«Трагедия неместного значения».
" Мы живы, благодаря Земле! Мы живы, потому что Земля не просто кормит нас. Она наполняет наши чувства и сознание светлой энергией, отзываясь на наше радение и старание подобно народившемуся Человеку. Таким образом Земля проверяет нас на содержание нашего нутра". ( А. Воложитов).
Давно не спал так сладко Иван Иванович Сайков, очень давно. Всё тревога на сердце, суета последних лет. Суета и истинном смысле этого слова, так как от работы, которой занят сейчас Иван Иванович, не пользы, не душе услады.
Давно, очень давно не спал так сладко Иван Иванович. Он переселился в Детство в эту ночь. Он переродился в босоногого, одетого в майку и трусики мальчика, с выгоревшими на жарком Солнце Заволжья волосами, с облупленным носом и красными плечами, с которых клочьями слазит обгоревшая кожа.
Ваня стоит на скошенном Поле. Стерня колет, впивается десятками тупых игл в подошву. Солнце прожигает маковку, жарит плечи. Но Ваня не обращает внимания ни на жгучее Солнце, ни на боль. Его приворожило Поле, вернее не Поле, а Действо, творимое людьми на Поле: комбайн, подобно зубатому монстру, на полных оборотах мотора торопится по жнивью. Он поглощает жадно солому вместе с налитыми зерном колосьями. Через полчаса комбайн отяжелел, остановился. Мотор облегчённо вздохнул, затих. На крыше кабины включилась мигалка. Машина, стоявшая на краю поля в ожидании, взревела мотором, покатила. Зерно из бункера полилось золотым потоком в её кузов.
Действо заворожило, вернее сказать, не только действо. Запах, терпкий, насыщенный запах зрелого Поля, обмолоченной пшеницы, вобравшей в себя соки древней Земли, свежесть Дождя, дух Ветра, бродившего по заволжской, полынной степи, энергию Солнца!
« Ванюша, садись в кабину, я тебя до тока подброшу. Ну а там и до дому недалеко. Садись, садись, иначе сжаришься как цыпленок на углях. Эх, как жарит, вот это палит. А ты как сюда попал, Ваня?»
« А сам не знаю, Дядя Андрей. Поутру в нос запах Поля ударил, сердечко забилось. Вот я и пошёл». Рассказывал Ваня, глядя в глаза шофёру, Андрею Ивановичу Мишину. На его щеках недельная щетина, припудренная степной, дурманящей пылью, во рту папироса, в кабине витает мельчайшая пыль, в кабине духота и дым табака. Андрей Мишин щурит глаза, ухмыляется, говорит, не вынимая папиросу изо рта:
« Чудно устроен Человек, мудрено. Посмотри, Ваня, недалече Волга в берегах мается, волной о берег бьётся. Вода прохладная, чистая. Тебе бы купаться, а ты «пошёл», у тебя «сердечко забилось»! Чудо. Мудрено». Удивлялся Андрей, косясь в окно и восторгаясь, толи словам Вани, толи тёмно- синему простору.
Приехали на ток. У Мишина машина бортовая. Пятитонный ЗИС. Он подрулил к гурту пшеницы Задом, открыл борт. Зерно полилось на асфальт. К машине подбежали подростки, умоляют:
« Дядя Андрей, мы будем разгружать машину!» У всех лопаты в руках, в глазах огоньки.
« Валяйте. Но смотрите, не балуйте. Отъезжать от бурта меня зовите».
« А позовём!» Крикнул старший из подростков, проворно влез в кузов, замахал лопатой. Это Денис Ковалёв. Он учится в пятом классе. Его брат, Петя, в школу не ходит, но в работе не отстаёт.
Когда гора пшеницы поднялась над кузовом, Петя спросил брата:
«Бежать за дядей Андреем, Дениска?» Денис разогнул спину, шмыгнул облупленным носом, размазал чёрные капли пота по лбу чёрными пальцами.
« А я сам!» Денис проворно прыгнул с кузова машины прямо в гурт пшеницы, увяз по трусы, выбрался, хлопнул дверью кабины, запустил мотор, плавно отъехал от бурта, заглушил двигатель. Вылез он из кабины с сияющим лицом.
« Я те попрыгаю на хлеб, попрыгаю! А то пожалуюсь Кондрату Михайловичу, будут тебе горячие бублики на заду!» Денис засмеялся, влез в кузов, замахал снова лопатой.
Ваня чесал затылок, с завистью смотрел на братьев Ковалёвых. И у Вани родилась идея. Он побежал по току в поисках шофёра. Увидел он Андрея Мишина в тени большого осокоря, растущего у весовой. Андрей сидел на скамейке, покуривал, лениво перекидывался словами с односельчанами.
« Да, уродился Хлеб, не дай Бог дождям, не дай Бог».
« Дядя Андрей, а можна, я тоже буду твою машину разгружать?» Выпалил Ваня, испугался своих слов. Зажмурился в ожидании ответа.
« А ты сдюжаешь, Ваня? Мы работаем по Солнцу. Оно встаёт - мы тоже. Оно спать ложится - мы ложимся».
« Сдюжаю. Я крепкий. Во, смотри!» Ваня вскинул руки вверх, согнул их в локтях, стал пыжиться, напрягать бицепсы. Мужики засмеялись. Дядя Андрей подбодрил Ваню:
« Вижу, что сильный. Приходи завтра. Втроём будет ловчее. Кого сморет жара, можно под кузовом посидеть, в тени». Согласился шофёр. Ваня широко и радостно улыбнулся, пустился к машине вприпрыжку, крикнул:
« Дениска, я завтра с вами буду машину разгружать!» Денис разогнул спину, опёрся на черенок лопаты, ответил:
« Ага, счас! Пойди, погуляй. Нам нахлебники без пользы!»
« А давай на спор. Я один счас выброшу остаток зерна без передышки!» Выпалил Ваня. Денис криво усмехнулся, глянул на остаток зерна в кузове, стал размышлять.
