Сборник Алые подснежники

Птичка

В небольшой деревушке близ Славянска жила-была маленькая девочка Маша. Как только малышка научилась ходить, папа отвел ее в детский сад. Маше тогда едва годик исполнился.
С тех пор прошло почти три года, и вот уже Машенька сама и в садик собирается, и из садика домой приходит, по пути заходит в продуктовый магазин и несет для любимой мамочки спелое яблочко и полбуханки черствого хлеба (черствого, чтобы на дольше хватало, потому что свежий съедается сразу за обедом). Мама Машеньки тяжело больна. Последние свои шаги Юлия сделала в роддоме. Полинейропатия, — Машенька знала это ужасное слово, и каждый вечер перед сном становилась на коленки перед старой иконой в темной спальне и молила Божью Матерь даровать маме здоровье.
Денег на лечение в семье Машеньки не было. Отец работал слесарем на подстанции, зарабатывал немногим больше минимального прожиточного уровня. Часть денег уходила на погашение кредита. Сразу после свадьбы он взял для любимой жены по акции и стиральную машинку, и двухкамерный холодильник, в котором кроме кастрюли с супом и яйцами редко можно было увидеть что-то еще. А также в доме был современный телевизор с плоским экраном, за который Олег (так звали папу Маши) должен был банку еще три своих зарплаты.
Первые три года Олег получал пособие по уходу за Машей, и даже скопил небольшую сумму денег. Но как оказалось, той суммы не хватит даже на обследование, не говоря уже о лечении. Олег с горя запил, но не прекращал заботиться о своих любимых женщинах. Приходя с работы, он первым делом обмывал жену, потом разогревал скромный ужин, и втроем они смотрели то новости, то мультфильмы, а иногда и советские старые сказки.
Маша любила своих родителей и никогда не просила ни новую куклу, ни новое платье. Она без смущения ходила в одежде их «Секонд Хенда», но иногда, когда в магазин завозили торты с красивыми розочками из крема, стояла у витрины, положив ладонь на стекло, и вспоминала волшебный вкус сладостей. Она хотела бы, чтобы однажды и ей на День Рожденья подарили такой торт. Она видела у подружек из группы фотографии на айфонах: у всех был большой торт, и только у Маши не было.
Однажды во время сонного часа раздался оглушающий взрыв. В город и соседние деревни въехали танки украинской армии и начали расстреливать с пулеметов и гранатометов дома, магазины, больницы и школы. Тревожно гудела сирена, и воспитательница, пригибаясь, строила напуганных детей парами. «Никакой паники,  — говорила она, — сейчас опустимся в подвал: там мы будем в безопасности». Звенели падающие стекла, с потолка обваливалась штукатурка, от взрывов дрожали полы и стены. Во всем этом хаосе Маша услышала щебетание канарейки Сьюзи из зеленого уголка и, пока не видела воспитательница, рванула спасать птичку.
Маленькое пернатое существо бешено махало золотыми крыльями, и легкий пух, как снег, кружил внизу клетки. Маша открыла дверцу и крепко схватила сопротивляющуюся канарейку. Ее сердце барабанило в детских руках, а сама птичка искоса поглядывала на свою спасительницу черными глазками-бусинками.
С тех пор как в доме Маши появилась эта птичка, произошло немало чудес. Сначала Юлия заметила, что может шевелить пальцами, потом попыталась приподняться на кровати, и у нее получилось.  Впервые она смогла обнять родную дочь, расчесать ее и заплести косичку. Машенька благодарила Божью Матерь и не могла нарадоваться, что ее мама поправляется. А канарейка все щебетала-щебетала. Через две недели Юлия уже стояла у плиты: жарила картошку и впервые спекла для дочери яблочный пирог из стакана муки, стакана сахара, четырех яиц и одного яблока.
А вот папа Маши вел себя странно. Он, конечно, был несказанно рад выздоровлению Юлии, но его беспокоила сложившаяся ситуация на Донбассе: началась война, и он боялся за жизни своей жены и дочери. Смерть так и витала в воздухе. Прошлой ночью деревню обстреляли из минометов и гаубиц, соседние дома полуразрушены, и их дом уцелел только чудом.
«Вы должны уехать», — сказал он как-то за ужином. В доме не было ни электричества, ни воды. Кухню освещал огарок свечи. 
Маша еще многого не понимала, но мама плакала, и это ей не нравилось.
«Я без тебя никуда не поеду», — Юлия закрывала лицо руками, чтобы Маша не видела ее слез.
«Я должен остаться. Кто, если не я, защитит нашу Родину от врага?»
Олег пополнил ряды ополченцев, сменил отвертку на автомат и во имя светлого будущего своей семьи стал бороться с нечистью, купленной олигархами.
Маша с мамой выехали из деревни утренним автобусом. На блокпосту один из солдат нацгвардии наставил автомат на клетку с золотистой канарейкой и злобно рассмеялся. Маша испугалась и обняла клетку руками, накрыла головой и просила «не обижать птичку». Юлия от ужаса замерла и не могла произнести ни слова. Маша зажмурилась, боясь самого страшного: выстрела, но раздался непонятный глухой звук. Солдат схватился за сердце и медленно сполз вниз с открытым ртом и распахнутыми глазами.
Сьюзи запрыгнула на жердочку и защебетала звонкую песню.
Еще более красивую песню она исполнила в день Машиного рождения, когда ее мама и троюродная тетушка из Воронежа вошли в отведенную для гостей спальню с огромным тортом с кремовыми розами, желейными сердечками и четырьмя горящими свечками. Маша задула свечи и загадала желание: «Пусть на Донбассе кончится война».


Непредсказуемый финал

Анна — жена мелкого бизнесмена, на приеме у психолога:
— Я пришла к выводу, что я сумасшедшая старуха.
— Продолжайте.
— Вчера я переписывалась с Энрике Иглесиасом в Фейсбуке, и он поразил меня одной единственной фразой. Нет, он, конечно, многословен и не ограничивается десятками сообщений в минуту. Он пишет, что влюбился в меня с первого взгляда и засыпает комплиментами. О, Боже, Марина Александровна, знали бы вы, как он может, — закатила глаза, переводя дыхание, — поднять самооценку! Да-да! Именно поднять самооценку! После знакомства с ним, я вспомнила, что я женщина. Он называет меня ангелом, жемчужиной, деткой, пишет на английском «Я тебя люблю». Я перехожу на вкладку с переводчиком Гугл, волнуюсь в предвкушении… Хотя, иногда я понимаю, что все это глупо и несерьезно. Но так не хочется разрушать эту сказку. Он мой волшебник! Простите, отвлеклась, я ведь вчера вам уже рассказывала, какой он замечательный и с каким нетерпением я жду наших онлайн-свиданий. Так вот, вчера я написала ему, что люблю его так сильно, что хочу прижаться к его телу и прошептать на ушко все то, о чем я пишу ему уже 23 дня. Не смейтесь, я знаю, что вы сейчас думаете обо мне, но для меня эти 23 дня больше чем просто 23 дня: это сотня часов потрясающих эмоций и тысяча откровенных писем. Это счастье! — отвлеклась. — Я написала ему, что если бы не одно обстоятельство, то я бы прилетела к нему первым же рейсом. И это при всем том, что у меня и загранпаспорта в помине нет, и за границей я ни разу в жизни не была, и самолетов боюсь из-за того, что они иногда падают. Но я думала о нашей реальной встрече. Я так хочу увидеться вживую! Его голос меня возбуждает. Его губы, и взгляд, и вообще он сам весь такой соблазнительный. Я каждую ночь засыпаю с мыслями о нем, просыпаюсь — тоже, я целуюсь с мужем, а представляю его, и получаю удовольствие, а муж меня уже 15 лет не возбуждает. Я медленно схожу с ума. А может это быстро? Так вот, я написала Энрике, что, если бы была свободна, то купила бы билет на первый самолет, два билета, и провела бы с ним целую неделю. Мы бы гуляли по Братиславе, разговаривали без переводчика, смеялись и наслаждались жизнью. Я уверена, что мы бы понимали друг друга с полуслова, даже если бы оно прозвучало на незнакомом языке. Он манит меня, как магнит. Я хочу его, как не хотела ни одного мужчину в своей жизни. — Мечтательно заулыбалась. — Еще полгода назад я планировала летом отдохнуть в Крыму, даже с отелем определилась и заранее купила 4 ярких платья. Но по ходу политических событий на Украине, я отказалась от этой идеи. У меня появилась другая — получить загранпаспорт и провести отпуск где-нибудь, скажем, в Израиле! Моя подружка привезла из Тель-Авива массу впечатлений. И я тоже захотела. За зиму мы с мужем скопили небольшую сумму денег на летний отдых, и я могла бы хоть завтра в ускоренном порядке получить загранпаспорт, купить билеты и рвануть к Энрике в гости! Чехословакия тоже красивая страна. Я бы убила двух зайцев. Нет, к сожалению, трех. И третий заяц совершенно не входит в мои планы. Я не могу бросить мужа. Он этого просто не переживет. У нас чуть ли не война идет, он после работы идет на митинги. Вчера, вот, например, Донбасс провозгласили Независимой Донецкой Республикой, а сегодня в Луганске уже чуть ли не стреляют. Как я могу его бросить? Не могу. И думать о своей влюбленности мне иногда стыдно, но ничего с этим поделать тоже не могу. И знаете, что Энрике ответил мне? Не догадываетесь. Он сказал: «Давай не будем торопиться». Я уже планы строю, как прилететь к нему, а он чуть ли не говорит: «Не вздумай прилететь», хотя еще позавчера писал, что день нашей встречи будет самым важным и красивым в его жизни. Я расстроилась. Я поняла, что я дура. Но я все-таки люблю его, несмотря на страны, которые нас разделяют, на незнание языков, несмотря ни на что, даже на то, что мне пора думать о пенсии, а не о мужчинах. Энрике написал, что я из-за одного сумасшедшего поступка могу потерять все, что имею: мужа, семью, дом и даже Родину. И, черт возьми, он прав. В его словах истина. Он рассуждает, как взрослый мужчина, а я так, словно мне опять 17. Мы еще долго переписывались. У него финансовые трудности, и он не может приехать ко мне. Но это даже к лучшему. Если не я к нему, а он ко мне, то мы не сможем круглыми сутками наслаждаться обществом друг друга. Я бы не смогла поселить его у себя, и мы бы виделись только, когда муж на работе… Или на митинге. Мне было бы его мало. Но в этом тоже что-то есть. Экстрим! Но нет, все-таки лучше мечтать о том, как бы нам было хорошо вдвоем, если бы я прилетела к нему. Я бы проверила, способен ли он не спать до рассвета, занимаясь любовью! Мне стыдно, но когда он описывает, как бы он меня целовал и где, я забываю обо всем. Я все равно мечтаю о его поцелуях. Но сегодня утром я поняла кое-что. Я собиралась на прием. Первым делом надела сексуальное белье. Посмотрела на себя в зеркало: а я все еще ничего! Повертелась и так, и сяк. Чулки, подтяжки, элегантное платье. Сделала прическу, накрасилась, открыла шкатулку с украшениями, и вдруг что-то щелкнуло. У меня есть все, о чем может мечтать женщина: наряды, косметика, драгоценности, муж, который платит за это все, я не голодаю и покупаю продукты в супермаркете, не глядя на ценники. Казалось бы, я должна быть счастливой. Но я несчастна. Несчастна, потому что мне не хватает любви. Я хочу любить, хочу быть ласковой и нежной, желанной и любимой. Но муж мне этого дать не может. По-своему он, конечно, любит меня, как и я его, раз мы уже столько лет живем вместе. У нас взрослая дочь. Она учится на юриста. У нас общая квартира, друзья и… и все. Нам не интересно вдвоем. Говорить не о чем. Да мы и не разговариваем особо. В такси я думала, что мне делать дальше, ведь я, действительно, могу потерять все. Все в буквальном смысле. Энрике может разочаровать меня или я разочарую его: мы придумали себе друг друга, и наша страсть может так же быстро погаснуть, как и загорелась. — Психолог не успела воспользоваться паузой, и Анна даже не обратила внимания на ее попытку что-то сказать. — Я сделаю шаг в неизвестность. Первым делом, получу загранпаспорт! А если завтра начнется война — это послужит мне знаком, что никуда лететь не нужно. Я возьму в руки автомат и буду до последнего здесь, плечом к плечу с русскими на Украине.
— Анна, никакая вы не сумасшедшая! Я понимаю вас, как женщина женщину. В том, что вы не послушали меня вчера и снова зашли в Фейсбук, есть и положительные стороны. Ваш Энрике Иглесиас дал понять, что торопиться не стоит. Вот и не торопитесь. Не заходите в социальные сети с недельку, не общайтесь с ним. Я вам советовала занести его в черный список. Сделайте это. Если его чувства так же велики, как ваши, он не отступится и найдет способ достучаться до вашего сердца. Вам, действительно, нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах. Что если уже через 3 дня, вы и не вспомните о нем? У вас есть любящий и заботливый муж, пригласите его в кино, вспомните то, что вас в нем привлекало, оживите ваши отношения, дайте волю фантазии. Возможно, вы поймете, что кроме мужа вам никто и не нужен. А если все-таки вы не сможете побороть чувства к Энрике, то прежде, чем делать выбор, взвесьте хорошенько все за и против, подумайте о последствиях вашей страсти. Стоит ли рисковать всем ради мужчины, с которым даже кофе не пила?
Анна не ответила. Из глаз катились слезы. Она достала из сумочки кошелек и оплатила прием. Марина Александровна все еще что-то говорила, но Анна не хотела ее слушать. Вызвала такси. Села на переднее сидение. По радио сообщили, что несколько автоматчиков в масках вывели Сергея Тигипко из здания СБУ, захваченного сепаратистами. Анна перестала плакать. «Атмосфера крайне напряженная. Внутри бывшие афганцы, десантники, военные, много оружия. Штурм приведет к жертвам, будет кровь. Это пороховая бочка. Требования активистов неизменны: Федерализация».
— Куда едем? — голос таксиста отвлек Анну от новостей.
— На площадь. К СБУ. К мужу. 


