочти любое стихотворение, и мы окажемся на месте, а там уже решим что делать.
   - Ну вот что, ирокеза, мы его одного не отпустим! - твердо заявил В.И., с трудом ворочая языком. В святом порыве помочь другу Жук и Ной поднялись со своих мест.
   Апишкульк с сомнением оглядел нетвёрдо стоящих на ногах мужчин и пожал костлявыми плечами:
   - Только учтите, прогулка будет долгой и опасной.
   - Ничего, кррружка медная, ещё и не в таких передрягах бывали! - заверил его шофёр, а поднаторевший в портовых кабаках Ной веско добавил:
   - К-к-кар-р-ра-амба!
   - Зовите меня просто «Свободный Как Ветер», - попросил секретный агент членов экспедиции, затем засунул поглубже за пазуху высунувшуюся было поглазеть на происходящее выхухоль и велел собираться.
   Крякнув, Валентин Иванович взвалил тяжёлый этюдник на плечо:
   - Мы готовы.
   В тот самый момент, когда Линсу дрожащей рукой раскрыл наугад книгу, солнечные часы на стене у входа пробили без четверти.

3. Спасатели

Человек без друзей, как левая рука без правой.
Поговорка.

"Знаешь ли, что ты - река?", -
гость спросил ночной, напрасный,-
            "ветер, птицы, облака
различимы в ней так ясно.
Как песок, ее часы
истекая, не несутся -
на созвездие Весы
золотом осенним льются.
Мимо праздных городов,
знаменующих упадок,
мимо рынков и голгоф
сон твой детский сладок, сладок»...

   Едва я дочитал до конца стихотворение Олсе, как наша разудалая компания, словно по мановению волшебной палочки, перенеслась из пропитанного винными парами и прокуренного кабака в пасмурный день на пологий берег широкой полноводной реки. Р-р-раз - и мы, подобно картошке из сумки, вывалились гурьбой на мокрый прибрежный песок. При этом я испытал те же ощущения, что и при своих собственных уходах в работы. Но на сей раз это был Мир, созданный неудержимым воображением моей жены, Мир со своими тайнами и законами. И я чувствовал себя здесь неловко, словно меня могли застукать подглядывающим в замочную скважину. Но выбора не было. Ради своей суженой я был готов и на большее преступление.
   Не знаю, как это получилось, но «вторжение» прошло вполне благополучно, если не считать большой шишки, набитой В.И. о собственный этюдник. Должен сказать, что все участники спасательной экспедиции восприняли произошедшее, как само собой разумеющееся в экстремальных условиях нашей повседневной жизни, и даже отметили это событие, по очереди приложившись к «Вишёнке», предусмотрительно прихваченной в кабаке синебородым следопытом.
   Впрочем, надо отдать мужикам должное - они хотя и держались едва на ногах, но горели страстным желанием помочь мне отыскать жену. А Свободный Как Ветер, если и был странным малым с асимметрично посаженными глазами, съехавшим набекрень париком и смешной зверушкой за пазухой, из себя ничего не корчил, пил наравне со всеми и за кампанию горланил старинную гайдукскую* песню:

«Ты плещи, вино, плещи,
Ты в руках не трепещи,
   Не ходи стаканчик зыбью,
   Да не съем тебя, а выпью»...

   За эти несомненные достоинства он был вознаграждён общим доверием и по молчаливому согласию принят в члены коллектива.
   В момент нашего непрошенного появления над рекой чернильными кляксами висели тучи и моросил мелкий дождь, на который мы поначалу не обратили особого внимания. Но когда гордые своей миссией спасатели собрались в очередной раз выпить за благополучный исход экспедиции, разразилась сильнейшая гроза. К счастью(,) неподалеку от места нашего десантирования лежала перевернутая вверх дном лодка, и мы, не долго думая, забились под неё, точно поросята под матку. Оказавшись в сравнительной безопасности, мои сотоварищи тут же пустили по кругу недопитую бутылку, а Жук стал рассказывать одну из своих многочисленных историй:
   «У нас в деревне живёт один мужичок - брехун редкостный. Послушать его со всей округи съезжаются. Соберутся и просят: «Слышь, мош Костаке, соври что-нибудь - повесели общество». Вот, он и заливает, что твой Жванецкий.
   Как-то купил он в сельмаге большие хозяйственные мешки, перебросил через плечо и идёт домой потихоньку. Ну, его любители весёлого жанра и окружили. А он им: «Не до вранья, мол, тороплюсь!» «А что такое?» «Да нашу плотину прорвало. Вода из озера ушла, и в ямах рыбы видимо-невидимо осталось. Вот, купил мешки. Хочу собрать, пока никто не проведал. Эй, эй! Вы куда? Тару прихватите, а то не донесёте!»…
   Выпив вместе со всеми, В.И положил голову на калеченую руку и, несмотря на раскаты грома и гогот соседей, благополучно уснул. Старик пока так никуда и не уехал. После психушки он сильно сдал и теперь часто засыпал в самых неподходящих местах. А проснувшись, надоедал всем рассказами, что во сне опять побывал на своей «далёкой и нежно любимой» родине.
   Игнорируя попойку, я, затаив дыхание, смотрел в щель на разбушевавшуюся Природу и с ужасом думал, что этот ураган может разметать на слова и буквы дорогое моему сердцу лиловое облако.
   А в это время снаружи день превратился в поздний вечер. Шквальный ветер швырял холодные брызги мне в лицо, огненными бичами по ближним холмам хлестали молнии и, закладывая уши, гремел гром. Река, до сих пор тихая и спокойная, как молоко в кошачьем блюдечке, вдруг закипела и «убежала» из берегов.
   Неукротимость и красота взбунтовавшейся стихии были под стать характеру Олсе. И это зародило во мне смутное подозрение в причастности моей милой жёнушки к происходящему кошмару. Я подумал, что, вероятно, и сам отреагировал точно так же, если бы в мою творческую вотчину свалилась пьяная ватага.
   Стараясь «перекричать» бурю, я мысленно воззвал к её хозяйке: «Ау, любимая, откликнись! Это я, твой властелин и повелитель. Не упрямься, возвращайся домой, я всё прощу!» - и тут же понял, что сморозил глупость.
   Где-то поблизости раздался оглушительный треск, сверху на лодку что-то посыпалось с шумом сгружаемого из самосвала гравия, и в мою «смотровую» щель закатилось несколько крупных ледяных горошин. Пока я им дивился, с береговой кручи понеслись грязевые потоки. Под их напором лодка вздрогнула и вместе со своим экипажем стала медленно сползать в воду. Разыгравшееся воображение вмиг дорисовало, как это старое корыто срывается в бурлящий поток и увлекает нас в его холодную, мрачную глубину.
   Но вдруг, неизвестно почему, движение прекратилось, а вскоре и град перестал нас «расстреливать». Буря понемногу утихла, и река успокоилась. Стихия как будто выдохлась.             И хотя всё ещё капал дождь, мы растолкали В.И., проспавшего самое интересное, и поспешно выбрались из своего заточения.
   Пред нами простирался очищенный грозою, великолепный пейзаж. Меж крутых берегов текла полноводная река, над ней с радостными криками носились птицы, а выше, парусными флотилиями и горными хребтами клубились причудливые облака. После шторма, помимо белил и свинца, в их цветовой палитре появились розовые, нежно-фиолетовые и пастельно-сиреневые оттенки. Когда же из небесной полыньи, где плескался голубой океан, вдруг вынырнуло предвечернее солнце, прямо над нашими головами нарисовалась радуга - яркая и физически ощутимая, а рядом проявились еще две её бледные копии. И всё это небесное «цветопредставление» повторилось в безмятежной поверхности воды.
   По утверждению нашего проводника, дальнейший путь должен был пролегать вниз по течению реки. Дружными усилиями мы перевернули лодку и под торжествующие вопли спихнули на воду (что, разумеется, было отмечено очередным возлиянием). И хотя здешний день уже подходил к концу, ни у кого из собутыльников, к их чести, не возникло и тени сомнения в необходимости немедленного продолжения нашей экспедиции.
   При посадке не обошлось без несчастного случая. Когда все в беспорядке полезли в покачивающееся на волне суденышко, Ной, старый морской волк, собирающийся вот-вот отправиться в свою очередную кругосветку, умудрился оступиться и с головой уйти под воду. Выловив «утопленника», спасатели в очередной раз пригубили свою «неразливную» бутылку «Вишёнки» и вставили вёсла в уключины. Жуков оттолкнулся от берега, и мы поплыли.
   Гребя вместе со всеми, я пристально вглядывался в густые заросли на берегу в надежде отыскать в этом незнакомом мне Мире какой-нибудь знак, указывающий на его Творца, - молодую, подающую надежды поэтессу на последних месяцах беременности. Пытался разглядеть её след на воде, ощутить знакомый запах волос в порывах ветра; уловить звук родного голоса в шелесте осоки. Время от времени я прижимал ладони к губам и звал своё лиловое облако охрипшим от волнения голосом, но все мои усилия были напрасны. Олсе словно растворилась в окружающем нас пульсирующем пространстве, среди бегущих облаков, заливных лугов и скользящих отражений.
   Я понимал, что если сейчас потеряю её, то всю оставшуюся жизнь, вместо освоения дарованной мне бескрайней Вселенной Любви, буду довольствоваться глухими закоулками памяти, изрытыми глубокими оврагами отчаяния.
   Но, наверное, этим, в конце концов, всё и должно было закончиться…
   Околдованные друг другом и своим творчеством, мы с женой поначалу почти не замечали окружающей нас нищеты. Однако уже вскоре суровая действительность с её железными законами, которые мы имели наглость игнорировать, с упорством маньяка стала лезть в наш дом из всех щелей, стараясь разрушить хрупкую скорлупу семейного счастья. Поэтому-то и немудрено, что моя нежная, добрая, ласковая девочка не выдержала и растаяла в ночи…
   Неотвратимо надвигающиеся сумерки незаметно съели реку и далёкие берега. Отважные «аргонавты» в очередной раз злоупотребили и дружно завалились спать на дно лодки. Теперь только я продолжал бодрствовать, прокладывая путь по звездному фарватеру.



4. Первая Перелётная
(Спецоперация Департамента по ЧП)

Жизнь без надежды, как ночь без рассвета.
Поговорка.

   За бортом тихо плескалась вода. Невидимая в темноте лодка, повинуясь течению, медленно скользила среди мерцающих созвездий. Небо очистилось от туч, и пронёсшаяся недавно буря теперь казалась хотя и грозным, но прекрасным сном. Глубоко задумавшись, я изредка шевелил вёслами, не давая суденышку закружиться в вальсе по зеркальной глади реки.
   Бестолковая спутница нашей планеты заблудилась где-то в прибрежных зарослях, и только ночной ветерок один мог распутать фантастическое переплетение лунного света и душистых трав. И так же, как ветер травинки-былинки, я перебирал в памяти эпизоды последних лет своей жизни.
   Погружаясь все глубже и глубже в воспоминания, я незаметно добрался и до переломного момента в своей судьбе. Эта история произошла как раз после моего «триумфального» возвращения из Москвы.
   В Вишёнках, как и следовало ожидать, меня никто, кроме Аттилы, не ждал, и я, чувствуя себя совершенно опустошённым, пребывал в полном одиночестве.
   Конечно, мне очень хотелось позвонить Олсе, да и с Маричкой надо было окончательно (в тысячу первый раз) выяснить отношения, но осознавая свою вину перед обеими, я никак не мог на это решиться.
   От охватившей меня безнадёги я, в конце концов, запил. Под воздействием алкоголя и по старой привычке я часами разговаривал вслух: беспощадно обвинял себя во всех смертных грехах и тут же находил им достойное оправдание. Этот «судебный процесс» изначально нельзя было выиграть, а разноголосица, царящая в голове, мешала сосредоточиться на живописи, которой я после московской «эпопеи» опять помаленьку занялся. Отчаявшись, я решил пройти «курс физиотерапии» и… начал ремонт квартиры. Теперь, при солнечном свете, я ожесточенно мазал холсты, а по ночам, пьяный вдрызг, обдирал со стен штукатурку.
   Приблизительно в это же время до меня стали доходить какие-то странные слухи об Олсе: то её видели где-то за городом на роскошном «Мерседесе» в обществе смазливого блондина, то - танцующей цыганочку с выходом на столе в какой-то полубогемной компании.
   Дофантазировав эти «сюжеты», я от ревности едва не свихнулся: курил одну сигарету за другой, почти перестал спать и порой напрочь вываливался из реальности. Не раз я случайно обнаруживал себя без цели бредущим босиком по городу. Во избежание несчастного случая пришлось перед выпивкой привязывать себя к батарее.
   Поняв, что так долго продолжаться не может, я изменил расписание занятий: стал штукатурить стены и пить днём, а по ночам, уничтожая неудачные творческие изыски, соскабливать краску с полотен…
   И в это время позвонила Маричка.
Скорбным голосом она объявила, что мы должны окончательно расстаться, так как она с Дашкой и мужем навсегда уезжает из Вишёнок, что всё ещё любит меня, но теперь это уже не имеет никакого значения.
   Итак, невидимая рука проведения перевела стрелку, разводя наши изломанные судьбы, и скорый поезд её жизни теперь уходил в неизвестность, оставив меня одного на опустевшем перроне. Мимо проносились вагоны с ярко освещенными окнами, и за каким-то из них была маленькая, доверчивая девочка, - моя родная дочь, так никогда и не назвавшая меня папой.
   Когда состав, стуча колесами, пронесся мимо и, мигая напоследок сигнальными огнями, скрылся вдали, я забрался с головой под одеяло и, как в далёком детстве, зарыдал в голос, со всхлипами и подвыванием. И наплевать мне было, как это выглядит со стороны… потому что больше никого не было.
   Утирая сопли, я ощутил в душе бесконечную пустоту, осознал, что приношу всем одни лишь страдания, и принял решение навсегда уйти в свои работы. Но сбежать просто так было нельзя, я обязательно должен был понести заслуженное наказание.
   Перебрав в голове самые жестокие способы истязания плоти, я посчитал их недостойными внимания. Мне хотелось придумать нечто такое, что станет сопоставимо с моими ужасающими проступками.
   После долгих размышлений я всё же вычислил свою «Голгофу», и, запершись в мастерской, приступил к делу. Это было нелегко, но собрав силу воли в кулак, я… БРОСИЛ ПИТЬ, а заодно уж, чтобы сильнее мучится, и КУРИТЬ!
   Вскоре началась ломка.
   Смутно припоминаю, что последующие дни я разрывался между желаниями затянуться сигаретой, принять алкоголь и… покончить с собой. Мои руки тряслись, уши опухли, а давно не стриженая борода торчала клочьями. Стараясь не подходить близко к зеркалу, я, как сомнамбула, бродил по квартире.
   Именно в этот период в моей голове стали возникать разные фантастические видения, порожденные извращенным воображением трезвеющего разума. Но из всех посетивших меня глюков лишь один почему-то показался достойным внимания. Это был образ ангела, рисующего Зарю. Краска капала с его кисточки и живописными подтёками растекалась по хитону и белым крылышкам, а на «тарелочке» нимба, как на широкополых шляпах художников эпохи Возрождения, горели свечи, озаряя небосвод.
   И я, чтобы хоть как-то отвлечься от нечеловеческих страданий, попытался воспроизвести всё это на холсте. Добиваясь совершенства задуманного, часами сидел за мольбертом. Раз за разом портил, бросал и начинал заново своего ангелочка.
   Незаконченные этюды, эскизы и наброски пернатых существ, заполонив мастерскую, разлетелись по всему дому. Всюду витал пух, раздавалось тихое квохтанье и шелест многочисленных крыльев. На кухню нельзя было попасть, не столкнувшись с двумя или тремя моими недоделанными творениями, готовящими на плите кофе, а в ванную комнату, облюбованную этими чистюлями, вообще приходилось выстаивать длинную очередь. Впрочем, всё равно сильно пахло курятником.
   Очумевший от такого соседства, Аттила радостно носился по квартире, норовя ухватить эти эфирные существа за оранжевые пятки. Избегая «нежелательных контактов», те спасались, отсиживаясь на антресолях либо укрывшись в шкафу.
   Ко всему прочему, каждый пернатый недомерок, конечно же, мнил себя гениальным художником и, размахивая малярной кистью, рисовал у меня на потолке Зарю.
   В общем, скучать не приходилось, тем более что вскоре на дверях моей мастерской появились многочисленные объявления, которые я не без интереса читал. На одних были призывы к крылатым собратьям создать «Товарищество Ангелов Зари» (сокращённо ТАЗ), провести учредительное собрание и организовать общую выставку. Другие требовали не допускать в новую организацию дилетантов и упразднить выставкомы. Третьи предлагали предоставить всем желающим мастерские, а также сдавать деньги для выезда на пленэр с последующей выпивкой и закуской.
   А ещё я заметил, что мои ангелы начали кучковаться по цвету оперенья. Так, отделилась группа с крапчатыми крыльями. Они провозгласили лозунг «Наши Зори - зорей всех зорь в подзорном Мире!» и, построившись «клином», стали летать вокруг люстры, выкрикивая его. Другие, с серебряной каемочкой по краю оперенья, сплотились против засилья «пестреньких», якобы зажавших премиальные конфеты, но, получив должный отпор, в поисках лучшей доли были вынуждены эмигрировать в соседнюю комнату. Самые же отчаянные из них, закрывшись в чулане, пригрозили съесть всё варенье, если не будут соблюдены их права.
   Эта крылатая вакханалия продолжалась до тех пор, пока не грянула Первая Перелетная выставка, объединившая всех горлопанов.
   Своеобразным эпиграфом для неё могла бы послужить работа древнейшего ангела, на которой красовалась Заря Первого Дня Творения. На экспозиции также были представлены и другие произведения, выполненные в разных стилях, манерах и техниках. Среди многочисленных закатов и восходов здесь можно было увидеть как образцы модернизма (например, золотая Заря Рождества Христова) и сюрреализма (кроваво-красный рассвет, датированный первым сентября тридцать девятого года), так и сурового абстракционизма (множество розовых квадратиков на зелёном фоне - именно так выглядела зорька дня моего зачатия, которую специально по такому случаю вытащили из каких-то Архивов).
   К тому же, здесь было полно авангарда. В наличии имелись Зори, сделанные из папье-маше и пивных банок, выкрашенные в черный цвет и переливающиеся всеми цветами радуги, вертящиеся на шарнирах, закрученные спиралью и свёрнутые в трубочку.
   Судя по представленным работам, творческой фантазии ангелов не было предела.
   На торжественном открытии выставки присутствовали маститые критики, известные искусствоведы, представители СМИ, а также нужные и «ненужные» гости. Среди последних были и какие-то два типа. Один рыжий, щербатый, усеянный конопушками, точно подсолнух семечками, другой длинный и лысый, с большими, словно приклеенными, ушами. Придирчиво осмотрев экспозицию, они пробулькали что-то по поводу приоритета классицизма и, не оставшись на фуршет, гордо удалились.
   Впрочем, это нисколько не испортило общего приподнятого настроения. Ангелы             то и дело произносили речи, зачитывали поздравительные телеграммы и вручали друг другу дипломы. А под конец вспомнили и обо мне, как имеющему некоторое отношение к происходящему событию, и под общие аплодисменты удостоили звания Почетного члена ТАЗа.
   После торжественной части был устроен небольшой «самодельный» концерт: крылатые творцы вдохновенно читали стихи (как-то: «Горит восток зарею новой…», «Встаёт заря во мгле холодной…», «Уж зачем ты, заря алая, просыпалась?..»), задушевно пели романсы и оперные арии (такие как: «Ты взойдёшь, моя заря…», «На заре ты её не буди…»), а также, разделившись на команды, увлечённо играли в «Зарницу».
   Затем начался фуршет. Пернатые мастера кисти поднимали бокалы и провозглашали здравицы, а, хлебнув на брудершафт, фамильярно похлопывали друг друга крыльями. Правда, разлетевшись после этого, они порой вопрошали, ни к кому конкретно не обращаясь: «И что здесь надо этому любителю?», но это было в порядке вещей, и никто не обижался.
   Среди прочих, выставку почтила своим присутствием и популярная в среде       рисующей братии владелица художественной галереи «Арт-Аборта». Её с почтением обступило несколько крылатых особей.
   - Всё это не то, господа, - говорила она, потягивая шампанское. - Сейчас иные тенденции в развитии мирового изобразительного искусства. «Зори» нынче непопулярны.
   Пернатые, всполошившись, зашелестели крыльями: «А что?.. А как?..».             Галеристка снисходительно улыбнулась - она считала себя лучом света в нашем «забытом культурой» городишке.
   - Без паники, я сейчас научу вас, что делать… Возьмите старый, разбитый фотоаппарат, зарядите в него плёнку с истекшим сроком годности, сфотографируйте мусорную кучу, отпечатайте это на бумаге столетней давности и выставьте у меня в галерее. Ничего страшного в том, что снимки окажутся испорченными. Пускай вас это не тревожит! Я устрою пресс-конференцию и лично объясню, что там изображено, что именно вы хотели этим сказать и почему это - новейшее слово в искусстве.
   - Но какое это имеет отношение к традиционной живописи? - наивно поинтересовался один из слушателей, нервно размахивая кисточкой.
   - Картина маслом - это вчерашний день, - снисходительно улыбнулась «абортесса». Нынче главное - концепция и, конечно, умение подороже продать товар… ну, в смысле, произведение.
   Пока эти ангелы благоговейно внимала своей «жрице», иные, уже «продвинутые», проводили всевозможные акции и перформансы.
   Так, несколько крылатых озорников оплели мастерскую разноцветными нитями. Барахтавшиеся в этой «паутине» гости должны были олицетворять, по мнению пернатых «путаников», свое «единение с Космосом».
   Какой-то ангел-экстремист (ещё одно направление в современном искусстве) запустил в мою квартиру небольшое стадо козлов с нацепленными на морды очками. Животные, блея, «с умным видом» разбрелись по дому. По заявлению автора этой дурки, рогатая «нечисть» должна была олицетворять тех критиков, которые были не в состоянии оценить его гениальные творения.
   Другой голопятый создатель, набросав кучу соломы посреди кухни(,) теперь преспокойно почивал на ней, демонстрируя, тем самым, свое полное пренебрежение к ожидающей его славе (о чём, впрочем, не преминул заранее поведать в пространном интервью).
   Ещё один ангел, стоя совершенно голым на стуле, мазохистски выдирал перышки из собственной «гузки». Все присутствующие были заинтригованы этим странным действом, но поскольку внятных разъяснений не последовало, никто так и не смог постичь его тайного смысла.
   На открытии не обошлось и без скандалов. К полному восторгу журналистской братии, здесь было зафиксировано несколько случаев похищения произведений неземного искусства (как потом выяснилось, самими же авторами, для привлечения внимания публики к собственным персонам), а также один «подкид» новорожденной Зари к дверям моей мастерской. Пока выясняли, кто виноват, и решали, что теперь делать, один из ангелов, используя стерильные гвозди и анестезию, приколотил себя к собственной Заре (естественно, это было записано местным ТВ и тут же выдано в эфир).
   Ангелы сразу же разделились на два непримиримых лагеря - тех, кто считал это профанацией, и других, которые полагали «интересным решением темы». Когда спор уже был готов перерасти в потасовку, кто-то случайно заметил, что распятый потерял сознание и истекает голубой кровью (или что там у ангелов?). Несчастного общими усилиями сняли с гвоздей и уложили на мою постель, а появившийся вскоре «пилюлькин» перевязал ему раны и на всякий случай поставил клизму.
   Убедившись, что за пернатого «героя» можно больше не волноваться, крылатое сообщество всем скопом переместилось в палисадник, где один из не в меру разошедшихся создателей тут же попытался сжечь своё собственное произведение в знак протеста против только что открытой выставки, в которой он сам же и принимал участие. Но упрямая зорька никак не желала разгораться. Тогда все присутствующие на «аутодафе» ангелы, помогая собрату по искусству, активно забили крыльями. Благодаря их совместным усилиям заря занялась, и в тёмно-фиолетовое небо полетели снопы золотых искр. Но несмотря на то, что с наступлением вечера это зрелище выглядело очень эффектно, оно почему-то не понравилось моим милым соседям, которые не преминули сообщить о происходящем в пожарную часть, а заодно уж и в полицию.
   Завывая сиренами, прикатили сразу обе муниципальные службы. Для начала нас всех повязали и обдали из брандспойтов шипящей пеной, потом допросили и, как водится, составили протоколы и, только когда во всём разобрались, наконец-то затушили пылающую на небосводе зарю и удосужились снять наручники.
   Чтобы не возвращаться порожняком (плохая примета), доблестные полицейские арестовали вопящего поджигателя и вместе с сознавшимися «самопохитителями» забрали с собой в участок. «Скорая помощь» увезла стонущего «профанатора» и ангела, выщипавшего у себя на заднице все перья (оказалось, что бедолага просто слетел с катушек от переизбытка впечатлений). Следом со свистом и покриками отбыли лихие пожарные, вознаграждённые за проявленный героизм ящиком водки «от нашего стола». За ними, унося «кровавую добычу», ретировались довольные журналисты и разошлись последние гости.
   В доме остались только мокрые, изрядно ощипанные общей творческой судьбой пернатые особи. С их крыльев интенсивно капала вода. Собираясь в ручейки и речки, она постепенно обрела мощь бурного потока, который, смывая всё на своем пути (включая и самих виновников торжества), захлестнул мою квартиру. Я удержался на месте лишь благодаря тому, что уцепился за пудовую гирю, подаренную мне когда-то Ноем.
   Когда вода схлынула, унося в городскую канализацию вопящих ангелов с их произведениями, блеющих козлов и мусор, я остался один. Успокоив скулящего Аттилу, благополучно пересидевшего весь «потоп» на моих плечах, я взял тряпку и принялся вытирать лужи.
   Неожиданно за одной из портьер оказалась чудом сохранившаяся картина с Первой (и, вероятно, последней) Перелетной выставки. За мутным стеклом ничего нельзя было разглядеть, кроме неяркого сияния. Недолго думая, я отодвинул шпингалет и открыл тяжёлую раму. В мастерскую ворвался свежий утренний ветер и щебет проснувшихся птиц. Невидимое ещё солнце красило в нежно-розовый цвет край темно-синего небосвода. Это занималась заря - «Заря грядущего дня», как значилось в «визитке» под этим шедевром суперреализма.


5. Вполне удавшийся сюрприз

Дом - тогда дом, когда есть хозяйка в нём.
Поговорка.

   Моя лодка плыла и плыла по бесконечной реке Памяти, следуя её причудливым изгибам. Устремив взор в глубину времени, я вспоминал кажущиеся теперь такими далёкими события, которые перевернули всю мою жизнь…
   Марика всё же нашла в себе силы разорвать наши многолетние зашедшие в тупик отношения и этим волевым решением, вероятно, спасла нас обоих. Меня - так уж точно, поскольку сумасшедший дом или место на городском кладбище, казалось, были мне уже предопределены. Но этого, слава Богу, не случилось.
   Пройдя очищение «Зарёй грядущего дня», я решил пока повременить с окончательным уходом в работы и попытаться, если только это ещё возможно, вернуть доверие Олсе. Словом, устав блуждать в параллельных мирах, был готов пасть к её ногам, вымаливая прощение. Несмотря на принятое решение, лишь только через месяц я собрался с духом и без предупреждения отправился к ней домой. Большой букет темно-красных роз и замороженная курица должны был стать ключом к нашему примирению.
   Я совсем не был уверен в благополучном исходе своего визита. По дороге старался об этом не думать, но в голову без разрешения лезли всякие дурацкие мысли. Так, я очень живо представил, как Олсе, обворожительно красивая, встречает меня на пороге и, глядя насмешливо-презрительно, сообщает, что я опоздал, и теперь в её жизни «другой мужчина».
   И, конечно же, это самый лучший человек на свете: добрый, сильный, нежный             и верный. Он воевал и награжден, увлекается спортом, виртуозно играет на маракасах и вот-вот получит Нобелевскую премию по физике… И вообще, душа любой компании… И, кстати, у него своя фирма… Они с Олсе безумно друг друга любят, скоро поженятся и уедут в романтическое путешествие в Венецию…
   Ну и ладно, ну и скатертью дорога! - пожелал я «доброго» пути счастливой парочке, но всё же посчитал необходимым испытать судьбу до конца. Добравшись до места, постучал в знакомую дверь. Никто не вышел. Постучал еще и прислушался. Показалось, что внутри слышны чьи-то неразборчивые голоса, но дверь так и не открылась.
   Вот те раз! Неужели сбылись самые страшные подозрения, и моя ненаглядная сейчас там внутри в объятиях этого… Нобелевского лауреата? - в отчаянии подумал я. Воображение тут же услужливо дорисовало некую малоприятную мне картину. В приступе ревности я обошёл дом, поочерёдно заглядывая во все окна, но за плотными занавесками ничего видно не было.
   А что если этот «фирмач» на самом деле обыкновенный жулик? - вдруг, будто шилом, пронзила меня мысль. Ну конечно! Как же я сразу не догадался? Позарился на приватизированную жилплощадь и заморочил всей семейке головы - обольстил Олсе, завалил конфетами Тото, наобещал с три короба бабушке... Потом свёз девочек в ближайшее село и там продал в рабство, а квартиру себе присвоил.
   Кстати, а как зовут этого мерзавца? Петя? Федя?.. Может, Виорел? Ну нет! У него имя должно быть позаковыристей. Что-нибудь вроде Леопольда, Ричарда или, скажем... Ромуальда. Такие имена действуют на женщин, как валерьянка на кошек. Вдруг я заметил, что одна из форточек распахнута. В наше «просвещённое» время форточки без присмотра открытыми не оставляют. Значит, внутри, вне всякого сомнения, кто-то есть. И этот кто-то не хочет меня впускать. Почему? Боится? Возможно, всё гораздо серьезнее, чем я думаю, и нафантазированный мной красавчик Рамуальд на самом деле сексуальный маньяк? Подлым обманом проникнув в дом, он оглушил бабушку, засунул в чулан Тото и теперь только и дожидается, когда я уйду, чтобы начать домогаться моей милой?
И что же теперь делать? Звать на помощь соседей, бежать в полицию? А вдруг и маньяк - лишь плод моего воображения? В таком случае я только навлеку на себя насмешки. Нет, так не пойдёт. А что, если?.. Это идея! Заберусь через форточку в квартиру и на месте всё выясню. И не дай Бог, этот злодей окажется там. Уж я-то ему рога пообломаю! Спасу доверчивых дам и тем заслужу отпущение грехов у Олсе. Я прикинул размер форточки - а костюмчик придётся снять, иначе не пролезу.
   Спрятавшись за большим кустом сирени, что рос возле самого окна, я разделся и на всякий случай оглядел большой, залитый солнцем двор. Он был совершенно пуст. Лишь в дальнем его конце на детской площадке забивали козла два субъекта (один огненно-рыжий, другой лысый, как колено), но они так азартно щёлкали костяшками и орали: «Уйте аша!», «Май на-ць!»* и «Рыба!», что навряд ли что-либо видели вокруг.
   Прихватив букет, я вскарабкался на подоконник и стал осторожно протискиваться в форточку. Очутившись наполовину в квартире, а точнее, на кухне, с тоской оглядел это столь памятное мне место, где мы с Олсе неоднократно засиживались за полночь, говорили и не могли наговориться. Наверно, от избытка чувств на глаза навернулись слезы, я попытался смахнуть их и, потеряв равновесие, полетел вниз. Сделав неуклюжий пируэт через голову, оказался на полу посреди осколков битой посуды. Прислушиваясь, застыл на месте. Где-то здесь, быть может, бродил маньяк, и мне следовало быть осторожным.
   Вдруг за стеной раздались чьи-то шаги. Вот он! - решил я и, стиснув в руке поломанные при падении цветы, приготовился к отпору. Ну, держись, спортсмен… за свои маракасы!
   Дверь, ведущая в соседнюю комнату, стала медленно отворятся, и в образовавшемся проёме показалось сразу три «маньяка», причём один прятался за другого.
   - Слышим, кто-то на кухне безобразничает. Ну, думаем, не иначе как грабители по кастрюлям шарят, - сообщила мне бабушка.
   - А это ты, оказывается… с букетом и без штанов. Какой сюрприз! - насмешливо добавила Олсе.
   Отпираться не имело смысла. Это действительно был я. Пришлось сдаться на милость превосходящим силам хозяев. Чуть позже, когда Олсе врачевала мою израненную шипами роз душу, я сделал ей сразу два предложения: одно - руки, другое - сердца, и она, помолчав, обещала подумать над обоими.
   К вышеизложенному могу добавить лишь следующее: оба моих предложения уже через несколько дней были благосклонно приняты, стук в дверь никто не слышал - все смотрели «Семнадцать мгновений весны», а принесённая мной в качестве контрибуции «синяя птица» при ближайшем рассмотрении оказалась… древним мороженым петухом.


