Октябрь 1918
Санитарный эшелон, наполненный ранеными белогвардейцами.
Запах крови, лекарств. Стоны. Некоторые бредят.
Алексей Николаевич Вронский (тёзка, без графского титула, виновника гибели Анны Карениной) стоял в проходе и смотрел в окно.
Степь. Одна голая степь.
На плечи наброшен мундир с погонами ротмистра.
Задумчиво поскреб по вчерашней щетине.
Забыл побриться.
Куда они едут? Зачем?
Измученная бессонными ночами и каторжным трудом, дежурная сестра милосердия обходит раненых в вагоне, отведённого под лазарет.
Кому даёт попить, кому поправляет бинты.
Когда-то красивый щеголеватый подпоручик, а сейчас небритый, с покрасневшими глазами, облизывает пересохшие губы. Вместо руки - перетянутая ремнём культня. Он жадно пьёт из кружки, которую сестричка поддерживает, чтобы помочь ему.
Резкий толчок. Поезд останавливается.
- Красные!
По вагону идут красноармейцы с винтовками в руках, а впереди – молодая женщина.
Военный френч обтягивает ладную фигуру с широкими плечами, плавной линией бёдер и талией в рюмочку.
Коротко подстриженные светлые волосы придают ей сходство с красивым мальчиком, но взгляд - тяжёлый и холодный, заставляет насторожиться.
Он давит угрожающей решимостью и затягивает в пустоту.
Хочется раствориться, превратиться в песчинку, улететь, лишь бы не стоять у неё на пути.
Некуда бежать.
Окинув взглядом раненых и, задержав его чуть дольше на Вронском, девушка-комиссар ровно, без эмоций произносит:
- Всем покинуть помещение. Вы, можете остаться (кивок в сторону медперсонала).
Разворачивается и уходит, слегка подняв плечи и наклонив голову. На губах её играет непонятная улыбка.
Обитатели лазарета спотыкаются, подгоняемые штыками красноармейцев.
- Мort violente (насильственная смерть). У неё лицо этой милашки, с которой я в другое время и в другом месте позабавился бы, - пробормотал однорукий подпоручик. За что получил прикладом в зубы от белобрысого латышского стрелка, на щеке которого заметен небольшой косой шрам.
«След сабельного удара», - профессионально определил Вронский.
Сплёвывая кровь, подпоручик злобно зыркнул на обидчика, но больше не рискнул распускать язык.
- Куда вы их ведёте? – спросил, нервно поправляя пенсне, сухенький главврач у конвоиров.
Угрюмое молчание красноармейцев красноречивей слов.
Вронский всегда представлял себе военного доктора по-другому – солидным, осанистым и с окладистой бородой.
«Это не самое страшное заблуждение», - подумал, прежде, чем подошла его очередь выходить из вагона.
Пленных выстроили в ряд. Их посеревшие, обречённые лица. Пощады никто не просит. Умирать, так с достоинством!
Вот однорукий офицер и безусый прапорщик на костылях, совсем ещё мальчишка, и остальные – знакомые и незнакомые Алексею лица пассажиров на тот свет.
В женщине-комиссаре, с удивлением признал мадемуазель Хвостову, с которой когда-то танцевал на балу. В далёком и благополучном тысяча девятьсот тринадцатом.
Пришёл вместе с приятелем - Сашей Нарышкином (вместе учились в Орловском кадетском корпусе).
Тот хотел познакомить его со своей младшей сестрой - Лизой. Она слыла одной из первых красавиц выпуска.
Однако, сердце дрогнуло при виде совсем другой.
Тогда, среди всех выпускниц Александринского института благородных девиц, ему понравилась её подруга - задорная, импульсивная девушка.
Ни культура, знания, осанка, воспитанное спокойствие не могли скрыть её бунтарский дух.
Пригласил только её – Танечку Хвостову.
Снисходительно улыбался, погружаясь в благодарный, немного смущённый и, вместе с тем, радостный взгляд.