Разбышака

Мужчины! Как же я люблю, когда они умолкают, провожая меня взглядом…
Сегодня за пятнадцать минут по дороге из дому в школу мне удалось не только перестать волноваться из-за предстоящей встречи с завучем, но и почувствовать себя объектом восхищения прохожих. Мужчины от студента до пенсионера оглядывались вслед. В сквере на лавочке сидели подростки и громко обсуждали «антитеррористическую» операцию на юго-востоке, но стоило мне пройти мимо, их голоса затихли, а потом негромкое «какие ножки» порадовало мой слух.
В приподнятом настроении я вошла в школьный вестибюль и начала рассматривать стенды в поисках расписания уроков. Видимо заметив во мне легкую рассеянность, дежурная догадалась, кто я и зачем пришла. Она подошла и спросила: «Вы Михайлова?» Я улыбнулась, понимая, что меня ждали.
— Здравствуйте. Да, я Михайлова. Я бы хотела поговорить с сыном, и только после этого — с завучем. Какой сейчас идет урок, и где я могу найти расписание?
— Вас ожидают в тридцать седьмом кабинете, — она добродушно посмотрела мне в глаза и пожала плечами, будто расписание уроков это большая тайна. — Поднимайтесь на четвертый этаж по главной лестнице. По коридору налево. Вторая дверь.
Сложилось впечатление, что кто-то заинтересован, чтобы я получила однобокую информацию о несчастном случае. Но материнское сердце не обманешь. Даже не выслушав сына, я все равно считала его невиновным. Любая мать найдет тысячу оправданий своему чаду, что бы он не натворил. Конечно, я жалела, что до сих пор не знаю никаких подробностей, и сначала меня сильно разозлило то, что сын забыл телефон дома. Я хотела знать его точку зрения.
— Хорошо. Тридцать седьмой кабинет, — повторила я и, поблагодарив дежурную, пошла дальше.
Не успела я подняться на четвертый этаж, как прозвенел звонок. Школьники, как муравьи, заполонили лестницу. Я всматривалась в их лица, надеясь увидеть сына или хотя бы кого-то из его одноклассников. И каким-то чудом я все-таки столкнулась со своим разбышакой.
— О, мам, привет, — он посмотрел на меня виновато.
— Идем в сторонку, поговорим. — Мы стали у окна. — Рассказывай, что произошло.
— Я толкнул мальчика с 6-Б. Он не давал мне пройти. Я нечаянно.
Я видела, что он переживает и едва не плачет, поэтому не стала приставать с подробностями, тем более я была уверена, что мне сейчас завуч все опишет до мельчайших деталей.
— Сколько раз тебе повторять, что баловство ни к чему хорошему не приводит? — Опущенный взгляд и молчание. — Иди уже и не балуйся.
Ругать сына я не стала. Пошла к завучу. Постучала в дверь и вошла без приглашения. В комнатушке метра два на три за столом перед компьютером сидел мужчина лет пятидесяти пяти, а может и шестидесяти. На красном ковре, как положено, стояла школьница и нервно теребила пальцами замочек молнии на кофте.
— Добрый день. Я мама Михайлова, — застыла я на пороге. Девочка хитро закусила губу и блеснула глазками.
— Проходите, присаживайтесь, — он указал мне на стул. — И чтоб больше никаких жалоб со стороны учителей, иначе я не допущу тебя к занятиям. Ты меня поняла? — пригрозил завуч, заканчивая беседу со школьницей.
В кабинет завуча меня пригласили впервые. В школьные годы таких паинек, как я, еще поискать нужно было: отличница, тихая, скромная, и никто и понятия не имел, какие мысли вертелись в моей голове.  Зато сын у меня без приключений не обходится: учиться не хочет, рот не закрывается, ни о какой скромности и речи быть не может — заводила и душа компании. Единственный плюс — он очень много разговаривает, и я знаю практически все: и кто когда попробовал курить, и о чем они говорят, чем живут, чем дышат.
Девочка пулей выскочила из кабинета, и мы остались одни.
— Как вас зовут? — спросил завуч, переключив все свое внимание на меня. Он пристально всматривался в черты лица, скользил взглядом по открытой шее, рукам.
— Таня. — Ответила я и даже не стала спрашивать, как зовут его. Мне было безразлично.
— Татьяна Викторовна? Да? — он раскрыл тетрадь с записями и что-то перечитывал или делал вид.
— Да, — подтвердила я.
— Что же мы с вами будем делать, Татьяна Викторовна?
Его глаза показались мне добрыми. Губы тронула озорная улыбка, будто мы сидим где-то в ресторане, и он собирается пригласить меня на медленный танец. Завуч произвел впечатление эдакого ловеласа. Строгий костюм, рубашка, седина и морщинки. Элегантный и загадочный.
— Может, вы все-таки расскажете, что произошло?
— А что тут рассказывать? 6-Б дежурил на первом этаже. Олег Шустриков стоял у входной двери и не пропускал никого раньше времени. А ваш Сережа пришел в половине восьмого и, когда Олег не разрешил пройти, он его оттолкнул и прошел. В результате у Олега перелом со смещением.
— То есть они не дрались. Сережка его не сталкивал ни с каких лестниц. Олег упал на ровном месте и сломал руку. Как можно было так упасть? — мне хотелось понять, как это все было.
— Понимаете, в вестибюле есть небольшая ступенька на стыке плит. Возможно, он зацепился. Я сам ходил посмотреть, как он мог упасть. Но факт остается фактом. Ребенок травмирован, и его семья нуждается в финансовой помощи.
— Олег упал на руку?
— Нет. Мне кажется, он хотел дать сдачи и бежал за Сережкой, замахнулся и возможно уже хотел его ударить, но упал и с силой ударился рукой о пол.
Завуч продемонстрировал, как он себе это представляет, и я поняла, что Олег сам виноват в случившемся. Он сломал руку не из-за того, что его толкнул Сережка. После этого он за ним побежал, хотел ударить, но споткнулся.
— Я не вижу вины своего ребенка. Но я готова компенсировать родителям мальчика расходы на лечение или хотя бы часть расходов, — заявила я.
— Татьяна Викторовна, как раз по этому поводу я просил классного руководителя Сережки вызвать вас в школу. — Завуч еще раз окинул меня взглядом. — Вы такая эффектная женщина!
— Сколько они хотят? — я перешла ближе к делу.
— Я не могу назвать сумму, но семья нуждается в помощи. Вы бы их видели. Они нищие, как церковные крысы. Мать безработная, отец работает на аглофабрике, двое детей. Ну, что тут говорить? У них даже своего угла нет: живут у тетки в полуразрушенном доме. А тут еще перелом. Дети полуголодные в школу ходят. А одеваются как? Одни обноски. А мать их? Зачуханная домохозяйка в халате с немытой головой и грязью под ногтями.
На жалость завуч надавил, конечно. Но я ведь тоже не богатый Буратино.
— Я тоже домохозяйка. Уже месяц не работаю. Сокращение. Сами знаете, какая ситуация в стране. Последнюю зарплату получила в марте. Мужу в марте дали только аванс. Уже середина апреля — денег нет, и не известно, когда будут. Так что большими деньгами я не располагаю.
— О больших деньгах речь не идет. Я недавно делал рентген, заплатил 30 грн, наркоз — 100 грн. У Олега перелом со смещением, значит, потребуется операция по выравниваю косточек. Ну, и гипс, не знаю, сколько намотают…
— Давайте, вы свяжетесь с родителями Олега, и, когда, будет названа окончательная сумма, позвоните мне. Я оставлю вам номер телефона.
Завуч записал номер.
— Я думаю, 500-700 грн нужно будет дать Шустриковым. Вы же понимаете, это ручка: ее разрабатывать нужно, на массаж ходить.
— Может мне еще путевку в санаторий оплатить? У меня нет лишних денег. Страна на гране войны. Я могу дать им 200-300. Не больше.
— Это всего лишь мое предположение. Мы еще не знаем, сколько потребуется денег. Я свяжусь с родителями Олега и позже сообщу вам о результате. Я надеюсь, вы не откажете помочь им в беде, потому что, как ни крути, но Олег — пострадавшая сторона.
Зазвенел звонок мобильного телефона. Завуч нажал кнопку, и он, и я услышали следующее: «Геннадий Петрович, только что позвонили из Донецка и рекомендовали произвести эвакуацию детей. Силовики вытеснили митингующих с территории аэропорта. Погибли люди. Ожидается спецоперация в центре».
— Татьяна Викторовна, забирайте сына домой, и будьте осторожны. Начинается война. — Завуч изменился в лице. Война докатилась и до нас.
Я шла вместе с сыном по аллее. Возле памятника погибшим солдатам собирались люди. У многих биты и оружие. Те подростки, которых я уже видела по пути вперед, тоже находились среди толпы. Один из них догнал меня и сказал: «Девушка, если бы я был вашим мужем, то не разрешил бы выходить на улицу в подобной ситуации», а сын ответил вместо меня: «А если бы моя мама была твоей мамой, она забрала бы у тебя пистолет и тоже не разрешила бы выходить на улицу. Это опасно». Но это были только «цветочки».



Я тебя заберу...

Ты мой ангел, мечта, моя сказка!
Через пропасть я мост возведу,
Чтоб тебя на руках из Донбасса
Отнести в колдовскую страну!

Над хрустальными арками  звезды
Серебром замерцают во тьме,
И дорога от жизненной прозы
В мир поэзии станет светлей.

Я в твой дом постучусь на рассвете
С полевыми цветами в руках
И читать, как Ромео Джульетте,
О любви своей буду в стихах!

Целовать твои нежные пальцы
И запястья застенчивых рук,
Восхищаться на щечках румянцем
И бояться в глазах утонуть.

Ты мой ангел, мечта и богиня
Необузданной страсти людской,
Грусть кричит по ночам твое имя,
Соревнуясь с унылой тоской...

Я шлифую хрустальные плиты
До мучительной боли в спине…
Не король, не волшебник. Без свиты.
Не верхом на гнедом скакуне...

Но люблю. Но смогу. Но сумею.
Что там пропасть длиною в Дунай? —
Если я заберу свою фею
В королевство с названием «Рай»!


Материнское

Покидают Донбасс перелетные птицы.
Над объятой огнем полосой почерневших полей,
Как ползучий туман, дым чугунный клубится…
И тяжелые сумерки тянут к земле журавлей…
 
Со всей стаи один так прискорбно курлычет,
Что старушка к груди прижимает в ожогах ладонь
И стоит на убогих руинах в обличье
«Террористки с базукой» беззубой, больной и худой.

Может, сына душа в этой птице, и с домом
Попрощаться летит, превратившимся в груду камней…
И мать машет платком, а слова в горле комом…
«Да хранит вас Господь —
 старорусской земли сыновей».


Пальба по беспилотникам

Как на ладони вижу в небе фейерверки.
Не праздничных салютов свет — сбивают самолет.

Не пассажирский «Боинг» — беспилотник «Трутень».
Мареновый огонь мелькает в тучах кружевных…
Красиво, но рассудок сонный взбаламутил
Не сам пейзаж, а осознание тупой войны.

Гремят как летний гром шальных снарядов ноты.
Армада дронов атакует высь, не описать…
То после ярких вспышек глохнут пулеметы,
То новые потоки обжигают небеса.

Не больно небу, даже если громко плачет
Холодными дождями над растерзанным селом,
Где у подвала босоногий жалкий мальчик
Растерянно стоял с набитым черствым хлебом ртом.

А на калитке, разнесенной «Ураганом»,
Еще с утра белела надпись: «Люди! Не бомбить!» —
Остался к вечеру клочок железки рваной
Среди обугленных камней в пожаре. Негде жить.

Мальчонка затужил на выжженной равнине.
В подвале хлипком рухнул деревянный потолок.
Да, нет, не сгнил. Сгнила как рыба Украина…
И беспилотник, сбитый ополченцами, сгниет.

Коррозия доест как сирота горбушку.
Без масла. Но не в том непоправимая беда:
Летают над Донбассом будто грифы «сушки»,
А нищих валом на обоих берегах Днепра.

Одни душой бедны и злобой к русским брызжут —
Другие с пенсии не могут заплатить за газ…
А ДНР в блокаде, но донецкий житель
Костями ляжет, лишь бы выстоял его Донбасс

Под ярым натиском фашистской силы темной.
В крови знамена прежней поднебесной чистоты…
Но не боимся мы правителей никчемных —
Мы на своей родной земле и тишины хотим.

Не гробовой. Чтоб пели птицы оборонцам
И всюду лился звонкими ручьями детский смех.
Не плач людской… И чтобы над Донбассом солнце
Светило вместо взрывов баллистических ракет.


Пришедшему домой

Тебе рябиновых цукатов карнавал
На снежной белизне фарфоровой тарелки,
Дурманящий букет янтарного вина
В плетенном из лозы кувшине с узкой шейкой
И праздничная скатерть в розах золотых
Тебе — солдату двух непризнанных республик,
Живому вопреки превратностям судьбы
(В окопах мин разрывам на осколки-угли),
Живому, маминым мольбам благодаря.
Назло врагам неробкого десятка парню —
Тебе улыбки со слезами на глазах
Как в день победы над фашистами Германии.
Тебе внимание и светлая любовь —
Из ада возвращенному в гнездо орленку.
Я прихожу в восторг от мужества сынов
Донецкой Родины, веками закаленной.
Ни капли страха в обрисовках серых дней,
Я знаю, с учащенным пульсом проведенных:
То ранен друг, то молнией фугаса смерть 
Скосила командира войск мотострелковых,
А ты все тот же мальчик с доброю душой,
И пусть мозоли на руках от пулемета,
Закончится война — всё будет хорошо,
И я дождусь внучат, как ночи звездочеты.
Ну а пока ты не успел посоловеть,
Возьми гитару и ударь по звонким струнам,
Чтоб разлетелась по всему поселку весть,
Что мой сынок не загубил на фронте юность!


Послание маме

Открой окно, пока рябиновые гроздья
Полынный ветер нежно, будто ангел божий,
Купает в алой зорьке сентября,
И слабых плеч твоих я крылышком стрекозьим
Коснусь сквозь пелену туманов, непохожих
На терпкий дым осеннего костра.

В рассветный час, тоской назойливой томимый,
Когда молчит «Пион» и кажутся цветными
Седые поднебесья Спартака,
Коснусь тебя, не раненый, но не ранимый,
И холодом берез, и пламенем рябины
Оставлю поцелуи на руках.

Заговорю с тобой, задумчивой и тихой,
Как с утренней росой таинственные блики —
Мелодией безоблачного дня.
Прогнусь на минном поле прутиком гречихи,
Веселой радугой, чтоб образ мой безликий
Хоть чуточку порадовал тебя.

Взгляни на Солнце, восходящее над садом,
А я с утра — на паутинки тонких складок
Спокойного, но смелого лица.
Весь день как титры промелькнет, и с канонадой
Закат погаснет над угрюмым листопадом,
Окурками уставшего бойца.

Но от рассвета до рассвета выживать я
Назло врагам смогу, во имя храбрых братьев
С Донбассом в сердце, с Родиной в груди,
Я возвращусь домой и закружу в объятьях
Тебя, любимая как осень в ярком платье,
Ты только обязательно дождись.


Искорка

За шторами
чертовка осень —
ни пожар, ни бедствие.
Янтарно-красным кружевом
шуршат печально клёны,
«Тюльпаны» в строгих ельниках
и соловьи донецкие
молчат,
как будто слушают
закатом осветлённый
белосарайский вал.
И тишина,
и небо в звёздах —
всё у нас наладится…
И пусть горчит рябиной смог,
ползущий над полями, —
во вторник вечером,
а может
ранним утром в пятницу
объявят «Мир!» по радио,
и заревом полярным
твои блеснут глаза.


Солдатская радость

Горчит рябиновым вареньем утренний туман,
Такой же вязкий и янтарный, солнечным огнём
Объятый, но холодный,
А на душе тепло и сладко будто полупьян —
Не полуболен ни тоской, ни рыжим сентябрём, —
И полностью свободный.

Ты приезжала повидаться — я всю ночь не спал —
Донецкий полигон стелился шелковым ковром —
Степными ковылями,
Мы торопливо говорили под солдатский гвалт
О кухне, танках, обороне, а потом вдвоём
Порхали мотыльками.

Моя капризная невеста, девочка — мечта,
Тебе оранжевой лошадкой передаст привет
И ляжет у порога
Туман, а я сквозь километры буду представлять,
Как ты живёшь под мирным небом, за чертой ракет —
За пазухой у бога.

Твоими волосами пахнет счастье. Мелодрам
Не буду разводить — романтик из меня, как гром
Без молний, никудышный.
Благодарю за лучик счастья, я его в карман
Припрятал медно-красной прядью с мягким завитком,
Как пять копеек нищий.
                Ты всегда со мной.



Неравный бой

/Шестеро против колонны противника. Приказ: «Задержать». Прямое попадание в окоп. Четверых разорвало на куски. Пятого выбросило. Стихи от его лица — то, что перед глазами, чувства и мысли./

В невозможной тиши, будто смыты все звуки дождями
Вместе с кровью солдат, проводивших последний закат,
Загорается ночь минометной гирляндой с лучами
Из осколков стальных, что над степью донецкой летят,
Но контуженый мозг подарил мне возможность не слышать
И не чувствовать боль перевязанной наспех ноги —
Я лежу на траве и на небо в ожогах мальчишкой
И смотрю — не смотрю, и боюсь — не боюсь, что погиб.
Терриконов хребты серой лапой тумана объяты,
Опускается вниз перепуганное вороньё,
Ледяное кольцо обжигающей руку гранаты
Будоражит покой — значит, жив и бороться силён.
Доползу и глухим, и хромым. Убеждённость поможет
Задержать батальон палачей за поросшим прудом.
Белым шелком ковыль нежно гладит по стянутой коже,
Вал песчаных камней по спине ударяет кнутом —
Вновь один за другим разрываются рядом снаряды.
Не поднять головы — онемелая ночь тяжела.
Доберусь, я смогу, и не будет фашистам пощады —
Перебью и сожгу, как чумную заразу, дотла.
В двух шагах ждёт «Тюльпан» и Серега с «Утесом» в засаде — Значит, я не один, а двоим нам не страшен и черт.
Я ору во весь рот, на колено встаю: вижу, сзади
БМП в тридцать тонн совершает безумный манёвр.
Задрожал пулемёт, темноту разрезая на части,
Не забыть ярый гнев и кольцо от гранаты в руке,
Ослепительный взрыв и прыжок из прожорливой пасти,
Чтоб «цветок» завести и размазать врага как паштет.
Я не робот, не бог, но Руси богатырская сила
От дедов-кузнецов мне досталась в наследственный дар,
И летят в черноте мимо звезд над озябшей осиной
«Фейерверки» для тех, кто затеял весь этот кошмар.