6. «Иже еси на небеси»...

   Как раз в этот самый момент, когда я представил в лицах ту дивную сцену на кухне, весло подло выскользнуло из моих рук и, шлепнувшись в тёмную воду, исчезло из виду. Поняв, что с этим уже ничего не поделаешь, я постарался поудобнее устроиться рядом со спящими собутыльниками, обратил взор в бескрайний простор Космоса и погрузился в воспоминания…
            *
   Субботний вечер был в самом разгаре. Старая многоэтажка гудела, словно огромный камертон. В подъезде сливались в экстазе запахи жареных котлет, французских духов и мокрой кошки. Половина лампочек, как всегда, не горела, и мне пришлось на ощупь карабкаться вверх по стёртым ступеням. Я шел к маме.
   Во мраке подъезда предо мной то и дело возникал её образ, но почему-то он являлся лишь застывшим изображением с пожелтевших фотографий из семейного архива. Сейчас это было видение совсем юной девушки, тоненькой и нежной, в сшитом ею самой к новогоднему школьному балу платье из марли.
   Бледная картинка растаяла, и перед мысленным взором проявился другой снимок, на котором улыбались мои родители - только что вернувшийся с флота отец в парадной матросской форме и мама в его бескозырке, лихо сдвинутой набекрень. Молодые, красивые, безумно счастливые. И со мной ещё не знакомые...
   Неожиданно я уловил ментоловый запах сигаретного дыма. Преграждая дорогу, впереди на лестнице мерцала красная точка. Она то застывала, разгораясь и выхватывая из пустоты бледное пятно с тёмными провалами глазниц, то куда-то плыла по непредсказуемой траектории. Её движение завораживало и пугало. Я остановился в нерешительности и спросил:
   - Можно пройти?
   - Пока проходи, - многозначительно ответил прокуренный голос неопределённого пола.
   Прижимаясь к перилам, я проскочил мимо блуждающего огонька. Хриплый смешок ударил в спину, но я не обернулся - я торопился к маме.
   Память услужливо перевернула очередную страницу прошлого, и оттуда выпала ещё одна «фотка»: на фоне новых «Жигулей» вполне благополучная семья, но мама теперь не только моя, а место отца занимает другой мужчина...
   Несколько раз оступившись на вовсе не крутой прежде лестнице, я наконец добрался до верхнего этажа и остановился перед нужной квартирой.
   «Сейчас позвоню, - неожиданно подумалось мне, - и тогда, где-то там, в глубине раздастся памятная с детства трель, послышатся быстрые шаги, и родной голос спросит: «Кто там?» А я, как всегда, нетерпеливо крикну: «Это я, мам!»
   Но звонить не пришлось. Дверь оказалась открытой и, зябко пожав плечами, я её распахнул. За ней в конце коридора, вместо привычного зеркала, собрав пространство складками, зияла чёрная дыра.
   Мама, мама…
   Задержав дыхание и съежившись, словно ныряя в холодную воду, я переступил порог и прошёл в комнату. Там, у окна, стояла молодая женщина с припухшими красными веками и дрожащими губами. С первого взгляда было заметно её сходство с мамой - мамой моего детства. Обернувшись, сестра начала, как обычно, что-то мне выговаривать. Но я ничего не слышал, лишь глядел на её холёные руки, терзающие носовой платок, и бессмысленно кивал. Слух вернулся со стуком входной двери. В полумраке прихожей в строгом тёмном костюме с «дипломатом» в руке топтался незнакомый тип.
   - Здравствуйте! - поблескивая профессорскими очками, поздоровался он. - Примите мои соболезнования.
   Мама, мама!
   Я провёл его в спальню, где на постели лежало тело. Под простыней оно казалось маленьким и хрупким, словно у девочки-подростка, и мне представилось непостижимым, что я когда-то барахтался в его лоне. Так до конца ещё не осознав своего сиротства, я отстранённо подумал, что женщины, даря жизнь, уже совершают акт, равный деянию Господа, а нам, мужчинам, всю эту жизнь приходится доказывать свою состоятельность.
   - Вам лучше выйти, - заботливо посоветовал очкарик, раскладывая на столе свои никелированные пыточные инструменты. У меня потемнело в глазах и я, пятясь, вывалился из комнаты...
   Сидя рядом с мамой, я гладил её руку, холодную и сухую, и смотрел на подвязанное бинтом дорогое лицо. Теперь, когда боль навсегда отступила, и горькие морщины разгладились, оно казалось умиротворённым.
   От смерти нет спасения, и она всё чаще выхватывала кого-нибудь из-за нашего праздничного стола. И это уже было не трагической случайностью, как казалась в наивной юности, а являлось подлой закономерностью.
   Все мы - как разноцветные шары на зелёном поле жизни, и только от бесстрастного маркёра - чудака с тухлым взглядом - зависит, возьмёт ли он следующим «свояка» или «чужого» положит в лузу.
   «Итак, партия, уважаемый! Ваша очередь кукарекать под столом. Господа, кто следующий!? Даю сто очков форы!»
   События последних суток смешались, выстраивая сумасшедший сюжет. Вчера ещё, когда сквозь тюль занавесок с улицы пробивался тусклый свет фонарей и окна плакали дождем, мы с Олсе, взявшись за руки, молча стояли в этой комнате у изголовья материнской постели. Белоснежное платье новобрачной искрилось бисером брызг, придушенные в моих объятиях махровые хризантемы источали горьковатый аромат. Мы только что заключили брачный союз. Ливень и несколько близких друзей были тому предвзятыми свидетелями.
   Мама этого не знала, она была в забытьи. По её челу проплывали тени нездешних облаков. Я пристально вглядывался в такого далёкого в этот момент любимого человека, и спазмы сжимали горло.
   На тумбочке возле кровати лежали в беспорядке лекарства, и я неожиданно вспомнил, как сам болел в детстве. Мама губами трогала мой лоб, вздыхала и укладывала под одеяло. Приходила старенькая участковая, лезла в рот ложечкой, щекотала спину холодным кругляшом фонендоскопа и ставила дежурный диагноз - ангина. В доме немедленно появлялись пилюли, янтарный рыбий жир и приторно-мерзопакостная микстура. В ход шли растирания, чай с малиной и ненавистное горячее молоко с медом (о, эта ужасная пенка, которая тянется к губам белыми скользкими щупальцами). Поставив компресс, мама заботливо поправляла одеяло, садилась рядом и читала вслух «Волшебника Изумрудного Города». Именно ради таких минут я готов был болеть постоянно…
   Когда невестино платье и цветы растворились в вечернем полумраке, мама слабо застонала и открыла глаза. Долго всматривалась в призрачную фигуру Олсе, потом перевела взгляд на меня. На её лице отразилось понимание. Рука стала блуждать по одеялу, выписывая замысловатый узор, и она произнесла еле слышно, но достаточно внятно: «Хорошо, хорошо - вместе»…
   Это произошло совсем недавно, а казалось, тысячу лет назад.
   Я опустил глаза и увидел на полу, рядом с ложем покойной, вырванный из ученической тетради листок. Машинально его подобрал. На нём округлым маминым почерком были старательно выведены слова молитвы:
   «Отче наш, Иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим: и не введи нас во искушение, но избави от лукавого. Яко Твое есть Царство и Сила и Слава, Отца и Сына и Святого духа ныне и присно и вовеки веков. Аминь».

7. Из жизни птеродактилей
(Зарисовки с натуры)

«...мы же с тобой - спина к спине, ныне и присно...»
О. Р.

   Довожу до сведений возможных читателей повествования, что следующую главу             я, автор, сшил на белую нитку из своих собственных, слегка обработанных дневниковых записей. Это было вызвано несколькими причинами. Во-первых, тем, что с окончанием рукописи меня торопил пока ещё не найденный издатель, а во-вторых, я сам так запутался в переплетении событий, что только документальный источник мог помочь привести этот рассказ к бесповоротному концу… или, если хотите - началу.
   Итак…
*
Прогноз погоды:
Вишёнки. Температура воздуха в тени +35С. Ожидаются проливные дожди.
*
   Вчера мы с Олсе, махнув на все бытовые проблемы и творческие заскоки, прихватили Тотошку да и выбрались на Комсомольское озеро подышать чистым воздухом. Устроились на поломанной скамье у самой кромки воды. Тото, восторженная словно щенок, «охотилась» за лягушатами, которые при её приближении прыскали в разные стороны, а мы с             женой не выпуская её из вида, украдкой целовались.
   Как будто специально для нас Природой было устроено великолепное зрелище. Впереди, над холмами, шёл сплошной ливень, там сталкивались мохнатые тучи и беззвучно сверкали молнии. Справа полыхало предвечернее солнце, крася дома и деревья в розовый цвет. А слева распустилась стоцветная радуга. Звуковым сопровождением этому представлению служил тихий шелест старых ив да деловитое гудение большого полосатого шмеля в траве.
Вдохновленная нерукотворной красотой пейзажа Олсе прочитала:

«Созрели бабочки для краткого полета,
Горячий ветер улицы метёт,
            Пока за холм не закатилось лето,
И нас на жар, на свет его несёт.

С ладони осыпаются недели,
Как фантики, прозрачны и легки,
Но краски не на миг не потускнели,
А небеса как никогда близки».

