Он снова на моем пороге. С больными глазами и неизменной улыбкой "для чужих". Сейчас и я чужая. Пройдет совсем немного времени и он оттает. От чашки кофе, который я не умею, но варю для него. От моих кофейных ничего не ждущих глаз. Я читаю его лицо. Постарел. Морщины не от улыбок. Седина в кудрявой челке. Похудел неимоверно. Мой осунувшийся одинокий, заблудившийся человек. Когда-то он вытащил мою душу с упорством и упоением маньяка. Потом вернул ее обратно. Затем снова вырвал. Теперь я как сломанная игрушка. По частям разбираюсь. Потянул детальку - душа выпала. Двинул пальцем - и сердца нет. Он знает об этом. Отсюда осадок вины в его взгляде... вот так, когда он снова уйдет все это - ненужные потроха, покатятся вслед за ним. Я знаю об этом, но принимаю этого гостя всегда неизменно приветливо. Он давно живет своей жизнью. Я только изредка касаюсь ее отпечатков на его лице и сетую, что жизнь-то эта не очень счастливая. Мое неизменное желание накормить его, убаюкать почти материнским теплом... это смешно.
Но я не могу иначе. И когда он приходит(или зовет меня) - я бросаю свитое без его участия гнездо и иду. К нему. К чужому. Потому, что кого бы я не любила после него... к нему, другому, навстречу душа не падает. Живу хорошо. Но без детальки-души.
Устало опускает глаза. Улыбка растаяла вместе с сахаром на донышке чашки. Я зябко кутаю плечи в теплый старый халат. И ухает где-то в районе горла. Он пришел. Неприкаянный. Как это слово идет к нему. Облегает как меня этот старый халат. Десять лет мы прожили вместе и пять врозь. Очужели и сроднились корнями одновременно. Я спрятала руки в карманы, чтобы не поддаться соблазну и снова не коснуться его. Мне его нельзя. Как и торт, зачем-то стоящий в моем холодильнике. Но когда он уйдет, я сожру торт и наревусь всласть.