/За ночь на пруду противник потерял пять единиц техники, двадцать восемь человек личного состава, не считая раненых./


Ожидание

Полуночный покой теплым ветром любимое имя,
Незапятнанное крепким чаем обманов и ссор,
Прошептал в отворенное настежь окно, и глухими
Танцевальными па растворился за складками штор.
Не догнать на осенних аллеях, туманом залитых,
И со мной не заставить остаться до зябкой зари,
И листай не листай отрывной календарь — нет защиты
От печали делить с одиночеством ночи и дни,
От сомнений, что мир никогда не настанет, и пламя
Слижет пышные степи, поля, города, чью-то жизнь…
Но забавный медведь на подаренной мужем пижаме
Снова тянет ромашку, и хочется с птицами ввысь
Окрыленной надеждой на скорую встречу подняться,
В зеркалах синих рек прочитать предсказания звёзд,
Чтобы знать, где соломку стелить, где упасть не бояться,
Как развеять «циклон» мокрых перьев в подушке и слёз,
Сколько раз лунный свет обожжет серебристо-ячменным
И болезненным лазером шрам на открытой душе…
Но не с птицами ввысь — на пустую кровать манекеном
Опускаюсь без сил даже выключить на ночь торшер.
И мне снятся волшебные сны о весенних прогулках,
И несломленный «Градом» сиреневый куст у моста,
Но от слов «Извини, я иду воевать» сразу гулко
Начинает в висках дикой болью тревога стучать.
Просыпаюсь, и холодно даже в пижаме с медведем.
Хоть срывайся кленовым листком и лети за мечтой,
Но любимый домой без победы над злом не поедет —
Остается молиться и ждать, чтоб вернулся живой.



Версальский бал

Лошадка синяя каприз
Исполнила, и нежный принц
Из сна вошел в реальный мир,
Сюжет волшебный повторив.

Кометы в небе о любви
Писали льдом, и визави
По звездам в сказочную даль
Несло нас в праздничный Версаль.

Шампанское и поцелуй!
Пьяна и счастлива, и бурь
Не предвещал нам часовой —
Синоптик станции «Любовь»!

В огнях роскошный бальный зал,
И принц меня околдовал
Огнем проникновенных глаз,
А музыканты на заказ

Смычками били сотни струн,
И был прекрасен поцелуй,
Безгрешный, сладкий и такой,
Сверх совершенный, не мирской,

Как будто ангел принцем стал,
Отставил крылья и мечтам
Позволил сбыться, наконец,
Под стук взволнованных сердец.

Хрусталь, богемское стекло
И арок своды, и бело
От снега в каменном саду…
И мы вдвоем вершим судьбу.

Мой нежный принц, не уходи,
Не тай снежинками и в дни
Из ночи сказочной хмельной
Ворвись, и будь всю жизнь со мной!

Кометы снова о любви
Напишут льдом, и визави
По звездам в сказочную даль
Нас унесет на бал в Версаль.


Свечи

Свечи…
Я зажгу вас и расставлю на полу…
Пусть танцуют блики на унылых стенах.
Покрывало сброшу, и постель, как луг,
Разноцветьем мне подымет настроенье.

Лягу и с улыбкой буду вспоминать
Нерешительность и первое свиданье…
Предаваясь ускользнувшим временам,
Находить одни и те же оправданья.

Ну и пусть любимой звал короткий срок…
Я была любима и парила птицей…
Что же делать, если он любить не смог
Окрыленную от счастья девочку-девицу…

Свечи нарисуют кинолентой сны
Из обрывков незабытых отношений…
И на потолке, как фильм, вторая жизнь —
Нашей первой неудачи продолженье.

По одной задую в полночь огоньки,
И лицом в букет ромашек молчаливых:
Не свечам же плакать от моей тоски,
От самой себя скрываемой ретиво.


Просьба к Богу

О Боже… Иконы, пророки, святые…
Глаза разбежались… Кого попросить?
Одна здесь такая… Но воск золотыми
Слезами смывает мучительный стыд.

Под шалью нарядной я спрятала пламя
Волос цвета меди, в карманы — печаль…
О Боже, избавь от греховных желаний,
И рыжей распутницей стать мне не дай.

Жжет пальцы свеча… и колотится сердце…
Загадочный взгляд поседевших Матрен
Приметил, наверно, во мне иноверца,
А я атеисткой жила до сих пор.

Да вы не дивитесь, старушки в косынках,
Пред Богом мы с вами, должно быть, равны,
Шепчите и кайтесь всю жизнь по старинке,
А я буду молча стоять у стены.

О Боже, похоже, я гостья-незнайка…
Мой крест — украшение, как и браслет…
Луч солнца играет с церковной мозаикой,
А мне крайне страшно душой повзрослеть.

Поставлю я свечку, и перед иконой
Своими словами беззвучно взмолюсь…
О Боже, спаси от судьбы непреклонной,
Я стать непутевой безумно боюсь.

Боюсь, что забудусь и сердцу позволю
Не слушать советов рассудка-ума,
Со страстью отдамся в отеле, и вволю
Напьюсь поцелуев хмельного вина.

О Боже, прости мне развратные мысли…
О Боже, за слабость мою не суди…
Не даром я женщина – Ты же Всевышний…
Услышь мою просьбу не сбиться с пути.


Прощаю

Я пришла в мимолетный твой сон ночью поздней…
Грациозной блондинкой в шелках… босиком…
По зеленой траве в бриллиантовых звездах…
Чтоб сорвать с нежных губ поцелуй колдовской.

Не алеет полоской рассвет за горами…
Платья облаком пало к ногам… Я пьяна…
Ты не в силах противится воле, и пламя
Обжигающих ласк снова сводит с ума.

Знаю, любишь меня до мурашек по коже,
До истомы и всплеска эмоций, до слез…
Двум влюбленным сердцам обижаться негоже:
Я прощаю обиды. Люблю! И всерьез!


Это

Это синее небо упало
Пеленою атласного шелка
В изумрудах и ярких кристаллах
На ромашки полей за поселком.

Это ангелы песню воспели
Под сонаты взволнованной глади
О всесильной любви, и две тени
В зеркалах до зари целовались.

Это бабочки в танце кружили
И плакучая ива смеялась
Под влиянием звезд и светила,
Пробуждающих спящую шалость.

Это ночь колдовская пленила
И связала нам ласками руки…
Это ты — мой желанный мужчина
Вопреки предстоящей разлуке.

Так смелее бретельки все ниже
И губами дорожки по коже…
Это страсть — обезумевший хищник,
Это я — львица в царственном ложе!


Волшебное свидание во сне

Обнаженной натурщицей в шляпе и с дамским зонтом
Я пришла в полупьяном апреле,
Чтобы ты, опоенный блаженством и ласки вином,
Сладко спал, ни о чем не жалея.

Видишь, в розовом небе волшебными красками дождь
Бесконечность рисует пунктиром…
Наш придуманный мир на реальность ни чуть не похож:
Он воздушный, как слойки с зефиром.

Мы с тобой по степи разнотравной гуляем в ночи
Под присмотром луны бледнолицей,
И созвездия снов на холстах васильковой парчи
Загораются райской Жар-птицей.

Не устали мы звезды ловить, как ночных мотыльков,
Что порхают над лугом игриво…
В наше общее сердце любовь с колдовских облаков
Вновь вливается страстью незримой.

Пусть приснятся тебе серпантины дорог и орел
Над цветущим кустом маракуйи,
Твой мольберт и мечты, голубых незабудок ковер…
Спи спокойно. Люблю… и целую.


Фантазии

Я не буду грустить. В эту ночь почему-то не плачется.
Лунный свет пропитал темноту серебром.
Для одних — идеал, а другие кричат «неудачница»,
А я словно звено между злом и добром.

Говорит тишина. В полумраке она разговорчива.
Дверь срывает с петель перелетный циклон.
Убегу от проблем босиком в самобытное творчество:
Твой портрет напишу на асфальте мелком.

До зари полчаса. На рассвете все тени рассеются.
И оранжевый шар заблестит в облаках.
Золотая любовь в моем сердце, как листья осенние,
Испугалась весны в сочно-белых тонах.

Постою один миг. Промелькнут кинолентой свидания:
Поцелуи-шелкА и небесная нить.
Я не буду грустить — полуправда. А самое главное —
Мне всей жизни не хватит тебя разлюбить.


Тебе

Засыпай под мотивы весеннего ветра-романтика…
Я к тебе в длинном платье из кружев примчусь…
Мой кораблик бумажный плывет в колдовскую галактику
По волнам  ожиданий и трепетных чувств!

Я спешу сквозь туманы чужих городов на свидание,
Чтобы вкус твоего поцелуя познать…
Милый мальчик, для нас горят звезды и в замки хрустальные
Приглашают на бал до зари танцевать.

Ты мой принц — я наивная девочка с сердцем-фонариком.
Огонек ярче молнии вспыхнул в груди.
Дай же руку! Вдвоем улетим от реальности в маленький
Фантастический мир сладострастной любви!


О мечтах

Вновь рисует фантазия встречу немыслимо…
Твои руки на талии. Пальцы — огонь.
— Обожги меня страстью бурлящей, неистовой,
Даже если свиданье мечта или сон.
Говори со мной. Ласково, нежно, взволнованно.
Пусть все звезды померкнут в просторах небес —
Нас окутала ночь красотой заколдованной
И распахнута дверь в королевство чудес!


Мы есть друг у друга

Со мной грустит апрельский дождь…
Я слышу, он играет грустную мелодию на скрипке.
Струны плачут от болезненной любви музыканта.
И я такая, как и он.
Сердце болит, потому что ты очень далеко.
Невыносима эта грусть…
Почему судьба играет с нами в игры?
Для чего две половинки единого целого
рождаются в разных странах?
Чтобы и днем, и ночью мечтать о возможности быть вместе?
Я хочу совсем немного…
Просто дышать с тобой одним воздухом,
Слышать твой голос и слова,
Произнесенные на иностранном языке,
Придумывать их смысл и верить сердцу,
Твоим глазам, улыбке, мимике и жестам.
Почему боги так несправедливы
по отношению к влюбленным?
На этот вопрос не найти ответа…
И только дождь за окном не утихает,
И тяжелые капли бьют по стеклу…
Милый…
За нашими окнами одни и те же звезды и одна луна…
Я плачу вместе с дождем,
Оттого что мы смотрим на небо не вместе.
Я бы хотела стать феей и прилететь в твой город,
Опуститься на крышу твоего дома
И позвать на незабываемое свидание
Над уровнем всего, что мешает нам быть вместе:
Над огнями спящих городов,
Разведенными мостами рек,
Двумя мирами — моим и твоим,
Стать выше обстоятельств и позволить невинную шалость —
Первый поцелуй двух половинок,
разбросанных богами по свету.
Карта мира такая большая…
Сколько стран и чужих городов на одной  бумажке…
Но мы отыскали друг друга
Вопреки всем преградам и трудностям.
И то, что я не могу сказать тебе, как сильно я тебя люблю,
Не повод, чтобы не любить.
Я бы шептала все самые нежные слова,
Которые знаю, на своем языке, а ты на своем…
И мы поняли бы друг друга даже по дыханию.
Ну почему я не волшебница
И не могу прилететь к тебе в эту печальную ночь?
Какая глупость все-таки влюбиться в незнакомого человека
И ждать от его писем с признаниями в любви…
Милый, ты моя вторая половинка,
Но мы никогда не сможем быть вместе.
И дело не в том, что из моей страны в твою —
Не ходят поезда или не летают самолеты.
Если бы все дело было только в цене билета,
Я бы давно собрала чемодан
И стала счастливой от нашей взаимной любви —
Любви русской женщины
И мужчины с самым красивым именем на Земле —
Милый.
Милый, я обожаю тебя,
Даже если ни разу не видела и не слышала твоего голоса.
Я уверена, что твой голос прекрасен,
Как и все те слова, которые разбудили во мне чувства. 
Этой ночью мне вдвойне больнее слушать плач дождя.
Я люблю тебя,
Но одиночество убивает легкость и обрезает крылья.
Я никогда не прилечу к тебе —
Обстоятельства выше желаний
И вспыхнувшей в наших сердцах страсти.
Мой родина здесь — далеко от места, где я бы хотела
Провести хотя бы одну ночь.
Незабываемую и сладкую,
Как первая конфета в руках маленького ребенка.
Милый…
Я думаю, ты тоже смотришь на луну…
И даже если в твоем городе
дождь не играет на скрипке у окон,
То луна у нас с тобой точно общая, как и любовь…
Я обещаю не плакать слишком часто.
Только иногда, когда мне будет безумно одиноко без тебя.
Когда мечты затуманят разум
И сердце предательски поддастся
романтическим фантазиям, 
Я буду придумывать наши встречи…
Одна ярче другой… 
Ты будешь повторять мое имя трижды
Как Zdravko Colic в своей песне,
Наши тела соприкоснуться
и губы нам подарят сладкий поцелуй,
А потом…
Нам не потребуется Google, чтобы понимать друг друга.
Я люблю тебя, Милый.
И как бы не плакал дождь за моим окном —
Я рада, что ты есть в моей жизни.
Даже если ты никогда не возьмешь меня за руку
и не покажешь свою комнату,
Где мы могли бы творить чудесные вещи с закрытыми глазами…
Люблю твою улыбку…
Она солнечная…
Я вспоминаю твои фотографии и тоже улыбаюсь, 
вопреки накатившейся грусти.
Спасибо, что ты есть.
Знать, что где-то очень далеко скучают по тебе —
и печально, и приятно.
Мы есть друг у друга, как у степных трав ветер и солнце,
Как у звездного неба бесконечность…
Мы есть друг у друга… Милый…


Mr Fantastic

Твоя нежность сравнима с шампанским…
От тебя точно так же пьянею...
Я на мостике пью капитанском
Поцелуи с фарфоровой шеи…

Волны бьют о каркасы во мраке,
И горит млечный путь коромыслом…
Ты читал наизусть Пастернака,
А теперь по дыханию — мысли…

Якорь брошен на дно ветром страсти!
Все смелей и смелей поцелуи…
Я люблю тебя, Мистер Фантастик,
Как индейцы плоды маракуйи!


              Разряд любви

Романтикой ты наполняешь рандеву,
Как два бокала заколдованным вином…
Мы полупьяные от нежности тонуть
Готовы в страсти, как в Бермудах, с головой.

Пылает россыпь поцелуев на груди…
Сведи меня с ума… Желанья превзойди…
До томной дрожи двух переплетенных тел
Пусть нас заводит сексуальный беспредел…

Качнется под ногами пол… И в унисон
Неровное дыхание как выстрел…
Читай по стонам скомканные мысли…
Губами ближе к лону… Сором невесом…

Есть только ты и я, и нечего стесняться,
Когда разряд любви огнем сочится с пальцев.


Я верю в сказки

Я верю в сказки и глазам любимым...
Мне нравится от радости парить,
Как сахар растворяться, и рябины
Волшебных слов нанизывать на нить.
Пить нежность поцелуев сочно-сладких,
И закрывать глаза на недостатки…
Любить тебя, как первая звезда —
Планету Землю, раз и навсегда...
Дарить улыбку, весело смеяться,
В полях весенних собирать цветы…
Мечтать пройти от свадебной фаты
Путь до седин, но только не сломаться.
С тобой… На веки вечные… Друзья…
Люблю безумно, как любить нельзя.


Женские чары

Как фейерверк в антрацитовом небе страсть.
Неугасимое пламя с оттенком синим…
Как на Кавказе невесту хотел украсть,
Но на словах, а на деле не смог осилить.

Да, растревожил: любовная чушь сладка.
Мозги припудрил профессиональной лестью…
А я ждала, будто чуда, любви глотка,
Бескрылой птицей с высоких срываясь лестниц. 

Не подхватил на лету. Упустил. Сама, 
Как на Кавказе невесту, его украла…
Очаровала, пленила, свела с ума,
Оставив след на душе огоньком коралла.

Неповторимую ночь разъедал рассвет,
И ослепительный шар был слегка зловещим…
Но ничего невозможного в мире нет,
Когда желанья рождаются в мыслях женщин!

Я беззащитным котенком его к груди...
И он мурлыкал в объятьях порочной связи…
С тех пор два сердца горят как один рубин
И две души замирают в одном экстазе.
Виртуальная реальность

Я когда-то не верил в любовь виртуальную
И не думал, что время способно внушить
На порталах в сети разыскать идеальную
Половинку с мечтательным взглядом на жизнь.

Незнакомка моя — чужестранка, художница.
Я влюбился в нее до бессонных ночей…
И теперь будто сумерки, сливки и ножницы
Мы единое целое в мире частей.

Но, увы, монитор — мостик тонкий над пропастью.
Не прижать mademoiselle к богатырской груди,
Не испить поцелуи шальные и с гордостью
Не пополнить женатых счастливцев ряды.

Я страдаю, что быть мы не можем повенчаны,
Что не бог, не волшебник — простой инженер,
Что в далекой стране родилась эта женщина,
И что я не богат, как Билл Гейтс, например.

Сколько раз обращался с тоской к хиромантии,
Сколько раз я мечтал карты перекроить!..
Чтобы город любимой из Верхней Нормандии
К берегам Енисея легонько пришить.

Обезумел от страсти, любви и фатальности.
А недавно онлайн-рандеву отвергал,
А теперь я живу виртуальной реальностью,
И бушует в крови неуемный пожар.

