Русский ковчег в Австралии

Вадим Арефьев

Русский ковчег
в Австралии

Москва
Российский писатель
2015



РУССКАЯ ДИАСПОРА В АВСТРАЛИИ

Поистине неисчерпаемы кладовые всемирного русского рассеяния ХХ века. Они постепенно открывают, преподносят новые и новые имена, истории, пласты наследия. Происходит это не само по себе. Прежде всего — посредством увлеченных, терпеливых, талантливых исследователей, собирателей, летописцев, способных донести богатства эти до всех заинтересованных, любознательных, неравнодушных к судьбам Отечества людей.
Один из них — писатель, журналист Вадим Арефьев. Ему довелось побывать во многих странах, в самых удаленных уголках планеты. Несколько лет тому назад он посетил Австралию. Основным содержанием двухмесячной поездки были встречи с русскими людьми, выходцами из России. Творческим итогом поездки стал труд «Русский ковчег в Австралии». Это запись бесед. Более тридцати почтенных обитателей «ковчега» поведали о своей жизни, высказались о наболевшем, приоткрыли душу…
 Некоторые из героев книги знакомы и нам, сотрудникам Дома русского зарубежья. Одни бывали в наших стенах, видели нашу работу, с другими мы встречались во время поездок-экспедиций по «зеленому континенту». И также было немало расспросов, разговоров, откровений. От русских Австралии в фонды Дома поступило множество изданий, архивных документов, предметов, реликвий. Сотрудничество, дружба с ними продолжаются. Однако в круговерти поездок и встреч, в движении «по графику» не всегда удается обсудить важнейшие темы, поговорить по душам, уяснить глубинное, главное.
И здесь труд Вадима Арефьева, ценный сам по себе, служит добрую службу и нашему делу. Он дополняет наши усилия. Дополняет предметно, содержательно, талантливо, и заслуживает искренней благодарности за это участие.

Игорь Домнин,

заместитель директора
Дома русского зарубежья имени А. Солженицына














Александр Блок



Девушка пела в церковном хоре...

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный Тайнам, - плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Август 1905













БЕСЕДЫ


С  МИТРОФОРНЫМ ПРОТОИЕРЕЕМ
МИХАИЛОМ ПРОТОПОПОВЫМ,

настоятелем храма Успения Пресвятой Богородицы
 в Данденонге (г. Мельбурн),
благочинным Южного благочиннического округа Австралийской епархии РПЦЗ,
председателем Русского благотворительного общества имени св. прав. Иоанна Кронштадтского



Биография
митрофорного протоиерея
Михаила Протопопова


Михаил Алексеевич Протопопов начал прислуживать в церкви, которая находилась в лагере беженцев  «Парш» (Зальцбург, Зап. Австрия),  в 1947 году, когда ему было только три года.  В 1949 г. семья Протопоповых приехала в Австралию. В Мельбурне о. Михаил  был церковным чтецом, прислужником, иподиаконом, одним словом, не отступал от церковного служения до принятия священного сана в 1972 году, когда он был рукоположен в диакона и направлен на служение в Богородице-Скорбященский храм в Джилонге.  В 1975 году он был рукоположен в сан иерея, а в 1980 году был возведен в чин протоиерея.
С 1975 по 1982 год о. Михаил был настоятелем Свято-Скорбященского храма в Джилонге, а в 1982 году стал настоятелем Богородице-Успенского храма в Данденонге. Одновременно он нес послушание по духовному окормлению православных в Хобарте и Канберре до назначения туда местных настоятелей.
В феврале 2012 года исполнилось 30 лет пастырского служения о. Михаила в Богородице-Успенском приходе, а в апреле того же года - сорокалетие его служения Русской Православной Церкви.


Из автобиографии

О. Михаил происходит из семьи потомственных дворян, русских казаков. Оба его деда были генералами.  Он родился в 1944 году в Югославии,  где тогда располагалось большое казачье войско и Русский корпус, в котором его отец служил в чине полковника.  В 1945 году семья Протопоповых вместе с другими семьями пережила трагедию в Лиенце (Австрия), когда англичане предательски выдали советской военной администрации огромное войсковое соединение казаков. Глава семейства Алексей Михайлович Протопопов оказался в советских лагерях, а его жена Ольга Николаевна, урожденная Грузевич-Нечай, героическими усилиями спасла от верной гибели двоих своих малолетних сыновей и престарелую мать. После тяжелых скитаний по Европе семья в 1949 году оказалась, наконец, в Австралии.
На новой своей родине Михаил Протопопов окончил гимназию и поступил в Бурвудский педагогический колледж. В 1964 году он получил диплом и работал школьным учителем до 1976 года. В 1977 году его назначили директором школы в Коллингвуде, а в 1983 году  директором школы в Карлтоне.  Работая, он учился в Дикен - Университете в Мельбурне.  В 1980 году он получил степень бакалавра педагогических наук и степень бакалавра администратора системы народного образования.  В 1981 году в Мельбурнском университете о. Михаил получил степень бакалавра богословских наук, а в 2000 году – степень магистра философии.  В 2005 году он защитил диссертацию и получил степень доктора исторических наук.

Пастырская и общественная деятельность

После двух инфарктов о. Михаил вынужден был закончить педагогическую деятельность в государственных школах и остался только на священнической службе, занимаясь также работой в Русском благотворительном обществе им. святого праведного Иоанна Кронштадтского, председателем которого он является и теперь. Вот уже более сорока лет он является духовником русских скаутов в Австралии (ОРЮР). И столько же лет директором церковно-приходской школы в Данденонге.
Протоиерей Михаил Протопопов занимал должность председателя-основателя Центра помощи иммигрантам в юго-восточных районах Мельбурна. Много лет является заместителем председателя Федерации русских благотворительных обществ в Австралии. С 1975 года является нотариусом, а с 1991 года – мировым судьей. К тому же он действительный член Австралийского института администраторов и действительный член Австралийского института педагогики и образования. Является пожизненным почетным членом ассоциации мировых судей и действительным членом Академии наук.
О. Михаил читает лекции по литургике и церковной истории в Мельбурнском университете, где он является вице-деканом Православного Богословского института. Он также неоднократно приглашался читать лекции на разные исторические и богословские темы в США, в Европу и Россию.
В 1996 году совместно с Русским этническим представительством (РЭП) о. Михаил  собирал средства на воссоздание храма Христа Спасителя. И по поручению РЭПа он лично привез в Россию собранные русским православным населением Австралии 25 тысяч австралийских долларов, которые пошли на создание Тихвинского придела в нижнем храме и на покупку церковной утвари. 
В 1991–1994 годах по просьбе архиепископа Австралийско-Новозеландского Павла (Павлова) о. Михаил вместе с супругой Кирой Михайловной был ответственным за отправку гуманитарной помощи в Россию. За это время они собрали и отослали свыше 220 тонн гуманитарной помощи на сумму свыше 500 тысяч австралийских долларов, причем батюшка с матушкой неоднократно ездили в Россию принимать груз и распределять его по назначению.
В 1991–1992 гг. он исполнял роль администратора епархии во время болезни Архиепископа Павла.
В жизни о. Михаила  есть замечательные и многозначительные моменты.
В 2006 году он отслужил первую панихиду по всем православным морякам «на водах морских за Веру,  Царя и Отечество живот свой положивших» на крейсере «Аврора» в Санкт-Петербурге после того, как корабль перестал быть революционным музеем. 
В мае 2006 года о. Михаил был делегатом исторического IV Всезарубежного Собора РПЦЗ, на котором было принято решение о воссоединении двух частей Русской Церкви.
В сентябре этого же года присутствовал на перезахоронении праха императрицы Марии Федоровны. 
Протоиерей Михаил Протопопов был участником исторического Собора Русской Православной Церкви, на котором состоялось подписание Акта о восстановлении канонического общения между Зарубежной Церковью  и Московской Патриархией.
О. Михаил руководит не только приходской жизнью, но и принимает активное участие в жизни всей епархии. Последние годы о. Михаил является ближайшим помощником митрополита Илариона по управлению Австралийской епархией.
Он открыл миссионерские приходы на островах Тонга и Вануату.
Выполнял миссионерскую  работу в Индонезии – преподавал курсы литургики  для православных индонезийских священников.
В 2007 г. на Архиерейском Синоде РПЦЗ деятельность о. Михаила была отмечена правом ношения митры, а в 2011 г. им было получено право служить литургию при открытых Царских вратах.
В 2008 году был делегатом от РПЦЗ на избрании Российского Патриарха на престол РПЦ.
В 2011 и 2013 гг. принимал участие в международном проекте «Содружество православной молодежи» при поддержке правительства РФ и администрации Курской области.

Литературный и научный опыт

Будучи священником и работая директором школы, о. Михаил начал заниматься литературным и научным трудом. Первая его публикация в 1980 году была на английском языке, а в дальнейшем он стал писать и на русском. 
О. Михаил выпустил 41 научный труд, последний из которых «Да возвеличится Россия, да сгинут наши имена» в сборнике «На перекрестке вечности» (2012 г).
Он автор десяти книг:
«Грех и покаяние», 1980 (англ.); «Любовь и брак в православной семье», 1994 (англ); «А. Д. Путята – первый русский консул в Австралийской колонии», 1995 (на двух яз.); четырехтомный труд об архиепископах Австралийско-Новозеландской епархии, 1991-2000 (русск. Этот труд написан по поручению Мельбурнского университета); «Книга утешения - в минуты болезни и страдания», 1996 (на двух яз.); «Живых проглотим их... Путь от Георгиевского креста к Голгофе», 2001 (на двух яз.); «История русского пребывания в Австралии» – книга посвящена 200-летию пребывания русских людей в Австралии (англ.),  сегодня она является настольной книгой для историков в университетах (вышла вторым тиражом) и пользуется спросом в библиотеках.
Книга «Живых проглотим их...» – среди всех особенная. В ней сын рассказывает о сложном, мужественном и трагическом жизненном пути своего отца, белого офицера, полковника Войска Донского,  русского патриота, дворянина, не изменившего присяге. 
На его долю выпало участие в гражданской войне и в двух мировых войнах, скитания на чужбине, трагедия в Лиенце, сталинские лагеря. В них он провел более десяти лет. В 1956 году он был освобожден досрочно, но реабилитирован не был.  Реабилитировать отца стало задачей сына. Приложив много усилий, он добился реабилитации в 1994 году. Все это о. Михаил подробно описал в книге. Он завершил борьбу за честное имя отца: первым этапом была официальная реабилитация, вторым стала книга.  Он достойно исполнил свой сыновний долг.

В течение своей пастырской и благотворительной деятельности о. Михаил был удостоен многочисленных церковных, государственных и общественных наград.





БЕСЕДА I

– Добрый день, батюшка! Сегодня мы с Вами начинаем цикл бесед о современной духовной жизни наших соотечественников в Австралии. Об этом в России мало кто знает, и я очень рад, что мне выпала такая удача побывать здесь. Меня пригласил ваш прихожанин Александр Хрусталь. Мы с ним встретились в московском храме иконы Пресвятой Богородицы «Всех Скорбящих Радость». И он меня пригласил посетить Австралию. Поэтому я стараюсь по максимуму использовать эту возможность, чтобы подготовить книгу о наших соотечественниках. И не просто книгу о том, как они живут, а именно о православных людях, о людях духовных. И в этом вопросе я очень рассчитываю на Вашу помощь.
Первый вопрос самый простой, батюшка. Расскажите о себе, пожалуйста.
– Мой род по отцу тянется с Дона. Отец был офицером лейб-гвардии атаманского полка. В Первую Мировую войну он служил на австрийском фронте есаулом. Георгиевский кавалер. Из древнего казачьего дворянского рода. Его отец был генералом.
– А как звали, если можно, дедушку, отца?
– Дедушка – Михаил Алексеевич Протопопов, отец – Алексей Михайлович Протопопов. Потом отец мой, когда фронт развалился, вернулся на Дон, нашел, что семья была убита большевиками, и ушел в степной поход с Белой армией. После был участником рейда на Тулу с генералом Мамонтовым, затем эвакуировался в 1920-м году через Крым на остров Лемнос, а с него в Сербию.
Мамин род – мама Ольга Николаевна Грузевич-Нечай тоже из дворянского рода. Грузевич-Нечай были из киевского дворянства, но жили в Одессе. Там дедушка мой, генерал артиллерии Николай Григорьевич Грузевич-Нечай женился на девице Анастасии Дмитровне Бизе, из греческих купцов. Он служил в Петербурге, но мама родилась в Москве, в октябре 1917 года, за 13 дней до революции. И вместе с Белой армией они ушли на юг. Дедушка был в штабе Врангеля. Потом они эвакуировались 10 ноября 1920 года из Севастополя в Константинополь, а затем в Сербию. Там моя мама окончила институт благородных девиц. Перед самой Второй Мировой войной она познакомилась с отцом, который был женатым, но овдовел. Несмотря на то, что он был на 20 лет старше мамы, бабушку он устраивал. Бабушка была очень щепетильна, чтобы дочь генерала не вышла просто за кого-то. Она терзала маму до тех пор, пока не нашелся подходящий кандидат. Поженились они в 1939 году, появился мой брат на свет – Николай, потом я появился.
– Батюшка, а дату рождения не могли бы точно назвать?
– 20 сентября 1944 года. 19 сентября наш эшелон с белыми русскими эмигрантами был последним, который уходил из Белграда из-за наступления Красной армии. И во время путешествия поездом, мы не знаем точно кто: американцы, советские, или британские войска, начали бомбить поезд. Но в результате я появился на свет.
– Да... То есть, в эшелоне?
– Да, прямо в эшелоне.
– А кто же роды принимал, я извиняюсь, батюшка?
– Принимал роды генерал-лейтенант Григорий Татаркин, донской войсковой атаман, который стал моим крестным.
– Удивительно...
– Эшелон шел из Югославии в Австрию, мы попали в город Леобен, где было зафиксировано мое появление на свете. Во время войны отец служил в королевской югославской армии в звании майора путей сообщения, а после капитуляции его взяли в лагерь, позже выпустили, как русского эмигранта. А когда узнали, что у моего отца мать – немка, Ксения фон Медер, хотя это и были обрусевшие немцы, его выпустили. Он потом принял немецкое подданство и служил в Русском корпусе.
В 1944 г. из Русского корпуса моего отца направили в Потсдам в штаб генерала Краснова. Красновых мы знали еще с гражданской войны, когда Петр Николаевич отправил моего отца в качестве адъютанта к генералу Шкуро при формировании его штаба.
Из Германии нас направили в Северную Италию к генералу Даманову, который командовал казачьим станом. И вместе с казачьим станом отправились обратно через Альпы в Австрию. Капитуляция застала казачий стан в количестве 43 тыс. человек с женами и детьми в городе Лиенц, это в Австрии. Там была ужасная выдача казаков, и мой отец был тоже выдан. Мама сумела спасти себя и двух сыновей и еще старушку бабушку. Мы после войны оказались в транзитном лагере в Зальцбурге, лагерь Парш. Это был самый большой лагерь для перемещенных лиц в Европе, около 200 тысяч человек. И оттуда мы отправились в Австралию. В 1949 году, 7 июня мы прибыли в Австралию.
– А тот лагерь американский был, английский?
– Американский.
– Через Италию добирались?
– Да, поездом.
– То есть, Вам было пять лет, и Вы помните это время, эту поездку?
– Да, помню поездку, пароход. На нем была итальянская команда. А маме, поскольку она была военным врачом, на корабле дали работу сестры милосердия, смотреть за больными. А за это ей итальянцы давали специальную пайку красного вина, которое поддерживало ее состояние и состояние ее двух сыновей. Так мы и прибыли в Австралию. Здесь нас тоже посадили в лагерь для новоприезжих. Там нужно было отрабатывать по контракту два года. Конечно, если могли работать. Работали в любом месте, куда правительство пошлет. Происходило страшное разделение семей.
– А была ли какая-нибудь связь с вашим отцом?
– Нет, нет. Его забрали Советы, и, насколько мы знали, его след затерялся в лагерях.
– И никакой информации о нем не было?
– Мы ничего о нем не знали до 1957 года. За эти годы мы успели переехать в город. Мама была направлена работать в пекарню.
– А в какой город?
– В Мельбурн. Никаких европейских дипломов Австралия не признавала, врачи работали в пекарне, священники подметали фабрики. Инженеры были единственными, кто получил какую-то льготу. В это время, не так далеко от лагеря, в горах, Австралия начала производить гидротурбины для получения электроэнергии. И вот туда пошло несколько наших инженеров. Когда увидели, что они хорошие специалисты – их признали, и они работали. Иногда работали без ярлыка «инженер», но с ними считались, они сделали очень много в этой области. Мы попали в город, нас с братом отправили в закрытое учебное заведение, где мы учились. Мама работала. Вскоре мама выкарабкалась из пекарни, работала в другом месте. Потом в больнице.
– Ей удалось вернуться к медицине.
– Да, но врачом она больше уже никогда не работала. Но в одной больнице она заведовала отделом подготовки инструментов к операции. То есть, ей давали накануне список операций, и под ее руководством  отделение собирало все необходимое для них. Таким образом, мама до того возраста, когда она ушла на пенсию, работала в больнице. И для нее этого было достаточно. Ей было всего 30 лет, когда она приехала. Мы с братом выросли, окончили школу, мама вышла замуж еще раз.
– Батюшка, а у Вас же не было английского языка?
– Да, не было, но в закрытом учебном заведении нам на вопросы, заданные по-русски, не отвечали, надо было только по-английски. Хочешь в уборную – спроси по-английски, не сумеешь – не пойдешь. Вот такое было отношение к нам в те годы.
– Жестами объяснялись?
– Да, и даже жестами. И таким образом нас воспитывали.
– Да, и на тот момент Вы знали русский язык, немецкий...
– Сербский...
– Сербский? И четвертым языком у Вас стал английский...
– Да, к сожалению, бабушка наша приехала в Австралию только в 1952 году, потому что ее не пустили вместе с нами на пароход, она прилетела из лагеря в Австрии. Но за эти три года, два года из которых мы провели в интернате, мы совершенно забыли русский язык. Ни одного слова не помнили. Я помню, как бабушка сидела и плакала, не из-за радости встречи с внуками, а из-за того, что мы потеряли свое наследие. Пришлось все это восстанавливать. Но, слава Богу, живя в русской семье, это было возможно. Мама вышла замуж, а в 1957 году мы получаем письмо из Красного Креста, что отец нас разыскивает. Оказывается, он отсидел в советских лагерях Кемеровской области 12 лет и уцелел. 
В 1993 году в государственных архивах Советского Союза я сумел скопировать все его лагерное судебное дело. Поэтому я хорошо знаю, как он там находился, как протестовал против советского правосудия. Три раза его судили, потому что он отказывался подписать протокол. Но ничего, вышел оттуда живым. Из 2605 казачьих офицеров, которые были выданы, на Запад вышел всего 21 человек. И самый старший, в чине полковника, был мой отец. Все остальные сгинули в лагерях, либо вернулись в родные станицы и там остались доживать свой век. Когда отец вышел, то стал нас искать. Потом была небольшая переписка, где он узнал, что мама уже вышла замуж. Он хотел, чтобы она вернулась к нему в Европу. Мама сказала, что она в Европу не вернется, а он сказал, что больше себя в руки англичанам не даст и в Австралию не приедет. И, таким образом, они расстались, хотя потом, когда я встретился с отцом, он сказал, что те годы, которые они прожили вместе с мамой, были очень счастливыми, и очень жалел о них. Да и вообще, мы все сожалели о своей судьбе. Вот так получилось. Я учился, окончил университет, стал педагогом, преподавателем. Преподавал 28 лет.
– А где преподавали?
– Здесь, в государственных школах Мельбурна, последние 12 лет был директором школы.
– Это была гражданская школа?
– Да, государственная светская школа. Одновременно я учился на священника.
– Здесь же, в Австралии, да?
– Да.
– Это была какая-то семинария?
– Здесь семинарий не было, это были епархиальные курсы, а затем богословский факультет. В 1972 году я принял рукоположение, и с 1972 по 1989-й годы совмещал преподавание и церковное служение. А потом, когда ушел на государственную пенсию, отдал себя полностью церковному служению.
– Батюшка, а церковное служение началось у Вас здесь же, в Мельбурне?
– Да. Я был дьяконом в Мельбурнском соборе, потом перешел в Джилонг; был сначала дьяконом, потом священником, настоятелем. А последние 30 лет служу в Богородице-Успенском приходе в Данденонге.
– Скажите, батюшка, а вот встреча с отцом, как она состоялась. Может, была не одна, а несколько?
– Их было несколько, но первая встреча была в 1980-м году. Я решил впервые посетить Европу. Незадолго до этого у нас гостил русский православный архиерей из Германии (из Штутгарта), епископ Павел (Павлов), с которым мы подружились. И, когда я ему сказал, что хочу посетить Европу, он предложил, чтобы я приехал к нему, и он устроит мне встречу с отцом.
– А куда конкретно он предложил приехать?
– В Мюнхен. Но я прилетел в Зальцбург, а оттуда поехал в Лиенц, чтобы восстановить хоть какую-то память о том, где мы были и что мы знали из нашего прошлого, а то будем говорить с отцом, а я не буду иметь представление – о чем.
– То есть, Вы готовились к этой встрече?
– Да. Я поехал туда, потом поездом в Мюнхен. И прямо на перроне меня встретил епископ с моим отцом.
– Напомните, как звали епископа?
– Архиепископ Павел (Павлов). И я помню, выхожу, благословился у владыки, а отец подходит ко мне и говорит: «Благослови и ты меня». Я говорю, что мне кажется, сын должен у отца получить благословение. Он говорит, что нет, ничего, благослови. Все. Я потом у него жил несколько недель. Он был на пенсии. Когда он вернулся из лагеря, он был в ужасном физическом состоянии. Он сначала прибыл в Вену, где жил мой старший брат по его первому браку, но там было на него совершено покушение, кто-то в него выстрелил из машины, и полиция решила, что это, возможно, было покушение со стороны КГБ или НКВД, как тогда называлась эта служба.
– А он был тогда каким-то общественным деятелем, он чем-то мог быть опасен?
– Он возглавил Общество Памяти выдачи казаков в Лиенце, был видной фигурой.
– То есть, выступал в прессе, где-то что-то писал?
– Да, писал. У меня есть несколько его статей. Он выступал на общественных собраниях. После покушения отцу помогло общество ветеранов и местная полиция. Сразу поменяли ему имя и фамилию. Алексей стал Александром, а фамилию поменяли на Риттера. Риттер по-немецки – это кавалер. И он жил под этой фамилией. Хотя потом уже, в 1980–1988 годах, все знали его как Алексея Протопопова. И он совсем не скрывался.
– А когда покушение было, в него попала пуля?
– Нет, две пули мимо просвистели, но ударились в каменную стену, и следы остались. Полиция все это зафиксировала. Когда мы с ним встретились, он мне много рассказывал. Я интересовался событиями 1945-го года, о которых у меня, конечно, никакой памяти нет, о лагерной жизни, о людях, которые вернулись или потом писали о лагерях. Он много мог сказать о том, где правда, а где неправда. Такой живой разговор очень много значит. Так мы с ним провели несколько недель вместе. И потом встретились опять еще два раза.
Последний раз я с ним встретился за месяц до его смерти, в 1988 году. Я его посетил, он уже был в больнице. Я ему говорю – не пора ли уже приезжать к сыновьям в Австралию? Он говорит – согласен. Но, во-первых, ему здоровье не позволило, а во-вторых, он был в таком состоянии, что пока мы все оформили, он уже ушел из жизни. Он похоронен в одной могиле с моим крестным отцом в городе под Мюнхеном. Мама умерла раньше, в 1983 году, внезапно. За это время я успел жениться, народить троих детей.
– Ваша супруга - матушка Кира, да?
– Кира Михайловна Рождественская. Она находилась в Харбине в семье старожилов, то есть тех людей, которые там жили еще до революции. Которых ни гражданская война, ни революция не затронули совсем.
– А встретились Вы с ней в Австралии, батюшка?
– В Австралии, в 1965 году. В 1968-м поженились.
– Батюшка, а не расскажете о судьбе вашего брата, как у него жизнь сложилась?
– Брат тоже вырос здесь, в Мельбурне, Николай Алексеевич. Он женился на австралийке. У него трое детей. Он работает вместе со мной в Русском благотворительном обществе им. св. прав. Иоанна Кронштадтского, в соседнем офисе. У нас у всех дети выросли, у него, правда, еще не женаты. У меня двое женатых, уже четверо внуков.
– Батюшка, а доводилось Вам бывать в России?
– Да, 19 раз. Первый раз, когда я приехал в Россию, была зима 1991–1992 года. И когда нам в самолете сообщили, что мы пересекли границу и теперь летим над Россией, мне вспомнилась молитва «Спаси Господи люди Твоя». Потому что это была зима, вспомнилась песня Белой армии «Замело тебя снегом, Россия». Вот эти две вещи, как мое приветствие России. С тех пор мы возили гуманитарную помощь раз 7-мь или 8-мь, всего 220 тонн. В те годы, когда гуманитарная помощь была очень нужна.
– Это были специальные чартерные рейсы?
– Нет, я отправлял пароходом контейнеры, а сам прилетал и растамаживал, чтобы это не попало не туда. Как знаете, это было возможно в те годы.
Когда мы начали помогать восстанавливать монастыри и храмы, вот тогда я познакомился с духовенством. Некоторые очень ласково принимали, как будто родные, а некоторые принимали так, с холодком. Я помню, однажды телевизионная компания встретила меня в Царском Селе, и корреспондент спросила, зачем мы привозим сюда гуманитарную помощь, разве не знаем, что нас тут не признают и не любят? А я говорю, разве нужно кого-то любить, чтобы признавать? Мы это делаем, потому что мы вас любим, а будете ли вы нас любить, это дело второе. И тогда я понял, что нам не надо ничего бояться, нам нужно делать то, что делаем. Поступать надо по совести. И когда мы начали поступать по совести, я нашел, что люди больше к нам расположены.
– То есть, еще в 1990-х годах Вы встречались с этими людьми. А из первых иерархов российской Церкви с кем встречались?
– С 1992 года я знаком с Патриархом Алексием II. С Патриархом Кириллом я знаком еще с того времени, когда он приезжал в Австралию. Тогда он был архиепископом. Но с покойным Патриархом Алексием II я познакомился так. Меня спросили, а хотели бы? Я сказал, с удовольствием. И так мне устроили встречу. Он меня, правда, крепко-крепко пробрал с первой встречи за то, что в Суздале был раскол. Я его выслушал и сказал: «Ваше Святейшество! Вы мне ничего нового не сказали. Очень много священников Зарубежной Церкви разделяют Вашу точку зрения. Мы заигрались в политику и сами провалились». Я ему, наверно, как-то понравился, и он меня всегда приглашал. И мы с ним встречались в каждый мой приезд. Каждый раз, без исключения, он меня приглашал – зайдите, поговорим, на чай заходите. И бывал я у него и в Переделкино, и в Чистом переулке. Очень добрый, ласковый человек. Неоднократно меня одаривал подарками, крестами. У меня самые лучшие воспоминания о нем. И самая горячая молитва о его спасении.
– Да, батюшка, это очень интересно. А Ваши дети, они пошли по вашим стопам?
– Они, конечно, продукты австралийской ассимиляции, есть такое. Но, тем не менее, что-то говорят по-русски, они чувствуют себя русскими. Мы поняли, что самое главное – сохранить в них чувство наследия своего. Хотя один женат на австралийке, она не очень интересуется русской культурой. Но он интересуется. И чем больше она против, тем больше он «за». Дочка замужем за православным сирийцем, но он всецело поддерживает русский быт и русские традиции.
– Батюшка, я знаю, что Вы человек пишущий. Безусловно, я не сомневаюсь в этом, Вы собрали историю своей семьи, историю своего рода и наверняка у Вас книга есть об именах своей семьи, некоторые мемуары. Нет ли ее на русском языке?
– Да, у меня есть изданная книга. Я Вам говорил, что имел доступ к делу моего отца в архивах, которое сейчас, кстати, без доступа. И на основании этих материалов я написал книгу об отце.