- Новое? Здорово! - искренне восхитился я этим маленьким шедевром и самонадеянно заявил: - И всё это благодаря мне, твоему верному «музу».
- Как ты «хорошо» знаешь моё творчество! - обиделась жена. - Да после свадьбы у меня не появилось ни одного путного стихотворения. Я стала жертвой твоего искусства. Измотана бесконечными делами по хозяйству, с ног валюсь от усталости. А ты ничем мне не помогаешь да ещё и… пристаешь со всякими гнусностями. Я потом на работе засыпаю.
- Но мне казалось, что ты не против моих э-э-э… гнусностей, - сконфузился я, - и, к тому же, я тоже кое-что делаю.
- Это что, например?
- Ну, во-первых, люблю тебя.
- Так-так… Любишь, значит? Хорошо! А во-вторых?
- И, во-вторых, люблю!
- Если не секрет, что, в-третьих?
- Вот это не скажу. Пускай останется моей страшной тайной.
- Отлично! Но если и дальше всё будет так, я долго не протяну.
- А как же насчёт «коня на скаку и горящей избы»?
- Ну, тогда тебе надо было брать в жёны какого-нибудь ковбоя или пожарного.
- А можно и сразу обоих, - размечтался я и получил локтём в бок.
   Уже была готова начаться перепалка, но я, как старший, а, следовательно, более мудрый пошёл на попятную, пообещав любимой достать звезду с неба… а также прибирать в мастерской и ходить на рынок.
         Когда примирение состоялось и страсти улеглись, я спросил:
         - А как ты пишешь стихи?
         - Важно найти первую строчку.
         - А потом?
         - Потом всё остальное, но первая строчка - самое главное.
         - Хорошо бы тебя напечатать!
         - Только с твоими иллюстрациями.
         - Эх, на какие шиши?
         - Поищем спонсора.
         - Точно! Найдём, скрутим и отберём деньги.
         - А на презентации совместим мой творческий вечер с выставкой твоих работ.
         - Для музыкального сопровождения пригласим знакомых бардов.
         - Распечатки стихов и рисунков будем бросать в зал со сцены, как листовки.
   Мы ещё некоторое время потрепались на эту тему, а потом Олсе потребовала мороженое.
   С видом Билла Гейтса я зазвенел в кармане мелочью:
      - Думаю на эскимо вам с Тотошкой хватит.
      - Хочу её окрестить, - поделилась со мной Олсе. - Крёстным будешь?
      - Конечно! - и я в который раз поцеловал жену.
*
      Нам вновь задерживают зарплату, и для пополнения семейного бюджета мы с Олсе решили сдать бутылки, которые накопились за несколько последних лет моей вольной казачьей жизни. Нынче цены на стеклотару низкие, и чтобы «намыть золотишка» хотя бы на скромную трапезу, нужно изрядно потрудиться…
   Сидя на крышке унитаза, я выуживал позвякивающих «утопленниц» из ванны и ожесточенно соскабливал с них этикетки, а моя возлюбленная, напевая что-то под нос, тщательно споласкивала прозрачную «валюту» под краном.
      В комнату, где тесными рядами стояли уже чистые бутыли, через распахнутое окно врывалось солнце. Его лучи многократно отражались в каплях влаги, и наш мир разлетался на тысячи сверкающих осколков.
   Отмывая «капиталы», я размышлял о своей работе. Так же, как Олсе нуждалась в первой строчке, чтобы почувствовать всё стихотворение, мне нужен был некий визуальный образ, способный увести меня из реальности. А он мог возникнуть из чего угодно: выступить призрачной тенью из вечерних сумерек, промелькнуть смутным отражением в туманном зеркале, предстать пятном краски на рукаве любимой женщины,… или появиться в солнечных бликах на мокром стекле.
   Порой, не решаясь сразу довериться кисти, я оставлял такие «озарения» до лучших времён, лишь изредка вытаскивая из сундука памяти и с трепетом перебирая, словно скупой рыцарь свои сокровища…
   Ну, вот и ещё одна бутылочка засверкала нетронутой чистотой горного ледника.             А славный обед будет у нас сегодня!
*
   Сегодня к нам в гости зашёл известный на местном Парнасе сильно пьющий писатель А. Лицом он был мучнист, одутловат, ногу приволакивал. Мы потчевали гостя пустыми макаронами и с почтением слушали.
   С утра А. был ещё трезв и, вероятно, поэтому весьма агрессивно настроен. Увидав в книжном шкафу альбом, посвященный творчеству кинорежиссера Б., начал «казнить»:
   «Не понимаю его заумности! Да кто сказал, что он гений? Разве что на хороших актёрах выезжал… Его Рублёв бегает туда-сюда, никак работать не начнёт, всё сомневается… Таков ли автор «Троицы»?.. Тот всё знал и умел, спокойный был, уверенный…»
   Мы с Олсе в полемику с А. благоразумно не вступали. Трезвый человек, понимать надо.
   Гость же, наматывая макароны на вилку, неожиданно перескочил на другую тему:
   «Вот евреи… Они единокровника назначат в гении и тащат. А у нас, русских, главное, своего загубить.
   Потом, поощрённый нашим вниманием, А. сообщил своё отношение и к миру «чистогана и наживы»:
   «Бизнесмены эти... Да хрен с ними… Лишь бы меня не трогали»…
   И поделился ближайшими творческими планами:
   «Пенсию вот получу, куплю пять килограмм крупы - на месяц хватит - и буду книгу заканчивать»…
*
   Прадед Олсе по материнской линии, при Екатерине перебравшийся из Голландии в Россию барон, принял православие, и, служа на флоте, участвовал во взятии Измаила. Кроме памяти о нём, в семье жены передавалась по наследству шпага - потемневший от времени стальной клинок с наборной рукоятью из полудрагоценных камней.
   Когда стратегический запас бутылок иссяк, мы с Олсе приняли решение заложить эту реликвию в ломбард.
*
   Тото крестили в русской Свято-Георгиевской церкви. Ритуал совершил отец Виталий. Оказывается, я совсем ничего не знаю об исполнении православных обрядов. Чтобы запомнить этот день вместе со священником сфотографировались на ступенях храма. Признаться я был шокирован когда, батюшка с невинным видом поставил моей крестнице «рожки». Выяснилось - «на счастье»!
   Сейчас Тотошка живёт с бабушкой. Не захотели менять школу. Олсе заходит к ним после работы, иногда ночует, на выходные забирает дочь к нам домой. Девочка чем-то неуловимым напоминает божью коровку, сосредоточенно ползущую по листочку одуванчика, чтобы с его края взлететь в голубое небо, по которому плывут белые барашки облаков.
*
   На днях ко мне в мастерскую пожаловал художник Г. Его правый глаз закрывала чёрная повязка, от чего он смахивал на завзятого флибустьера. Появился Г. у меня не случайно, а по рекомендации знакомого журналиста. Мэтр должен был оценить одну из моих работ.
   Я провёл Г. в комнату, где заранее задёрнул плотные шторы.
   - Ну и? - недовольно спросил «старый пират», оказавшись в полной темноте.
   Я нажал кнопку. Яркий луч света выхватил из мрака обрамлённое густой шапкой курчавых волос лицо. От неожиданности Г. вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
   - Так-так, - протянул он, придирчиво разглядывая скульптурный портрет классика русской литературы единственным зрячим глазом.
   Я застыл на месте в ожидании решения своей участи, а Г. стал ходить по комнате, не спуская пристального взгляда со скульптуры.
   - Интересно, - наконец сказал он.- Как это получается?
   Слегка конфузясь, я пояснил, что портрет сделан в контррельефе, а нижняя подсветка создаёт эффект «выпуклости» изображения и «поворота» в сторону зрителя.
   Выслушав меня, Г. ещё раз продефилировал по комнате и… пообещал рекомендовать мою работу Дому-музею поэта.
*
   Аллилуйя! Г.Б. не бросает нас в трудную минуту. Когда мы «проели» все наши реликвии я неожиданно получил предложение на исполнение гипсовой фигурки писающего мальчика.
   Фирма, сделавшая мне этот экстравагантный заказ, специализировалась на продаже             фонтанов для новых хозяев жизни. По договору я выполнил работу за одну ночь, и уже следующим утром весёленький карапуз со спущенными штанишками стоял в её офисе. Когда к «мальчику» подсоединили шланг и включили электронасос, из его «тютельки» ударила сильная струя воды, обдав брызгами всех присутствующих. Моя халтура была принята на ура и оплачена наличными.
На машине босса меня в полуобморочном состоянии от недосыпа и недоеда отправили домой, где, изнывая от нетерпения, ждала голодная Олсе.
   По дороге шофёр, дядя угрюмого вида, чтобы взбодрить меня включил радио и нашёл местную популярную станцию «Серебряный дождь».
   Поначалу передавали последние новости:
   «Небывалый по разрушительной силе ураган, который шутники из службы погоды уже успели окрестить «Иван Грозный», движется вдоль азиатского побережья Индийского океана. В пучину смыто 20 прибрежных городов и населенных пунктов, погибло около 150 судов, имеются многочисленные человеческие жертвы.
   Страховые компании несут огромные убытки.
   Несмотря на разрушенную инфраструктуру и возможность эпидемий, наблюдается небывалый приток туристов на место катастрофы. Люди жаждут острых ощущений…»
   Потом неожиданно одна радиоволна накрыла другую, и с полуфразы пошла передача о проблемах ликвидаторов-чернобыльцев.
   Женский голос: «…хотя представители Минатома не устают повторять, что при Чернобыльской аварии погибло всего 28 человек, генерал Б., который сам стал инвалидом второй группы в связи с лучевой болезнью, утверждает, что за первые 10 лет со дня аварии на ЧАЭС умерло 15 тысяч ликвидаторов и ещё 50 тысяч стали инвалидами. В связи с этим у меня вопрос к представителям «Союза Чернобыль»: «Каковы перспективы смертности среди ликвидаторов в ближайшее время?»
   Мужской голос: По нашим оценкам, к 20-ой годовщине катастрофы умрёт порядка 25 тысяч ликвидаторов. Инвалидов также станет больше. Например, только по Российской Федерации в целом это составит порядка 60 тысяч человек.
   «Волна схлынула», и дальше зазвучал жизнерадостный голос диктора:
   «О дальнейшем развитии событий в вечерних сводках новостей, а сейчас полчаса попсы, ва-у-у!»
- Терпеть ненавижу! - проворчал, не отрывая взгляд от дороги, водитель.
*
   «На всё нужно смотреть глазами или художника или святого, другого выхода нет».
            Митрополит Антоний Сурожский.
   Поскольку на святого я точно не тяну, буду смотреть на всё глазами художника.
*
   Пережив три поломки автобуса и две пересадки, мы с Олсе оказались в самую разбойную пору на развилке дорог посреди глухой украинской степи. И всё же, несмотря ни на что, настроение у нас было приподнятым. Мы направлялись к морю, которое не видели уже несколько лет. К тому же это было наше свадебное путешествие, которое началось только год спустя после брачной церемонии и последовавших почти вслед за ней похорон мамы. Только бескорыстная помощь наших друзей позволила осуществить эту заветную мечту.
   И вот теперь, вглядываясь в темноту, мы решали, топать ли с рюкзаками на спинах всю ночь до Очакова или оставаться на месте в надежде на случайную попутку. Остановившись на последнем, расположились на обочине. Несколько раз мимо, слепя фарами, проносились иномарки. На наши отчаянные призывы притормозил один лишь бульдозер, водитель которого оказался под мухой и ехал только до ближайшей деревни.
   Потеряв всяческую надежду добраться этой ночью до побережья, мы с жёнкой коротали время, слушая забористые трели сверчков, вдыхая горький запах разнотравья и горланя революционные песни. Вероятно, ветер с моря навеял Олсе воспоминания о прадеде - адмирале. Я же припомнил, что где-то в этих местах во время русско-турецкой войны, под командованием Суворова геройски сражался мой дальний родственник - войсковой старшина Андрей Линсу, и задумался о пересечении в пространстве и времени наших судеб.
   Неожиданно похолодало, звёзды исчезли, и по горизонту загуляли ветвистые молнии. Судя по всему вот-вот должна была начаться гроза. Я уж было собрался заняться поиском подходящего убежища, как вдруг возле нас, словно по волшебству, возникло, мигая зелёным огоньком удачи, такси. Едва мы побросали вещи в багажник и тронулись в путь, как «разверзлись хляби небесные». По стёклам ручьями бежала вода, свет фар терялся в двух шагах от бампера, а колёса скользили по размытой грунтовке. Несколько раз за дорогу мне приходилось вылезать из кабины под хлещущие струи дождя и по щиколотку в грязи толкать машину.
   Не без приключений мы добрались до побережья. В ожидании катера на Кинбурнскую косу устроились на влажной скамейке под каким-то дырявым навесом у пристани. Олсе положила мне голову на колени и тут же уснула. Укрытая всеми имеющимися у нас тёплыми вещами, она походила на героиню из советского блокбастера «Весёлые ребята», а мы оба - на потерпевших кораблекрушение.
*
   Уже два месяца я, не разгибаясь, делаю рисунки для нашей с Олсе книги. И хотя мои графические листы не являются прямыми иллюстрациями её стихов, мне кажется, что в них я уловил поэтическую волну и внутренний настрой автора.
   В работе как основу использую монотипию: со всего маха шлёпаю тряпкой, пропитанной тушью, по бумаге. Применяю ветошки разных фактур так, что следы от них остаются самые замысловатые. Потом в переплетении линий и пятен ищу сокрытый сюжет, которой с помощью туши «довожу до ума», выдавая, таким образом, почти каждый день готовую композицию.
   По личному опыту знаю, что лучше не останавливать этот «конвейер», потому что попасть в творческую струю - самая большая проблема.
   У меня уже вырисовываются несколько серий: «Ночной город», «Ню», «Двое» «Андеграунд», «Мария» и др.
*
   «Как можно творить в таких экстремальных условиях?» - думал я, зашивая    порванные туфли Олсе.
   Иголка не хотела лезть в толстую кожу, и я потянул её плоскогубцами. В результате она поломалась, а я проколол палец.
- Мне нужны колготки, - усугубила мои страдания женушка, обрабатывая кровоточащую ранку йодом.
- Как? Ты же недавно покупала! - возмутился я, обеспокоенный непредвиденными расходами.
   - Твой дорогой Аттила их сжевал! - заявила Олсе.
   - Это что, любовь? Не потерплю соперника! - грозно изрёк я и с подозрением спросил: - А что он ещё изничтожил?
- Дай припомню. Значит так: - и ненаглядная стала загибать пальчики, - яхту, бриллиантовое колье, норковое манто… А ещё куда-то запропали мои трусики.
- Ты на что намекаешь? - возмутился я, прижатый к стене. - Твои трусики я надел временно, пока мои в стирке. Как только высохнут, можешь забирать свои обратно.
   - Оставь их себе на память, а мне подавай новые колготы.
Этой же ночью Олсе приснился страшный сон: подлый Аттила, рыча и скаля жёлтые клыки, разрывал на тысячи кусочков её последнюю ночнушку. Мне едва удалось её успокоить. А на другой день я перезанял денег и торжественно подарил жене необходимую обнову.
Для любимой мне ничего не жалко.
*
Птенец с вытянутой руки жены перебрался на её плечо и оттуда посматривал на нас своими чёрными, словно бусинки, глазами. Потом нахохлился и стал требовательно орать, широко открывая клюв.
   - Таша! Ташенька кушать хочет!
   Олсе взяла в губы кусочек хлеба и предложила сороке. Та повертела головой, что-то благодарно процокала и быстрым движением выхватила «червячка» у своей приёмной матери.
   - Подросла девочка, - умилился я. - Вчера ещё из пинцета кормили, а завтра, глядишь, покинет «родительское гнездо», хвостиком только нам помашет.
   - Ну, может, не так скоро? – жалобно глянула на меня жена. - И летать она ещё совсем не умеет.
   - А пора бы!
   - Пора, - вздохнула, задумавшись, Олсе. - Ладно, буду сама её учить!
   - ?!
   - У меня, между прочим, удостоверение инструктора по лётному делу. Я уже двух птиц на крыло поставила!
   И, обращаясь к Ташке, она с энтузиазмом скомандовала:
   - Лети!
   Птенец в недоумении покосился на неё: мама явно шутит. Да разве ж Ташка умеет летать? И зачем это вообще нужно? Ведь совсем-совсем скоро у неё облетят перья, и она станет настоящим человеком! Это пока клюв по краям ещё жёлтый, Таша обитает в картонной коробке, а со временем будет жить рядом с родителями, сидеть за одним столом и ходить за ручку на прогулки на зависть этому голубоглазому пушистому типу, который не сводит с неё внимательных глаз.
   Возбуждённым стрекотом сорочонок сообщил об этом Олсе. Та погладила несмышлёныша по чёрной головке и сказала:
   - Глупенькая Ташка. Крылья - не для красоты. Ты рождена для полёта! Ну-ка, давай, попробуй.
   Жена повела плечом. Сохраняя равновесие, сорока забила крыльями.
   - Молодец, правильно! Ёщё разок.
   Таша обиженно защёлкала клювом.
   - Так ничего не получится, - заметил я. - Она не понимает, чего ты от неё хочешь.
   - Сейчас поймёт, - пообещала Олсе. Она подошла к окну и подсадила сорочонка на штору. Цепляясь коготками, Ташка проворно вскарабкалась под самый потолок и там устроилась на карнизе. Жена, стоя рядом со мной, интенсивно замахала руками. Вертя головой, птенец с явным интересом наблюдал за ней то одним, то другим глазом, но попыток повторить странные действия не предпринимал.
      - Так не летают! - авторитетно заявил я. - Ты стоишь на месте.
   Размахивая «крыльями», Олсе стала носиться по комнате, то и дело забираясь на диван и «спархивая» с него. Помогая, я тоже стал «летать», демонстрируя фигуры высшего пилотажа. Птенец от удивления раскрыл клюв: «А мама, кажется, - того!.. Да и папа, как будто, тоже!»
   Когда, запыхавшись, мы, наконец, остановились, жена с сожалением констатировала:
   - У ребёнка аэроносифобия.
   - У него просто нет стимула, - поразмыслив, заявил я, и, сбегав в палисадник, притащил несколько улиток.
   - Таша! - позвала Олсе ласково наше вечно голодное чадо. - Кушать, кушать! Лети к маме!
   Увидав любимое лакомство, сорочонок закричал от восторга и, не удержавшись, свалился с карниза. На полпути к полу, где, плотоядно улыбаясь, её сторожил сиамец Тиль, Ташка заполошно замахала крыльями, «зацепилась» за воздух и, к нашему неописуемому восторгу, пролетев несколько метров, оказалась у «мамочки» на голове…
*
   Сегодня Олсе устроила форменный смотр моим рисункам, предназначенным для нашей книжки. Она разложила уже законченные «офортные доски» прямо на полу, устлав ими, словно ковром, всю комнату, и несколько часов кряду «отлавливала» подходящие для своих стихов композиции.
   Таким образом, Олсе отобрала пятьдесят иллюстраций из почти сотни сделанных мною графических листов, и этот этап нашего общего проекта был с успехом завершён.
*
   Несколько дней назад, в галереи «Арм-Арт», основанной недавно при Доме офицеров, состоялось открытие художественной выставки «Бархатный сезон».    В создании галереи и в организации экспозиции я принял самое непосредственное участие…
   С зажженными свечами в руках, под конвоем собственных изломанных теней мы зашли в тёмный зал и неровной шеренгой выстроились вдоль стены, где висели наши картины. Мне на миг показалось, что вот-вот из окружающего нас мрака раздастся команда «пли!» и грянут выстрелы, но… полилась тихая музыка, вспыхнули яркие люстры, и ощущение «стенки» исчезло. Я с облегчением вздохнул. Наша цепочка распалась - художники «пошли в народ».
На презентации не было официоза. Мы, как умели, веселились: разыгрывали сценки из жизни богемы, читали стихи, устраивали конкурсы, состязания и лотереи.
   Ошалевшие от избытка небывалых впечатлений (такого «формата» зрелища Вишёнки лицезрели впервые) журналисты, сверкая фотовспышками, метались среди присутствующих, выясняя подробности творческой и личной жизни виновников торжества.
   Стоя рядом с Валентином Ивановичем, я с интересом наблюдал за нашими гостями, передвигающимися по залу, подобно частицам в броуновском движении, и рассеяно слушал сетования старика по поводу падения нравов в Древнем Риме в самом начале нашей эры. Сам В.И выставил несколько пейзажей, исполненных в дорогой его сердцу импрессионистической манере, и теперь то и дело поглядывал в их сторону. Когда же возле его полотен, наконец, остановилась пара каких-то «зевак», старый художник прервал свой экскурс в историю и проникновенно изрёк: «Эх, Сереженька, да если бы мои работы тронули душу только одного человека, то и тогда бы я посчитал, что не напрасно перевожу краски».
   Я согласно кивнул и стал высматривать среди гостей одну небезразличную мне поэтессу. Вскоре я заметил Олсе в компании нашего общего приятеля В. - композитора и барда, который написал музыку к нескольким её стихотворениям. Сейчас здесь должно было состояться их первое исполнение.
   В этот момент на нас с Валентином Ивановичем налетел, размахивая захваченным в буфете бутербродом, известный в городе искусствовед Ж. В его встопорщенной бородёнке застряли крошки хлеба, глаза за толстыми стеклами очков выражали непримиримую воинственность. Он тряс гривой седых волос и, сея вокруг перхоть, орал:
   - Господа, это всё гавно, полное вырождение и деградация! Куда катится современное искусство, я вас спрашиваю?
   - А разве оно куда-то катится? - поразился В.И. и на всякий случай спрятался за моей спиной.
   Но Ж. не успел ответить. Тесня его в сторону, к нам прорвалась матёрая             журналистка Е.
   - Это гениально! - кричала она, тыча в нас наманикюренным пальчиком. - Работы достойны всяческой похвалы. Я обязательно напишу об этом…
   Журналистка собиралась ещё что-то сказать, но в это время опомнился Ж. и, вцепившись ей в руку, куда-то поволок, отчаянно жестикулируя. Звенящие в ушах вопли «Шедевры, гениально!» смешались с медвежьим рыком «Гавно, деградация!»
   Как раз в это время послышались гитарные переборы, отвлёкшие моё внимание от этой непримиримой парочки. Начался маленький концерт. Виртуозно владея инструментом, В. сам аккомпанировал молодой певице - обладательницы удивительного по выразительности голоса. Я увидел, как Олсе, стоящая рядом с исполнителями, подалась вперёд, с волнением и восторгом вслушиваясь в незнакомую мелодию, творящую из её стихов песню.
   После вокала в зале веселье поутихло. Публика, вкусившая в полной мере зрелищ, стала перетекать в буфет, где намеривалась отведать «хлеба». Туда же вдохновлённый успехом композитор повёл мою жёнушку, вероятно, обсудить дальнейшие творческие планы. Во мне начал разгораться подленький огонь ревности и я, прихватив В.И., последовал за ними.
   - Получить заказ, в общем, не так уж и сложно, - по дороге делился со мной житейским опытом Валентин Иванович, - да и нарисовать картину, как говорится, «дело техники», но вот убедить заказчика, что это именно то, что ему нужно - настоящее искусство…
   Оказавшись возле стойки, я взял стакан воды и стал исподтишка наблюдать за жёнкой, под шоколадный ликёр оживлённо болтающей с музыкантом.
   Перехватив мой взгляд, она весело помахала рукой, но даже и не подумала прервать свой затянувшийся тет-а-тет.
   «И что этот… виртуоз к ней прицепился? - угрюмо подумал я. - Ну, положил её на ноты - и отвали… Он, что же, не знает, что у девочки законный муж есть?»
   Я уж собрался по-мужски выяснить отношения, но, поколебавшись, решил не портить так хорошо начавшийся вечер. Впрочем, оставлять поведение Олсе безнаказанным я тоже не хотел. Краем глаза следя за «предательницей», я подхватил взъерошенную после общения с искусствоведом журналистку Е. и повёл её танцевать. Моя поэтесса не осталась в долгу. Она легко запрыгнула на скамью и под музыку стала выделывать невообразимо пластичные па. Бард хлопал в ладоши и что-то восторженно кричал. Я принял вызов и, сняв пиджак, закрутил им над головой, распугивая танцующие парочки. В ответ у самого моего уха просвистела красная туфелька, метко запущенная моей милой жёнушкой. Поняв, что пришла пора радикальных действий, я стащил разошедшуюся Олсе со скамейки, перекинул через плечо и, не смотря на бурные протесты, понёс прочь из буфета.
   Идя по опустевшему вестибюлю с брыкающейся женой на плече, я чувствовал, как во мне просыпается что-то первобытное, я бы даже сказал, звериное. Хотелось бить себя в грудь, рычать, скалиться и размахивать каменным топором.
*
   Не было бы счастья, да несчастье помогло - Чернобыль. Поздравьте, я - инвалид второй группы! Теперь выйду на пенсию, буду заниматься только творчеством, сгоняю в Париж - Мекку художников… засыплю Олсе колготками и ночными рубашками. В общем, заживу как белый человек. А что? В конце концов, труса не праздновал. Положил своё здоровье, так сказать, на алтарь Отечества…
   «Не долго музыка играла»... Был в собесе. Всё разузнал. На такую пенсию можно разве что купить верёвку с самым дешёвым мылом и пакетик чипсов в качестве последнего желания.
*
   Мы с Олсе так и не нашли финансовой поддержки для издания «Дуэта» - нашей совместной книги, задуманной на берегу Комсомольского озера и существующей пока лишь в одном «самопальном» экземпляре.
   А всё дело было в том, что люди, которые любили, понимали поэзию и разбирались в изобразительном искусстве, сейчас, в большинстве своём, являлись неимущими, а те, что имели деньги, не видели для себя выгоды в таком их вложении. Так, например, первый «меценат», к которому мы обратились за помощью, кривя губы в высокомерной усмешке, назидательно заявил, что деньги нужно учиться зарабатывать самим, а не отнимать драгоценное время у деловых людей. Снисходительно делясь личным опытом, он припомнил, как во время достопамятной перестройки, приторговывал на чёрном рынке порнушкой, рискуя угодить за решётку, и не без гордости похвастался, что вот теперь под ним вся порноиндустрия Княжества… а он - уважаемый член общества.
   После таких «откровений» в Олсе взыграла дворянско-комсомольская кровь, и она наотрез отказалась ходить «побираться». Я с горечью пошутил по этому поводу, что если так пойдёт и дальше, то у неё когда-нибудь обязательно будет полное собрание неизданных произведений.
И вот тогда-то мы с женой решили пойти ва-банк: представить публике наше неопубликованное детище и тем привлечь к нам внимание спонсора. Для начала нам пришлось долго искать подходящее помещение. Владельцы залов не хотели связываться с носителями «великого и могучего». Да, к тому же, и бесплатно. В конце концов нам пошли на встречу в Отделе национальных меньшинств Княжества.
После этого мы несколько дней кряду обзванивали друзей и знакомых, лично разносили пригласительные билеты известным в творческих кругах людям и важным официальным лицам, развешивали объявления и оповещали СМИ.
Когда же, наконец, провернули эту поистине титаническую работу, без которой любая презентация и выеденного яйца не стоит, вдруг выяснилось, что в назначенное нами время проведения вечера в Вишёнках даёт представление так любимый нашим народом китайский цирк. Это могло расстроить все наши планы, но когда мы узнали стоимость билетов на восточное шоу, поуспокоились.
Для успешной реализации задуманного нам всё же была нужна некоторая сумма денег (ну там газированная вода, пластмассовые стаканчики, печенюшки). Получив отказ в финансовой поддержке от наших могучих творческих Союзов, мы, в который раз, заложили в ломбард шпагу прадеда-адмирала.
С приближением назначенного часа напряжение возрастало. Мы то истерично смеялись над какой-нибудь нелепицей, то бурно выясняли, кому первому пришла в голову «эта идиотская затея» и, под конец перессорившись, почти совсем перестали разговаривать друг с другом.
Из-за этого наша акция вообще теряла всякий смысл, так как первоначально замышлялась, как «представление совместного творческого труда двух любящих и духовно близких людей». А вот теперь впору было объявлять о нашем разводе. Но механизм «мероприятия» оказался уже запущен, и не в нашей власти было его остановить…
В самый день презентации я с самого утра развешивал работы в вестибюле Бюро, потом с приятелями переносил рояль с первого этажа на второй и в довершение ко всему занимался микрофоном, который почему-то «потерял голос».
Когда взмыленный, как лошадь, я вернулся домой переодеться, на пороге меня уже поджидала Олсе. Она только что притащила с базара две неподъёмные сумки продуктов для фуршета, и это испытание, видимо, подействовало на неё удручающе. С места в карьер жена наговорила мне кучу страстных слов по поводу моей нерадивости, потом заперлась в туалете и разрыдалась. Но на дальнейшее выяснение отношений у нас уже не было времени. Назначенный час приближался...
*
   Акция прошла на ура! Было много восторженных откликов. Появилась информация в прессе и на ТВ. Не было лишь одного - реальной помощи в издании книги.
*
   Ночью не спалось, и я решил почитать. Взял с полки «Воскресенье» Льва Толстого, открыл наугад и попал на описание казни. К чему бы это?
*
   Тото уболтала пойти с ней в Луна-парк на качели, которые делают мёртвую петлю… Нет, господа-товарищи, космонавтом мне не быть.
*
   - У меня к тебе есть разговор! - как-то остановил меня на улице З. - председатель городского общества «Чернобыль».
   - Дело, значит, такое. Мы решили поставить в Вишёнках памятник жертвам катастрофы и хотим поручить тебе как единственному среди нас профессиональному архитектору и художнику разработать его проект.
   Я и сам уже давно носился с этой идеей, поэтому, не раздумывая, согласился и воодушевленный оказанным мне доверием «обчества» принялся за работу.
*
      Последние новости:
      В Бразилии экологическая катастрофа. В Амазонку случайно вылилось несколько десятков тонн кока-колы, которую перевозили в качестве гуманитарной помощи             в одну из стран Латинской Америки, где недавно произошёл военный переворот. Вода вниз по течению оказалась отравленной, вся рыба уснула. В память о погибшей реке проведена заупокойная месса…
   Голос свободной Америки передаёт:
   В крупных городах США прошли марши протеста коренного населения против пятисотлетнего ига белых завоевателей. В развязывании геноцида обвинен лично Христофор Колумб. После ряда стычек индейцев с полицией в стране введён комендантский час. В ответ краснокожие отрыли топор войны и объявили сезон охоты на своих бледнолицых «небратьев».
   Потомки загнанных в резервации ирокезов, могикан и делаваров объединяются в боевые дружины, во главе которых стоят шаманы и племенные вожди.
Прошлой ночью федеральные войска попытались захватить один из лагерей повстанцев, но те, просочившись сквозь многочисленные кордоны, ушли в горы и там заняли господствующие высоты.
   Силами спецназа внутренних войск производится зачистка населенных пунктов в индейских резервациях, замеченных в симпатиях к мятежникам.
   Аборигены Австралии осудили американскую военщину и призвали правительство       США к переговорам с истинными хозяевами Северного континента.
*
Прогноз погоды:
Вишёнки. Температура воздуха + 40 С. Шквалистый ветер. Осадки.
*
   Месяц закончился, а милостыню под названием «зарплата» нам так и не подали. Поголодав несколько дней, мы с женой пошли в «ресторан» - пункт сдачи крови, где с донорами расплачиваются обедами.
   Ожидая кровопускания, я всю дорогу собирался с духом, однако отдуваться за нашу трапезу пришлось одной Олсе, поскольку моя кровь - кровь ликвидатора, как выяснилось, была непригодна для консервации.
*
Вот и наступил мой очередной день рождения.
Празднуем при свечах, поскольку за долги нам вырубили электричество. Ну что ж, так даже романтичнее.
Зашли Жуков с Ноем. Не забыли, бродяги! Зная, что я люблю сладкое, подарили… кондом, натянутый на «Чупа - Чупс».
Воистину нет предела человеческой фантазии.
*
   Неожиданно в Москве, в галерее на Кузнецком мосту у меня ушли оставленные там картины (как мне сообщили, они были приобретены неким лысым, глистообразным субъектом – якобы работником какого-то посольства). Благодаря этому мы с Олсе смогли рассчитаться с накопившимися долгами, в очередной раз выкупить из ломбарда прадедовскую шпагу, а на оставшиеся деньги, наконец-то, отнести в типографию наш так до сих пор и не выпущенный «Дуэт».
*
   Через подругу Марики кое-что о ней разузнал. Сейчас она с дочерью и мужем в Австрии. Дашка ходит в школу, занимается таэквондо, хочет стать архитектором, как мама (хотел написать «и папа», да рука не поднялась). Маричка официально не работает (неофициально где-то подрабатывает шитьём). Живут на пособие и зарплату мужа. Снимают квартиру в арабском квартале. Видел фото: вполне приличные апартаменты и моя картина на стене. Каждый год ездят куда-нибудь отдыхать по туристическим визам (то в Швейцарские Альпы, а то в Париж). В общем, не бедствуют.
   Я рад за них, только по Дашке скучаю. Очень! Ау-у-у, козочка моя, где ты?
*
   Утром позвонил художник Ф. и сообщил, что Валентин Иванович, по-видимому, тронулся умом.
   - Представь себе, он провозгласил себя единственным носителем чистого искусства на всём постледниковом пространстве. Каково?
   - Да об этом каждый второй наш коллега рассказывает, - напомнил я. - А каждый первый утверждает, что он Г. Б. в творчестве.
Но К. не унимался. Оказывается, он стал свидетелем того, как В.И. ворвался в Союз Художников Вишёнок и, размахивая какой-то из своих картин, потребовал немедленно принять его в организацию.
   - Ну и что? - буркнул я. - Само по себе желание вступить в СХ ещё не признак шизофрении.
   Но оказалось, что и это было ещё не всё. После того, как В.И. общими усилиями его бывших учеников выпроводили из Союза, он направился прямиком в посольство Ватикана и потребовал там встречи с Папой. Когда на проходной у него поинтересовались, что, собственно, ему нужно, старик громогласно заявил, что Папа Римский должен немедленно извиниться перед мусульманским Миром за Крестовые походы.
   - Он что, хочет добиться покаяния понтифика? - озадаченно спросил я.
   - Скорее, места в психушке, - хихикнул Ф.
*
   Я сидел на полу посреди мастерской и разбирал свои архивы. Неожиданно из-под груды этюдов вывалилась старая, покрытая мушиными каками палитра. Под слоем пыли на ней виднелись разводы красок. Я пренебрежительно повертел в руках это «сокровище», раздумывая, куда его деть, затем машинально протёр тряпкой шероховатую поверхность и… застыл поражённый. Освобождённая от грязи, палитра расцвела, заиграла, завибрировала. От неё как будто пошли силовые волны. И только тут я сообразил, что этот запачканный краской кусок картона сам по себе является произведением бессознательного, хотя и рукотворного искусства, а посему обладает собственным энергетическим потенциалом.
   Интересно, а можно ли это использовать в работе?
*
Вечером мы с Олсе, как обычно, занимались своими делами: она, забравшись с ногами в кресло, что-то бормотала, уткнувшись в исписанный вдоль и поперек блокнот, я же, устроившись за мольбертом, колдовал над старыми палитрами.
Вдруг в дверь беспардонно забарабанили. Олсе бросила на меня умоляющий взгляд.
   - Спокойно, - сказал я, - нас нет дома.
Но стук не прекращался, и пришлось открыть. Это оказались наши знакомые. Он - Л. и она - М.
   - Вот, мимо проходили, видим, огонёк горит. Решили заглянуть. Не прогоните?
Я пригласил гостей в комнату.
   - А мы не с пустыми руками, - заверил Л. и вытащил дорогущий коньяк. - Да ты, кажись, того… завязал? А то, может, развяжешь? Нет? Ну, смотри… В смысле - сиди и смотри, как мы его сейчас приговорим.
   Мы устроились на диване. Я пил чай, а моя благоверная за компанию с гостями потягивала коньячок. Закусывали арбузом и селёдкой (всё, что у нас нашлось в отключенном холодильнике). Говорили о новинках театрально-ресторанного сезона.
   Как раз сейчас в Вишёнках была на гастролях известная театральная труппа, которая давала всего несколько спектаклей. И хотя цены на билеты оказались заоблачными (во всяком случае, для нас с Олсе), Л. и М., конечно, уже там побывали.
   - Тутунов кончился как актер, а режиссер он вообще никакой, - со знанием темы сказала М.
   - А после спектакля мы заскочили в «Старый город», - сообщил Л., - ели омаров, слушали Вивальди.
   - Омары идут под белое вино, - выдал я всё, что знал об этом деликатесе.
   - Да? - удивился Л. искренне, - А мы их под водочку, тоже неплохо...
   - Ну, а что у вас нового? - поинтересовалась М. - Над чем работаете?
   - Да так, как-то всё... - смущенно промычал я. - Творим помаленьку.
   - Видим. А у нас тоже новость…
   - Купили ещё одни колеса, - подхватил Л.
   - Одна машина, как говорится, хорошо, а две - лучше, - одобрил я.
   Тем временем Олсе принесла гитару, и пока настраивала, гости поведали, что провели отпуск в Индии.
   - Эх, зря потраченные деньги, - жаловался Л., - жара, грязь, нищета. Коровы по деревьям скачут, обезьяны на улицах движение перекрывают... Ну… в смысле, наоборот, конечно. Собрались было Храм Любви осмотреть, так его накануне закрыли. Представляете? Тысячу лет не ремонтировали, а здесь приспичило! Так две недели в номере и просидели, в карты резались.
Потом Л. взял у Олсе инструмент и спел: «Я такой, я такой несчастный самый»,          «У кошки четыре ноги» и «Как на кладбище Митрофановском». Это была его фишка. Он коллекционировал «жалостливые» песни и пел их на корпоративных вечеринках. Подвыпившие бизнесмены принимали их на ура. В его репертуаре были также: «Позабыт, позаброшен...», « Ах, зачем я на свет появился...», ну и, конечно же, такие шлягеры прошлого, как: «Шумел камыш, деревья гнулись...» и знаменитые «Кирпичики».
   Когда Л. закончил петь, М. пошутила по этому поводу, что если его фирма прогорит, будет, чем зарабатывать на жизнь…
      Уже перед самым уходом Л. обвёл мутным взглядом мои картины и, покачнувшись, заявил, что это всё, конечно, здорово, но раз у меня теперь семья, то можно было бы, для разнообразия, бросить «работать» и начать, наконец-то, зарабатывать.
   - А разве мои картины ничего не стоят? - обиделся я.
   Он посмотрел на меня, как на тяжелобольного, и, икнув, спросил:
   - А когда у тебя (ик!) ушла последняя (ик!) картина?
   Я смутился.
   - Вот видишь (ик!). Я и говорю: делом надо заниматься (ик! ик!), де-е-елом!
*
   Сегодня необыкновенный день! Утром я забрал из типографии «Руксанда» наш наконец-то изданный «Дуэт». Дома, не веря своему счастью, мы с Олсе тут же вскрыли один из увесистых пакетов, и на письменный стол высыпались новенькие, ещё не знавшие читателя книжицы. Мы с женой долго любовались их матовыми, отпечатанными в два цвета обложками и, как токсикоманы, нюхали отдающие свежей краской страницы.
   Поскольку в силу нашей финансовой маломощности «Дуэт» был издан небольшим тиражом, мы единодушно решили, что эта книга станет нашей визитной карточкой, которую будем просто дарить всем заинтересованным людям.
*
   По мастерской плыл голубой полумрак. Мы с Олсе, откинув тонкое покрывало, в изнеможении лежали на смятых простынях, приходя в себя после того, после чего обычно приходят в себя, лежа вдвоём на смятых простынях.
Через общую стену с рестораном хорошо было слышно глухое ритмичное постукивание. Там, по-видимому, отбивали мясо. Плотоядно сглотнув, я предложил:
   - Может, напросимся к кому-нибудь в гости на ужин?
   - Отличная идея! - оживилась моя милая. - А к кому?
   Мы сообща перебрали все возможные кандидатуры, и должны были с прискорбием признать мою идею несостоятельной. Все наши друзья тоже сидели без денег, а те, у кого деньги были, не были нашими друзьями.
   - Тогда я ограблю банк! - решительно заявил я.
   - Надеешься отсидеться от супружеского долга за решеткой? Не выйдет!             Есть идея получше. Собирайся!
   Должен сказать, что раньше к ворожбе я относился довольно скептически и, только когда встретил Олсе и мои антигадательные настроения столкнулись с её вполне реальной практикой, изменил своё отношение ко всей этой хиромантии. И вот теперь уникальные способности моей жёнушки должны были спасти нас «от сумы да тюрьмы»…
Сегодня клиенты Олсе - женский персонал парикмахерских, кафешек и небольших магазинов. Цену Олсе не назначает. Каждый сам определяет стоимость её работы. Порой порция мититей,* бутылка подсолнечного масла, или банка консервов, являются её гонораром.
За несколько часов блуждания по вечернему городу мы набираем достаточно денег и продуктов на скромный ужин и возвращаемся домой. Над нами течёт звездная река, в которой отражаются серебряные кроны тополей.
Вот и ещё один день прожит, а мы всё ещё живы. Аллилуйя.
*
   Старый пират Г. не обманул. На днях у меня в мастерской побывала целая комиссия из Дома Пушкина. Смотрели моего Пиита. Гуськом ходили мимо скульптуры, дивясь невиданному раньше визуальному эффекту и, в конце концов, единодушно порешили приобрести её для музея.
*
   Прочёл, что Тутанхамон был убит в 18 лет. Надо же, всего 18, а уже фараон! И уже убит! И тому уже - 3000 лет!
*
   Актуальный микрофон:
   Интервью с известной правозащитницей.
   - Какое, по-вашему, самое главное событие прошедшего века?
   - Конечно, развал Советского Союза, этой империи зла.
   - Но было ведь и что-то хорошее, например, победа Советского народа над фашистской Германией?
   - Вы хотели сказать совков? Да если бы немцам удался блицкриг, то Союз развалился ещё полвека назад, а это главное.
   - Мы хорошо помним, как Вы завершали все свои выступления в прежние времена: «СССР должен быть уничтожен!» А что скажете теперь, когда СССР больше нет? Вы довольны?
   - Это я-то довольна?! Да у власти всё те же перекрасившиеся коммуняки, свободы слова нет и в помине, права человека повсеместно нарушаются, а демократия заканчивается там, где стоит нечищеный сапог российской военщины.
   - И как с этим бороться?
   - Дорогой мой, это можно сделать только одним способом…
   - ?
   - Россия должна быть стёрта с лица Земли!!!!!
   - Спасибо, спасибо, спасибо! Нашим слушателям очень интересно было узнать Ваше компетентное мнение по этому вопросу. И, последнее: несколько слов о вашей личной жизни.
   - Я - девушка!
*
   Откликнувшись на просьбу чернобыльцев, я несколько месяцев трудился над эскизами памятника жертвам катастрофы, искал и отбрасывал «гениальные» идеи. Решив, наконец, что вариант с пылающим крестом и плавящимися на нём колоколами отвечает поставленной задаче, я разработал все полагающиеся чертежи, соорудил макет и с чувством выполненного долга отнёс законченную работу в Общество, где она была с радостью принята членами правления.
   Всё же приятно, когда твой труд востребован и оценен по достоинству.
*
   На днях некто Н. (из наших братьев-славян) ни с того ни с сего вдруг заявил мне, что не любит русских. И популярно объяснил за что. Оказывается, это мы во всём виноваты - пришли без разрешения, подгребли всё под себя, местных ненавидим, чужих баб трахаем (насколько я знаю, у него самого жена русская - вывез из Питера, где учился в ВУЗе), везде насаждаем свои законы. А у самих-то культурка - «самоварная».
Ещё, почему-то проникнувшись ко мне доверием, он пожаловался и на некоторых своих соплеменников - видных деятелей искусства, которые, ругая Россию и призывая к повороту на запад, в то же время постоянно околачиваются в Москве… а его не приглашают.
*
   Узнал из прессы, что мне как ликвидатору положена денежная компенсация за потерянное здоровье. Её будут выплачивать несколько лет, начиная с будущего года. Мы с женой прикинули, что вместе с нашими более чем скромными доходами, этого вполне должно хватить на реализацию некоего Проекта, суть которого разглашению пока не подлежит.
*
   Совершенно секретно, после прочтения сжечь.
   Мизансцена: ночь, комната в густом полумраке. На переднем плане отчётливо слышны два голоса. Фоном служит волшебное пение Патрисии Каас и собачье повизгивание. Звёздочками в тексте обозначены скрип кровати и нечленораздельные возгласы.
   - Ну, иди сюда. Моя ты рыбка золотая… - Пусти! Ты ослик. - Почему это? - У тебя глаза всё видят, а уши всё слышат… А какой ты меня представляешь? - Большой и круглой. - Ты должен будешь меня держать на диете. - Отлично. А что здесь у нас такое? (Слышны возня и смех) - И чтобы вечером ты мне есть не давал.. - Я тебя вообще кормить не буду - Барин, барин! - Да? - А шубу вы мне подарите? - Так ведь, что барин обещает, то он и... - Иди ко мне. (Смех, возня.) Потолок нужно побелить. - Окно ты уже вымыла. - Оно само выбилось. - А кто сделает мне…? - Чего-чего? Не хочу! - А как же большая и светлая?.. (Шебуршание и прерывистое дыхание) - Какая ты сладкая. - Да, я такая. (Долгая возня) - Скрипит, нужно будет смазать. *** - Крейцерову сонату, читал? - Сонату? - Да, Крейцерову… Лечь хочу… Смотри, у нас с тобой по ордену. Я теперь не смогу ничего надеть. Даже маечку. - А нечего было кусаться. - Как это? Как цыганка? *** - Когда они у тебя станут большими, будут прыгать: вверх-вниз, вверх-вниз. - Ужасно! - А соски будут коричневыми. - Да?! Н-нет… Сейчас они розовенькие, красивенькие. Что? Красивые же? - Давай, давай, цыганка! *** - Кстати, дорогой, как ты относишься к акмеизму? - Кххх… чему? - Ха! К акмеизму. Ты даже не знаешь, что это такое? «Акме» в переводе с древнегреческого - это цветущая вершина. Поэты этого направления предполагали достижения особых вершин в жизни и искусстве. Ярким представителем акмеизма была Ахматова… - Я не знал! Подожди, сейчас запишу. *** - Ой, куда это он? Возвращайся! *** Скаковой мой, арабский! Эльдорадо, говоришь? Ха-ха. - Счастливая какая… Может, по-другому? - Давай… Фу, как грубо! Ну что ты так сразу? Сначала приласкай… Это ужасно. Подожди… (Слышен скулёж) Аттила, а ну иди на место! - Ты его покормила? - Конечно. Я и тебе предлагала… Слушай, а что если насыпать пекарского порошка? - Пекарского? - Это соль, мука и сода. - А зачем? - Говорят, тогда мальчик будет. - Ну, ладно, сыпь… Ой!!! А почему мне?... А-а-а!!! Ты что?! Больно же! - Не сомневаюсь. Теперь нужно постараться сделать это вместе. *** Ну, ещё немножко, ну ещё!!! (Звонок телефона) Ну, вот. Я же просила отключить! Через тернии к звёздам! - Ничего, мы растянем удовольствие… Алло? Алло?.. Никого! Аттила, иди к чёрту, не про тебя! - Подглядывает… Переживает за меня… Что, уже готов? - Всегда готов! - Тогда иди… *** Стучат? Ты закрыл входную дверь? - Нет, не знаю, не помню… А кто эта маленькая, вкусненькая девочка? И что она тут делает? - Мужика ждёт! - А это не мужик, это Серый Волк. - О, ужас! И что ты хочешь со мной сделать? - Съесть! Рррр. - Неправда, я знаю, что ты хочешь! Но, во-первых, я ещё несовершеннолетняя… - Молодое мясо!!! Ррррр. - А, во-вторых, у меня после этого голова кружится. - Иди сюда, ближе… - Куда уж ближе? (Звук поцелуя) - Слушай Волк: а что это у тебя? - Это пистолет. - Пистолет?! А какой он системы? - Револьвер. - Леварвел? - Осторожно, выстрелит! - Ссссшш, ссссшш… Он… свистит?! - Эй, что ты делаешь?! Я тебе не флейта! - Ссссшшш…Ты - флейта, флейта! Нефритовая! Ха-ха-ха! Я такого ещё не слышала. - Сказала маленькая Красная Шапочка. - Ну, подожди, дай ещё. - Ладно, ладно, разыгралась... Давай лучше… - Погоди-погоди… Я ещё должна подрасти… - У, какой сладенький животик у Красной Шапочки. - Волк, это я специально для тебя мёдом намазала. - Так и хочется откусить кусочек. Ррррррр. Ням-ням. - Ай, щекотно! А на вид такой смирный… - Ну, иди же сюда. - Отстань. - Ну, иди. - Да отстань… - Ой, какие у тебя тут птенчики! Да, ты уже совсем большая девочка. - Я средняя… А, между прочим, у нашего конюха пистолет больше. - Да-а??!! - А у охотника Жана так целое ружьё. - Убью, гада! - А ты, барин, меня в Париж возьмешь? - Подожди, запутала… так кто я: Волк или Барин? - Это одно и то же… Так возьмёшь? Я буду ваша навек, а ты… имение на меня отпишешь! - Вот велю выпороть тебя на конюшне, будет тебе имение! - Ах, как это должно быть сладко… - Мадам, идите сюда. Же не манж па сиз жюр… *** - Дай мне… Ничего сам сделать не можешь. – Оседлала! Красная Шапочка на Сером Волке… *** Ну что же она так скрипит, проклятая? - Представь, что мы с тобой едем в Париж. - На каруце?*** С тобой хоть на край света и на чём угодно. *** Господи, как это… *** Я… тебя… люблю-у-у... Какое нынче число?
*
   На открытии выставки «Лимба ноастрэ»* я поинтересовался у известной художницы Ц. в чём, по её мнению, смысл жизни?
«В любви. П’ичем все ‘авно, к человеку, п’едмету или явлению п’и’оды. Когда я влюблена, то душа моя поёт, и я п’ове’яю ею свою живопись, как каме’тоном. Здесь поёт, а там не поёт. Понимаешь?»
            *
   Мы с Олсе были приглашены на представление сборника русскоязычных авторов. Наш семейный тандем имел непосредственное отношение к этому, довольно редкому сейчас событию - я отметился графикой, а Олсе стихами.
   После торжественной части, небольшого концерта и шумного застолья мы остались в банкетном зале почти одни.
   - Поздравляю, договорилась о твоей новой выставке, - весело сообщила мне жена.
   - А у тебя на следующей неделе выступление по радио, - парировал я. - Ну, что, идём домой?
   - Да, только сначала прикрой меня.
   И она за моей широкой спиной стала поспешно накладывать в кулёк остававшиеся на столе нетронутыми бутерброды.
   Ничего, успокаивал я себя, пару минут унижения, зато будет чем порадовать То-то и бабушку.
*
   Мешая мне сосредоточиться на работе, из-за стены ресторана доносится глухой шум. Сегодня там гуляет нечисть.
   Оказавшись среди людей после так и не состоявшегося Апокалипсиса на Комсомольском озере, все эти упыри, вурдалаки и оборотни на первых порах растерялись, но, приглядевшись к нашему беспределу, прикинули хвост к рылу и… влились в славные ряды местного криминалитета. И вот теперь, после многочисленных стычек с полицией, местными «бизнесменами» и друг с другом они празднуют свою победу.
   В нашей прессе всю эту шелупонь всерьёз называют спасителями отечества. Оказывается, на них только и держится местная экономика… Впрочем, возможно и так, судя по рабочим местам, которые они успели создать в сфере своего обслуживания.
Бах-бах-бах!!!
Я просыпаюсь. Стреляют? Нет. В окно видны отсветы взрывающихся над             «Эль койотом» петард. Вот так штука - заснул прямо за мольбертом. Стало быть, это только сон? Естественно! Какая ещё нечистая сила, какой Апокалипсис? Там, за забором собрались вполне приличные люди. Ну, со вкусом у них не всё в порядке. Что поделаешь, нравится им эта оформленная под загон для скота забегаловка, где готовят латиноамериканские блюда. Например, «Завтрак вакуэро» (острый перец, нафаршированный кониной), который подают к столу вместе со свечками от геморроя.
*
   Олсе отрегулировала уровень шума на кассетнике, поднесла микрофон к объекту, звук которого требовалось записать, и энергичным кивком подала мне знак. Переполненный гордостью за доверенную миссию, я нажал на ручку сливного бочка. Вода весело устремилась в канализацию, а на магнитной плёнке остался на века шум Ниагарского водопада.
   Для оформления телепередач Олсе нужны были записи разных звуков и я, помогая, всюду таскал за ней тяжёлый репортёрский магнитофон. В этот день нами так же были записаны на плёнку: трели сверчков, скрип калитки, трезвон колокольчиков на входной двери, шум шагов, звук падающих капель, пение птиц, стук метронома, шелест страниц, сигнал телефона, а также лай Аттилы, звон бокалов и жуткий скрип нашего старого дивана.
*
   Один из героев очерков Олсе, жилистый старикан, живущий в ещё более стеснённых условиях, чем мы, таскает нам целыми сумками «зелёные витамины». Ещё до рассвета он отправляется за город, собирает там экологически чистые «букеты» и оставляет на нашем пороге. В его сумках - берёзовые листья, одуванчики, молодая крапива и многое-многое другое.
Олсе делает из всего этого зелёного многообразия вкуснейшие салаты, которые мы едим с утра до вечера. Это - сплошной витаминный пир, эдакая крапиво-одуванчиковая вакханалия.
Правда, случаются и «передозировки». Так, однажды, отведав «мать-и-мачехи», мы неожиданно почувствовали себя плохо (упало давление) и едва не отдали концы.             Но… разве настоящий гурман считается с такой мелочью?
Рецепт салата из молодой крапивы:
   «Крапиву хорошо промывают в проточной воде и обдают крутым кипятком, затем мелко шинкуют вместе с лучком и морковкой, солят по вкусу, заправляют подсолнечным маслом и кефиром. Затем всё тщательно перемешивают. Можно для пикантности добавить листочки одуванчика. Это придаст салату еле заметный горьковатый привкус».
   Пальчики оближешь!
*
   Разглядывая случайно сохранившиеся палитры, я пришёл к неожиданному выводу, что все они, представляя собой живописную среду в чистом виде, обладают своей собственной энергетикой, создающей вокруг них определённую ауру. Я решил использовать это их качество в своей работе. Моя задача состоит в том чтобы, подобрав подходящую по цветосветовой гамме палитру, аккуратно, не нарушая, по возможности, уже существующего красочного слоя, вписать в него задуманный образ. С использованием этого приёма мной уже начата серия новых картин - пейзажей, натюрмортов, портретов.
   Кстати, все мои попытки «вывести» палитру искусственным путём закончились неудачей. Она «дышит» только в том случае, если создана в результате упорной работы над каким-нибудь «осознанным» произведением.

