ДОКТОР ЖИВАГО, ЦРУ, НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
1.
Это рецензия-реакция на статью С. Лихачёва (ник в PROZA.RU «Редактор Сергей Лихачёв») «Открылась правда о романе Доктор Живаго Пастернака».
Статья опубликована здесь:
http://www.proza.ru/2015/10/23/1011
Похоже, статья уважаемого (на самом деле мною уважаемого и весьма!) Сергея Лихачёва посвящена двум вещам.
Первое: отнести Бориса Пастернака к писателям второго эшелона.
Второе: выразить обиду прежде всего в том, что что поэт (как условно считается) Борис Пастернак взялся писать прозу, нарушая академические каноны романописания, к которым Сергей Лихачёв имеет прямое отношение.
Именно поэтому Редактор Сергей Лихачёв как бы является с одной стороны обвинителем «виновного» поэта Пастернака, а с другой – защитником всей правильной академической науки, в сети которой попал неудачник и сырой прозаик Пастернак, и который эти сети сильно портит фактом своего пребывания в них. А как же не возмущаться Лихачёву: ведь до сих пор дух этого раскритикованного и заклеймённого персонажа смеет барахтаться и пытается разорвать ячейки этой сети!
Есть ещё и третья сторона: она несколько пасквилеобразная, или слегка одиозная, потому как налицо односторонняя и политизированная настроенность мэтра критики против бедного «поэта» Пастернака, бесчестным образом обрётшего Нобеля.
Почему поэт бедный? Да потому, что поэта нет на белом свете, и мало того, что ему досталось в своё время от литературных союзов и литературной элиты того послереволюционного, военного и послевоенного времени, так он ещё и не сможет защититься сегодня, потому как мёртв и не оставил для своей защиты адвокатов.
Полемика по поводу Пастернака не стихает по сей день. О чём это говорит?
1. О том, что роман актуален.
2. О том, что он действительно не однозначен, и в оценках в том числе.
3. О том, что заинтересованные лица – литераторы и политики – до сих пор подливают масло в огонь. Одни - для того, чтобы обвинить Пастернака в продажности и никчёмности его литературы. Другие, наоборот, для того, чтобы объявить Пастернака достойным назначенной ему идеологическими врагами советской власти нобелевской премии, то бишь почти-что гением, а заодно борцом за свободу. Может, и в обратной последовательности. Это у кого как.
Как всегда правда находится где-то посередине. Я бы добавил, что и немножко сбоку от середины: как бы в перпендикулярном измерении, то есть и не так, и не эдак против обозначенного в пункте №3.
Просто Пастернак оказался в перекрестье: и идеологий политических, и в способах художественной оценки у невежд-читателей и образованной критики.
– Ну нельзя поэтам писать прозаических романов, – считает Лихачёв, мотивируя это тем, что у них этого не получается и, более того, у поэта на лбу клеймо, а именно: данный поэт левачил футуризмом. Видать, это по Лихачёву, большой грех – футуризм.
Многие же уважаемые поэты, литераторы и критики обоих жанров считают ровно наоборот, относя футуризм в поэзии к значительным и ярким явлениям русской культуры. Как минимум, к непременному поэтическому опыту, или к историческому этапу. Так же, как к любому модернизму или авангарду в любой другой области культурно-созидательной человеческой деятельности (архитектура, изобразительное искусство, театр, кино, музыка, промдизайн и др.).
Ну да ладно. Интересно, найдётся ли хоть один гражданин филолог, который сможет противопоставить своё ИНОЕ мнение об авторе «Доктора Живаго» ярким нападкам уважаемого критика и «учителя литературы» С. Лихачёва на неживого поэта, который, на свою беду, стал ещё и романистом, а также лауреатом Нобелевской премии? Которую, кстати, и вообще речь об этом, Пастернак не стал получать по вполне понятным причинам.
Причины отказа? Да очень всё просто: Пастернак был в списках «непечатаемых», а тут нобелевка, да ещё и замазанная грязными лапами ЦРУ, да ещё и, судя по всему, не только в качестве рекоменданта, но и частично проплаченная этим самым ЦРУ.
Кому хочется кроме непечатания, стать ещё узником совести на манер Солженицыных и прочих, или быть выдворенным из СССР с клеймом грязнописца, мающегося декадента, диссидента, предателя? Правильно, только сильным, или на самом деле замешанным, или не сдержанным на слово, особенно в условиях русско-народного и тотального доносительства. КГБ в этом смысле работает гораздо тщательней ЦРУ.