Но боюсь, что сорвусь и ворвусь опрометчиво
В ее жизнь не с экрана — с вокзала, с такси…
Обниму, а она вдруг заплачет застенчиво,
Прошептав на французском  смятенно "merci"…

И, похоже, с ума я схожу… До чудачества
Без нее — иностранки, не мил белый свет.
Я устал отношенье менять к обстоятельствам,
Я готов изменить обстоятельства все.

Но захочет ли райская птичка сибирскими
Любоваться рассветами рядом со мной,
И останемся ли, если да, столь же близкими
После свадьбы француженки с русским Фомой?


Ночной полет

Вот, если бы по ярким звездам босиком
Была возможность, как по кочкам, пробежаться —
Сняла бы туфли и тоскливым вечерком
Помчалась бы как гончая за беглым зайцем.

И дальних городов погасли бы огни,
Границы спящих стран разъели бы туманы,
Чтоб вопреки всему мы встретиться смогли
Как с хризантемами весенние тюльпаны.

Я постучалась бы в твой дом, едва дыша,
И подняла бы сонного с постели белой,
И мы вдвоем, рука к руке, к душе душа,
Над этим миром с облаками бы летели.

Над вечностью, над круглым шаром, синевой…
И наши пальцы оставляли бы ожоги
И на ладонях, и на сердце, как смолой
Из раскаленного сосуда хронологий.

А на рассвете встало все бы на места:
Обула туфли, сожалея, что не фея,
И побрела назад как снятая с креста
По черно-белым и пустующим аллеям.


Волшебный сон

Волной волшебства окатила влюбленность
Как синее море скалистую твердь,
И наша с тобой к приключениям склонность
Открыла в мир сказок заветную дверь.

Там маки цвели у моста в старый замок,
Который не помнил помпезных балов,
Звенели ручьи и бодрящим бальзамом
Лилась соловьиная песня без слов.

Ты взял меня за руку нежно, как дочку,
И выросла лестница из-под камней —
До звезд серпантин из хрустальных виточков,
Овитых гирляндами мягких огней.

И мы по ступеням бежали как дети,
Смеялись, вдыхая магический дух,
И в райский покой, как в рыбацкие сети,
Попали с тобой, виртуальный мой друг.

Там белые кони в малиновой роще
Паслись, и луна серебрила их шерсть.
А ты в мои губы, как в руль дальнобойщик,
Впивался, и я забывала про честь.

Горячая страсть закружила, и в сене
На черном плаще мы теряли контроль.
Из чаши фантазий до капли последней
Испив одержимость и сладкую боль.

И белые росы блестели, и пальцы
Сжимали запястья и гладили грудь,
Любовь вышивая на призрачных пяльцах
Единственной нитью, опасной как ртуть.

И яд проникал, и багровые реки
Кипели, как в чане чугунном  вино.
Теперь мы едины с тобою навеки,
И бьются два сердца теперь как одно!



А я хочу тобой дышать, моя любовь

Опутанные сетью ты и я, мой принц,
И прост сюжет романа-сказки «Виртуальность»,
Течет по проводам любовь на семь страниц,
И гигабайты писем нам приносят радость.
Люблю тебя, как утром кофе с молоком,
Как ночью звезды, а зимой метель и святки,
Люблю, как летом море, как восход и шторм,
Люблю безумно, безнадежно, без оглядки!

А я хочу тобой дышать, моя любовь,
В одной постели засыпать, и просыпаться,
Но ты так далеко, что плачет сердце вновь
От виртуальных правил порознь оставаться.
Но все равно люблю до пламени в груди,
Ты огоньком соблазна разжигаешь сердце,
И даже километрам жар не остудить,
Когда чиста любовь как слезы у младенца.

А я хочу тобой дышать, моя любовь,
В одной постели засыпать, и просыпаться...
Любить тебя как утром кофе с молоком
И сладострастно целоваться… целоваться!


Фантазия любви

Над крышами домов зари вишневой спелость.
И сладко-кислый сок нас опьянил опять.
Случайный поворот — судьбы закономерность,
И стрелки на часах вмиг повернули вспять.

Я губы целовал бесстыдные бесстыдно,
Капризы двух сердец разбитых выполнял,
Когда алмазы звезд Пегас из-под копыта
С подковой золотой на счастье выбивал.

Ты мне клялась в любви, божилась, в небо глядя,
И я шептал в ответ безумные слова:
«Люблю тебя до звезд, и небо пядь за пядью
С тобой мы облетим на крыльях волшебства».

Моя маркиза, ночь… нежна и сладострастна,
И будто в первый раз по Млечному Пути
Ступали босиком, и не было прекрасней
Фантазией любви написанных картин.


Полетели!

Закрываю глаза,
и ковер-самолет из восточных легенд меня манит
Облететь целый мир
от луны до луны, что горит спелой грушей,
Чтобы звезды в озерах небесных высот
как ромашки смогли одурманить
Красотой молчаливой мою зачерствелую грустную душу.

Поддаюсь уговорам,
и мгла карамелью течет по лиловому морю,
И на глади зеркальной
кувшинками звезды мерцают эффектно.
Я лечу будто птица,
и мчатся за мною вишневые сладкие зори,
И галактика кажется вкусной
с фруктовой начинкой конфеткой.

И уже от души отлегло,
и грустинка последняя тает на солнце.
Под волшебным ковром
облака-скакуны рвут финальную ленту.
И опять загораются звезды в ночи,
и на белом коне марафонец
Догоняет меня и вручает ромашки из трех элементов!

Одурманена я,
и ковер-самолет, будто в ванне вода, по спирали
Закружился, а принц
поднимает с лица стальной шлем — свою маску.
«Я люблю тебя» — блещут три слова
огнями янтарной космической дали,
И ведет незнакомец меня
под грушевой луной в царство сказки.


Любимому сказочнику

Как же хочется сказок и секса с рассказчиком
При зажженных аромасвечах в ванной комнате,
Сильных рук и по телу блуждающих пальчиков,
Искупаться опять в дикой страсти как в омуте.

В лабиринте безумства на части расколотом
Искать выход, и слепо, на ощупь запутаться.
Специально поддаться, купиться на золото
Поцелуев Венеры шалуньи-распутницы…

Вновь наполнена ванна до края, но холодно…
В каждой капельке пламя свечей скачет мячиком…
То алмазные слезы сверкают… и солоно
На губах из-за долгой разлуки с рассказчиком.



Седая пианистка мужу

Ревнуй меня к нотам в альбоме советском,
К мелодии старой как древняя Русь,
Ревнуй будто ветер к окну занавески,
Ревнуй как хозяйку к черемухе гусь.

Сержусь, что меня не ревнуешь как прежде,
Что пламя в глазах затушил быта дождь,
Что на остановку, как с части проезжей,
С безумной любви перешли ни за грош.

Давно я к роялю на пушечный выстрел
Не смела ни ночью, ни днем подойти.
Теперь допоздна как  в беседке тенистой
Играю ноктюрны дождей ассорти.

И нежность, и ласка, и майские грозы…
Ревнуй меня к музыке. Я влюблена!
Искала дорогу из жизненной прозы,
Когда между нами вздымалась стена.

Быть может, утрачена ревность, как время,
И ты не услышишь рояля мольбу…
Мне клавиши пальцев твоих не заменят,
Тебя больше музыки, муж мой, люблю.


Я говорю сама с собой

Я говорю сама с собой в томительном покое
Дождливых вечеров и пасмурных рассветов,
На монологи, на печаль, на небо колдовское
Взрослея каждый раз со странностью поэтов.

Я говорю сама с собой как птица в тесной клетке
С железным прутиком и с зеркальцем-звоночком,
На взмах крыла, на нелюбовь, на горькие таблетки
Взрослея день за днем, взрослея ночь за ночью.

Я говорю сама с собой как во дворце принцесса
С учителем в очках занудным и болтливым,
На боль, на полночь без луны, на взгляд без интереса
Я стала старше той, какой в тебя влюбилась.


Мечта, которой нет

Сказать, не манит сад цветеньем яблонь,
Склоненных живописно к тыну из ольхи,
Могла бы, только сердце жутко зябнет
От перетертых мук до пепельной трухи.
Стою, вдыхая одинокой птицей
Весенний эликсир, как смертоносный яд, —
Этюд былой любви не повторится,
Хотя без изменений листья шелестят. 

Да, манит, в меланхолию толкая,
Как в черный пруд, где лотосов растаял след,
Но не найти, на вёсны не взирая,
Мне ни в одном саду любовь ушедших лет.

И оттого не радостно, а грустно
В молочном облаке из нежных лепестков
Разглядывать волшебное искусство
Перерождения уныния в восторг,
Искать как тень под царским цветом яблонь
Возможность стрелки на часах сорвать с резьбы,
Чтоб кораблями возвратились в гавань
Мечты с круизов по превратностям судьбы.



Ты все и ничего

Ты все и ничего…
Вода в пустыне, в тундре — акваланг.
И нужен, и причины нет платить двойную цену.
Я укололось сердцем о напольную драцену,
Взвалив на плечи дом, как небосвод — Атлант.

Ты все и ничего…
Последний штрих, не начатый эскиз.
И есть, и нет в пространстве утомительного быта.
Тобой как Клеопатра египтянами забыта…
И виновата без судебных экспертиз.

Ты все и ничего…
Пылинка в свете солнечных лучей.
И золото, но на паркет ложишься слоем сажи.
Любовь как эйфория от картин на Вернисаже
Со временем иссякла в холоде ночей.

А раньше ты был всем…
Огнем на фоне вечной мерзлоты,
Неувядающим подснежником на склоне лета,
Придуманным романтиком под дулом пистолета
В руках коварной и причудливой мечты.

Ты все и ничего…
Хоть скользкий и колючий словно ерш.
Надежды в хлам, в тартарары летят былые чувства.
И несмотря на то, что в нашем доме стало пусто,
Ты все равно здесь в каждом шорохе живешь.



Когда любовь уйдет

Когда любовь уйдет в ненастный поздний вечер,
По всем законам лирики начнется серый дождь,
И грусть по каждой клеточке,
По капиллярной сеточке
Наполнит тело холодом с макушки до подошв.

Я сяду на диван — обнимет плед в квадратик —
Традиционный атрибут томительной хандры…
И разберу по ниточке,
Как гвозди на калиточке,
Причины медно-ржавые сквозной в душе дыры.

Захочется реветь и боль смывать слезами,
Наполеон с орешками, в полоску мармелад,
И под дождем без зонтика
Я в магазин «Экзотика»
За вкусным настроением пойду с собой вразлад.   

Домой вернусь с вином уже совсем другая –
На мелодраму старше став за горькой ночи треть…
И буду по минуточке,
По зернышку, как уточке,
Давать возможность разуму разлукой отболеть.



Не пара

Явилась. Яркая, роскошная… Блондинка!… Фея!…
Из аксамита платье… Царская походка… Хороша!
Смеялась, глазками стреляла и, слегка краснея,
Искала в соловьиных рощах и в утиных камышах
Его — распутного, непостоянного, как ветер,
Потерянного в колосистой ржи и в разноцветье трав,
Вдоль  рек и в смешанных лесах… Но не был ей заметен
Ни малый след — ни тени Лета посреди сухих дубрав.

Отчаялась, и дождь заплакал, жалобно мурлыча,
Как черный кот над тем, что не пушист, не бел и не любим…
Не золотая Осень — дева старая в обличье
Горбатой нищенки рукой коснулась пламенных рябин.
Горели ягоды рубинами на фоне стужи…
А Осень зябла в серости, не в силах успокоить боль…
В лохмотьях, невеселая… Он больше ей не нужен.
Увяло тело, как цветок… а все могло бы быть… Могло ль?



Карамельная осень ;

В карминовой карете королева Осень
Над карамельным краем кружит журавлём.
Караты зорь рубиновых сжигают просинь,
И вечер смотрит кареглазым октябрем
На коромысла золотых кленовых листьев
Меж прутьями коричневых каркасных свай,
И на рябиновые  кегельные кисти,
Сбиваемые криком караульных стай.

Карибские узоры кружевом на мяте
Мерцают и горят с кристаллами росы.
Коралловый паслён в порывистых объятьях
Роняет краски карнавальной красоты
На вьющийся ковер каракулевой степи,
Покаранной стеклянным солнцем  за кутёж
И выцветшей до бронзы корабельной цепи,
До платины капризных неумытых звезд.

Все краски октября в одном пейзаже ярки:
Корица и янтарь, шафран и терракот.
С размахом царским Осень делает подарки…
Чтоб помнили о ней и ждали целый год.



Муза и Пегас без крыльев

Обветшалыми стали волшебные крылья,
Только серые тряпки да ржавый каркас…
Не летит, а с трудом волочится по пыльной
Вдохновений тропе с моей Музой Пегас.

Хоть на гуще кофейной, хоть к зеркалу свечку —
Не видать просветленья, гадай не гадай.
Не в ромашковом поле — у высохшей речки
Шьет эпистолы Муза трагедии в дань.

В них ни розовых зорь, ни хмельных поцелуев,
Лишь тревожная бледность пожухлой степи,
Пустота; с меланхолией Муза горюет,
Что без крыльев Пегас никогда не взлетит.

Рафинадом растаяли в омуте мыслей
Страсть былая и ворох восторженных слов —
Она тоже слаба, ей уйти б по-английски,
Но превыше всего к стихотворству любовь.

Пусть и радостных чувств обрисовкой не блещет,
Монологи минорной мелодией жгут…
Моя Муза из рода настойчивых женщин —
То стихи вышивает, то конский хомут.

Крылья ношей до слез бесполезной сорвала,
И кирасу почетных доставщиков муз,
И ведет налегке по горам-перевалам
Скакуна удалого с подъема на спуск.

Открываются взорам зеленые дали,
На скалистом хребте водопадов каскад.
Амфибрахием пишет мне письма: «… вандалы
Могут крыльев создать колдовской дубликат…».

Не сдается и верит, что сможет до Марса
На Пегасе лететь, обгоняя века,
Посылая с небес фолианты романсов
И бессмертные строки поэтам как я.



Небо

Я не искала повода отбросить
Как мяч футбольный мысли в неба проседь…
Оно нависло, грузом серебра
Прижав к асфальту тошнотворный страх
И грязную затрепанную осень;

Его смертельно-бледный вид несносен,
Как сердцу — зачерствелая хандра…
Забытое в тоскливых вечерах
Я не искала…

Упрек больной души многоголосен,
Как эхо между трех высоких сосен
У пропастей в затерянных борах,
У бездн морских, в нехоженых горах,
Где отголосков грусти старых вёсен
Я не искала…



Соловьиное рондо

Мелодией  романса  пылко-страстной
Твой голос разбудил во мне прекрасной
Царевной  спящую   любовь-морковь,
И  косы — шелковые  нити,  вновь
Сплетаются  в  стихи  единогласно.

Темницу  солнца отблеск  ананасный
Согрел  как  в;на  ледяную  кровь…
К  витку  весенней  неги  подготовь
Мелодией.

Без  устали  внимать  тебе  согласна
Под  ореолом  месяца  атласным.
И  вечером, и  утром  празднословь,
Неся  с  собой  бессмертную  любовь
Дубравной, соловьиной, первоклассной
Мелодией!



Алмазный снег

Алмазный снег на ржавые перила
Роскошно лег, и блеском ослепила
Художница-зима, сквозь складки штор
На скучных стенах сказочный узор
Рисующая сочностью акрила…

Вплетала семицветики в ветрила
И звезд ромашки — в зеркала озер…
Ей подавал уроки ревизор —
Алмазный снег.
 
Художница его боготворила:
В картинах магия времен царила…
И словно виртуозный фантазер,
Как девочку слепой гипнотизер
Вел за руку с проворством бомбардира
Алмазный снег.



Не одиночество

Сотни длинных рук, прозрачных и худых,
С жадностью прожорливой волчицы
Рвут ночную темень тряпкой в лоскуты,
Обнажая свет молочно-белый.

Скрыл за грязным покрывалом чистый круг
Иллюзионист, парящий птицей, —
Гаснут бренно очертанья диких рук…
Воссоздастся и без ниток темень.

Ночь сольется с мраком каждого угла,
В ужас чернота окрасит стены —
Хлопнет крыльями трехглавого орла
Дух поэта, и одной не страшно.

Беспроглядность  строчками стихов овьет…
Пусть луна ручища тянет снова —
Мне хоть тьма, хоть свет, хоть пламя, а хоть лед,
Если мой орел как бог лелеет.

Вместо роз поляны васильков и мак…
Руки — струны музыкальной вишни,
Осыпаемой мелодией впотьмах…
Я не сплю и в черном вижу нежность.

Мне ее рисует красками зари,
Перья окуная в бесконечность,
Гениальный спутник, даже целых три —
Музыкант, художник и писатель!