БЕСЕДА II

– Батюшка, я попрошу Вас сегодня рассказать о русской диаспоре. Если возможно, об истории ее возникновения, структуре, каких-то общественных организациях, как она управляется здесь, в Австралии. Вот такой общий многослойный вопрос.
– Первые русские появились в Австралии еще в 19 веке. Это были моряки, люди, которые приехали для того, чтобы заработать и потом деньги отвезти обратно домой, в Россию. Большей частью это моряки, но были и представители разных слоев общества. Первый императорский консул, Алексей Дмитриевич Путята был сюда назначен в 1893 году.
– То есть, дипломатическая служба появилась.
– Кстати, он похоронен здесь, на городском кладбище. От того поколения у нас фактически никаких следов не осталось, единственное – это могила самого Путяты. Куда исчезли остальные, мы не знаем. Но среди них были и большевики, которые в 1905 году убежали из России, чтобы царская власть их не уничтожила. И была значительная группа антикоммунистов. Мы знаем о том, что между царскими сторонниками и большевиками бывали иногда споры, которые доходили даже до драк. Это все было.
В 1917-м году, когда совершилась революция, большевики потребовали, чтобы австралийское правительство за свой счет вернуло их в Россию. И Австралия тогда отправила 500 человек. Среди них был такой Алексей Васильев, который был другом Ленина, и сейчас он лежит у подножия Кремлевской стены, самый настоящий большевик. В годы Первой Мировой войны русские, которые находились в Австралии, должны были вернуться в свои полки. Был издан Высочайший Манифест. Но те, которые остались в Австралии, получили возможность вступить в Австралийскую армию. Их было 1000 человек. Сейчас вышла книга «Русские казаки» – это о них.
Революция подняла тех большевиков в Австралии на всякие народные манифестации, и австралийское правительство начало преследовать русских. Вплоть до того, что закрыли границы, и никого из русских не пускали. К сожалению, одновременно шел поток белых беженцев, которые нуждались в том, чтобы уехать из России, но не могли из-за сложившейся ситуации. В 1923-м году сюда прибыли остатки Уральского казачьего войска вместе со своим атаманом, генерал-лейтенантом Толстовым, со своими знаменами, женами и детьми. Австралия открыла для них границу, так как они были союзниками британских войск, и на основании того, что они принесут Австралии пользу, поскольку все мужчины были работоспособными.
– Очевидно, они шли через Китай.
– Да, они были во Владивостоке, прибыли в Маньчжурию вместе с адмиралом Старком, а потом их отправили в Йокогаму. В Японии английский консул и австралийский торговый атташе, увидев здоровую рабочую силу в русских мужчинах, уговорили правительство их пропустить, и их пропустили через австралийскую границу. За ними начали приходить пароходы с беженцами, а с ними два священника. Они и начали здесь первые богослужения.
– Это была первая православная миссия на австралийской земле?
– Нет, это вторая. У нас был миссионер здесь в 1916 году, который уехал в Россию и больше сюда не вернулся, так как там его застала революция. Сейчас мы подготавливаем материал о причислении его к новым мученикам. Но среди первых двух священников один ушел на гражданскую работу, а второй начал заниматься церковной деятельностью. Он был военным полковым священником, Георгиевский кавалер. Он и начал собирать всех вместе. Отец Александр Шабышев из белого духовенства. Потом он уехал из Австралии, был полковым священником Русского корпуса в Испании, который воевал против большевиков. Он построил храм-памятник царской семье в Брюсселе. Потом уехал в Южную Америку, где и скончался. Он был сильной личностью. При о. Александре церковь начала развиваться. Сначала они купили участок земли в Бризбене, на котором был маленький сарай, курятник, где они и начали служить. Но отец Александр уехал, и уже второму священнику пришлось строить храм.
– Это было в Сиднее?
– Нет, это было в Бризбене. Храм Святителя Николая, храм-памятник в честь царской семьи. Большей частью деньги на этот храм давали те же самые казаки, которые нашли место, куда их правительство поселило, но им это место было неудобно. Они оставили своих жен и детей разводить огород, а сами уехали на плантации сахарного тростника, там они зарабатывали очень хорошо, правда, очень много работали. Зато посылали деньги и на содержание семьи, и на постройку храма. В 1938 году появился первый храм в Сиднее в честь 950-летия крещения Руси, храм во имя святого Владимира. Там была значительная группа русских. Сначала они снимали клуб, где совершались службы. Постепенно нашлись церковные люди, которые купили жилой дом и превратили его в храм. Он до сих пор существует. В Мельбурне тоже были русские – с 1925-го уже известны семьи, которые были предводителями русского общества. В Мельбурне был такой Иван Степанович Яковлев, умер в конце 1980-х годов. Он был летчиком в Первую Мировую войну, Георгиевский кавалер. Первопоходник.
– Вы его знали, наверное?
– Да, очень хорошо, Иван Степанович Яковлев писал иконы, пел, управлял первым нашим хором. Он был изобретателем, фотографом, в общем, многогранным человеком, очень интересным. Сначала приехал он сам, потом, спустя несколько лет, выписал свою жену, сестру и мать жены из Литвы. Они все приехали в Австралию, в русскую колонию. Но здесь не было ни русского храма, ни русского священника, но были греки, а русские с греками не находили общий язык, в особенности для молитвы. Были арабы, и к ним приехал архимандрит Антоний. Отец Антоний в свое время был начальником Антиохийского подворья в Санкт-Петербурге, и был другом святого Иоанна Кронштадтского, о чем свидетельствует икона, которая имеется здесь, в Мельбурне, на которой святой Иоанн написал свое благословение отцу Антонию. Отец Антоний говорил по-английски, по-русски, по-арабски, и потому все его богослужения шли сразу на трех языках. Пел русский хор, которым управлял Иван Степанович. Таким образом, русские довольствовались тем, что у них есть священник и храм. И так было до 1949 года.
В 1946 году Синод Русской Зарубежной Церкви назначил первого епископа в Австралию. Епископ Феодор Рафальский приехал в ноябре 1948 года. В Мельбурне он пробыл месяц, а потом уехал в Бризбен, где было большинство русских. Но и в Бризбене он прожил всего два года и решил, что надо переезжать в Сидней, думая, что Сидней окажется более важным городом. Так и получилось. При нем начал приходить транспорт с беженцами, и тогда свыше 50 тысяч русских прибыло в Австралию. Это 1949–1950 годы. И среди беженцев было много священников. Таким образом, сначала в транзитных лагерях, а потом и в городах начали появляться приходы. На сегодняшний день у нас 36 приходов.
– А входит ли Новая Зеландия в этот список?
– В Новой Зеландии еще 4 прихода. В 1951 году Синод изменил титул епископа Австралийского на епископа Австралийского и Новозеландского. Так вот Церковь развивалась. Священники в середине 1950-х годов стали приезжать и из Китая. После этого фактически прекратился поток русских в Австралию. Возобновился он только в 1990-х годах, когда развалился Советский Союз. Правда, в 1970-1980 годах евреи начали приезжать из Советского Союза.
Вокруг Церкви появлялась общественная жизнь, клубы. В Мельбурне Русский дом, в Сиднее два Русских клуба – белых и красных, в Бризбене два Русских клуба, в Аделаиде Русский общественный центр. Было много ветеранов, и потому в моей молодости были общества галлиполийцев, общества первопоходников. Союз бывших чинов русского корпуса, Фонд ревнителей священной памяти царя-мученика, монархисты, власовцы, казаки. Были казачьи станицы в Бризбене, в Сиднее, в Мельбурне, в Аделаиде. Эти организации были довольно популярны в русской общине. Появились приходские школы, скауты (ОРЮР) «Витязи», театральные и литературные кружки. Один из них, я помню, назывался «У зеленой лампы». Все это вышло из русского общества. Появился ряд газет. Одни появлялись, другие закрывались. Выпускались журналы. Казаки имели свой журнал, он назывался «Станичный», который по всей стране распространялся.
– А какие-то музеи, батюшка, есть, которые сохраняют эту историю?
– Вы знаете, нет. Вот, как ни странно, из всего того, что у нас было, музея нет. У нас был маленький музей при епархиальном управлении в Сиднее, и он был ограблен. Когда это случилось, я как раз прибыл в Сидней. Покойный епископ Савва мне это показывал, он все это собирал, он был очень расстроен. Ничего не осталось. И вдруг где-то на полу значок, я поднял его. Он сказал, чтобы я оставил его себе. И вот на этом наш музей фактически закрылся.
– А здесь для сохранения русской истории несколько неблагоприятная среда?
– Вы знаете, проблема в том, что люди, которые все это хранили, – они умирают, а дети не интересуются. Они постепенно ассимилируются, сейчас присутствует такой момент, что человек, может, и чувствует себя русским, но говорит по-русски не очень хорошо. Но, тем не менее, они чувствуют себя русскими, ведь у нас было много времени положено на сохранение молодежи. Это и церковно-приходские школы. У нас была церковная Свято-Владимирская молодежь. Это было обязательно во всех приходах. В Сиднее у нас есть скаутская организация «Русских Витязей». Все эти молодежные организации существовали и в какой-то мере до сих пор существуют, но пополнения нет. И потому молодежь уже по-русски говорит плохо. Они не интересуются делом своих родителей до тех пор, пока у них у самих не появляются дети. Тогда и начинают спрашивать, откуда мои родители, откуда бабушка, дедушка. Но для создания архивов, для серьезной музейной работы – это уже поздно.
– Батюшка, а существует ли какое-то управление среди русских людей?
– Церковью руководит Архиепископ и Епархиальное управление. Но есть в каждом штате благотворительное общество, дом для престарелых, дом для хроников, больница и прочее. Это есть в Сиднее, Бризбене и других городах. У нас есть Федерация русских благотворительных обществ, которая собирается два раза в год. Мы стараемся вместе обсуждать все проблемы, которые касаются пожилых и больных людей по всей Австралии. Есть Русское Этническое Представительство в Мельбурне, в Сиднее, в Бризбене, в Аделаиде. И как бы поверх над ними имеется Совет российских соотечественников в Австралии, через которых посольство старается помочь русской общественности на нашем континенте.
– Батюшка, а в понятие русских людей входят все, кто приехал из Советского Союза, люди разных национальностей?
– Да, все, кто вышли из Российской империи.
– Есть какая-то статистика, сколько у нас здесь соотечественников в Австралии?
– Австралийское правительство говорит, что у них 200 тысяч на учете. Но мы с этим не согласны. Потому что здесь в Данденонге 90 процентов из Китая. По статистике – это китайцы, а какие же они китайцы. Когда приезжал В.В. Путин на собрание ОПЕК, которое происходило в Сиднее 7-8 лет тому назад, он сказал, что по данным российского МИДа здесь 300 тысяч русских. Но мы считаем русскими всех тех, кто себя считает русскими, будь они белорусами, украинцами или осетинами.
– По крайней мере, они сохраняют русский язык для общения.
– Да. В том числе, которые не говорят по-русски, но все равно считают себя ими.
– Батюшка, еще расскажите, пожалуйста, о структуре церквей, монастырей, которые здесь есть. Как это все управляется?
– Наша Австралийско-Новозеландская Епархия делится на пять благочиний: Квинсленд – это тропики; Сиднейская – средняя полоса; Виктория – это южная полоса. Виктория включает Тасманию, южную Австралию, западную Австралию. А также отдельные благочиния: Новая Зеландия и Индонезия. Епархия управляется архиереем и в отсутствие архиерея есть управделами епархии. Так выглядит наша церковная структура.
– Если можно, назовите священнослужителей  по именам.
– Наш епархиальный архиерей, архиепископ Сиднейский, Австралийский-Новозеландский – это митрополит Иларион. Управделами – это ваш покорный слуга. Благочинный Квинсленда в Бризбене - протоиерей Михаил Клебанский. В Сиднее – протоиерей Никита Чемодаков. В Новой Зеландии – протоиерей Владимир Бойков. В  южной Виктории, южный край – протоиерей Михаил Протопопов, вновь ваш покорный слуга.
В Австралии 36 храмов и 4 монастыря, включая англоязычные миссии. У нас есть несколько миссий, которые не доросли до приходов, храма своего не имеют. Но где-то собираются и молятся: у кого-то в доме, или есть священник, который превратил гараж в церковь и прочее. Из этих 36 приходов 8 англоязычных миссионерских пунктов. А остальные все наши русские, где службы идут на славянском языке. И как Вы уже сами, наверное, почувствовали, у нас богослужения во всех храмах идут на двух языках.
– Даже здесь на трех я слышал!
– Еще итальянский, наверное, да. Вот так у нас. Монастыри. У нас один крупный монастырь в снежных горах, Преображенский. Крупный, в смысле того, что там много зданий и он хорошо выглядит. Но монахов, к сожалению, немного.
– Они русскоговорящие?
– Двое. Один серб, а другой австралиец. Есть второй монастырь. В Аделаиде.
– Мужской?
– Да. Там два иеромонаха. Они англоязычные. И есть несколько иеромонахов, которые находятся при приходах. Есть игумен Иоаким в Сиднее, который имеет маленький скит при женском монастыре. Два женских монастыря. Иоанновский скит при Казанском женском монастыре. В Сиднее Казанский женский монастырь. Игуменья Мария, там у нее человек 10–12 монахинь. Старенькие, пожилые там, им очень тяжело. И есть второй монастырь, женская обитель. В снежных горах где-то в километрах 15-ти от Преображенского монастыря.
– А как он называется?
– Введенский. Там игуменья Анна, и у нее, наверное, 8–10 монахинь. Вот это наша монастырская жизнь.
– Да, отче, скажите, как изменилась обстановка духовная в целом, когда объединились Русская Православная и Зарубежная Церкви.
– Надо сказать, почти что 6 лет прошло, и Москва никакого влияния не оказала, австралийская епархия как жила, так и живет. Правда, общение улучшилось, мы ездим туда, и мы можем служить.
– Вы говорили, батюшка, что 19 раз были в России.
– Да, и мы можем стать участниками объединения и делегатами на избрание Патриарха. Но мы приезжали, рассказывали, что происходит в России для того, чтобы наши люди поняли, что ничего не изменилось. Сейчас приезжают священники из России, мы их принимаем, они служат у нас. Сейчас готовится паломническая группа из Киева вместе с архимандритом и архиереем. Хотят приехать, посмотреть святыни Австралии, поклониться, посетить монастыри и прочее. Это новое явление, но к нам уже приезжал Сретенский хор, привозили к нам Державную икону Божией Матери.
– С архимандритом Тихоном (Шевкуновым)?
– И он приезжал, да. Митрополит Онуфрий Буковинский приезжал тоже. Вот это уже началось. И это хорошо. И наши люди ездят туда довольно свободно. Единственное, что их огорчает, это то, что они не могут просто взять и поехать в Россию. Им нужно найти кого-то, кто пришлет им приглашение. Это, конечно,  унизительно, что русский человек должен просить у кого-то приглашения, чтобы посетить Родину своих предков, это нехорошо. Я с этим борюсь уже с 2001 года на всех собраниях и съездах.
– Батюшка, а есть ли на австралийской земле местночтимые православные святые?
– Вот сейчас готовим к прославлению нашего миссионера отца Иакова Корчинского. Это был батюшка, который еще задолго до революции в конце XIX века отправился миссионером в Америку на Алеутские острова, на Аляску. В  Канаде он устроил 8 приходов, в США создал несколько приходов, а потом и на Гавайских островах. Будучи там, он прочел в газете, что в Австралии находился архимандрит Николай Манович (Зайцев), который приехал с женой и двумя дочерьми в Австралию и брал огромные суммы денег за крещение и венчание людей. Люди как-то не обратили внимания на то, что архимандриту не положено иметь жену и дочерей, ну и кончилось тем, что когда запросили в Петербург, то узнали, что он самозванец. Тогда отец Иаков попросил у своего архиерея, епископа Евдокима Мещерского в Нью-Йорке, благословения приехать в Австралию и урегулировать все то, что устроил Манович. Он приехал, венчал, крестил, заново отпевал всех людей, и за это не брал ни копейки. Будучи в Австралии, он потратил все свои ресурсы.
И он стал практически нищим, хоть и объехал всю Австралию; он старался все исправить, чтобы у людей осталось правильное понятие о Церкви. Он заболел малярией, не имея денег на лечение. Императорский консул Александр Николаевич Абаза оплатил ему дорогу в Россию. По дороге отец Иаков написал докладную о том, что видел и сделал в Австралии, чтобы Святейший правительствующий Синод выделил деньги на священников в Австралии. При этом он был согласен вернуться, как постоянный священник, сюда. У нас есть сведения, что он останавливался в Джакарте, на Филиппинах, в Японии. Где бы он ни был, он везде насаждал Православие. Через всю Россию он проехал по сибирской железной дороге.
Приехал в Петербург в феврале 1917-го года. Но так как была революция, его доклад оставили, сказав, что вызовут позже. Он вернулся к себе в Одессу. Через год и в Одессу хлынула революция. Он остался, но в конце 1921 года ему удалось вернуться в Америку, потому что его жена и приемная дочь были там. Он успел побывать в Мексике и там устроить приход. На улице подобрал несчастную девочку-сироту и удочерил ее. Они оставались в Америке. Он приехал туда, продал все имущество, вернулся на Украину и поселился в Елизаветграде под Одессой. Он жил там. Потом жена у него умерла, он попал в опалу, храм закрыли, его начали теребить органы, кончилось тем, что он уехал в деревню и фактически прихожане его кормили.
Был в Одессе тогда известный глазной врач Филатов, с которым дружил отец Иаков. Отец Иаков отдал Филатову свою приемную дочь на воспитание, потому что боялся ареста. Его действительно два раза арестовывали, но отпускали. Вот он и уехал в деревню, где фактически жил на картофельном складе у своих прихожан, они его там и кормили. Потом он вернулся в город, и там работал сторожем при дворце культуры. Но он имел какую-то группу людей, имена пятерых из них нам известны, они вели какие-то беседы. В его деле сказано, что они проводили чисто дружеские беседы, но и молились. Ему приписали, что, не будучи зарегистрированным, он проводил богослужения. За что его и расстреляли. На третий день после начала Великой Отечественной войны он уже находился под арестом, его вывели и расстреляли. Из тех пятерых, кто был с ним, троих расстреляли и двух сослали в лагеря. Вот мы считаем, что он, как миссионер, послужил Господу Богу, и, как священник, принял мученическую кончину. Мы уже подавали один раз, нам прислали целый ряд вопросов. От кого он получил митру, почему он перестал служить в 1934 году. На его святость эти вопросы не влияют вообще, тем не менее, вопросы заданы, а мы постараемся ответить, как можем, или скажем, что не знаем. Надеемся, что отец Иаков будет первым православным святым этой страны.
– Батюшка, а нет ли у Вас данных о его жизни, может быть, с фотографией. Я хотел бы сделать это приложением к беседе. И, может быть, есть какие-нибудь священники, может, с десяток фотографий тех людей, которые были духовниками этой страны?
– У нас две великие святыни. У нас Абалацкая чудотворная икона Божьей Матери, которую вывез генерал Дитерихс. Когда он умирал в Китае, в Шанхае, он передал икону своей дочери, сказав, чтобы она привезла ее в Австралию. Она находится в Сиднее, в Покровском храме. У нас Ахтырская чудотворная икона Божией Матери, которую тоже Белая армия вывезла, как ни странно, в Бразилию.
– В Бразилию, а оказалась здесь...
– Из Бразилии последний хранитель хотел ее продать. Мы икону тогда купили за значительную сумму в 18 тысяч долларов и привезли ее в Австралию. Теперь она хранится в храме Всех Святых земли Русской. И у нас рубашка святого Иоанна Кронштадтского, которая тоже была вывезена.
– В Сиднее находится?
– Да, в Сиднее. Она была личной собственностью покойного архиепископа Саввы. У нас имеется облачение святого Иоанна Шанхайского и его митра. Вот такие вещи у нас хранятся.
– Очень хорошая у Вас здесь в храме писаная икона Иоанна Шанхайского, и храм оформлен очень красиво, батюшка.
– Спасибо.
– Огромная просьба, батюшка, очередную беседу провести о вашем миссионерстве. Мне Александр рассказывал, что Вы посещали многие страны, собирали святыни для Австралии. И о своем храме рассказать, о приходе, о людях, которые здесь, о газете. Все, что Вы сочтете нужным. Спасибо, батюшка, я очень Вам благодарен.