Однако, Пастернака никуда не садили: так… устроили небольшую травлю. Ну, мягко, свои же, по-товарищески предупредили, чтобы Пастернак сам лично, патриотически осознав идеологически скользкую ситуацию, отказался от получения нобелевки, а иначе – мало ли что может случиться иначе. Квартирный вопрос, например, может резко ухудшиться, или заказы на переводы (не денежные, литературные) вдруг прекратятся. Пастернак так и сделал, как ему посоветовали товарищи по цеху. Фамилии этих товарищей мы знаем. Протоколы сохранились.
Кстати, нападок на деятелей революции, и на самую идею революционного обновления страны у Пастернака нет. Ещё чего не хватало! Лучше сразу в петлю. Если уж критиковать, то откуда-нибудь из-за моря.
К советской власти у Пастернака видимых претензий нет. К революции, гражданской войне, к идеям социализма Пастернак относится по-разному (да и книга писалась долго, и сам Пастернак эволюционировал), но, в основном, настороженно или сострадательно по отношению к втянутым в это кровавое дело людям.
Можно назвать это философским отношением к жизни и истории, с привлечением Христа и Евангелия по случаю и в качестве мерила справедливости.
Прямым образом Пастернак антисоциалистической и прочей крамолы старается не произносить. Это проявляется несколько «мимикрированно и к романической, и к жизненной ситуации»: в виде предположений и речей, которые он вкладывает в уста своих героев, нигде не акцентируя на том, что это есть его собственные мысли.
Чисто юридически, если судить честно, то подкопаться к такому Пастернаку трудно. Но, при желании, а это в революцию и в последующие времена делается вполне просто: экзекуирование без какой-либо пошлой буржуазной или демократичекой элегантности. К стенке и точка! Варианты: решётка, поселение, строительство канала, Соловки.
И редко политическая философия Пастернака подтверждается действием. Герои романа скорее плывут по течению, нежели производят «героические» действия.
В романе нет ни грамма от поэзии, которую Лихачёв пожелал увидеть лишь виду того, что автор носит ярлык поэта. Кто этот ярлык повесил на Пастернака, никто не знает. Может, чисто хронологически выглядит так? Ведь начинал Пастернак с поэзии, и "выбился в люди" именно благодаря поэзии.
Может, именно подозрительная политическая неопределённость в прозе Пастернака не понравилось литературной и политической элите того времени? Ведь до «перестройки», уж не говоря о «демократии», ещё было далеко, и никто из обывателей об этом даже не предполагал.
Кроме того, неясность политической позиции любого писателя, пишущего об обществе, схожа с кукишем в кармане. А это любой элите обидно.
Кроме того, в русской культуре традиционно считается, что это именно писатели, а не иная организационная структура или яркая отдельная личность, являются провокаторами революционных и эволюционных потрясений, ибо именно они обозначают на бумаге настроения и тенденции общества. Они это могут делать долго, это им не надоедает: такова их работа и душевный настрой – раскачивать, желаемое и неясное ему, болтающееся в воздухе городов и деревень «нечто» критическое, следовательно, правильные и цивилизующие идеи внедрять в люди и внушать правителям.
Плохо это или хорошо, полезно или самонадеянно – кто его знает, но – по умолчанию – считается именно так.
Отсюда также следует, что манипуляции писателями, как "трибунами", или глашатаями, или выразителями настроения народа, так это великое дело, удобный и конкретный рычаг для раскачивания общества изнутри. Чем и прекрасно пользуются: одни – политики, внутренние оппозиционеры и внешние враги, и чего побаиваются другие: тоже политики, но те, кто у власти!
Поэтому последние и стараются "рулить" литературными процессами, превращая искусство в политический инструмент, инструмент вращения людскими мозгами - мыслящими группами и ведомой толпой.
Если же рассматривать «Доктора» с позиций сегодняшнего «демократического», практически вседозволительного дня в плане словесности и нахождения в ней политических цветов и их оттенков, и попробовать отнести данный роман к левым, правым, либеральным, к иным «крутым» и вредным, антисоветским или антикоммунистическим идеям, то мы видим, что для этого нет никаких оснований.
Пастернак, являясь относительно осторожным и непартийным человеком, пребывает в позиции преимущественно ОПИСАТЕЛЯ реальной действительности, пусть и слегка правленной согласно внутренней позиции автора. Потому-что иначе и не бывает.