« Пшеницы ещё полный угол, швырять да швырять. А если не сдюжаешь?» Наконец смягчился Денис.
« Если не сдюжаю, то ясное дело: пойду гулять».
Денис протянул лопату Ване, стал с братом в свободный угол. Ваня сжал черенок пальцами, глянул в лицо Дениса, гребанул зерно.
Руки Вани устали через пять минут, спина заломила немного позже. Пот стал заливать глаза. Ваня открыл рот и с хрипом втягивал воздух. Хотелось бросить лопату и уйти на Речку, броситься в чистую, прохладную Воду. Но Ваня представлял себе, что скажет Денис. А какая слава о нём пойдет среди знакомых?! И он швырял и швырял зерно с кузова, превозмогая ломоту во всём теле. Когда в углу осталось несколько вёдер, Ваня почувствовал, что он теперь сможет….
« Ладно, остаток мы сами. Ты отдышись, а потом подметёшь кузов». Денис Ковалёв усмехнулся, ткнул пальцем по направлению метлы, которая торчала в проушине за бортом машины. Ваня сполз с кузова, еле разогнулся, глянул на жгучее Солнце….
Солнце в степи восходит рано. Оно излучает мягкий утренний свет. Солнце заглядывает в распахнутые окна домов, будоражит сердце крестьянина, пронзает золотыми стрелами нервы и сосуды, заставляет вздрагивать и соскакивать с постели с вопросом:
« А была ли та жизнь? Кто украл веру в то, что и завтра, и все последующие дни в руках будет рулевое колесо трактора, и что не помыслит Росс о подачках».
Иван Иванович Сайков открыл глаза, сбросил с себя одеяло, подошёл к окну. Новый День только что народился. Он обозначился на Востоке ярчайшей зарёй, окрасившей лёгкие облака. Скворец сидел на ветке возле скворечника. Скворец обратил взор на Восток и щёлкал языком без перерыва. Воробей вцепился коготками в провод у форточки и чирикал восторженно. Он также смотрел на восходящее Солнце. Обычная сельская идиллия!
Иван Иванович тёр щетину на подбородке, хмурил брови и напрягал слух, надеясь услышать треск пусковых двигателей, разгоняющих коленвалы мощных кировцев и волгарей. Но услышал он, что у бабы Маланьи, через три дома, если двигаться на Запад, к Волге, проснулся петух, хрипло протянул своё « кукареку». У соседа справа, у Карпова Филиппа, мукнула корова, выходя за калитку. Она спешит в череду, в степь Заволжья.
«Вот так мы и живём, не сеем и не пашим. А время осеннее. Дождь пролил, Земля прошла водицей, ждёт плуг и скучает без солёного русского словца. Ах, как мы стали жить, как мы стали жить!»
« Ты снова за своё. Успокоился бы уж, Ваня. Сколько можно себя попрекать за то, чего не делал. Ты не распродавал исправную технику, ни единого кирпича не выломал из коровников. Сколько ж можно душу вынать из самого себя». Говорила жена, Нина Марковна. Она махала пухлой ладошкой возле глаз, зевала, крестила рот:
« Вот напасть, не проснусь. Сон приснился, не дай Бог. Будто я, Ваня, молодая. Гуляю с тобой у речки. А комарики кусают, ох кусают. А ты ведь дурень был, ду-у-урень. Ну чего ты меня к речке водил? Я до сих пор чешусь».
« Ну, повёл бы я тебя в степь. А там что, комариков нет? Не о том думаешь, жена, не о том». Иван Иванович сел на кровать, запустил руку под ночную рубашку жены, и, поглаживая мягкую грудь, заговорил тихо:
«Водил я тебя на бережок, Нинок, водил. И до рассвета обнимались, целовались! Ну случилось у нас с тобой, так ведь как только случилось, так и под венец . А теперь что? Девчата, мои бывшие ученицы, в город сбегают. Домой заявляются через год на сносях. Дуры восторженные, кто отец дитю не знают. Разве ж это хорошо, при первой встрече в постель. Как это у молодых сейчас называется? « Трахаться», вот как! Слово не мудреное, бездушное, пустое. С этим словом семьёй не обзаводятся. Семья создастся со словами «Люблю, уважаю, боготворю, души не чаю, почитаю». Все беды оттого, Нинок, что в очередной раз душу нашу крестьянскую вывернули на изнанку. Снова кто-то за нас решил, как нам жить. Вот и живём теперь на руинах. Кому совхозы мешали? Я понимаю так: фермерство - пожалуйста, но только зачем же ты, пустая твоя душа, у крестьянина плуг отымаешь. Ты ж ему кровь без наркоза пускаешь. Вот тогда посмотрел бы я, кто выживет. Здоровые мужики спиваются от безделья, молодежь без ориентира, без мечты, в смятении их души. Потерялись в блудных словах. Красивые слова лезут в уши молодёжи со всех щелей, распрекрасные, но за этими словами ничего нет, пусто. И я, сельский учитель, кровью исхожу, да только никому мои страдания не интересны». Иван Иванович ещё пуще нахмурил брови, махнул рукой, вышел из спальни. За ним засеменила жена, Нина Егоровна. Она скоренько умыла лицо над раковиной, чиркнула спичкой, поставила чайник на огонь, снова вошла в спальную комнату, переоделась:
Ваня, тебе варить пару яиц на завтрак, или может на сковороду уронить?»
« Свари, Нинок. Да чай покрепче завари, покрепче».
« Покрепче да покрепче. Посадишь сердце. С работы приходишь измочаленный, весь на нервах, да ещё чай тебе покрепче». Ворчала Нина Егоровна, промывая над раковиной чайник для заварки.