Как могу бояться черной западни?
Одиночество — неверный термин,
Потому что люди могут быть одни
Лишь когда не верят, что не одиноки.



Сквозь призму времени

Как будто в прошлой жизни влюблена
Была до кончиков ресниц стыдливых,
И зимний сад благоуханьем сливы
Лиловые картины рисовал.

Как будто злые чары колдуна
Усилили дыханье зимней стужи,
И синий лед танцующие лужи
Зеркальными пластинами сковал.

Как будто я придумала весну
В глубоком сне, чудесном и печальном,
И в сердце дверь, как лампою паяльной,
Прожгли до нестерпимой боли ран. 

Как будто я жила сто лет в плену,
И о свободе тайно не мечтала —
Любовь была достойна пьедестала,
А угодила забытью в капкан.



Зоркое сердце

Глазами не увидеть любви пьянящей силу,
И только зоркость сердца острее пиков скал.
Ни ястребам, ни совам, наверно, и не снилась
Возможность видеть сердцем созвездий карнавал.
Вдыхаю запах ночи, по-майски терпко-сладкий,
И на качелях в небо довольная лечу:
Со мной не принц в короне из романтичной сказки —
Со мной завоеватель и редкостный молчун!
Но я его секреты читаю, будто с книги,
И кончиками пальцев касаюсь сжатых губ…
Молчать о самом главном и сохранять интригу
Он все равно не может,
А я увидеть сердцем любовь его могу!


 
       Осенний полёт

Закатом золотятся кружева гардин…
Под мутным небосводом затенённый дворик
Меняется редеющей листвой рябин
И сложностью её фривольных траекторий.
Негромко меланхолия стучит в окно
Порывами отравленного тленом ветра,
И в море сожалений, как сходить в кино,
Зовет купаться плед из шерстяного фетра.
По памяти — неувядающим цветам,
По ярким незабудкам — расписным закладкам,
Порхать и возвращаться в юность, где губам
Без чая с бергамотом горячо и сладко,
Пришла сентиментальная пора, но жаль
Ночей, растраченных на слезы крокодильи,
И слышен не печальной Страдивари альт,
А шорох за плечами распрямлённых крыльев.
Я всё преодолеть смогу  — почти смогла…
Июльская гроза лечила светом молний
Обманутое сердце, и напополам
Со мной делили горе пламенные полдни.
А осень настроеньем черным, как ятовь,
Дала мне титаническую силу — птицей
Из пропасти, где похоронена любовь,
Взлететь. Осталось выбрать платье и решиться.

Страдивари* — имеется в виду скрипка.
Фетр — сорт войлока, изготавливаемый из тонкого пуха кроликов.
Ятовь — глубокая яма на дне реки, куда заходит зимовать белуга и осетр.



Стихи

Когда остынут звёзды, по-королевски поданные к виски
С тоской в бокале, кубиками льда и переспевшей вишней,
Проникнет в комнату рассеянный рассвет
          босым мальчишкой,
И словно на песке следы оранжевых шагов неслышно
Оставит на годичных кольцах пыльного паркета, близко
От изголовья не расстеленной кровати и комода,
Где тусклый свет из абажура расписного красит воздух,
Еще пропитанный ночной прохладой, с ароматом поздних
Зеленых яблок, что глядят задумчиво гигантской гроздью
Сквозь приоткрытое окно в тетрадку с музыкальной одой.
Качнется кресло с деревянным скрипом, в такт осенним               
          ветрам,
И паутинки на янтарных дугах вздрогнут ланью снежной.
Им что стихи в тетради, что недорисованный подснежник —
Всё рано или поздно ляжет стопкой в шкаф, где боль и   
          нежность
Никто не сможет распознать под пепельно-пожухлым
          фетром.
Но зашуршат листы, с ослабленной руки срываясь на пол,
Несложенным корабликом на море пламенных агатов,
В которых светится бенгальскими огнями каждый атом,
И юноша-рассвет, без двух минут жених, без трёх —
          женатый,
Разучит пятистопный анапест, и мишкой косолапым
Заденет колокольчики на шторах, торопясь исчезнуть…
Растает тонкий сон под звуки ласковой виолончели,
И поэтесса во хмелю стихи разложит на фланели
Ночной рубашки той, в которой улетала на качелях
В далёкие миры воспоминаний скромных и помпезных,
И улыбнется небесам — сетям творений соль-диезных.



Переболит

Самое светлое в осиротевшей каморке —
рубашка на мне
и серебристое яблоко
на неразлучном и преданном друге.
Место рубашки
пустует в шкафу,
где костюмы к костюмам тесней
жмутся как серые голуби,
тщетно спасаясь от дьявольской вьюги.
Место для друга
на скомканном пледе,
на крае понурой тахты,
в давних ожогах от кофе,
любимого тем, кто теперь обжигает
знатный топчан с кружевным балдахином
«мадам неземной красоты»…
Серость пространства не красят пионы
на праздничном шелковом мае
пододеяльника.
Не застилаю постель.
Беспорядок, и что?
Комната стала убогой
без солнца и ласковой палевой кошки,
греющей раньше пушистую шерсть
между двух орхидей высотой
в «Башню Халифа»
с плаката, висящего шторой на южном окошке. 
Мыслей не скрасить
рассеянным взглядом на улицу в хмурых тонах,
где от оранжевой осени
только пожухлые клены и небо —
мутная сепия…
бьется дождями в окно и давленьем в висках,
а на душе пустота,
будто старый умелец забрасывал невод.
Пусто,
и стыдно расправить поникшие плечи,
чтоб выпрямиться,
будто увидят мою пустоту
как кусочек груди неприкрытой
мрачные стены,
и треском глухим
унизительным
выплеснется
смех пожелтевших обоев,
размытым рисунком лесных маргариток
люстра качнется,
от смеха чуть на пол не падая.
Страшно  до слёз.
Рана в душе глубиной в Марианскую впадину
щиплет и колет,
мазью не лечится, травами тоже,
работой с утра и до звёзд,
даже походами по магазинам —
ничто не спасает от боли,
и не заполнить дыру
ни конфетами,
ни мармеладным суфле —
временно яблоком,
но непременно надкушенным с правого бока.
Там за экраном
безбрежный и солнечный мир предложений извне:
то сковородка в подарок,
то книга рецептов…
а мне одинокой
ужин готовить уже две недели как некому.
Я же сыта:
кашей овсяной без соли и сахара,
грустью, обидами, бредом…
Пусто в душе, в холодильнике…
мне фиолетово.
Буду мечтать
в комнате с тусклым светильником
и раритетным комодиком деда,
где грампластинки времен Магомаева
шепчут, что скоро апрель. 
Станет ли проще смириться, не знаю.
Ковер еще пахнет шафраном —
самой желанной приправой к омлету
любителя кофе в постель…
Надо сменить…
и обои…
Привыкну одной засыпать, и воспряну…
Вышью пионы
простыми стежками
на белом льняном полотне,
рыжего принца
возьму в переходе,
и, верю, отступят недуги…
Ну а пока,
в спальне
самое светлое — кляксы:
рубашка на мне
и серебристое яблоко
на неразлучном и преданном друге.



Другу

В память Денису Валентиновичу Устинову
(Рыцарю Печального Образа – Lipatut)

Ты не был мне чужим. Пусть лично не знакомы,
У нас был общий мир — без масок карнавал.
О жизни и любви, о всяком разговоры…
Ты не такой как все. Добрее. Но финал —
Вне расписаний боль. Я помню, сколько писем
Писалось в столбики стихами о любви…
Как страшно оттого, что не от нас зависит,
Кому из жизни раньше суждено уйти.
Присядь. Поговорим. Невидимой ладонью
Коснись немой клавиатуры  — в тишине
На белом мониторе пароходик сонно
Нам улыбнется в память о былой мечте.
Мечтам, которых было море с половиной.
Я не услышу твой печальных вздох… и жаль,
Что мы с тобой не говорили у камина
И называлась наша сказка «Virtual».
Я руку нА сердце. Невольно льются слезы.
Ты был и есть, мой виртуальный друг и брат.
От горя русские в моем краю березы
Донбасса земли  безутешно окропят.



Проза. Дуэли. Зарисовки


Исповедь старушки

На окраине Богом забытой деревушки в перекошенной одноэтажной больнице в общей палате лежали две тяжелобольные женщины.  Жить им оставалось ровно восемь минут. Антонина Марковна  слегла с инсультом, а Валентина Захаровна страдала от душевной боли: ее донимали кошмары и навязчивые мысли о невыполненном долге перед сыном. Обе тяжело дышали, нашептывали себе под нос молитвы и то и дело кряхтели, ворочаясь под одеялом.
Лунный свет заливал всю комнату, и ее убогое убранство даже в полумраке подчеркивало уровень медицины независимой Украины: довоенные кровати времен Сталина с высокими спинками-решетками и провисшими сетками, тумбочка без дверцы, графин воды, два граненных стакана, и ни намека на лечение, серые облупленные стены и аура нищеты в каждом глотке воздуха.
В полночь я облачился в образ земного священника и, оставив свои крылья на кресле в коморке с табличкой «Регистратура», направился по коридору в дальнюю палату — палату смертников. Останавливать меня было некому. Дежурная медсестра спала на кушетке и смотрела розовые сны о прогулке по цветущему саду в компании очаровательного спортсмена.
Я вошел и осторожно прикрыл за собой дверь. Шаг, и я посредине. По обе стороны — измученные болезнями женщины. Какая станет первой? Я остановился, и они тут же распахнули впалые мутные глаза. Им приходилось прикладывать массу усилий, чтобы приподняться, но губы расплывались в дрожащей улыбке.
— Валентина Захаровна, — я устремил свой взгляд на седовласую старушку. — Я пришел выслушать вас.  — Она поднесла руку к подбородку и закусила указательный палец, сдвигая брови. Ее морщинистое лицо не выражало страха, скорее — непонимание, смятение, а вместе с тем и ожидание скорого облегчение страданий. Антонина Маркова вопросительно наблюдала за нами, перекрестилась и устроилась поудобнее, еще не зная, что ее ждет впереди.
— Я скоро встречусь с сыном? — спросила Валентина Захаровна и, не дожидаясь ответа, продолжила говорить. — Я никогда и никому не рассказывала эту историю. Это тот эпизод из моей жизни, который я была вынуждена скрывать от всех родственников, друзей, соседей и знакомых. Вот уже тридцать лет я никак не решалась заговорить об этом, но сейчас мне хочется выплеснуть переживания и очистить душу от чувства вины. — Она говорила медленно. Каждое слово давалось с трудом. — Я сильно обидела одного человека, оклеветала, унизила, лишила любимого… Да, именно лишила. Мы обе потеряли его навсегда. Мне тогда было 45 — баба ягодка опять, — с сарказмом добавила она. — Мой Андрейка вернулся из Афганистана живым, здоровым и красивым парнем. И хоть его виски рано побелели, но молодые девки все равно не давали проходу. Вешались на шею как заразы. Отбоя от них, проклятых, не было. Андрейка был вылитый отец:  высокий, плечистый, развитый, все тело силой дышало, в выражении лица — смелость и мужество. Настоящий герой, воин. Как я гордилась им! Смотрела на него и не могла нарадоваться, что живой, что вернулся не в цинковом гробу, как Тонькин сын.
Антонина Марковна побледнела, лицо вытянулось, челюсть задрожала, на глаза накатывались слезы. Она корявой рукой растирала их по обвисшей коже и шмыгала носом. Валентина Захаровна замолчала, переводя дух. У обеих в сознании всплыли воспоминания тридцатилетней давности. Обеим женщинам было о чем сожалеть.
— Эх, Тонечка, прости меня, — взмолилась Валентина Захаровна. — Тебя и так судьба жестоко ударила: и смертью мужа, побывавшего в плену у немцев, и смертью сына, погибшего от рук афганских моджахедов, а я еще и дочь твою прокляла за то, что она увивалась за моим Андрейкой. Не понимала я, дура, раньше, что не нужно было мешать молодым жить своей жизнью. Будь я умной, приобрела бы дочь, а так потеряла и одного единственного сына.
Схватилась за сердце Антонина Марковна, лицо исказилось от боли, комнату наполнил шум глубокого затрудненного дыхания. Она как рыба, выброшенная на берег, беспомощно раскрывала рот и билась из последних сил за право дышать.
— Неужто прокляла? О чем ты таком говоришь? — еле слышно произнесла Антонина Марковна и жалко опустила голову на подушку, скрестив руки на груди.
— Помнишь, в доме на углу жила Егоровна? — Валентина Захаровна все еще сидела, а я стоял рядом, дав ей возможность покаяться перед смертью. — Она по моей просьбе навела порчу на твою Светочку. Это я виновата, что нет у нас с тобой ни детей, ни внуков. Знал бы, где упадешь, так соломки бы подстелил. Никогда не забуду того дня, как Света пришла ко мне в слезах и сказала, что в положении, что любит моего Андрейку и что пожениться они хотят по осени… Но до осени ни Света, ни мой мальчик так и не дожили. — Рыдания частично съедали слова, но Валентина Захаровна настойчиво боролась с эмоциями. — Я не поверила, что она беременна от моего сына, обозвала потаскухой… О ней ведь бабы только и судачили, с кем в лопухах ее видели, говорили даже, что твой брат Иван таскал ее на сеновал.
Антонина Марковна собралась с силами и снова приподнялась, продолжив разговор. Ее голос зазвучал увереннее и громче. 
— Иван с войны пришел невменяемым. Ему повсюду немцы мерещились. Пил, руки распускал, никого не слушал, и Светочку мою он испоганил: изнасиловал по пьяни и растрепал своим дружкам-собутыльникам. Не по своей воле дочь моя славу непутевую обрела. Но и она замуж хотела, как и сверстницы ее мечтала о фате и белом платье. Разве не имела она права на счастье? Тем более любила она твоего Андрейку всей душой.
— Каждый человек имеет право на счастье, — согласилась Валентина Захаровна. — Знала бы я, как все станется, не мешала бы их любви, приняла бы Светочку как родную и пошла бы она в белом платье под венец, а не в гроб легла, и сынок мой живой бы остался. А я не понимала этого раньше: поругалась с Андреем, из хаты вон выгнала, сказала «живи, как хочешь, и чтобы ноги твоей больше во дворе моем не было», и он ушел, но не к Светке побежал, а к Ивану твоему отношения выяснять. — Замолчала и тихо-тихо добавила, — там его и нашли с проломленным черепом.
— С окровавленным топором Иван явился ко мне, — подхватила историю Антонина Марковна. — Я у плиты стояла, пирожки переворачивала. Он кипел от злости и кидался на меня, угрожая убить и меня, и Светочку, кричал, что твой Андрей мертвый лежит у него в прихожей. Света, как это услышала, выбежала на улицу и бегом в соседний двор. Я за ней. Иван следом. Сцепились мы с ним прямо на улице. Дед Федя давай нас разнимать, а Света тем временем, умываясь слезами, бросилась к речке. Не догнала я ее, не остановила, не спасла от доли жестокой, не уберегла ни от брата своего непутевого, ни от беды окаянной… А моя девочка всего напросто жизни без твоего Андрейки не представляла, вот и утопилась с горя…
— Прости меня, Тонечка, перед Богом прошу, прости. — Всхлипывала Валентина Захаровна.
— Бог простит. — Антонина Марковна плавно опустилась на постель и закрыла глаза, испустив последний вздох.
Она опередила Валентину Захаровну ровно на тридцать секунд.
— Ждет меня суд божий, но я не боюсь предстать перед ним. Я готова умолять о возможности заново родиться на Земле Андрейке и Светочке, чтобы они вопреки всем невзгодам и препятствиям стали счастливы. — Она протянула ко мне костлявую руку и, так и не коснувшись моей, обмякла, простившись с жизнью.
Я выполнил свою миссию и мог бы надеть крылья и вернуться в заоблачный мир, но меня задержало одно событие, очень важное для такой глухой деревушки, как эта. У стен больницы одновременно остановились два старых автомобиля, изъеденных коррозией. Дежурная медсестра вскочила с кушетки и побежала открывать дверь. На пороге стояли две молодые девушки с большими животами, их сопровождали мужья, и в скором времени на свет появилась маленькая Светлана и маленький Андрей. Услышав знакомые имена, я улыбнулся и поднялся в небо. Чьи души поселились в этих телах, я даже не сомневался, а вот как сложится их жизнь — это уже другая история.