*
   Вчера меня тормознул на улице прозаик У. и спросил, умею ли я хранить тайны?             Я признался, что под пытками выдам любой секрет. У. махнул рукой и одним духом выпалил:
   - Я - еврей. Узнал несколько дней назад, когда решил гинекологич… генеологич… тьфу, в общем родословную семьи составить. Хотел дворянские корни отыскать… Поздравь меня!
   - Поздравляю. Но… позволь, ты же, кажется, убеждённый антисемит?!
- Разве я судья братьям своим?- смиренно проблеял У.
   - И что же теперь будешь делать?
   - Как, что? Переберусь в Израиль, в Штаты, на Шеншеллы! Хватит с меня вашего бардака.
   Я обиделся за Вишёнки и, как бы невзначай, поинтересовался, почём нынче обрезание. Кажется, мне удалось пригасить выражение самодовольства на его черносотенной физиономии.
*
   Ходили с крестницей в кино, посмотрели что-то американское. Теперь могу со всей определённостью говорить о падении Голливуда. Да любой наш советский самый средний фильмец даст их крутым блокбастерам сто очков вперед… Правда, Тото боевичок, кажется, понравился.
*
   Вероятно, прознав о моем Чернобыльском проекте, муниципальные* власти подсуетились и объявили открытый для всех желающих конкурс на лучший Мемориальный комплекс, посвященный жертвам катастрофы.
   Досадно, но… в конце концов, это - моя тема, и я твёрдо решил принять участие в официальном состязании. Правда, меня стали мучить некоторые сомнения, и я, взяв «Букет Вишёнки», отправился к знакомому скульптору «за правдой».
   - Ну, с конкурсом это ты погорячился, - прогудел коренастый, с седеющей густой бородой мастер и, налив себе вина, популярно объяснил расстановку «творческих» сил на муниципальном Олимпе. Я понял, что влип, но отступать уже было поздно, и я ввязался в драку.
*
Заболел гриппом. Глотаю таблетки, перечитываю Булгакова и от нечего делать слежу по телику за тем, что творится в Мире.
Гвоздь программы - новости из-за океана:
   В Соединённых Штатах продолжается вооруженное восстание индейцев под предводительством вождя Белое Перо.
   «Это земля наших предков, и мы хотим её вернуть», - сказал лидер повстанцев в интервью нашему журналисту.
   Сегодня в ходе боевых действий в горах Аппалачи федералами был окружен один из индейских отрядов. Президент США заявил, что готовится операция по его уничтожению. В ответ вождь Белое Перо предупредил, что в случае атаки собирается с помощью индейцев - камикадзе провести серию терактов в крупных городах страны.
   На трассе Нью-Йорк-Вашингтон краснокожими братьями уничтожена бронемашина федеральных войск. Борцы за независимость континента снимают скальпы с пленных.
   Остальное, уже мелочи:
   Получил ножевое ранение один из бывших Битлз. Возможен летальный исход…
   Перестала отвечать на радиосигналы автоматическая станция, посланная на Марс…
   Российская сборная по футболу в очередной раз проиграла Чемпионат мира…
*
   Прогноз погоды:
   В ближайшие сутки в Вишёнках ожидается самая высокая температура воздуха за последний год - + 45С. Предполагаются сильные ливни с градом.

*
   Теперь, когда с использованием «диких» палитр я уже написал несколько десятков картин, пришла пора как-то их обозвать. Думал: «политроны» или «политремы». Но Олсе нашла лучший вариант - «политрессы».
   *
   Ф. таки накаркал.
   Вчера я зашёл в мастерскую к Валентину Ивановичу и застал его кромсающим опасным лезвием свои картины. На полу уже была приличная куча уничтоженных им работ.
   «Я плохой художник!» - заявил он мне и разрыдался.
   В.И. был в таком тяжёлом состоянии, что я, испугавшись, вызвал скорую помощь. Дежурный врач, едва взглянув на старика, признал его невменяемым и тут же позвонил в психиатрическую больницу. Когда два мордоворота, подгоняя прутиками, погнали несчастного к машине, у меня чуть не разорвалось сердце, и я вызвался поехать вместе с ним. По пути старик пел, декламировал стихи и болтал, причём без особого труда переходя с одного незнакомого мне языка на другой (среди прочих санитар психушки - студент мединститута, признал латынь).
   В приёмных покоях у меня сразу же поинтересовались, приватизирована ли у В.И. квартира и есть ли в наличие родственники. Это меня, признаться, насторожило и я, не долго думая, заявил, что их больницу почтил своим присутствием ведущий художник Княжества, лауреат всяческих премий и… и… и личный друг самого господина примара. Теперь, пока они будут разбираться, кто чей друг, я успею найти родных старика и оповестить знакомых журналистов о произошедшем.

         День Победы. Ходили с Олсе и То-то на Мемориал. Много народа. Венки от нашего Господаря, Российского, Белорусского и Украинского посольств.
Мы бродили вдоль могил, читали фамилии, даты. Большинство военнослужащих погибло в августе 44-го при освобождении Вишёнок. Самому молодому было 19 лет. Старшему - 47.
   Ещё живы ветераны. У многих такие «иконостасы», что дух захватывает. А пройдёт совсем немного времени, и поколение победителей останется только в наших воспоминаниях.
   Когда уходили с кладбища, повстречали старушку - божий одуванчик. На чистенькой, выцветшей гимнастёрке одна лишь медаль. Мы стали с любопытством расспрашивать: за что? Оказалось, что во время Отечественной, когда ей было 16 лет бабулька работала в военном госпитале. Как-то налетели немцы. Юная санитарка вытащила из-под бомбёжки более 20 раненых, за что и была удостоена медалью: «За мужество».
   На эту же тему:
         В Москве все последние годы Парад Победы проводят без демонстрации военной техники.
   По телику показали Маресьева. Жив курилка, держится молодцом. Уверен, что если бы «Повесть о настоящем человеке» Полевого не была выкинута из школьной программы, то и бритоголовых в России теперь было куда меньше.
   Старых советских кинофильмов об Отечественной у нас в Вишёнках больше не показывают, а если что и выходит на экраны, то это обычно какой-нибудь бред о доблестном американском спецназе, походя разгромившем Третий Рейх.
   В Княжестве дети коренных жителей изучают как свою историю соседнего государства, до сорок четвёртого года воевавшего на стороне Германии. Советские войска считают оккупационными.
   И ещё:
   Трудно представить то унижение, которое испытывают победители, получая ко Дню Победы гуманитарную помощь от побеждённых.
*
   Олсе навестил её бывший одноклассник, с которым она давненько не виделась. Как оказалось, он тоже литератор и уже выпустил четыре толстенных тома своих произведений в великолепных коленкоровых переплётах. Мы было кинулись искренне поздравлять счастливца, но тут вдруг выяснили некоторые драматические подробности. Оказалось, для того, чтобы издать эти книги и осчастливить человечество своими бессмертными творениями, он продал квартиру. И, как следствие - потерял семью, им самим же обездоленную. Теперь бомжует, эпизодически торгует зубной пастой и сапожными щётками, дико тоскует по сыну и дочке и поклялся страшной клятвой в жизни никогда больше ничего не писать и не читать.
*
   Как говорится: «Если долго мучиться»… Кажется, у нас получилось то, над чем мы с таким упорством работали всё последнее время. Ура!!! И… т-с-с-с, чтобы не сглазить.
   Интересно, а слонихи действительно двадцать месяцев детёнышей вынашивают?
*
   Вот и наступил знаменательный для нас день. В лучшем концертном зале Вишёнок,             в «Органном», состоялась презентация нашего «Дуэта». Самая настоящая презентация, без оговорок и подвоха. Я облачился в парадную тройку (единственный имеющийся у меня костюм на все случаи жизни) и нацепил бабочку (сохранившуюся ещё со студенческих времён), а Олсе надела своё лучшее платье (подаренное уехавшей в Канаду подругой).
   Огромный зал, предоставленный нам Содружеством русских общин Княжества, был заполнен почти наполовину. А поскольку на дворе стояли не «бушующие» литературными страстями шестидесятые и не благополучные в этом же смысли семидесятые годы, это означало победу.
   По случаю презентации я сделал в вестибюле выставку своих вошедших в сборник работ, и меня как соавтора все поздравляли, но «царицей бала», безусловно, была Олсе.
   Она вдохновенно читала со сцены стихи и представляла публике бардов, сложивших на её слова песни, а я бегал по залу с фотоаппаратом и старался запечатлеть каждый момент её долгожданного триумфа.
   После сценического действа выступил известный поэт С., чьим мнением жена очень дорожит. Всегда сдержанный на похвалы Мэтр признался:
   - Душа мая полна света от знакомства с этой прекрасно изданной книгой двух авторов. Это самое значительное произведение за последние десять лет. Я не могу назвать ничего равного ей по единству замысла и решения.
   А именитый художник К. подытожил:
   - Это - явление в культурной жизни нашего Княжества!
   В конце вечера поклонники буквально завалили Олсе цветами и милыми презентами. Пришлось отослать всё это домой на такси. Мы же в сопровождении нескольких друзей решили прогуляться по ночному городу. Жена бережно несла подаренную мной большую тёмно-красную розу на длинном стебле и всю дорогу светло мне улыбалась.
*
   Теперь заболела Олсе. Видимо, простудилась на презентации. Лечится только лимоном, медом и травами. Лекарства, по известным причинам, старается не принимать.
*
   Однажды, возвращаясь с этюдов, я встретил некоего Ъ. Он стоял около хлебного магазина «Франзелуца» с протянутой рукой и рукописным плакатом на груди: «Хочу кушать!». Общность физиологических потребностей подвигла меня на знакомство. После нескольких ничего не значащих фраз Ъ. неожиданно разоткровенничался и признался, что является разведчиком и работает на Арабские Эмираты. В доказательство своих слов он хотел было продемонстрировать стреляющий из-за угла пистолет, но я отклонил это предложение, сказав, что верю ему на слово.
   Оказалось, что здесь, в центре Вишёнок, Ъ. ждёт своего связного. Когда иссиня-черный африканец, проходя мимо, бросил в его шляпу скомканную зелёную бумажку (как я понял, шифровку), он свернул свой плакатик и предложил мне прогуляться. Заинтригованный, я, недолго думая, согласился.
   Пока мы шли, мой новый знакомый поведал, что собирается издавать газету. И название уже есть - «Шпионские страсти», а материалы такие, что закачаешься.
   Делясь своими наполеоновскими планами, Ъ. несколько раз останавливался и на всякий случай проверялся, оглядывая улицу в отражении витринных стёкол. Заодно он и меня научил нескольким хитрым трюкам. Например, искусству бокового зрения и фокусу с переодеванием (хоп - и его грязно-сиреневый дырявый плащ, вывернутый на изнанку, превратился… в вывернутый клетчатой подкладкой наружу сиренево-грязный плащ).
   Поделившись опытом, Ъ. поинтересовался, кто я по профессии, а когда услышал, что художник, очень обрадовался. Оказывается, меня сам Бог ему послал. Нет-нет, Родине изменять не нужно, а вот в качестве оформителя для его газеты я бы пригодился. Печатать её он собирается в Париже и если я готов с ним сотрудничать, то должен в кратчайший срок получить международную ксиву, так как, по-видимому, придётся часто ездить за бугор в командировки. А оклад, между прочим, он будет платить мне в валюте.
   От таких сказочных перспектив у меня зашел ум за разум, и я, не долго думая, согласился.
*
   Целый месяц я корпел над «лицом» газеты, изучал французский язык и прикидывал свои будущие доходы. Всё это время мы с Ъ. почти ежедневно общались при помощи шифровок, в которых обсуждали технические вопросы будущей издательской деятельности. Но неожиданно, в самый разгар работы, он перестал выходить на связь. Я пытался его разыскать, но Ъ. как в воду канул.
*
   Хотя Олсе (ей я во всём признался, несмотря на то, что дал расписку в неразглашении) и была уверена, что Ъ.- прохвост, я искренне обрадовался, когда «герой невидимого фронта», наконец, проявился. Оказалось, что всё это время он находился «на задании». Операция с треском провалилась, и теперь за ним охотились агенты противника. Единственной его надеждой на спасение оставалась наша газета. Если выйдет хотя бы один номер с компроматом, всем станет уже не до него, и тогда, возможно, удастся скрыться в Южной Америке
   - Париж отменяется, - сообщил он, нервно хлопая себя ушами по щекам. - Газету будем печатать здесь, в музее ленинской «Искры». Там типография в рабочем состоянии. Послушай, старик, если что… надеюсь, ты отомстишь за меня? Да, чуть не забыл: теперь ты совладелец и должен внести свой пай в дело.
   На следующий день вечером я долго блуждал по нашей магале, стараясь оторваться от возможного «хвоста», и только когда стемнело, передал Ъ. на старом кладбище 50 долларов - все наши с женой сбережения. Больше «рыцаря плаща и шпаги» я никогда не видел.
*
   Случайно узнав, что международный фонд Сороса выделяет гранты в области изобразительного искусства и литературы, мы с Олсе, недолго думая, обратились туда в надежде получить помощь для реализации на деле кое-каких своих творческих замыслов. Мы очень надеялись, что нам не откажут, но…
   Как потом выяснилось, господин Сорос в первую очередь продвигает национальные кадры малоразвитых стран, таких как, например, Берег Слоновой Кости или, скажем… Вишёнки. Не являясь «коренными», мы с Олсе, таким образом, не могли рассчитывать на его поддержку.
   Остаётся только «с гордостью» отметить, что в моей номинации грант получил самый национальнейший из национальных кадров Вишёнок - министр культуры и туризма.
*
   Актуальный микрофон:
Эксклюзивное интервью с российским олигархом Э., известным борцом за демократию и капиталистический путь развития общества.
Недавно Э. был обвинён сотрудниками ГИБДД в неправильной парковке автомобиля и теперь ему грозит пожизненное заключение с конфискацией всего имущества. Мы нашли олигарха скрывающимся у себя дома под кроватью от грозящего ему ареста.
- Господин Э., что вы можете сказать по существу предъявленного вам обвинения?
- Со всей ответственностью заявляю, что это всё происки Кремля и очередная провокация господ-чекистов. На этот счёт у меня в швейцарском банке есть целый сейф документов с доказательствами… И вообще, где хочу, там машину и ставлю!
*
   Решившись на участие в конкурсе, я, чтобы не дать своим соперникам никакого шанса, принялся работать сразу над тремя вариантами проекта, куда теперь, помимо памятника, входила ещё и церковь.
   Несколько месяцев кряду я чертил, делал расчёты и отмывки, вырезал, клеил и красил макеты. Это была кропотливая, монотонная, многочасовая работа, доводившая до боли в пояснице и геморроя. Из-за физического напряжения и скудного питания у меня развился авитаминоз (не заживали даже самые маленькие царапины и порезы), появились апатия и слабость.
   Только благодаря своему ослиному упрямству и героической стойкости супруги, взявшей на себя все домашние дела, я выполнил всё, что было задумано, в срок и с нетерпением принялся ждать результатов соревнования.
*
   Кажется, сам придумал:
   Когда приходит «время разбрасывать камни», главное - ни в кого не попасть.
*
      За стихи из нашего «Дуэта» Олсе была удостоена Пушкинской премии, учреждённой Конгрессом русских общин и Российским посольством. Об этом объявили в Центральном парке у памятника Александру Сергеевичу в день двухсотлетия поэта.
      У Олсе был праздник, может, единственный такого рода в жизни. А я всё испортил. Вместе того, чтобы вместе с женой влиться в праздничную толпу и купаться в лучах её славы, взял да и утащил супружницу домой белить потолок. Приспичило идиоту! Возможно, это ревность? Никогда себе не прощу!
*
   Весь последний месяц у Олсе держалась температура. Это было опасно, поскольку могло закончиться выкидышем. Когда выяснилось, что уколы в попу, которые она сама себе делала по назначению врача, не помогают, мы обратились к нетрадиционалисту. Сделав над супругой несколько пассов, он сбил градусы и порекомендовал оздоровительные процедуры. Пока Олсе проходила курс лечения, её животик заметно округлился, и больничный плавно перетёк в декретный отпуск.
            *
      Заходили ресторанщики. Они уже давно нас пасут - хотят купить нашу часть дома. Мне и Олсе это идея совсем не нравится… Да не хотим мы продавать нашей «Ясной поляны», не желаем отдавать в чужие руки наши «Пенаты»!
      Нам и здесь хорошо, господа нехорошие!
*
   Вчера я навестил Валентина Ивановича. Решился на это не сразу - боялся, что старик считает, будто это я засадил его под замок.
   Комплекс зданий психиатрической больницы стоит на самой окраине Вишёнок. По аллеям окружающего его парка под присмотром медсестёр, небольшими группами разгуливают одетые в байковые халаты пациенты. Едва я подошёл к нужному мне блоку, как из-за зарешеченного окна меня вдруг окликнули: «Эй, мужик, хлебушком не угостишь?»
   Перво-наперво у меня состоялся приватный разговор с лечащим старика врачом.
   «Агрессивный, - аттестовал он В.И., - и лекарства принимать не хочет. А лечить пациентов без их согласия мы теперь не можем. Для этого нужно специальное разрешение прокуратуры».
   Затем меня провели в комнату для посетителей. Через несколько минут дверь открылась, и предо мной предстал Валентин Иванович. На нём, словно древнеримская тога, болталось больничное одеяло, из-под которого торчали его старческие, все в синих прожилках ноги. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я уж было собрался произнести заготовленную заранее приветственную фразу и передать гостинец, но В.И. вдруг поднял искалеченную руку и сохранившимся указательным пальцем погрозил мне, как делал          когда-то на уроке рисования, если был мной недоволен. Затем старик, так и не сказав ни слова, развернулся и с видом патриция, величественно удалился.
*
      «А у нас сегодня кошка родила вчера котят»… Аттила отчего-то посчитал себя отцом кошачьего семейства. Он начал с восторгом носиться по дому и по очереди водить нас с Олсе на смотрины. Когда встревоженная таким «родством» Катька перетащила свой выводок на шкаф, отвергнутый «папаша» стал в отчаянии визжать и прыгать на стены. Чтобы положить конец этой вакханалии, мы выгнали дурного пса на улицу, но он не успокоился и, прорываясь к «своему» семейству, умудрился прогрызть дыру во входной двери.
   Вот это любовь!
*
   В Музее изобразительного искусства открылась выставка, посвящённая Вишёнкам. Дал две лучшие свои работы. И хотя искусствовед музея с двадцатипятилетним стажем работы назвала их «таинственными» и «мерцающими», среди вывешенных моих картин не оказалось. И это не в первый раз. В прошлом году, к примеру, меня не допустили на четыре из пяти общих выставок СХ. Обидно: приходишь на презентацию и… «как дурак с вымытой шеей».
   …Может, свой Союз организовать, или, скажем… «Товарищество»?
            *
   Полночь. Обычно в это время все нормальные люди уже спят - не трещит телефон, не раздаётся нежданный стук в дверь. Всё, что должно было случиться, уже произошло, а не случившееся будет только завтра.
   Благословенная полночь. Она стирает с лица Земли гримасу боли и страдания. Аура спящей планеты ровно и сильно пульсирует. Она набирается сил перед новыми испытаниями…
   Полночь. Несмотря на распахнутые окна, в мастерской жарко и душно. С улицы доносятся стрекот сверчков и вопли запоздалых гуляк. Время от времени я отрываюсь от холста и с вожделением поглядываю на Олсе, которая, стоя на диване в сакраментальной позе (чтобы не ломило поясницу), что-то правит в блокноте. После длительного перерыва у жёнки, наконец-то, пошли стихи и почти каждую ночь она зачитывает мне что-нибудь новенькое.
   Судя по всему, издавать ребёнка и рожать следующую книгу нам придётся одновременно.
*
   Иногда во время работы я делаю перерыв, сажусь рядом с Олсе и рассказываю «нашему» животу какую-нибудь сказку…
   - Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко,             не простое - золотое. Дед бил-бил - не разбил. Баба била - била -             не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось.
   - Ой, смотри, она гулять пошла!
   Было заметно, как плоть слева от пупка жены вздрагивает. Я провёл ладонью по натянутой коже. Под моей отцовской рукой суета прекратилась.
   - Дед плачет, баба плачет, а курочка кудахчет: - Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам яичко не золотое - простое!
   - А в чём тут смысл? - помолчав, спросила Олсе.
   - Ну, не знаю. В сказках всё иносказательно... Можно предположить, что курочка Ряба - это художник…
   - А, поняла! «Золотое яичко»- это произведение искусства, старики - наши милые обыватели… А мышка тогда кто? Критик?
   Но ответить я не успел. Наше «золотое яичко» опять заходило ходуном. Ещё не вылупившийся цыплёнок желал принять участие в общей дискуссии.
*
   Проиграв вчистую предыдущий тур конкурса, я, как кур в ощип, угодил в следующий. Пренебрегая здравым смыслом, я пошёл на поводу у общества «Чернобыль», которое опять включило меня в списки участников.
   Дни и ночи напролёт я занимался очередным вариантом памятника. К этому времени первоначальный азарт уже прошёл, на плечи стотонной тяжестью навалилась усталость. Краткий сон не приносил отдыха, а если мне и снилось что-то, то это был, разумеется, конкурс. Иногда казалось, что я с младенчества только им и занимаюсь
   Сейчас в этой бесконечной эпопее наступил перерыв. Все с нетерпением ждут возвращения господина мэра из отпуска для принятия окончательного решения.
*
   Голос свободной Америки:
   В США разгорается межрасовый конфликт. С сегодняшнего дня в стране введено осадное положение.
   Отряды повстанцев угрожают Вашингтону ракетной атакой. Их лозунг «Америка для индейцев! Долой белых поработителей!». Повсеместно происходят столкновения между племенными военными формированиями и федералами. С обеих сторон есть жертвы.
   Президент США в интервью нашему корреспонденту сказал про взбунтовавшихся индейцев: «Где поймаем, там и мочить будем!».
   Из конфиденциальных источников стало известно, что в южных штатах мятежниками создаётся, так называемая, «Красная армия». Подразделения белых явно не справляются со своей задачей по наведению порядка. Дисциплина в войсках падает. Вчера был задержан военнослужащий федеральных сил, который собирался обменять вверенный ему гранатомет на бутылку виски.
   Сейчас в США набирают силу такие полувоенные организации, как «Ку-клукс-клан» и «Колумб», называющие себя последним бастионом цивилизации.
   Партия любителей животных и Гринпис выступили на стороне аборигенов.
Афроамериканцы заняли выжидательную позицию.
   Страна накануне новой гражданской войны. Господи, спаси Америку!
   Вместе с нами следите за дальнейшим развитием событий.
*
   Прогноз погоды:
   Вишёнки. Давление пониженное, температура повышенная, настроение подавленное.
*
   Вот уже больше месяца нас с женой преследует какой-то злой рок. Конечно, и раньше жизнь была не сахар, но в настоящее время мы словно под постоянным артобстрелом. Причём все выпущенные по нам снаряды, вопреки теории вероятности, ложатся аккурат «в наш окопчик».
   Сейчас «боевые действия» против нас в самом разгаре. Это доводит до полного отчаяния. Нет больше сил сопротивляться. Ради собственной безопасности стараемся реже выходить из дома, спим не раздеваясь, не открываем на стук дверь, не отвечаем на телефонные звонки.
   Но, господа… «живём ведь не на облаке»!
*
   Стук в дверь.
   - Кто там?
   - Ваши дорогие соседи.
   - Чего вам?
   - Нам бы ваш топорик.
   - Берите, не жалко.
   - Острый?
   - А как же, сам точил.
   - Спасибочко!
   - Да не за что…
   Тук - тук - тук (это уже стук во дворе)! Ну-ка, посмотрим, чего это они там рубят…
   - Нет, нет, не надо!!!! Подождите!!! Что вы делаете? Да как же так можно!
   - А нам всё можно. Твоя ёлка мешала нам машину ставить. А теперь уже не мешает.          Гы-гы!.. Да ты не переживай, сосед, мы тебе десять таких посадим… потом.
   Двадцатиметровая красавица, которую посадила ещё моя бабушка лет сорок назад, тянется к высокому голубому небу зелёными пахучими ветками и ещё не знает, что уже умерла…