Иван Иванович съел яйца, наполнил бокал свежим чаем. Глядя через окно на восходящее над заволжской степью Солнце, заговорил:
« Чудно устроен Человек, Нинок, чудно. Снег на голову упал, не тает. А Душенька прежняя! Детство бродит по жилам, рвёт на части сердце, приходит в снах, разговаривает с нами кровавыми красками, тычет носом нас в наше собственное дерьмо, предупреждает, убеждает. А мы не хотим следовать подсказкам. Мы научились с плеча, с придыхом. Ты посмотри на Петрова Андрея. Приехал из Киргизии на пустое место. А он родился в той стране, крае гор и прозрачных речек, сбегающих в плодородные долины. И его дети там родились, и его родители были урожденные той экзотической страны, страны прекраснейших на Земле гор и озёр! Человек врос в Землю, как голубая ель, корнями дотянулся до живительных источников. А его вырвали с корнями из его родной Земли, пустили по миру. Человек теперь, по чьей воле (?) влачится из последних сил, карабкается. Это называется «Жизнь начать с нуля». А что ему фермер платит? Гроши. Да разве на такие деньги отстроишься? Человек работал, Землю пахал. Его послужному списку позавидовать. Но не тут - то было». Иван Иванович помолчал, постучал вареным яйцом об угол стола, покатал его между заскорузлых ладоней, стал счищать осколки скорлупы. Очищенное яйцо он разрезал на две половинки, присолил, густо смазал обе половинки сметаной, по очереди отправил в рот.
« Ваня, ты ешь яйца без хлеба». Напомнила ему Нина Егоровна. Иван Иванович ответил жене, ответил с упрёком.
« Ем без хлеба, потому что не вижу хлеба на столе. Вот эта серая, липкая гадость, которую ты принесла из магазина, несъедобная. Невозможно есть эту дрянь, испёчённую невесть из чего. Что, на святой Руси разучились пшеницу выращивать, муку молоть, хлеба выпекать? Ты, незрелый твой ум, можно подумать, что запамятовала, какой Хлеб выпекали бабы в совхозной пекарне? Не Хлеб выпекали, чудо творили! А придави буханку, придави со всей мочи, на которую способен. А Хлеб поднимается, будто бы его и не таскили в чёрных крестьянских ладонях А вот этот чёрный кирпич стисни между ладонями, получится грязная лепёшка!» Иван Иванович Сайков отрезал от магазинной сайки, сдавил кусок между ладонями, бросил липкую массу на стол, поморщился.
« Молока в бокал плесни, разбавь свой чефир». Предостерегла Нина Егоровна мужа. Иван Иванович махнул рукой, набычился, устремил взгляд в окно.
« Ваня, а ты на работу свою не опоздаешь?» Тихим голосом спросила Нина Егоровна. Она этот вопрос задаёт мужу всё чаще. Почему? Она и сама не может ответить на этот вопрос, очень не простой вопрос. Это чувствует Нина Егоровна, пытается понять причину беспокойства мужа. Она с горечью в сердце осознала, что её Ваня в последние годы стал другим Человеком. Тот крепкий, спокойный мужчина подпал под власть угнетающих мыслей. А они, уверена Нина Егоровна, не могли без причины народиться.
Гл 2.
Иван Иванович работает в школе учителем производственного обучения. Утверждать, что это его призвание – лукавить. По профессии Иван Иванович Сайков инженер механик сельскохозяйственного производства. И проработал он по профессии более пятнадцати лет. Был свидетелем рассвета совхоза, участвовал в совещаниях главных специалистов и обсуждал приоритеты вложений совхозных миллионов в расширение производства и социальную сферу.
В это утро он не торопиться на уроки, не спешит. Чудно, противоестественно. Жизнь в его родном Приволжске изменилась. Тихо стало на селе. Трактора перестали будить односельчан грохотом и рыком, торопясь на пахоту Осенью, на сев Днями весенними, Летом на уборочную страду.
« Здорово были, Иван». Услышал Сайков голос, проходя мимо дома Митрохина Михаила. Иван Иванович остановился, открыл калиточку, увидел Михаила, здоровенного мужика, взлохмаченного, в измятой рубашке и штанах. Сидит Митрохин на гусеничной ленте трактора, курит приму, щурит глаза, равнодушно смотрит на бывшего инженера.
« И тебе здоровья, Миша». Митрохин скривил губы в усмешке, спросил:
« Мне интересно, Иван, как ты с детьми ладишь? С железками у тебя, помниться, получалось вполне нормально. Какого лешего ты вообще к школе прибился, будто бревно к берегу?»
« Я и сам себе этот вопрос задаю, Михаил. Вот именно сейчас, иду на работу, а душенька стонет, болит, кричит! Не потому рвётся на части, что работаю в школе, нет. С детьми ладить научился. Неуютно потому, что вот ты, Михаил, сидишь на траках своего издохшего трактора, измочаленный, подыхающий от безделья. Трактор ты укатал, а на запчасти так и не заработал. Слышал я, что ты, Миша, частенько за воротник стал заливать. Ну да это личное…»
« Не личное, Иваныч! Стал бы я в бутылках дно высматривать, если бы ты вкупе с начальничками совхоз не растащили. На твоих глазах миловали резаком ходовые трактора да в камазы швыряли. Запчастей у вас не было, купить не за чо, банкрутами стали в одночасье. А вот у бабы Маланьи коровка прибыльная. Выть за калитку. Выть, Иваныч, да глянь на божий одуванчик. Она сейчас выгоняет бурёнку в стадо. Баба Маланья как жила за счёт коровки, так и живёт, не бедно, не богато, живёт как Бог ей прописал. А вот наше начальство совхозное добро в карман сложило, господами, значит, стали, да и на утёк, в город, в квартиры, купленные на ворованные». Сайков не стал возражать, оправдываться. Он развернулся, открыл калитку и увидел очень старую женщину. Она шла, согнутая в три погибели. Если бы не бадик, то она, вероятнее всего, не устояла бы на ногах. Одета Маланья в старинные цветастые долгополые юбки, в кофту из старого добротного ситца. На её голове белый в крапинку ситцевый платок, повязанный по старинному русскому обычаю. Из под платка клочьями торчат седые пряди.