Сообщение из ванной

Я стала слишком капризной: хочу самого лучшего… Нет, я не о том, что можно купить за деньги. Мне не нужно по утрам кофе в постель и шампанское с клубникой на ужин. Я могу съесть булочку и выпить чашку молока… Что нужно женщине для счастья? Золото, бриллианты?.. Как по мне, так вместо золотых сережек лучше комплименты. Да... Ври мне. Навешай лапши на уши, чтобы за спиной выросли крылья. Скажи, что любишь меня. Покажи, как ты меня любишь. Заставь почувствовать себя желанной. Мне больше ничего не надо. Только избавь от монотонного трехминутного супружеского долга один раз в неделю. Сыграй роль страстного влюбленного! Устала я от нелюбви. Хочу взрыва эмоций и маленького фейерверка в нашей спальне. Заметь, в НАШЕЙ спальне. Я не говорю о другом мужчине. Я говорю о нас. Ты перестал видеть во мне женщину, а я перестала настаивать на близости. И то, что мы спим в одной постели, еще не значит, что ты мой, а я твоя. Между нами пролегла такая пропасть, что в ней мог бы затонуть «Титаник», и никто бы не смог достать его на поверхность —  в этой пропасти нет дна. Такой стала наша бесконечность. Тоска зеленая. Ранее цветущие сады превратились в болото, поросли мхом, и ехидные мухоморы смеются над нами: мы не справились — два дурака, возомнивших себя когда-то рыцарем на белом коне и принцессой из высокой башни. Скука…
Ну, почему все так? Разве я стала хуже за годы, прожитые с тобой? Увяла, зачахла, переслала за собой ухаживать? Меня, что раздуло как воздушный шар? Почему другие провожают меня восхищенными взглядами, а ты в мою сторону и головы не повернешь? Почему я все чаще смотрю на тебя с отвращением? Зачем мы вдвоем, если каждый из нас давно сам по себе? Наверно, я стала слишком капризной: хочу самого лучшего…
Чего же я хочу? Закрыть глаза… Чтобы играла спокойная музыка… Полумрак… Зажженные свечи… Лепестки роз на постели… На мне кружевное белье цвета коралла. Ты ведь любишь коралловый, а мне все равно, каким цветом будут трусики, которые ты медленно стянешь с меня и бросишь на пол… Поцелуи… Начни с губ… Мочка уха, шея, плечи, грудь… Да что, тебя учить надо, как доставлять женщине удовольствие? Ты ведь раньше неплохо справлялся с этой задачей… Почувствуй себя волшебником — всемогущим en amante… и я почувствую себя снова любимой.
Свечи в шкафу на верхней полке. Выложи ими мостик между нашими берегами.


 
Ты знаешь, он какой?!

Поверь, он необыкновенный! Милый, застенчивый, но щедрый на комплименты. Когда он смотрит на меня, в его глазах мерцают звездочки. Я вижу в них огонь, и представляю  восточного падишаха в роскошном наряде, расшитом золотом. На голове тюрбан. Неимоверная улыбка. Круглые щечки. Бородка. Ну, шейх, одним словом! А я его любимая жена!
Но, без «но» ни одна сказка не обходится. Между нами ни много, ни мало — Венгрия. Если вертеть глобус, то, что там той Венгрии? А если на поезде из Донецка в Киев, а из Киева в Белград? За три дня можно доехать. Три дня, и он прижмет меня к груди, а я как Снегурочка растаю, потечет тушь, а он вытрет мои слезы нежными поцелуями. Губы станут солеными, но наш первый поцелуй все равно запомнится самым сладким, будто до него и не было никаких других ни поцелуев, ни мужчин. Словно до него я не жила. Как спящая царевна ждала того, кто разбудит.
И вот дождалась. Нежданно-негаданно, как свирепый ветер в оконце высокой башни, через современный портал Интернета ворвался в мое открытое сердце загадочный эльф на зеленом ящере. Не удивляйся! Я имею в виду популярную flash игру. И мой, и его персонажи — эльфы.
Я уже и не помню, когда впервые получила он него письмо. Осенью, зимой? Помню только одно: эти письма были на английском. Я открывала вкладку «переводчик Гугл» и читала красивые романтические строчки. Ответом всегда была одна единственная фраза: «Thanks you». Я не интересовалась ни кто он, откуда, я даже не спрашивала «Имя, сударь?!»
Мне было все равно. До поры до времени. А он периодически напоминал о себе. Присылал открытки на все праздники, писал что-то душевное и по-детски милое. Но моя игровая почта вечно переполнена: он не единственный, кто думает обо мне. Я переписываюсь с разными людьми на разные темы, но чаще о стихах на творческом форуме, реже — об игровых нюансах. Виртуальных друзей у меня немало, а вот любимого человека с просторов Интернета не было — теперь есть!
13 февраля он прислал мне валентинку с признанием в любви! Но это была не обычная открыточка, как энное количество других валентинок с поздравлениями, полученных от разных игроков.  Он произвел на меня ошеломляющее впечатление! Опять английские незнакомые слова, опять переводчик, волнение, улыбка, романтика и нежность в каждой строчке. Я не могла просто сказать «спасибо» — я тоже отправила ему открытку! И пошло, поехало…
Оказалось, у нас столько общего: мы родились в один год, в один месяц, у нас один знак зодиака на двоих, мы думаем об одном и том же. Но, вот беда: говорим на разных языках. Но и в этом я нашла плюсы! Сначала мы писали друг другу письма на английском, и каждый самостоятельно переводил. В этом что-то есть! Больше волнения, больше эмоций: это приятнее!
А ты бы слышала его голос, как он произносит мое имя! Как он поет!

"Jedne proste Vojvodjanske zime,
na salasu prijatelja mog
malo drustvo se skupilo iz grada
sve mladici iz dugih skolskih dana"...

Эти слова из песни «Jedna zima sa Kristinom» (Zdravko Colic, 1977г).
Что там говорить, покорил он меня комплиментами, признаниями в любви и этой песней! А сегодня он читал мне «Виртуальную реальность» на русском. Я смеялась! Он неправильно ставит ударения, но от этого стихотворение звучит еще впечатляющее:
"Я страдаю, что быть мы не можем повенчаны,
Что не бог, не волшебник — простой инженер,
Что в далекой стране родилась эта женщина,
И что я не богат, как Билл Гейтс, например".

Я называю его просто Милый! Наши свидания приносят мне радость. Я даже выучила несколько фраз на сербском. Ја те волим — я тебя люблю! Когда мы говорим, становимся ближе друг к другу. Мы — на расстоянии вытянутой руки, но между нами две тысячи километров.  Мы словно две половинки единого целого, разбросанные по свету коварными богами. У нас два тела, но одна душа! В нашей сказке есть еще много «но», но главное, что у нас есть эта сказка! И, может быть, однажды я станцую ему танец живота на стеклянном столе, усыпанном лепестками роз. Он будет сидеть на диване в махровом халате и с полотенцем на голове, как настоящий шейх, отложит в сторону кальян, и мы вдвоем улетим на ковре-самолете в райское местечко нашей общей бурной фантазии.



Размышления

Странная штука жизнь. Странные эти мужчины. А женщины? Сплошные загадки.
Моей тетушке 64. Уже старенькая. Блестит на солнце седина. Глубокие морщины. Инсульт, склероз, больные суставы. По медицинской карточке можно изучать названия болезней, если удастся разобрать почерк. Время беспощадно. А я помню ее красивой, стройной, с рыжими волнистыми волосами, большими зелеными глазами и почему-то в синем платье с черным ремешком.
Сегодня после возвращения с кладбища мы сидели за столом и разговаривали. Точнее говорила она, остальные больше слушали. Жаловалась на судьбу. Всю жизнь она себе испоганила неудачным замужеством. И лентяй, и денег не дает, и обзывает ее по всякому, и все соседи знают, что живут они как кошка с собакой. Хотя помнится мне один момент десятилетней давности: рассказывала тетушка о том, что, коль вышла замуж, нужно жить с мужем, пока смерть не разлучит. Так она и живет. По традициям, убеждениям, в силу обстоятельств, своей мягкости и нерешительности. 40 лет вместе. Из них 25 в разводе, но все равно с ним. У него было 3 любовницы, и тетя обо всем знала, ловила его на горячем, но по доброте душевной прощала и искала причины в себе: не уделяла должного внимания, не пользовалась французскими духами и не покупала сексуальное белье. Ругались, мирились, начинали заново.
По хозяйству она все делает сама. Он даже розетку починить не может. Милиционер. Кроме бумаг и ручек ни к какой работе не приспособлен. Если только огород вскопать, да и то под настроение.
Вспоминала тетушка свою первую любовь, пять скромных поцелуев за две недели отношений и то, как на предложение руки и сердца сказала, не подумав: «Ты что, с ума сошел?» А теперь жалеет, что не с тем связала судьбу. Вот уже 40 лет упрекает себя, но уже ничего нельзя изменить, даже если очень сильно захотеть. Ее друзья, подружки и бывшие поклонники уже давно не ходят по земле. Их больше нет. Остались воспоминания и горечь потерь.
Теперь и тетя уже не молода и не работает на швейной фабрике — пошла за гроши мести улицы. Она дворник. Я сначала подумала, зачем оно ей надо. Ведь есть же пенсия. Хоть и маленькая, но все-таки. А здоровья уже нет. Но оказывается, тетя не хочет находиться рядом с ним. Работает на двух работах: в школе и на частника. Записалась еще и  в библиотеку, чтобы реже бывать дома. Посещает выставки картин и может часами любоваться пейзажами. Представляете, дворник в художественной галерее?! Ее коллеги — школьные технички, считают ее не от мира сего. Меня тетя тоже удивила. Цитировала Фета и Тютчева, потом Евтушенко. А главное: она сама начала писать стихи! Она гордо произнесла: «У меня их 14». И вслух с выражением читала один за другим. Душевные: о родительском доме, окнах, осени, весне и доброте. Выходит, что и в 64 не поздно что-то изменить в своей жизни, научиться чему-то новому… но грустно из-за того, что жизнь не черновик и нельзя переписать заново.
Наверно страшно осознавать, что 40 лет сознательной взрослой жизни прошли впустую, что тебя предавали и предают, не ценят и только используют. А ведь тетя не собирается его бросать. Переживает. А вдруг повесится с горя, как его отец. Вот так и живет, кусая локти, что когда любимый замуж звал, отказала, что после развода с мужем не смогла уйти навсегда. «Уходя, нужно уходить» — добавила она. И я подумала, а какие мысли будут у меня лет через тридцать. Не захочется ли мне мести улицы лишь бы только не сидеть в четырех стенах с мужем? О чем буду жалеть я? О том, что сделала, чего не сделала, о чем мечтала…
Знаю только одно:  хотелось бы встретить старость с человеком, за которым побежала бы на край света, а не с тем, от которого хотелось бы убежать. Ведь если в 64 гнуть спину только чтобы не находиться дома и не видеть мужа, может лучше пока еще не поздно «сделать остановку»: забить на все нормы и правила и рвануть из дому на поиски счастья? А если не получится, то и меня метла найдет: буду мести листья и утешать себя: «Ну, я, по крайней мере, пыталась».



Плачевный опыт (юмор)

— Здорово, что у тебя попа как гигантский грейпфрут, — сказала Машка, разглядывая меня на перроне. — Вдвоем худеть веселее. 
Я приехала в Сочи загорать, купаться и наслаждаться жизнью, но сестра-тиранка приложила максимум усилий, чтобы обломать кайф. Если бы тогда у меня возникли идеи написать завещание, то все домашнее имущество до чайной ложечки пошло бы в фонд поддержки голодных детей Эфиопии. 
Кошелек и два несчастных кольца я сдуру вручила Машке на хранение. Несчастных, потому что их постигла бы участь быть проданными за бесценок. Обменяла бы на порцию супа с фрикадельками! Если бы они не лежали в сейфе под замком.
Раньше я не заморачивалась по поводу осиной талии и задницы в виде упругого мячика. Хотя центнер для обаятельного карлика многовато, знаю, вот и согласилась. Не знала ведь, какое чудовище вселилось в Машку. Ее болтовня о живой еде и упражнениях поначалу не внушала должных опасений. Как выяснилось по приезду, она стала злостной поедательницей пшеницы. Прямо большая злаковая тля с пропеллером вместо крыльев. Я как-то три дня подряд питалась одними яблоками… а по ночам таскала голубцы, пила сырые яйца и съедала весь хлеб до последней крошки. До целеустремленности сестры мне как до Киева раком. Но порхать как бабочка все-таки хотелось.
На кухне у нее зеленели плантации. Неописуемый рай вегетарианца сыроеда! Я выдернула пару ростков и пожевала как коза. Фу, чуть не выплюнула! Машка достала соковыжималку, срезала траву, и давай делать «божественный напиток», нахваливая его как эликсир вечной молодости. Да разве зеленой гадостью меня запугать! Тем более, сестрица отмерила нам по 2 унции (полрюмки). Я выпила залпом, чтобы не растягивать моменты наслаждения сим чрезвычайно обалденным средством. Не смертельно!
Вообще первый день я перенесла достаточно легко. Даже не опухла с голодухи, хотя ела только проращенную чечевицу. Со вкусом молодого горошка! Сходили на пляж, вечером на дискотеку. Никакого алкоголя — только вода. Наплясались до упаду! Я себя такой активной сто лет не чувствовала! Даже подумала, как я сама не догадалась перейти на злаки.
Наутро, страсть как, захотелось жареной картошки, но на завтрак лишь чудо-сок. Затем беспощадная зарядка. Начал донимать страх: при таком раскладе я долго не проживу. Сестра прыгала по залу как кенгуру в припадке бешенства, крутила обручи на руках, животе и шее. Циркачи отдыхают! Я поскакала как раненый кузнечик, опасаясь провалиться к соседям. Пот с меня лился градом, а лоб Машки едва блестел. Видимо, недостаток влаги в пустыне ничто по сравнению с тем же недостатком в усыхающем теле моей сестры! Выдержки мне хватило на пятнадцать минут, и когда Машка тоном дрессировщика собак потребовала принять упор лежа, я рухнула на ковер как метеорит Гоба в Намибию и не шевелилась.
Я и плавать не могла от бессилия. Полдня пролежала под зонтом, глотая слюни от призывов: «пахлава медовая, креветки, рапаны, кукуруза», а сестре хоть бы хны. На обед проростки, на ужин опять они любимые, затем диско-бар, и я как моль прилипла к стенке в полуобморочном состоянии. На черта мне эта диета и тренировки!
Ни свет ни заря подъем, и снова травяное пойло, а я бы обрадовалась и черствому бутерброду с обветренной колбаской. А тут приседания, мостики и кульбиты. Мама роди меня обратно! Я же не Мадонна, чтобы после глотка пшеничного фреша выгибаться дугой на согнутых локтях, еще и прямой ногой тянуться к люстре. Тюленем похлопала ластами в предсмертных конвульсиях, и хорош.
Позвонили в дверь.
На пороге нервно трясся миниатюрный мужичок в пыли и побелке. «Вы, совсем очумели, слонихи, — вопил он, а я накинулась на него с распростертыми объятьями как на спасителя. — У меня потолок трещинами пошел. — Возмущался он сдавленным голосом. — Вы за это заплатите! И прекратите обниматься, от вас не розами пахнет». О, я была на седьмом небе от счастья! Он не дал мне умереть краснолицым индейцем с выпученными и обезумевшими от ненависти к спорту, пшенице и чечевице, глазами.
Я бы оштукатурила соседу все стены и за холостяцкую трапезу, а за десерт еще бы и обои поклеила, но Машка рассчиталась с ним моими деньгами. С ней же они мне не понадобятся! Зачем, ведь есть годовой запас зерна!
Так я лишилась наивной надежды отвести душу в поезде.
С того дня мы занимались мучительным самоубийством на морском берегу. Нас фотографировали как экзотических животных, снимали на камеру и откровенно хихикали, но мне как выжатому лимону, как скрученному в бублик слизняку из капусты, было уже наплевать. Я считала дни до встречи с моим драгоценным холодильником. От усталости забывала и про голод, и про неимоверные пейзажи. Закатилось солнце, и слава Богу — быстрее вернусь домой и буду набираться сил, отлеживаясь на диване с миской пельменей, плавающих в сметане.
Эх, мечты! А сестра с каждым днем все больше измывалась. Пшеничный сок, чечевица, пробежки, водные процедуры, волейбол, чертов пресс, будь он неладен, так мы еще и канкан плясали как девочки из «Мулен Руж».
Я верила и не верила, что доживу до отъезда. Но как ни странно я своим ходом пришла на вокзал. Дергалась на радостях как больной после паралича. Машка на прощанье сунула мне пакетик с чечевицей и волшебным фрешем. «Ну, ничего, не все коту масленица, бывает и великий пост!» Повезло, что я пробыла в гостях всего неделю!