БЕСЕДА III

– Добрый день, отец Михаил! Если можно, с самого начала расскажите о своем служении.
– Наш приход начался где-то в 1962 году. Началось с того, что люди приезжали сюда на работу, здесь было очень много заводов и поэтому они здесь поселялись. Первое время они ездили в город, в кафедральный собор. Там их принимали, но кто принимал, а кто нет. В общей сложности назрело понятие, что хотелось бы иметь храм именно в этом районе. И тогдашний епископ, владыка Антоний Медведев, начал приезжать сюда и служить по домам. Потом одна семья предложила свой гараж под часовню. Затем в 1970-х годах купили землю и построили зал. Начали служить в зале. Где-то в 1968 году, наверное, меня епископ попросил зарегистрировать приход как юридическое лицо, что я и сделал.
– Здесь, в Данденонге?
– Да, в Данденонге. И с этого у меня начался более близкий контакт с приходом. Но назначен я был сюда в 1982 году. Дело в том, что священник, который был здесь, уехал в Америку, на его место пришел уже старый протоиерей, ушедший на покой по болезни, который приезжал и служил иногда. Жил он в Мельбурне, но отсюда километров за 30-ть. Привезут – служил, не привезут – не служил. И к несчастью прихода, миряне, которые руководили приходским советом, подумали, что они управляют всем и взяли все в свои руки, что в церковной жизни недопустимо.
Получилось так, что архиепископ Павел Павлов уже тогда назначил меня. В 1979 году, или в 1978-м еще, когда заготавливался проект храма, было ясно, что миряне фантазируют, им нужен священник, который сдержит желания прихожан в каком-то особом каноне. Потому я был назначен покойным архиепископом Феодосием заниматься строительством. После этого в 1982 году, когда я познакомился поближе с приходским советом, архиепископ Павел назначил меня сюда священником. Это не вызвало большой радости у приходского совета, который привык управлять, но тем не менее я пришел сюда служить. Были разные трудности, потому что миряне привыкли командовать по-своему, и количество прихожан уменьшилось настолько, что на Литургию приходило человек двадцать. Я помню, надо было вино для причастия, нам приносил его староста. Принесет маленький пузырек вина и говорит – вам хватит на сегодня. Такое было отношение. Пришлось кого-то уговаривать, а с кем-то поступать и пожестче, чтобы восстановить нормальную церковную жизнь. В 1982 году храм уже был построен и мы перешли из зала служить в храм. Иконостас был изготовлен одним греком, с которым я был в очень хороших отношениях.
– А сейчас это тот же иконостас, что и в 1982 году?
– Да, тот же. И, как редкая удача священника, я пришел в храм, когда ничего в нем не было. И потому все, что сейчас находится в храме, с моего вкуса сделано. Например, я не допустил в храме литографной иконы. И кое-какие вещи старые не вносили в новый храм, решили, что пока повременим. Правда, находились прихожане, которые щедро одаривали церковь. Потому у нас все иконы писаные. У нас есть иконы, которые люди спасали еще в годы гражданской войны, вывезенные из России через Китай и привезенные в Австралию. У нас такая чаша имеется. Есть Евангелие старинное, даже два старинных. И постепенно мы собирали вещи, которые сейчас имеют определенный вид в храме и здесь создалась такая богатая утварь. Но золочение иконостаса мы сделали только в прошлом году к 50-летию прихода, мы решили золотом покрыть иконостас в честь золотого юбилея.
– Замечательно, батюшка.
– Иконы писались в Австралии.
– Здесь есть иконописная школа?
– Да, здесь есть хорошие иконописцы. Престол был сделан к 1000-летию Крещения Руси. И постепенно, все, что Вы видите здесь, появилось.
– А роспись?
– Роспись потолка – это гречанка одна расписывала, моя знакомая. Сейчас она в Греции живет, а было время, когда она жила здесь, в Мельбурне.
– Большая работа…
– В 1986 году она закончила роспись храма.
– А как ее зовут?
– Анастасия Симбулиавиц. Она сделала свое дело, и у нас постепенно храм принял этот вид.
– Отче, но ведь это же большие средства – строительство храма, роспись, утварь… Это все жертвовалось?
– Все жертвовалось.
– А епархия, может быть, помогала?
– Нет, но деньги, когда надо было, собирались по всей епархии по всем храмам. Батюшка отец Александр Сафронов ездил по домам с подписными листами, люди жертвовали. Купола позолотили общими усилиями, люди любят свой храм.
– Батюшка, а когда было освящение храма?
– Освящение храма было в январе 1986 года. Тогда возглавил освящение архиепископ Павел Павлов, ему сослужил епископ Василий из Сербской Православной Церкви.
– Батюшка, а много собралось людей на освящение церкви?
– Как на Пасху. Городское управление Данденонга отпустило бесплатно городской зал, чтобы устроить прием и вместить всех.
– Батюшка, а нет ли такой статистики, сколько всего православных в Австралии? Примерно хотя бы?
– Около двухсот тысяч.
– А можно сказать, что Церковь в Австралии является этническим центром по объединению русской диаспоры?
– Вы знаете, до падения СССР Церковь для всех олицетворяла потерянную Родину. Кто заходил, а кто околачивался под стенами храма, но, тем не менее, все собирались вокруг нее, это был центр всего. С падением СССР и с тем, что люди стали ездить туда, это понятие немножко исчезло. Для старых эмигрантов она осталась центром всего. Среди новых эмигрантов есть печальный факт – не все ходят в церковь и не всем она нужна. Создаются светские русские общества, которые далеки от всего церковного. Ну, опять-таки надо понять, что это дети советской системы.
– Батюшка, Ваш храм наполнен святынями. Наверное, это целая отдельная страница Вашей жизни, их же надо было собрать. Расскажите, пожалуйста, о своих поездках, где Вы были, и мощи каких святых находятся в храме?
– Рукополагавший меня епископ Феодосий Путилин, у которого я был секретарем, знал мою любовь и тяготу к мощам святых угодников. И потому, когда он меня рукоположил, он дал мне пожизненное послушание - собирать мощи для храма. В нашем храме свыше 300 частиц разных святых угодников. Я заготовил эти ковчеги для нашего храма, но еще заготовлял ковчеги и для других храмов.
По всей Австралии есть храмы, в которых находятся ковчеги или иконы с мощами святых, которые я привозил из разных мест. Из Рима, там много древних святых, из Греции, с Афона. Из Святой Земли, из Сербии, моей Родины. После 1990-го года из России. Сейчас это стало труднее, Патриарх наложил вето на раздачу мощей. Надо помнить, что среди наших зарубежных священников много старых архиереев и священников, которые покинули Россию, или же, которые ушли вместе с немцами, скажем с Волыни, и увезли много мощей за границу. Между собой священники обмениваются. Это немножко банально, но это так и есть. И дай Бог, еще найдутся такие в России.
– Батюшка, но ведь для этого нужно поддерживать отношения, созваниваться, писать письма, встречаться…
– Я никому по почте мощи никогда не дам. Только при личной встрече. Я должен знать человека, должен знать, куда идут эти мощи, что они будут в храме. И в России мы тоже раздали очень много мощей. Храму в Сибири, например. Потому что для них это великое событие – иметь мощи святых угодников. У меня есть очень интересная святыня – это плед царевича Алексея, связанный сестрами, им он прикрывал колени, когда у него были приступы гемофилии. Он очень часто фигурирует на разных фотографиях. Когда расстреляли царскую семью, этот плед нашли на полу, на верхнем этаже, где они жили.
– В Екатеринбурге?
– Да. В Ипатьевском доме. И Белой армией он был вывезен. Генерал Дитерихс передал этот плед великой княгине Ксении Александровне, и она уже в преклонном возрасте передала его своему духовнику, протоиерею Николаю Успенскому. Он сам был узником на Соловках. И когда он приехал в Австралию, хранил этот плед при себе, частички иногда дарил, а вот такую значительную часть он передал архиерею, а владыка Павел передал мне. От этого пледа мы отрезаем кусочки и посылаем по всему миру, так как это святыня самого царевича. Вот такие вещи у нас хранятся.
– Отче, мне бы хотелось расспросить Вас о русской деревне, о центре имени святого праведного Иоанна Кронштадтского, о русском кладбище, как оно поддерживается, об общении в целом.
– Мы находимся сейчас на территории Русского благотворительного общества. Эта часть называется Кронштадтские сады. Есть у нас больница, корпус для хронических больных, два дома престарелых, корпус для умалишенных. Через дорогу у нас Русский информационный центр. Сотрудники Центра координируют общественные и социальные программы, которые мы предоставляем больным или изолированным людям, проживающим в своих домах и не имеющим  возможности выйти.
У нас три автобуса, которые таких людей собирают и привозят в церковь, или на концерты, или на какие-то мероприятия. Чтобы они имели возможность общаться с людьми, а не просто погибали в своих домах. Вдовушки, которые живут в деревне, – это те, у которых мужья поумирали, а для них смотреть за своим домом уже не по силам. Как вы видите, здесь у всех такие коттеджные большие дома. Они их продают, переходят к нам. Живут у нас. А когда они отсюда уходят или умирают, квартира остается у нас для следующих поселенцев. В общем, стараемся сделать все, что возможно, чтобы облегчить старость и конец жизни.
К нам приезжают со всего Мельбурна, даже из Аделаиды, из Перта. В общем, со всей Австралии. Мы делаем все, что возможно. Здесь духовное окормление, медицинские осмотры и иногда даже прихожане заходят, чтобы пообщаться с людьми. Это русское благотворительное общество было создано в 1955-м году для помощи людям, которые приехали в Австралию и нуждались в том, чтобы их поддержали. Потом Австралийский союз церквей предложил построить нам дом, чтобы принять 12 пожилых людей из Китая, которые приехали и оказались бы на улице. Они дали нам денег на постройку дома, и мы приняли этих людей. И вот это общество до сих пор существует. Вы спросили про кладбище, так вот у нас есть даже места на кладбище для людей, которые не в состоянии сами оплатить свои похороны. Мы их хороним за счет общества.
– Отче, но ведь это требует больших средств. Содержание врачей, автобусы, да просто оплата земли, – это все за счет средств русской диаспоры?
– Правительство выплачивает зарплату медперсоналу. Весь остальной персонал оплачиваем мы сами, общество. Вот это его главное дело – собирать деньги, выискивать возможности. В Австралии, в отличие от России, нет спонсоров, как таковых, нет богатых меценатов, которые согласны дать крупную сумму, у нас дают, то, что могут. А богатые вообще об этом не думают. Мы собираем, как можем, устраиваем всякие мероприятия, чтобы собрать деньги, люди жертвуют.
Члены Русского благотворительного общества, их 171 человек, платят членские взносы. Иногда жертвуют, иногда кто-то умирает и оставляет по завещанию наследство обществу. Но молодежь не думает обо всем этом, потому что старость и болезнь их еще не коснулись, они не думают о том, что придет время и им это понадобится. Хотя может и не понадобится, ведь они прекрасно говорят на английском и могли бы жить в австралийском старческом доме так же успешно, как и в русском. Но нашему поколению необходим русский язык, ведь чем больше стареет человек, тем больше он утрачивает то, что накопил за всю свою жизнь. И, в том числе, чужие языки уходят, и человек, возвращаясь, скажем в детство, возвращается к истокам своей жизни и к тому языку, с которым он родился. У нас одна дама была, профессор, говорила на 7-ми языках, а под конец своей жизни еле-еле изъяснялась по-русски. Потому что все остальное уже отпало, уже не нужно было ей. Для этих людей мы и стараемся сохранить все это.
– Батюшка, а много именно таких людей, о которых самое прямое попечение ведет благотворительный центр?
– Да, больше сотни.
– То есть, это и питание, и медицинское обслуживание, и одежда, и проживание?
– И вывезти их куда-то надо и все, что нужно.
– Я вижу, многие из них приходят на службу, некоторым даже за сто лет?
– Сто пять Елене Владимировне Халафовой. Дама, которая выехала на одном судне с Врангелем из Крыма!
– Потрясающе, надо же, какие люди здесь живут. И, конечно же, батюшка,  хотелось бы расспросить, как Вам удается приобретать утварь, книги различные, для хора, например, это как-то завозится?
– Культура церковного пения в Зарубежье сильно отличается от московского или украинского стиля. У них свое, у нас свое. У нас очень много старого, но чем больше мы общаемся, тем больше принимаем друг друга. И это хорошо, потому что, где раньше все переписывали вручную, теперь мы все это можем получить в печатном виде или электронной почтой. Утварь, если честно сказать, не во всех храмах, но во многих еще царских времен. Моя ежедневная чаша серебряная, это не работа Фаберже, но, тем не менее, работа того времени. Когда начинались новые приходы, в Греции покупали облачения, шились здесь. Теперь, конечно, все доступно и не обязательно привозить из России, на Украине гораздо дешевле. Первые годы мы в Россию возили наши старые облачения, книги, иконы. Теперь мы все можем получить в России. Все есть. Этим Россия богата.
– Батюшка, расскажите о прихожанах здесь, в Данденонге. Сколько примерно человек, чем они занимаются и как они, скажем, расселены по Мельбурну?
– В моем приходе 250 семейств, из них 190 семейств будут из Китайского Запада, из провинции Цинзян.
– А как они попали сюда?
– Они попали в Китай с армией генерала Дутова, когда атаман Дутов переходил границу, тогда они и переходили из Казахстана в Китай. Часто жили на таком расстоянии, что родная деревня виделась за советской границей.
– То есть, по сути, на границе и жили.
– Да. Потом 30 процентов моих людей из Трехречья, это уже Маньчжурия, Восточный Китай. Есть несколько семейств из Харбина, несколько семейств из Европы и теперь вот несколько семейств из бывшего Советского Союза. Ну и среди европейцев – я. Чем они занимаются, именно то поколение, которое приехало? Почти все на строительстве. Кто дома строит, кто обклеивает стены гипсокартоном, кто-то еще чем-нибудь занимается, но большей частью это работа руками.
Их родители работали на стеклянном заводе, на заводе изготовления автомобилей, работали на фабрике изготовления консервов, те уже все заводы позакрывались, кроме «стеклянного». Дети их, я должен сказать, которые работали своими руками, все получили очень хорошее образование. И потому у нас сейчас инженеры, доктора, бухгалтеры есть, преподаватели. Один из наших прихожан – миллионер, он организовал на Украине государственную лотерею. Его пригласили из Австралии, он поехал туда и это сделал. Так и стал миллионером. Вот это поколение сейчас очень хорошо устроилось. И их дети тоже получают самое хорошее образование, как и их родители. Можно сказать, что мы перешли какой-то рубеж и благосостояние этих семей гораздо выше, чем у их родителей.
– И они поднимаются в качественно иной слой интеллигентов австралийских, современных менеджеров, можно сказать.
– Да, открыли свои фабрики, занимаются своим делом. Кто раньше был строителем, теперь имеет строительный завод.
– При всем при этом Вы говорили, батюшка, что русская культура ослабевает, происходит ассимиляция, люди наши сливаются с английским обществом.
– Потому что вместе с богатством, к сожалению, расценка ценностей не та, которая нужна для спасения души. Люди привыкли к деньгам, забывают о душе. С этим мы боремся. На каждой проповеди говорю на эту тему.
– Да, спасибо, батюшка, очень хорошая беседа. С Вашего позволения я бы хотел назвать тему следующего разговора. Это тема действия промысла Божия в Вашей жизни. О том, где Вы были, с кем встречались, какие люди оказывали на Вас воздействие, Вы ведь тоже возрастали постепенно духовно. Те люди, которые особенно остались в Вашей памяти. И что Вы называете промыслом Божиим в Вашей жизни.
– Хорошо, поговорим.