Баба Маланья семенила за пятнистой коровой, взмахивала палкой, понукала:
« Пошла, милая, пошла. Кормилица, ну-ну, пошла». Она поравнялась с Сайковым. Остановилась, с трудом выпрямилась, глянула в лицо Ивана Ивановича, спросила:
« Не Сайкова ли Ивана ты сын?»
« Он и есть».
« Похож. Сам - то сердобольный был. Неполадки, какие по работе, близко к сердцу принимал. Жалко человека, рано помре. А я вот живу, уж и не помню, сколько мне лет, сколько зим. К Богу на праведный суд пора, а всё живу, топчу Землицу, топчу старыми ногами. Коровка силы прибавляет. Молочко с чаем, молоко топленое, молоко квашенное, творожок, сырок, сыворотка. Вот и живу, на Свет божий смотрю. А насмотреться, Ваня, не могу. А мне, Ванюша, интересно, больно интересно, когда мы перестанем заборы перекрашивать. Красим то в красный цвет, то в белый, то в синий. Слава Богу, что флаг над Кремлём стал трёхцветный. Надеюсь, что одумаемся, перестанем искать врагов среди братьев и сестёр. Ах, Человече, ты рождаешься невинным и чистым, кто ж наполняет тебя грехом – пороком? Знаешь, Ваня, почему я войну пережила, выжила, и детей в сыру землю не закопала. А потому пережила лихо, что коровка у меня была, и косила я в лесу траву сама, и ворошила сено, просушивала, на руках домой перетаскивала. А что же люди думают, коровок под нож пускают. Вчера вечор Евсеев кожу со своей кормилицы содрал. Разбогатеть вздумал? Помнится, было в нашем Приволжском на пять тышь людского народа три гурта, а ноне и одного не набирается. Чем люди живут?» Сайков круто повернулся, зашагал к школе, а в левом ухе его зазвучали слова Маланьи:
«А что же это люди думают, коровок под нож пускают». А в правом ухе звоном колокольным рвут перепонки слова Михаила Митрохина:
« На твоих глазах резаком миловали ходовые трактора да в камазы швыряли!»
« Вот и попытайся оправдаться, докажи, что ни копейки не украл, когда совхоз растаскивали. Ведь знают о том, что я честный человек, но кипит в душеньке у крестьянина, хочется высказаться. Был начальником, значит, не чист на руку».
Иван Иванович мотнул головой, как затравленный бык, поднял глаза: калитка усадьбы Полякова Тимофея, царство Небесное, открылась, из неё вывалился невзрачный человечек. Он пыхтел как паровоз, силился протиснуться в калиточку с двумя кастрюлями из нержавеющей стали. Человечек поднял красные от натуги глаза, увидел Сайкова, выпрямился, напустил на лицо значительность, опустил кастрюли на рыжую мураву, лениво запустил руку в карман, вынул сигареты, стал закуривать с беспечностью.
« И неделя не минула, как дом без хозяина остался, а ты уж тут как тут, Филипп. Из совхоза нечего тащить, и ты, как я вижу, решил по усадьбам промышлять. Ты решил, что ты самый крутой, и что никто на тебя в милицию заявление не напишет».
« Да всё едино: не я, так другой найдётся, умыкнёт. Жизнь, она какой стала: кто проворней, тот и в шоколаде». Филипп нагло ухмыльнулся, уши его полезли верх, чёлка налезла на нос.
« Не пеняй на жизнь, Филипп, не надо. Жизнь мы, Человеки, творим. Что каждый из нас сеет вокруг себя, то и пожинает. Ты поставь кастрюли туда, где взял! У этого дома есть наследник, и неизвестно, как он захочет распорядиться родительской усадьбой. Надумает он обосноваться здесь, на берегу Волги, Прильнуть сердцем к месту, где его мамка в муках родила, заспешит по зову сердца, а придёт в пустой дом. Нехорошо, Филипп. Сколько осиротевших пятистенок в нашем Приволжском сокрушенными ставенками на Мир смотрят, словно ослепшие, взывают к нашему сердцу. Что творим, подумай».
« Поучи! В совхозе всё поучал. Нотации твои до сегодняшнего дня уши долбят. Совхоза нет, а ты всё школишь! Пошёл ты на хрен, Иваныч!» Вспылил Филипп Артамонов. Высказался, развернулся, швырнул кастрюли во двор, и, не закрыв калиточки, зашагал прочь, пуская вонючий табачный дым раздутыми от истерии ноздрями.
Сайков не отреагировал на слова Филиппа Артамонова. Он захлопнул калитку, набросил на штакетину петлю из проволоки, развернулся. Но не успел Сайков сделать и нескольких шагов и успокоить душу после диалога с пьяненьким воришкой Филиппом Артамоновым, как поразился другой картиной: по улице, обнявшись и горланя песню из репертуара попсы, продвигались к магазину его бывшие ученики. В этой ватажке, впрочем, как и в школе, выделялся ростом и голосом Мешком Михаил. Уж он старался, изо всех сил стремился произвести впечатление на своих однокашников. Мешков по натуре лидер. До восьмого класса он верховодил в классе. Причём, энергия его организовывала. Он с интересом участвовал в классных и школьных мероприятиях, увлекал класс. Сейчас же, спустя два года по окончании школы, Мешков одет в защитные брюки в обтяжку, на нём ветровка с капюшоном. Из под грязного куска тряпки сквозь чёрную чёлку смотрят синие глаза.