Первое стихотворение

Семиклассницу Любу опутали чарами июньских сумерек благоухающие шапки лип и янтарные струны утомленного солнца.  Ласточки плавно кружили высоко над головой. Их звонкие ненавязчивые песни радостно наполняли волшебную тишину поэзией. Люба внимала каждому звуку, улавливала шелест ветра, треск сухой коры, и карандашом на последней странице нотной тетради делала пометки. Она смотрела на прохожих сквозь пелену собственных фантазий, а перед глазами все ярче вырисовывались алмазы майского дождя на Приморском бульваре и пурпурные колокольчики адамового дерева, светло-фиолетовым шаром прикрывающие одесский оперный театр. Стоило картинке стать зримой настолько, что Люба, словно пылинку с рукава, стряхнула с лица мечтательность, как водопад воспоминаний стремительно смешался с реальностью, и аккорды новой мелодии сами легли на нотный стан.
Люба притоптывала в такт придуманной мелодии, одновременно посещая различные миры свой необъятной души: романтические мечты о бедном, но безумно талантливом скрипаче; впечатления от поездки в Одессу; роскошные пейзажи цветущего города; выступление на областном конкурсе юных дарований… Овации, музыка… и скромный мальчишка из параллельного класса. «Ну почему он не играет на скрипке?!» — Люба отложила карандаш и огляделась по сторонам.
В конце аллеи, где брезжил оранжевый свет заката, мелькнула тень худощавого велосипедиста. Тонкие бровки Любы живо поползли вверх. Она привстала, но не осмелилась сдвинуться с места. В висках забулькал поток светлых чувств, тяжелый и горячий, как лава вулкана Мон-Пеле. В Любе закипала кровь, а над шахматной тротуарной плиткой расстилалась васильковая мгла. Все фигуры тонули как поплавки под толщью воды, и только велосипедист быстро приближался. Люба беспомощно рухнула на лавку. Дрожащей рукой нащупала свои вещи и стыдливо опустила глаза. Она уже ничего не видела перед собой. Как слепая на краю пропасти, она сидела в одном движении от рывка в бездну.
Заблестели серебристые спицы и светоотражающие наклейки на раме. С глухим свистом шины оставили дугообразный след, и Люба поняла, что стрела из лука Купидона пронзила ее сердце задолго до этой встречи. Планета перестала вращаться. Погас закат — неоновые фонари усыпали аллею темно-свинцовыми бликами. Тревожное молчание, и Люба словно скользит пальцами по лицу растерянного мальчишки, изучая каждый сантиметр гладкой кожи, красивый контур губ, острый подбородок… Как слепая… Не чувствуя ног, не слыша ни музыки, ни собственного сердца, не владея языком, она и не догадывалась, что все ее мысли были написаны у нее на лбу невидимым маркером, и велосипедист, тот самый мальчишка из параллельного класса, смущенно их читал, не решаясь заговорить, так же, как и Люба не решалась посмотреть ему в глаза.
Шальным ветром он пронесся мимо. Дико взвыл клаксон, сравнимый Любой в том момент с ревом бегущих гигантских слонов. Вдохновение как рукой сняло. Вместо него накатила грусть, и захотелось дождя, чтобы смыть страх перед самой собой. Незамедлительно вернулось осознание реальности. Люба захлопнула нотную тетрадь, тяжело вздыхая, а перед глазами как фотография точный портрет мальчишки.
Грустная побрела домой. Милое личико исказила потребность высказаться, выплеснуть из себя, как океан пенную волну, переживания. Не мелодией, значение которой каждый поймет по-своему, а стихами, легкими как свадебное кружево и глубокими как Коралловое море. С губ слетали первые фразы: «Не скрипач… Какая жалость… Я до боли сомневалась…» И на этот раз в тетрадь ложились слова. Не каллиграфическим и одной только Любе понятным почерком. Она останавливалась на ходу и, волнуясь, закусывала нижнюю губу, подбирая рифмы. Объясниться словами, казалось, в сотни раз сложнее, чем написать собственную мелодию: нот всего семь, а слов миллионы, и несмотря на это, нужное найти не всегда просто.
Спускалась ночь. Мама Любы с березовой лозиной в руке стояла у слабо освещенного перекрестка. Она обыскалась дочь по соседним дворам, но щеки багровели уже не от переживаний с примесью злости, а от недовольства, что Люба опять «ворон считает». Заметив маму, Люба побежала к ней, крепко сжимая тетрадь. «Не ругай меня, я сочиняла новую мелодию для скрипки, а потом… потом захотела придумать слова».
Хлестнула лозинка и припекла ногу. Люба виновато насупилась и, потирая место удара, молча пошла впереди мамы, как заключенный под строгим присмотром. «Ну и не покажу тебе стих, если ты такая злюка, и не расскажу, что влюбилась»…
И только поздней ночью, когда погас свет в каждом окне, когда круглая луна в летящем платье феи пришла на помощь, Люба, взобравшись на подоконник, все-таки дописала свое первое стихотворение. Она была по-настоящему счастлива, словно за спиной росли крылья, и она вот-вот взлетит над этим миром, и легкий весенний ветерок будет развевать ее соломенные локоны, опять зацветет адамово дерево… будет играть скрипач, а она признается в любви Толику, не стыдясь смотреть ему в глаза.



Швейцар и содержанка

Швейцар пятизвездочного отеля почти ничего не знал о женщине в голубой шляпке. Марина, Мария, Маруся, — слышал он от невзрачной гувернантки, сопровождающей прелестную незнакомку и старика с недовольной миной, повсюду таскающегося с кейсом и веером. Горько было осознавать, что этот тип, прилетевший на личном самолете в Гагры, отнюдь не богатый папочка, а жирное уродливое существо, с которым спит приглянувшаяся бедному работяге диковинная красавица с далекого севера.
Ее фарфоровая кожа маняще белела, оттеняемая атласными волнами изумительного длинного платья с открытой спиной. Маша, — так ласково называл ее швейцар, про себя повторяя ее имя и воссоздавая в памяти чарующий образ, — она не давала ни малейшего повода рассчитывать на взаимность: томно опускала ресницы при встрече и всегда молчала как рыба. Ранее ее звонкий голос швейцар слышал только раз, когда любовник навязчиво подставлял свою отекшую посиневшую руку. Она отказывалась — он то и дело облизывал отвисшую губу и невнятно шипел «Детка, сжалься, и я подарю тебе весь мир».
Швейцар ничего подобного пообещать не мог. Но в один из ничем не примечательных вечеров, когда, казалось бы, ничто не сулило нежданной удачи, Мария спустилась к ужину без «свиты». В том же наряде, в котором вернулась с прогулки на яхте. В жестах сквозили нотки взвинченности. Наэлектризованная, но удивительно сдержанная, она заказала бокал шампанского и ананасы на шпажках.
Швейцар, сдав смену, набрался смелости познакомиться.
Они сидели за круглым столом друг напротив друга и стреляли глазами на поражение. Это был вызов, — считал швейцар и то и дело выуживал из памяти забавные случаи, произошедшие с ним со времен подгузников и лазанья на четвереньках.
Мария сначала держалась невозмутимо и с холодностью железной леди, разжигающей пожар в сердце, сравнимом разве что со скирдой высушенного июльским солнцем сена, тихонько отвечала: «Не может быть». Швейцар из кожи вон лез, чтобы рассмешить «царевну Несмеяну»: то ловил ртом подброшенные вверх орешки, то жонглировал пустыми бокалами, то неумело рассказывал анекдоты и только своей наивной открытостью вызвал легкую улыбку Марии.
Но она поддалась, расслабилась, потеряла счет времени, выскользнула из обременяющих оков и, проглотив еще пару шуточек, залилась заливистым смехом. Они оба смеялись как ненормальные, потом пошли танцевать. Все завертелось как в фантастическом сне, но неожиданно швейцар поймал себя на мысли, что все это игра, и нет смысла продолжать, потому что ему ничего не светит: он просто швейцар, а она содержанка богатого дядьки, и между ними ничего не может быть.
Она божественно владела телом. Он смотрел на ее бедра и угадывал изгибы спрятанного под платьем тела. «Она не нужна мне всего на одну ночь», — вдруг подумал швейцар, полагая, что у него появился шанс, но порывисто припал губами к обнаженному плечу. Закрыв глаза, он прошептал ее имя, охваченный порывом страсти. «Пусть всего лишь ночь. Лучше одна ночь, чем ничего…» В нем свирепствовал ненасытный зверь, скрываемый под маской простачка в китайских туфлях.
— Прекратите, — Мария вырвалась из крепких объятий. — Не много ль чести?!
Он остолбенел, все посетители развернули шеи как жирафы и сверлили их глазами.
— Прошу меня простить, — не своим голосом от накатившего волнения сказал швейцар. Но было поздно извиняться: все, и в том числе гувернантка, нанятая нефтяным магнатом для Марии, и сразу же позвавшая его полюбоваться представлением, а вскоре и он — жирный боров с бараньими мозгами, все видели, что швейцар позволил себе вольность и осмелился претендовать на кусок пирога, ему не причитающийся.
Боров озверел и бросился в драку. Мария еще никогда не наблюдала за ним такой активности, а он кряхтел, слюнявая нижняя губа тряслась, глаза круглыми фарами вылезли на лоб…
Швейцар приготовил кулаки к ответному удару. Вмиг исчезло романтическое забвение. Из раскрытого нараспашку доброго безобидного человечка, на шаг приблизившегося к мечте, он превратился, словно по волшебству злой колдуньи, в варвара, не чувствующего страха и не имеющего ни стыда ни совести. В каждом жесте отображался звериный инстинкт. Не хватало только клыков, и лицо швейцара мало, чем отличалось бы от морды рычащего льва. Но, бил ли он с кулака в челюсть, срывал ли скатерти со столов вместе со звонко падающей посудой, набрасывался ли, отступал ли, — каждое движение восторгом откликалось в сердце северной женщины.
«Подумать только, и эта дурочка рискует беззаботной жизнью!» — качала головой гувернантка, готовая приласкать расстроенного и побитого миллионера хоть сию минуту, лишь бы получить от него в виде благодарности хоть одно из колец Марии. Но она с досадой понимала, как бы она не старалась понравиться старику, как бы он не был огорчен своей пассией, он никогда, даже если все женщины на планете будут носить бороды и брюки, он никогда не заметит в прислуге искорку надежды на счастье быть обожаемой именно им.
Швейцара с трудом оттащили от миллионера, плюхнувшегося с глухим грохотом набитого тряпками шифоньера. Важные персоны хихикали, наблюдая эту картину с живым интересом. Дамы, похожие на люстры в оперных театрах и старинных дворцах, такие же увешенные золотом и стекляшками, такие же широкие в бедрах и низкие без каблуков, также ярко горели пламенем нахальных глаз. И только Мария стояла бледнее мраморного полотна, в сотый раз сравнивая себя с канарейкой в золотой клетке.
Она сбросила с себя все подаренные цацки, еще больше накалив атмосферу. Гувернантка тут же принялась подбирать их и рассовывать по карманам и под чашечки лифчика. Боров с разбитым носом не видел ничего кроме потолка, вращающегося над ним как земля вокруг солнца. Шум, неразбериха, — все слилось в единый растревоженный муравейник.
— Бежим, — Мария взяла швейцара за руку и увела за собой сквозь ахающую и охающую толпу. — Боюсь, у тебя будут неприятности.
Роскошь и искусственный свет сменились тенистым садом агавы под неоновой луной и кружевными складками низких облаков, обнимающих склоны горы с ее великолепными парками апельсиновых и лимонных деревьев. Вокруг тишина и спокойствие, ни души, если не брать во внимание чаек и пары соловьев, распевающих романтические серенады.
Словно ушат ледяной воды на швейцара подействовало одно единственное мгновение, когда Мария сама прильнула к нему, успокаивая, шепча бессвязные слова типа «утро вечера мудренее», «все уляжется»…
Они спрятались под кокосовой пальмой, и швейцар опять вспоминал курьезы из детства, Мария посмеивалась над его наивностью и удивлялась, как в одном человеке может уживаться и безобидный ребенок, и мужественный бесстрашный варвар. Швейцар поглаживал ее по спине, робко медленно и с наслаждением целовал в плечо. Проплывали легкие, как фата невесты, облака, а они все стояли под пальмой, отдыхая от целого мира и погружаясь в разговоры о кипарисах, алых парусах, сборе яблок в краснодарском крае, не затрагивая, впрочем, всего одну тему — они не говорили о борове и его миллионах.
Миллионер не спал до рассвета, и лишь по возвращению Марии, простояв перед ней полчаса на коленях, уснул сном ребенка, бормоча «Детка, сжалься, и я подарю тебе весь мир».
Прощальную записку гувернантки, написанную стихами, Мария нашла до того как швейцар, взобравшись по балконам, предложил уехать с ним на вахту в Славянск-на-Кубани. Сходу отказываться Мария не стала: ей нужно было переосмыслить многое, в частности ей не давали покоя эти стихи:
На сложенном втрое листе бумаге сверху было написано «Мария, прошу меня простить, но я бы никогда не осмелилась сказать вслух то, что написала. Пусть это останется нашей маленькой тайной», а внутри записка в виде стихов:

Тоскливо до хандры
быть невидимкой в люкс-апартаментах,
Разглаживать шелка
капризами нажитых платьев «exclusif»…
Устав смотреть на вас —
чертовку в белом, то ли ангела в грязи,
Юлить и лебезить,
Прощаюсь, чуть взгрустнув,
как с сентябрем прощается Сорренто…

Себя я обрела
вдали от милой для души Чукотки.
И может, полюблю
чужие пальмы, как вы любите «Алмас»*
На кружеве блинов
 под серебристой крышечкой, но напоказ
В отличии от вас
Я выставлю не спесь,
а скромность, не присущую кокоткам.

Вас нужно б пожалеть —
богатство вас не сделало счастливей.
Для куклы Барби Кен…
а вы в швейцаре разглядели огонек…
От миллионов роз,
без повода подарков
зайцем наутек,
И плакал старичок,
Целуя вашу шаль
с отчаяньем в беспамятном порыве.

Я положила в стол
разбросанные вами украшенья,
Пришила к шляпке бант.
Блистайте на здоровье в солнечных лучах,
На частной яхте бриз,
пронзительно сухой, на сахарных плечах
Ловите, хохоча…
Жизнь слишком коротка,
чтоб с кем попало строить отношенья.

P.S.
Швейцар не пара вам, как я не балерина и не публицист.

* "Алмас" это самая дорогая в мире икра белуги-альбиноса.



Поэзия. Дуэли. Зарисовки


       Рожок

Как же вам не облизнуться, глядя на меня,
Няшного из спелых ягод, льда и молока!
Какаду и тот хотел бы — к старту, ребятня!
Нямки-нямки! Я вкуснее каш наверняка!
Камуфляж из свежей вафли — как не похрустеть!
Тетерев в лесу на елке прекратил бы петь,
Петушок опять бы горло застудил в жару.
Руки выше! Всех детишек вместе соберу!
Ручейком по подбородку пусть течет сироп,
Ропотливо смотрят мамки — это ерунда.
Даже сладкие ладошки вовсе не беда!
Дабы вкусом насладиться смог и мизантроп,
Троп немало истоптали, возвели дорог!
Рог, наполненный десертом, — самый лучший рог!
О верлибре

Найти жемчужину среди ракушек бурых,
Разбросанных скупой фантазией волны,
Верлибрами на форумах литературных,
Трудней, чем долететь креветке до луны.

Искусственные крылья, спутники, ракеты,
И можно вместо звезд на ветках сфер висеть,
А липовые перлы в стихах верлибр-поэта —
Лишь тина вместо рыб наполнившая сеть.



Стимул и репутация

Расчетливый Иван, желая процветания,
          Престижный бизнес в сельском клубе развернуть был рад,
Охулки на руки не клал*, но почитания
Не заслужил — народ прозвал «скупой дегенерат».

Для уважения к своей персоне, видимо,
Иван стал распыляться во все стороны рублем,
Но расточительность из скупердяя в лидеры
Не привела — прослыл он сумасшедшим бобылем.

В погоне за возможностью подняться заново
Открыл в подвале цех по производству фонарей.
С тех пор прозвали Ваней — солнышком Каймановым.
Да будет имя доброе всех стимулов важней!

*Не упускал своей выгоды.



Курятник


Ночь недобрая ложится на усталый двор,
Где с утра кукушка лживо хвалит петухов.
Греет уши лесть.
Честь имеют кланяться пернатые стрижи.
Восхваляют без конца. Ни часа безо лжи.
Что им соловей?
Восхищаться трелями абсурдно и смешно.
Их курятник — целый мир, а соловей — ничто.

Разогнали облака ветра стихийных драм.
Белый ворон на слова не скуп и так упрям:
«Сколько можно врать?
От вранья и сладкой лести мнить себя творцом
Гениальных текстов песен, выглядеть глупцом?
Греет уши лесть?
Холодна душа павлина, как ты не хвали.
И кукушкам не под силу взгляды изменить».