БЕСЕДА IV

– Добрый день, отец Михаил! Сегодня я хотел бы предложить Вам для беседы тему промысла Божия в вашей жизни, начиная от рождения до сегодняшнего дня. Ведь судьба не благоволила Вам, была очень сложной от рождения…
– Хорошо. Промысел Божий в моей жизни – это вроде бы незаметная вещь. Но с годами ощущается все яснее и яснее. Я всю свою жизнь был при церкви. Мне было три года, когда в поствоенном лагере назначили одного священника, иеромонаха, впоследствии архимандрита Викторина Лябаха. Он был священником в лазарете, в котором моя мама работала врачом. И меня в три года поставили прислуживать ему в этой часовне. Как-то всю жизнь я при церкви. И мама говорила, что она даже не беспокоилась. Если я где-то пропал, она в первую очередь шла в церковь, находила, что я сплю на скамейке в церкви.
Могу рассказать о том, как состоялось мое рукоположение в дьяконы. У нас были богословские курсы, я их посещал, потом они прекратились. Потом один священник приехал и опять решил их возобновить, а на эти курсы ходил мой кум. Но кум мой был не из ученых, и потому ему все эти знания было довольно тяжело получать. И я, чтобы его поддержать, начал с ним ходить на эти курсы. И в наших беседах с батюшкой он говорил: «А что ты сидишь, тебе надо быть дьяконом!» Это было первое предложение мне о дьяконском сане. Богословские знания уже были, я прошел епархиальный курс. Я говорю: «Ну, давайте посмотрим». А тот сразу за телефон, к благочинному: «А что, если Михаил Алексеевич рукоположится в дьяконы, я готов его взять к себе». Тот сказал: «Я не против, давайте, напишите рекомендацию». Позвонили архиерею, он тоже согласился. В общем, буквально за несколько недель, в последнее воскресенье пасхального периода я рукополагался. «Нашли мы Вам подходящий праздник для этого – Неделя слепого», – сказал мне владыка с улыбкой на лице. Вот таким образом я очень быстро стал дьяконом.
– Первый духовный сан получили…
– Да… Рукоположение в священники было немного по-иному. Владыка архиепископ Феодосий поехал на III Всезарубежный Cобор и взял меня своим секретарем. И, будучи в Америке, он захотел посетить человека, которого он считал своим духовным отцом. Бывший протопресвитер Адриан Ремаренко. Это известная личность, духовный сын последнего оптинского старца. Уже когда я с ним познакомился, он был почтенным архиепископом. Ему было трудно служить, он жил при женском монастыре в маленьком домике и уже еле-еле ходил. Но владыка пришел к нему, взял меня с собой, они там сидели, разговаривали. Я смиренно сидел. Потом он говорит: «А что это за молодой человек?» Владыка говорит: «Это дьякон Михаил Протопопов». Он говорит: «А можно на него посмотреть, подойдите». Я к нему подошел, он так посмотрел мне в глаза и спрашивает: «А почему Вы его священником не ставите?» Владыка говорит: «А я ждал вашего благословения». И фактически после этого я очень быстро стал священником. Но была загвоздка, как бывает. Меня собирались рукополагать на Алексия, человека Божьего, и владыка назначил все это, был Великий Пост.
Но вдруг владыка позвонил и сказал, что у него появились препятствия к тому, чтобы меня рукополагать и хотел, чтобы я повременил с этим. Я рассердился и говорю владыке: «Тогда я должен переосмыслить весь этот вопрос. Я над этим подумаю». Он говорит: «Подумайте крепко». И все. Со временем, конечно, обида успокоилась, и я владыке позвонил, извинился за свою дерзость. И в праздник иконы Божьей Матери «Нечаянная Радость», в 1975 г., он меня рукоположил. Через много лет после этого, когда я писал биографию покойного владыки архиепископа Феодосия, я нашел в его воспоминаниях и воспоминаниях его семьи аналогичное положение и у него. Он должен был рукополагаться в священники. И как ставник должен был, за литургией в этот день, выйти с Апостолом и прочесть. И вдруг архиепископ у него отбирает книгу, отдает другому и говорит: «А ты встань сюда». И у него было желание уйти из церкви. Он понял только потом, что владыка смирял его. И меня владыка смирил, потому я теперь с большой любовью вспоминаю этот момент.
И таким образом я стал священником. Священническая служба очень благодатная, но нельзя сказать, что легкая. Работаешь с людьми, но чтобы все тебя любили, такого не бывает. Думаешь, что делаешь правильно, но кто-то чем-то недоволен. Это всегда. Я читал, это было у отца Иоанна (Крестьянкина), это было у Святых Отцов, и из Евангелия мы знаем, что это было с Господом нашим Иисусом Христом. И вот потому священническое служение, мне кажется, заключается в том, что как сказал святой Иоанн Шанхайский: «Действуй по совести. Если совесть чиста, Бог благословит дело».
Так у меня и получается. Иногда получается хорошо – люди довольны, иногда получается хорошо, а люди недовольны, иногда получается плохо. И потому надо понимать, что в видимом мире присутствует невидимый мир, который влияет на наши действия. Иногда нам кажется, что все пойдет хорошо, а лукавый старается нам сделать гадость. Вот такие отношения. Господь по Своей милости дал мне некие таланты.
Будучи директором школы, проходя весь этот светский образ жизни, я набрал некие управленческие навыки. И сейчас я стараюсь, будучи давным-давно в отставке по школьному делу, отдать все свои таланты на благо Церкви. И вот владыка это оценил, поставил меня управделами епархии, я благочинный уже с 1988 года, а последние 4-5 лет я управделами. Но это временная мера. Управлять делами должен, конечно, епископ. Он сейчас в Америке. Но Бог даст, он вернется или кого-то назначит епископом в Австралию. Она настолько велика, что тут нужен архиерей, а не священник-управляющий.
– Батюшка, скажите, какие-то чудеса были в вашей жизни? Сама фамилия повлияла на ваш жизненный выбор? Были у Вас в роду священники Протопоповы?
– Наверное, были, поскольку фамилия на это указывает. Но я не могу сказать, что я знаю это наверняка. Насколько я знаю, все мои предки были военными. А о том, были ли чудеса, да каждый день – чудо. Иногда бывают такие моменты, когда чувствуешь присутствие Божие в своей жизни.
– Батюшка, Вам много приходилось где бывать в мире. А были ли в Вашей судьбе люди, встречами с которыми Вы очень дорожите?
– Да, когда я был молодым священником, у нас еще целое поколение было священников, которые получили свое рукоположение в царское время. Это были люди сильного духа, удивительно скромные, выдержанные, никогда не позволяли себе чего-то лишнего. Тем более, неприятного. Поскольку я из Сербии, я знал многих архиереев – выходцев из Сербии. Среди них такие, как архиепископ Аверкий Таушев, архиепископ Савва Раевский. Это были маститые духовники. Владыка Савва, помимо его духовного звания, был юристом. Во время Донского правления в 1919 году генерала Краснова он был секретарем Министерства просвещения. То есть человек, который имел огромный жизненный и духовный опыт. Вот такие люди. Безусловно, они влияли на нас. Среди сербских светских людей огромное впечатление произвели на меня встречи с великим князем Владимиром Кирилловичем Романовым.
– А где это происходило?
– В Париже. Он был по духу всем тем, что мне представлялось, каким должен быть русский царь. Он жил духом понятия Российского государства, тем, духом, что у многих уже был утрачен. У нас за границей это чувство рассеяно, в России вообще подавлено, а он жил вот этим чувством государственности, что Россия есть и будет, она не исчезла, а просто была покрыта мраком. Со встречи с ним у меня зародилось понятие, почему по духу я монархист. Государя-императора заставили отречься от престола, ведь он был хозяином всея Руси. Его заставили отречься по воле людей, которые искали себе власть, и не справились с ней, когда получили.
– Вчерашняя Ваша проповедь, батюшка, была как раз об этом.
– Да. В тот день, когда Царь подписал Акт об отречении, в Москве, в Коломенском, является икона Державной Божьей Матери. И Божья Матерь говорит с женщиной, которая видела икону во сне, что теперь Она будет править Россией. То есть Россия, как держава, никогда не исчезала. Был на престоле царь, а в советское время на престоле была Божья Матерь. И вот сейчас мы проходим этот переломный период, не зная, кто мы такие. Я верю в восстановление монархии. Не зря же Российская держава осталась под покровительством Божьей Матери. Для того, чтобы она все-таки возродилась, и для того, чтобы Россия была Россией.
Я слышу, как священники в церкви молятся за страну Россию. Я себе этого не позволяю. Я всегда молюсь о Богохранимой Державе Российской. Чтобы напоминало мне, что Божья Матерь находится на Российском престоле до тех пор, пока Господь Бог не соизволит вернуть русского царя. Это создает для меня направление отношения к России. Мы сейчас строим Россию неизвестно на каких началах. Может, все идет к лучшему, но оно не станет хорошо, пока страна не вернется к своим историческим корням.
– Скажите, отец Михаил, а за то время, когда две Церкви воссоединились, много практических проблем удалось решить для того, чтобы объединение состоялось фактически. И сколько еще проблем на этом пути?
– Конечно, много. Если не говорить о чисто юридических, материальных вещах, то да. А если говорить о духовных ценностях, то, конечно, нас очень много что уже объединяло. Но Русское Зарубежье не хотело потерять свое лицо, потому что за границей нас лучше знают, чем знает Московская Патриархия. Поэтому Зарубежная Церковь сохранила свой быт, свои традиции, свой подход к вещам, свое умение решать вопросы в иностранном и инославном мире. Без всякого коммунизма мы уживаемся вместе с другими, и России есть чему поучиться у нас. Юридически мы остались отдельной частью Русской Церкви. Но есть вопросы, которые решаются и по сей день. Ведь акт о каноническом общении – это живой организм, состоящий из людей. И поэтому все время есть какие-то проблемы.
Священники из России думают, что в Австралии лучше, чем у них, например, в Сибири, и хотят уехать. Не сознавая того, что здесь тоже надо потом и кровью зарабатывать себе хлеб. Вот такие вещи решаются. Мы людей приглашаем, они приезжают, видят и начинают понимать наше положение. Мы ездим туда и находим много общего, и это общее нас объединяет.
Есть вещи, которые нам надо согласовывать с Москвой. Например, поставить нового архиерея. Его кандидатура должна быть представлена Патриарху. Раз он глава Церкви, он должен иметь свое слово. Постепенно наши люди к этому привыкают. Но когда говорят: «А зачем мы объединились?» – Я их спрашиваю: «А что изменилось за эти пять лет? Хуже стало – нет, лучше стало – нет. Так что вы переживаете?» Потому что все, что вытекает из Акта канонического общения – это на верхах, а до приходской жизни оно даже не доходит. Может, в этом есть Промысел Божий, чтобы люди не переживали, не волновались. Таким образом, еще раз хочу сказать, что Акт о Каноническом общении – это, главным образом, Евхаристическое общение. И как сказал Патриарх Алексий II, Акт «положил конец гражданской войне».
– Скажите, батюшка, планируется ли увеличение числа храмов, монастырей в связи с объединением церквей на пространстве Австралии?
– Было бы очень хорошо, если бы мы могли выписать 20-ть, 30-ть или 100 монахинь или монахов. Это было бы хорошо, но австралийское правительство имеет ограничения по визам и проблема состоит в том, что 20 лет тому назад, когда Россия пустила сюда людей, их так много приехало и скрылось. Они так и не хотят уезжать, по сей день скрываются. Австралия просто закрыла путь и сказала, что нам так много не надо нелегалов. Вот эти нелегальные мигранты нам подпортили. И пока это не забудется, будут большие ограничения. А мы были бы рады, и монахини нам нужны для того, чтобы привлечь других. Это все было бы замечательно.
– А сейчас существует ли какая-то паломническая программа между Россией и Австралией? Имеется в виду временное посещение.
– Нет, но надо сказать, что мы в Австралии работаем с молодежью интенсивно. Бывают в приходах беседы, раз в год бывает епархиальный съезд молодежи. В одном городе или в другом, или в третьем. Туда мы все съезжаемся, стараемся напичкать молодежь духовностью. Потом у нас раз в год есть Курское содружество. Группы молодежи из Австралии ездят в Россию и встречаются там с молодежью из России, Америки, Израиля, Европы, Белоруссии, Украины и они вместе куда-то едут. В этом году в Сербию, Черногорию, в прошлом году – в Крым, в позапрошлом году – в Иерусалим. И вот из этой молодежи несколько пар переженилось. И потом у нас ежегодно бывают паломничества в Святую Землю. Таким образом, паломнические начинания у нас есть. Сейчас мы даже хотим сделать так, чтобы у нас были поездки по Австралии, по разным приходам и монастырям. В Индонезию мы ездим каждый год, чтобы поддержать местных православных людей.
– Большое спасибо, батюшка.




БЕСЕДА V

– Отец Михаил, сегодня я хотел бы попросить Вас продолжить рассказ о вашем опыте пастырского служения, о тех моментах, которые наиболее запечатлелись в памяти.
– Наверное, каждый священник приобретает свой опыт, что называется, на собственной спине. Я помню, как в моем приходе один человек застрелился. И семья ко мне обратилась с просьбой, чтобы его похоронить. И я сказал, простите, но я ничем не могу вам помочь. Тогда я был молодой, неопытный.
– Обиделись, наверное, на Вас очень?
– Нет, как ни странно, они не обиделись, они поняли, потому что церковные люди. Но я осознал, что когда я сказал, что ничего не могу сделать, это было совершенно неправильно, я мог очень много чего сделать. И теперь, в первую очередь, когда бывают случаи самоубийства, я ищу причины этого. Может человек чем-то болел, может быть, он принимал какое-то лекарство, на которое я бы мог потом сослаться. Можно поговорить с доктором, чтобы узнать, может, этот человек не понимал разницы между тем, что он делал и что нельзя было делать. И теперь часто мы находим возможность представить архиепископу прошение, в котором излагаются факты происшедшего, и владыка уже принимает решение благословить или не благословить отпевание. И в очень многих случаях самоубийцы находят свое утешение в церковных молитвах, тем, что мы можем их отпеть, потому что в тот момент они были невменяемы. Но даже в тех случаях, когда ничем нельзя помочь, принести утешение родственникам, конечно, можно. Пойти на кладбище, спеть Трисвятое. Вот такие вещи можно делать. Я теперь всегда это и делаю. Даже если я не могу отпеть человека, я всегда могу его проводить на кладбище и там пропеть ему Трисвятое. Сказать проповедь, назидательное слово, чтобы люди, которые пришли, ушли бы хоть с чем-то духовным, а не только с огорчениями.
То же самое точно было у меня с одной женщиной, которая родила мертвого уже ребенка. Мне позвонили из больницы и попросили сделать что-нибудь. Я тоже по неопытности тогда сказал, а что я могу сделать, я ничего не могу сделать, это я семье сказал. Ничем вам не могу помочь, жалею, очень жалко, рад был бы чем-нибудь помочь, но не могу. Через несколько минут позвонила какая-то сестра милосердия больницы и отчитала меня с ног до головы, как это так. Как это так вы ничего не может сделать, вы что, не можете приехать, побыть с семьей! И она меня буквально научила, что надо быть на месте, надо с семьей провести какое-то время, их утешить. Помню, я приехал, мать держит мертвого ребенка на руках. Ну, мы посидели, я немножко поговорил с ними, помолился.
Но теперь я делаю, как закон, – маленький гробик я принимаю на свои руки на кладбище и несу от катафалка до могилы, держу гроб с ребенком на руках и пою Трисвятое. Также скажу назидательное слово, чтобы семья как-то почувствовала, что они не одни. Если они устроили поминки, то пойду на поминки для того, чтобы там опять всем что-то сказать. Вот такие моменты я в прошлом учел на своей спине и очень жалею, что в таких случаях мне казалось, что я не могу оказать никакой помощи, хотя можно было, как мы видим, очень много помощи оказать.
– Батюшка, вот я знаю, что в России большая беда среди русских людей, это пьянство, наркомания. К сожалению, это все имеет очень серьезные  последствия. Здесь, в Австралии, приходится ли с этим сталкиваться?
– Да, конечно. Бывает, что нужно отпевать пьяниц и молодых наркоманов, к сожалению, это есть. Есть вот такое горе, что молодой парень хорошо учился вроде, все в порядке, а мама не знала, что он занимался наркотиками. Взял и где-то в парке умер, нашли его через день или два и, конечно, это для матери огромное переживание, но здесь ничем не поможешь. Единственное, что я беру на себя, в этом случае, – я обязательно проповедываю на всех похоронах. Человека нельзя проводить в иной мир, не сказав о нем доброго слова. Я тогда обращаю свою проповедь к молодым, что эта смерть результат того, когда вы что-то делаете и не думаете головой, забываете, что вы не вечные, забываете, что вы не всесильные. Полезна она и для тех молодых людей, которые любят быструю езду. Таким образом, есть повод читать проповедь всему приходу. Вот это мы делаем.
– А какая-нибудь работа со стороны властей ведется в этом плане?
– Вы знаете, вся страна говорит о наркомании, о самоубийствах. В Австралии самый высокий уровень убийств молодых людей между 15-ти и 23-летним возрастом. И потому здесь ведется очень большая работа, чтобы обучать людей, молодежь, чтобы они этим не занимались. Это бывает и в школах, и по телевизору, и на молодежных беседах. Мы все время стараемся понять молодежь, то есть, что их заставляет этим заниматься, но, к сожалению, не всегда  успешно.
– Батюшка, расскажите, пожалуйста, о своей внутренней церковной работе, как у Вас кадры подбираются, те же самые старосты, сестричество, которое у Вас есть.
– В приходе мы ищем людей, которые верны Церкви, – не те, которые приходящие или мимо проходящие, а те, которые любят и регулярно посещают церковь, вот с них и начинаем. Поскольку здесь все добровольно и никто здесь зарплаты не получает, надо искать людей идейных. Старосты избираются на 3-х летний срок. Конечно, в приход иногда попадают люди, которые имеют свои цели, не всегда благородные, но постепенно мы их удаляем. Но поскольку у нас по уставу написано, что человек должен быть верным, православным, должен исповедоваться, причащаться в своем приходе регулярно. Он должен жить духом церковным, чтобы личная жизнь была непорочной. Мы, таким образом, ограничиваем определенный контингент людей, которые не подошли бы. В разных приходах по-разному находят себе старост. Но большей частью мы все знаем друг друга, не то, чтобы посторонние были у нас.
– Вот я смотрю, у Вас дьякон – итальянец, певчий. Вы его специально подбирали?
– Он был моим студентом в университете, когда я преподавал богословие, он приходил на лекции, потом он принял Православие.
– А был католик?
– А был католик. Рафаэль. Теперь он очень верный православный. Закончил богословские курсы, на которых я преподаю в университете. И вот его поставили дьяконом. Он года два был дьяконом в храме Московского Патриархата, потому что там надо было поддержать священника, а теперь у меня.
– А хор, батюшка, у Вас, как его создавали?
– Хор у нас существует практически с первых дней. Матушка первого, ныне покойного священника Александра Сафронова, Екатерина занялась этим буквально после назначения мужа на должность настоятеля. Она подучила Леониллу Алексееву, которая имеет музыкальное профессиональное образование. Когда отец Александр и матушка Екатерина уехали в Америку, Леонилла взяла хор под свое руководство и ведет его уже около 35 лет.
– А чтецы, их тоже приходится обучать?
– Да, церковно-славянскому языку.
– Тем более, что служба идет иногда и на английском.
– Ну, на английском их легче учить. Но, тем не менее, мы с ними занимаемся, чтобы они красиво читали в церкви.
– Батюшка, а есть ли у Вас какая-то воскресная школа?
– Есть школа, 70 детей при ней.
– И кто с ними проводит занятия?
– Сначала у нас были все свои учителя, потом пришли новые учителя из России, Украины, с педагогическим образованием. Мы постепенно ввели их в нашу школу для того, чтобы они приняли наш навык, чтобы дышали нашим духом в школе, и теперь они преподают у нас – 11 учителей. Слава Богу, преподаем все, что положено. Русский язык, письменное чтение, литературу, поэзию, Закон Божий, русскую историю, танцы национальные. Я понимаю, что в наших условиях дать им образование, которое они получают в России, невозможно, но наша главная цель в том, чтобы они хоть общались по-русски и чтобы чувствовали себя русскими. Пусть он плохо говорит, но пусть чувствует себя русским. Пусть они лучше останутся при нас, и постепенно у них улучшится русский язык. Но очень много зависит от родителей, чтобы и дома тоже занимались, потому что родители не занимаются. И жалко видеть, как молодой человек, который приехал из России, говоря прекрасно по-русски, за год, за два, за три уже вставляет в речь английские слова, как говорят: английский язык не выучил, а свой потерял.
И вот я замечаю, что у меня трое или четверо прислужников, совсем недавно приехавших за последние пять лет, уже не могут по-русски посчитать, сколько просфор. Вот эта потеря русского языка – великая трагедия. Мы-то старались 90 лет за границей сохранить его, а здесь те, которые сейчас приезжают, не имеют возможности его сохранить, потому что родители дома тоже практикуют английский.
– Я знаю, здесь в Австралии, в Мельбурне конкретно, много разных церквей, ветвей, отклонений. Расскажите об опыте вашего преодоления сектантства, уклонения людей в другие религии.
– От Русской Церкви?
– Да. Конечно же. Потому что много сманивают людей.
– Люди по природе ищут себе какую-то экзотику, какую-то восторженность, что-то новое, что-то уникальное, и их вера построена на эмоциях, вместо того, чтобы быть построенной на глубоком осознании взаимоотношений человека с Богом. Не зная своей веры, они ищут ответы на свои житейские вопросы в чужой вере. И это очень печально.
Поэтому я провожу, помимо приходской школы и помимо общих бесед в воскресенье, богословский курс, тот же, что я читаю в университете. Вы думаете, что весь приход приходит? Нет. Человек 12-15 приходит, а 215 дома сидят, их это не интересует. И потому их легко сбить, отбить от веры и отправить в ересь. К сожалению, это есть. И может, надо добавить к этому всему, что когда люди начали выезжать из Китая (а у меня много прихожан из Китая), им всякие баптисты и прочие обещали помочь с переездом, если они к ним перейдут. И такие люди переходили к ним для того, чтобы быстрей уехать, кое-кто из них вернулся в православие, кое-кто остался: «Спасибо им, они нас спасли. Православная Церковь нас не спасла». Есть и такое. Потом, есть группа женщин, которые говорят: «Вы знаете, мы будем баптистами, потому что баптистам запрещено пить. И наши мужья-пьяницы перестанут пить». Ну, ушли к баптистам, а мужья продолжают пить. И не только продолжают пить, а находят, что и другие баптисты тоже пьют. Вот, такие ложные приманки, которые людей тянут в чужую среду.
Но это все, конечно, построено на одном – на незнании своей веры. У них нет глубокой веры, у них нет чувства лояльности по отношению к своей Церкви, они не чувствуют, что Церковь и они – это одно, а одно без другого жить не может. Они утратили это, и потому они вот так болтаются. А есть такие, которые были у баптистов, и пошли к пятидесятникам, а были в свое время православные, но теперь вообще сидят дома.
– Батюшка, отдельная страница у Вас, Вы стали благочинным и управляющим делами епархии. Расскажите о своем опыте, как Вы начинали? С какими проблемами сталкивались, и в чем особенность работы вашей в данных должностях, здесь в Австралии?
– Вы знаете, самое главное – это сохранить дружбу среди священников. Если священники дружные, между собой гораздо легче работать. А для этого, что мы делаем: вот, например, на Пасху все приходы собираются в одном храме, и мы проводим пасхальную вечерню. В этом году здесь, в следующем году там, еще через год – в другом приходе. И не только мы молимся вместе, но и устраиваем потом общее чаепитие для всех людей, чтоб и миряне пообщались между собой.
В день престольного праздника у нас все храмы закрываются, и мы едем в тот храм, где праздник происходит. Это очень помогает людям. Это дает им чувство, что мы едины духом и что они не страдают от одиночества. Священникам я помогаю решать всякие юридические, церковные вопросы. Вот это фактически то, что и делает Архиерей, как любящий  отец. Мне приходится все это делать в его отсутствие.
– А есть у Вас какой-то секретариат, кто Вам помогает?
– В епархиальном управлении, конечно, есть, и у меня здесь два личных секретаря. Один для английского языка, второй для русского. И я могу в моей канцелярии, через интернет выйти на любого человека. Как-то вот так мы общаемся.
– Да, батюшка, это, конечно, огромная работа. И еще один вопрос: я уже познакомился с газетой тут у Вас. Расскажите, пожалуйста, о ней, как давно она выходит? И какие основные темы затрагивает?
– Газета уже выходит 19 лет, описывает нашу приходскую жизнь и жизнь общества. Во-первых, нам хочется проинформировать людей о том, что происходит. Во-вторых, сообщить новости, которые касаются всех. Это очень важно, потому что многие наши люди уже плохо говорят на английском или, по крайней мере, плохо понимают то, что в новостях скажут. И потому мы стараемся им это расшифровать. Хочется также оставить какую-то память о том, что было, и потому мы издаем эту газету. Она небольшая, но, тем не менее, мы стараемся, чтобы она была интересной, и, как ни странно, ее читают в России.
– А есть она в электронном виде, сайт есть, да?
– Да, да. Когда кто умирает и прочее, очень важно указать, потому что здесь очень много людей в доме престарелых умирают, к сожалению. А может, они в русском обществе были кем-то когда-то, а потом исчезли с глаз долой. А потом вдруг кто-то услышал, что умер такой-то, ах, как же так, как жалко. И мы этим как бы стараемся оказать услугу. Некрологи пишем иногда.
– Батюшка, официального штата в газете у Вас нет, я так понимаю. Вы и Светлана Бран, вдвоем, да?
– Да, вдвоем.
– И вот еще что хотелось спросить: а номера газеты сохранились – первые номера?
– Вот они все, в переплете красном. Как управделами, в мои обязанности также входит издание епархиального журнала «Церковное слово», который издается с 1951 года и является исторической хроникой жизни нашей епархии. С первого дня и до сегодняшнего это тоже нужно делать мне, но здесь есть люди, которые присылают свои материалы иногда. Из разных концов страны.