« Миша, что с тобой случилось? Миша, Мешков, что случилось?» Мешков вытаращил ока. А когда узнал своего учителя, вынул изо рта окурок, засмеялся громовым голосом, ответил хамски:
« А ничего не случилось, Иваныч. Мы c катушек съехали, отрываемся, га-га-га-га, правда, Валюха!» Мешков облапил Валентину Караваеву. Валентина захихикала, голос её с хрипотцой, простужен. В школе Караваева старалась быть аккуратной в одежде и учёбе, говорила с учителями скромно, в общем, производила приятное впечатление.
« А у тебя, Валя, строгие родители, я помню их по родительским собраниям!» Хотелось крикнуть Ивану Ивановичу. Но он лишь пристально смотрел на юную, но уже истасканную девицу. Ещё совсем недавно красивая упрямая грудь её стала бесформенной, талия заплыла жиром.
«Вчера наковыряли на стройках коммунизма железа, сшибли мелочишки, и отдохнуть решили. Правильно, Саня, га-га-га!» Мешков отвесил Саше Сёмину подзатыльник. Беловолосый, хлипкий Сёмин охнул, присел , заскреб затылок грязными ногтями.
« Иваныч, отдыхать по конституции запрещено?»
« Я для тебя, Миша, не Иваныч, а Иван Иванович. Не забывай это». Сайков глянул в пустые глаза своего бывшего ученика, продолжил путь к школе, сопровождаемый оглушительным смехом Мешкова.
Уже уставший, опустошённый подходил Иван Иванович Сайков к школе. Здание, отведённое для преподавания трудов и машиноведения, стоит особняком, в нескольких десятках метров от двухэтажного корпуса средней школы.
Издали Сайков увидел суету у корпуса, в котором находится его класс. Двери здания распахнуты, ученики стоят в сторонке, под старым вязом, молчат, смотрят во все глаза на события.
У оконного проёма стоит погрузчик. Рамы приставлены к стене, в них горит утреннее Солнце. Рядом с погрузчиком - трактор с тележкой. Железная махина запустила длинный хобот в проём, рычит, движется задним ходом, тащит на тросу демонстрационный двигатель от гусеничного трактора, отрывая от оконной коробки щепу. Возле погрузчика копошится незнакомый мужчина. Сайков остановился с открытым ртом: Сайков хотел крикнуть, остановить беспредел в его кабинете, но вместо крика из горла он смог выдавить только слабый вздох. Сердце защемило: уж этот крепкий чай, к которому пристрастился Иван Иванович последнее время. И лицо этого толстого мужчины знакомо, где же мы встречались: в районе на семинаре, или ещё в совхозе сталкивались? Скорее всего, пересекались, ещё когда совхоз процветал. И совершенно неожиданно память извлекла из хаоса прожитых дней эпизод, в котором участвовал этот мужчина.
Стояла глубокая Осень. Прошли дожди, Земля пропиталась влагой, разбухла. Трактора не глушили моторы сутками, торопились до морозов спахать Поля и засеять озимую пшеницу. Иван Иванович в тот вечер сам решил развести ночную смену трактористов и убедиться в том, что все трактора исправны. Через некоторое время прибыли на полевой стан, развёрнутый на бывшем кукурузном поле. Трактора стояли у вагончика. Трактористы расположились, кто, как умудрился у крыльца, курили и балагурили, подтрунивали над человеком, ковырявшемся в моторе старой машинёшки. Салон автомобиля забит по крышу початками кукурузы, которые мужчина успел собрать по Полю. Початки остаются после уборки потому, что теряются во время транспортировки, когда грузовики переваливаются через поливные арыки, случается, что и комбайн их теряет, если резко разворачивается, и хвост погрузчика заходит за борта автомобиля. Много стеблей притаптывают комбайны по краям поля, когда пробивают себе оперативный простор. Этим и воспользовался мужчина. Его перегруженный старый автомобиль заглох при выезде из Поля.
« Терёха, может искра в баллон сбежала, а?»
« Та шо ты, Петро, он пожалел денег на бензин . А машина не ездит на воздухе!»
« Всё, Терёха, передохнуть твои кроля, зимовать тебе на этом Поле!» Терёхин высунул нос из под капота, махнул отвёрткой, огрызнулся:
« Пошли бы вы, мужики!»
« Кроликовод Терёхин, кто тебя уполномочил хозяйничать в моём кабинете. Вот это мотор, это мотор от трактора! Дети изучают работу мотора внутреннего сгорания по этому образцу. Ты посмотри, мотор в разрезе, видны все детали. Кто разрешил тебе, кроликовод…» Сайков тыкал пальцем в наглядное пособие, задохнулся от гнева и непонимания, не договорил фразу.
« Был Терёхин кролиководом, а теперь Терёхин предприниматель. Я, Терёхин Никита Фёдорович, владелец «ЧП», я хозяин пункта приёма металлического лома! Я теперь стал важным человеком! Я даю работу, не даю дохнуть с голоду мелким людишкам. А уполномочил меня твой шеф. Сама Марина Николаевна позвонила вчера, просила вывезти хлам из твоего кабинета». Да, этот мужчина переполнен уверенностью в свою исключительность!
«Ты, Терёхин, так и остался бездушным человеком. Да не бывает мелких людишек, Терёхин, понимаешь, их не существует в Природе. Все мы рождаемся голенькие и беспомощные, всех нас родители ставят на ноги, и они уверены в том, что их дитя вырастит хорошим Человеком. По рождению мы все чисты и безвинны, слышишь, чисты! И каждый вновь рожденный имеет своё собственное предназначение. Беда в том, что ты, торгаш, не понимаешь этого! Не суди людей по их обличью! Хоть ты и владелец «ЧП», Терёхин, но ты как был, так и остался плевелом. Ты не вспахал ни сотки Земли, ты не вырастил ни колоска, ты не сидел за штурвалом комбайна, и не трепетало твоё сердце при виде зрелого Поля. Именно поэтому ты не способен оценить значение моей работы. Истину говорили спокон веку на святой Руси: «И богат мужик, да без хлеба - не крестьянин». Сайков широко шагнул к трактору, рванул рычаг. Трактор чихнул, дёрнулся, заглох. Мотор, лежащий на клыках погрузчика, скатился с железных пластин, ударился о подоконник, снова качнулся, свалился на отмостку, под окно. Сайков достал телефон, набрал номер директора школы.
