Идет себе на работу известный актёр Вдовиченков. Разворот, поворот, вся ***ня, надёжные шины. Вдруг! На новую машину Вдовиченкова падает с неба куча добротного, жирно смазанного мочевиной дерьма. – Это что ещё?! Кто посмел?! – возмущается Вдовиченков. – Выходит разбираться, а сверху летит ещё добавка к порции. Вдовиченков в дерьме по уши и недоумевает. Но неожиданно для себя, принюхавшись, с радостью распознает: – Да ведь это генеральское дерьмо! Ой, благость-то какая! – с умилением сковырнув пальчиком с пиджака и положив кусочек в рот, говорит Вдовиченков. – Надо журналистов позвать, как же так, не узнает никто! – решает Вдовиченков. Журналисты тут же вылезают из-под машин и кустов и начинают репортаж. Снимают на камеру радостного Вдовиченкова, пробуют на вкус дерьмецо, восхищаются. Идёт прямая трансляция на телевидение и в интернете – простые смертные тоже поддерживают всеобщую радость: «Вот генералище! Вот навалил, так навалил!» Президент выражает желание провести по этому поводу пленум, заодно заочно передаёт привет генералу и надеется, что и впредь с генеральским пищеварением всё будет отлично. Позже СМИ информирует граждан, что учёные в генеральском дерьме обнаружили лечебные свойства, признанный доктор страны наглядно показывает на себе, как можно достигнуть омоложения кожи, намазываясь генеральским дерьмом. Сам генерал выступает по телевидению и обещает и в будущем непрерывно поставлять соотечественникам высококачественное дерьмо в лучшем виде. В завершении, дабы окончательно ознаменовать событие, правительством решается провести всенародный праздник, люди со всех городов выходят на площади и веселятся, танцуют, а сверху на вертолётах на них сбрасывают дерьмо и поливают мочой, от запаха которых народ приходит в сексопатическое исступление и религиозный экстаз. Оргия длится две ночи и три дня, после чего выходит указ о десятидневном отдыхе, а экономика страны резко улучшается и, вследствие нового культа личности, сильно возрастает популярность государства. Потоки туристов, потоки дерьма. Непрерывные радость и веселье. Всё движется к коммунизму и вселенской эйфории. И на этом кончаем. До следующих встреч, дорогие собратья, и не забудьте попробовать сами знаете чего, а мы надеемся и дальше поддерживать вас в курсе последних событий!
Про свечки
В тот день я отправился к Тимофею, одному моему знакомому, сумасшедшему художнику, и это было всё, что на тот момент я мог о нём сказать, поэтому и приходил всегда с удовольствием, – чтобы узнать больше.
Дома у него была фабрика по производству парафиновых свечек. Вся кухня была уставлена консервными и стеклянными банками и бутылками, где в холодной воде застывали парафиновые свечи. Холодильник и морозилка были тоже забиты ими, а зимой и балкон. После того, как свечки застывали, Тимофей раскрашивал их акварелью и гуашью. Рисовать, конечно, он толком не умел, но мазня его всегда была интересна и оригинальна, за что я и прозвал его художником; а сумасшедшим – за то, что обычно такие надомные работники, как он, рисуют на свечах разноцветные цветочки, рюшачки и колокольчики, птичек и прочее, – Тимофей же изображал, к примеру, болезнетворных бактерий, или поросячьи морды. Это была одна из его любимых тем вообще.
Утро в хрущёвке. За окном – первый раз за пятьдесят лет – в апреле выпал снег – и сразу тает. Капель. На душе у всех муторно. В комнате за столом – Лёвка, в драных трусах, драных майке и носках – пишет. Из комнаты в кухню, и по коридору ходит Мария – собирается.
Лёвка. Сейчас как напишу! Как напишу!
Мария. Уж напиши! Уж напиши!
Лёвка. А вот не стану!
Мария. Ишь!
Лёвка. Уж! (Встаёт, выкарабкивается из-за стола, стиснутый стулом, которому мешает отодвинуться диван.) (стулу) Да отодвинься же! Какая теснота. (Нервно прохаживается между стульями и кроватью, разглаживает волосы, выдёргивает трусы из зада.)
Мария (из прихожей). Ухожу-ухожу!
Лёвка (тихо). Давно пора.
Мария (гневно). Что?!
Лёвка (бежит к ней). Пора-пора, медвежонок! Опоздаешь.
Мария. Не забудь встретить на вокзале бабушку – забрать продукты.
Лёвка (паясничая) Так точно!
Мария (укоризненно смотря). Всё, пошла. (Лёвка с Марией чмокаются. Лёвка запирает дверь, облегчённо вздыхает.)
Лёвка. Ну вот! (Бежит к компьютеру – писать, останавливается на пол пути, берёт гитару, зажимает аккорд – дрынь-брынь.) (поёт) И ни-ичего не важно-о! (Звонок. Лёвка снимает трубку, злобно) Да!
Поэт. Слушай, Лёва! Тут нашёл редкие рассказы Чехова: ночь, луна, кошмар, деревня! Не в бровь, а в глаз аж! Слышь, пойдём!
Лёвка. Куда?! Пишу. Нет.
Поэт. Ну как хочешь. (Лёвка кладёт трубку. Устремляется к компьютеру, но оборачивается бежит на кухню, открывает холодильник, жадно откусывает колбасу, хватает на столе тетрадь, пишет, пока жуют, что-то в тетрадь, останавливается вертит ручку – откладывает всё в сторону.)
Обрывки снов:
В мире маленьких китайчиков
Представьте себе искусственный ступенчатый ландшафт. Снизу проходит трасса, выше – железнодорожные пути, еще выше – улица. Мы находились на самом верху, и она сказала мне, указав на люк: «Вот единственный вход в наш район, здесь можно войти, а выйти – только выехав на поезде».
В следующий раз я вернулся и зашел за ней, мы поехали от нее поездом. Она садилась то напротив меня, то через ряд, то в метре от меня, - и делала как будто опечаленный вид. Я подсел к ней и спросил: «Долго будешь в городе?» А она говорит: «Негоже мне там одной долго шляться!» Я взял ее руку и сказал: «Я буду с тобой». Она улыбнулась: «Договорились».
Когда мы вышли и поднялись наверх, держа друг дружку за руки, она повернулась ко мне и попросила поцеловать. Я исполнил ее желание. От удовольствия глаза ее и губы стали такими узкими, и лицо все расплылось, что я на секунду решил, будто целую маленького китайчика. Но опомнился, когда она сказала: «Целуй с языком». И я стал, но ощущение сделалось, что я целуюсь так впервые, - наверно, потому что у нее это было впервые, и это чувство волнения передавалось и мне. И мне казалось, что все на нас смотрят – и на наши язычки – мой и этого китайчика.