БЕСЕДА VI

– Отец Михаил, как Вы считаете, что сейчас происходит в мире, насколько далеко зашла глобализация, и как вообще простому человеку выживать в этом мире, на ваш взгляд?
– Конечно, мы живем в сложные времена. Я думаю, не будет ни для кого новостью, что идет сильное нападение на христианский мир, будь то в России, будь то силами зарубежных олигархов – бывших русских, которые видят восстановление Православной Церкви во всей России, как что-то противное их влиянию. Или со стороны таких держав, как Америка. Америку можно назвать точно, потому что, когда Кондолиза Райс была государственным секретарем, она прямо сказала, что если бы упразднить Русскую Православную Церковь, Россия могла бы быть достойным партнером. Они все видят Церковь, как организацию, которая держит нас в прошлом, в темноте, и совершенно не понимают, или не хотят понять ее роль, или вообще противятся духовному миру, который Церковь представляет на Земле. Это мы видим, но это не только в России происходит, а по всему миру, это везде есть.
Вот сейчас – нападения на Церковь со стороны тех, кто поддерживает однополые браки. Говорят, что Церковь не имеет права вмешиваться в их свадьбы. Церковь и не вмешивается. Но дело в том, что брак считается таинством между двумя людьми. Гомосексуализм и т.п. природе непонятная вещь – среди зверей этого не бывает. Почему это происходит среди нас, потому что дьявол влияет на человеческий образ. Но это не то, что Церковь говорит. Церковь говорит, что мы должны быть выше своей плоти, мы должны жить духовными ценностями, а не чисто плотскими.
А второе – это нападения в разных странах мира на епископат, на священство. Почему епископ поступил так, а не так? Почему он, узнавший на исповеди что-то, не доложил? Исповедь совершенно тайная и никогда не оглашается, и были, и есть священники, которые готовы постоять за твою свободу, за твою жизнь для того, чтобы эту тайну сохранить. Но силы, которые противостоят, они же понимают, что отруби голову Церкви, епископату и все развалится, и потому идет вот это страшное гонение на Церковь.
Мы стараемся быть политкорректными, и даже не говорить, но нужно на это смотреть трезвыми глазами. И потому нам надо быть просто готовыми к тому, что вот это насилие христиан будет продолжаться. Да мы об этом и говорим на Великом Входе с чашей в руках, когда священник поминает всех гонимых. То есть, мы осознаем, что есть люди, которые гонимы за веру на сегодняшний день, и если мы на это не будем обращать внимания, мы не будем готовы дать отпор, когда это будет нужно. Но мы же плохо знаем своих врагов, мы их не изучаем.
Мы большей частью реагируем на какие-то случаи. Но мы должны знать, кто наш враг, и почему он считает нас врагом своим. И тогда мы, может быть, найдем с ними общий язык, а если нет – мы будем знать, как дать отпор. И поверх всего этого – полное безразличие к духовным ценностям. Мы настолько погрузились во вселенский мир, что только думаем, как пожевать, как набить карманы, как сделать себе приятное, как провести время. Я уже говорю об этом открытым текстом, это есть. Люди так сейчас смотрят на все, это ужасно и обидно потому, что духовные ценности облагораживают человека. Когда человек благородный, он становится более изысканным, более мягким, более воспитанным, он начинает обращаться с людьми совершенно иным образом. А весь мир сейчас погружен в эгоизм и потому, наверное, противно многим, что Россия восстанавливает какие-то духовные ценности. Они видят в этих духовных ценностях сопротивление к тому, чтобы превратить человеческий род в толпу, которой можно командовать. Вот это мои соображения.
– Батюшка, а как Вы считаете, усилились ли сейчас позиции России и, в целом, православного мира в связи с объединением Церквей?
– Есть усиление, но усиление не только между частью Русской Церкви и частью русской общественности. Объединение двух частей Русской Церкви сразу открыло возможность нам заграницей влиять на Греческую Церковь, Болгарскую, Румынскую, Сербскую. Значит, мы как-то находим общий язык со всеми православными по всему миру. И как Вы, наверное, знаете, сейчас идет по всему миру объединение православных епископов Европы, Северной Америки, Южной Америки, Австралии, Азии, и обсуждаются общие вопросы, находятся общие выходы из разных положений, общие подходы к нашим общим проблемам. Я считаю, что это очень положительное явление и, конечно, это укрепляет Православие, и это не всем нравится.
– Идет ли объединение христианского мира, имеется в виду по конфессиям – протестанты, католики. Есть ли какое-то движение навстречу друг другу вместе с православными людьми?
– Вы знаете, наши люди настолько напуганы словом экуменизм. Нельзя сказать, что идет какое-то объединение, идет содружество, идет сотрудничество на разных уровнях. Мы работаем вместе с католиками, с протестантами, чтобы оказать помощь нищим, когда стихийные бедствия, пожары, наводнения – мы все вместе стараемся найти возможность помочь всем. Когда государство хочет изменить закон, например, запретить в школах Закон Божий, так все протестанты, католики, православные собираются вместе, чтобы действовать, чтобы сохранить преподавание Закона Божьего. На этом уровне, пожалуйста, – мы находим не только понимание, но и находим действительно дружеское плечо и работаем вместе.
– Отец Михаил, а на тех конференциях международных, в которых Вы принимали участие, какие проблемы сейчас поднимаются, какого уровня?
– Ну, вот например, в августе прошлого 2012 года  у нас была конференция в Сан-Франциско о сотрудничестве Церкви и России по вопросам развития Православия в Тихоокеанском регионе. И были представители разных стран, в том числе и Америки, Новой Зеландии и прочих.
– Возглавлял конференцию владыка Иларион (Алфеев), наверное, да?
– Да, владыка Иларион, митрополит Волоколамский, а также предстоятель Зарубежной Церкви митрополит Иларион (Капрал). При содействии московского консульства мы находили общий язык: что делается в одном месте, что делается в другом, что можно друг у друга перенять, чтобы усилить нашу работу, и как будет распространяться Православие все дальше и дальше в этом мире. Вот, такие конференции очень полезны. Они полезны потому, что дают нам почувствовать, что мы не одни.
Спасибо российскому МИДу за то, что они нас собирают – для того, чтобы мы могли найти какие-то выходы. Кроме того, они дают нам возможность общения, и то, что мы собираемся вместе, это уже положительно.
– А в странах Океании Вам приходилось бывать? Бывать на островах, сталкиваться с языческим миром тех островов и как-то их воцерковлять?
– У нас 15 приходов в Индонезии. Все наши священники в Индонезии – туземцы. Мы их привозим поочередно в Австралию и обучаем: литургике, богословию. Мы работаем с молодежью, обучаем, как создавать приходы, потом отправляем обратно на места. Раз в год кто-то из нас ездит туда, чтобы проверять на месте, как это делается. Года 2 назад (в 2011 г.) я ездил туда и давал лекции по литургике и практические уроки для всех священников. Потом мы их привозили сюда, они вместе с нами месяц, два, три жили, видели, как мы служим на приходах. Теперь вот постепенно входят в нашу практику, мы им помогаем. Но мы их не можем научить жить в мусульманском мире. Это уже их жизнь. В Индонезии 67% населения – мусульмане.
Но вот, например, один батюшка в Соло (это центральная Ява) построил целый храм в мусульманском районе, хотя другим не дают. Здесь дали разрешение на постройку храма, потому что батюшка пользовался большим авторитетом среди людей. Он купил микроавтобус и начал бесплатно возить людей. Беременных женщин он подвозил в больницу, наподобие скорой помощи, если надо было, забирал детей из школы, помогал. И он заручился любовью окружающих. И когда по закону города нужно было опрашивать соседей и целые кварталы о том, будут ли они против того, чтобы этот человек построил храм, они сказали: нет. И он построил храм. Много в чем он выглядит, как мечеть, но вместо месяца там стоит крест, и храм вписывается в общий ландшафт города. Но в других местах не так милостиво относятся, и одного священника уже убили, его машина буквально раздавила и не остановилась, поехала дальше. Никто даже не расследовал это дело.
В 2012 году в феврале я ездил на остров Тонго – это посреди Тихого океана. Это королевство. И местные христиане, главы разных конфессий, они даже приветствовали нас. Когда я разговаривал с католическим епископом, туземцем, он меня спросил: «А зачем Вы приехали, у нас же здесь и так много христиан?!»
У нас 4 прихода в Новой Зеландии, уже 60 лет существуют и, слава Богу, процветают.
– И там Вам часто доводится бывать?
– В Новой Зеландии у нас 4 священника, там постоянные священники при храмах. Там все хорошо, там такая жизнь, как и у нас в Австралии.
– Отец Михаил, скажите, есть ли у Вас ощущение, что приближаются апостасийные времена?
– Ну, то, что мы идем к концу века, – это нам Сам Господь сказал. Я предполагаю, что наши родители, и бабушки, и дедушки, тем более те, кто пережил советский террор, все считают, что мы живем в последних днях, и, наверное, уже тысячу лет об этом говорят. И первые христиане думали, что вот-вот Христос вернется при их жизни. Потому я не придаю большого значения высказываниям, что мы живем в последних днях. Но то, что мир идет к худшему, это да. Это тоже бесспорно. И потому я говорю о том, что нам нужно хранить духовные ценности.
Мы должны сохранять образ Христа, который нам дан при крещении, и если мы будем это делать, будем это хранить, тогда время конца света отступит. Я очень боюсь, что мы увлекаемся концом света. Мы не должны этим заниматься, мы должны думать о том, как нам быть на высоте и достойно встретить Христа. Абсолютно каждый ответит за то, что ему дано.
– Исходя из вашего опыта, что делать современному человеку в этом мире, когда он живет как машина порой. Как ему выбраться из этого глобального мира? Найти свою дорогу к Богу.
– Вы знаете, путь к спасению – это сугубо личное дело. Нам Господь дает корабль спасения – Церковь, для того, чтобы мы имели общение с другими людьми, которые ищут того же самого, что мы ищем. И в этом корабле спасения, в Церкви, мы находим все указатели на правильную жизнь, но мы должны тоже делать выбор, куда идти и зачем. И вот этот выбор очень важен. Мы можем всегда сказать – стоп! я туда не пойду, я хочу служить Богу. В моей личной жизни я хочу в каждом человеке видеть образ Христа и понимать, что нельзя лгать человеку, я это сделаю Самому Господу, потому что Господь сказал, что сделаешь человеку – сделаешь это Мне.
Если это у нас будет впереди, мы тогда не будем думать о себе, а будем думать о других людях, и если мы будем действовать так, что нам будет не стыдно за себя, потому что совесть наша чиста, тогда Господу Богу не будет стыдно за нас. И нам не будет стыдно перед Ним предстать и сказать: Господи, с большими ошибками и великими недостатками, но мы честно служили Тебе. И Господь, увидев наши старания, будет миловать и намерения наши.
– Спасибо Вам за такой подробный ответ, отец Михаил.



БЕСЕДА VII

– Отец Михаил, жизнь человека быстротечна. Мало что человек успевает сделать, даже большие академики, ученые, какие-то творческие люди. Жизнь пролетает быстро, пусть эти 80 лет или больше, смотришь, а человек уже уходит. Конечно же, об этом и я задумываюсь, батюшка, как и всякий человек.
Мне бы хотелось понять Вас с точки зрения пастыря, человека, который уже немало лет прожил на этой Земле и, видимо, тоже размышлял об этом. Каково ваше отношение к этому вопросу: «Для чего живет человек?» Что он вообще успевает сделать в жизни? Вот об этом батюшка, очень бы хотелось услышать ваше мнение.
– Для меня вполне ясно то, для чего живет человек на Земле. Если мы верим в Бога, если мы верим в то, что Бог нас создал, тогда жизнь наша должна иметь смысл. Бессмысленна жизнь того, у кого нет надежды ни на что после могилы. Бог создал род человеческий для того, чтобы мы были в общении с Ним. Ему просто, из-за Его изобильной любви, хотелось поделиться этой любовью с кем-то. И Он создал человека, выше ангелов по Своему образу и подобию, для того, чтобы мы могли познать Бога и жить с Ним в тесном общении, любви, взаимопонимании. В том, что было у Адама и Евы с Богом в Эдемском саду до грехопадения.
Если мы понимаем, что наше пребывание на этом свете – это испытательный срок, который выявляет, годны ли мы для этого общения с Богом или нет, что мы делаем для того, чтобы быть богоугодными, чтобы оправдать свое крещение и быть богоподобными.
То это как раз определит нашу дальнейшую жизнь за гробом. Поэтому смысл нашей жизни – это совершенствоваться, быть лучше, чем мы есть. Бог дал каждому из нас определенные дары, таланты, которые нам Евангелие запрещает зарывать, а, наоборот, надо развивать. Поэтому и крупный ученый, и простой мужик, и генерал, и князь – все могут использовать талант, который они имеют, не в собственную выгоду, а на благо всего рода человеческого.
Священники этим занимаются в храме, они живут не для себя, а для своих прихожан. Пророки жили в свое время не для себя, а для всего народа, несмотря на то, что их оплевывали, избивали и камнями забрасывали. В нашем миру мы, мне кажется, встречаем это на всех поприщах нашей жизни. Каждый, кто старается сделать добро, получает искушения от дьявола через людей. Если мы их переносим с терпением, как Христос сказал: «Прости им, ибо не ведают, что творят», мы улучшаемся, мы становимся лучше, чем мы есть. Если же мы увязаем в обидах и желании отомстить за нанесенное оскорбление, получается, что мы становимся только хуже, и тогда смысл нашей жизни заключается в том, чтобы кому-то сделать больно, кому-то отомстить, кому-то доказать, когда нам нечего доказывать. Стоит лишь сказать: «Пусть оно остается как есть, а я буду делать по совести, как нужно». Вот и смысл нашей жизни.
– Батюшка, когда-то на эту же тему Мотовилов пришел к преподобному Серафиму Саровскому и спросил. Ответ был: «Стяжать дух мирен». Скажите, пожалуйста, что такое «стяжать дух мирен» сегодня? Что это значит в сугубо мирской жизни здесь, в Австралии или в России?
– Вот видите, человек, который стяжает Духа Святого, он имеет в сердце своем мир, он избегает резких реакций, старается быть миротворцем. Он старается найти покой и сообщить этот покой по всему миру, чтобы он исходил от него. Ведь не зря Мотовилов сказал преподобному Серафиму: «Я боюсь смотреть на тебя, твое лицо горит огнем», а тот говорит: «Нет, твое лицо также горит», потому что они стяжали Духа Святого тем, что жили в мире и в согласии, в единогласии друг с другом. Этот Божественный мир не могли изменить никакие посторонние обстоятельства. Обратите внимание на светскую жизнь; есть люди, которые реагируют на все слишком резко и плохо, а есть люди, которые все со смирением принимают, но все равно продолжают делать то, что считают нужным.
Вот такими людьми строится будущее, потому что они делают вклад, на основе которого можно строить отношения или развивать различные проекты жизни. Я думаю, то же самое может быть и среди высокопоставленных, и среди простых людей, живущих в селах и захолустьях. Был бы мир душевный, будет все.
– Батюшка, как быть человеку, не мешает ли мирская суета обрести человеку покой?
– Конечно, мешает, но все дело в том, что ежедневно каждый из нас имеет возможность установить для себя жизненный приоритет. Если прежде всего он ставит служение Богу, а это – благородство, вежливость, честность, если это стоит у него на первом месте, все остальное приложится.
Приоритет нашего поведения ставит нас выше всей этой суеты. И тогда можно сохранить душевный покой и быть выше этого. И если молчать, то скорее пройдет, чем, если бы на это начали отзываться всякими демонстрациями, которые породят еще худшую ситуацию потом. Поэтому нужно стяжание Духа Святаго – это смирение, это любовь, это понимание, с кем мы имеем дело. Не ожидай, что мужик будет изысканным князем, когда ты будешь с ним разговаривать. Надо принимать его таким, какой он есть. А хам остается хамом, хотя в нем тоже нужно видеть образ Самого Христа. И священнику приходится со всеми иметь дело и понимать, что слабости человеческие присущи всем нам. И что каждый из нас может сорваться, если он за собой не смотрит.
– Батюшка, возвращаясь к началу, к самой первой нашей беседе, когда я расспрашивал Вас о вашей биографии, о ваших родителях, о вашем жизненном пути… Я вчера у одного человека видел вашу книгу, где собрана история русских в Австралии. Сейчас Вы мне подарили книгу. И мне, конечно же, интересно ваше творчество. Как Вы находили силы для этого, для написания ваших книг?
– Я написал семь книг. А начал писать потому, что видел среди духовенства, среди священников младшего поколения, что они не думают о прошлом. Они считают, что вот они пришли и то, что они сделают, будет лучше всего. И они забывают о том, что были и до них священники, которые много созидали. И создали в условиях эмиграции, когда все было намного тяжелее, чем сейчас, когда все намного удобнее: пожалуйста, пришел на все готовое.
Мне хотелось оставить память о тех, кто ушел. Я по возрасту уже последний из того поколения молодежи, которая помнит священников, рукоположенных еще в царской России, которые при нас служили. Это была плеяда благородных, умных, духовных людей. Они практически создали Русскую Православную Церковь на этой земле. Нельзя, чтобы они были забыты. Когда я начал писать, я выходил уже не на детей, а на внуков этих священников. Я понял, что они о своих дедах уже почти ничего не знают, и потому мы начали писать. Сначала я написал 4-хтомник об архиереях нашей епархии, как они развивали нашу жизнь. А потом и другие книги. Была такая Нина Михайловна Кристесен, урожденная Максимова, глава Русской кафедры Мельбурнского университета, это она мне советовала писать, она меня вдохновила. И вот что получилось. Я не могу сказать, что занимаюсь этим ежедневно. Последняя моя книга вышла четыре года тому назад. Сейчас я готовлю материал по причислению к лику святых одного из наших первых миссионеров в Австралии, который пострадал в России. Это Иаков Корчинский. Это тоже писательский труд. Не знаю, сколько мне осталось жить, но я надеюсь это сделать, надеюсь, что это будет принято. И в Москву буду посылать в комиссию по канонизации.
Пишу я и свою автобиографию, свой жизненный путь. Пришло время оставить детям и внукам какие-то воспоминания. В течение 28 лет я был преподавателем, был директором государственных школ. Это был 1989 год, когда я вышел на пенсию. Прошло много лет, и уже можно посмотреть назад и сказать достаточно объективно: вот это было хорошо, а это было хуже. Я профессиональный историк, доктор исторических наук. И чем больше времени прошло, чем отстраненнее ты на него смотришь, тем объективнее можно на него посмотреть. Собрать материалы можно сразу, но работать с материалом нужно с чистым сердцем и с ясной головой. А для этого нужно, чтобы время прошло, чтобы «пыль села».
– Как писал поэт Сергей Есенин, «большое видится на расстоянии».
– Да. Это так. Это то, чем я занимаюсь сейчас.
– А Ваши книги, отче, выходят на книжные полки в России? В книжные магазины?
– Нет. Они есть в библиотеках, есть у многих священнослужителей. Но книга «История русских в Австралии» – она только на английском языке. Я не занимался ее переводом на русский. Это гигантский труд.
– А в Доме русского зарубежья на Таганке, на Радищевской улице в Москве, есть Ваши книги?
– Там они есть. По судебному делу моего отца. Когда он отсидел 12 лет в лагерях.
– Да, батюшка, это большой труд. А есть то, что хотелось бы, но не удалось сделать? Я вижу, что Вам многое удалось – и книги, и пастырское духовное служение…
– Не сумел я в полной мере дать своим прихожанам почувствовать, что Церковь не светская организация, а живое Тело Христово, где духовные ценности должны быть на первом месте, а светская суета должна оставаться за пределами церковной ограды. Это бы хотелось еще сделать. Надо нашу епархию поставить прочно на ноги. В Австралии в 1904 году государственный закон отделил Церковь от государства. Получается, что Церковь в политику вмешиваться не должна. А государство имеет право вмешиваться в жизнь Церкви. И с этим мы боремся. Мы боремся еще много с чем: с ассимиляцией нашей молодежи и за воспитание наших детей.
Я надеюсь, что молодежь перестроит свое отношение к Церкви. Вот, например, Александр, которого Вы видели, готов послужить Церкви теми талантами, которые у него есть. И он не выискивает в Церкви или в церковных людях какие-то недостатки. Он пришел с чистым сердцем послужить, сделать, что может. Я бы надеялся дожить до того, чтобы это увидеть. И не только в своем приходе, а во всех приходах. Благочестивые молодые люди, которых я часто вижу в России, здесь отсутствуют, потому что здесь западное воспитание. Запад воспитывает якобы в духе демократии. Но мы все понимаем, что Церковь – это не демократия. В Церкви один Царь – Сам Господь, а мы все ему подчиняемся. Через Закон Божий мы строим свое отношение к Богу и к людям. А люди хотят ввести какие-то ложные понятия демократии в Церковь, и это только приводит к развалу.
– Спасибо за беседу, отец Михаил. Большая радость – встреча с Вами. Я благодарен Вам от всего сердца, спасибо, отче.
– Бог Вам в помощь!


Митрофорный протоиерей
Михаил Протопопов

Проповеди Великого Поста


О прощении

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Сегодня первый день Великого Поста. Господь нам все время посылает возможность приблизиться к Нему. Если я к кому-то подошел и попросил у него или у нее прощения, я не делаю это для того, чтобы тому человеку угодить. Может, я действительно чувствую, что моя совесть по отношению к этому человеку не чиста и мне хочется от этого избавиться. Но польза не тому человеку, перед которым раскаиваюсь, а в первую очередь польза мне самому, что я смирил свою гордость, смирил себя перед другими людьми. Господь говорит, что кто будет последним, тот станет первым. Покаяние состоит из двух частей. Первая – это пришел и выложил все свои грехи. Но что нужно, чтобы примириться с Богом? Не только покаяние, но и показать Господу, что человек старается не повторять свои грехи.
Если человек не старается, если нет желания у человека исправиться, то и покаяния не нужно, зачем приходить на исповедь, если он старается жить как раньше? Для нас это опасная вещь, потому что к нашим грехам мы так привыкли, что они нам стали удобными. Мы с ними ужились. Мы привыкли кого-то судить и говорить, что я не сужу, я просто правду говорю. На самом деле мы человека судим. И не видим в этом греха. А перебороть себя очень трудно. И потому, когда человек пришел на исповедь, выложил все свои грехи, священник спрашивает, есть ли желание исправить все это. И человек иногда отвечает «да», иногда машинально говорит «да-да». Но без этого желания исправиться ничего не будет, потому что Бог идет навстречу тому, кто желает исправиться. Но если у нас нет желания, Господь посылает нам помощь небесную, невидимую. Помощь для того, чтобы мы не повторяли наши грехи, которые вкоренились в нас и стали для нас удобным образом жизни.
Сейчас мы поговорим о том, что произошло вчера. Мы называем это Чином Прощения. На самом деле это не Чин, это Таинство. Потому что когда мы каемся перед человеком не машинально, а искренне, то мы исповедуем смирение Господа нашего Иисуса Христа. То самое смирение, когда Господь встал на колени перед апостолами и стал мыть им ноги. И сказал: «Кто желает быть из вас первым, пусть будет слугой всем». В этом акте прощения находится благодать Святаго Духа. И люди говорят иногда на исповеди, что мы прощаем, да, простили, но забыть не можем. Почему мы не можем забыть? Потому что мысли, которые к нам приходят – приходят невольно, мы не заставляем их прийти, они просто лезут в голову. Иногда приятные мысли придут и нам хочется их записать, чтобы не забыть, а иногда такие гадкие лезут, что нам стыдно перед самими собой. И как от них избавиться? Избавиться почти что невозможно. Уйдет одна мысль, приходит другая. Так часто бывает, что мы с кем-то когда-то поссорились, и мы давно простили, и мы не видимся годами, и вдруг увидишь этого человека на горизонте, и всплывают все мысли опять – а вот он, она сделали вот то и то. И обида возвращается, и боль возвращается в сердце. Так как нам от этого избавиться? От этого нет человеческой формы избавления. Это дар Божий. Но этот дар приходит только через молитву.
Когда мы молимся за того человека, который нас обидел, не оказал нам внимания, который чем-то нас оскорбил – трудно продолжать держать на человека обиду, если вместе с молитвой он вошел в наше сердце. И здесь нужен подвиг. Святые Отцы говорят, что не сразу уйдет обида на человека. Могут пройти годы, а с этими годами мы начинаем не только молиться за человека, мы начинаем жить общей жизнью с этим человеком. Мы понимаем его или ее, не в буквальном смысле, а в духовном. Мы понимаем, что, может быть, они порченые люди, что, может, у них в жизни произошло что-то, что мешает им быть такими, какими они могли бы быть на самом деле. Тогда мы усиливаем нашу молитву, потому что нам становится их жалко, нам хочется им сделать приятное, чтобы они духовно исцелились и в этом мы получаем духовную радость. Мы начинаем вместе с этим человеком жить сострадательной любовью, которая постепенно превращается в желание сделать этому человеку приятное. Но без подвига это не бывает. Могут пройти года прежде, чем это случится. Но для нас это спасение.
И если когда-то, через определенное время к нам опять возвращаются помыслы о том, что нас когда-то обидели, мы должны опять начинать ту же самую молитву. Потому что в первую очередь она помогает нам. Она приносит нам очищение, но Господь видит наш подвиг и слышит наши искренние, если они искренние, молитвы, и исправляет того, за кого мы молимся.
Мы должны помнить, что каждым нашим жестом, каждый раз, когда мы что-то делаем в жизни – кого мы прославляем? Господа нашего Иисуса Христа или же радуем лукавого.
Вот, братья и сестры, это мое поучение на первый день Великого Поста. Сегодня, как это уже вошло в обычай, я вас помажу елеем от Гроба Господня.



