Первый учебник
Рассказ-быль
Родился я в 1939 году. Осенью 1947 года должен был пойти в первый класс. Но. Время то было послевоенное. К тому же у нас в Калмыкии, как и во всём Среднем и Нижнем Поволжье, в тот год случилась сильная засуха, свирепствовал голод. Мой папа с войны не вернулся. У меня, у стареньких бабушки Ульяны Титовны и дедушки Дмитрия Ивановича единственным кормильцем осталась моя мама, работавшая в колхозе.
В колхозе работало много женщин, мужья которых не вернулись с фронта. Чтобы облегчить участь вдов и детей погибших на фронте солдат в предстоящую голодную зиму, председатель нашего колхоза Иван Трофимович Гончаров, прошедший нелёгкими дорогами войны, осенью того года отправил вдов фронтовиков с детьми на Чёрные земли со скотом.
Чёрными называются земли, прилегающие к Каспийскому морю потому, что снежными зимами холмы и даже целые участки степи бывают не покрыты снегом – чернеют на фоне в целом покрытой снегом степи. С давних пор скотоводы Калмыкии и даже восточных районов Ставропольского края, перегоняли туда стада коров и овец на зимний подножный прокорм. Ведь степи Калмыкии засушливы, сенокосных угодий там, практически, нет. Травы в степях полупустыни едва хватает на прокорм скота с весны до осени.
«Нет у нас в этом году хлеба, но возле отар овец и гуртов крупного рогатого скота как-нибудь перезимуете», - сказал Иван Трофимович, отправляя нас в дальний путь.
На точке у артезианской скважины (Ныне посёлок Артезиан), возле гурта коров нас ребят и девочек от пяти до четырнадцати лет зимовало человек восемь. Среди нас была девочка Тоня Пастернакова, окончившая к тому времени четвёртый класс. Когда наши мамы уходили пасти стадо, или работать в кошару мы в хорошую погоду катались на льду возле артезианской скважины. (Из наклонной трубы этой скважины постоянно вытекает чуть солоноватая вода, а над вертикальным её отводком постоянно горит факел газа.) В дни, когда бывала плохая погода, все мы сидели в нашей тесной саманной избе, играя в различные игры. Часто играли в школу. Тоня была нашей очень строгой учительницей. Как могла она учила нас считать, читать и писать. Писали мы одним единственным на всех карандашом на обрывках газет, которые где-то доставал для своих самокруток однорукий гуртоправ добродушный дедушка Онуфрий. А единственным чтивом у нас был журнал Мурзилка, который мне перед отъездом на Чёрные земли подарила сестра моей мамы тётя Ефросинья.
Тоня и ребята уже посещавшие школу, на наших уроках читали нам малышам тот номер Мурзилки. Я не знаю года выпуска и номера того журнала, но до сих пор запомнил печатавшийся в нём рассказ о маленьком чёрном бедном мальчике, который зарабатывал себе на пропитание продажей питьевой воды. Большой кувшин с водой он носил по улице своего города на курчавой голове и кричал: «А! Гу –а! Холодная вода!...».
Через месяц наших уроков чтения все мы знали тот журнал наизусть, но читали и слушали читавших очень внимательно. Однажды со мной приключилась такая история.
Как-то перед новым годом, когда я ещё не умел толком читать, на нашу точку приехало несколько человек из правления колхоза. Гости, гуртоправ и наши мамы расположились за нашим учебным дощатым столом в центре комнаты, решая какие-то производственные вопросы. На улице дул сильный холодный ветер, гулять нас мамы не отпустили, не было и наших уроков. Забившись по разным углам комнаты, скучая, мы занимались кто чем. От нечего делать я слазил под нашу с мамой кровать, вынул из чемодана мою Мурзилку, уселся на кровати, стоявшей в дальнем углу комнаты, и принялся тихонько «читать». Сидевшая не далеко от меня на своей кровати Тоня строго глянула в мою сторону, и я стал читать так, как она всегда требовала на своих уроках – громко и с выражением.
Когда закончилось совещание, какой-то приезжий дяденька, изумившись моим хорошим чтением, подошел ко мне, желая высказать похвалу, и увидел, что журнал я держу верхом вниз. Смеясь, он громогласно объявил об увиденном. В комнате раздался дружный смех, а я закрыл журнал, отвернулся к стене и с горя заплакал…
Смех, смехом, но читать то я за ту зиму научился отлично. И когда на следующий год я пошел в первый класс, моим одноклассникам на самом первом уроке чтения я читал рассказ Л.Н.Толстого Филипок. Помню, и в тот раз я опростоволосился. В предложении «…Филипок так и замер…» слово Филипок было написано с переносом. Кончалась строка буквами «Фили», а буквы «пок» были перенесены на другую строку. Листы учебника «Родная речь», который я читал, были очень туго прошиты. Я чётко видел из-за изгиба листа только начало слова, но прочитывал его полностью. Следующую строку начинал чтение со слова «пок». Получалось моё чтение так: «…Филипок пок так и замер…» Учитель меня остановил, попросил прочесть предложение снова. Я прочёл его ещё раз и опять также, недоумевая, почему учитель останавливает моё безукоризненное чтение. Когда я прочёл предложение и в третий раз, учитель подошёл ко мне, взял у меня учебник, с усилием распрямив страницу, показал мне конец строки. Только тут я сообразил в чём дело. Смутившись, я сел на стул, положил голову на парту, закрыв лицо руками.
Чтобы поддержать меня, учитель отметил моё очень хорошее чтение и поставил мне первую в жизни пятёрку…
Пятёрки от нашего учителя, уволенного в запас офицера фронтовика, я получал не только по чтению, но и по арифметике. До окончания начальной школы оценки мне снижали только за правописание (была тогда такая дисциплина в начальной школе) - у меня был и остался на всю жизнь очень плохой почерк. А это потому, что и в первом и во втором классе, как и на Чёрных землях, мы писали на газетах, из которых мастерили себе тетрадки. Тетрадки в клеточку, в линию, и для правописания в наших элистинских школах появились только тогда, когда я уже окончил второй класс.
Я успешно окончил среднюю школу, военное училище, на отлично окончил исторический факультет Томского Университета, но всегда помню мои самые первые уроки, мою самую первую учительницу и ту Мурзилку, которая была моим самым первым, и по сей день остаётся самым дорогим учебником.
А. Перепелятников
2014 г.