Они шли шеренгами, тесно шагая рядом друг с другом. Посередине в длинном сером плаще, шел он. Все выглядели одинаково, только на головах разного цвета колпаки с длинным конусообразным концом, неказисто заломленным набок. У одних они были черными, а у других белыми. Он никак не мог понять, куда занесла его судьба. Хотел, было свернуть в сторону, но соседи со всех сторон так напирали, что такой возможности просто не оказалось. Босые ноги ступали по жидкой скользкой грязи. Холода не ощущалось, просто как-то противно шлось. Мысли беспорядочно роились в голове, выхватывая отдельные куски прожитой жизни. И почему-то ничего хорошего не вспоминалось. Наоборот обострилось чувство совестливости, в сознании всплыл момент из далекого детства, когда он так ради потехи, взял и открутил голову курице. Он с интересом смотрел, как она дергалась в предсмертных судорогах, не осознавая, что лишил жизни живое существо. Ему хотелось с кем-нибудь заговорить и спросить, что они чувствуют, быть может, он один такой среди этой толпы, и ему одному лезут в голову противные, вызывающие приступы тошноты эпизоды прошлых лет. Но рот никак не открывался. Голова и та не слушалась, она покорно опустилась вниз, и не было никакой возможности рассмотреть окружающий ландшафт. Что же это, еще вчера, он точно знает, все складывалось по-другому. Когда закончиться поход. Кажется, это плен. Явно никто насильно не удерживает, но распоряжаться собой не получается. Под ногами почва стала более твердой, даже каменистой, иногда он спотыкался, но упасть не мог, хотя был бы этому рад.
Он почувствовал, что сейчас что-то изменится. И действительно бесконечная шеренга остановилась. У входа в огромную зияющую чернотой дыру. С огромным трудом ему немного удалось приподнять голову. Он заметил, что те, кто в белом колпаке поворачивают вправо, а те, кто в черном налево. Интересно, в какую сторону завернет его.
Очередь перед разделом была огромной. Страх перед неизвестностью прокрался в сознание. «Наверное, я просто сплю», подумал он. Наступит утро и все пройдет, заалеет рассветная зорька, пропоют петухи. Он обрадовался этим своим мыслям, стало даже весело. Во сне чего только не бывает. Раздел все продолжался, толпа продвигалась вперед. Он не успел заметить, как рядом появился странный маленький человечек. Этот карлик не был похож на других, но его внешность поражала абсолютным уродством. На толстых не в меру больших губах у тщедушного человечка играла злорадная улыбка.
- Что, ты не знаешь, где находишься? - спросил карлик. Он присел на корточки и начал громко и неприятно хохотать.
- Мучаешься сомнениями, тебя грызет совесть, хочется рассказать кому-нибудь о своих проблемах,- все это маленькое чудовище проговаривало сквозь издевательский смех. Он кривлялся и прыгал, строил рожи и, судя по его мерзкому лицу, получал несказанное удовольствие.
- А знаешь ли ты, что это только цветочки. – Сейчас подойдет твоя очередь и будут ягодки.
- Сейчас, подожди сейчас, дай просмеюсь,- он упал и начал кататься, дрыгая коротенькими ножками.
- Я скажу тебе, мой невинный ангел, бедная беззащитная овечка, что с тобой произошло, - его лицо приобрело грозное устрашающее выражение.
- Ты умер, нет, ты просто сдох под забором, напившись в очередной раз. – И все вы здесь такие, посмотри, если конечно сможешь, сколько вас здесь таких.
- Оставил своей безутешной вдовушке кучу долгов, малолетнего сына и сдох.
- Ха, ха, ха, ха…- что, не веришь? – Ну, иди дальше, - и карлик толкнул его вправо.
До черной дыры осталось еще немного. Ему стало очень плохо. Он и вправду не верил словам карлика. Он чувствует все, что происходит, значит, он есть. Все это просто дурной страшный сон, вчера и вправду, с водкой был перебор. Наверное, это белая горячка. – Все, надо завязывать. – Протрезвею, больше не притронусь к этой дряни. Сомнения все равно закрались в сознание. – А вдруг и, правда, помер. – Что теперь.
Постепенно пришло осознание, произошедшего с ним. Оно отдалось болью и дикой душевной тоской. Уже ничего нельзя вернуть и исправить. Горечь, сожаления отравила его мысли. - Значит все, конец. Ему казалось, что он плачет, он чувствовал эти слезы, ком стоял в горле и не давал сглотнуть. От возникшего напряжения стало казаться, что его сейчас разорвет, но ничего не произошло, соседи со спины, безжалостно, даже не замечая этого, так же как и он, вытеснили его в черную пропасть. Он ничего не видел. Но чувствовал себя. Ему казалось, что эта чернота и есть он сам. Не было ничего, только черное пространство. На какое-то время ему даже стало легко. Он просто ощущал себя огромным расползшимся существом, занимающим все вокруг. Это было ново. Все мысли пропали. Ничего нет. Потом он услышал голос. Сначала очень тихо, а потом громче с ним кто-то заговорил. Он не мог сосредоточиться и расслышать слова. Но вскоре осознание произошедшего вернулось новой сокрушающей волной. Он приготовился слушать издевки карлика, но это был не он.
- Чего ты хочешь? – спросил его строгий, но не злой голос.
- Больше всего на свете я хочу вернуться к своим близким,- неожиданно для себя ответил он.
- Ты знаешь свои грехи? – снова спросил голос.
- Да, знаю.
- Тогда не проси об этом.