*
   На Вишёнки обрушился ураган. Под натиском ветра чёрные на фоне полыхающего зарницами неба деревья жутко раскачиваются и, словно палицами, стучат мокрыми ветвями в крыши и стены домов. Перепуганный Аттила, жалобно поскуливая, забился под кровать, и нам с Олсе стоит больших усилий, чтобы не составить ему компанию.
   Свет всё время мигает, телевизор не работает, и меня донимает навязчивая мысль, что мы последние люди на планете.
*
   Олсе предложили на ТВ сделать передачу для этнической программы «Русский мираж». И хотя жена только-только оклемалась после своей долгосрочной болезни и к тому же находилась в декрете, она с радостью согласилась. Для неё это была уже не первая, хотя и редкая возможность проявить себя одновременно автором сценария, режиссером и ведущей.
   В общем, это присказка, а сказка вот какая: сначала её героиня, девяностолетняя дама, свидетельница гражданской войны и сталинских репрессий, поломала ногу, из-за чего пришлось отложить съёмки. Затем ногу покалечила её дочь, а вслед за ней и сама Олсе. И смех и грех, но факт: все три дамы шкандыляли в гипсе.
   Пока кости срастались, герой второго сюжета, голландец, осевший в Княжестве, потерял паспорт и укатил его восстанавливать. Далее, у оператора заболела мать, и он взял краткосрочный отпуск по уходу. Затем… затем… затем…
            *
   Обнаружил в продаже светильники, чей внешний вид основан на техническом приеме, придуманном мною и использованном в скульптурном портрете Пушкина.
   Приятно сознавать, что и в наше смутное время граждане посещают дом-музей великого поэта и выносят из него для себя много полезного.
*
   Были с То-то в нашем городском зоопарке… Нет, вы мне скажите, куда они слона дели?
*
   - Здравствуйте! Я - Зайчик, бывший ваш соотечественник. Жил здесь когда-то на Киевской. Сейчас владелец художественной галереи в США. Знающие люди рекомендовали мне взглянуть на ваши работы.
   Предложив гостю чай, я бросился доставать картины с полок и расставлять их вдоль стен.
   - Тэк-тэк! Мне нравится. Остаётся узнать, как отнесётся к ним американская публика. Для этого я возьму несколько работ с собой. Вот эту, эту и… пожалуй, эту. Если пойдут, будем сотрудничать.
   - А если не пойдут?
   - Да, действительно… А давайте я их куплю. Скажем, за десять долларов. Больше дать не могу. Знаете ли, поиздержался в дороге.
- Десять за одну работу? Но… вы отобрали лучшие!
   - Нет. За всё - десять. Понимаю, что мало. Ваши работы стоят гораздо дороже, но сейчас вам нужно думать о перспективах нашего дальнейшего сотрудничества. И не бойтесь, я вас не обману. У нас в США это не принято. А чтобы доказать вам серьёзность моих намерений, получите за каждую картину по три доллара девяносто восемь центов. У вас сдача с двенадцати долларов найдётся? Нет? Ладно, при следующей встрече вернёте. Я вам верю.
   И Зайчик утащил мои работы в свою Американскую норку.
*
   Олсе пригласили выступить в радиопередаче, посвящённой обсуждению национального вопроса в Вишёнках.
   Я слушал прямую трансляцию по точке прямо из мастерской.
   Передача велась сразу из двух мест: из стационарной студии «Национального радио», где сидели «паны» из правящей партии и их высокопоставленные оппоненты, и из городского парка, где были сведены люди попроще, разных национальностей и взглядов на дальнейшую судьбу Княжества. В студии разговор шёл спокойно. Господа лениво пикировались и даже шутили. На свежем воздухе, наоборот, страсти накалились. «Холопы» готовы были кинуться друг на друга с кулаками. В самом конце трансляции получила слово и Олсе.
   Ведущая сказала:
   - Мы передаём микрофон О. Р., члену Союза писателей Вишёнок.
   Олсе заговорила тихим, срывающимся голосом:
   - У европейцев после второй мировой войны сложилась такая ненависть к любому проявлению фашизма, что им трудно даже представить, что сегодня возможно манипулировать детьми для достижения политических целей.
   (В это время одна из радикальных партий, срывая занятия, выводила на центральную площадь города школьников и студентов, скандирующих ксенофобские лозунги.)
   - Музыкальной эмблемой… - продолжила Олсе, но в толпе послышалось улюлюканье. Единичный выкрик « Товарищи, дайте сказать!» заглушили смех и топот.
   Сквозь эти вопли до меня всё же долетел голос Олсе:
   - Музыкальной… Не надо дёргать меня за волосы… пожалуйста! Я вас внимательно слушала…
   Голос диктора:
   - Вот мы тут видим …в смысле, слышим… Страсти…
   Опять голос Олсе:
   - Музыкальной эмблемой Евросоюза… Вы не даёте мне говорить! Вы слышите только себя! Этим всё сказано… Я знаю, что Эминеску в письме Веронике Микле писал, что Бог не в небесах и Бог не на земле, Бог в наших сердцах. А если в сердцах ненависть и нетерпение, то о чём может идти речь? А гимном Евросоюза, куда вы все так стремитесь, является девятая симфония Бетховена, где звучат слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы». Кстати, а вы готовы сейчас со мной обняться?
   Сквозь общий гвалт доносились отдельные выкрики:
   - Ну-ну!
   - Ку плэчере!
   - Пентру нимик ын луме!!!*
   Диктор в студии, ведущей «на природе»:
   - Виктория, Виктория я призываю…
   Виктория:
   - У нас, как вы слышите, страсти накалены. Я, честно говоря, ожидала, что в студии страсти будут больше, но…
   Я был в ужасе от всего случившегося и уже был на полдороге к двери, собираясь нестись спасать беременную жену, но тут она сама позвонила и сообщила, что ей помогли выбраться из толпы    знакомые журналисты.
*
   Сегодня меня обокрали в маршрутке. С разных сторон стиснули задумчивые ребята, воспользовавшись теснотой, залезли в карман и обобрали самым банальным образом. И лица какие-то незапоминающиеся. Да я и внимание-то не очень обращал. Давка в маршрутках - дело обычное. А пришёл домой - карман пуст. А там удостоверение было, чернобыльское. Кстати, документы ворам вообще ни к чему - лишняя морока. Вот они их и скидывают. Когда у Олсе случилось подобное, мы её сумочку через полчаса нашли на ближайшей мусорке. Выпотрошенную. Всё так и валялось рядом: два лея, ключи от аппаратной и блокнот со стихами.
   Но в украденном удостоверении была одна вещь, представляющая для меня не меньшую ценность, чем для Олсе её блокнот. Там лежала написанная маминой рукой молитва. Та самая, которую я нашёл у её постели в день смерти.
   На всякий случай я дал объявление в «Вечерние Вишёнки»:
   «Господа воры-карманники!
   В понедельник вы обчистили меня в маршрутном такси №15. Прошу извинить за то, что вашей добычей оказались только моё чернобыльское удостоверение и молитва, написанная от руки. Будьте людьми, верните.
   За молитву - особая благодарность».
   Но никто так и не откликнулся.
*
   Сносят старый город. То там, то здесь ломают знакомые с детства здания. Без зазрения совести меняют вид улиц. На их месте появляются в большинстве случаев какие-то «шоколадные» замки и «пряничные» домики. За такие вот упражнения современных архитекторов, губящих лицо родного города в угоду «господам», нужно сажать в чан с дерьмом и возить напоказ, чтобы впредь неповадно было.
   В старых домах живёт душа. А в этих, словно сошедших с обложек глянцевых журналов - души нет, проектом не заложено. Одна пустая оболочка. Возможно, лет через двести что-то такое в них и заведётся, но те, кто сейчас строит за высокими заборами свой частный маленький (или не такой уж и маленький) рай, вряд ли будут иметь к этому хоть какое-нибудь отношение.
*
   Заметка К. Баюна, корреспондента газеты «Новости Вишёнок».
   Недавно была отмечена очередная годовщина аварии на Чернобыльской АЭС. Последствия её всем хорошо известны.
   Эта трагедия коснулась и Вишёнок. Несколько тысяч наших соотечественников работали или служили на месте трагедии, принимали участие в её ликвидации. Каждый год увеличивается скорбный список сограждан, умерших в результате полученного облучения. Понятно желание членов общества «Чернобыль», родных и близких увековечить память ушедших. В связи с этим, нашей примэрией был объявлен конкурс на лучший проект Мемориального комплекса, посвящённого жертвам катастрофы.
   И вот недавно был подведен итог этого соревнования. Жюри приняло решение: не давая на этом этапе ни одному из проектов предпочтение, поручить дальнейшую разработку Мемориала группе, чьи творческие изыски, мягко говоря, не пользуются у самих чернобыльцев популярностью.
   Для ликвидаторов, в свете сказанного выше, стало совершенной неожиданностью, что работу над проектом не передали С. Линсу, который, ещё до официального конкурса предложил своё решение памятника, пришедшееся по душе членам общества «Чернобыль».
   Когда в примэрии началась дискуссия по Мемориалу, ликвидаторам «намекнули», что их мнение не имеет значения, так как будущий проект «высоких профессионалов» заранее утвержден, а ежели те будут настаивать, сумму, необходимую на строительство не внесут в бюджет будущего года.
   Понимая всю нелепость своего обращения к господину примару, хочу, всё же попросить его дать возможность жертвам трагедии иметь тот памятник, который они сами желают.
   Всё-таки с прессой у нас ещё считаются. По личному распоряжению повелителя города конкурс возобновили, и я опять был включён в состав участников.
*
Объявление в газете «Маклер»:
Телефон № ххх Полная организация ВАШИХ похорон.
*
   Голос свободной Америки.
   В последний час:
   Из Соединённых Штатов пришло сообщение, что президент страны принял решение подать в отставку.
   В своём прощальном обращении к нации он заявил, что в связи с возможным перерастанием стычек между краснокожими и федеральными войсками в полномасштабную гражданскую войну, решил покаяться перед коренными жителями континента за пятисотлетний геноцид и навсегда уйти в монастырь. На свой пост он рекомендует Вождя Союза индейских племён всея Америки Белое Перо.
   «Хау! - воскликнул в конце своего выступления господин бывший президент.- Я всё сказал».
*
   Вчера в редакции мне сообщили, что издание книги, которую мне поручили проиллюстрировать, к сожалению, пока откладывается на неопределённый срок,             потому что «спонсор сбежал на Азорские острова от алиментов».
   Хорошо ещё, что предупредили и мне не придётся работать впустую.
*
   Якобы для проведения очистных работ, спустили воду из Комсомольского озера. Когда-то котлован под него рыли всем миром. В этой тяжёлой работе ещё будучи студентами принимали участие и наши родители. Горели энтузиазмом. Не жалели ни сил, ни времени. Хотели видеть свой город красивым и цветущим. И вот теперь этого места больше не существует. Теперь там подсыхающее болото.
   Ходят упорные слухи, что озеро восстанавливать и не собираются, а освободившуюся таким образом заповедную территорию продадут нуворишам под частную застройку.
*
   Сигнал телефона напоминал шипение рассерженной змеи. Я вздрогнул и опустил кисточку. Олсе встревожено попросила:
   - Не бери трубку! В прошлый раз, когда нам позвонили, пришлось воевать с соседями, вызывать полицию и писать заявление.
   Я выслушал совет и по традиции сделал наоборот.
   - Господин Линсу? Это из налоговой. У нас подозрения, что вы не указали в декларации доходы от проданной в прошлом году картины. Будете сознаваться? Нет?! Да по вам тюрьма плачет. Мы не позволим обманывать государство! Только чистосердечное признание облегчит вашу участь.
   Чиновник забил мне стрелку и дал отбой. Я в полном смятении вернулся к жене.
   - Теперь тебя посадят, - обречённо сказала она.
   А вечером, когда я просматривал Большой атлас Мира в поисках места на Земном шаре, где можно было бы укрыться от произвола местных бюрократов, зашёл приятель и узнав о моём несчастье беззаботно сказал, что у него в том самом ведомстве работает знакомый - большой любитель живописи (это произнёс с ударением) и он обязательно мне поможет.
*
   В прессе проскочило, что на болоте, - там, где совсем недавно было Комсомольское озеро, нашли хорошо сохранившиеся останки нескольких мамонтов, сто тысяч лет назад бродивших по этим краям... Интересно, а на каком языке они общались между собой?
*
   Сегодня я совершенно случайно узнал, что «моя» книга уже в печати и к тому же проиллюстрирована другим художником.
   Не понимаю, к чему было врать? Сказали бы сразу, что не подхожу, и дело с концом, а то: «Азорские острова, алименты»…
*
   Хотел взглянуть на мамонтов, но не довелось. Их всех куда-то срочно вывезли. Жук уверяет, что передали японцам в обмен на какие-то нанотехнологии. Давно вымерших благородных животных теперь будут клонировать в промышленных масштабах и закатывать в консервы.
*
   Ежегодно в связи со своим «геройским» чернобыльским прошлым я прохожу медкомиссию. В общем, совершаю ритуал, который всем ликвидаторам уже давно успел надоесть. Лечись не лечись, здоровья всё равно не прибавится - врачи здесь бессильны, а радиация лет через тысячу, глядишь, и сама выветрится. Сегодня в результате всестороннего обследования у меня обнаружили… а-а-а!!! Не было - и, вот, пожалуйста.
   Тащусь домой, голову повесил, себя жалею: Ёлы-палы, только этого мне и не хватает. До свидания, Олсе, прощайте грандиозные творческие планы, ла реведере*, моя молодая непутёвая жизнь. Думаю: как же об этом жене сказать? Лучше соврать, чтобы не волновалась.
   Прихожу - Олсе сидит чернее тучи, меня увидела - разрыдалась. Оказывается, была на профосмотре, и у неё подозрение на… ы-ы-ы!!! Врач пока не уверен, поскольку результаты анализов будут только через несколько дней.
   В общем, более умного способа утешить её, чем выложить, что у меня дела не лучше, я не нашёл. Вот и всё. Сидим, крепко обнявшись, молчим, переживаем. В голове пусто, в ушах шум, и для себя больше ничего не надо.
   - Если со мной что… с нами, - наконец говорит жена, положив руку на живот, - позаботься о То-то и бабушке, поддержи.
   - Не сомневайся, сделаю, - вздыхаю я. - А если я - первый, ты уж пристрой картины в хорошие руки.
   - Нам главное, - толкует моя любимая, - друг друга потом найти. Мы же с тобой так и не повенчаны.
   - Непременно найдём, - утешаю её, а сам, едва сдерживая слёзы, думаю: «Но почему именно сейчас, когда мы едва попробовали вкус жизни? Ведь для счастья нам совсем немного нужно: побродить по линии прибоя, искупаться в ночном море, послушать сверчков да встретить зарю. Господи, неужели этого больше никогда не будет?»
   Трое суток мы прощались друг с другом и с жизнью, и лишь на четвертый день, когда я уже собирался написать завещание, врачи неожиданно сняли все «обвинения» и полностью нас реабилитировали.
*
   Слышал, как соседка тётя Аня рассказывала своим товаркам по двору, что в бывших каменоломнях, там где сейчас городская свалка, а в будущем предполагается построить Олимпийский стадион взамен старого разрушенного, в самом их центре «земля вылезла, так пупом и торчит». Оттуда раздаются какие-то вздохи и сопение…
   Ха-ха! Чего только не выдумают люди?
*
   Скоропостижно от сердечного приступа умер В. - композитор, бард и душа нашей компании. Ушёл из жизни, ни с кем не попрощавшись. Оставил жену и маленькую дочь.
   Мы с Олсе в шоке. Только третьего дня сидели на его концерте в «Проходном дворе». В числе прочих, он исполнил и несколько новых песен на стихи Олсе. После выступления решили отметить это событие: зашли в кафе, взяли бутылочку вина. Там В. признался, что уже подобрал мелодию ещё к одному стихотворению моей жены, но к какому именно, объявить наотрез отказался. «Пусть будет сюрпризом», - улыбнувшись, сказал он на прощание.
   Теперь мы уже никогда не узнаем, что это были за стихи и как звучала сочинённая к ним музыка.
   Сами похороны и несколько часов после я помню смутно. Лишь два эпизода отчётливо врезались в память. Первый - я вместе с другими «капитанами» поднимаю гроб с телом покойного на машину, чтобы везти на кладбище. Второй произошёл в кафе, где собрались на поминки близкие и друзья покойного. Мы с Олсе шли по вестибюлю, когда вдруг сверху, из зала до нас долетел голос барда, потом послышалось несколько гитарных аккордов, и зазвучала песня в его исполнении.
   «Ну, вот, как всегда опоздали, - отрешённо, подумал я, - а В. что-то сегодня не в голосе - хрипит. Должно быть, опять перебрал холодного пива».
   И только после этого я сообразил, что то была магнитофонная запись и опоздать к нашему другу теперь уже невозможно.
*
   Вчера ночью позвонила бабушка и дрожащим голосом сообщила, что её дом ходит ходуном, из подвала заметно свечение, а в комнатах пахнет дымом и серой. Я спросонья решил, что это шутка, и посоветовал ей перекреститься. Но старушка не унималась, да и перепуганная Тотошка подтвердила её слова. Мы с Олсе, не зная, что и подумать, помчались на такси через весь город к нашим девочкам.
   Всё было именно так, как они говорили. Но содрогался не только ветхий домик, последний оплот гордых потомков адмирала, но и весь прилегающий к нему район.             К тому же, возле цирка, мимо которого мы проезжали, из-под растрескавшегося асфальта кое-где били горячие гейзеры и вырывались клубы пара, отдающие канализацией.
   Всё это нам с Олсе очень не понравилось, и мы, закутав Тото в одеяло и прихватив бабушку вместе с немногочисленными семейными реликвиями, бежали назад             в мастерскую. К тому времени, как мы вернулись, трясло уже повсеместно и основательно. Кое-кто из наших «дорогих» соседей уже рванул из города на своих машинах, мы же всилу своей «безлошадности» вынуждены были остаться на месте, уповая на милость Бога.
   Чёрт возьми, что бы всё это значило?
*
   Последние новости:
   Необычное для наших мест природное явление произошло сегодня в Вишёнок. Ночью в заброшенных каменоломен, что неподалёку от Княжеского цирка, появилось на свет самое настоящее вулканическое образование. Уже несколько часов новорожденный изливается огненной лавой, грохочет и плюётся раскалёнными каменьями. Над городом распространяется облако едкого дыма, улицы и крыши покрывает пепел.
   Не каждая столица Земного шара может похвастаться такой уникальной достопримечательностью. По этому случаю нашим Господарём рассматриваются следующие вопросы: об увеличения годового бюджета княжества за счёт притока зевак со всего Мира, о присвоении вулкану, который в народе уже успели окрестить «Дракулой», статуса памятника природы, а также о передаче его в ведение Министерства КультТуризма.
   А пока суд да дело, борьбу по ликвидации последствий природной катастрофы взяли на себя городские коммунальные службы. В кратком интервью нашему корреспонденту господин примар уверенно заявил, что ситуация находится под его личным контролем, просил жителей города соблюдать полное спокойствие и голосовать на ближайших выборах за его кандидатуру…
   Самые свежие известия о «Дракуле» в нашем следующем выпуске новостей…
            *
- Давай отключим телевизор, - предложила Олсе.
- ???
   - Сплошная нервотрёпка. Зачем знать о событиях, повлиять на которые мы всё равно не можем?
   Я обдумал слова Олсе, решил, что она как всегда права и без сожаления вырубил нашу теле, а вместе с ней и радиосвязь с внешним миром.
*
   Это последняя страница дневника. Больше писать не буду. Не о чем. Жизнь кончена...
   Со временем «артобстрел» стал для нас с Олсе привычным фоном наших житейских будней. Мы перестали вздрагивать от каждого стука в дверь, без боязни снимали трубку телефона и даже, как прежде, ложились спать голышом, не страшась быть застигнутыми врасплох (неземное удовольствие). Более того, мы начали относиться с некоторой иронией к происходящему: «Что там – вулкан? Лава по улице течёт? Где мои калоши?».
   Казалось, что нас уже ничем не удивишь. Но вдруг выяснилось, что на свете есть ещё нечто такое, что может заставить трепетать и ужасаться. И это не землетрясение, не вулкан и не потоки лавы Просто однажды из нашего крана перестала течь вода. Как выяснилось, прохудились от старости трубы. Поставить прокладку на вентиль я, конечно, ещё мог, но вот самостоятельно справиться с таким сложным ремонтом оказался бессильным. Через два дня хождения с вёдрами к колонке я взвыл от отчаяния и решил обратиться за помощью к водопроводчику.
   Подозреваю, что кто-то из читающих эти строки уже вздрогнул и покрылся холодным потом. По-видимому, это те, кто сам сталкивался с подобной проблемой. Другие, вероятно, только пожали плечами, не углядев в этой тривиальной ситуации ничего трагического. Да чтобы герои повествования, преодолев все напасти, пройдя, можно сказать, через огонь, спасовали перед водой (вернее - её отсутствием)? Быть того не может! На это я могу только воскликнуть: «Не задирала ещё на вас ножку жизнь, господа! Не задирала!»
   Хотел было сгоряча в самых ярких чёрных тонах обрисовать все наши злоключения, связанные с ремонтом, но… здесь я пас. На это никаких нервов не хватит!
   Да разве можно должным образом описать, как мы с Олсе (проклятое безденежье) тащили на себе через весь город оцинкованные (заметьте - вовсе не медные) трубы? Или беспристрастно изобразить того алкаша, слывшего классным мастером, что я умудрился нанять в «Трёх покойниках» и который целый месяц водил нас за нос, сшибая трёшки на выпивку? А также обрисовывать двух других прохиндеев, которые потребовали аванс, а явившись на следующее утро уже под градусом учинили в нашем доме пьяный дебош?
Нет, пережить всё это заново я не хочу. Сообщу лишь горестный итог: Олсе, стоически переносившая вместе со мной все трудности постсвадебной жизни, не вынесла испытаний водопроводными трубами и покинула меня. Однажды ночью она лиловым туманом вымахнула через форточку и под неослабевающий гул вулкана растаяла в неизвестном направлении. Лишь на кухне остался пыхтеть выкипевший чайник, да на столе лежала адресованная мне записка:

«Знаешь, милый, - ничья вина,
только стужа всё ближе и ближе...
Я в тебя ещё влюблена,
но уже почти ненавижу».

   Вот так, благодаря своему непробиваемому эгоизму, я оказался один. Без жены для меня нет жизни, и поэтому я немедленно отправляюсь на её поиски, даже если они займут целую вечность...
   Приписка в конце дневника:
   Олсе, если ты всё же простишь своего глупого «барина» и вернёшься, дай знать. Пусть сигналом послужит мне свет в окне нашего дома.
   И ещё:
   Неизвестно куда занесёт меня судьба. Если что, не поминай лихом.


8. Засада

   По воле течения реки беспрецедентная в истории человечества спасательная экспедиция продолжалась всю ночь. Правда, об этом никто из её участников не догадывался, включая и нашего ушастого проводника, известного под кличкой «Свободный Как Ветер». Вся команда беспробудно спала вповалку на дне лодки. Я в роли вперёд смотрящего - единственный, кто бодрствовал на этой посудине. Из темноты до меня доносились неясные звуки, которые при желании можно было истолковать как похрапывание, посапывание, похрюкивание, повизгивание, причмокивание и невнятное бормотание. Мои спутники накапливали силы перед дальнейшими молодецкими подвигами. Когда в предрассветной мгле мне уже начало мерещиться, что нас вынесло в открытое море, потерявшая управление лодка тихо пристала к пологому берегу. Я перевалил через борт и, уцепившись за нос, с трудом затащил его на землю. Никто из господ алконавтов проснуться так и не соизволил. Решив, что и мне не мешает вздремнуть, я нашёл под каким-то кустом более-менее сухое местечко и, поёживаясь от холода, завалился спать.
   Когда я продрал глаза, солнце уже давно перевалило за полдень. На небе не наблюдалось ни облачка, ни тучки. Река спокойно несла свои воды вдаль. Берег, насколько хватало глаз, был пустынным… Стоп! А где же мои славные спутники? Лодка со всем своим доблестным экипажем бесследно исчезла.
   Сообразив, что старую лоханку, по-видимому, утащило течением, я было собрался тут же броситься за ней в погоню, но, здраво рассудив, решил не горячиться. В первую очередь мне следовало вплотную заняться поиском запропавшей жены. Что же касалось моих верных друзей, то, по здравому разумению, пока на дне бутылки ещё оставалась хоть капля вина, за них можно было не беспокоиться.
Я задумался - с чего бы начать? Мой собственный опыт странствий по нарисованным дорогам тут был непригоден. В основе моего Мира был Свет, а здесь, вначале, естественно, Слово.
   - Это одно и тоже, - вдруг раздался рядом чей-то голос.
   Я вздрогнул и огляделся. Никого. Только по штанине ползла какая-то букашка. Под моим взглядом она остановилась и выгнула спину. Её усики зашевелились. Неужели?.. А почему бы и нет? В принципе, здесь всё возможно.
   - СУЩИЙ во всём. ОН был, есть и будет, - нравоучительно заявила эта насекомая мелюзга.
   - И в тебе? - глупо улыбаясь, спросил я.
   - И во мне, конечно, - нахально доложила та.
   Это было уж слишком. Какая-то козявка претендовала на присутствие в ней Божественного начала и так беззастенчиво об этом заявляла! Кого она вообще имеет в виду? Ту, кто её придумал, или того, кто создал ту, которая придумала её? А, может, того, кто сотворил этого, который создал ту… Я запутался в цепочке возможных создателей, однако это не давало мне основания спустить наглость возомнившей о себе глупой твари.
   - Да у тебя и мозгов-то нет! - осадил я её.
   - Как это нет? - возмутилась та, но вдруг засмеялась. - Подними голову, умник.
   Я подчинился и застыл в оцепенении. Из густой листвы нависающего куста на меня, не мигая, взирала пара глаз - золотистых миндалин с вертикальными, словно у рыси, зрачками. Лишь мгновением позже мне удалось разобрать в сумятице солнечных пятен, что они принадлежат рыжему, покрытому множеством веснушек созданию, вниз головой, наподобие летучей мыши, висящему среди ветвей. Оно было одето в длинную ночную рубаху, скроенную из кисеи, и чёрные кружевные колготы. За спиной виднелись три пары белоснежных крыльев со взлохмаченным опереньем.
   Я зажмурился, уповая на то, что наваждение сгинет. Но не тут-то было.
   - Ты ещё перекрестись, - хихикнуло это существо.
   Я открыл глаза. Поскольку видение не исчезло, пришлось признать, что оно всё же имеет место быть.
   - Я - Кипишочек, - представилось… лась… лся рыжий, одарив меня щербатой улыбкой. - Посланник первого призыва.
   - В смысле… Ангел?
   - Иногда нас и так называют.
   - А почему вверх ногами?
   - По мне так это ты, словно муха, ползаешь по потолку.
   - Но-о-о насколько мне известно… из литературы, конечно, ангелы э-э-э… - замялся я, не зная, как сказать о только что случайно сделанном мной наблюдении.
   - Бесполы? - пришёл мне на выручку конопатый, натягивая съехавшую «занавеску» на тощие ноги. - И то правда, но я - Вестник Любви, амур по-вашему. Мне по роду деятельности такое оформление положено, чтобы, значит, глубже в отношении секса разбираться.
   «Теперь понятно, почему некоторые дети так похожи на ангелочков», - подумал я             (мой собеседник при этом почему-то довольно хрюкнул) и спросил, пристально разглядывая рыжего:
   - Это не ты ли привёл ко мне в мастерскую Олсе?
   - Моя работа.
   - А здесь что делаешь?
   - В засаде я.
   - И на кого, если не секрет?
   - Выслеживаю пару молодых идиотов.
   - Это нас с женой, что ли? - догадался я. - И зачем?
   - Кто ж ЕГО знает? Поступило распоряжение: «Разыскать и воссоединить», вот и выполняю. От кого, указание, спрашиваешь? Я же и говорю, от Самого… Ну да, от НЕГО от Самого (Кипишочек ткнул крылом в небо)… Нет, мы создания подневольные, что прикажут, то и делаем… Конечно, читаю мысли. Я думал, ты сразу сообразил… Ладно-ладно, не буду больше… если получится.
   Я решил принять его извинения и тут же закидал вопросами:
   - Значит вот так, запросто, вы с НИМ и общаетесь? И часто? Каков ОН?
   - Господь с тобой, - поёжился рыжий. - Это вы люди контачите с НИМ, когда захотите, а у нас, знаешь ли, строгая субординация. Ну а на счёт того, каков ОН, скажу лишь, что САМ - необъятен, и постичь ЕГО невозможно.
   - А почему именно тебе было поручено это задание? Ведь свою миссию ты, кажется, уже выполнил.
   - В качестве Вестника Любви, да. Но в настоящий момент я ещё и занимаюсь охраной       и преображением Искры Божьей твоей супруги.
   - В каком смысле?
   - Способствую развитию творческого начала, от которого напрямую зависит бессмертие Души.
   - Круто! А у меня тоже есть такой вот… Ангел - хранитель?
   - Конечно! Пожарники изначально полагаются всем людям.
   - Почему «пожарники»?
   - Так ведь преображаем Искру в пожар Творчества.
   - И удаётся?
   - Не всегда. Личный выбор - это святое. В таком случае передаём подопечного в смежное ведомство, курирующее тех хомо, которые считают себя слишком сапиенс, чтобы заниматься созидательной деятельностью.
   - А где мой… - «искуситель»?
   - Он свою часть операции уже выполнил - всю ночь бок о бок с тобой в одной лодке продрых. Теперь, наверное, в «Покойниках» вместе с твоими дружками похмеляется. Дальше - моя забота, - сообщил мне рыжий.
   - Так ты это о нашем проводнике? - смекнул я. - То-то мне и его рожа показалась знакомой. Кстати, я вас случаем на Первой Перелётной не видел?
   - Хе-хе! Хочешь, поведаю, как мы с Апи… в смысле, со Свободным Как Ветер ту «презентацию» провернули?
   - Было бы интересно послушать, но мне нужно отправляться на поиски Олсе. Ты со мной?
   - А как же! - завопило золотоглазое чудо и, сделав кульбит, оказалось рядом. - Пошли, время не ждёт!
   И плечом к крылу мы с Вестником Любви зашагали по берегу. Но не прошли и нескольких десятков метров, как мой спутник заявил: - Рождённый летать, ползать не должен!
И даже не взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Теперь Ангел парил в нескольких метрах над землёй, удобно устроившись на струях лёгкого ветерка, а я, едва поспевая, трусил следом.
Поведав подробности акции, предпринятой агентами Департамента по ЧП потустороннего Мира для моего спасения из цепких лап Бахуса, амур стал с упоением вспоминать об известных и малоизвестных героях любовного фронта, в личной жизни которых сыграл немаловажную роль.
- Порой такие страсти разыгрываются - Шекспир отдыхает! - то и дело повторял он, закатывая глаза.
Так, придаваясь приятной беседе, мы продвигались вперёд, пока мне в голову не пришло, что шестикрыл из своей засады должен был видеть Олсе.
- А как же, было дело (забывшись, он снова прочёл мои мысли)… Сразу после грозы, она лиловым туманом проплыла мимо… Почему не сказал сразу? Так ты и не спрашивал… Зачем не удержал? А ты когда-нибудь имел дело с разгневанной поэтессой?.. Один раз, говоришь, попробовал и едва не получил сковородкой? А я вот удостоился эпиграммы, но, честно тебе скажу, лучше бы сковородки.
   И опустившись на большой камень, Вестник с обидой в голосе продекламировал:

«Гадкий ангел,
не место тебе
в стае сладкоголосых пернатых:
перекошен твой лик
и небес
стяг лазурный не плещет в очах…
Что за странный взъерошенный вид?
Что за мука светлейшесть терзает?
Кто из смертных её понимает, -
бессердечие разве болит?»

   - Видно, была не в духе, - вздохнул я, когда он окончил читать.
   - Видно, кто-то её сильно обидел, - поглядев на меня с упрёком, заявил Кипишочек.
   Только сейчас я заметил, что мы находимся на самой оконечности острова, вытянувшегося вдоль реки, и, уходя от справедливых обвинений, поторопился указать на это Ангелу.
   - Мне кажется, нам следует изменить способ передвижения, - заявил он, запуская пятерню в свою рыжую шевелюру.
   - И что ты предлагаешь?
   - Воспользоваться «Дуэтом». Это самый надёжный путеводитель по этому Миру. Будем перебираться из одного стихотворения в другое, идти от сломанной веточки к оброненному слову и, если повезёт, то в конце концов догоним твою беглянку.
   Я достал из кармана изрядно потрёпанную книгу:
   - А если она не захочет меня видеть?
   - Да она сейчас как никогда нуждается в твоём внимании и заботе.
   - А если, всё же?..
   - Ну, ты меня достал! Тогда я воспользуюсь служебным положением и сам сделаю ей предложение.
   - А в глаз!
   - Ну вот, наконец слышу речь не мальчика, но мужа, - засмеялся Ангел и для блезиру завибрировал своими белоснежными перьями.

9. Погоня

   С помощью выбранного наугад стихотворения из сборника, мы с Вестником Любви переместились на залитую полуденным солнцем лесную поляну. Вокруг стояли молодые берёзы и ели, над густой сочной зеленью носились, поблёскивая крылышками, разноцветные стрекозы, а высоко в небе пели жаворонки и кучковались облака.
   - Не думал же ты, что сразу найдёшь тут свою жёнушку? - заметив моё разочарование, с лёгкой иронией спросил рыжий и, сжалившись, добавил: - Впрочем, она была здесь совсем недавно. Помнишь её: «Жизнь только повод упасть в стихи»?
   Я пригляделся. И действительно, шелковистая трава в центре изумрудного пяточка выглядела так, словно в неё опустилась, раскинув крыла, большая птица. Я нагнулся,             чтобы поправить примятый цветочек, и обнаружил, что все окружающие нас травинки, листочки и былинки состоят, словно из атомов, из букв, объединённых в слова и предложения. Мир Олсе просто был переполнен летучими рифмами, ползучими ямбами, прыгучими хореями и… и всякой другой поэтической «живностью».
   - Мастерская поэта, - произнёс с благоговением Вестник. - Это тебе не красками малевать.
   Вдруг в дальнем перелеске закуковала кукушка.
   - Моя работа, - не без гордости, заявил конопатый и, прочитав недоумение на моём лице, пояснил: - Если помнишь, это стихотворение Олсе сочинила, когда вы с ней однажды выбрались за город на природу. Так вот, я тогда полдня прокуковал «где-то вдали», стараясь настроить её на лирический лад… Нет, кроме шуток! У меня такая тактика - минимальным воздействием достигаю максимальных результатов. Что получается, ты сам видишь… (он что-то поднял с земли) .- Гляди-ка, венок! А я и не знал, что твоя жена плела здесь ещё одно стихотворение.
   - Жаль, что не закончила, - огорчился я.
   - Себя благодари.
   - ?
   - А, кто стал приставать к ней с непристойными предложениями и сбил с рифмы? Эх ты, тюбик! Ладно, держи. Отдашь при встрече. Будет твоей индульгенцией…
   А теперь нам пора. Открывай книжку и двигаем.
*
   Мы с Кипишочком шли по длиннющему подземному переходу, местами освещённому мерцающим светом неоновых ламп. Стены коридора были сплошь покрыты скабрёзными граффити и обрывками предвыборных обещаний. Белоснежные крылья моего спутника мели грязный пол. По дороге нам попадались лишь смазливые цветочницы и попрошайки, раз дорогу перебежала крыса. Придерживая подол драпирующей его занавески, Ангел пинал пустую банку из-под пива и что-то бормотал о мусоре и стихах.
   Вдруг впереди замаячила тёмная фигура. Издали мне показалось, что это была Олсе, и я припустил за ней.
   На звук моих шагов женщина резко обернулась - ярко накрашенный рот, фингал под заплывшим глазом.
   - Что, невтерпёж? Деньги-то есть? Ладно, встретимся в туалете… Да кассирше не забудь отстегнуть, - деловито сказала она.
   Оттеснив девицу, Кипишочек решительно потащил меня к выходу из подземелья, откуда долетали печальные звуки скрипки.
   - Ну, что ты будешь делать? Опять голубые попались, работать невозможно! - неслось нам вослед.
   В тёмной нише кто-то по-идиотски захохотал.
*
   На сей раз мы с Вестником, следуя за сюжетом очередного стихотворения, очутились в идущем куда-то троллейбусе. На улице стояла самая настоящая зима, и широкие окна салона были сплошь покрыты сверкающими на солнце морозными узорами.
   От холода я мгновенно посинел и покрылся гусиной кожей. Зато Ангела пониженная температура вовсе не беспокоила. Лишь изредка ему приходилось встряхивать своими шикарными крыльями, сбивая с них многочисленные сосульки. Никто из «отмороженных» пассажиров так нас и не заметил. Только одна дамочка бальзаковского возраста, случайно высунув побелевший нос из воротника, вдруг узрела моего золотоглазого спутника и, склонив голову набок, мечтательно улыбнулась.
   Но Олсе не было и здесь. Я уж собрался в очередной раз воспользоваться своим нестандартным средством передвижения, но в последний момент обратил внимание на парнишку, приникшего к растопленному в наледи на стекле отверстию. На всех окнах троллейбуса были подобные «глазки» вперемежку с надписями типа: «Мирча + Катя = Юбиря*». Я не удержался от соблазна и тоже оставил свой авторский знак, нацарапав на инее маленький парус. К моей неописуемой радости, рядом с ним вдруг обнаружилась слегка подёрнутая туманом буква «О» с вплетенной в неё косичкой. То была «фирменная» подпись моей запропавшей жёнки, используемая в личной переписке.
            *
   Давя хрупкие ракушки, мы с Ангелом топали по следам двух пар босых ног, многоточием тянущимся вдоль строчки морского прибоя. Сам берег был безлюден, за отмелью резвились дельфины, а где-то на горизонте виднелся парусник.
   - Когда-то мы с Олсе провели здесь лучший день нашей жизни, - с горьким вздохом, поведал я своему спутнику.
   - В реальном Мире тот день давно канул в Лету, - сказал мне на это шестикрыл,- а в стихах он остался навсегда. Пройдут столетия, на Земле многое изменится, а здесь ленивые волны всё так же будут накатывать на берег и слизывать ваши следы… Ой, ой, ой!!! (Кипишочек запрыгал на одной ноге. На его чёрных колготах красовалась дыра, из которой выглядывала розовая пятка). - Вот чёрт, опять! - простонал он.
   - Сорок дэн, четвёртый, сделаны в Вишёнках? - присмотревшись, спросил я.
   - Шутишь? Третий, итальянского производства. А откуда?.. Ну, дела! Ты, что же, сам жене колготки покупаешь?
   - И не только!.. - гордо заявил я, собираясь поведать конопатому и о других своих подвигах, но осёкся, увидав на прибрежном песке выложенное желтыми и белыми камушками изображение большой грустной рыбы в обществе S-образного червяка. - А вот этого я, хоть убей, не помню.
   - И не мудрено. Это послание из будущего. «S Золотой рыбы» - ваш с Олсе совместный роман.
   - Вот это да! - поразился я, а про себя с облегчением отметил: «Значит, жена всё же вернётся».
   - Сие по-прежнему неизвестно, - заверил меня вслух Вестник Любви. - Но пока золотая рыбка плывёт, шанс ещё остается.
*
   Мы с рыжим оказались в полутёмном коридоре купейного вагона, ползущего куда-то в ночи поезда. Стучали колеса на стыках рельсов, легонько покачивало.
   - Олсе любит сочинять на ходу, - вспомнил я с грустью. - Забирается на верхнюю полку и пишет.
   - Придётся пройти по всему составу, - сказал рыжий. - Возможно, она ещё тут.
   Мы тронулись в путь, заглядывая по дороге в каждое купе.
   В первом оказалась «тень кота на снегу в лунном свете». Она с негодованием зашипела на нас и заявила, что перед тем, как вламываться, нужно стучаться.
   Во второе купе мы долго стучали. Не дождавшись ответа, заглянули. Там были «деревья - просто деревья», и больше ничего.
   В третьем засело «украденное пространство», оно было не в духе и пообещало нам вдогонку «жестоко мстить».
   В четвертом шёл «дождь, так долгожданный летом», и мы вымокли до нитки.
   В пятом оказалось «и не то чтоб любовь, и не то чтобы смерть, и не то чтоб знобящий предутренний зной», и мы решили не связываться.
   В шестом…
   До шестого дело не дошло, так как в коридор вышла заспанная проводница.
   - Она сохранилась только в черновиках Олсе строчкой к недописанному стихотворению, - прошептал мне на ухо Ангел.
   Хмуро оглядев нас, женщина осведомилась:
   - В вагон-ресторан что ли?
   - Мы разыскиваем одного человека, - торопливо объяснил мой спутник, а я показал
   - Была она здесь, только сошла на прошлой станции, - подумав, сказала проводница и с запоздалым подозрением спросила: - А билеты у вас есть?
   - У нас контрамарка, - сообщил я и зачитал вслух очередное стихотворение.
*
   В кромешной темноте мы с шестикрылом продвигались к чему-то далёкому, мерцающему неясным светом. Кроме наших голосов, звучащих так, словно мы находились внутри огромного, пустого ангара, ничего слышно не было.
   - В последнее время я в тебе как в катализаторе вдохновения моей подопечной полностью разочарован, - с досадой выговаривал мне рыжий. - Да если бы не прямое распоряжение свыше, то я и крылом не пошевелил для вашего воссоединения… О, да мы, кажется, пришли!
   И, действительно, неожиданно для себя мы оказались возле изливающего неяркое, тёплое свечение прямоугольника, до которого минуту назад, казалось, шагать и шагать. Вслед за Ангелом я заглянул в него и, словно из зазеркалья, увидал… хорошо знакомый мне интерьер. Это была моя собственная мастерская. И там - о радость! - находилась Олсе, которая, уютно устроившись в кресле, что- портрет Олсе на развороте «Дуэта».то читала. На улице шёл дождь, и с потолка нашего старого дома капала вода в подставленные тазы и миски. Когда несколько капель угодило на страницу книги, жена, не прерывая чтения, раскрыла над собой зонтик.
   - Явный отрыв литературы от действительности, - прокомментировал Ангел стихотворение, в котором мы находились. - Конечно, всё это может быть темой для поэта, но какая женщина, скажи мне, выдержит такое в реальной жизни? В конце концов, крышу ты мог бы и починить!!!
Мне стало совестно за свою нерадивость. Я уж было собрался проникнуть в квартиру и прижать к сердцу свою несчастную женушку, но тут вдруг увидел за мольбертом какого-то взъерошенного, бородатого типа, который что-то самозабвенно мазал на холсте. Приглядевшись, я с неприязнью узнал в нем самого себя. Ну, конечно, как я мог позабыть, что это стихотворение Олсе посвятила мне, и место рядом с ней здесь уже занято мной.