Директор учебного заведения, Волович Марина Николаевна, вышла из главного корпуса через минуту после звонка Сайкова. Шаги её поспешны, голова запрокинута, руки широко размахивают в такт торопливой походке. Ещё издали Марина Николаевна начала диалог с высокой ноты:
« Иван Иванович, что у вас за мода, метать молнии без особой на то причины. Машиноведение в этом году по решению областных руководителей удалено из расписания. Мы освобождаем ваш класс от железного хлама!» Старомодная причёска директора школы растрепалась от быстрой походки и Ветра, который в это утро разгулялся: бабье Лето кончается. Ноздри её прямого широкого носа дрожат от негодования, уголки губ взлетают вверх в нервном пароксизме. Сайков съёжился, прижал ко лбу ладонь, спросил дрожащим голосом:
« То, что вы называете хламом, и распорядились отправить как металлический лом в метеллоприёмку, называется наглядным пособием. По этим моторам в разрезе, цилиндрам, шестерёнкам, колёсам и клапанам изучали сельхозмашины отцы вот этих учеников». Сайков кивнул головой в сторону учеников десятого класса. Они стояли в сторонке, толкались, громко смеялись: напускали на себя образ беспечных и довольных жизнью людей. Но глаза их смотрели на разворачивающееся действо с тревогой. И Сайков это видел, и он знал причину этой тревоги. Его слова, обращённые к директору школы,
были правдивыми. Он говорил:
« Марина Николаевна, посмотрите на наших учеников. Среди них, самый высокий, тот, что ухмыляется бесшабашно, видите? Это Коростов Андрей, сын Коростова Николая, бывшего знаменитого хлебороба. Загляните в глаза Андрея, посмотрите. Его глазам смеяться не хочется, не хочется потому, что его отец рассказал ему о своём жизненном пути. В этом классе его отец получил навыки профессии тракториста, сдал экзамен, получил удостоверение, всю жизнь отработал в совхозе. Вспомните, сколько раз его приглашали на классный час? Приглашали потому, что он каждый сезон намолачивал сотни тонн пшеницы, был передовиком производства района. Николай Коростов по сей день ездит на машине, которой его премировали как передовика, и дом у них не самый последний в нашем поселении. Напрягите память! И отец Коростов был хлеборобом, и дед пахал землю сошкой: династия… А сколько таких же семей в нашем поселении!? Уж вам – то это известно, Марина Николаевна. Свои хлеборобы стали без надобности? Прогуляйтесь, Марина Николаевна, за околицу! Что вы там увидите? Бывшие поля заросли камышом, поливные трубы выкопаны, сданы с металлолом, совхоз умер. Я вас понимаю. Совхоза нет, сельхозпрофессии не востребованы. Но я уверен в том, что вы ошибаетесь в главном: пространство жизни не ограниченно нашим поселением…»
« Иван Иванович, прекратите ваши нотации, вы не в том ранге, чтобы поучать и меня, и вышестоящих чиновников, которые посчитали не целесообразным вкладывать деньги в бесперспективные проекты. Иван Иванович, раздайте школьникам грабли и носилки, наведите порядок на территории школы. Особенно у входа чтобы всё блестело. Листьями всю аллею засыпало». Марина Николаевна резко развернулась. Каблучки скрипнули на бетоне, в чёрных глазах недовольство:
« А ты не стой, Данилыч, не стой, продолжай погрузку. Почему трактор заглушил, кто распорядился!?» Рыкнула директор на владельца пункта приёмки металлолома. Полный и лысоватый Терёхин угодливо улыбнулся, засеменил к погрузчику, накричал на тракториста:
« Заводи! ………..»
Гл.3.
Было зябко. Ноябрьский Ветер холодил тело, тревожил Душу, рвал сердце на части. Сердце разлетелось на рдяные лоскуты, и они упали на асфальт школьного двора. Ученики без эмоций и энтузиазма мели красные листья вениками, пытались сгрести их в кучу граблями. Но Ветер налетал из-за угла школы и взмётывал их в воздух, устилал только что подмётённые аллеи красными лоскутами. Первые минуты ученики бегали за каждым листом, со смехом веником, либо граблями, либо даже руками водворяли его в кучу. Но длилось это недолго.
Энтузиазм школьников истощился через десять минут. Они собрались малыми группами и стали переговариваться. Многие вставили в раковины ушей микронаушники, отключились от действительности.
Иван Иванович Сайков помедлил ещё несколько минут. Он, прежде чем попросить школьников войти в класс, с великим трудом, с невероятным напряжением физической и нервной энергии пытался привести себя в рабочее состояние. Он глубоко и ритмично дышал несколько минут, а когда почувствовал, что сможет общаться с учениками без излишней эмоциональности, пригласил учеников в класс.
« Так, значит работа бесперспективная. Понимаю. Ставим аккуратно инструменты в чулан, заходим в класс». Иван Иванович сел за учительский стол, открыл журнал. Попытался вписать тему урока. Но рука вздрагивала, не слушалась. Буквы вырисовывались кривые, вульгарные. Иван Иванович положил ручку, накрыл правую ладонь левой. Он знал, что за ведением журнала следит завуч по учебной части, а она женщина с характером. Лучше не давать ей повода для приватной беседы.
« Иван Иванович, а куда увезли наглядные пособия?» Спросил Коростов Андрей. Он встал с места, подошёл к стеллажу, воскликнул:
« Цилиндр с кольцами забыли. А вот и шатун лежит. А где же палец?»