Он - новоиспеченный поручик в начищенных до блеска хромовых сапогах,с поскрипывающей портупеей и золотым блеском погон. Она - в парадной пелеринке и фартучке. Кружатся в вальсе под строгим взглядом начальницы института - Натальи Николаевны Васильчиковой-Левенштейн.
И ничего не предвещало грядущих бурь.
Перипетии судьбы. Дворянка стала революционеркой. А он остался верен монархии.
Зачем их пути вновь пересеклись?
Грянул залп, отправив осколки Белой гвардии в небытиё, заглушая чей-то протестующий крик.
Когда дым рассеялся, Алексей увидел Татьяну, ходившую между павшими. Она хладнокровно добивала из нагана умирающих.
Запах крови, запах смерти. Щелчок и выстрел. Снова щелчок и...
Татьяна подошла к лежащему на земле Вронскому.
- Нет! – крикнула молоденькая медсестра, дежурившая ночью. Выбежала из вагона, где сидела с остальными. Вздрагивающие от выстрелов, с боязнью смотрели в окна, видя, как забирают жизнь тех, кого лечили. Не вмешивались, понимая всю тщетность заступничества. Все, кроме одной.
Девушка бросилась на Татьяну, выставив руки вперёд.
Ещё несколько шагов и она добежит и вцепиться в волосы этой спутавшейся с красными девице.
Та навела на неё наган, прицелилась и выстрелила.
Пуля аккуратно прошила красный крест сестры милосердия.
Последнее, что Алексей услышал, прежде чем потерять сознание - слова Татьяны:
- Chaque balle a son billet (от судьбы не уйдёшь).
- Глядь, кажись живой! Добить его?
- Не сметь! - Танин окрик, словно пистолетный щелчок.
Пришёл в себя уже в захваченном большевиками поезде. Пуля, попав в нательный крест, лишь контузила.
Они были вдвоём с той, которая хотела убить его, но не убила. Не оставила умирать от слабости в степи и... не добила.
Теперь Алексей осознал, что Татьяна избавила от мучений тяжело раненных белогвардейцев. Выстрел милосердия.
Поднял голову и застыл.
Зеленовато-карие глаза коротко стриженной, как после тифа девушки, в упор смотрели на него.
Потом она поила его чаем с липовым мёдом. О себе рассказала, что увлеклась идеями большевизма и, сбежав из дома, стала участницей революции.
Подружка Тани по институту - Лизочка Нарышкина умерла в тысяча девятьсот пятнадцатом от скоротечной чахотки, вызванной простудой. А её брат Александр погиб в шестнадцатом под Двинском.
Алексей внимательно слушал её, не перебивая.
Татьяна уже не юная барышня, да и он давно не мальчик.
Может это судьба... для них двоих?
Кладёт свою руку на её, с ссадиной между большим и указательным пальцами. Таня не пытается помешать ему. Её глаза с грустинкой смотрят на него и постепенно теплеют.
Внезапный выстрел прерывает идиллию воскресших чувств.
Брызги оконного стекла.
Тихий вскрик Тани.
На поезд напала банда.
Первый выстрел поразил девушку в грудь.
Она умерла у него на руках.
Как во сне, взял наган Татьяны и стал стрелять по её убийцам.
Каждый патрон находил свою цель.
Вронский ненавидел этих стервятников, которые воевали не ради идеалов, а ради наживы, грабежа и жажды убийства, хмелея от собственной безнаказанности.
От бандитов они отбились.
Уцелевшие, повернули коней и ускакали обратно в степь.
Латыш со шрамом, взявший, после гибели Татьяны, на себя командование, велел отпустить Вронского на первой станции.
Тому было всё равно. Горечь утраты лишила жизнь смысла.
"Один идёт прямым путём,
Другой идёт по кругу
И ждёт возврата в отчий дом,
Ждёт прежнюю подругу.
А я иду - за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса".
(Анна Ахматова)