*
   Мы с Вестником стояли на крыше небоскрёба в самом центре современного мегаполиса. Кругом творилось нечто невообразимое: пылали здания, клубился чёрный едкий дым, раздавались орудийные залпы и сухой треск автоматического оружия - шла самая настоящая война!
   - Белград, Югославия, - с видом заправского гида прокомментировал Ангел. - Вот что значит активная гражданская позиция поэта. Это тебе не «мудреватые кудрейки»       заавангарженных барышень.
         Я задрал голову. В безоблачном небе, на недосягаемой для зенитного огня защитников высоте, словно приклеенные, висели вражеские самолёты. На город, неся смерть и разрушения, чёрным градом сыпались бомбы. Когда совсем рядом, поднимая столбы пыли, обрушилось сразу два жилых дома, привычная лучезарная улыбка сползла с лица небожителя, и золотые глаза- миндалины блеснули гневом.
   - Что делают, подлецы! - возмутился он. - И это они называют точечным бомбометанием? А то, что начинка у их снарядов радиоактивная, как зовётся? Ну, ничего, сейчас я им устрою Варфоломеевскую ночь - мало не покажется!
   Я покосился на шестикрыла. В своей кисейной занавеске и чёрных кружевных колготках он совсем не походил на супермена.
   - А справишься? - с тревогой спросил я.
   - Мы - ангелы, - усмехнулся он.
   - Брось, - принялся я его урезонивать, - в нашем Мире эта война уже закончилась.
   Вестник Любви одарил меня ледяным взглядом:
   - Зло обязательно должно быть наказано… хотя бы здесь, в этом отдельно взятом стихотворении. Ведь тут смерть реальна, и люди гибнут по-настоящему, а иначе поэту не стоило бы и за перо браться. Да не дрейфь ты! Это на первый взгляд я такой белый и пушистый.
Подсмыкнув колготы, Кипишочек неуклюже влез на парапет и трижды протрубил в невесть откуда взявшийся пионерский горн. И в тот же миг его крылья принялись наливаться металлом, ноги преобразились в мощные дюзы, а сам Ангел значительно увеличился в размерах и покрылся защитной бронёй. Затем из складок прикрывающей эфирное тело тонкой занавески вынырнули самонаводящиеся ракеты, на плечах обозначились крупнокалиберные пулемёты, а руки превратились в двусторонние секиры с блестящими на солнце лезвиями.
   Словом, через минуту только канапушки на фюзеляже да рыжий цвет обтекателя напоминали о моём спутнике. Предо мной явилась совершенная машина убийства с вертикальным взлётом. Едва я успел отскочить в сторону, как из сопел ударил ослепительный столб пламени, и Вестник Любви, ставший на моих глазах Ангелом Возмездия, ревя ракетными двигателями, медленно взмыл ввысь навстречу армаде натовских бомбардировщиков.
*
   Мы с Кипишочком сидели за столиком в dance-баре и пили из маленьких чашечек сваренный по-турецки густой чёрный кофе. Свет был притушен, тихо играла музыка, в центре зала лениво танцевали несколько пар. Среднее справа крыло Ангела было прошито навылет пулемётной очередью, но его, по-видимому, это ничуть не огорчало. Он во всю хвастался боевыми подвигами, сопровождая свой рассказ характерными для всех летунов жестами:
   - ...и здесь я сажусь ему на хвост и рву, как тузик грелку. А тут как раз их «Миражи» подоспели. Ухожу в сторону, делаю мёртвую петлю и с-с-с р-р-разворота обрубаю двум мерзавцам крылья. - Затем Ангел помолчал и с горечью воскликнул: - Ах, если бы САМ изначально не запрещал нам активно вмешиваться в ход человеческой истории, нынче всё было бы совершенно по-другому! Вот, смотри… - и дальше последовал монолог, изобилующий сослагательными наклонениями.
   Слушая его трёп, я машинально перелистывал «Дуэт» и размышлял о делах своих скорбных.
   Поиск жены наугад так и не принёс результатов. Где же искать её дальше? Возможно, в тех стихотворениях, которые звучат чаще других? Ну, скажем, в любимых бардами «Старинном напеве» или «Маленькой разлуке»? Впрочем, «Разлука» не подходит. Там я снова могу наткнуться на самого себя. Может, в «Сирени»? Нет, спасибо, хватит с меня радиации... А это что? Такого названия я что-то не припомню. О чём там? Так: она... он... - но явно не обо мне. Нет, в незнакомые стихи лучше не соваться. Меньше знаешь, лучше спишь...
   Неожиданно за наш столик присела хмельная девчонка с фужером вина в руке. Моргая косенькими глазками, она некоторое время прислушивалась к монологу моего спутника, и наконец решившись, дотронулась до его крыла:
   - Ты ранен, миленький ?
   - Утраченные перья только украшают стреляного воробья, дорогая, - улыбнулся тот.
   - Где ты был раньше? - печально вздохнула наша соседка. - Я так долго тебя ждала.
   Вестник Любви наклонился к девушке и стал что-то нашептывать ей в ушко. Не донеся до губ свой бокал, та застыла, глядя сияющими глазами куда-то в пространство.
   Я же вновь и вновь перелистывал сборник, стараясь сообразить, в каком из стихотворений можно вернее перехватить беглянку. Ну где же, где она может быть?.. Стоп, а с чего я, собственно, решил, что она меня бросила? Испарилась, улетучилась - да сам видел. Но ведь это ни чего не значит. Словом, нужно ещё раз припомнить, как было дело и постараться спокойно во всём разобраться.
   Итак: Олсе весь вечер дулась на меня за эти треклятые водопроводные трубы, потом, где-то за полночь, обдав презрением, гордо удалилась на кухню и там затихла над листом бумаги. Когда же через полчаса я поплёлся к ней в надежде на примирение, её уже не было. Только лиловый туман струился через окно, на огне потрескивал выкипевший чайник, да на столе лежало прощальное стихотворение.
   Я вытащил из кармана измятый листок и ещё раз перечитал адресованное мне послание. В нескольких строчках жена доходчиво объясняла, что между нами происходит - «…только стужа всё ближе и ближе...», прозрачно намекала, чья в этом вина - «Знаешь, милый, - ничья вина…» (прозрачнее не бывает), и недвусмысленно давала понять, что нам надо расстаться, пока ещё это можно сделать без крови - «…Я в тебя ещё влюблена, но уже почти ненавижу».
   Я с горечью скомкал злосчастную бумажку. Вот так расходятся Галактики - проходят одна сквозь другую и разлетаются навсегда… Нет, не верю! Такого просто не может быть! Только не в нашем случае! Возможно, я что-то упустил, не разобрал, не заметил меж строк?
   Я торопливо расправил белый комок, впился в него взглядом и вдруг, не веря своим глазам, прочёл:

            «…Но горит в ночи окно.
            Только б свет в нём не погас,
            доброй вестью изливался,
            через Вечность возвращался,
            возвращая дому нас!»

   Новый текст был датирован днём исчезновения жены и звучал явно оптимистичнее прежнего. Наваждение! Я что, сплю? Вроде, нет. Но откуда это? Может, какой-нибудь фокус? Надо проверить. Я опять смял злосчастную бумагу и, досчитав до десяти, развернул. - Не-е-ет!!! - на листе вновь был первоначальный текст. - Так можно и с ума сойти, - подумал я. - Ну-ка, пораскинем мозгами: два текста - один лист. Один лист - две страницы. Две страницы - два текста… А ларчик-то просто открывается. - Я перевернул бумажку. На обратной стороне красовалось второе стихотворение.
   Но самое главное, его содержание как раз и было тем самым условным сигналом, о котором я просил в своём дневнике. И неважно, что само стихотворение писано раньше по времени. Главное таилось в его сути. Теперь я был совершенно уверен в том, что Олсе меня не бросала и что случившееся - лишь фатальное стечение обстоятельств. Это, безусловно, не снимало с меня вины за произошедшее, но внушало надежду на скорую встречу и примирение. Свет маяка, пройдя сквозь Вечность, настиг меня и звал домой. Я не знал точно, где сейчас находится моя жена, но был совершенно уверен, что мне пора отправляться в обратный путь.
   «Кипишочек, - обратился я мысленно к рыжему, - Я возвращаюсь».
   Не отрываясь от своей прекрасной «Психеи», небожитель вопросительно приподнял рыжие брови.
   «Олсе прислала весточку», - пояснил я.
   «Старик, ты уверен?»
   «Без сомнения».
   «Ну, что ж, полагаю, на этот раз тебе повезло. А на будущее имей в виду: ничего нет ужаснее гнева обиженной женщины. Поверь мне на слово, сгоревший чайник ничто по сравнению с цианидом, серной кислотой и мухоморами».
*
День приближался к концу, когда я по мановению крыла Ангела оказался на своей улице. Издали доносилось могучее дыхание вулкана. Над крышами старого города вверх поднимался столб густого дыма и расплывался там чёрной кляксой. От всего сердца порадовавшись тому, что в городе нет видимых разрушений и паники, я, сгорая от нетерпения, припустил к дому. Во дворе всё было по-прежнему: с закрытой веранды соседского ресторанчика доносился приглушённая музыка, знакомо шумел ветвями старый орех, пахло нагретым солнцем асфальтом, виноградом и серой.
   В нашей «избушке на курьих ножках» на кухне горел свет. Когда я, замирая от волнения, приблизился, входная дверь вдруг с шумом распахнулась, и мне на встречу вылетел, визжа от радости, Аттила - сын крокодила. За ним показалась с дымящейся сковородкой в руке Олсе:
   - Ну наконец-то! А я уже начала беспокоиться - мало ли куда тебя судьба занесёт. Включила свет, как просил, а тут и ты… Ужинать будешь? - произнесла она, с удивлением разглядывая мой потрёпанный вид.
   Я обнял жену за плечи и ткнулся губами в висок. Вдыхая запах её волос, с умилением поглядывал на знакомый рисунок трещин на потолке в прихожей, прислушивался к тихому скрипу старых половиц и умиротворяющему звуку капающей воды из протекающего крана. Ни дать ни взять - царь Итаки Одиссей вернулся домой из странствий.
- Значит, простила?- наконец пробормотал я.
   - Да… нет… еще не решила… - моя «Пенелопа» высвободилась из объятий. - Может, поведаешь, что ты у меня в стихах делал?
   - Я испугался, что ты меня бросила, - стал оправдываться я. - Ведь сама говорила, что не оправдал твоих надежд, что чаша терпения переполнена и ты собираешься со мной расстаться. Вот и кинулся в погоню за лиловым туманом.
   - Мало ли что я говорила!.. Да у меня семь пятниц на неделе.
   - Я нашёл твою записку, - я протянул Олсе измятый лист. - Не эту, а ту, что на обороте. - Как ты полагаешь, что я должен был на это подумать?
   - Наверное, что у нас закончилась чистая бумага, - взъерошила мне волосы жена.             - Я поставила чайник и только собралась почитать перед сном, как вдруг на меня накатило. Я записала то, что пришло, на первом подвернувшемся под руку клочке, - Олсе перевернула листок. - Ах, вот что здесь было! Это я сочинила ещё когда ты витрины оформлял… По-одле-ец!
   - Ну-ну, положи сковородку!
   - Как вспомню, что достался не девочкой - убить готова… Так вот, едва я стала править текст, как вдруг обратилась в лиловый туман и неожиданно очутилась… ты сам знаешь, где в подобных случаях иногда оказываешься. Хотела сразу вернуться, а там такая красотища…
   - Я ждал до утра.
   - Мы разминулись всего на пять минут. Когда ты уходишь в свои работы, я дольше жду.
   - Да я чуть с ума не сошёл! Людей дёрнул, организовал целую спасательную экспедицию! А ты нас чуть ко дну не пустила. Мужики эту бурю, наверняка, до сих пор запивают.
   - Пусть считают, что легко отделались. Знаешь, как я разозлилась, когда увидела вас на своей заповедной территории.
   - Они помочь мне хотели, - я вновь прижал к себе Олсе.
   - Любишь, что ли?
   - Аж пяткам щекотно.
   - Дура-а-ак, - ласково сказала жена.
   - Дурак, - легко согласился я и спросил: - Как ты себя чувствуешь?
Олсе замерла, прислушиваясь к себе. На её лице появилось мечтательное выражение:
   - Всё время колотит (она прижала мою ладонь к своему выпуклому животу, и я почувствовал под пальцами слабые удары ребенка). Кстати, на обратной дороге зашла в поликлинику за результатами сканирования. Там, в регистратуре сидит какой-то странный тип - лысый, ушастый, нескладный . Увидел меня - заулыбался, словно мы с ним давно знакомы. Поздравляю, говорит. У вас, говорит… В общим, вот… (Олсе вручила мне сложенную пополам справку.) Я тебя тоже поздравляю. Всё, как ты хотел.



            10. Побег из зоны

   Перевалило за полночь. Устроившись на диване, Олсе чутко спала, свернувшись калачиком вокруг «нашего» живота. Рядом пристроился верный друг Тиль. Я, как всегда, работал над памятником чернобыльцам. Это был новый, я уж не помню какой по счёту, тур конкурса. На идею последнего варианта меня навела виденная однажды в «мёртвой» зоне деревянная церковь с полуразрушенной колокольней. Вокруг неё валялись обломки перекрытий и штукатурка. Металлические листы с кровли были сняты во время безуспешной дезактивации. На фоне потухающего неба чернел остов купола, сквозь который шныряли летучие мыши. Там, в вышине, в истлевших канатах запутался шальной ветер, и над зоной время от времени раздавался, навевая мысли о бренности всего сущего, тихий протяжный звон...
   Неожиданно в мастерской погас свет. Найдя на ощупь коробок со спичками, я зажёг специально заготовленный для такого случая огарок свечи. Из-за перебоев в подаче электроэнергии по вечерам часто приходилось сидеть в потёмках, и я убивал время, что-нибудь записывая из своих воспоминаний. Сейчас почему-то захотелось набросать один случай, приключившийся как-то со мной всё в той же Чернобыльской зоне. Тогда, во время радиохимической разведки прилегающей к атомной станции местности, мы с Жуковым-Кэрэбушем заблудились на маршруте, угодили в «рыжий лес», забрели в выселенную деревню и по совету последней её жительницы, ветхой старухи, отправились за помощью к каким-то неведомым людям с дальнего озера…
*
   Едва передвигая ноги от усталости, мы с шофёром ковыляли по обочине Млечного пути. Небесное яйцо-луна ещё не снеслось в заоблачном курятнике, и дорогу нам освещали только бесчисленные звёзды, словно кукурузные зёрна, просыпанные из дырявого мешка вселенского сеятеля. Очнувшись после дневного морока, природа захлёбывалась какофонией звуков: с болота доносился несмолкающий лягушачий ор, где-то истерично кричала выпь, в траве что-то подозрительно шуршало.
   Не переставая говорить, Жук умудрился раскурить очередную сигарету. С тех пор, как село солнце, рот у него не закрывался:
   - Точно говорю: это нас леший водит. Сколько идём - ни одного огонька. Да и сверху - сплошная зелёнка… Слышь, лейтенант, - он на мгновение замялся, - поговаривают, что от «радиков» у мужиков… того… не стоит. Как думаешь, брешут?
   - Не знаю, ещё не проверял, - сухо ответил я, и рассказал Жукову поучительную историю про некоего шофёра, который подобрал где-то в лесу парашют, оставленный десантниками в первые дни аварии, и припрятал под сидением своей машины. Хотел домой привезти, чудак, - в хозяйстве, мол, пригодится.
   - И что, и как он? - забеспокоился сержант.
   - А никак! Под мышками все волосы вылезли, и член отвалился.
   - Скажешь тоже, - не поверил Жук. - Нет, ты погоди… Командир, смотри, чего             это там!
   Я оглянулся: невдалеке, над тёмными кронами деревьев, параллельно земле двигался расплывчатый луч света. Мы застыли, провожая взглядами очередную загадку зоны. Жук ожесточенно дергал себя за ус, явно прикидывая её «вес» на толковище в солдатской курилке.
   Потом, загребая сапогами грязь, мы долго брели по берегу заросшего камышом и осокой лесного озера, пока неожиданно для себя не упёрлись в забор из колючей проволоки. За ним угадывался военный тягач с большущим фургоном в прицепе, рядом серебрилась полусфера с тарелкой спутниковой антенны на макушке.
   - Что будем делать? - поинтересовался Жуков.
   - Как что?.. Постучимся и попросим бензина, - неуверенно наметил я план «боевых» действий.
   - Только не забудь добавить, что так кушать хочется, аж переночевать негде, - съязвил водитель.
   Исцарапавшись в кровь, мы с трудом перелезли колючку, но не прошли и нескольких шагов, как, ослепив нас, внезапно вспыхнули мощные фары, и усиленный динамиком голос с ярко выраженным немецким акцентом из старых фильмов про войну рявкнул:
   - Ахтунг! Ахтунг! Русиш партизанен, хальт! Вам есть капут! Здавайтес! Пуф, пуф!
   - Что за фигня? - удивился шофёр.
   - Лежать, бояться, кому говорят! - на этот раз акцента не было. - На счёт «три» открываю огонь - и без паузы! Раз, два, три!
   По ушам ударила длинная автоматная очередь. Падая лицом в жёсткую траву, я ещё успел заметить, как Жук в акробатическом прыжке уходит в густую тень поваленного дерева, потом моя голова разлетелась на тысячу мелких осколков, и наступило блаженное небытие...
   Сознание медленно возвращалось вместе с болью, тошнотой и слабостью во всем теле: не было сил даже открыть глаза и выяснить, где это я нахожусь.
   Рядом говорили на повышенных тонах. Один сиплый, до боли знакомый мне голос, видимо, не в первый раз вопрошал:
   - А на фуя было стрелять? Велели остановиться - остановились. Мордой в землю? Ладно. Так зачем стрелять-то?
   Другой голос, веселый баритон с хрипотцой, оправдывался:
   - Да я в воздух стрелял, для острастки, понимаешь? Думал, вы - мародеры. Повадились они к нам по ночам шастать. То одно открутят, то другое. На мне охрана объекта, а «сталкеров» этих за каждым кустом по дюжине. Ну и решил пугануть, чтоб, значит, неповадно было. Извини, брат, ошибочка вышла.
   Жук упорно не хотел проникаться состраданием к трудной жизни баритона и продолжал «крутить шарманку»:
   - Ошибся он, понимаешь ли. Объект у него... А на фуя было…
   Но договорить он не успел. Красивый женский голос строго сказал:
   - Ну все, кончайте митинговать. Мы связались с полком, и утром они пришлют за вами машину, а сейчас - медосмотр и ужинать, но сначала - в душевую. Николай, проводи ребят.
   Я наконец разлепил веки и, морщась от яркого света, огляделся. Напротив меня на железном табурете в небольшой больнично-чистой комнате находящейся, очевидно, в той самой фуре, сидел обиженный Жуков и массировал распухшую ступню. Кроме него, здесь находился здоровенный бородатый парень в пятнистом комбезе. В проёме тяжёлой, словно на подводной лодке, двери стояла маленькая женщина в костюме радиационно-химической защиты.
   Детина с уважением вытянулся:
   - Будет сделано, Елена Павловна! - затем повернулся к нам и, улыбаясь, добавил:
   - Слышали приказ, мужики? Скидывайте портки!
   Жуков попытался что-то вякнуть, но бородач, поигрывая мускулами, безапелляционно заявил, что трепачи и грязнули останутся без ужина.
   Подчиняясь грубой силе, мы разделись и покорно прошествовали в душевую,             а после «водных процедур» обнаружили вместо своей грязной и порванной одежды пару светло-зелёных прорезиненных балахонов с капюшонами и «вьетнамки». Напялив эту униформу, мы с сержантом стали разительно похожи на свежепосоленные огурчики. Николай скептически оглядел нас и вдруг заржал во всю глотку.
   - Ну чего, чего зубы-то скалишь? - Жуков грозно сдвинул брови, но, посмотрев на меня, не удержался и тоже начал смеяться.
   Следом за охранником мы прошлёпали в помещение, напичканное до предела разными научными приборами и медицинским оборудованием. Здесь нас уже нетерпеливо ожидала вооружённая шприцем Елена Павловна. У неё за спиной маячили двое в марлевых масках, представленные нам как МНС, по прозвищу Хорь и Калиныч.
   Елена со товарищи работала здесь уже несколько месяцев. Учёные следили за уровнем радиации, вели научные наблюдения, проводили эксперименты, и, по возможности, помогали оставшимся в мёртвой зоне жителям.
   Сопротивляться этим энтузиастам было бесполезно. Нас с Жуковым уложили на жёсткие кушетки и подвергли всесторонним «унижениям», в результате которых я почувствовал себя подопытной собачкой профессора Павлова.
   После осмотра нас повели на «камбуз», где всех уже ждал горячий ужин. В центре стола, венчая композицию из дымящейся картошки, розового сала и солёных огурцов, стояла запотевшая банка медицинского спирта. Наши хозяева в знак примирения решили устроить маленький кутёж.
   И хотя во время общего застолья всех донимал надсадный кашель, он был настолько привычным для зоны, что не мешал нашему «интеллектуальному» общению.
   Под неразбавленный спирт и хрустящие огурчики Хорь с Калинычем припомнили последнее нашествие мародеров; Елена рассказала, как лагерь был осаждён стаей одичавших кроликов, а мы с Жуковым поведали заплетающимися языками о виденном над лесом странном луче.
   - Должно быть, НЛО, - не моргнув глазом, определил Николай. - Скоро лето, вот они из тёплых краёв и потянулись.
   - Так что же это получается, кружка медная? Мы-таки не одни во Вселенной? А ежели я не желаю? - забузил Жук, уставившись в тарелку с картофельной шелухой, словно опасаясь обнаружить там следы сверхцивилизации. Он совсем раскис от спирта, на который они с охранником основательно налегли.
   Когда всё было выпито и рассказано и ещё раз выпито и пересказано, Елена объявила отбой. Вместе со всеми я стал выбираться из-за стола, но комната вдруг перевернулась, и пол ударил меня в лицо...
   Лежа под капельницей в больничной палате, я отрешённо глядел в потолок. Из оцепенения меня вывело осторожное покашливание. Возле окна, за которым была ночь, в накинутом на плечи белом халате, стоял хмурый Жуков. Поймав мой взгляд, он сделал попытку улыбнуться:
   - Здорово, Серёга!
   - Здравствуй, Жуков! Что случилось? Я ничего не помню.
   - Ещё бы! Как свалился в зоне, так, почитай, трое суток в себя не приходил.
   - Ну а ты как? - спросил я сержанта.
   Тот замялся и, словно извиняясь за что-то, ответил:
   - Да… у меня, вроде, всё в порядке.
   Передав приветы и рассказав последние полковые новости, шофёр засобирался. Его служба скоропостижно закончилась, и он возвращался домой к семье.
   - Держись, командир, - сказал Жук на прощанье и крепко пожал мне руку.
   После его ухода, в палату зашла сестричка и сделала болючий укол. Я заснул, и мне привиделось детство. Я опять был маленьким мальчиком, и мы с дедом куда-то шли по просёлочной дороге. Была весна. Светило ласковое солнышко, и щебетали птички. Впереди на холмах, словно окутанные белой метелью, стояли яблоневые сады. Старик медленно шагал, опустив седую голову в глубокой задумчивости. Наконец, протяжно вздохнув, он еле слышно произнес: «Да-а» и еще раз «Да-а». Я стал нетерпеливо дергать его за палец:
   - Деда, деда, что «да»? Ну, что?
   Дедушка внимательно поглядел на меня, словно размышляя, доверять ли такому юнцу великую тайну и, улыбнувшись, сказал: « Да-а… далеко до сада»…
   Когда я пришел в себя, был день. На стене раскачивались прозрачные тени. Из соседней комнаты слышались тихие голоса. Говорили двое:
   - Н-да, не повезло парню. И где его только черти носили?
   - Там, где «носили», и чертей уже нет, - окочурились… Слышь, Тихий, хочешь анекдот?
   - Давай.
   - Любовник застукал мужа в своей постели.
   - Смешно.
   - Ладно, пойдем, дерябнем, что ли.
   Они ушли, и я остался совсем один. Стало грустно: мне, видимо, вынесли приговор, который был окончательным и обжалованию не подлежал, и даже не дали последнего слова... И всё же, хотелось бы знать: «А судьи кто?»
   Впрочем, это уже не имело никакого значения: сознание вновь куда-то уплыло, а вскоре, так и не приходя в себя, я умер.