Позиция писателя порой чувствуется не в самом тексте и сюжете, а между строк – тонко и в настроении – не больше, не прямо и не топорно. Иначе цена писателю как мастеру слова и трактовок внутреннего "я" – "ноль".
Пастернак не политик. Он чаще – немного наивный, чувствительный философ с лёгким и неуверенным религиозным уклоном, а вовсе не трибун, не злопыхатель, не критик, не ниспровергатель системы, не подпольный революционер-идейщик, тайно пишущий воззвания. Ну нет этого, хоть заищись!
Так что ЦРУ в своё время слегка лоханулось, отнеся «Доктора Живаго» к антисоветской литературе. А главные литераторы СССР в лице КГБ и прочих подсказчиков правильных жанров клюнули на наживку и устремили свои копья на несчастного писателя-жертву.
Лихачёв освежает эту давнюю и подзабытую в годах тему, прямо или ассоциативно связанную с недавним прецедентом. А именно: присуждение той же самой, получается, что пресловутой, нобелевской премии белорусской писательнице Светлане Алексиевич за её роман «У войны не женское лицо».
Не только я, но и многие читатели моего века, и, уверен, столетия прошлого, не являясь ни либералами, ни политизированными критиками, ни работниками ЦРУ, ни просто сочувствующими ЦРУ гражданами, а напротив, очень даже ненавидящими это самое ЦРУ с их вмешательской, провокационной вознёй, тем не менее, в данном случае говорят просто большое СПАСИБО господину-товарищу ЦРУ за столь успешное, пусть и скандальное, прицепление Бориса Пастернака к мировой литературе.
Это лучше, чем пребывать во всех литературных эшелонах кроме первого, куда Пастернака записали завистливые и сами заполитизированные хуже некуда наши доморощенные, любящие какую-то иную свою правильную хрестоматию, критики.
Всякий прошлый дореволюционный и большевицкий, любовный и романтический, поэтический футуризм Пастернака литературный отдел ЦРУ посчитал, видимо, не имеющим отношения ни к таланту, ни к политике, ни к прозе Пастернака. Так, баловство, ошибки: "Заплатим за Нобеля, невзирая на футуризм".
И это выглядит гораздо честнее, нежели точка зрения С. Лихачёва, где он напрямую связывает никакущую прозу Пастернака с плохой поэзией Пастернака.
«Пастернак – «неряшливый поэт», – утверждает С. Лихачёв, – и проза его, разумеется, такая же: не в свои сани сел поэт, зачав писать прозу. – Как оказалось, подходящую только для политических игрищ, – примерно так считает Лихачёв. И нет там, мол, никакого искусства.
Лихачёв, ни грамма не сомневаясь, а даже бравируя академической правдой, будто она есть, или должна таковой являться для простого люда чуть ли не путеводительной Библией в русской литературе, отводит Пастернаку роль пассажира ВТОРОГО ЭШЕЛОНА.
(Может быть и так. Всё дело в том - ЧТО считать первым эшелоном; и второе - ГДЕ вообще находится разделительная планка между эшелоном первым, вторым и последующими).
Эту весьма спорную и притом идеологизированную и сдаточную, ввиду пакости ЦРУ на нобелевском поле битвы, мысль, Сергей Лихачёв усиливает привлечением на свою сторону Льва Данилкина.
У меня же есть своё мнение на этот счёт. Оно отлично от мнения автора Лихачёва и привлечённого Данилкина. Но, вопрос художественных качеств «Доктора Живаго» это совершенно отдельный вопрос, требующий определённой подготовленности. Я не готов его рассматривать непременно здесь в надежде, что к теме художественности или антихудожественности прозы Пастернака подключатся литературно подкованные, не ангажированные свежей политической смутой люди.
Ясно дело, что присуждение нобелевской премии любому автору не обозначает автоматического присвоения произведению статуса гениального: настолько люди уже привыкли к продажности многих общественных институтов.
Наш читатель, а также профессиональный критик, со временем окончательно разберутся: стоит ли читать прозу Пастернака или выбросить её в мусорную корзинку. И какой тут номер писательского эшелона, если прозу не выбрасывать. Мнения, разумеется, разделятся. Да так и до'лжно.
А ЦРУ спасибо! Пусть оно почаще так заблуждается. Даже столь давний Нобель - это хорошая реклама русской литературе в целом. Знай, мир, наших!