О суждении и осуждении

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Когда мы говорим о суждении, мы говорим о том, что берем на себя право судить друг друга. Кто мне дал право вас судить, если Сын Божий получил от Отца Небесного право судить на Земле. Как мы можем совместить то, что мы готовы осуждать друг друга. Совместимо ли это со словами Евангельскими? И ответ, конечно, всегда нет. Почему? Потому что мы все люди грешные.
С падением Адама и Евы, в каждом из нас живет тот первородный грех, который заставляет нас противиться Богу. Иногда наше сопротивление Богу в мелочах, а иногда бывает в больших грехах, и мы не замечаем разницы. Вот из Евангелия у нас есть два прекрасных примера о суждениях Самого Христа, которые должны нас чему-то научить. Заходит Господь и видит, что на дереве сидит Закхей. И зная, что Закхей хочет посмотреть на Христа, Господь подходит к нему и называет его по имени: «Закхей, слезь с дерева, ведь Я же к тебе иду, Закхей мытарь». Что такое мытарь – это тот человек, который собирал налоги для римлян. Он был ненавидим всеми. Господь заходит в дом Закхея и люди, которые пришли послушать Господа, увидеть, прикоснуться к Нему, получить от Него исцеление или благодать, стоят на улице. Ни один не зайдет в дом Закхея, потому что по еврейскому понятию нельзя заходить в дом к грешнику, чтобы не оскверниться. Потому и избегали таких людей.
Господь заходит к Закхею, а люди стоят и думают, что если бы Он был действительно пророком, действительно таким великим святым – Он бы к нему не зашел. А что происходит за глазами этих людей? Закхей услышал слово Божие и раскаялся. Он обещал вернуть в четыре раза больше, чем он взял от людей, в знак своего раскаяния. Праведники на улице, не видя Христа и Закхея, судят о том, что происходит. А в доме происходит вот что. Господь говорит: «Ты и все, кто под твоей крышей, в этот день спаслись». Суд человеческий оказался неверным, потому что они не знали, что происходило в доме.
Приходит Господь в дом фарисея Симона. Хороший, праведный человек, соблюдает все законы. И питая определенную симпатию ко Господу, приглашает Его к себе на ужин. И к грешному мытарю, и к праведному фарисею Господь сошел, лег у стола, потому что в то время, как вы знаете, у стола ели возлежавши, а не сидя.
И во время ужина приходит женщина, блудница. Услышав, что Господь в этом доме, она не сдержалась. Она ворвалась в дом Симона и упала у ног Господа, начала плакать, ей было стыдно за свою жизнь, она раскаивалась. И видя, что ее слезы капают на ноги Христу, она своими волосами отирает их. Симон, воспитанный человек, ничего не говорит, но думает, что был бы Иисус действительно пророком, Он бы знал, что за женщина к Нему прикасается. Господь ничего Симону на это не отвечает, а задает вопрос: «Симон, Я пришел к тебе в дом, ты предложил ли мне помыть руки и ноги, чтобы пыль с дороги снять с меня? – Нет. А эта женщина своими словами и слезами омывает Мои ноги. По обычаю еврейскому Я зашел к тебе в дом, а ты побрызгал Мою голову духами, ты помазал Мою бороду маслом, благовонием, зачесал ты Мне голову? Нет. Ты Меня просто посадил. А она взяла самое ценное, что у нее было, и полила Мне на голову. Не пожалела, она прямо все вылила. Много грешила, но и много прощено».
Видите опять – более культурный человек ничего не сказал, но в душе осудил. В душе и Господь увидел и услышал, и дал ответ. И в этих двух примерах, братья и сестры, для каждого из нас есть урок. Чтобы мы не судили людей по внешности, чтобы мы не судили людей, потому что нам кажется, что человек поступил неправильно. Если нам так кажется, ты подойди и спроси, а так ли, а что произошло. Если не хватает на это мужества, то тихо помолись за этого человека, чтобы Господь Сам все исправил. И не надо судить. Осуждение человека есть худший грех, который скрывается за суждением. Бывает, это говорит о том, что Отец Небесный дал Сыну Своему право судить и суд праведный есть. Мы читаем это над покойником во время отпевания, чтобы каждый из нас помнил, что мы предстанем перед Судьей. Хотя мы были не всегда праведны во всем, Он никогда не даст нас в обиду, но Он будет нас судить. И вот высший грех заключается в том, что когда мы судим кого-то, мы у Бога воруем Его право нас судить.
Мы приписываем себе право Божие судить людей. Это худший грех, чем просто что-то сказать или подумать. Потому что тут мы посягаем на Божественную власть. Мы должны это помнить, святые отцы говорят – прогневать Бога – худший грех, чем прогневать человека. Осуждение – это как раз худший грех, так как используется слово «судья». Бог справедливый, Бог многомилостивый судья. Такой, какими мы никогда быть не можем. А если мы припишем себе право судить людей, мы ответим во всей полноте за этот страшный грех, а он нам не нужен, ни вам, ни мне. Давайте не будем друг друга осуждать.


О любоначалии

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Во время Великого Поста мы молимся особой молитвой преподобного Ефрема Сирина. Господи, Владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Что такое любоначалие? Это страсть и страстность к власти. Власть – это страшная вещь. Нам кажется, как хорошо, я покомандую и все.
Мы знаем, когда в семье один командует, а другой чувствует себя рабом, счастливой семейной жизни не бывает. Мы знаем, что будь ли это в рабочей обстановке или в какой-либо другой, если все считают, что они правы, тоже ничего хорошего от этого не получается. Почему? Потому что не каждому дано право и возможность правильно употреблять власть. Монархи, цари, мы знаем, получают свою власть по наследству от отца к сыну или по роду, но настолько эта власть страшная, что не каждый из царей с ней справляется. И для подкрепления таких людей Господь Бог дает им благодать Святаго Духа в виде помазания на царство.
Мы тоже считаемся царским народом, не потому что нами правит царь или королева, а потому что в Святом Крещении мы помазаны святым миром. И это ставит нас в непростые люди, в люди царские. Люди, которые служат царю. А царь, который служит от имени Господа Бога на благо своего народа, получает выше помазание. Нас один раз в жизни, а царя два раза помазывают, чтобы у него была сила справиться с той властью, которая ему дана. В гражданской жизни, к сожалению, чем больше наш мир отступает от учения Евангельского, тем меньше люди обращают внимания на ту силу, которая направляет человека, если ему дана какая-то власть. И люди бесятся от власти. От воображения того, что только они могут справиться с чем-то.
Нам нужно посмотреть на историю русского народа в ХХ веке. Власть дана Богом для того, чтобы она приносила пользу не тому, кто властвует, а тем, кто поставлен. В праздник Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных сил бесплотных мы слышим о том, что на небесах есть ангелы, начала, архангелы, престолы, господства, силы, власти, херувимы и страшные серафимы. Каждый ангельский чин дан для того, чтобы поддержать властвующего в своем деле. Господство над целым государством. Каждая страна имеет своего ангела-хранителя. Силы даны тем, которые должны использовать эту силу на благо народа Божьего, потому что каждый человек является чадом Всевышнего Господа.
И в Церкви то же самое. Священник, хотя не помазывается, но получает благодать Духа Святаго через руки архиерея. А каждый архиерей получил эту же самую благодать из рук целого поколения архиереев, которые его рукополагали, и так со времен святых апостолов, когда Дух Святой сошел на них. И в Церкви священнику дана власть подкреплять людей благодатью Святаго Духа. Часто люди думают – а я лучше знаю, я по-своему сделаю. Не важно, в церкви, в обществе или даже дома, когда нет любви, понимания, смирения при злоупотреблении властью всегда все будет плохо. Где нет Бога, ничего хорошего не будет.
И потому преподобный Ефрем говорит: «Возьми у меня, Господи, вот эту любовь к власти, не хочу я властвовать над людьми». Даже над теми, кого Господь не поставил, он ответственен за душу каждого, потому что получивши власть над ними, ему придется перед Богом ответить не только за употребление своей власти, но и за души тех людей, которые находятся в его подчинении, за те, которые он привел ко Христу, и за те, которые он, может быть, погубил.
Общество этого не понимает. Когда говорят, что всякая власть от Бога – о, значит, я имею силу, я взял верх, я буду властвовать, и я от Бога. Нет. Бог так не распоряжается. Нам нужно быть очень осторожными с властью, со всякой властью. И нам это дано, каждый из нас живет в смирении и любви к начальству, поставленному над нами, мы со смирением и любовью принимаем их наказание, их руководство. Мы должны это помнить, тогда воистину слова Евангельские, что всякая власть дана от Бога, имеют смысл, потому что в этой власти живет и действует Дух Святой.
Очень интересная вещь, братья и сестры, но всегда это нужно помнить. И когда вы утром или вечером поднимаете ваши руки ко Господу и молитесь: «Господи, Владыка живота нашего, дух праздности, уныния, любоначалия…», вспомните, что нам дана от Бога власть тогда, когда человек на это поставляется и укрепляется Ангелом-хранителем для этой службы, а мы с любовью и со смирением принимаем его учение.



О Великом покаянном каноне
прп. Андрея Критского

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Первые четыре дня Великого Поста в церкви читается Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского. Этот великий святой умер около 726 года. Совсем неизвестна точная дата. Он написал Покаянный канон. В Православной Церкви это самый длительный молитвенный канон – 120 статей. Преподобный Андрей был епископом, он был псалтырец – он писал в защиту Церкви.
Канон содержит в себе пять тем, которые повторяются и переплетаются. Первая тема, с которой начинается каждая часть канона, – это как мы должны думать о себе: откуда начнут плакать окаянные мои деяния – первые слова канона. Этими словами преподобный Андрей говорит о себе, что он окаянный, несмотря на то, что он епископ, писатель и защититель Церкви и член VI Вселенского Собора.
Он не думает о себе как о важном человеке, он все время это повторяет, но у него появляются слова, где он просит Господа Бога исправить его: но яко блудница и блудник, но исправь меня, говорит он. И эти слова тоже все время повторяются в каноне. Потом он говорит: душе моя, душе моя, восстань, что спишь, конец приближается. Вот-вот уже конец жизни, а что я сделал, чтобы заслужить Царство Небесное? А время-то прошло, был молодым, не думал о покаянии, думал – время будет покаяться, время будет исправиться, время будет ходить в церковь. Состарился, и ноги в церковь не несут, да и душа не тянется уже, уже человек сформировался, так что ему это не нужно. А если нужно, так это в какой-то мелкой мере, но не всем своим бытием стремиться к Богу. И мы слышим каждый день примеры из Ветхого Завета, примеры из Нового Завета, иногда самые неприятные, самые гадкие примеры.
Преподобный Андрей Критский говорит о себе: «Жизнь моя перед Богом – это как язычники, которые мясо варили в котлах, и воняло, вот так и я». Но он говорит, что эти примеры из Ветхого Завета, из Нового Завета я привожу себе, но никого не обличаю… я привожу себе для того, чтобы найти в этом возможность покаяться. Есть праведные примеры, есть и неправедные примеры. Праведные примеры для того, чтобы он подражал; неправедные примеры для того, чтобы он их избегал.
И вот какая мысль мне пришла сегодня вечером: мы стоим в темноте, в храме так темно, что даже при свечах трудно читать. И вдруг в храме стало светло. И я читаю в этот момент последнюю его тему, очень важную, в которой он говорит о том, что наше богословие, наше понятие о Боге, наше общение с Богом не проводится на уровне учебы, а проводится на уровне опыта, желания с Богом быть вместе здесь, в этом храме. Здесь Бог, и Бог нас приглашает к Себе.
И вот как раз об этом пишет преподобный Андрей – я Бога встречаю в храме, не где-то дома, сидя перед телевизором, – там Бога не найдешь, Бог здесь. Но для того, чтобы приобщиться к Богу, нам нужно прийти к Нему, нам нужно Его познать не в книгах, а на деле, потому что здесь Господь трогает сердце каждого из нас. Вот эти темы, братья и сестры, очень важны. И как раз я читал вот эту последнюю мысль о том, что Бога мы встречаем здесь, как вдруг в храме стало светло. Я думал, что кто-то включил свет, – оказывается, это Сам Господь Бог осенил нас Своей благодатью.
Вот, братья и сестры, в нескольких словах понятие канона, который всю эту неделю мы читали вместе и который, даст Бог, отложит на сердце каждого из нас желание быть другим человеком, уйти из храма с чувством того, что мы стали лучше, чище и ближе к Богу.
Всю эту неделю мы ходили на канон, всю эту неделю мы постились, мы сугубо молились, были сосредоточены на собственном спасении. Завтра вечером, кто может – как раз прекрасное время поисповедываться, и в субботу или воскресенье утром причаститься, чтобы завершить спасительный путь, который мы совершили в течение этой недели.


О сорока мучениках
Севастийских

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Сегодня вся Церковь чтит память сорока мучеников Севастийских. Это были римские воины – целый гарнизон, который стоял на окраине Римской империи и охранял границу от врагов. Но в последние дни до окончания III века император повелел проверить все слои общества на наличие христиан для того, чтобы их изъять. И нашли среди римской армии гарнизон, в котором 40 человек были христианами. Они сказали: мы от Христа не откажемся. Император их всячески уговаривал вернуться в язычество, они ему говорили, что от Христа не откажутся. Уже наступила зима, холод и говорит начальник: разденьте этих воинов и отправьте их в озеро. И они пошли раздетые в воду холодную и, стоя в озере,  конечно же, мерзли. А для того, чтобы их уговорить вернуться в язычество, начальник приказал построить баню на берегу озера и в бане растопить печку, чтобы они это видели и соблазнялись тем, что совсем рядом баня. Но из всех воинов 39 удержались, а один не сумел удержаться и побежал в баню. И тот воин, который убежал из озера в баню, сгорел там. Стояла охрана, и один из римских воинов, не будучи христианином, увидев это зрелище, снял с себя доспехи и встал на место сожженного. И они там за ночь замерзли, погибли за Христа.
И люди, которые стояли и видели это мучение, удивились, как вдруг они услышали птичий гул и увидели, как души этих воинов вознеслись к Господу, а Ангелы на них спустили мученические венцы. И тот, который пришел последний в воду, также прославил Бога как те, с которыми он стоял в воде. Здесь для нас немало уроков.
Первый урок – если мы окажемся слабыми и откажемся от Христа, даже не словесно, а просто своими действиями, постепенно прекращая ходить в церковь или прекращая дома молиться, то кончится это тем, что мы перестанем причащаться и забудем все то, что было с детства вложено в душу. Вот можно как отказаться от Христа. Это погибель для человека, такая, какой погиб тот воин, который бросился в баню, ища спасения от холода. А Христос говорит: тот человек, который желает спасти свою душу, тот ее и погубит, а тот, который готов погубить свою душу ради Христа – найдет вечную жизнь. И вот так с этими мучениками. Мы должны быть бдительны, чтобы не получилось так, что мы можем действительно оказаться в этой жуткой «бане» безверия, в которую попадают люди.
А второй урок, братья и сестры, – мы должны быть всегда готовы постоять за Христа. 39 крещеных отстояло, а 40-й некрещеный, он покрестился в собственных муках. В истории Церкви есть несколько таких случаев. Вот сегодняшний воин, который увидел и вдохновился подвигом воинов, встал на место 40-го и был рад постоять за Христа. Господь оценил его подвиг, оценил его любовь, его преданность – не зная его. И тогда Господь дал ему мученический венец наравне с теми, кто пришел с самого начала в воду.
Мы должны быть готовы тоже постоять за Христа, это не значит, что нужно обязательно умереть мученической кончиной. Может, Господь не дал нам этого времени, когда нужно было бы умереть за Христа, но стоять за Христа надо все время.
Мы знаем, что светские правительства все время попирают законы Божьи для того, чтобы всем угодить, и вот в этом угождении каждому человеку – и красному, и черному, и голубому, и зеленому, – никаких законов и принципов жизни не остается. Мол, здесь все можно делать – лишь бы ты никого не убил. Нет, братья и сестры, – всего нельзя! Потому что, если мы делаем все, что нам хочется, мы идем по пути гибели, а если мы придерживаемся закона Божьего – мы стоим за Христа. Вот это важно знать. Каждый раз, когда мы постоим за правду Божию, мы отдаем себя на мучение. Помните, что греческое слово мучение (мученик) – это свидетель. Мы отдаем себя на свидетельство о том, что Закон Божий правильный.
И вот, братья и сестры, потому этот дивный праздник сорока мучеников Севастийских празднуется Великим Постом – когда мы начинаем действительно задумываться над своей жизнью: что я сделал хорошего, а сколько я сделал плохого, а как бы мне исправиться. Вот прекрасный пример, братья и сестры, – путь мучеников – постоять за Христа, постоять за Закон Божий, постоять за Правду Божью.






***

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Сегодня я хотел бы еще раз поговорить с вами о сорока мучениках Севастийских. Многие из вас уже знают об этих святых. Но те, которые знают, еще раз послушайте, можете что-то новое узнать для себя.
Севастия со времен Римской империи, это был отдаленный район, где стоял военный гарнизон и этот военный гарнизон охранял границы Империи.
Был издан указ, чтобы вывести христиан из армии, из чиновнического состава, из судей и прочее. И вот когда начальник гарнизона повелел, чтобы все воины Севастии принесли жертву богам, 40 человек отказалось, сказали, что они христиане. Не предавая смерти, начальник гарнизона сначала их хотел уговорить принести жертву богам. Но они на это не соглашались, и сколько он просил, столько они ему и отказывали. Наконец, он приказал их раздеть и поставить в ледяное озеро, и пусть они стоят в озере,пока не окоченеют. А была зима. И для того, чтобы увеличить желание у нежелающих воинов принести жертву богам, начальник повелел построить баню на берегу озера и чтобы там растопили огонь.
Вот стоят воины, и проходит час, другой, третий и воистину замерзли воины. Но все стояли на своем. В один момент, один воин не выдержал холода, выскочил из воды и побежал в баню. Забежав в баню, он думал спастись, но та вдруг воспламенилась и сгорела полностью вместе с ним. Воины, не христиане, которые стояли вокруг озера и охраняли место, видя произошедшее, удивились, но один воин снял с себя военные доспехи и сказал, что хочет быть среди тех, которые устояли за Христа, и встал на место сорокового.
Вот эта икона изображает сорок мучеников Севастийских. И здесь я хотел бы обратить ваше внимание на две фигуры. Первая фигура – среди всех воинов один стоит и снимает с себя красный плащ (плащ римского воина). Это показывает то, что каждая икона – это не картина, это окно в реальный мир Царства небесного. Когда мы смотрим на икону, мы должны видеть те духовные ценности, которые нам преподносят. Вот здесь мы видим – снимает с себя плащ воин, напоминая о том, что когда человек отдает себя Богу, он должен оставить суету этого мира, снять с себя все то, что возбраняет его общению с Богом. А вторая фигура – это фигура того воина, который забежал в баню, мы только видим его спину и ноги, лица у него нет. Он, оставивший Христа, был уже без образа. Откуда у нас и это слово – безобразный (что-то мерзкое, что-то плохое). Он потерял свое лицо потому, что отказался от Того, Который ему приносил всю эту его жизнь, силу бороться с лукавым. И вдруг соблазнился, поддался лукавому и потерял свое лицо, потерял свою личность, потерял свой образ христианина.
И этот праздник, великопостный, празднуется всегда литургией. Обратите внимание на то, что эта икона и вообще этот праздник напоминает нам о том, что каждый из нас должен сделать для себя выбор. Наше спасение зависит от нашего выбора. Мы делаем правильный выбор, мы встали вместе с 39-ю воинами и получили бы мученический венец. Если же мы убежали бы от воинов и забежали бы туда, где нам кажется, было бы уютнее, лучше, теплее, мы могли потерять свое лицо и свое спасение.
Вчера мы разговаривали в храме о жаворонках печеных. Их запекали в память того, что воины, которые окружали мучеников, говорили, что когда мученики отдали Богу свои души, то они вознеслись с таким шумом, как будто жаворонки запели и вознеслись на небо, и на них опустились венцы. Поэтому в память об этом событии в православных храмах по традиции раздаются печеные жаворонки.
И вот те, которые вчера не получили жаворонков, если осталось, вы можете взять домой, чтобы вам напомнить, что этот праздник очень важен для нас. Он так много говорит нам хорошего, чтобы мы делали правильный выбор в жизни, чтобы мы не оказались безобразием – без образа, без достоинства, а чтобы мы наоборот были готовы служить Господу Богу, потому что сделали правильный выбор для нашего спасения.




В день Торжества Православия

О почитании святых икон

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Лукавый старается исказить учение Господа нашего Иисуса Христа. Для чего – для того, чтобы нас отвернуть от веры. На VII Вселенском Соборе было установлено почитание святых икон. У нас было в христианском мире иконоборчество, то есть забирали иконы.
Тогда император византийский Лев III делал это для того, чтобы привлечь мусульман к Православию. Но никто из них не перешел в Православие. А иконы тогда забирались, сжигались и, наконец, на VII Вселенском Соборе, в 787 г. при императрице Ирине, был положен конец иконоборчеству. Собор постановил почитать святые иконы, а за неимение иконы на дому могли наказать очень сурово. Как в Советском Союзе наказывали людей, которые имели иконы.
Когда люди узнали, что Собор установил почитание святых икон, тогда пошел большой крестный ход и люди из подполов, с чердаков вынимали любимые иконы. Так и сегодня, кто почитает у себя дома иконы, могли сегодня принести с собой икону и вместе с нами пройти крестный ход


Слово
в родительскую субботу

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Сегодня, в родительскую субботу, многие люди пришли в храм помянуть своих родителей, дедушек, бабушек. И поэтому я хочу поделиться с вами несколькими мыслями на эту тему. Как раз сегодняшнее Евангелие с этим совпало.
Пришел Господь в Капернаум и, будучи в Капернауме, зашел в один дом и сел, начал проповедовать. Люди собрались вокруг Него, столько народа пришло, что в дом не вмещались, и чем больше народа слышало, что Господь в Капернауме, тем больше начало собираться. Четыре друга, видя своего пятого больного друга, решили его принести к Иисусу. Человек был парализован, они подняли его на носилки и понесли. В дом, где остановился Господь, они зайти не могли из-за того, что много народа. Тогда они залезли на крышу, и на веревках спустили расслабленного прямо перед Господом. И что происходит? Говорит ли хозяин: «Что Вы сделали с моей крышей?» Нет. Возмущаются ли люди, сидящие в доме, что на них сыплется кровля? Нет. Господь говорит: «Вижу любовь твоих друзей, прощаю тебе грехи твои, иди с миром». Почему Господь простил этому человеку грехи, которые держали его парализованным? Из-за любви тех четырех людей, которые принесли его к Господу. Этот библейский момент перекликается с сегодняшним праздником.
Покойники, они всего лишь исчезли у нас с глаз, но они есть, они живут в невидимой форме, где-то поблизости или вдали от престола Всевышнего Бога. Но они все имеют одно общее: они за себя молиться не могут. Их время молитвы прошло, когда они уснули вечным сном, они перестали молиться, и они нуждаются в молитвах тех людей, которые остались здесь. Мы знаем это из жития святителя Феодосия Черниговского, который говорил монаху: «Помолись за моих родителей», а тот отвечал: «Ты же святой, ты же у престола Божьего». А святитель отвечал: «Да, но мы там, у престола Божьего молимся за живых, а вам на Земле нужно молиться за усопших». И вот в это время, когда мы все готовимся к Пасхе; кто строго готовится, кто менее строго, но каждый из нас ожидает, что придет Бог, и наступит Пасха.
Мы проходим этот мир для того, чтобы достичь вечного мира и, пока мы на этой земле, нам дана возможность и за себя молиться, и за других, и творить добрые дела, и прощать друг другу обиды. Все это нам дано, все это мы можем делать, если у нас есть на это желание. И наконец-таки приходит тот момент, когда мы оставляем этот мир, все кончено. А что нам делать? А может быть, у нас есть нераскаянные грехи? А может быть, мы что-то хотели сделать, но не сделали? Но для нас уже время прошло, и нас больше существовать не будет.
И вот тогда, братья и сестры, нам в помощь приходят молитвы тех, кто нас любил, знал и желал нам добра, и сейчас желают. Без этих молитв нам будет очень тяжело на том свете, в особенности, если у нас есть нераскаянные грехи, и мы окажемся далеко от престола Всевышнего Бога, где будет не так светло и не так тепло, будет на нас влиять свет самого Бога.
Вот, братья и сестры, мы говорим, что Великий Пост – это время поста и молитвы, но это и время добрых дел. Каждое доброе дело, которое мы делаем, в первую очередь, приносит помощь нам. Как среди добродетелей христианских похоронить странника? Умер в нашей среде человек, и мы его не знаем. Что с ним делать? Оставить на улице? Нет, Господь велит похоронить. Так если надо похоронить странника достойно, надо помолиться за него достойно как за любимого человека.
Вчера я служил панихиду. В поминальниках о упокоении у одних несколько человек, у других множество записано покойников. Иногда я про себя думаю: «А те, которые записаны, помянуты, люди их поминают, когда молятся дома утром и вечером?» Пожалуй, нет. Думают: «Авось будет панихида, и батюшка помолится». Вы не правы, братья и сестры, каждый из нас должен молиться, церковная молитва – это соборная молитва, молитва, когда и люди на земле и ангелы на небесах молятся вместе, но Господь говорит, что каждый из нас ответит за себя:  молюсь ли я?
Где вы были вчера, когда хотели помянуть ваших родителей, ваших предков? Вы об этом не подумали, вы были заняты, вы упустили возможность сделать кому-то добро, в данном случае - вашим предкам. Это печально, потому что пост как раз вовремя нам напоминает о том, что мы должны молиться за тех, кто сам за себя молиться не может. И видите, сегодняшнее Евангелие говорит нам о том, что Господь простил больного ради любви, которую проявили к нему его друзья. Если вы проявите любовь по отношению к нашим усопшим, нашим покойникам, любимым родственникам, к родителям бабушек, дедушек, кого мы можем помнить поименно, тогда Господь будет милостив и к нам. Вот это и есть благодать молитвы, потому что молитва помогает не только тому, за кого мы молимся, но и нам. Аминь.



