ОТРАЖЕНИЕ
Два голоса звучат по разные стороны железнодорожной нити, которая тянется до горизонта. За нитью тянутся и голоса: отзвучавшие разносятся ветром по заснеженным сугробам и, недолетая, тают; а снова выкрикнутые бросаются, подхватываемые вьюгой, друг другу навстречу. Тянущаяся нить разделяет всё видимое напополам – всё, кроме неба. То остаётся целым, но и в нём, если присмотреться, желтеет мутная под пеленою луна, словно кем-то высверленное из любопытства отверстие. Голоса героев хрипнут от крика и холода и перемежаются с отдышками. Кое-где, вдали за лесом, мерцают огоньки. Герои в темноте едва различают друг друга, и в этой глухой ночи не именуют себя. Условные имена – вымысел автора, а также линия горизонта видна лишь ему.
Жора (с замахом на другую сторону). Оттуда, вероятно, земля видится клубком, обмотанным железнодорожными нитками?! А?! Как ты считаешь?!
Рожа (тоже так). И какой-нибудь сорванец каждый день, – или как там это у них называется, – прикладывается украдкой глазом к глазку – понаблюдать за нашими делишками, так?!
Жора (с задором). Ага! Пока отец, – или как там это у них называется, – не оторвёт засранца от безобразия и, оттаскав за уши, не посадит за уроки!
Рожа (с претензией). Это наш-то с тобою мир – безобразие? Вот как ты считаешь?
Жора. Ну, ты же сам сказал, что он как клубок с нитками!
Рожа (после плевка) Я только предположил, а ты уже и схватился за мою мысль! Всё делаешь лишь бы подгадить нашей и без того печальной планете!
Жора (после смешка). Вот в этом весь и ты! Даже не заметил подвоха! Ведь это я сказал, что земля, возможно, видится оттуда серым клубком с разноцветными нитками! А ты и купился и вину уже на себя взял, растяпа!
Рожа. Вот в этом весь и ты – скотина! Обмануть человека тебе ничего не стоит! Сын прокурора!
Жора. Ну-ну, полегче ты там! на той стороне!
Рожа. А кто вообще сказал, что эта долбанная луна – отверстие, а?!
Жора. Ну, точно не я! Моей фантазии бы не хватило и на дырочку!
Рожа. Да ну?! Это твоей бы не хватило?!
Жора (откашлявшись и с минуту помолчав). А ты орать ещё не охрип?!
Рожа (кашляя). Немного!
Жора. Так давай перейдём на одну сторону! Какого х.. мы тут разорались?!
Рожа. Да я тебе давно говорил! А ты всё: пополам да пополам, моё – твоё! Детский сад, право!
Жора (захлёбываясь врывающимся в рот ветром). Чего?! Не слышу! Какая ещё попудама?!
Рожа (перемещаясь на другую сторону). Кончай орать, говорю! (Сам с собой.) Господи, как это пошло!
Жора (проделывая то же самое). А знаешь ты, кто вообще всё это затеял?!
Рожа (всё так же громко). Не-а!
Жора (с лукавством; немного сам с собой). А я знаю – это тот!.. Ага! Тот самый!
Рожа. Это который там лежит теперь?! Который там один остался?!
Жора. Один-один остался, тёпленький ещё! Хорошо ж ты его приложил. Сразу из головы всю дурь вышиб.
Рожа. Я?! Я только придерживал его! Первый-то ты его шандарахнул, не ври!
На минуту вдруг вьюга смолкает и в убийственной тишине звучит реплика.
Жора (зловеще тихо). Ну ладно-ладно. Не бойся сосунок. Это я, я его убил. А он лежит там теперь – ещё тёпленький.
Снова метель, срывающая с языков слова и заставляющая кричать.
Рожа. Это ничего! Такой снеговал пошёл – его непременно заметёт! Снег закроет его!
Жора (глотая залетающие в рот снежинки) Ты хотел сказать снегопад?! Тьфу! Да Бог с ним! И правда – снеговал какой-то!
Рожа (не слыша). Да! Я говорю: снег закроет, снег простит!
Жора (с сомнением) Думаешь?! Ну может быть! А ещё он возьмёт на себя нашу вину!
Рожа. Ну это уж ты перегнул малость!
Жора. Да не! Точно говорю! Люди скажут потом, что это снег его погубил! Люди скажут, а снег простит!
Рожа. Вот как?! Это ты ловко придумал! Только вот нас с тобою снег не простит! Ты посмотри: как валит?!
Жора. Да, уже почти не видно, как струится свет из отверстия!
