Если бы я нашел машину времени, если бы я принес ее домой, я бы взял тебя, наш музон и одну из наших зарядок для айфона — все равно мы ее постоянно делим — и отправился бы прямиком в 1981-й. На кирпичный угол проспекта Калинина и Садового, где еще нет стелы с именами трех борцов за демократию, где нет самой демократии и, как следствие, борьбы за нее, где только осень, фланелевая куртка, квадратные очки, руки в карманах и спутавшиеся на ветру непослушные пряди — не самая свободная страна, не самая чистая атмосфера, не самый теплый воздух, в котором нет бесплатного вай-фая, коротких сообщений и быстрых знакомств, есть только длинные светлые волосы и долгие разговоры в телефонной будке — бесплатные, если громко говорить туда, откуда слушаешь.
Наша машина времени приняла бы форму маленькой зеленой Alfa Romeo Alfetta, мы бы припарковались у подземного перехода и вышли подышать вечерним московским воздухом, по пути теряя сослагательную прозрачность Future-In-The-Past и обретая цельность и насыщенность Present Continuous.
Вечер 16 октября 1981 года, мы стоим у кинотеатра «Октябрь», нам по 30, на айфонах в карманах у нас второй сольник Галлахера, третий альбом Ланы и пара тупых переписок с людьми, которых еще нет в природе и которых мы не взяли с собой. Сети нет. Погода недоступна. Лента Фейсбука не обновляется.
Мы стоим у мелководной реки столичного будня, плывем в пучине глубокой реки времени, несущей Солнце к Альфе Центавра, «Розетту» — к Плутону, «Вояджер-1» — прочь из Солнечной системы. Сегодня пятница, и дома-книжки горят аскорбиново-желтым светом незамысловатого позднесоветского досуга. Из щелей в обжитом хрущевском брутализме струится сквознячок, богатый запахами домашней еды — как коллективный вздох облегчения, что больше не будет расстрелов и черных воронков, чисток и троек, а только тишь, тлен, разложение и разоружение.
Я смотрю на нашу гладкую зеленую тачку, которую освещают суетливые уличные огни — она совсем не выглядит винтажной в этом восьмидесятском ландшафте, отмечаю я, провожая взглядом идущую мимо витрины и преломляющуюся в витрине женщину из каталога Otto. Внезапно меня бросает в холодный пот от мысли, что прямо сейчас я могу встретить себя самого вместе с мамой с папой, отправившихся в безденежное путешествие по вечерней Москве в конце безработной недели. Но чувство тут же проходит, когда я понимаю, что это невозможно, потому что ведь меня еще нет, а мама с папой еще не переехали — они далеко, за полярным кругом, в закрытом территориальном образовании, папа с бородой, мама варит кофе в джезве и медленно думает о том, что делают те, кто делает, как тот, кто влюблен.
Витя Цой жив, «Аквариум» золотым составом играет в тапочках квартирник на первом этаже хипповской питерской хаты, идет дождь, собирается очередь за разливным пивом к деревянному окошку, тучи следуют к синему Эвересту, тянется предпоследнее десятилетие мутного двадцатого века. Уходящее за горизонт Солнце бросает последние лучи на батареи станции «Мир» и на экран моего потертого айфона.
— Че это у тебя? — останавливается рядом с нами высокий парень со спортивной сумкой. Из-за его плеча выглядывает, приподнимаясь на цыпочки, его приземистый приятель. Они идут с тренировки — два качка из восьмидесятых, большие руки, тяжелая химия, жестокая побочка.
— Да так, игрушка, — отвечаю я и хочу спрятать телефон в карман, но тип с сумкой выхватывает его у меня и с размаху швыряет на асфальт. Второй достает из кармана пластиковый пакетик на застежке, опускается на корточки и начинает собирать обломки.
— В курсе, что путешествия в прошлое запрещены? — грозно спрашивает первый, аккуратно, но надежно держа мою кисть. — Как попали сюда? Где машина ваша?
У меня внутри разливается холод, я вспоминаю, как меня впервые задержали за одиночный пикет на Красной площади и доставили в ОВД «Китай-город».
— Спирин Алексей, ФСО, — показывает мне свою ксиву парень. — Пройдемте в вашу машину, вам нужно будет проехать с нами.
— Да, да, конечно, — отвечаю я. Мы идем к нашей зеленой тачке. Она блестит в огнях столицы, чистая, умытая, красивая, совсем не совсем не выглядящая винтажной в этом восьмидесят ландшафте тском ладшафте, отмечаю я, провожая взглядом идущую мимо витрины и преломляющуюся в витрине жнщнзктлг Ottottotto.
Мы идем к мелководной реке московского будня, как разморенные тропической жарой обитатели саванны на водопой, товарищ старший лейтенант, говорю я, косясь на погоны, товарищщ какакакапитан, картинка дергается, станция «Мир» быстро прокручивается несколько раз вокруг Земли и падает в Тихий океан, Джефф Бакли дважды разбегается и прыгает в Волф ривер, и дважды его накрывает волной от теплохода, численность населения планеты возрастает на 20%, кассеты окончательно вытесняют пластинки, засохший индус с поднятой рукой на санскрите говорит: «Govinda Jaya Jaya, Gopala Jaya Jaya…», «Да садись, садись», — говорит мелкий фсошник, мягко давя мне на затылок, как если бы я был criminal, пока его плечистый приятель крутит ручки на приборной доске.
Снаружи все быстро меняется, новые люди населяют Москву, старые люди покидают дома-книжки, быстро пробегают танки и одухотворенные старшие инженеры в замазанных сажей джинсовках, деревянные рамы сменяются стеклопакетами, свет, тьма, винтаж, говорит индус, винтажная у тебя тачка, чувак.
— Товарищ капитан, — говорю я, и осекаюсь, потому что не узнаю свой голос. Он звучит замедленно, растянуто, плывуче, как если бы был записан на пленку, склеенную из моих интонаций за разные годы.
— Да? — отзывается качок за рулем. Он не поворачивается ко мне, общается со мной глазами в зеркале, как опытный таксист.
— Скажите, а мы могли бы как-то договоритьсяаааааа?
— Что?
На последнем слове я вскинулся, как это бывает, когда тебя будят посреди глубокого красочного сна, во время которого ты успел построить сложный сюрреалистический мир, казавшийся тебе логичным и совершенным — когда он вдруг начинает оседать и плавиться от нещадной радиации утра, словно полиэтилен, и через секунду после пробуждения ты нагоняешь свою незаконченную реплику, нелепо расплющившуюся о плоскость рабочей недели.
— Что? — переспросил меня таксист, настороженно и нервно.
— Я говорю, сколько с меня? — попытался выкрутиться я.
— Тариф двести рублей плус ожидание и домашний животный — четыреста рублей с вас, мужчина!
— Пожалуйста, — протянул я ему пятисотрублевую купюру.
— Я вам нэ сдам, — начал таксист.
— Ничего, — я уже выбирался из машины и вытаскивал переноску с котом, стараясь как можно быстрее покинуть место своего позора.
— Спасибо! — крикнул таксист и подмигнул мне. — Radha Ramana Hari, Govinda Jaya Jaya—
— Что? — обернулся я уже на ступеньках подъезда.
— Не-не, я нэ вам! — показал таксист рацию в руке. — Свободен я, на ВДНХ, гаварю, выезжаю!