Слово в Неделю пятую,
преподобной Марии Египетской

Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Сегодняшнее Евангелие – это продолжение разговора апостолов с Господом в последнее Его путешествие в Иерусалим. Они проходят со стороны пустыни, потому что Господь сказал им, что нужно посетить еще одно место и там проповедовать Евангелие до того, как Он пойдет в Иерусалим. И Его спрашивают: «Почему?» И Господь говорит: «Потому что все люди погибшего дома Израиля должны услышать слово Божье и прийти к спасению, прежде чем Господь пойдет в Иерусалим на крестные страдания». И на это отвечает апостол Петр: «А вот мы за Тобой уже ходим три с половиной года, что нам будет, что мы получим от этого?» Господь ему говорит: «Вы уже получили, разве вы этого не понимаете? Неужели не понимаете, что вы получили спасительное слово Самого Бога?»
Тогда подходят Иаков и Иоанн, братья Зеведеевы, и спрашивают: «А можем ли мы у Тебя попросить?» Господь говорит: «Просите». И говорят два брата: «А когда Ты сядешь во славе Своей на престоле Божьем, можем ли мы сесть рядом с Тобой с правой и с левой стороны?» Господь во время путешествия начал говорить апостолам о том, что Он придет в Иерусалим, где Его схватят люди, где Его свяжут, изобьют, оплюют и убьют, но Он воскреснет из мертвых. Апостолы слышали эти слова, но до них эти слова как-то не доходили, вся их серьезность. И вот получается такой разговор: «Можем ли мы сесть с правой стороны и с левой стороны от Тебя». Господь говорит: «Неужели вы сможете испить ту чашу горечи, которую Я буду сейчас пить, неужели вы готовы креститься тем крещением, которым придется Мне креститься в Иерусалиме?» На что они отвечали легкомысленно, не понимая, и Господь им говорит: «Нет, вы не сможете выпить ту горечь, которая чашей Мне будет предложена, и вы не сможете креститься тем крещением, которое Я приму в Иерусалиме». Конечно, Господь говорит о Своих крестных страданиях, потому что только один Бог мог взять на себя грехи всего мира. Мы все, вне зависимости от того, как мы стараемся, хорошо или плохо – все равно допускаем грехопадения. И получается, что мы не являемся совершенными людьми, мы остаемся грешными. А Христос пришел в мир: родился, вырос, воспитался, вышел на Свою проповедь, проповедовал три с половиной года и остался безгрешным. Он во всем исполнял волю Божью. Только Он может взять на себя грехи рода человеческого, потому что Он безгрешен. Поэтому Он и сказал братьям Зеведеевым о том, что они не смогут принять это крещение и испить из чаши горечи то, что придется пить Ему. И Господь доказал это на Кресте, когда разбойники рядом с Ним ругались, когда они осуждали тех, кто их распинал, хотя один потом сказал, что они по правильному закону находятся на кресте, но Христос то, Он безгрешен. А Господь принял все это бесстрашно; ничем, ни одним словом не воспротивился тем, кто Его бил, оплевывал, убивал.
Единственное, что Христос сказал: «Отче, прости их, ибо не знают они, что делают». Слова любви, слова прощения, поэтому Господь открыто говорил братьям Зеведеевым: «Нет, вам этого сделать невозможно, а кто сядет рядом со Мной, когда приду во славе, не от Меня зависит, а зависит от Отца». Мы это тоже знаем, кого Отец поставит с правой стороны Христа, а кого с левой. И Господь говорит апостолам: «Ваше дело служить, вы служите, через вашу службу вы приносите хвалу самому Богу. Если вы не возноситесь над другими людьми, а будете всем слугой, тогда Отец Небесный вас поставит на место почета».
Подумайте, сегодня мы чтим память преподобной Марии Египетской, женщины, которая славилась своей красотой во всем Египте, женщина, которая пользовалась своей красотой для того, чтобы заиметь огромное богатство и признание среди вельмож страны Египетской, но она хотела поехать в Иерусалим. Когда она туда прибыла и пожелала войти в храм Воскресения Христова, невидимая сила не допустила ее из-за ее образа жизни. Поэтому только через покаяние она имела возможность войти в этот храм и встретиться с Богом. Но она с Ним так встретилась, что больше не вернулась обратно, в Египет, продолжать свое дело, а ушла в пустыню, как говорят, замаливать свои грехи. Она увидела, что весь блеск мирской жизни не давал ей такого покоя, который она ощущала, когда вошла в храм Воскресения Христова и сердцем встретила Самого Бога. Уйдя в пустыню, она была счастлива, молилась, постилась. Что она там ела? Чем она там занималась? Мы не знаем. Только Зосима преподобный, который встречал ее раз в год в пустыне, говорил, что она радостно служила Богу.
И Господь говорит: «Вот таким должен быть каждый из вас, может быть, не каждый из вас может уйти в пустыню, но вы можете определить себя». Господь говорит апостолам, но не надо им уходить в пустыню, а, наоборот, жить среди людей и служить Богу. Что Господь пошлет за это служение? Служите, и Господь вознесет вас в Свое Царство. Мы через службу другим угождаем Господу Богу и получаем свое спасение.
Это последний урок Великого Поста, братья и сестры, чтобы мы убили свою гордость, чтобы мы уничтожили в себе свою волю для того, чтобы наша воля могла подчиниться Божественной. И тогда, когда мы будем исполнять волю Божью, мы будем жить по-Божьи. Как Господь дал, так и живем, как Господь сказал, так каждый из нас Ему служит. Это урок Великого Поста. Мы начали с вопроса о том, как приобщиться к Богу, и теперь Господь говорит, что приобщения мало, теперь нужно подражать Богу. И весь путь Великого Поста приводит нас к тому, чтобы мы были воистину угодные служители Всевышнему. Здесь нет, как сегодня сказано в Евангелии, ни мужского пола, ни женского пола, нет раба, нет господина. Все мы служим Богу тогда, когда мы выполняем Его волю. И Господь вознесет нас в свое время. Аминь.


БЕСЕДЫ

С АРХИМАНДРИТОМ АЛЕКСИЕМ (РОЗЕНТУЛОМ),

иконописцем, основателем
и духовником Преображенского монастыря в Бомбале


Биография
архимандрита Алексия (Розентула)

Архимандрит Алексий  (Розентул) – священник Русской Православной Церкви Заграницей, иконописец, основатель и духовник Преображенского монастыря в Бомбале.
О. Алексий родился 7 июля 1951 года в Сиднее в семье журналиста и музыканта Максимиллиана Розентула и медицинского работника Марии Николаевны Фоминой. Его родители выехали в 1947 году из Шанхая на Филиппины, где они поженились, а на следующий год получили разрешение на поселение в Австралии.
После окончания школы учился в педагогическом колледже Александра Макки.
В 1969 году прервал занятия в колледже и поступил в Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвилле. В семинарии обучался иконописи у архимандрита Киприана (Пыжова).
По окончании семинарии в 1976 году принял монашество с именем Алексий.
В 1978 году был рукоположён в сан иеродиакона.
12 декабря 1979 года вернулся в Австралию по просьбе правящего архиерея. Кроме церковного служения занимался иконописью, церковной музыкой и богословием.
8 сентября 1980 года был рукоположен в сан иеромонаха. Назначен священником церкви Покрова Пресвятой Богородицы в городе Кабраматта (штат Новый Южный Уэльс).
В 1982 году, по благословению архиепископа Павла (Павлова), иеромонах Димитрий приобрел 400 гектаров земли на юго-востоке Снежных гор в Новом Южном Уэльсе вблизи года Бомбалы. В 1983 году было закончено строительство главного здания, келий, трапезной, иконописной мастерской, гостиницы и небольшой библиотеки.
С 31 декабря 1983 года — настоятель Кабраматтского Покровского храма.
В 1984 году основано братства Преображенского монастыря.
6 мая 1987 года был возведён в сан игумена.
В 1987 году братия начала строить Преображенский храм, завершив строительство к 1989 году.
13 августа 1987 года о. Алексий получил разрешение Синода Зарубежной Церкви на основание монастыря Преображения Господня в городе Бомбала на приобретённой им земле.
1 сентября 1987 года он был назначен начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме с возведением в сан архимандрита.
В октябре 1991 года вернулся в Австралию и поселился в основанном им монастыре Преображения Господня в Бомбале.
18 августа 2010 года был почислен на покой и остался в обители на правах духовника.




БЕСЕДА I


Я считаю себя русским, Россию очень люблю. 
Считаю, что надо России помогать, что Россию
излишне критикуют. Россия слишком противоречивая,
чтобы ее еще разбирать на какие-то части. Потому что
ты ее любишь, надо ей помогать. Вот и все.
Мы можем более, чем в России, жить византийским
укладом жизни.  Среди этих эвкалиптов.
И здесь собираются для общения люди со всего мира.
О. Алексий (Розентул)