Рожа. Это ты про луну?!.. А может просто те, – или как они там называются, – может, просто они погасили свет у себя – вот нам и не светит?!
Жора. Да нам по жизни не светит! Стоило удивляться! На сколько потянет? (Перекидывает с руки на руку цепочку с кулончиком.)
Рожа. Если золотая… ну… то…
Жора. Да не мычи! Я знаю, что золотая – золотая, как эта луна!
Рожа. Луна-то совсем плесенью покрылась, какая она золотая! Зато снега за шиворот навалило! Такое впечатление, что снег мне стекает прямо в душу!
Жора. И у меня! У меня только он целиком туда залетает, а потом уже тает там! У меня душа горит!
Рожа. И у меня, как луна горит, еле-еле! Тлеет!
Жора (перебегает на другую сторону). Стой! Слышишь?!
Рожа (стоит на месте). Что?!
Жора. Из темноты… там!
Рожа. Что?!
Жора. Поезд!
Рожа. Ничего не слышу! Вьюга!
Жора. Падай! – Хватает друга за шиворот, и вместе они падают в сугроб за секунду до нагнавшего их поезда. С минуту поезд стучит, заржавленными поскрипывая колёсами, и вскоре уже лишь хвост его волочиться в далеке и во тьме исчезает. Путники, подсобляя друг другу, поднимаются. Оба теперь с одной стороны нити ведут беседу, продолжая по привычки кричать, но постепенно переходя на шёпот, опускаясь до приватно-неприличного тона. Вьюга стихает. Снег тихо падает.
Рожа (выплёвывая изо рта комья снега). Ты видел?! Товарняк!.. Грязь какая!
Жора (отряхивается). Не-а! Это пассажирский! Я окна видел! Целую вереницу горящих окон! Там было тепло – люди пили чай!
Рожа. А ложечки у них звенели?!
Жора. Что?!
Рожа. Ты оглох, видно, от мороза! (Идут потихоньку.)
Жора. Нет, ложечки я не мог слышать! Поезд гремел! Снег выл!
Рожа. Луна!..
Жора. Что луна?!
Рожа (говорит тише). Это были не окна! Это луна нас шуганула так! Видишь висит щерится, как свинья с золотым пятаком!
Жора (ещё тише). Луна не могла! Это всего лишь жёлтый глаз пьяницы с той с другой стороны мира!
Рожа (полушёпотом). С другой, говоришь?! Ну может и с другой! Только может, это и наша сторона другая! А их самая что ни на есть эта!
Жора (шёпотом). Нет, луна не могла! Я точно свет видел – электрический! Я его не с каким другим не спутаю! От него прямо, присмотришься, искры летят!
Рожа. Это ты ещё и присмотреться успел!
Жора. А то! Я ж тебя-то повалил, а сам на тебя спиной повалился и смотрел, как чай они там пили!
Рожа. Всё это похоже на правду, только я не видел ни фар у поезда, ни свиста его не слышал! И вообще поезда так не ездят! Они за километр уже предупреждают! А этот пронёсся, как собака бешеная! Так что вполне возможно это луна сделала солнышко вокруг земли и шуганула нас! (Тихо смеется.)
Жора. Что ж она сейчас там висит и не шугает?!
Рожа. Кто ж её знает! (Снова разглядывая цепочку.) Я бы её стерву вообще бы на зубок проверил, и если золотая, то…
Жора. Да угомонись же ты – золотая!
Рожа. Я знаю, что золотая! Тот который там-то остался – он бы не золотую носить не стал!
Жора. И правда на кой чёрт ему не золотая луна! Если уж носишь луну, так носи золотую! Чего уж мелочиться!
Рожа. Ну это как посмотреть! Люди говорят не всё то золото, что!..
Жора (громко). Бля! (Останавливаются.)
Рожа. Что?! (Разговаривают нормально.)
Жора. Я говорю: кровь!
Рожа. Чья?!
Жора. Ты когда навалился на меня, я из-за тебя на нож напоролся. Я пузо себе проткнул, понял?! Я подохну сейчас, понял?! Сука!
Рожа. Не ори, гад. Ну покажи откуда она у тебя!
Жора. Не покажу. Я больше ничего тебе не покажу. Ни луны зимой, ни подсолнухов летом. Я теперь совсем как тот. (Снова идут.)
Рожа. Тот что один остался?!
Жора (передразнивая). Что один остался! Что в снегу уже утонул.
Рожа. Ну утонуть-то может и не утонул.