- Место тебе и не на земле и не на небе. - И не в раю, и не в аду. - Между небом и землей будет маяться твоя душа. - Все будешь знать и видеть, но ничего не сможешь сделать. - Пока не отмолишь все, что натворил.
- Значит, у меня нет надежды?- опять неожиданно для себя спросил он.
- Надежда есть всегда, молись, как знаешь, как сумеешь, никто не лишен милости.
Темнота стала сворачиваться, сползать, освобождая невыносимо яркое свечение. Теперь он не чувствовал себя черным пространством, и белым тоже не чувствовал, он остался где-то посередине. Это было очень неприятно. Он не знал кто он или что он. Определения не было. Только давление жесткое и беспощадное со стороны светлой и темной полос, заставило его ощутить себя плоским и раздавленным, но это все же было лучше, чем никак и ничего не чувствовать. Постепенно он привык к этому состоянию и научился видеть землю. Вернее он видел свой двор, жену, сына. Но лучше бы ему было этого не видеть. Такую боль нельзя сравнить с физической, болел он весь сам, все что от него осталось, сдавленная бесформенная полоска чего-то, корчилась и мучилась от боли. На земле это обычно называют депрессией, когда душа болит и хочется наложить на себя руки. А здесь уже ничего ни на что не наложишь. Ничего нет, но все болит. Он стал, неистово молится. Никогда в жизни этого не делал, по пьянке, только чертей вспоминал, а сейчас молился, так как мог.
- Господи, прости меня грешного, я знаю, что заслужил, то и получаю. – Ты милостивый и всепрощающий, я ничтожная частичка огромной вселенной, и даже после ухода с земли осознаю свое я, благодаря Тебе. - Я только сейчас понял, как люблю своих близких, невыносимо видеть, как им тяжело.
- Господи, услышь меня, грешника, помоги моей душе, - всемилостливый и всепрощающий.
Он видел, как деревенские мужики повадились ходить к его Насте. Как отбивалась она от них, от их грязных рук и отказывалась от навязываемых услуг, за которые понятно чем надо было расплачиваться. Видел как пацаны, разбили в кровь нос его сыну, слышал, как называли они его сыном пьянчуги, хотя многие из них был тоже сыновьями пьянчуг. Видел, как плакал его маленький белобрысый Алешка тайком от матери и звал его в иступленном и горьком забытьи: - папка, где же ты папка.
Молитвы его становились все неистовее и искреннее. Он готов был стать кем и чем угодно, хоть осенним листиком, лишь бы пролететь на мгновение рядом с родными и упасть во дворе, забиться в дальний угол, но быть рядом.
- Господи, смилуйся, прости мне мои прегрешения, пусть я буду животным, пусть буду птицей, кем угодно, только бы рядом с ними, прости меня Господи, прости.
Он видел, что Настя сильно страдала. Она и злилась на него и жалела. Простить не могла долгое время. От этого и он маялся. А однажды утро выдалось такое светлое, чистое, тихое. Птицы и те щебетали как-то особенно. Настя собралась в церковь на службу. Надела чистенький беленький платочек, самое лучшее свое платье белое в черный горошек. Посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась, отчего ее синие как небо глаза заискрились, приобретая живое выражение. За все время после смерти мужа ни разу не улыбнулась, все горевала, выплакала всю синеву из своих глаз, а сейчас все вернулось. Предчувствие чего-то хорошего согрело душу. Так бывает у маленького ребенка, когда он выходит на улицу и ожидает чудес, от начинающегося дня. Настя разбудила Алешку, заставила его умыться освежающей колодезной водой. В церковь они пошли вместе. Там поставили свечку, заказали службу. Когда возвращались домой, погода начала портится. Весеннее чистое небо затянула серая мгла. Шли они мимо цветущего колхозного сада. На фоне серых туч, кроны яблонь, усыпанные розоватыми душистыми цветами, смотрелись необычно ярко. До дома оставалось совсем немного, пошел сильный дождь, началась гроза, подул резкий шквалистый ветер. Они добежали домой совсем промокшими. Забежали во двор, забыв запереть калитку. Она скрипела, распахнутая на ветру, раскачиваясь со стороны в сторону. Алешка выскочил на крыльцо в черных трусах, заменяющих ему шорты и босоногий помчался закрывать калитку, только хотел захлопнуть, увидел маленького рыжего щенка с большим белым пятном на лбу. Тот сидел весь мокрый, дрожал и тоненько попискивал. Алешка схватил его на руки и прижал к себе. А щенок, притих, почувствовав тепло человеческого тела, и успокоился. Алешка радостный и возбужденный заскочил в дом.
-Мама, мама, смотри, кого я принес!
Настя вышла в прихожую и увидела там грязное мокрое создание. Рыжий сидел на тряпке у порога и хлопал щенячьими карими глазами.
- Это еще что, - строго спросила Настя.
- Куда нам третьего, что с Мухтаром и Найдой будем делать?
- Мамочка, ну пожалуйста, посмотри какой он миленький, пусть живет дома, -со слезами на глазах уговаривал Алешка.
Настя посмотрела на щенка. Он также сидел на сырой тряпке и смотрел на нее с таким выражением глаз, что у нее защемило сердце. Он выглядел таким маленьким и несчастным. Она улыбнулась, и щенок тут же завилял хвостом, соскочил с тряпки и лизнул ей ноги. Сердце Насти не выдержало, она сдалась. В голове промелькнула едва уловимая странная мысль, затронувшая сердце, «откуда он взялся» миленький такой, так и хочется его приласкать, потрогать рыжую, мягкую шерстку, прижать к себе. Так и зажили они втроем в посветлевшем и похорошевшем от появления четвероного чуда доме...