И тут многогранный русский мир – сам не зная того – понатыкал капканов, в каковые попадаются даже "специалисты" из ЦРУ.
С уважением, но и с некоторой досадой, Ярослав Полуэктов
2.
ДОКТОР ЖИВАГО, ЦРУ, НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
Это продолжение полемики с Редактором Сергеем Лихачёвым (теперь уже на тему художественности «Доктора Живаго» Пастернака)
Я-то Вашу точку зрения относительно структурности, стилистики, элементарных и прочих ошибок, включая "неряшливость" и 10-летнюю "беглость" текста понимаю.
Понимаю и Ваш профессиональный долг выявлять потенциальных нероманистов и клеймить взявшихся за это. У Вас больше прав на это, нежели, например, у меня, не в коей мере не принадлежащему ни кругу писателей, ни критиков, ни остальных спецов в области слова – так себе: "графоманю", как и многие.
Я, к примеру, полностью согласен с Вами относительно Захара Прилепина: да, никакой он не лидер, а неумёха, хулиган как по жизни, так и по литературе. Не созрел ещё для качественных романов классического и любого другого толка. Расти ещё надо, а для этого иметь желание и понимание собственной сырости.
Награды его меня не убеждают, а, напротив, подчёркивают некую солидарность с разрушителями моральных устоев и исторической правды. Прилепин неожиданно для всех и вопреки «хулиганскому» поведению оказался по-пошлому либо писателем «заангажированным» кем-то, рассчитывая на либеральную премию «Большую Книгу» (слава богу, пока не Нобель, иначе это походило бы уже на некие «Большие Антирусские Грабли»), либо попросту не готовым, находясь в какой-то графоманской торопливости к эпическим темам и ценным для россиян, чуть ли не священным, трагическим и неоднозначным кускам истории Соловков.
Сырость и какую-то «невзрослость», аж «тинейджеровость» произведения со всеми причитающимися этому движению причиндалами (речь шла, конечно, об «Обители») я здесь упускаю.
Хотя, было бы интересно сравнить «Обитель» с «Доктором Живаго» именно в плане отклонений от академической науки.
Повторю, не для рекламы Вас, а по факту, что всё написанное Вами в "учебнике" относительно "Обители" я в своё время внимательнейшим образом прочёл, практически полностью согласился с Вашей позицией и приобрёл для себя, на будущее, массу полезностей.
Но, вот в отношении "Живаго", хоть и во многом согласен, но читательское моё сердце взывает "ПОЩАДИТЕ!"
Аргумент, может быть и слабый, но я полагаю, что нет НИ ОДНОГО писателя с самой-самой прибольшой буквы и из самого первого эшелона, кто бы не был окружён нескончаемой грудой ошибок, нелепых выражений и отсутствия всего того прочего, что я, произвольно, конечно, называю сам для себя, а не для обиды кого-то, "академическими» требованиями". Делается это, в том числе, и ради подталкивания любого романиста к классическим схемам письма, ибо и якобы классическое письмо есть истинная, наиболее объятая наукой, и, соответственно, чуть ли не единственная правда литературы, понятная как неучу Фильке, так и опытному, элитарному читателю.
Даже Гоголь, которого я обожаю, даже Маркес, который совершил тихую революцию в литературе, поменяв расстановку движущих сил и открыв новый, манящий к себе мистико-реалистический жанр, любые все остальные "звёзды", фамилии которых не публикую ради краткости и известности Вам (правда, списки наши могут не совпасть), которые вошли в историю литературы и романистики как гении или просто отличные, талантливые парни, совершившие подвиги – каждый свой, уникальный – и поднявшие литературу до уровня мирового культурного наследия в ряду прочих планетарных достижений: все они имеют досадные и другие ошибки.
Все писатели – люди, а не машины.
У каждого свой авторский "набор" недостатков, отклонений от предписываемого «академиками» образца, своих фокусов и, порой, аж закидонов.