Жора. Ну не скажи. Мы ещё только уходили, а я уже видел, как на него снежинка за снежинкой налетали. Вмиг всё лицо его корочкой из снежинок застелило.
Рожа. Вечно ты всё замечаешь, что лучше и не замечать. Показал бы, что у тебя там?
Жора. Нет, я теперь, как он. Ты не должен смотреть. Ты ведь у него не смотрел. А у меня смотреть хочешь. Как это понимать?
Рожа. Просто ты мне дороже, хоть ты и опять всё перепутал.
Жора. Глупости. Тот с золотой луной на шее был, а я без луны! И ты говоришь, я тебе дороже!
Рожа. Ну так ведь одна половина луны твоя, а вторая моя. Но зачем одна мне без второй?
Жора. А! Ну это уважительная причина говорить, что я тебе дороже, чем кто бы то ни был.
Рожа. Ещё бы! Если бы мне кто-нибудь сказал такое, я б остался с ним навсегда. Даже если бы это был тот замерзший мужик. Вот он сказал бы так, и я остался бы с ним – лёг бы на него и заслонил бы от всех летающих снежинок и лун.
Жора. Да, это ты сильно сказал! Такому чувству только позавидовать можно. Только снег всё валит, а луну мы так и не поделили, а ведь договорились напополам.
Рожа. Как нам делить её, когда оно отверстие?
Жора. Брось придуриваться! Эта та луна отверстие, а эта…
Рожа. А эту я тебе оставлю, ладно уж. Снег ведь тебя простит тогда?
Остановившись, стоят в снегу по колено – смотрят в него.
Жора. Снег! А кто его знает. Я уже на это и не надеюсь. Только зря ты меня в перепутывании обвинил. Ничего я не путал. Если земля – клубок с нитками, то что же здесь можно ещё напутать, кроме того, что уже напутано.
Рожа. Ты прав, здесь только распутывать остаётся. Дай посмотрю, что у тебя там?
Жора. А может, ты просто хочешь украсть у меня луну?
Рожа. Нет, она мне не нужна. Распилить мы её не распилим, а в ломбард не сдадим. Сам возись с ней, если выживешь.
Жора. Вот как! Ну тогда смотри. (Распахивает пальто, и последние две пуговицы с его пальто трагически срываются и тонут в снегу.
Рожа. Ух ты! Да ведь он тебя всего-то царапнул.
Жора (смотрит на себя). Да? А крови как из-под хряка натекло.
Рожа (смеётся, прикрывая рот). Хо-хо-хо!
Жора (передразнивая). Хо-хо-хо! Так идти тяжело – надо на шпалы переходить и по ним тукать.
Переходят на шпалы, так что одна рельса проходит между ног одного, вторая – другого, и по ним промёрзшими ногами в задубевших сапогах тукают.
Рожа. А помнишь, как всё произошло?
– Что?
– Ну, когда луна с неба свалилась в кусты и спугнула дрыхнувших воробьёв?
– А он сидел как ни в чём не бывало с девушкой на скамейке, крепко прижавшись к ней как последний негодяй, и на ухо шептал: гляди звезда – загадывай желание!
– С такой ещё наигранно-наивной улыбкой – тьфу! – и одной только целью: пока отвлечётся, шлёпнуть ей губами по губам. А?
– Нет, я в это время валялся прямо в сырой траве. И не то чтобы в чистом поле, что в таком случае было бы вполне уместно, – вовсе нет, развалился я прямо посреди газона, на видном месте, где гуляют с собаками, разутый и обделавшийся. В общем, некультурно расположился я по отношению к ближним своим.
– Хотя было темно и безлюдно, что в общем-то как-то тебя поощряет.
– Но только не перед теми двумя-тремя прохожими за час, которые нет-нет да обращали на меня внимание и уходили с испорченным настроением. Хотя какое кому дело до моего настроение ночью?
– Вот-вот!
– Что вот-вот, ты между прочим мог бы обо мне побеспокоиться и привести в чувства.
– Но мне не было тогда до тебя никакого дела, ведь ятак удивился, что, несмотря на всё это безобразие, оставляя в небе седую борозду, звезда пустилась прямиком в кусты, растущие рядом со мной, и глухо ударилась там о чью-то чугунную башку.
– И владелец её издал тяжкий вздох и, выбравшись, машинально побрёл, как мотылёк, на свет магазинных витрин. Да-да.
– И ты тоже видел его?
– Конечно, видел.
– И шапка его дымилась?
– И шапка дымилась.
– И голову он прикрывал руками, видимо, ожидая по привычке от жизни новых ударов.