11. Туман рассеивается

Держа за руку молодую, очаровательную, светлоглазую женщину, я иду по песчаному берегу вдоль самой кромки морского прибоя. Невдалеке скалами возвышаются железобетонные надолбы. Волны бьются в их серую твердь и взмывают вверх ослепительно белой пеной, а там, словно лоскуты этих морских кружев, с весёлыми воплями кувыркаются белоснежные чайки. Меня тоже тянет ввысь - туда, где тает след пролетевшего самолёта, и я неосторожно отпускаю свою прекрасную спутницу. Узкая лента пляжа - словно взлётная полоса аэродрома. Разбегаюсь, отталкиваюсь и несусь над бескрайним простором моря в глубокую синеву небес.
- Ты куда?! Вернись! Останься со мною! - слышу за спиной отчаянный возглас, но, завороженный стремительным движением, не в силах даже оглянуться.
   Далекий горизонт набухает, принимая форму круга. Мир полутеней заканчивается. Солнце перестает быть живым и ласковым, из космического пространства ощу¬тимо веет холодом, идёт жёсткое излучение. А меня неудержимо влечет всё дальше и дальше, к какой-то Сверкающей Вершине и становится одновременно страшно и весело от этого путешествия, из которого ещё никто не возвращался…
   Совсем немного не дотянув до цели своего головокружительного полета, я очнулся на чердаке почерневшей от времени Ванькиной избушки, стоящей посреди погружённого в кисельный туман Сумрачного леса.
   Всё виденное во сне было настолько ярким и реалистичным, что я не сразу даже осознал, где нахожусь. А когда это до меня наконец дошло, долго смотрел в деревянный потолок, вспоминая незнакомую мне русоволосую женщину, только что маячившую впереди Сверкающую Вершину и почему-то… наше весёленькое стойбище.
   На память явились и беременная цыганка с её крикливыми отпрысками, и космонавты в обгоревших скафандрах, и волосатый тип, косящий под «снежного человека». А также дружная компания стучащих в барабаны папуасов, вооружённые томагавками краснокожие братья, бригада телевизионщиков, какие-то правозащитники из Австралии, группа олимпийских чемпионов, команда подводной лодки в полном составе, представители             секс-меньшинств, наркоманы и многие-многие другие Ванькины гости, чью национальную, профессиональную, а порой и половую принадлежность не всегда можно было определить. Мысленно перебрав их всех, я задался вопросом: а что это, собственно, за такое особое место, куда непрерывным потоком стекается самая разнообразная публика? Им что, здесь мёдом мажут?
Говоря откровенно, и сами «пришельцы» были какими-то странными - словно не от Мира сего. Сперва вроде как удивлялись: мол, куда это их занесло; затем пытались качать права - не имеете права, я буду жаловаться; потом канючили - ошибочка вышла, я тут не причём, но в конце концов все как один блекли и постепенно растворялись в тумане. Впрочем, и со мной здесь тоже творилось что-то неладное. С некоторых пор я чувствовал себя наподобие воздушного шарика - необычайно легко и, я бы даже сказал, прозрачно. И есть совсем не хотелось - хлебнёшь сырой мглы за окном и вроде как сыт. Что бы всё это значило?
Но додумать я не успел, потому что с улицы раздался прокуренный голос Ивана. Что-то происходило. Я с любопытством выглянул в чердачное оконце. В липком тумане, который вплотную подобрался к дому, виднелись смутные очертания людей. Было похоже, что там собрались все те, кого я только что перечислил.
Внизу на крылечке, постукивая длинным прутиком по ноге, сидел Док. Рядом стоял опухший после очередного запоя лесник и, не вынимая изо рта дымящейся сигаретки, что-то вещал, обращаясь к расплывчатым теням. Я расслышал лишь самый конец его речи:
- …в любом случае не теряйте надежду. Бог милостив… И ещё: даже праведники дожидаются там семь дён. Поэтому сразу предупреждаю, - до срока никто не расходится.             А то в прошлый заезд, понимаешь, за пивом пошли… Ту-рррысты! (В ответ на его слова туман заклубился.) Ну, что, никто остаться не хочет? Обратно не повезу...
Словно почувствовав мой взгляд Ванька поднял голову и спросил:
- А ты, неприкаянная душа, с нами на ту сторону не желаешь? (Док что-то негромко сказал хозяину, тот усмехнулся.) Ладно, в другой раз, видать ещё не дозрел… Теперь, господа, в путь! И да воздастся каждому по вере его!
   Заколыхавшись, призрачные силуэты потекли мимо крыльца в сторону едва приметной за густым туманом реки. По дороге они все что-то с поклоном опускали в подставленную Иваном форменную фуражку.
Не дождавшись конца этого «парада», Док вернулся в дом, а лесник, собрав подношение, припустил вслед за ушедшими.
Стараясь лучше разглядеть заполнившую паром толпу, я далеко высунулся из окна. Сомнений на счёт нашего славного хозяина, да и Дока у меня больше не оставалось. Один, пользуясь служебным положением, переправлял за бугор нелегалов, а другой в этом ему помогал!
*
Пройдя на кухню своей «малолитражной» квартиры, ОН плеснул в кружку горячего и крепкого, как сон праведника, чифиря (память о сталинских лагерях на Колыме) и, нацепив на кончик носа очки, взял пришедшее с утренней почтой письмо - обклеенный многочисленными марками мятый пакет из серой бумаги. Пригляделся к штемпелю:             «Э-хе-хе, долго же шло… ну да, конечно, по такому-то адресу» и вскрыл конверт. На тетрадном листочке детским неуклюжим подчерком было нацарапано трогательное послание:
«Милый дедушка! И пишу тебе письмо. Нету у меня ни отца, ни маменьки. Только ты у меня один остался. А вчера мне была выволочка от хозяйки - селёдку начал чистить с хвоста. И хозяин дерётся, зараза… Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой на деревню. Буду тебе табак тереть. Нету больше никакой моей возможности… Кланяюсь в ножки. Хотел к тебе пешком бежать, да сапог нету… Пожалей ты меня сироту несчастного. Пропащая моя жизнь».
В конце письмеца стаяла подпись: «Твой внук Акулька».
Завершая общее «жалостливое» впечатление, в нескольких местах чернильные каракули были подмочены каплями влаги - видать, слезами того самого несчастного ребёнка.
А ты плагиатор, «внучок», подумал ОН про корреспондента, затем включил газовую конфорку и подержал над огнём пришедшую бумагу. Меж неровных строчек проступили слова донесения, написанные чётким, летящим подчерком агента для особых поручений.
Конечно, ОН мог не вскрывать конверт, не поправлять на носу очки и даже не читать этого послания, а также многое и многое другое. ОН даже мог бы… По большому счёту, ОН МОГ ВСЁ, однако здесь и сейчас, на Земле, чтобы особенно не выделятся, ЕМУ приходилось придерживаться законов природы (раз уж САМ их выдумал), а так же некоторых местных обычаев и правил.
К примеру, правил дорожного движения и, скажем… закона всемирного тяготения. Это значит, что завтра по дороге на работу ОН полчаса промается в пробке из-за шествия по центру города местных гомосексуалистов и лесбиянок, устроенного по инициативе неугомонного господина примара. Конечно, будет очень соблазнительно вознестись вместе с переполненным троллейбусом над всем этим безобразием и не опоздать, но ОН, стиснув зубы, не станет этого делать. Ведь на то ОН и Всемогущий…
   Итак, посмотрим, что НАМ пишут:
«Я, Апишкульк, секретный агент для особых поручений, во исполнение Высочайшего повеления, приписанный к Департаменту Охраны и Преображения на должность Хранителя Божьей Искры в данный момент нахожусь в Сумрачном лесу вместе со своим подопечным, который в силу обстоятельств отошёл в Мир иной».
- С каждым может случиться. Повода для паники пока нет. - САМ извлёк из кармана клетчатый носовой платок, на котором ещё пару тысячелетий назад сделал узелок на память, - У МЕНЯ всё под контролем… Ну и что там дальше?
«Вместо того, что бы полностью раствориться в тумане и вместе с другими Душами ждать своей очереди у Переправы, он старается вспомнить прошлое, полагая, что «оставил там что-то для себя очень важное… а возможно, так никогда и не нашёл».
- Ничего необычного для неприкаянных Душ. Поначалу они все так считают.
«При этом его посещают «странные мысли и неясные образы».
- Положим, они и у МЕНЯ иногда возникают.
«Художник грезит о солнце, небе и море…»
- Помнится, что перед тем, как Я их создал, они и МНЕ долго мерещились.
«…и ещё о какой-то женщине, с которой в своих видениях идёт по линии прибоя».
- Как мы когда-то с Марией.
«Ввиду полученного облучения фигурант усиленно светится в Сумраке, пугая прикаянные Души и тем создавая нервную обстановку на Переправе».
- Я себе это представляю.
«В случившемся с Линсу вижу и свою вину, за которую готов понести самое суровое наказание».
- «И…»?! Это что же, он на МЕНЯ намекает?
«Считаю, что мой подопечный пока не готов продолжить своё путешествие к Сверкающей Вершине.
- Тоже мне, адвокат!
«Рекомендую, в порядке исключения, подвергнуть своего подопечного скорейшему воскрешению. Это не даст ему впасть в уныние – худший из грехов».
- А вот это действительно серьёзно. Если такое произойдёт, то даже Я, Всемогущий, ничего не смогу с этим поделать, и тогда вся МОЯ грандиозная затея лопнет, как мыльный пузырь… Молодец всё же Апи - вовремя просигналил. Не побоялся напомнить о себе Высшей Силе во Вселенной. Вот что значит правильно подобранные кадры!
Кстати, это ему, Апишкульку, в своё время было поручено трудное и совершенно секретное задание - «Ослушаться САМОГО и понести суровое наказание». То был единственный приемлемый способ сдвинуть с мёртвой точки ЕГО гениальный План по распространению хомо сапиенса во Вселенной, забуксовавший из-за двух шибко послушных детишек. Агент с блеском выполнил свою миссию, и был «за подстрекательство к неповиновению с позором низвергнут на вечные времена».
Правда, однажды, две тысячи лет назад, когда ОН попытался скорректировать ход ИСТОРИИ, пришлось на время вытащить Апишкулька из Архивов и доверить ему конфиденциальную и очень важную роль «детонатора» событий. Агент, как и следовало ожидать, сделал всё, что от него требовалось, но получив в награду за свой поступок тридцать сребреников, едва не свихнулся.
В тот раз задуманное ИМ вмешательство в дела человеческие провалилось (на ЕГО ладонях до сих пор были заметны следы от ран, нанесённых некогда иерусалимским палачом). ОН, конечно же, с самого начала знал, чем это для НЕГО обернётся (ОН ЗНАЛ ВСЁ), но ведь Свобода выбора есть не только у людей.
   И вот тогда-то ОН решил добиваться поставленной Цели «эволюционным путём». САМ лично спланировал некое событие, отдалённые последствия которого должны были повернуть всю ИСТОРИЮ в определенное изначально ей русло. Назначил дату - 2000 год, «в августе четвёртого мая» (ха-ха); место - стольный град Вишёнки, что в Княжестве Вишёнки и стал тщательно готовиться к его осуществлению. Так, например, среди прочего, он должен был проследить за тем, чтобы в шестнадцатом веке один вольный казак живым и невредимым вернулся в родную станицу из разбойного похода с черноокой турчанкой под буркой, а ещё чтобы двумя столетиями позже некий разорившейся голландский борон, сердцеед, лихой рубака и моряк по призванию, в поисках лучшей доли поступил на службу к русской царице…
В общем, на протяжении многих и многих лет под его неусыпным надзором должны были произойти тысячи разных, на первый взгляд, не связанных между собой событий. И всё это только затем, чтобы в самом конце двадцатого века некая «угловатая» поэтесса влезла рукавом своей курточки в краску в мастерской одного начинающего художника, и в результате этого на эпохальном перекрёстке человеческих судеб на свет появился ребёнок - любимый родителями, талантливый и симпатичный (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить). Правда немного болезненный (папа - чернобылец) и своенравный (мама - дворянка с комсомольским прошлым), но с этим уже ничего не поделаешь.
Происшествие, само по себе, возможно, и не бог весть какое, но вот с него-то, по ЕГО Замыслу, и должно было начаться постепенное изменение Мира. И тогда, по истечении тысячелетий, наконец исполнится предначертанное: ЛЮБОВЬ И ТВОРЧЕСТВО ЗАПОЛНЯТ СОБОЙ ВСЕЛЕННУЮ… То, что и было задумано с самого Начала, когда ещё была тьма над бездною и ОН - Дух Божий носился над водою.
- Да будет так!!!
Маэстро потёр руки. ОН был Собой очень доволен. ОН уже праздновал Победу…             Вдруг Его взгляд упал на лежащий на кухонном столе платок.
   - Что это? Узелок на память? ОН о чём-то забыл? И это при том, что ОН - Всезнающий, Всевидящий, Всемогущий и вообще - Всё! Всё! Всё! Надо немедленно припомнить, что именно ОН должен помнить. (Старик нахмурился.) Ну да, конечно, несчастный художник - одна из бесчисленных фигур этой затянувшейся партии, сейчас томится в Сумрачном лесу, готовый впасть в уныние! Нужно как можно скорее вытаскивать его из тумана, иначе вся уже проделанная ИМ работа пойдёт насмарку. И обстоятельства воскрешения в данном случае не имеют никакого значения - очнулся, и слава Богу. Главное - не нарушить при этом причинно-следственной связи… А впрочем (ОН усмехнулся), почему бы и нет? В конце концов, САМ-то - кто? Г.Б. или поросячий хвостик?
И ОН принялся писать ответ своему агенту…
*
Всего этого Апишкульк, естественно, не знал, потому что, во-первых, никому не дано проникнуть в чаянья Высшей Силы во Вселенной, а во-вторых… Во-вторых, его письмо САМОМУ просто ещё не было написано.
   Посланник по-прежнему ползал на животе, делая вид, что ловит жуков, а сам втихаря приглядывал за своим подопечным, который не прекращал попыток вспомнить прошлое.             Он жалел своего фигуранта, но ничего не предпринимал, дожидаясь указаний сверху. И только убедившись, что тот медленно, но верно поддаётся унынию - греху, присущему всем неприкаянным Душам, не выдержал и, часто слюнявя чернильный карандаш так, что кончик языка стал синим, накатал ту самую шифровку, которую и адресовал «На деревню дедушке».
Поскольку не имело особого значения, каким способом отправлять это послание, агент попросту засунул его в бутыль из-под водки и с причала зашвырнул в реку. Промахнуться было невозможно, и уже в следующее мгновение кто-то тронул его за плечо. Рядом стоял заросший пегой щетиной тип «с толстой сумкой на ремне». Это был Вестник из Департамента Связи. Он вручил адресованную Апишкульку депешу, заставил того расписаться на официальном бланке и бесследно растворился в клубящемся тумане. Агент поспешно удалил с письма семь украшающих его сургучных блямб с печатью Самого и ощутил всей своей сущностью предназначенное ему СЛОВО:
«Раз, два, три, четыре, пять - дурака кончай валять. Пиф-паф, ой-ой-ой, отправляй Линсу домой!» - значилось в послании.
Что-то подобное Апишкульк, будучи когда-то Вестником Любви, и сам сочинял, играя с Адамом и Евкой в прятки в Райском саду. Только здесь в конце «считалочки» имелись ещё две незарифмованные буквы: «Г» и «Б».
САМ всегда так подписывался, дабы не поминать СЕБЯ всуе.

12. «Акасэ, товарэше!»

   Когда паром медленно, словно лайнер, отвалил от пристани и вместе со всеми своими призрачными пассажирами скрылся из виду за густым туманом, я спустился с чердака. Весь этот таинственный «исход» почему-то казался мне неправильным и даже, если хотите, противоестественным. Раздумывая над этим, я вышел на крыльцо, где, к своему удивлению, обнаружил под ногами пару покрытых зелёным налётом медных пятаков. «Должно быть, Ванька обронил, раззява», - подумал я и зачем-то поднял их. Повертел в полупрозрачных пальцах, разглядывая стёртый герб неведомой мне державы и ничего не говорящие буквы С. С. С. Р., и уже хотел за ненадобностью отбросить, как вдруг… Это выглядело так, словно кто-то невидимый, но близкий и добрый провёл тёплой, шершавой ладонью по моему лицу. И в то же мгновение у меня словно пелена упала с глаз, в голове прояснилось, перед мысленным взором, как в кинохронике, пронеслись события всей моей жизни, и я с ужасом осознал, кто я такой, припомнил, что со мной приключилось, и сообразил, где теперь нахожусь. И это последнее, честно говоря, мне не понравилось. Да и кому, скажите, может прийтись по вкусу, если он вдруг обнаружит, что преставился и находится на том Свете… пусть пока и на самой его границе?
   Оплакивая свою горькую участь, я послонялся по поляне и спустился к реке. За клочьями тумана не наблюдалось никакого движения - ни тебе ставших уже привычными смутных фигур, ни шелеста голосов, ни вздохов. Скукотища. От нечего делать я стал «печь блины». Отскакивая по нескольку раз от поверхности воды, плоские камушки летели в сторону противоположного берега и один за другим бесследно исчезали из виду.
   А ведь получается так, что вот эта самая речка и есть легендарный Стикс, подумал я. А добрый наш хозяин, стало быть, и не лесник вовсе и даже не контрабандист, а сам Харон - перевозчик Душ в Царство теней! Вот и ответ, что за народ собирается здесь на переправе, а главное - куда направляется. Наверное, и мне было нужно двинуть вместе со всеми на тот берег. Что тут одному делать?.. И Док хорош! Мог ведь предупредить. По роже видно, что в курсе происходящего. Стоп, а если это так, он тогда кто? Сейчас прикинем - зубы в три ряда, уши, как лопухи, и… и парилку не жалует. Неужели?.. Точно - НЕЧИСТЫЙ!!!
   Чтобы прийти в себя после очередного потрясения, я зачерпнул прозрачной, холодной воды из реки и ополоснул лицо. Итак: «Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в…» А там, за Сумрачным лесом остались друзья, дорогие сердцу Вишёнки и мои картины. Впереди же… А что, собственно, ждёт меня впереди? Да, расплата за все мои художества - за страдания Марики… и других обиженных мною когда-то женщин (я пригорюнился, вспомнив их всех поимённо). Ну что же, чему быть, того не миновать. И долго ждать, по-видимому, не придётся. Совсем скоро всё повторится, и здесь, на переправе вновь зазвучит разноязыкая речь, переходящая в еле уловимый шёпот, и в очередной раз будет сбиваться партия для переброски на ту сторону.
   Я посмотрел на свои руки - через них уже легко можно было различить пустынный берег реки - и ужаснулся. Ещё немного - и от моей привычной внешности вообще ничего не останется.
   В это время дверь Ванькиной избушки отворилась, и оттуда вышел этот… «печальный дух изгнания». Не замечая меня, он посвистывая спустился к причалу и, широко размахнувшись, что-то зашвырнул в воду.
   Я уж собрался его окликнуть и потребовать объяснений по поводу всего происходящего, как вдруг рядом материализовался какой-то малый в съехавшей на затылок почтарской фуражке. Пробормотав что-то насчёт путающихся под ногами недоразвитых фантомов, он направился прямиком к рогатому… в смысле, к лысому. Передав заляпанный сургучом пакет, почтальон бесследно сгинул, а этот, который… «тьфу-тьфу-тьфу», внимательно ознакомился с содержанием письма, задумчиво подёргал себя за ухо и пристально посмотрел в мою сторону. И здесь я со всей определённостью понял, что гонец являлся неспроста, скорей всего, по мою Душу, и что теперь-то уж моя песенка точно спета. Но вот к этому я как раз готов ещё и не был. Меня начала бить крупная дрожь, зайцами запрыгали мысли: «Что делать? Что делать?» Кинув затравленный взгляд по сторонам, подумал: «А если попробовать сбежать? Главное подальше отсюда, а там разберёмся!» И словно с обрыва в холодную воду, сиганул в наползающий туман.
*
   Поглощенный враз нахлынувшими воспоминаниями, я мчался вдоль берега вниз по течению Стикса. По мере моего продвижения туман всё больше редел, а вскоре и вовсе испарился. Впервые здесь показалось солнце. Сначала оно маячило бледным пятном на затянутом низкими облаками небе, а затем, когда те расползлись, засияло во всю силу. Чем дальше я уходил от переправы, тем выше громоздились сопки на противоположном берегу реки, гранитными стенами обрывающиеся прямо в быструю воду.
   Когда едва приметная тропинка вильнула в прозрачный березняк, я последовал за ней и неожиданно для себя угодил на большую поляну, сплошь покрытую зарослями голубики. По сравнению с фирменным блюдом из червивых поганок, что водились в оставленном позади Сумрачном лесу, это казалось сказочным лакомством, и даже угроза погони не могла удержать меня от соблазна. Я нырнул в кусты и, только основательно перемазавшись кисло-сладкими плодами, продолжил свой бег.
   Вскоре почти отвесная скала, далеко выдающаяся в реку, преградила мне путь. В этом месте Стикс ожесточённо бурлил, прорываясь через каменное горло. Отступать я не собирался и, сжав зубы, полез вверх по круче. Добрался почти до середины стены, но переоценил свои возможности и застрял на крохотном выступе. Вдавливался в холодный гранит всей своей полупрозрачной сущностью и старался не смотреть вниз, туда, где из пены торчали острые каменные «зубы».
   - Господи, помоги!!! - возопил истошно, теряя присутствие духа.
   - Чего разорался? - раздалось поблизости. - ОН и так тебя слышит.
   На нижней площадке, с чашечкой кофе в одной руке и дымящей сигарой в другой удобно устроился фальшивый энтомолог. При виде его белозубой акульей улыбки меня обуял ужас. Лягнув ушастого, я непонятно каким образом перемахнул на соседний карниз и, двигаясь по нему на четвереньках, умудрился преодолеть гребень скалы. Дальше было проще, и уже вскоре, спустившись к её подножью с другой стороны, я во всю прыть мчался по усеянному булыжниками берегу.
   Неожиданно у меня на дороге оказался неширокий, но достаточно быстрый приток Стикса (по-моему, древние именовали его Коцит). Не задерживаясь я вмиг перебрался через него по лежащему поперёк течения толстому бревну и уж было собрался припустить дальше, как вдруг заметил своего неугомонного преследователя, который, прихрамывая, но всё же довольно резво шкандылял следом. Сообразив, что он всё равно меня нагонит, я решил принять бой здесь и, вооружившись толстой палкой, схоронился за кустом.
   Почему-то не воспользовавшись моим «мостом», нечистый попытался преодолеть стремительный поток, прыгая по- козлиному с камня на камень, но, добравшись почти до середины русла, вдруг оступился и, неуклюже взмахнув руками, с головой ушёл под воду. Не без злорадства понаблюдав за тем, как враг рода человеческого барахтается, захлёбываясь, я пришёл к мысли, что всё же не помешает расспросить его о своей дальнейшей участи и, отбросив в сторону дубинку и предрассудки, поспешил на помощь.
   Ухватившись за макушку тонкого дерева, которое я умудрился пригнуть к самой воде, хромой чёрт, кашляя и отплёвываясь, выбрался на сушу, я же, стараясь помочь ему, вымок до нитки. Когда после «водных процедур» мы оба сушились у костра, огонь для которого мой незадачливый противник ничуть не смущаясь извлёк из своего пальца, я призвал его к ответу.
   - Да ты и сам уже обо всём догадался, - ухмыльнулся он.
   - Может, у меня белая горячка, и всё это только мерещится? - с надеждой спросил я.
   - Сейчас посмотрим, - он пощупал мне лоб, заглянул в глаза, помял трицепсы и констатировал: - Собственная температура тела отсутствует, белки тусклые, зрачков не видно, наблюдается общее окоченение мышц… Успокойся, на сумасшедшего ты не тянешь.
   - Это радует… Значит обратно в Сумрачный лес?
   - Ну, почему же? Есть места и повеселей.
   - Где? В Раю, что ли?
   - Там только Души младенцев и круглых идиотов. А вот у нас, в Архивах, так очень даже неплохо тем, кто преставился «за веру, царя и отечество» или, скажем, по экологическим причинам.
   - Это весь выбор?
   Док (или как его там), прищурившись, посмотрел на небо: из-за высоких сопок надвигались тяжёлые тучи.
   - Нет, но об этом - позже, - заявил он.
   Мы отгребли в сторону пылающие угли, на их место навалили свежих сосновых веток и соорудили над ними шалаш. И вовремя - по нашим спинам ударили первые капли дождя. Вслед за Доком и я уж было собрался залезть в пахнущую свежей хвоей тёплую нору, но тут вдруг краем глаза уловил ка¬кое-то движение и обернулся. Мерцающие при частых вспышках молний серебристые нити тянулись с неба на землю. Под непрекращающийся рокот грома они неумолимо двигались в нашу сторону, и мне на миг показалось, что я вижу дергающего за них КУКЛОВОДА.
*
   Мы с Доком устроились под высоченными соснами на берегу Ахерусийского (как обозвал лысый краевед это чудо потустороннего Мира) озера.
   Исполинский водоём был обрамлён, словно зеркало драгоценной рамой, цепью величественных гор. Впереди, стирая линию горизонта, синева неба сливалась с синевой воды в сплошную ультрамариновую полосу. Лёгкие волны у наших ног с тихим шелестом накатывали на прибрежную гальку. Вода была настолько прозрачной, что только излом света указывал на границу природных стихий. С наступлением вечера - нормального вечера, а не серых сумерек Стигийских (опять же со слов Дока) болот, по глади озера поплыла лёгкая дымка, а его поверх¬ность заиграла жемчужно-пастельными тонами, отражая небесные переливы…
   Мы оказались в этом фантастическом месте по настоянию моего спутника, ещё немного пройдя вниз по течению Стикса, и теперь откровенно наслаждались открывающимся перед нами видом.
   - По правде говоря, тот Свет я представлял себе немного по-другому, - сообщил я Доку, обозревая из-под прозрачной ладони величественный пейзаж.
   - И был, конечно, прав, - подтвердил мой спутник. - Просто сейчас твой разум по привычке цепляется за известные ему образы и знакомые понятия. Но, ничего, когда ты перейдёшь речку, то узришь всё в истинном свете.
   - А что там?
   - Царство Высшего Духа и Чистой Энергии.
   - Кажется, ты говорил что-то о выборе? - напомнил я.
   - В принципе, он невелик. Можно остаться здесь, на этом берегу, в качестве неприкаянной Души или…
   - Остаюсь, - недослушав его, быстро согласился я, решив, что здешние пейзажи мне подходят больше, чем абстрактные картины заречья.
   - …или, если хочешь, конечно… вернуться домой, - всё-таки договорил начатую фразу Док.
   - Что-что? - не веря своим ушам, переспросил я.
   - Акасэ, товарэше! Ынцележь?* - пояснил он, потирая задетое мной накануне колено.
   - В качестве кого - привидения?
   - Ну зачем же! При нынешних возможностях реанимации возвратим в лучшем виде. А дальше - дело техники: понизим дозу облучения, повысим процент алкоголя в крови, сотрём потусторонние воспоминания и… гуляй, Серёга!
   - Когда? - только и пролепетал я.
   - Да хоть сейчас.
   - Мне это подходит!
   - Кто бы сомневался! Ты, главное, поблагодарить не забудь.
   - Спасибо!
   - Да не меня, дурик, - ЕГО!
   - ЕГО?
   - Ну да. Воскрешение - это ЕГО прерогатива.
   - Обязательно поставлю свечку.
   - Тогда собирайся.
   - Снова на больничную койку? - забеспокоился я. - А можно в другое место?
   - Это куда же? - удивился Док, но тут же сообразил. - Стой, не говори - и так знаю. Ты хочешь в свой сон, в свой удивительный сон - туда, где горячий песок скрипит под ногами, солнечные блики играют на воде и молодая обнажённая женщина собирает ракушки в морском прибое? (Я согласно кивнул.) К сожалению, ничего не получится. В жизни всё происходит своим чередом… тем более, исполнение вещих сновидений.
   В это время где-то совсем рядом раздался резкий звонок. Нервно вздрогнув, Док торопливо выловил из воздуха мобильный телефон и поднёс к уху. Молча выслушав абонента, он отдал честь, приложив ладонь к непокрытой голове, и передал мне «трубу».
   - САМ лично хочет сказать тебе несколько слов на дорожку.
   Вспотевшей рукой я взял мобильник.
   - Ни пуха ни пера! - долетел до меня искажённый шумом помех далёкий голос.
   Я замешкался, соображая, удобно ли посылать Мировой Дух «к чёрту», но связь с НИМ уже прервалась.
   - И чем только ты ЕМУ приглянулся, не пойму. Не иначе как цеховая порука, - пожал костлявыми плечами Док. - Ладно, во исполнение Высочайшего Указания перекину тебя сразу в твоё светлое будущее. Словом, будет тебе море, будет и… и всё остальное. Закрой глаза. (Я повиновался.) Свет в конце туннеля видишь? Н-е-е-ет? Вот черти, опять лампочку выкрутили… Да шучу я (ха-ха!), шучу. Ну что, готов? Тогда, ПОЕХАЛИ!!!

13. Жизнь длиною в день

Любовь такова во все времена,
когда сладка, когда горька.
Поговорка.

ОН подтянул нейтринные гири на своих стареньких часах с кукушкой и вернулся к рабочему столу, где под окуляром микроскопа на плоском стёклышке в капле бытия затерянные в пространстве и времени где-то во Вселенной вдоль линии прибоя шли двое.
*
   Коса сужается, и за деревьями уже можно разглядеть темную полоску лимана. Солнце перевалило зенит, и наши верные тени, с утра весело бежавшие впереди, теперь уныло плетутся в хвосте.
Грошовая размолвка, случайно возникшая из-за какой-то ерунды, постепенно обрастает несуществующими подробностями и нелепыми обидами в нашем разгоряченном солнцем воображении и, достигнув критической массы, готова разнести в клочья вместе с нами всю Солнечную систему. Но разве такой пустяк идет во внимание, когда дело касается уязвленного самолюбия?!
- Вы - подлец, милейший! Я вызываю вас на дуэль, извольте выбрать оружие!             - Пистолеты, сударыня. Деремся с десяти шагов. Извинения не принимаются. К барьеру!
- Стреляемся «через платок», негодяй! Скорее я съем свою шляпку, чем уступлю вам!             - Приятного аппетита, поэт-е-ес-са!
- Тоже мне, ху-до-ожник!
- Ненавижу!!!
- Аналогично!!!
   Наши не на шутку развоевавшиеся тени вытаскивают призрачные пистолеты. Слуховой галлюцинацией звучат выстрелы. Миражом на зыбком песке появляются солнечные отметины, из которых медленно вытекает свет. В театре теней конец представления.
Моя несравненная, гордо подняв голову, уходит в отрыв, а я тащусь следом, мучительно вспоминая причину разборки. Но, что бы то ни было, ясно одно: надо извиняться. Весь вопрос в том, как это сделать? Посмотрите на нее: идет красивая и недоступная, бедрами покачивает и даже не оглянется. Зараза.
А если так: незаметно сигануть за тот песчаный холмик, обогнать шустрым зайкой, прыгнуть в воду летучей рыбкой, тихонько выбраться на берег за старым причалом и, подкараулив свою милую, броситься пушистым ежиком ей в ножки?
Выдерживая характер, продолжаю молча брести в отдалении. Впереди уже видно, как мутно-зелёная хлябь лимана схлёстывается бурун на бурун с изумрудно-прозрачными морскими волнами. Слева - линия горизонта, уходящая в бесконечность, справа - голубая лента далёкого берега. Где-то на пределе видимости из воды выпрыгивает чёрное верете¬но. Ещё и ещё раз. Дельфин! Наверное, как и я, поссорился со своей возлюбленной и теперь, гордый и одинокий, скитается по свету… А вот и нет - три жизнерадостные «торпеды» несутся за ним следом. У, подплавничник! Предатель! Р-р-рыба!
Вот и конец нашего пути. Здесь коса уходит под воду, но ещё долго угадывается среди накатывающих на отмель волн.
Моя неподкупная девочка сидит на краю прибоя в позе лотоса и, подставив вечернему солнцу обнажённую грудь, медитирует. Извинения приняты, но прощение так просто не даётся. Надо ждать знака свыше.
Я устраиваюсь рядом на тёплом борту утонувшего в песке бронетранспортера, забытого здесь когда-то во время маневров, и терпеливо дожидаюсь своей участи, прислушиваясь к неуловимому бегу времени.
У этой земли героическая и кровавая история. Здесь доблестные войска под командованием Суворова наголову разбили турок. До сих пор на косе можно увидеть пологие холмы, поросшие густой травой – остатки фортификационных сооружений русской армии и едва приметный занесённый песком канал, прорытый неприятелем для переброски своих кораблей в тыл Российского флота. В жестоком сражении полегло много народа, но сколько погибло наших солдат и матросов, сколько противника, не знает никто.
Те легендарные события - лишь один эпизод истории этих заповедных мест. Археологические экспедиции до сих пор находят здесь каменные наконечники стрел древних охотников, съеденное временем бронзовое оружие греческих героев, истлевшие доспехи скифских воинов. Иногда дожди вымывают и отполированные песком кости лихих татарских наездников. Я зажмурился и почти физически ощутил неумолимое притяжение этого пустынного уголка земли...
Возвращаясь в деревню, мы медленно бредем по берегу лимана. Высокая трава подступает к самой кромке воды. Солнце большим сочным апельсином висит над горизонтом. Вокруг нас порхают белые бабочки. С каждым шагом их количество всё увеличивается, и вот мы идём в сплошном облаке трепещущих крылышек. Капустницы живым ковром покрывают песок и прибрежную воду. Кажется, что наступила зима, и с неба летят крупные хлопья снега.
Моя сестричка милосердия выуживает одну из бабочек, неосторожно севшую на воду. Это настоящая королева среди местного «капустного» царства - у нее «огненные» крылья с двумя парами «поплывших» карих глазок. Она неподвижно лежит на ладони, по-видимому, в глубоком обмороке. Нами прилагаются героические усилия по спасению пострадавшего насекомого: щупанье пульса, искусственное дыхание и шлепанье по щекам. Когда это не помогает, в ход идут уговоры и заклинания. В конце концов, несчастная не выдерживает, перестаёт притворяться и «открывает» глаза. Высохшие от нашего дыхания крылышки вздрагивают. Бабочка стряхивает оцепенение и, шевеля усиками, ползёт по пальцу своей спасительницы. Удобно устроившись на перламутровом ноготке, она, не торопясь, наводит марафет, тщательно проверяет тонкую механику своего махательного аппарата и наконец взлетает. Сделав благодарственный круг над нашими головами, божественное создание растворяется во тьме себе подобных.
Дальше берег лимана становится непроходимым: поваленные деревья, колючий кустарник, затопленные луга - и мы вновь выбираемся к морю. Перезревшей красной ягодой солнце закатывается за горизонт. Над планетой сгущаются сумерки. В тёмно-синей раковине неба перламутровой жемчужиной рождается Луна. Большое серебристое облако, похожее на мифическое чудовище с закрученным спиралью хвостом, медленно проплывает в вышине. Наше ночное светило торжественно занимает место в его пустой «глазнице». Теперь сверху на нас с Олсе заинтересованно глядит, разинув смеющуюся пасть, исполинский дракон.
День продолжительностью в жизнь закончился. Завтра наступит жизнь длиною в день.