Это-то как раз и интересно. Все эти парни разные, и славны не только своими романными достоинствами, но также по-хорошему смешны и узнаваемы, в том числе, благодаря своим характерным ошибкам и привносимым в историю романистики выкрутасам, недоговорённостям, котам в мешке, кукишам в кармане, особому плагиатничанью, художественным ответвлениям, экспериментам со словом, смыслом, текстом, поджанрам, смесям жанров, изобретению жанров, наплевательству и нигилизму, садизму и патологиям, упадению в детство и кошмарные идиотизмы, ненависти и нереальной любви, мимикрии под кого-либо, благодаря откровенному издевательству над классической манерой письма, забавам с животными, насекомыми, инопланетянами, духами, оживлению предметов и даже космоса, возведению в ранг главных героев каких-либо процессов, событий, поклонению дьяволу и отрицательным персонажам мировой культуры и религии, полному отрицанию института главных и второстепенных героев, притворству, обезьянничанью, фиглярству и фамильярничанию, заигрыванию и шуткам с читателями, активному внедрению автора в сюжеты в качестве персонажа, сдаче позиций перед издателями, режимом, вкусовщиной элит и новоизобретении эзоповщины, благодаря экстремизму и импрессионизму, телеграфному стилю, откровенным глюкам, брутальности и неотёсанности языка, сбивчивым лошадиным темпам – от галопирования и прыжкам через несуществующие препятствия к пустым по-человечески страницам, новым и ненатуральным химическим, кичевым, намеренно крикливым краскам, благодаря языку подворотен, неумёх, шарлатанов, и особенному «не академическому», а каждый по-своему структурированию, и так далее, и тому подобное.
Список этих великолепных казусов в писательском поведении настолько велик, что аж нескончаем.
Можно, конечно, обозвать это всё издержками модернизма, постами, сюррами, глупостями и так далее. Можно свалить всё в кучу, но можно и отделить зёрна от плевел.
Но сейчас речь идёт о человеческих ошибках и свойственных человеку-писателю некоторых слабостях. В последних тоже можно установить градации: это терпимо и простительно, а это совсем никуда не годится.
Стоит ли винить писателей за это? Особенно тех, кто прославил себя в другом: в уме, в читабельности постоянной или её волне, в настоящести – то бишь настоящей приверженности к серьёзному писательству, а не баловству, в профессионализме, соответственно к ладности слова и интересности текста, в ясной позиции (политическая аморфность у некоторых – тоже позиция, пусть вынужденная, по крайней мере - полезная вещь для изображения честного индивида и мыслящего общества в самом произведении), в глубоком копании явлений и себя самого, как элемента общества и как индивидуума, как мыслящего организма в противовес планктону, в точности слова и смысла в целом, по большому счёту, а не в частностях и в местах с обидными для влюблённого читателя ошибками, требующими явного вмешательства редактора или доброжелательного, а не злобствующего критика.
Стоит ли низвергать писателей с пьедесталов за обыкновенные неточности, недоработки и прочие упомянутые и неупомянутые человеческие слабости?
Разумеется, что речь не идёт о том, что водрузили этих писателей на пьедесталы по ошибке или злому умыслу, а потом, присмотревшись повнимательнее и посчитав недочёты, решили их низвергнуть, заодно пожурив вознёсших их.
Может и стоит.
А можно отнестись и с осторожностью. Так как и ниспровергатели – сами обыкновенные люди.
Критик – это вовсе не то обозначение специалиста, которое автоматически обозначает наличие индульгенции на безошибочность. И которому по умолчанию предполагается верить.
Критик это не реаниматолог, а врач-профилактик в литературе, или, если хотите, стоматолог в литературном деле. Вспомните, сколько ошибок бывает у врачей, и сколько выдернуто зубов по ошибке, или по невежеству, или по нежеланию лечить их.
На каждую критику точно так же, как и на художественное или малохудожественное произведение можно навести «контрокритику». Такова, к счастью, жизнь. Поэтому не стоит отчаиваться на каждый критический пассаж: надо прислушаться и сделать собственный вывод – по возможности объективный.
Только время может определить настоящую «долгую» гениальность, определить вклад в мировую и отечественную культуру и "полезность" писателя в каком-либо "воспитательном" или идеологическом жанре, хотя это совсем разные, но при нужде вполне совмещаемые вещи.
Нет идеально выверенных и абсолютно перфекционистских романов, где не за что было бы зацепиться и придраться. Разве что "большой" Толстой – этот нудный человек – вымерил и процедил свои слова через разнообразные ситечки и умудрился поиметь и стилистику, и структурность, и прописанность взамен прилизанности образов, и всё остальное, что требуется по русской литературной науке сегодня. Хочу, кстати, подчеркнуть слово «русский» в последнем предложении, ибо литературная наука, к примеру, в Англии и США несколько другая, хотя это и не означает, что наша наука вторична по отношению к заграничной, как могут вообразить себе на радостях некоторые кающиеся в собственной национальной принадлежности либералы.