« Свой воткни в дырку! Ты лучше забери себе цилиндр, Андрюха, он из алюминия. Сдашь в приёмку, на колу хватит! Ха-ха!» С язвительностью выпалил белобрысый, упитанный Пшенник Сергей. Сергей кричит с полным ртом. Рот его набит чипсами. Иван Иванович поднял глаза на ученика. Пшенник Сергей - сын мелкого предпринимателя, Пшенника Сергея Сергеевича, бывшего экспедитора совхоза. Используя связи и чувствуя носом грядущие перемены, он открыл на территории поселения торговую точку.
« Сережа, я не слышал, чтобы тебя упрекали в том, что ты любишь чипсы из магазина твоего отца. Ты вот ешь чипсы на уроке, а этого делать нельзя, прекрати. Нельзя также ранить душу Человека. Я понимаю. Что ты не хотел его оскорблять, для тебя это просто прикол. Задумайся: у каждого Человека есть увлечение. Для Коростова Андрея увлечение – техника. Я уверен в том, что оно не родилось из пустоты. Отец Андрея всю жизнь пахал Землю и выращивал хлеб. Жил он с восторгом Души, вставал с рассветом, ложился с вечерней зарёй. Он хлебороб, и для него величайшим удовольствием являются аромат вспаханной Земли и запах зрелого Поля. Андрей полюбил эту Жизнь, и эта любовь передалась к нему от его предков. Я уверен в том, что увлечение переродиться в образ его будущей взрослой Жизни. Необходимо вам осознать, что каждому из нас желательно выполнять ту работу, которая нравиться. Подобает уважать труд ближнего, потому что мы не можем в современной жизни существовать особняком: одни выращивают хлеб, другие изобретают и изготавливают механизмы, третьи заняты в торговле. Это цепочка. Разорвать даже одно звено нельзя, потому что хлебороб останется без трактора, а создающий механизмы - без краюхи хлеба. Мода на городские профессии объяснима, понятна. Причина одна: нет работы на селе. И в этом повальном стремлении стать адвокатом, менеджером, чиновником я не вправе вас упрекать, тем более осуждать. Но я уверен в том, что, как бы хорошо вы не устроились в мегаполисе, по ночам вы будете просыпаться с бешено стучащим сердцем, потому что вам будет каждую ночь сниться дом, сад, зрелое поле, запах свежего хлеба, испечённого мамой, наша Волга! А что станет с вашими домами? Родители не вечны, они стареют. Вы каждое утро идёте в школу по улицам поселения, в котором вас мама в муках родила на свет, и видите, что трагически выглядят заброшенные усадьбы: в домах покосились ставенки, выбиты окна и выломаны двери, имущество разграблено, а Сады без хозяйской заботы засохли, и бахчи заросли лебедой и осотом. Мои хорошие, вижу я всё, знаю». Иван Иванович прервал диалог, внимательно посмотрел в глаза Коростова Андрея, светлые, доверчивые, полные надежды глаза. Иван Иванович перевёл взгляд на Сергея Пшенника. Сергей перестал жевать свои чипсы, смотрит в окно. В его глазах отражается вдруг очистившееся от туч небо. Это Север! Упругий холодный ветер прогнал тучи.
« Иван Иванович, почему вы не выполнили моё задание? Почему школьный двор завален сухими листьями!?» Сайков от внезапности вздрогнул, встал со стула. Но растерянность на его лице сменилась вначале удивлением, затем упрямством. Он ответил:
« Марина Николаевна, давайте выйдем из класса. Я объясню причину, но только в учительской". Иван Иванович закрыл журнал, зажал его под мышкой, уверенно зашагал к дверям. Волович не ожидала подобной строптивости от учителя, несколько секунд стояла перед открытой дверью. В классе послышалось хихиканье. Директор взмахнула рукой, поспешила из класса, забыв закрыть за собой дверь. Удары жёстких каблучков о деревянный пол метался по рекреации, отражался от стен и окон, от потолка. Но это метание звука не смогло поглотить смех, вылетевший из класса.
« Иван Иванович. Вы что себе позволяете!? Как вы ведёте себя!? В какое положение вы поставили меня перед учениками!?» Волович влетела в учительскую и, тыча в сторону Сайкова ручкой, сорвалась на крик. Учитель втянул голову в плечи, прикрыл глаза. И когда директор выговорилась, он, сдерживая эмоции, ответил:
« А вы в какое положение вогнали меня? При учениках выяснять, почему я не выполнил ваш приказ? Да потому что его невозможно исполнить. Потрудитесь подойти к окну. Ветер, Север спешит к нам в Заволжье. Зима идёт. Она кружит листву, размётывает собранные кучи. Дети бегали за листьями, пытались собирать их руками. Это была бесперспективная работа. И я уверен в том, что работа подобного рода не укрепляет среди учеников авторитет учителя». Иван Иванович перевёл глаза на Родионова Дмитрия Викторовича. Родионов сидел на диване с раскрытой книгой в руках. В ожидании начала второго урока он штудировал «Историю государства Российского» .
« Дмитрий Викторович, что вы, как Человек трезвого ума и твёрдых убеждений, думаете по поводу нашей полемики?»
« Я думаю, что нашим ученикам необходимо видеть перспективу. Уж слишком мы увлеклись парадными мероприятиями: экспериментальная работа по развитию профильного обучения, проведение семинаров, тестирование учащихся, натаскивание чуть ли не с первой четверти учащихся к марафону под названием «единый государственный экзамен», диагностика обученности учащихся, бесконечные предметные срезы, которые парализуют психическую энергию. Есть над чем задуматься. А если вчитаться в базовые критерии, которые, по мнению разработчиков, способствуют повышению успеваемости учащихся в общеобразовательной школе. Основными пунктами этих мер являются и обеспечение условий для развития учащихся, и обеспечение доступности качественного образования, и качественное обновление содержания образования в общеобразовательной школе, и сохранение контингента учащихся, и осознанный выбор профессии, и сто процентное поступление в высшие учебные заведения! Прекрасно, всё очень верно, на первый взгляд. Но не слишком ли мы завысили планку, не оторвались в своём стремлении повысить эффективность обучения от требований сегодняшнего дня? Мы сохраняем контингент учащихся и пытаемся их всех подготовить к экзамену таким образом, чтобы они все поступили в высшее учебное заведение. А село вырождается, вместе с селом умирают традиции и сельские профессии. Сколько это продлиться? Или мы уверенны в том, что сможем годами, десятилетиями жить на подачках из-за моря?»