14. «Ма!»

   Глядя в окно на конус подёрнутого лёгкой дымкой вулкана, который делал контур нашего восточноевропейского города совершенно японским, Олсе снова и снова повторяла слова молитвы. Она лежала под капельницей на высокой больничной койке. От напряжения её лицо заострилось и побледнело. Переодетый в бирюзовые стерильные халат, колпак и бахилы, я стоял рядом и беспомощно наблюдал, как убывает жидкость из перевёрнутой колбы. Обернувшись, жена заметила моё полуобморочное состояние и вымученно улыбнулась, пытаясь меня подбодрить…
   Наконец наступил этот удивительный августовский день - такой долгожданный и тревожный! «Звоночек» раздался в четыре утра, когда мы, как обычно, работали. Я - устроившись за мольбертом, а Олсе - склонившись над рукописью. Внезапно на словах: «А как тебе эти стихи?» - она охнула и растерянно сообщила, что у неё, кажется, началось. С этих слов события завертелись в ускоренном темпе: последние распоряжения, торопливые сборы, гонка на такси по залитому утренним солнцем пустынному городу. От всей этой суматохи в памяти остались лишь радостно-панические глаза жены в зеркале заднего вида и бодрый голос радиодиктора, предсказавшего, что герой сегодняшнего астропрогноза, Лев, должен, наконец-то, представиться обществу.
   И вот теперь «мы» рожали.
   Прослушав курс молодого отца и получив вместе с «дипломом» право находиться рядом со своей половинкой в роддоме, я наивно полагал, что готов ко всему, но когда схватки усилились и терпеливая Олсе закричала, не выдержал и в панике заметался по пустынным коридорам, с ужасом прислушиваясь к воплям и стонам, доносящимся из соседних палат. Врач, принимавшая роды у очередной «мамочки», велела не волноваться. Всё, оказывается, шло по плану. Проклиная бездушную «повитуху», я вернулся к любимой, которая, кусая от боли руки, просила у Бога, а также всего человечества (в смысле у наших знакомых, друзей и родственников), прощение и мужественно пыталась дышать «по системе». С ужасом взирая на женку, я перед лицом всех пращуров и потомков полностью взял на себя всю вину за происходящее и заранее согласился с любым наказанием.
… Решившись на рождение ребёнка, этот непопулярный нынче в нашей среде поступок, мы с самого начала серьезно подошли к делу: безропотно сдали все полагающиеся анализы и тесты, а я, памятуя о своём «чернобыльстве», даже прошёл унизительную процедуру проверки способности к отцовству. В Центре матери и ребёнка, куда я заявился скрепя сердце, симпатичная лаборантка, внимательно изучив меня под микроскопом и непрофессионально хихикнув, дала положительное заключение. Получив, таким образом, медицинское «благословение», мы с Олсе усердно занялись прививкой молодого саженца, с нетерпением ожидая результатов наших многочисленных экспериментов...
   Олсе опять закричала. Казалось, её живот живёт своей собственной жизнью - непостижимой, напряжённой, неудержимо стремящейся наружу. На этот раз врач не заставила себя ждать. Уложив роженицу в кресло - нечто среднее между троном и пыточным стулом - она ощупала наш живот и, как опытный суфлёр, стала подсказывать:
   «Глубокий вдох… Частое дыхание, хорошо, хорошо…Начнём тужиться. Тужься… Стони… Хватит! Теперь молча дыши… молодец, умница… Отдыхаем… отдыхаем»…
   У моей девочки от тяжёлой работы на лбу выступили капли пота. Успокаивая, я обнял её за плечи и внезапно севшим, чужим голосом стал горячо нашептывать в ухо:
   - Ты грандиозный поэт, Олсе! Ты тако-ой поэт! Да Ахматова и Цветаева тебе в подмётки не годятся.
   - Дура-ак! - простонала Олсе, скосив на меня потрясённый взгляд и сбиваясь с дыхания.
   - Дыши!!! - заорала врачиха. Она белым сугробом нависала над «сценой», и по её репликам я смутно представлял, что там происходит. - Ребёночек идёт хорошо… вдох… тужься… идёт великолепно… тужься… хорошо… выдохнула. Умница. Пошла… пошла…во-от… идёт, идёт, хорошо, хорошо…
   Подсознательно следуя рекомендациям, и я напрягал мышцы и «регулировал» дыхание. А Олсе в это время кричала, вливаясь в общий хор бессчётных поколений женщин, совершающих недоступный нам, мужчинам, подвиг, на который обрекла их Природа.
   Наконец показалась солнечная макушка ребенка, по телу роженицы прошла волна цунами, и прибой выбросил плод в бережные руки «повивальной бабки».
   - Девочка!!!
   - Девочка! - заворожено повторили мы с Олсе.
   Представление состоялось! Грянули фанфары, фонтанами забили разноцветные фейерверки, пространство взорвалось аплодисментами.
   «Господи, почему она такая фиолетовая?» - мелькнула у меня мысль. Голова закружилась, и все поплыло…
   Способность соображать вернулась, лишь когда помогавшая при родах сестра, перерезав пуповину, вдруг засмеялась:
- Смотрите, а у неё палец обсмоктан! Проголодалась, должно быть, за девять-то месяцев.
   Но я видел ясно лишь синие - марсианские глаза дочери, очарованно глядящие на этот Мир. Моя «Аэлита» хлопала длиннющими ресницами и хранила загадочное молчание.
   Я зачем-то стал судорожно пересчитывать ей пальчики. От волнения сбивался и начинал заново. Их количество каждый раз менялось.
   Неожиданно подала ревнивый голос Олсе, о которой на мгновение все позабыли:
   - Да покажите же наконец! Я тоже хочу Её видеть.
   Сестричка положила уже начавшую розоветь новорожденную на опавший живот матери. Детка ткнулась носом в тугую ещё грудь и внятно произнесла:
   - Ма!



            15. Начало

   Устроившись на высоком холме под пальмой, я рассеянно поглядывал в сторону далёкого города, который отражался в каскаде Рышкановских озёр, и пробовал дописать финал некоего сочинения, сложившегося у меня из дневниковых записей, семейных мифов и моей бурной фантазии. Должен признаться, что работа продвигалась туго, поскольку было весьма шумно. По соседству три достойных мужа пробовали развести костёр. А поскольку огонь не желал разгораться, они ругались, в очередной раз под возгласы «Хай норок!» злоупотребляли «Вишёнкой» и с упорством маньяков дули на кострище. От этого «священнодействия» их одежда покрылась серым пеплом, а лица приобрели боевую раскраску.
Стараясь не обращать внимания на это безобразие, я пытался сосредоточиться на отрывке, где речь как раз и шла о том, что я сижу себе в лесу на полянке и работаю над рукописью, а рядом трое моих героев, пьяных в стельку, стараются разжечь огонь.
Для начала заменив в тексте не характерную для наших широт пальму на привычный шиповник, я решительно занялся погодой:
«С утра было пасмурно, и к полудню пошёл дождь», - написал я.
   На лист упало несколько капель воды. Я поднял голову - небо заволокло тучами.
   - Эй, Серёга, - повернул ко мне измазанный профиль Жуков, - нам только дождя             не хватает, кррружка медная!
Ладно, решил я, дождь отменяется. Попробуем по-другому:
«В голубом небе начищенной медной бляхой самодовольно сияло солнце».
- Не п-п-пойдёт! - крикнул мне, не поворачивая головы, Ной. - Это ср-ср-сравнение             у т-тебя уже г-где-то б-было. По-оиспи-писались, гос-с-сподин Ли-линсу!
Я кинул взгляд наверх - туч как не бывало, а на едко-голубом небосводе вовсю светило солнце. Да, кажется, действительно, что-то, где-то...
Я скомкал испорченный лист. Итак, начнём снова: «День уже перевалил за свою половину. Над погружённым в знойное марево городом висело ослепительное Солнце». Ну, что ж, это уже лучше, только мне не нравится это время суток. Подумав, я ещё раз переделал текст: «Предо мной на холмах живописно раскинулся родной город. Вечерело. Солнце золотым шаром, исполняющим все желания, висело над самым горизонтом» - и не без гордости оглядел открывающийся пейзаж.
   - Не горит! Ну что ты будешь делать? - пожаловался в этот момент Жук и обратился ко мне: - Подсобил бы, кружка медная!
   - Возьми на растопку, - сказал я и выложил из полиэтиленового мешка кипу исписанной бумаги.
   - А э-это, с-с-случайно, не т-твой ром-м-ман? - спросил Ной, осторожно вытягивая двумя пальцами листочек. - Н-ну да, он с-самый! А в-вот с-сейчас мы и п-п-посмотрим, ч-что з-з-здесь п-понаписано.
«С-с-стоя на п-палубе с-с-скользящей п-по г-глади р-ручья яхты, м-мы ещё д-д-долго лю-любовались про-проп-плывающим за к-кормой г-городом, но све-ежий ве-ветер о-о-океа-а-анских п-п-просторов уже д-дул в н-наши п-паруса и бу-будоражил во-о-о-ображение», - прочёл он вслух и тут же заявил раздосадованно: - Н-не б-было т-такого, б-б-братцы! Её, г-г-голубушку, п-по ч-частям в О-одессу о-отправляли, б-б-бандеролями. Г-где, с-сп-спрашивается, п-п-правда ж-жизни?
   - Зачем она тебе? Через сто лет всё будет именно так, как там написано, а впрочем, оно уже сейчас так и есть, - посмеиваясь в тараканьи усы, обрадовал всех Жук. - А посему... разливай вино, ребята, мы с вами уже в Вечности.
   В.И. тоже ухватил своей клешнёй несколько страниц моей черновой рукописи.
   - Сырая ещё, не возьмётся, - определил он на ощупь и спросил сурово: - Сергей, точку когда собираешься ставить? В конце концов, художник ты или графоман какой?
   - Да вот последняя глава никак не получается, - пожаловался я.
- Ну, это мы сейчас мигом поправим, - загорелся Жук. - Что там у тебя?
- Нет, не надо! - запротестовал я, - Это святое. Это я сам!
- С-слышь, С-серёга, а ч-чем за-завершилась т-т-твоя э-эпопея с Че-чернобыльским             к-конкурсом? - вдруг ни с того ни с сего спросил меня суровый мореход, подтягивая сползающие с костлявой задницы шорты. - И-извини, я н-не в теме. С-сколько уж             в-времяени б-б-благодаря т-т-тебе, б-б-бороздю в-воды Ми-мирового о-океана, к-к-крюй-б-брам-сс-с-теньга м-мне в г-г-глотку.
   - Проду-у-ул, - вздохнул я, не вдаваясь в подробности.
   - Ч-чего т-т-так? - стал допытываться Ной.
   - Ну-у-у…
   - Да соавторов не тех взял, - съязвил Жуков.
   - Ты мне вот что лучше скажи, кэп, как поживает твой прообраз? - перевёл я разговор с болезненной для меня темы.
   - Т-так я… в с-с-смысле он, с-сейчас в Б-б-балаклавской б-бухте к-катает на с-с-своей я-яхте б-б-б-богатеньких б-буратишек .
   - Вот тип! Нас в том сарае едва не завалило, а он меня в Одессе уже через неделю без объяснений на берег списал, - припомнил я старую обиду.
   - Д-да п-п-плюнь т-ты на н-него. К-каким з-з-зато я у-у-у т-тебя я-ярким             о-о-образом п-получился, - закипятился Ной. - В-ведь з-за-р-р-ради э-этого я д-даже з-з-заикаться н-н-начал. Д-д-думаешь, т-так п-п-просто?
- Ну, а ты, Жук, что расскажешь о своём прототипе ? - поинтересовался я у шофёра.
- Так ведь он ещё в прошлом году того... помер, - потускнел Жуков.
- Не можёт быть! - оторопел я. - А почему я ничего об этом не знаю?
   - Ничего удивительного, ведь вы с ним, в сущности, и знакомы-то почти не были. Так, переругались как-то раз в зоне на маршруте и больше не встречались.
   - Радиация, мать её, - скорбно помолчав, поставил я диагноз.
   - Точно! Знаешь, как на печень влияет, особенно если палёная?
   - Значит, и ты, мой друг, далёк от действительности, - покачал я головой.
   - Да ладно, можно подумать, что ты у нас… самый реальный, - махнул рукой Жук и вдруг закричал: - Хей, бэете, ту че фачь аколо?*
Возле наших припасов крутился какой-то шкет в коротких штанишках и красногорошистой рубахе навыпуск. Копна пшеничных волос падала ему на лоб. Он посматривал на нас большими чёрными глазами и смешно морщил носик-пуговку.
   - Ну прямо ангелочек - умилился Валентин. Иванович.
   - Ага, - сказал циничный Жуков, - только крылышек не хватает.
   Малыш покраснел.
   - Голодный, видать, - сказал сердобольный В.И. - Ну, ничего, мы его накормим.
   - А это к-кто к-к нам и-и-идёт? - вдруг радостно воскликнул Ной.
   Но я ещё раньше него увидел, как снизу от озера поднимаются по тропинке два дорогих мне человека.
   - Ай, м-молодца! К-к-какой за-замечательный э-экипаж н-набрал, - обрадовался кэп.
   Но ответить я не успел, потому что в этот момент на меня, как маленький ураган, налетела Лизавета и, смеясь, повисла на шее.
   - Папа, папичка, у меня хорошая радость! Я сегодня видела кузничка, он на листочке сидел. - И с таинственным видом: - Дай скажу в ущики: мне так хорошо жить!
   К нам подошла Олсе - не та, выдуманная, из моего романа, а самая настоящая, из плоти и крови, моя любимая, моя родная. Дочь обняла нас, притянула к себе и защебетала:
   - Знаете, когда я была маленькая, я сидела на облачке, у меня там была дудочка. Дудочка вас завила. Да-да! Потом прилетели синие птички, и они умели говорить. Птички полетели искать мне мамичку и папичку. У нас есть любоф, и я не дам вам умереть, никогда-никогда!
   В это время к нашему семейству приблизился Валентин Иванович.
   - Ой, какая сладкая девочка! - засюсюкал он. - Так бы и съел.
   - Меня кусать нельзя, - испугалась Лизочка. - Я не кусная, я горкая.
   - Значит, не ириска, а редиска?
   Лизавета нахохлилась:
   - Я - цар - леф. Р-Р-Р-Р-Р!
   - А когда у тебя день рождения, лев?
   - В августе, четвёртого мая.
- Значит, я не ошибся. Вот тебе подарок, - и он вручил дочери альбом и коробку с акварельными красками.
Затем В.И.галантно поцеловал Олсе руку и высокопарно произнес:
   - Мадам, для меня будет честью написать ваш портрет.
   - Нет, уважаемый Валентин Иванович, это право я уже отдала своему мужу.
Старик сокрушенно схватился за голову:
   - Я так и знал... Ну почему все самые красивые женщины этой части Вселенной уже нашли своих художников?
- Дедушка, - Лизка стала дёргать старика за рукав, - покажи фокус!
- Это какой же? - спросил В.И, знаток множества «чудес», исполнению которых не мешала даже его калеченая рука.
- Ну тот, что с денежкой.
- О, это очень сложный трюк, и я боюсь, что сейчас он у меня не получится.
- Дедушка, ну, пожалуйста, ведь ты всё-ё можешь, - стала подлизываться дочь.
- Так и быть, попробую, - сдался В.И и, достав из кармана обыкновенную монету, стал подбрасывать её на ладони, произнося при этом «волшебные» слова:
- Эники - беники - раба, квинтер - минтер - жаба!
- Смотрите, смотрите! - закричала обрадовано Елизавета, привлекая всеобщее внимание.
Вся компания с интересом сгрудились вокруг В.И.
Старик продолжал делать манипуляции с монеткой, но та почему-то отказывалась повиноваться его заклинаниям.
- Не выходит, - наконец с сожалением признался он. – Давление, наверное, упало.
- Факир был пьян, и фокус не удался, - съязвил Жуков.
В.И ещё раз подбросил монету и… та растворилась в воздухе.
- Эффектно! - поразился Ной. - Как это у Вас получилось?
- Ловкость рук, и никакого мошенства, - скромно потупился Валентин Иванович. Затем он протянул руку и вытащил из-за уха у взвизгнувшей от восторга дочери тот самый блестящий кругляш.
- Нет, вы только посмотрите, что он делает! - внезапно всполошился Жук.
            Мальчонка, воспользовавшись тем, что его оставили без пригляда, залез в мою сумку, выудил плитку шоколада, которую я приберег для девчонок, и теперь с невероятной скоростью уплетал её, уже успев весь перемазаться.
            - Говорил же, что надо его выпроводить, - посетовал Жук.
            - Апишкульк! - вдруг закричала Лизочка. - Я верила, я знала, что ты есть, и я тебя когда-нибудь встречу. Ведь это я тебя придумала, правда-правда! Вот, папичка, вот он, мой Апишкульк.
            Карапуз, поняв, что разоблачен, в испуге присел и спрятал измазанные в шоколаде руки за спину.
            - Вот видишь, какой он на самом деле, а ты из него какого-то пожарника сделал, - сказала мне Олсе и наклонилась к малышу: - Не бойся, глупенький, тебя никто здесь не обидит.
   - Я и не боюсь, - оскорбился оголец, - а вы, тётенька, чем обзываться, лучше ещё шоколаду дайте.
   - А в попке не слипнется? - поинтересовался Жук
   - Конечно, сиротку каждый может обидеть, - заныл сладкоежка.
   - Не плачь, миленький, я тебя удочерю, - пообещала Лизка. - Мамичик, я возьму его с собой, можно?
   - Я не один, - сразу предупредил малец и извлёк из-за пазухи какого-то забавного, покрытого густым коричневым мехом, остроносого зверька. (Лизка взвизгнула от восторга.) Это выхухоль. Со мною без неё дружить нельзя.
Олсе в замешательстве посмотрела на меня. Я - на приплясывающую от радости, Лизавету:
   - Ладно уж, у меня в романе место всем найдётся.
   Когда вопрос с «удочерением» секретного агента был наконец решён, все вернулись к прерванным занятиям, а Лизка открыла альбом и принялась что-то вдохновенно рисовать. При этом она, явно в подражание мне, через прищур смотрела на своё творение, вытягивала трубочкой губы и жевала кончик кисточки.
   Оценив её обезьянничество, я вновь погрузился в работу, ломая голову над финалом романа.
   Эта рукопись так давно и прочно вошла в мою жизнь, что стала её частью, и теперь я, честно говоря, даже боялся с нею расстаться и, оттягивая неизбежное, переносил конец повествования из финальной главы в эпилог, а затем в постскриптум, за которым в свою очередь ещё что-то маячило.
   - Серёга, кррружка медная, это уже хулиганство! - вывел меня из задумчивости голос Жукова. - Из-за тебя погода уже в третий раз меняется. Того и гляди снег пойдёт.
   Я с удивлением огляделся: лета как не бывало, а Рышкановский лес полыхал золотом и багрянцем. Осень? Да не может того быть!
   - Папичик, папичик, смотри, что я нарисовала - я лету! - вдруг раздалось рядом, и Лизка, забравшись ко мне на колени, продемонстрировала свой очередной «шедевр». Она умудрилась изобразить на небольшом альбомном листе целый Мир, в центре которого, на золотом крыльце мастерской сидели мы с Олсе. Рядом с нами были запечатлены Тото, бабушка, верный друг Тиль и радостно прыгающий с ночнушкой в зубах Аттила. А вокруг стояли осенние деревья, усыпанные перезревшими яблоками, и трещали неугомонные сороки. На заднем плане виднелись Вишёнки, над которыми, внося в картину японские мотивы, чуть заметно курился вулкан. Слева улыбалось Солнце, справа супилась Луна, а между ними то ли падали звезды, то ли висели крупные снежинки. Себя Лизочка представила летящей на воздушном шарике. Над нею, прикрываясь зонтиками от непогоды, парили два эфирных существа. Одно было ярко-рыжим с тремя парами белоснежных крыл, другое… в смысле другим, оказался только что взятый на поруки малыш, оснащенный маленькими, словно цыплячьими, крылышками.
   «Может, и у нас теперь стараниями моей дочери наконец-то наступит осень? - подумал я. - А потом, даст Бог, придёт и настоящая зима со всеми своими морозами, метелями и заносами. И можно будет как-нибудь вечером, когда белым покрывалом накроет город, растопить старую голландку и вместе с Олсе посидеть у живого огня, прислушиваясь к потрескиванию сухих поленьев, к шороху падающего снега за покрытыми ледяными узорами окнами и помечтать о том, что ещё пару-тройку долгих зимних месяцев на Земле ничего плохого не произойдёт»…
- А что, мне нравится, - задумчиво произнёс, заглядывая мне через плечо, Валентин Иванович. - И, главное, оптимистично.
- Ой, боюсь, боюсь! - вдруг, испуганно запищала маленькая Лизка.
- Что? Что случилось? - все бросились к ней.
- На меня муравена ползёт!

S - Золотой рыбы

/Эпилог/

   В кабаке «У трёх покойников» было почти пусто. В самом дальнем углу заведения, подперев голову рукой, задумчиво сидел Валентин Иванович. Любуясь игрой света в гранёном стакане красного вина, старик вспоминал, как явился когда-то сюда, на эту землю, переполненный самыми грандиозными замыслами. Он до сих пор помнил ту светлую радость, с которой тогда выдавил краски на палитру и нанёс на холст свой первый мазок.
С тех давних пор многое из задуманного было уже сделано, но ещё больше предстояло, и поэтому он мог лишь мечтать о возвращении домой - туда, где самые красивые в Мире пейзажи, в бездонных омутах водятся гигантские налимы и можно, когда того хочется, объять необъятное. Калеченой рукой В.И. с любовью погладил видавший виды этюдник, безмолвный свидетель всех своих удач и поражений (какой же настоящий художник без них?), и прикрыл глаза.
И в то же мгновение перед мысленным взором СОЗДАТЕЛЯ промелькнули бесчисленные галактики и туманности, и ОН в своём воображении оказался в районе Большого Магелланова Облака. Именно здесь, в созвездии Золотой Рыбы, излучая свет в пятьсот тысяч Земных Солнц, сияла звезда S - ЕГО обитель и творческая МАСТЕРСКАЯ.

Кишинев. 16.10.1993.ХХв. - Вишёнки. 10.10.2010.ХХIв.

CЕРГЕЙ СУЛИН

S ЗОЛОТОЙ РЫБЫ

День длиною в жизнь /Пролог/

Часть первая.
Затмение

1. В сумрачном лесу
2. Возвращение
3. «У трёх покойников»
4. Ночной променад
5. Рок
6. Архивный работник в горячем деле
7. Записки старого провокатора
8. Кипишочек
9. Вдохновенье
10. «Сталкер»
11. Родительский день
12. Песнь акына
13. Паруса над крышами
14. Регата
15. «Первопроходимцы»
16. Таёжные мордасти
17. Олсе
18. Незаконченный этюд
19. Ария московского гостя
20. Трэяскэ, Вишёнки!

Часть вторая.
Орден «Желтого Листа»

1. ГОЛОС
2. Свободный Как Ветер
3. Спасатели
4. Первая Перелётная
5. Вполне удавшийся сюрприз
6. «Иже еси на небеси…»
7. Из жизни птеродактилей
8. Засада
9. Погоня
10. Побег из зоны
11. Туман рассеивается
12. «Акасэ, товарэше!»
13. Жизнь, длиною в день
14. «Ма!»
15. Начало

S Золотой рыбы /Эпилог/


*
   S Золотой Рыбы (лат. S Doradus) - самая яркая звезда в Большом Магеллановом Облаке, спутнике нашей Галактики. Это гипергигант, одна из самых ярких звёзд, известных науке, но она находится очень далеко от нас и поэтому не видна невооружённым глазом. Расстояние до звезды определяется в 169 000 световых лет. По массе S Золотой Рыбы превосходит наше Солнце в 60 раз, по светимости - в 500 000 раз. Давление света на поверхности S Золотой Рыбы достигает огромной величины, что производит колоссальные выбросы звёздного вещества в виде солнечного ветра.
*
   Имена: «Апишкульк» и «Кипишочек», а так же графическое изображение Апишкулька выдуманы Лизой Сулиной в возрасте трёх лет.

   Перевод с молдавского языка (на котором говорят в Вишёнках)
         на русский, а так же некоторые пояснения.
            Часть первая.
1 гл. «La divina commedia» (здесь итал.) - «Божественная комедия».
2 гл. Народные поговорки и старинная гайдукская песня взяты из сборника Молдавский
         фольклор. Изд. Картя Молдовеняскэ, 1976. Составители: Г.Г. Ботезату, В.А.
         Чиримпей и др.
   - Аич ну се ворбеште русеште! - Здесь не говорят по-русски!
         Пьяца Чентралэ - Центральный рынок.
   Господарь - титул правителя Княжества Вишёнки, происходит от слова господь,
   близко по значению к титулу государь.
3 гл. - Хай норок! - За удачу!
         Магала - городская окраина или район, таковым когда-то бывший (так говорят
         в Вишёнках и Кишинёве).
Сигуранца - в 1921-44 название тайной политической полиции в королевской Румынии. Основана с целью разгрома революционных организаций, борьбы с рабочим и демократическим движением.
4 гл. - Зиуа бунэ, оамень бунь! - Здравствуйте, люди добрые!
         Ла ботул калулуй - на посошок, досл. перед мордой лошади.
5 гл. Трэяскэ партидул комунист! Либертате пентру Луис Корвалан! -
         Да здравствует коммунистическая партия! Свободу Луису Корвалану!
         Леущан - травка, используемая в качестве приправы в молдавской кухне.
Амар! – соответствует традиционному «Горько!» на русских свадьбах.
7 гл. Из драматической сцены «Пир во время чумы»    (1830) А.С. Пушкина
         (1799-1837).
8 гл. Красное смещение - наблюдаемое для всех далёких источников (галактики,
         квазары) понижение частот излучения, свидетельствующее о расширении
Метагалактики.             Чёрная дыра - область в пространстве-времени, гравитационное притяжение которой настолько велико, что покинуть её не могут даже объекты, движущиеся со скоростью света (в том числе и кванты самого света).
9гл. - Крэчун феричит! Крэчун феричит! Сэ ынфлориць ка мерий, ка перий, ла
         анул ши ла мулць ань!
         - Счастливого    Рождества!    Счастливого    Рождества!    Сеем,    веем,
         просеваем, с Новым годом поздравляем!
         Ста;рица, - участок прежнего русла реки, сохранившегося в виде озера.
10 гл. Дойна - молдавская лирическая народная песня, в данном случае название сигарет.
         - Салут! Кум вяца? - Привет! Как жизнь?
         Каруца - ж. арба, телега, повозка.
- Фиць гата! Атенциуне! Мотор! Ынчепем! - Всем приготовиться! Внимание! Мотор! Работаем!
- Плоае! - Дождь!
- Акум плоае! - Теперь дождь!
- Стоп! Филмат! - Стоп! Снято!
11 гл. - Дойна - песня.
12 гл. - Буна диминяца! - Доброе утро!
13 гл. - Друм Бун! - Счастливого пути!
         Кокпит - на яхтах углубленное открытое помещение для пассажиров.
            Шпангоут - поперечный элемент обеспечивающий жёсткость обшивки корабля.
            Ванты - тросы, которыми укрепляются мачты.
15 гл. - Фие, тречь! - Ладно, проходи уж!
17 гл. Каса маре - помещение в жилых домах коренных жителей Вишёнок и
         Молдавии, выполняющее роль гостиной.
      Жок - быстрый массовый народный танец.
   Примар - (административная должность) градоначальник, мэр; примэрия -
   резиденция примара.
   Комбатанты — (от франц. combattat воин, боец) сражающиеся.
         Русоайка - русская.
18 гл. - Дорин, май ласэ чипсуриле челя, ш’аша ай пэпат апроапе жумэтате де пакет!
- Уйтаци-вэ, с’а ши ынчепут!
- Че с’а ынчепут, Ленуца?
- Кум че? Еклипса де Соаре. Се зиче, кэ астэзь ва фи сфыршитул лумий!
- Повешть бэбешть!
- Ну-с повешть, е о презичере а луй Нострадамус. Ай аузит де ел?
- Бэець, н-ар стрика сэ афумэм о букатэ де стиклэ.
- Бунь бэець! Акушика вор ынчепе сэ арате сфыршитул лумий, да ла ной
чипсуриле-с пе сфыршите! Чине траже о фугэ дупэ чипсурь?

- Дорин, оставь чипсы, ты уже полпачки проглотил!
- Смотрите, смотрите, уже началось!
- Что началось, Ленуца?
- Как это что? Затмение Солнца. Говорят, сегодня конец света будет!
- Всё это бабушкины сказки!
- А вот и нет - предсказание Нострадамуса. Слышал о таком?
- Парни, надо было стёклышко закоптить.
- Эх вы! Вот-вот конец света будут показывать, а у нас чипсы заканчиваются!
         Кто сбегает, принесёт?
         Ва;ля Мо;рилор - Долина Мельниц.
         …и ад следовал за ними - Апокалипсис. Откровение Св. Иоанна Богослова,
         глава 6.
         …хиникс пшеницы за динарий и три хиникса ячменя за динарий, а елея же и
         вина не повреждай. - Апокалипсис. Откровение Св. Иоанна Богослова, глава 6.
20 гл. - Кяр де мата ши авям невое, домнул Линсу. - Вас-то нам и нужно, господин
      Линсу.
         - Трэяскэ, Вишёнки индепенденте! - Да здравствуют независимые Вишёнки!

            Часть вторая.
3 гл. Гайдук - повстанец-партизан.
5 гл. - Уйте аша! Май на-ць! - А вот так! Ещё получи!
7 гл. - Ну, ну! - Нет, нет!
         - Ку плэчере! - С удовольствием!
      - Пентру нимик ын луме!!! - Ни за что!!!
         Ла реведере - до свидания.
         «Лимба ноастрэ» - «Наш язык».
         Муниципия - район.
         Юбиря - любовь
12 гл. - Акасэ, товарэше! - Домой, товарищ!
         - Ынцележь? - Понимаешь?
15 гл. - Хей, бэете, ту че фачь аколо? - Эй, мальчик, ты что это делаешь?

   Блюда национальной кухни Княжества Вишёнки и Молдавии.
   Плацинды. Из муки, воды, соли и масла сделать крутое тесто. Разделить его на части, каждую из них раскатать в лепешку, смазать растительным маслом и свернуть в рулетик. Разрезать рулетик на небольшие части, скрепить края каждой части и раскатать в лепешку (2 мм). На середину нижнего края лепешки выложить начинку. Накрыть верхней половиной лепешки, в виде половинки луны, скрепить края вилкой. Так поступить со всеми лепешками. Жарить подготовленные плацинды в горячем масле до золотистого цвета. Можно подавать горячими со сметанкой, но и в холодном виде тоже очень вкусные. Начинка картофельное пюре с луком, но можно и творожную, и сладкую, и овощную начинку.
   Мититеи. Говядину пропустить через мясорубку 2 раза. Во второй помол добавить чеснок (8 хороших зубочков на 2 кг мяса). После того как мясо с чесноком перемолото, добавить в фарш (примерно на 2 кг мяса) 2 яйца, соль и молотый черный перец по вкусу и соду примерно 0,5 ч. ложки. Фарш тщательно перемешать и вылепить из него колбаски длиной около 15 см и толщиной около 3см. На плите должны быть одновременно кастрюля с кипящей подсоленной водой и лавровым листиком и сковорода с хорошо разогретым растительным маслом. В кипящую воду осторожно на шумовке опускаете мититеи и варите их 2-3 мин. с момента закипания. Потом, сразу же с помощью шумовки, выкладываем сваренные мититеи на сковородку и обжариваем их со всех сторон до золотистой корочки. Гарнир (это традиция) - картофель фри, зеленый горошек, ошпаренный и нарезанный тонкими полукольцами синий лук и томатный соус. Подавать в горячем виде.