Может, именно он, Толстой, и послужил в качестве одного из прецедентов для упорядочения «науки» романистики современными и не очень филологами-науковедами.
Но я, отдавая требующуюся дань гиганту мысли, несколько непатриотично и даже традиционно близок к той группе людей, которые безграмотно и бездоказательно утверждают: Лев Толстой и есть один из главных графоманов мира, ссылаясь лишь на одно-единственное свойство графомании – огромное количество написанного, забывая при этом прочие достоинства, которые всяко перевешивают и многословную авторскую манеру, и количество сочинённого.
Тем не менее, он навечно (по-моему мнению, конечно) прописался в первом эшелоне и никогда из него не выйдет.
Это – как к нему не относись: революционер ли он, или глубоко копающий идейный провокатор, или ошибающийся и эволюционирующий человек, он – при любом раскладе – есть достояние русской нации.
И заслужил он это право, нарисовав глубочайшие панорамы нашего общества определённого временного отрезка.
Притом, картины эти порой (или как правило) имеют свойство новизны, откровения, глубины, искусства реалистического изображения, то бишь имеют все признаки ремесленного мастерства, высокого стиля (так и хочется произнести «штиль»), и своеобразного, индивидуального таланта, доходящего до гениальности и ставшего для многих примером и образцом «правильной», академической литературы реализма.
У Пастернака, при всех Вами отмеченных и огромных недостатках романа о докторе Живаго есть, на мой взгляд, все основания быть в фарватере национальной литературы. Не в качестве главного крейсера или ледокола, а где-то рядом, но без которых процессу пришлось бы туго, а если снова вернуться к литературе, то просто заполнить определённую историческую брешь и исполнить определённую, как в мозаике, причём при изображении лица святого, а не второстепенных деталей, роль.
Добавлю, что не по образцовости для других, не в качестве учебника по типовым ошибкам начинающего романиста, а по широчайшей, может быть излишне длинноватой в плане лёгкой читабельности, картине русской действительности определённого исторического периода, индивидуально наивной, с нечаянными или не особо уместными, слава богу, что редкими поэтическими пышностями, с созерцательностью, некоей несмелостью даже, с относительно бытовой (не высокой) философией и вполне понятной, но тщательно скрываемой боязнью чиновников советской власти и досадой за коллег, поражённых язвой пресмыкательства и мимикрии.
Он - как образец писателя, как своего писательского рода "маленький человек", взявшийся за русский гуж, попавший в обыкновенные тиски советской идеологической машины, писатель с завязанными руками, и с глазами, прикрываемыми административными шорами, окружённый наветами и попрекаемый всеми кому не лень, но не лишённый определённой смелости, упорства и таланта. За что честь ему и хвала. Он выжил как поэт и прозаический писатель, не понимаемый и осмеянный клерками от литературы, и остался самим собой, хоть и не попал в печатаемую публику тех времён.
Раньше как было с литературой: а попробуй, мол, парень, а поплавай-ка в соляной кислоте. А у нас все так плавают, а ты так сможешь, как все, и чтобы не высовываться? А у нас, мол, свои правила плавания. Мы любим плавать с завязанными руками и ногами, и обожаем кислоту. Партия так велит!
Пастернак советского периода - как простая лакмусовая бумажка, но в великой и точной степени определяющая состояние общества. Вот роль Пастернака в нашей литературе.
И даже ЦРУ со своей медвежьей нобелевской услугой не помешает, по крайней мере мне, считать «Доктора Живаго» при всех её «академических» и технических недочётах» очень сильной, характерной, сугубо индивидуалистской, исторически точной, наблюдательной книгой, из которой не вытравить её внутренний авторский градус – от высокой температуры до бросания в холод.
И даже технические провалы («неряшливость», беглость написания плюс тягостная растянутость во времени) напоминает (МНЕ) между строк о нервности, социальной болезненной неустроенности автора. Через Пастернака я познаю живую, реальную, а не выдуманную сущность русского общества того запутанного в идеологиях времени, и чувствую живую, стонущую Россию, погружённую в кровавые эксперименты.
Без Пастернака история русской литературы была бы неполной.
За это я уважаю и иногда перечитываю Пастернака. А «Доктор Живаго» это честное, не искривлённое, но чуть затуманенное обстоятельствами жизни, зеркало общества того времени…