« Да и я о том же, Марина Николаевна! Ну не могут быть все дипломатами. Кому-то нравиться пахать землю. Коростов Андрей, я убеждён, если бы видел перспективу лично для себя в родной деревне, полагаете, он обрёк бы себя на просиживание на парте в десятом и одиннадцатом классах? Он давно бы закончил профтехучилище и пахал бы с отцом Поле» Сайков говорил, не сводя глаз с лица директора. Волович выслушала и Родионова, и Сайкова, ответила:
« Если вы не согласны с политикой вышестоящего руководства, пишите рапорт, обоснуйте своё несогласие, направьте рапорт по инстанции. Всё, разговор закончен! Хм, мужики, у них своё мнение!» Говорила Волович, спеша в свой кабинет. А Родионов положил руку на плечо Сайкова, сказал:
« Вы всё правильно сделали, Иван Иванович, в марафоне за показателями мы проигнорировали запросы жизни, выбросили за борт жизни молодёжь. Сколько их бродит по улицам без цели, без будущего по большому счёту. Да, это наша ошибка, промах взрослых людей!» Иван Иванович закивал головой, хотел рассказать о встрече с Мешковым Михаилом, но передумал, сел на диван, опустил взгляд.
ГЛ.4.
В этот день для Сайкова Ивана Ивановича Прошлое и Настоящее впресовалось в почти неощутимый миг, который мы привыкли называть Днём. Этот сгусток Бытия, это мгновение, из неисчислимого количества которых и составляется Вечность, оказался для Сайкова невероятно долгим, нескончаемым. Впечатление Вечности отложилось в его воспалённом воображении от того, что ожили дни его прошлых деяний. Они упечатались в сегодняшние события, заставили думать и сравнивать. Мозги заворочались, родили мысли. Каково оно, Будущее для него, для его семьи, для школьников, которые ещё с доверием воспринимают речи взрослых.
Прислушаемся, что сулят взрослые молодым? Не пребывают ли взрослые во власти привычных Слов, иллюзий, надеясь, что Слова, заученные наизусть и которые они говорили и говорят ученикам, очень скоро забудутся, потому что ученики подчинятся бешеному ритму жизни, и в этом неистовом галопе им некогда будет вспоминать о Словах своих наставников. Так ли это?
Ну а Прошлое? Прошлое живёт в сердце, пробивается сквозь толщю лет молодыми, крепкими ростками! Прошлое Ивана Ивановича – это восторг мыслей, дел, самых простых дел, к которым стремилась душа, и от которых трепетало сердце. Ничего сверхъестественного Сайков не совершал. Школу закончил с тройками по математике и литературе, но с горением и трепетом в сердце возился с механизмами на уроках машиноведения. После школы закончил училище. В армии служил танкистом. После армии отгулял свой положенный месяц и попросил у председателя совхоза трактор. Ничего особого, обычная биография. Так жили миллионы. Особенность жизни Сайкова кроется в его отношении к действу. Иначе работу с Землёй и невозможно назвать. Встать с Солнцем, потянуться до хруста в суставах, умыться свежей водой, наспех позавтракать и шагать на работу.
Глубокой Осенью, когда Земля набухнет после дождей, с воодушевлением прорезать плугом первую полосу через всё Поле, а потом управлять кировцем до темноты, пока Поле превратится в мягкий ковёр, готовый принять полновесное зерно. И на следующее утро на вспаханном поле трактор с сеялкой и бороной. Зимой ремонт железного коня и ожидание весеннего тепла. Солнце прогреет Землю, и Поле проснётся, его соки устремятся к корням ослабленных зимними морозами озимых всходов, и они зазеленеют, потянутся к теплу. Очень скоро стебли вытянуться по пояс, затрепещет на ветру тычинками колос, и зародится зерно, через время нальётся, склонится к земле в великой просьбе к хлеборобу! И вгрызётся комбайн косой в жёлтое море, и потечёт золотое зерно в кузов машины…. Как не трепетать сердцу, как не восторгаться Душе при подобном священодействе?! Мы живы благодаря Земле. Мы живы, потому что Земля не просто кормит нас, она наполняет светлой энергией, проверяет нас, людей, на наполнение нашего нутра.
Мысли оборвались возле калитки. Сайков вошёл в дом, переоделся молча, помыл руки с мылом, причесался, сел за стол. У стола хлопочет жена, Нина Егоровна. Она ласково улыбается, тихо говорит:
« Вот, напекла тебе, Ваня, лепёшек, настоящих, из дрожжевого теста. Ты любишь хлеб хороший, покушай. Щи с курочкой. Вчера тебе запамятовала сказать, что мясо кончилось, пришлось самой курёнку голову своротить. Сметанки положи в тарелку, сметанка как масло, густая да пахучая».
Сайков кивает головой, хмурится, ворочает ложкой в тарелке.
« Нина, налей водки». Нина Егоровна поспешила к холодильнику, наполнила граненый стакан водкой до колечка. Иван Иванович опрокинул его разом, разломил лепёшку, долго втягивал ноздрями её терпкий запах, в котором и сила Земли, и жар солнца, и пот хлебороба.
« Ваня, снова День выдался тяжким?» Осторожно спрашивает Нина Егоровна. Сайков кивает головой, молчит, хлебает щи. Нина Егоровна прильнула мокрыми глазами к плечу мужа, …….
Продолжение следует.
Волгоград, 2015 Год.