– Да-да, так всё и было вероятно, хотя именно это я помню хуже всего, но ведь это был я, баран ты этакий.
– Ах, вот оно как! А я-то думал, как это ты бросил меня во время дела. Меня это тогда прямо в удивление повергло, знаешь?.. Конечно, не человек, которого я хоть и не знал, но, вполне возможно, несколько часов назад даже уважал, ведь я и сам тогда только проснулся и тоже на земле… – но падение звезды, всегда принимавшееся мною за сказку, выдуманную, чтобы охмурять девчонок, подало мне повод к сомнению.
– Ты прав! Что может заставить упасть с небо то, что до этого там очень хорошо держалось и не падало?
– Во-во, это же не полка, прибитая гвоздями.
– Так что если верить в подобное, можно и с лёгкостью поверить в то, что какому-то чудаку вздумалось вырезать из неба, как из картона, звёзды ножницами – и швырять их куда попало.
– Но теперь-то все эти романтические выдумки я должен признать правдой, держа в кармане ту самую звезду, что при падении ничуть не увеличилась, как ожидал того я ранее, а от головы твоей страдальческой отскочила, как резиновый мячик.
– Поэтому не исключено, что это всего лишь осколок звезды, или пылинка звезды. А может, просто какой-то неведомый мне овощ, кем-то брошенный в меня.
– А я-то размечтался: звезда! Вот тебе тухлой по голове картошкой.
– Это мне тухлой картошкой досталось, а не тебе.
– Но даже если и так, всё же луна или картошка летела, но – я точно видел – прямо с небо и упала прямо в кусты, спугнув дрыхнувших воробьёв. И, как выяснилось, не только их. Осенённый падшей звездой ты, вымотанный блудом человек побрёл куда-то машинально. И этот факт доказывает, что никакие другие факторы, кроме таких влиятельных как падшая луна или осколок её, повлиять на тебя, побрёдшего на свет витрин человека, не могли.
– Да, от моей-то башки звезда и отскочила уже к тебе. Что, полагаю, носит тоже весьма судьбоносный характер.
Сердце наполнялось отравой и впрыскивало в напуганную душу моления, раскаяния и вину. Окоченевшие ноги тукали и тукали по промерзшему дереву в надежде скорее добраться домой, забыться и уснуть, оставив во сне все страшное, случившееся незадолго до этого возле пустой платформы, в безлюдье, среди сугробов и голых кустов. Оттуда будто до сих пор доносились теряющий силу голос и хлесткие и тупые удары по теплому телу.
- Снег завалит его, - думал путник. – Снег прикроет, снег простит.
Скоро путник пришел домой, согрелся, отмыл отбитые руки и, закутавшись в теплое одеяло, сразу заснул. Под сердцем скрутилась в клубочек душа и тоже заснула, намучившись за день.
Ночь прошла, и наступило утро. Вчерашний путник шел умываться, не помня о прошлом, - лишь, глянув на костяшки пальцев, он догадался о вчерашнем – и на мгновение застыл перед своим отражением, - после окатил еще раз лицо водой и пошел на кухню завтракать.
Старушка мать сварганила сыну завтрак и, поставив его на стол, сказала вместо «приятного аппетита»: «Отец не вернулся со смены». Сын подавился - и закашлял - и скорее отхлебнул из чашки теплого, с молоком, чая.
- Что ты, сынок?!
- Ничего… так… Наверно, попросили заменить кого!
- Наверно, - сказала, глубоко вздохнув, мать и направилась к раковине.
Сын вышел и закрылся в ванной. Он смотрел на себя в зеркало и вспоминал, что голос ему сразу показался знакомым и движения напоминали ему отца. Непреодолимое волнение искорежило ему лицо, и глаза с ужасом таращились в чужие глаза отражения. В душу падал все тот же белый снег. «Снег прикроет, снег простит», - повторил парень. И тут он понял самое главное для себя и основное – что нет больше того, кто убил вчера человека, и тот, кто отражается в зеркале, больше не он, потому что вчера они, втроем, избили до смерти не только его отца – они убили его самого, того, кто брел потом огорченный по шпалам. Сегодня на свет родился новый человек, не знающий жалости, совести, радости, не чувствующий сострадания, но имеющий прирожденный животный страх, спасающий от всех жизненных неустройств (и всегда в его душе теперь будет снег, чтоб холодить сгорающее понапрасну сердце, и жить теперь будет не он, а его отражение).
Лицо нормализовалось, и путник пошел допивать теплый чай.