             Перелет

Над торфяным болотом стая клином
Рисует в лунном серебре побег
Из плена ржавых листьев с паутиной,
Как зверя первобытный человек.

И угол над чертой зловещей грязи
Все больше, и все дальше сосен строй
От воспаривших птиц, игрой фантазий
Построенных звенящею волной.

Не отстает и вереница с новичками.
Финальный взмах, и высота взята.
За чернотой как за семью замками
Распахнуты в грядущее врата.



Звонок на край Земли

Между мной и тобой миллионы жужжащих колес
Серпантины асфальта прилежно утюжат,
Миллионы дождей непослушностью девичьих слез
Нашу встречу рисуют в обманчивых лужах.

Я полночным звонком потревожить покой твой боюсь,
Будто гулом турбин доминошную стену,
А в руках телефон пропускает, как якорный клюз,
Вереницу желаний шальных и священных.

От меня до тебя сто ударов в минуту в висок,
Дико пальцы дрожат… Как бы нЕ ошибиться,
И услышать чужое «Алло» вместо ласковых слов,
Если вместо десятки набрать единицу.

Восемь, десять… ладони предательски влагой блестят.
Разбужу! Всколыхнет твой покой поздний вызов!
А сама… утопаю в волшебных мечтаньях опять…
«Ты не спишь, Василёк?» — «Уже нет! Но был близок…»

Ну и пусть между нами вселенной холодная даль:
Океаны, моря и чужие границы —
Я тебя миллионы ненастных ночей буду ждать,
Чтоб однажды с тобой воспарить в небе птицей.



Не помнить утра

Жизни верь: она ведь учит лучше всяких книг. Гёте И. 

Странно, наверно, не помнить, с чего начинается утро…
Яблочной свежестью сада была я на крыше в Китае;
Соком алоэ в аптечках кают Христофора Колумба;
Пеной взбиваемых сливок и брызгами яда кураре;
Горным цветком на вершине, вершиной под горной лавандой;
Жгучей крапивой и плодом с сухими, как лист, семенами.
Солью морской я лечила людей, не умеющих плавать;
Из элементов природных рождала системы сознаний;
Не волшебством добивалась чудес на зеленой планете.
Вазой была на столе я и крепким столом под той вазой;
Астрой на стебле ветвистом и веткой к окошку склоненной;
И колокольчиком звучным на радужной фенечке хиппи.
То уголек, то кострище в свирепую бурю несчастий;
И звездопад над мостами, и мост в запоздалую сказку;
Я миллион откровений, маяк кораблям и акулам.
Статуей в храме, я помню, ловила и якоря скрежет,
И якорями касалась заросших камней в тихой бухте.
Долго хранила в кармане печали всех загнанных в угол:
И королевы, и няньки, и рыцаря в ржавых доспехах…
Странно, наверно, не помнить, с чего начинается утро…



Эхо людских надежд

Надежда подобна ночному небу:
нет такого уголка, где бы глаз, упорно ищущий, не открыл,
в конце концов, какую-нибудь звезду.
Октав Фелье

Звали меня, и спешила рассветами яркими в помощь;
Длинными реками в море печали с собой уносила;
Тысячи раз повторяла я в бури маршрут Магеллана.
Лужей была в Колорадо и в луже жуком колорадским;
Мрущим как муха индейцем и мухой в тарелке Менданья.

Камнем мечети в Египте озябшим тепло отдавала;
Илом во время разлива питала голодные почвы;
И бедуином, и птицей в пустыне искала прохладу.
Ходом была шахматиста и шахматной партией жизни;
Солнцем на медной монете и медью, расплавленной солнцем.

Пламя в холодные ночи одной лишь искрой разжигала;
Звездами людям дарила мгновения тайных желаний;
Зрелищем огненных красок вселялась я в души китайцев.
Светом луны серебристой и слитком была из металла;
Бисером мелким на нитях и нитью на левом запястье.

Силой сменялась и болью, меня отрекались солдаты;
Запахом Родины снова входила в их черствые мысли;
Скоростью ветра при шторме взлетала и падала снегом.
Песней была материнской и матерью песен о главном;
Голубем белым на крыше и крышей с белеющим флагом.




Мечтательница

Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть людей... но в искусстве обмануть нельзя.
А.П.Чехов 

Танец живых воплощений из снов фантастически ярких
Манит сквозь сотни барьеров, чтоб стать удивительной парой,
В золото сказочной ночи умчаться на белом Пегасе
И под цветами глициний найти долгожданное счастье…

Грезы пришли из новеллы, написанной нами однажды
В полночь, когда ты мне «Здравствуй»
пропел полевыми ветрами,
И в фиолетовом море ромашек, гвоздик и тюльпанов
Нас накрывала влюбленность, сильнее девятого вала.

В жизни такого не будет… Иллюзии слишком прекрасны:
Встреча и сладкие губы, несмелые нежные ласки…
Сотни ночей обменять бы на чудо с тобой повстречаться
В нашем придуманном рае под бликами звезд настоящих.

Звон колокольчиков в травах озвучил бы наше свиданье.
Шли бы по гальке прибрежной к беседке босыми ногами.
Ветви склонила бы ива к потоку зеркальной прохлады.
Нам бы под тенью кудрявой открылась просторная зала.

В платье летящем, как дымка, с тобой закружилась бы в танце,
Если бы… если бы только мечтания наши совпали…
Нас же на утро разбудит на разных полотнах реальность,
Ты — кисти Аллена Бентли, а я — Оноре; Фрагона;ра.



Художник и кузнец оранжевого счастья

Знаешь, как пишется счастье? Любовь? И непрошеный кризис?
Ручкой?! На белой странице во время грозы небывалой?!
Если подумать, то счастье не каждый способен увидеть,
Словно цыпленка под Солнцем оранжевым утром в пшенице.
Значит, писать его нужно янтарными красками в сердце,
Так, чтобы золото колом тебя до мурашек пронзало.
Если не чувствуешь кол ты, то пишешь неправильно счастье.

Дальше, любовь — это мука, сердечная, терпкая, злая;
Капли расплавленной бронзы в руках умиленной девчонки;
Алый закат над вулканом, сочащимся жгучею лавой…
Чтоб передать всю коварность, не хватит кровавого манго.
Может, поэтому часто любовь не настолько прекрасна,
Если с неправильным цветом янтарное смешивать счастье.

Кризис — печаль в результате не той консистенции красок.
Он красноватый как раки на черной тарелке с укропом.
И не любовь, и не счастье — облезлый петух на болоте.

Вот что бывает, когда ты не знаешь, как пишется счастье.
С тонкими ножками Цыпа в пушистом махровом халате.
Вот что бывает, когда ты не знаешь любви безрассудной…
Куй свое счастье с любовью! И сердце оранжевым будет!



Родине

В Женевском озере утонет серп луны,
Белее ночи на Дворцовой в Петербурге…
От европейской сказки сходу приуныв,
Грущу по Родине с пристрастьем драматурга.

Как сочным персиком я наслажусь тоской…
Поэтам я коллега по несчастьям сладким.
Рассвет забрезжит в сонных окнах золотой,
А я с судьбой в который раз сыграю в прятки.

Я упускал моменты сотни тысяч раз…
Но я старался, видит Бог, старался, верил,
Что ни один «чрезмерно умный» лоботряс
Не увернется и заплатит в полной мере

За каждое фиаско, за седую прядь…
Да разве я дурак бить в грудь себя, зверея?
И пусть студент «не террорист», но я молчать
О явном не умел и вряд ли впредь сумею.

Несостыковки шли во вред. Я не везуч,
Но добросовестно к работе относился:
Порой недосыпал — искал к загадкам ключ,
А «Искры» мокли на бетонных плитах пирса.

Газеты разлагали серые умы,
И революция грозой клеймила небо.
Облавы были результатами скудны,
Хоть вовсе брать с поличным бунтарей не требуй.

Я о медалях за заслуги не мечтал.
С презреньем наблюдал за жизнью в царстве невском,
Как пропаганда из листовок в устный шквал
Скачками семимильными летела. Мерзко!

Ах, до чего тупой народ! Ни дать, ни взять.
И генерал ничем не уступает сброду…
Я справедливостью как женщиной был пьян,
Марионеткой был и алчным кукловодом.

Но, видимо, рожден я в несчастливый час:
Все валится из рук, хотя стальные пальцы…
Я шайку коммунистов из элитных масс
Блестяще обезвредил, но вот продержаться

На важной должности не смог… но не беда:
Недолго, но я был героем легендарным.
Теперь же, как птенец, что выпал из гнезда,
Грущу по Родине с латунным самоваром.



Lichenes

Я путешествую из лайды* в мир хрустальных рек,
Оттуда — к обнаженной гальке тихого залива,
Где пары ситцевых гагар вальсируют под ивой,
А в камышах не дремлет вечный хищник — человек.

Лихой закат ласкает ветку кедровой сосны,
Застывшую на тростниковой сцене изваяньем.
Над ней стрекозы синие короною венчальной
Порхают как над девицей невиданной красы.

С любезностью лакеев и напудренных прислуг
Береза в белом фартуке зеленой шалью машет,
Как будто ей — трухлявой даме — статуе на няше*,
А не бантам лишайника, поросшего вокруг.

Мечтающим коснуться звезд, я знал его юнцом…
На золотой ладье навстречу ветру и усладе
Он плыл, на елей караул торжественный не глядя,
Как чемпион… Герой! Да стал коряге кружевцом.

Отпустит ли? Оставит ли как юбку при себе?
О том пескарь гадать не будет на дубовых рунах,
Но может быть на дне речном таинственный рисунок
Пророчеством окажется внушительных побед.

* Лишайники (лат. Lichenes) — симбиотические ассоциации грибов (микобионт) и микроскопических зелёных водорослей и/или цианобактерий (фотобионт, илификобионт);
** ЛАЙДА — иловатая прибережная мель, обнаженная отливом;
*** НЯША — ил, грязь с тиною, жидкое, топкое дно озера; вязкая, жидкая топь.


 
Никогда

Вот и всё. Плачет скрипка за окнами.
Отцвела хризантемой шальная любовь.
И нет смысла до встречи вычеркивать
Календарные числа дрожащей рукой.

Не придёшь. «Никогда» было сказано
Рассудительным тоном, ударом в лицо.
Будто дьявол, бегущий от ладана,
Ты бесстрашное сердце спалила живьём.

Жжет в груди. Не кленовыми листьями —
Осень ломится в душу смертельной тоской.
И ложатся в тетрадь строки искренних
Сожалений о том, что не будем вдвоём.

Никогда. Под алмазными звёздами
Не испить нам с тобой колдовского вина.
И в осеннюю ночь возрождёнными
Не любить, как любили друг друга вчера.



Музыкальное эхо. Песенные тексты


Песня ночи

Царица Селена под парусом звёздным
Холодной ладонью держала штурвал,
И плыл над землёй галеон виртуозный,
И ангельский голос покой разрывал.
По черным ветвям жакаранды лиловой,
По белым березам и лоску убранств
Звенел первой скрипкой и ласковым словом,
Ручьями и реками жгучий романс.

Ой, лю-лю! До рассвета во хмелю!
Лютики в русу косоньку вплету!
Ой, лю-лю! С ветром в поле пошалю!
Люрексом разошью ковыль-фату!

Игривые грёзы смелы и цветасты.
Заслушавшись, били фонтаном киты,
И радугой искры ложились на пальцы.
Всё небо сияло в лучах золотых.
Всей грудью царица вдыхала веселье
Из воздуха с майской душистостью роз,
А в мыслях качалась в саду на качелях
В оранжевом цвете вечерних мимоз.

Ой, лю-лю! До рассвета во хмелю!
Лютики в русу косоньку вплету!
Ой, лю-лю! С ветром в поле пошалю!
Люрексом разошью ковыль-фату!

У пылкой царицы душа не стареет.
Коврами лужайка стелилась опять.
По трапу спускаясь застенчивой феей,
Селена спешила цветки собирать.
В хрустальных пуантах парила и пела,
Сбивала росинки, с задором летя.
Пока на фрегате царевич Вселенной
Не вышел невесту свою догонять.



Майское утро

Солнечный луч, небо пронзая,
Пел и плясал вестником мая.
Росы в траве, с утром целуясь,
Россыпью звезд гасли в лазури
Нового дня
С запахом майских цветов.

Розовый дождь в белых сердечках
Разрисовал двор и крылечко.
Все в лепестках майской метели,
И мы с тобой вновь захмелели.
Вновь захмелели…

Ласковый май,
Поэзия садов,
Волшебные мечты…
Ты и я под куполом весны!

Ласковый май,
Поэзия небес,
Хрустальные мосты…
Ты и я разлукам вопреки
Вместе!

Солнечный луч пляшет и пляшет,
Снова я пьян радужным счастьем
Встретить рассвет с феей из сказки,
Пить с нежных губ сладость и ласки
И утопать
В запахе майских цветов.

Ласковый май,
Поэзия садов,
Волшебные мечты…
Ты и я под куполом весны!

Ласковый май,
Поэзия небес,
Хрустальные мосты…
Ты и я разлукам вопреки
Вместе! Ты и я…



Отзовись

Алый парус рассекает мрак
В бухте романтических свиданий,
Где пылал любви моей маяк
Под мотивы гроз рукоплесканий.
Бури наполняли чернотой
Рыжих рифов каменные пики,
Щедро переполнила любовь
Сердце ностальгией разноликой. 

Отзовись! О-уо-уо…
Разожги огонек поздней ночью!
Покажись! О-уо-уо…
Я забыть не могу тебя.

Отчего же ты меня не ждал,
Мой герой, на огненном драконе?
Отчего же ветер диких скал
Восседает на хрустальном троне?
Как тебя найти в кромешной тьме?
Звезды погасила злая стужа,
И звенит ее колючий смех
Льдинками по зонтику из кружев.

Отзовись! О-уо-уо…
Разожги огонек поздней ночью!
Покажись! О-уо-уо…
Я забыть не могу тебя.

Жду, перчатки сжав одной рукой.
Неужели ты меня не любишь?
Я дрожу натянутой струной,
И тоска по сердцу бьет как в бубен.
Я дышала именем твоим,
А туман бесчувствием в затылок.
Ты как воздух мне необходим.
Алый парус к берегу прибило.

Отзовись! О-уо-уо…
Разожги огонек поздней ночью!
Покажись! О-уо-уо…
Я забыть не могу тебя.

На ладони линия не лжет.
Мне цыганка предсказала встречу.
Я тебя как песню с первых нот
Угадаю в темноте без свечек.
Пусть, как чай, давно остыл маяк.
Мне с тобой светло и в подземелье.
Лишь бы в томном взгляде не иссяк
Ореол любимого свеченья.



Майское венчание под звёздным небом

Вновь опьяненная страстью крепленою,
Чувствую терпкую сладость любви.
В майскую ночь, до небес вознесенная
Правом возлюбленной женщиной быть,
Об-ни-ма-ю
Крыльями бабочки плечи горячие.
В лунном свечении тает весь мир.
Ласки снимают корону безбрачия,
И нас венчает светил ювелир —
Царь все-лен-ной.
Нежность… соприкосновений…
И нас уносит в рай мелодия весны.
Взаимная любовь не просит подтверждений —
Стучат два сердца в такт, и мы озарены
Негой.
Мы неразлучные пленники времени.
Ночь бесконечная! С чем ни сравни.
Магия грез не иссякнет, уверена,
Если мы будем друг друга любить
Без-за-вет-но.
Кружит черемухи белое облако
Ветер в саду, где поют соловьи. 
Шепчешь: «Люблю», и я, будто бы в обморок,
Падаю снова в объятья твои,
Мой лю-би-мый!
Нежность… соприкосновений…
И нас уносит в рай мелодия весны.
Взаимная любовь не просит подтверждений —
Стучат два сердца в такт, и мы озарены
Негой.


Весенняя метель

(романс исполнил Александр Шувалов:


Я помню, белый снег
Ложился нотами на скользкие ступени…
Мелодию любви сыграла ночь для нас…
И как в одном порыве две сливались тени
Несдержанностью рек…
Я помню как сейчас…

Глаза закрыты. Вздох….
Дышать одной тобой не отучили вёсны.
И снова белый снег стежками лег на гладь.
Ты подарила рай, как вечность небу звезды…
И нас крылатый бог
Опять позвал летать.

В сопутствии ветров
На корабле-мечте взлетим над облаками…
Твой сладкий поцелуй с ума меня сведет.
В цветочные поля и в рощи с соловьями
С тобой, моя любовь,
Мы совершим полет.

Не бойся перемен…
Не снег, не мотыльки — белеют вишен ветки,
Нам нежно лепестками застелив постель.
С тобой забудем грусть разлуки злой и терпкой,
И пусть возьмет нас в плен
Весенняя метель…