– Отец Алексий, сегодня мне бы хотелось поговорить с Вами для начала о том, какие современные определяющие ориентиры, тенденции в духовной жизни Вы считаете наиболее важными, о том, что происходит сейчас в Православной Церкви – русской и зарубежной.
– Определяющие ориентиры могут быть диаметрально противоположные. В сознании каждого. Я не знаю, куда это пойдет, во-первых. А во-вторых, Вы человек мира. Я понимаю: Вы постоянно переживаете эти вопросы и следите за современными событиями. А я очень редко слушаю новости и слежу за событиями. Никакой логики и доказательств в моих суждениях может и не быть.
– Батюшка, мне очень интересна свободная беседа с Вами, на уровне ваших ощущений. Вот именно, как Вы все воспринимаете. Честно говоря, я просто дорожу каждым вашим словом. Книга, как я ее вижу, чем она отличается от других книг, мне именно важна в ней стилистика изложения. Даже не фактура: что, когда, кто. А именно КАК человек мыслит, КАК рассуждает, КАК думает. Свободное дыхание человека – как отпечатки пальцев. Это неповторимо. Особенности речи, музыка речи, если угодно. Вот что важно.
Достоевский говорил, что главный враг литературы – это журналистика. Журналистика – это жесткие факты, последовательность событий, логическая цепь изложения. Литература – это картина мира. Свободная от некоей заданности, от некоего целеполагания. Вот поэтому я бы хотел свободной беседы. Может быть, Вы бы не столько ориентировались на мои вопросы, сколько представили некое размышление о жизни. Ведь вопросы, которые я обозначил, очень широкие. Они предполагают свободный рассказ. Мне более интересны люди, духовно богатые, живущие духовной жизнью. Вот почему мне бы хотелось, исходя из того времени, которым Вы располагаете, расспросить Вас о том, что происходит сейчас.
– Может быть, мы сядем в беседке, там будет немножко тише и спокойнее.
– Я осмелюсь еще раз просить Вас рассказать о том, как изменилась ваша жизнь за последние пять лет в монастыре. Причем и ваша, и монастырская жизнь. Начнем с такого ближнего круга вопросов, которые, может быть, наиболее близки Вам, и с чем Вы сталкиваетесь каждый день в процессе своего служения.
– Монастырь стабильно растет. В духовном плане культивируется та связь с Богом, которая дает нам мир, доброжелательность между братией и постепенное раскрытие человека, которое одновременно показывает ему его человеческую немощь и нужду в божественном общении, и те благодатные процессы, которые помогают ему подыматься и выходить... Все родословие Адама живет в состоянии смерти. То, что светские люди называют активным, живым – это пребывание в разных уровнях смерти.  Все идет на истление.
Мы сотворены для богообщения и для вечной жизни. И вечность, сама жизнь определяется нашим приближением к Богу. Смерть определяется нашим уходом от Бога в царство или в состояние смерти. И потому, когда понимается жизнь в таких духовных блоках, тогда снимаются все эти конфликтные проблемы личности. Желаний, страстей. Эгоцентризма, своеволия. Монастырь живет как семья. Вот почему важно, чтобы монастырь не был большим и организованным. Он должен быть большой семьей, в которой постоянно чувствуют духовный пульс, и друг другу помогают. Даже если они помогают тем, что друг друга терпят.   
– Батюшка, у Вас большое хозяйство. Я вижу, здесь и парники построены, и сад. Много всяких механизмов, техники. Кухня. Это все требует сил. Это же все надо содержать.
– Да-да. Работаем, работаем. Нельзя, чтобы этот аспект монастырской жизни превышал духовный. На самом деле духовная работа гораздо более требовательная и интенсивная, чем  физическая.
   – Любой человек, который приходит в храм, видит мозаичные иконы святителя Григория Паламы и преподобного Исаака Сирина. А почему именно они при входе?
– Если Вы внимательно рассмотрите расположение икон в храме, Вы увидите, что предпочтение отдано всем тем святым отцам, которые развивали учение исихастов, внутреннего молчания. В том числе Григорий Палама и Исаак Сирин. Это исихасты. Дальше идут преподобные Макарий Египетский, Максим Исповедник, Симеон Новый Богослов, Нил Сорский, Сергий Радонежский. Это учителя внутреннего молитвенного делания.
Мозаика считается самым высоким уровнем искусства. Поэтому, кроме самой композиции и результата – построения формы через жесткий предмет, – он выстраивает свой внутренний балет, свои движения и взаимоотношения. Они гипнотизируют. Они своей плавностью, структурой своей воспитывают зрителей, вводят в особое состояние. Это очень тонкое искусство – мозаика.
– Да, батюшка, это огромная работа. Я внутри храма не был, только возле храма. Приехали – там службы не было. Ведь ваша жизнь вся связана с живописью. Вы расписывали храмы, иконы писали.
– Это раскрытие внутренней жизни через икону. Это работало и выстроилось в православной культуре.
– Батюшка, а как у Вас это началось? Вы почувствовали в раннем возрасте тягу к живописи?
– У меня всегда были творческие порывы. Да, с детства. Я сделал свои жизненные заключения достаточно рано и устремился к духовной жизни. Я помню, как этот процесс у меня начался приблизительно в 12-летнем возрасте. Духовный пласт для меня всегда был ощутим и силен.
В Австралии никогда не было вообще никакой византийской традиции. Была только лубочная икона. Я воспитывался на них. Я помню, как в средней школе, в классе художеств, мне как-то попался журнал. На обложке журнала была Эфиопская икона Божией Матери. Она меня потрясла. И я понял: вот тут настоящая линия, вот тут настоящие отношения. И я хочу больше об этом знать. Я стал искать. Византия – это потрясающий феномен в мировой истории и в Православии. И Россия всегда была влюблена в Византию.
– Отец Алексий! Вот Вы говорили про жизнь и смерть. Как Вы думаете, душа человека приходит в мир – это таинство, или кто-то спрашивает человека, хочет ли он прийти в мир, до прихода, еще до рождения человека, до явления?
– Такой исчерпывающий ответ Вам никто не может дать. Я понимаю, что с момента зачатия появляется человеческая душа. И тогда то участие Божественное в создании или определении личности, которое начато между двумя людьми, должно быть по любви и ответственно. Я думаю, что дан нам дар творчества. Адаму было приказано и умножаться, и украшать, возвышать Божие мироздание. И по святым отцам, в Адаме все зачаточные процессы миробытия должны были быть восполнены и украшены. Это была его часть и участие в процессе, его богоподобие.
– Батюшка, как Вы считаете, творческое начало в человеке – это его основное предназначение?
– Да. Творчество – это самое высокое назначение, которое человек имеет.
– Человек может рисовать, писать музыку… Много чего делать. Даже суп варить.
– Возвышаться через красоту.
– И в этом, может быть, смысл жизни человека – приблизиться к Богу через творения души и рук, очевидно.
– Вы сами к этому пришли?
– Не знаю, батюшка. Я пытался еще в курсантские годы размышлять над тем, откуда появилось человеческое Я. Правда, там было марксистско-ленинское толкование. Я не был близок к вере, я жил как обычный советский офицер. Тайна творчества для меня тогда так и осталась некоей тайной. Конечно же, в ту пору я читал много разных книг, в том числе и далеких от марксизма-ленинизма. Того же Данте, например. И это все заставляло задуматься. Или слушая музыку Баха, я тоже думал: «Ну, где тут марксизм-ленинизм?»
Как-то я смотрел фильм «Калина красная». Там сидят два мужика и разговаривают: «Вот живет-живет человек, мается-мается… Может, лучше было бы и не родиться?» – спрашивает один другого. А другой ему отвечает: «Так ведь это же от нас не зависит». Промысел Божий посылает человека в мир, и человек идет порой большими скорбями. Батюшка, а хотелось бы расспросить Вас: с какими скорбями к Вам люди приходят?
– Те же болезни, те же проблемы с детьми, семейные проблемы, те же разочарования и поиски, борьба с собой.   
– А чем люди в Австралии отличаются от людей, которые живут в Лондоне, например?
– Австралия – это больше пространство, которое позволяет человеку свободно и спокойно ощущать свою личность. Закон, который работает, есть. И вся та коррупция, все эти негативные процессы есть, но не так нагло выпирают. И потому можно прожить достаточно законопослушно, спокойно, и быть уверенным в завтрашнем дне, как материалист. Это первое. Плюс большое пространство. Плюс отсутствие катаклизмов. Войн, агрессии со стороны соседей, конфликтов всяких. Сюда же можно прибавить англо-саксонскую модель общественного поведения. Приклеенные улыбки, вежливость. Может быть и нож в спину с вежливым извинением: вас уволили с работы, оштрафовали.  Тут в человеческих отношениях в контрасте с Россией нет ничего личного, ничего прямого и никакой гибкости. Россиянам очень трудно жить в этих условиях. Особенно вначале.
– Я хотел Вас расспросить, отче, как тут живут россияне?
– Я здесь родился. И всю жизнь я прожил как Скит Софронид. Домашний быт и свои люди – одно. Там ты себя чувствуешь, там понимаешь, как молодой человек, полноту своих ощущений и переживаний. Выходишь за порог дома – и ты только наполовину человек. Ты должен быть сдержан. Ты должен быть аккуратен. Ты не можешь раскрыться. В австралийском обществе очень много чувств и отношений, которые просто не поняты, они просто не существуют. И потому ты их выражать или ожидать не можешь. И это бывает очень-очень сложно. Ты постоянно пытаешься шагать только одной ногой. Это сложно.
К нашей предыдущей теме прибавьте теперь, что полностью отсутствует культурный пласт. Здесь все, что связано с культурой, – это очень дорогое удовольствие в виде развлечения для высших классов общества. Официально Австралия – бесклассовая структура. Но это совсем не так. В России или в Европе культура – это определение личности. И культура, и общение культурное присутствует на всех уровнях общества естественным процессом. А здесь только быт, материализм. Потребительский быт заменяет культуру и заменяет религию.
И потому австралийцы довольствуются красивыми машинами, американскими фильмами. Это их подражание американской культуре. Австралийцы не читают, не слушают музыку. Это само по себе очень утомительно. Потому что в России можно поговорить с каким-то любопытным десятилетним ребенком с гораздо большим интересом, чем с пятидесятилетним человеком тут, коммерсантом каким-то, у которого выстроилась шкала потребностей и интересов.  Они настолько узкие, настолько примитивные, что ты вообще не чувствуешь человека. Благодаря этому жизнь и благополучная, и обнищавшая, пустая.
Несмотря на все благополучие, в Австралии чуть ли не на самом высоком уровне депрессии и самоубийства. Особенно, в юношеском возрасте. Спрашивается, почему? И когда слушаешь по радио или смотришь по телевидению эти программы, которые разбирают проблемы самоубийства, где дают интервью родители или знакомые людей, которые погибли, поражаешься узости и тупости этих самых программ.  «Если бы я был в то время, этого бы не случилось, мы его часто видели. И он был совсем счастливый… Он собирался идти на футбол». Такого рода разговоры. Абсолютное не восприятие каких-то более глубинных нужд. Австралийцы сами по себе люди неплохие. Они добродушные, свободные, раскрытые. Они по всему миру считаются самыми расслабленными путешественниками…
– Кстати, о путешественниках… Говорят, здесь бывал Федор Конюхов.
– Несколько раз.
– Вы встречались?
– Да-да. Он меня объявил своим духовником.
– Он рукоположен, иерей. Уже, по-моему, года два или три.
– Это я слышал. Но своему «духовнику» он ничего не сообщил. Человек поиска. В самый первый раз он приехал Великим Постом. С психиатром, который вместе с ним путешествовал и изучал, что происходит с человеком, когда он находится в одиночестве в экстремальных условиях. Длительное время.
– Да, батюшка, ведь сюда постоянно кто-то приезжает из России? 
– Это само по себе очень интересно. Мы можем более, чем в России, жить византийским укладом жизни. Среди этих эвкалиптов. И здесь собираются для общения люди со всего мира. 
– Я обратил внимание – и архитектура храма, и устройство монастыря, оно какого-то особенного, грузинского стиля?
– Это мы все продумывали, ища созвучие с австралийской природой. А купол грузинский, Вы правы.
– Это я не совсем сам, мне сказали. Еще на калитке есть надпись, я спрашивал.
– Святой  Шио Мгвимский.
– Кто это? Я был удивлен: далекая Австралия – и вдруг Грузия, с которой у России на данный момент очень сложные отношения. Война была в 2008-м году. Вы знаете. Очень жаль.
– Очень, очень.
– Батюшка, а как Вы думаете, чем сердце успокоится? Знаете, как порой говорят, сложные отношения, но с годами как-то Господь будет управлять. Смирять. У кого-то гордыня будет смиряться. Одни будут умирать, новые будут приходить.
– Разумному человеку, который пытается даже в скромной мере жить духовной жизнью, раскрываются внутренние отношения, духовные перспективы. Он начинает себя видеть, и понимать, и контролировать. Годы его делают более благоразумным и рассудительным. Он не только приходит к живым духовным принципам, у него начинается разговор с вечностью. И он начинает в себе чувствовать призыв к вечности. Свое вечное начало. И вечность начинает забирать его временные восприятия. Начинается процесс смежный, очень интересный процесс. Это человека успокаивает и начинает освобождать его от земного груза.
– Батюшка, а монах иначе воспринимает вечность, смерть, уход?
– Он его более интенсивно воспринимает.
– Без страха? Или есть некий трепет внутренний?
– Я думаю, что это для каждого человека индивидуально.
– А болезни как монах воспринимает?
– Без болезни монах не может жить.
– Я посмотрел, в Кейтлине, там бабушки в основном. Монахини. Тяжело им, как я смотрю, управляться с хозяйством. Но они держатся. Я думаю: что такое болезнь? Хотел расспросить, батюшка. По сути, в определенном возрасте это касается каждого. Как их переживать? Что это такое? Это посылается для вразумления человека?
– Принимать. Болезнь не является исключительно физическим процессом. Это и психологическое, и душевное состояние. Есть даже ряд болезней, которые называются психосоматическими. Конфликт между душой и телом или разумом настолько интенсивен, что это расстройство образа жизни, когда душа протестует и тело болеет. И, только вернувшись к своей душе, человек может выздороветь. Как врачи говорят, можно умереть от простой простуды, если человек не хочет жить, но можно вылечить и самые сложные раковые процессы.
Так что физическая болезнь – это непростая вещь, она связана с духовным состоянием. И она может служить импульсом для дальнейшего развития. В болезненном состоянии человек более расслаблен, более оторван от повседневной жизни, и у него есть время для внутренней работы, переосмысления себя, вещей, он слаб, он немощен, он немного отходит от мира. Он чувствует, что может уйти из этого мира.
– Батюшка, Вы рассказали о некоей матушке, которая умирала в Кейтлине, в монастыре, и Вы видели некое такое свечение. Это внешнее отображение святости?
– Да.
– А приходилось Вам еще видеть нечто подобное?
– Да. Видел.
– Батюшка, а как поступать человеку в трудной ситуации? Ведь человек немощен, и сам не может разобраться, как ему действовать в тех или иных обстоятельствах. Не знает – пойти ему туда или сюда? Есть особые правила, как идти?
– Правил нет. Но если человек приходит к духовнику за помощью, за советом, а духовник сознательно относится к духовной жизни, то надо сознательно работать над собой. Через все обстоятельства жизни человек должен искать связь с Богом, ее сознательно удерживать, укреплять. Он должен стремиться к Богу и осознавать и смиряться перед своими немощами.
К такому духовнику приходит страждущий человек, который нуждается в совете и поддержке, и этот человек раскрывается духовнику. Раскрывает свою душу, говорит о своей трагедии, проблеме. Это может быть очень личный, интимный процесс – процесс раскрытия. Если духовник сидит со своей книгой правил, а страждущий сидит в слезах и надеждах, а духовник относится к нему формально, то он и получит формальный ответ, ничего не получится. Если человек раскрывается духовнику, а духовник раскрыт Богу, духовник обязан сострадательно выслушать. Об этом много говорит отец Иоанн Кронштадтский. Духовник должен войти в сердце того человека, и он должен не только его понять, он должен себя там увидеть. Должна произойти связь, глубокая духовная связь. И в этой связи любви и сострадания выстраивается трехмерная связь – Бог, духовник и человек. И все становятся одним. Я не хочу говорить современным языком – энергия – о том, что происходит. Нет. Духовный пласт реализовывается в этом общении, в этом совершенно естественном ощущении.
Возьмите беседу Серафима Саровского с Мотовиловым – Мотовилов не понимал, он не думал, светится ли преподобный Серафим или нет. Мотовилов видит, что преподобный Серафим сияет, а тот говорит Мотовилову: посмотри, что и ты сияешь. Так, во-первых, в состоянии этого сострадательного духовного общения ощущается поддержка, ощущается присутствие Бога. И в этом ощущении выстраивается ответ. Сначала сострадание, сначала любовь. Это очень важно. И вот в этом состоянии Господь дает духовнику чуткость. Иначе это психолог, это формальное отношение.
– Я вот, батюшка, разговаривал здесь со многими людьми. Сложно люди восприняли объединение Церквей. Вот, например, в Кейтлине был батюшка, иеромонах Евфимий. Говорят, хороший был батюшка, и он ушел оттуда.  Матушка Евдокия говорила. Такой был смиренный.
 Я разговаривал с отцом Никитой Чемодаковым, он там тоже литургию служил, и меня удивило, как он ласково, внимательно общается с прихожанами. У него такой отцовский подход ко всем. И к монахиням тоже. Матушка как раз отсутствовала, монахиня Мария, поэтому я его расспросил и о монастыре, и о службе. Съездили еще в Кабрамату. Я там был в русском доме. В богадельне. Посмотрел, как живут. Там есть такая семья Мятленко. Он был диаконом, Петр Иванович,  и его жена Раиса Ильинична.
Мне показалось, что в Австралии очень хорошо следят за пожилыми людьми. За немощными, за кем некому ухаживать. Очень обстоятельно за ними ухаживают. Там и священник у них есть, и храм внутри. Преподобный Сергий Радонежский там благословляет на битву Дмитрия Донского. Это в целом в Австралии так принято?
– Да, в каждом городе есть попытка устроить такой дом престарелых и обслуживать своих стариков. Есть целая государственная система социального обеспечения пенсионеров, целые государственные поселки для них. Там у них есть все. Несколько раз в неделю их вывозят для развлечений или чтобы они могли сделать необходимые покупки. И вечера отдыха для них устраивают. Есть садики, где можно гулять и общаться, есть врачи.
– А какова роль Церкви здесь, в Австралии, в преодолении социальных язв общества – проблем наркомании, алкоголизма?
– Сложный вопрос. Да, это дело Церкви. Это сложная обязанность. Но если такая забота превышает духовные обязанности и люди начинают думать, что священник должен излечить наркомана, решить все проблемы, связанные с разводом, воспитывать сложных подростков, – тогда Церковь становится частью социальной структуры. То, что и произошло с католической и англиканской Церковью, которые более благотворительные организации, нежели духовный организм. Церковь должна следить за этим балансом.
Мы только-только приближаемся к той стадии, когда в нашем обществе достаточно адвокатов, врачей, архитекторов, людей со стажем, которые могут участвовать в создании православного приюта, православной школы, православной больницы, православной программы для наркоманов. Это проблема, о которой я говорил вначале, когда ты живешь как русский в Австралии: тебя не понимают, ты не вписываешься в окружающую жизнь. Очень часто в нервных расстройствах и в наркотиках молодые люди что-то ищут, и они находят это в этих стимулах. И если есть православная программа, можно глубже и более осмысленно понять страждущего человека.
В Сербии очень хорошие церковные программы по таким вопросам. Я связан с монастырем, который содержит два приюта для наркоманов, и с ними работает, и возвращает их в жизнь. Это целая большая структура. Это нужно, это важно. Но на первом месте духовное сознание.
– Я помню замечательного русского писателя Федора Абрамова. Там у него есть такой эпизод. Мужики запили в деревне, и бабы возопили: «Господи! Пошли ты хоть какую войну на них, чтобы хоть вразумились немного! Так сильно пьют, прямо беда какая-то!» В России это до сих пор страшная беда. 
Я поговорил здесь с трудником Павлом, он рассказал мне о своей непростой судьбе, как он падал на дно жизни; он благодарил Бога, что оказался здесь, под вашим попечением. А как ему удается здесь восстанавливать свои силы, возвращаться в жизнь?
– Он должен почувствовать себя человеком, к которому относятся с уважением. Он должен ощутить свое достоинство. И после этого он должен уже пожелать жить, как нормальный человек. Вот и все.
– Я, батюшка, еще хотел бы поговорить о детях. К Вам и дети сюда приходят. Они играют, катаются на велосипедах. Здесь, в Австралии, есть русская школа для русских детей? Изучается Закон Божий?
– Да-да. В Австралии на приходах есть такие школы в зависимости от активности прихожан и количества детей.
– Я вижу, вокруг Церкви спасаются многие. Держатся, как за спасательный круг. И все-таки при таком богатстве жизни материальном я чувствую в людях некую тревогу… За исключением, наверное, тех, кто здесь родился, она им неродная страна.
– Конечно. Она и мне неродная.
– Батюшка, а что делать человеку, когда он оказался в неродной стране? Так и держаться Русской Православной Церкви?
– Я благодарю Бога, что живу в Австралии, но понимаю, что это не моя страна. Я к ней не привязан, получается жизнь миссионерская, с одной стороны. А с другой стороны, никто мне не препятствует в совершенно стабильных условиях осуществлять все свои более возвышенные задачи, и с этим стажем ехать в Россию. И общаться. И помогать там. Я не смог бы в России жить так, как я здесь живу. Не было бы у меня, наверное, таких возможностей. И, может быть, ощущение, что я русский, и ощущение оторванности от своих корней усугубило бы мои творческие процессы, и впечатления, и восприятия, и подвело меня к духовной жизни. А если бы я родился в России, может быть, этого бы не случилось. В этом во всем есть Божественный промысел. У меня были мысли о возвращении в Россию. Но я понял, что не имею на это морального права.
– Здесь ведь у Вас много духовных чад, которые держатся за Вас. Это все равно, как отцу из семьи взять и уехать.
– Начато дело, и я являюсь его основателем, и оно уже куда-то направляется, и приносит какие-то плоды. И я не могу его оставить. Я не могу уже от этого отказаться.
– Батюшка, здесь игумен уже отец Сергий. А Вы духовник монастыря?
– Да.
– И создатель, безусловно. А я хотел спросить Вас: те духовные чада, которые едут к Вам из разных городов и из разных стран, – Вы видите, что они реально возрастают в духе, в вере?
– Да, вижу. Вот отец Сергий – это реальный пример. Следующее поколение уже вступает на ответственную должность.
– Но я обратил внимание, батюшка, что среди монахов не все говорят по-русски. Это нормально для Австралии?
– Отец Макарий – чистокровный австралиец. Отец Сергий – от смешанного брака. Отец русский, мать – австралийка немецкого происхождения, и она вернула мужа в Церковь, в Православие. И воспитала детей так, что они крепки в своей вере. Она австралийка, сама приняла Православие.
– Интересно все это. Пути Господни неисповедимы. А можно сказать, что Австралия – это страна мультикультурная?
– Она разработала такую политическую программу. На самом деле – это ширма. Она остается страной глубоко англо-саксонского порядка. И здесь люди, имеющие корни в Англии, остаются у власти. 
– Западная Церковь и Восточная – Русская Православная Церковь – мне кажется, это великая трагедия для христианства, что Церкви пошли разными путями. Всякое разделение внутри Церкви – это всегда трагично. Это ослабляет.
– Наверное, самое крупное событие, самое радикальное изменение – это объединение Церквей. Где-то я сказал, что процесс внешнего объединения – процесс чаще всего политизированный. Там свои задачи. Большей частью в своих результатах поверхностные. И в лучшем случае – рабочие. Это и произошло. И гораздо сложнее, серьезнее и несравнимо важнее стоит вопрос, который должен быть задан, – духовное объединение двух организаций. Произошло ли оно, внутреннее объединение? И какие оно принесло плоды?
В документе о договоренности Зарубежная Церковь теряет свою духовную автономию в связи с тем, что все значимые решения и все хиротонии должны быть одобрены Московской Патриархией. Значит, Зарубежная Церковь теряет право на свое внутреннее управление на самом существенном, важном уровне. Зарубежная Церковь отказывается от своего исторического пути. Там стоит пункт, что подымать и разбирать вопросы белой эмиграции и острые вопросы, касающиеся “белой и красной” Церкви, Русская Зарубежная Церковь не будет. 
И тут мы бьем в душевный эпицентр вопроса объединения. Очень важный, я считаю. Потому что в российской Церкви общепризнано, что с момента революции произошло не отделение Церкви от государства, а произошло продуманное, организованное уничтожение Церкви. До определенного момента, когда Сталин понял, что Церковь нужна. И что Церковь нужно не гнать, а что Церковью можно воспользоваться – и Церковь была использована для поднятия патриотических сил, чтобы справиться с фашистским насилием. К тому времени от Церкви почти ничего не осталось. С 1917 до 1940 года была целая система систематических репрессий и акций, уничтожающих Церковь шаг за шагом. Или в виде насилия извне, или компромиссов и насилия изнутри. С момента Второй Мировой войны Иосиф Виссарионович возвращает Церкви какие-то права, и этот процесс выливается в создание новой церковной структуры – Московского Патриархата, в новую российскую Церковь, которая лишена свободы совести, которая подвластна и под постоянным контролем и проверкой государства.
Зарубежная Церковь в состоянии трагедии самой Церкви понимала, что она шла путем покаяния. И свидетельства за свой народ. И пока она этим жила, она была очень скромной и достаточно духоносной. В ней были все проблемы эмигрантской жизни. Но она выживала. И она понимала свою задачу и шла этим путем 80 лет. Молча, совершенно немощно и беспомощно, беззащитно свидетельствуя своим существованием о той трагедии, о том компромиссе, который произошел и продолжал происходить в России. Можно сказать, что другой логики для ее существования не было. Она существовала наперекор критике, любым обстоятельствам, разбросанности, неорганизованности и прочему. И все совестливые люди понимали, что Церковь должна быть одна, должно быть объединение. С этим так называемым падением Советского Союза открылось какое-то окно и что-то должно произойти, должен быть какой-то контакт.
Мало говорят о том, что церковная жизнь Зарубежной Церкви должна иметь право на административное или структурное расчленение на три части. Те, которые хотят быть исключительно русскими, и жить чисто русскими понятиями, сохранять язык и все прочее. Это один тип людей. Второй тип, вторая категория – те, которые понимают, что у них русские корни, они хотят сохранять русские традиции и язык. Они хотят контакта и общения с родиной, но они понимают, что в Россию они не вернутся. И третьи – после 2-3-х поколений понимают, что на первом месте стоит вера православная, а на втором месте этнос. А не наоборот. Православный русский, а не русский православный. И они уже хотят видеть и жить в Православной Церкви, которая живет нормами, языком, общением той страны, в которой они находятся. Все три группы имеют право на свое существование и должны общаться между собой. А процесс объединения у многих убрал эту модель и выстроил такие понятия: с одной стороны, – нас сейчас задавят. Это одна крайность. Две такие крайние позиции. Или другая крайность – все будет хорошо, не о чем волноваться, за спиной Россия. Москва будет все решать, у нас уже праздник. Нам все дадут, у нас все будет… И они становятся совершенно беспечными.  То и другое – это неправильные модели, с моей точки зрения. К сожалению, у многих вопрос объединения «снимает с них ответственность» за своих детей, за будущность, за язык. Это самое крупное, что произошло за последние 10 лет.
– Я бы хотел спросить Вас в связи с тем, что Вы сказали. Есть ли в мире сейчас незыблемые православные авторитеты? Кто может эти процессы как-то регулировать? На чье мнение можно опираться?
 – Процесс русского старчества – это тоже проблематичный процесс со своими эксцессами. «Вот старцы сказали… старцы, старцы, старцы…» Я был в Александро-Свирском монастыре. Прихожу вечером, на скамеечке сидят бабушки. «Слыхали, старец сказал… завтра будет землетрясение…». Утром прихожу на литургию, одна другую спрашивает: «Где же землетрясение?» – «Старец отмолил!»
Все эти очень гибкие процессы в старчестве до сих пор есть. И Оптинские старцы, и все другие дореволюционные старцы – да, если была какая-то опасность для жизни или для духовного состояния, то старец или наставник мог сказать: «Этого не делай!» Но большей частью они помогали человеку в чем-то разобраться, к чему-то прийти, его поддерживали.
А современное старчество, по моему мнению, – это «волшебные ответы» на самые бытовые вопросы, которые просто снимают ответственность с просящего.
 – Батюшка, а вот в Австралии, на ваш взгляд, тянутся ли люди к Церкви, усиливается ли движение к спасению у людей?
– Количество паломников здесь все возрастает, во-первых. Во-вторых, те, которые являются нашими друзьями, регулярными паломниками, они, бесспорно, сами лично пытаются идти путем осознанного духовного поиска. В свою меру. Каждый, как может. Многие приезжают, ища какое-то успокоение, потому что они чувствуют, насколько мир становится суетным, пустым, материалистичным. И жизнь в Церкви становится поверхностной. И вот с нажимом материализма, с ускорением времени и всего прочего священники отходят от людей. И, к сожалению, этот термин, советский термин «служитель культа», становится справедлив, – они становятся служителями культа. И паства не удовлетворена.
Священники отказываются от того уровня общения, которое решает более глубинные вопросы в продолжение более длительного срока времени. Там, где надо работать, где надо терпеть. Они согласны крестить, отпевать, венчать, выслушивать исповедь, служить молебны. Сделал – дали копейку, пошли дальше. Люди это чувствуют. И они в поиске. Большей частью здесь они находят какой-то покой, какой-то подъем, и служба приносит им какое-то успокоение.
Мы стараемся людей не отрывать от приходов, а просто пытаемся им помочь. Вернуть какую-то живую струю или понять иначе те процессы, которые происходят на приходах. Быть более снисходительными, терпеливыми. Они понимают, должны понимать, что, как личности, они должны выстраивать свое спасение в приходе, а не приход их спасает. Вот если они могут сдвинуть этот ориентир, они продолжают поддерживать с нами контакт, и, таким образом, наши отношения растут.
– А православное поле, оно как-то расширяется в Австралии? Я не имею в виду даже количество храмов и количество священников. Я вот имею в виду: а духовное идет углубление?
– В общем, нет. Но я думаю, что мы недалеки от какого-то мирового кризиса, когда беспечная, сладенькая, спокойная жизнь в Австралии будет нарушена, и в людях проснется нечто другое, и начнется поиск. 
 – С вашего позволения просто вопрос к Вам. За вашими плечами уже немалая жизнь, и много что можно сравнить и оценить. Скажите, то, что хотелось, получилось осуществить в жизни в целом? Вот Вы стали настоятелем…
– Я чувствую, что Господь продолжает вести, я ничего не понимаю, жалею, что я ушел в монастырь в 19 лет, надо было в 10. Да.
– Вы сказали, что бываете в России. У Вас есть те люди, с которыми Вам хорошо разговаривать?   
– Я считаю себя русским, Россию очень люблю. Считаю, что надо России помогать, что Россию излишне критикуют. Россия слишком противоречивая, чтобы ее еще разбирать на какие-то части. Потому что ты ее любишь, надо ей помогать. Вот и все.
– Батюшка, есть ощущение, что быстро летит время? Ускоряется?
– Очень. Сжимается. А какое ваше ощущение? Куда мир идет?
– Мне, батюшка, тревожно. Я, честно говоря, почувствовал, что годы подошли… У Чехова есть такой рассказ. Я не помню его названия. Маленький мальчик спрашивает дядю: «Дядя, а тридцать лет – это много?» Тот ему говорит: «Нет, не много». И я вдруг понял, что большая часть жизни осталась позади, за кормой. И сейчас я начинаю считать время. Это меня приводит в состояние тревоги. Я вдруг понял, что мало что в жизни сделал такого, что хотелось бы сделать. И даже когда что-то делаю, не совсем ясно понимаю, а то ли я делаю. Угодно ли это будет Богу. И насколько правильно я реализую свое, отпущенное мне на Земле время. Так я отвечу на ваш вопрос. Но то, что я здесь – это радость, которая останется со мной, где бы я дальше не был. Это праздник жизни, который будет и дальше. И мне бы хотелось попросить помолиться обо мне, грешном.      
Батюшка, вот еще вопрос. Ведь очень сложные процессы идут в мире, в христианском мире, совершенно разные направления, течения, конфессии. Какой-то прогноз на будущее могли бы сделать? Как будет развиваться мир христианский в будущем? Либо это будет дальнейшее разделение, либо сближение, либо противоборство? Вот об этом, если можно, поговорим…
– Как и многие русские считают, духовные авторитеты считают, что мы живем в кризисное время, уже на открытых страницах Апокалипсиса, и должен быть мировой кризис. После которого будет не лучше, а хуже, и надо готовиться через духовную жизнь к подвигу свидетельства веры. И выживания в вере. Потому что мир будет в отчаянном состоянии. И спасения в логике или в науке, или в чем-либо другом не будет. Я с этим согласен. Жалко детей…
– Видимо, это не столь далекое время…
– Нет-нет…
– А что же делать, батюшка, простому человеку, который еще не укрепился в вере, в духе? Ведь времени немного. 
– Укрепляться. Евангелие, Евангелие, Евангелие. Суть Православия – Евангелие и Святое Причастие. Большего мы не можем. Все остальное сделает Господь. 
– Батюшка, а вот в вашем монастыре состав монахов очень небольшой. Регулируется ли Вами как-то количество монахов?
– Мы никому не отказываем. Наш духовный наставник, когда под его руководством этот монастырь создавался, сказал, что монастырь у вас не должен быть большим. Максимум 10-12 человек. Потому что это семья. И надо держать руку на духовном пульсе. Живите, как живой духовный организм. Не надо искать себе большой, мощной модели. Мы никому не отказываем. Но в процессе нашего воспитательного роста мы предоставляем человеку большую личную свободу, которая ведет его к более честному самопознанию. То есть, из всех людей, которые приходят и становятся послушниками, мы считаем, может быть, только один из восьми останется в монашестве.
Важно, чтобы те остальные, которые пройдут этот искус, чтобы они глубже, правильно себя поняли. Осмыслили свою жизнь и более укрепленными ушли отсюда, как наши друзья. Они ни в чем не согрешат и ничего не провалят, если они не решатся стать монахами. Они должны стать лучшими людьми и быть благодарными за то время, что они провели здесь. Монастырь служит этому. Это то место, которое набирает армию. Потому что монашество в наши дни, дни свободы и особенных возможностей (но мнимой свободы), как армия. Столько возможностей, столько выборов, столько соблазнов… Столько материализма… Но когда все это лопнет, я думаю, что… Есть группа молодых людей, которая созревала в течение пяти лет, и я думаю, что она готова сюда прийти и себя испытать. Это, как бы следующая «выпечка». Мы посмотрим, что они выдержат.
– Батюшка, сейчас владыка Илларион в основном в Америке. То есть, по сути, Австралия им навещается только периодически. Иерархичность церковной власти здесь сейчас как-либо просматривается? Есть некая управляемость? Как Вы это в дальнейшем видите?
– Должен быть архиерей на месте. Это нормальная церковная жизнь. Должен быть его викарий.
– А сейчас исполняет обязанности, насколько я понял, протоиерей Михаил Протопопов. Как управделами. А вот еще вопрос – как развивается паломническое движение из России в Австралию?
– Несколько высокопоставленных церковных лиц приезжали в Австралию. Чтобы поклониться святым местам. Это неплохо. Это одна из основных задач монастыря. Как должна произойти встреча тысячелетней православной культуры с Австралией? Как ей здесь жить? Не просто, чтобы перенесли сюда какие-то мощи или самовары, или куличи.
Всегда и везде это была благодать Святаго Духа. Природа, которая является божественной, и действие Божие, воспитывающее местное население. Здесь еще сложнее, потому что местное население – аборигены. Недавние пришельцы за 250 лет – европейцы. Они пытались превратить эту страну в часть Европы. Игнорируя, что она находится в Азии. Сейчас это немного повернулось, и начинают говорить о том, что это все-таки не Европа. Идут такие процессы. Куда они пойдут – не знаю. Австралийцы – это смешанная публика, которая не имеет «ни образа, ни подобия»… Что с ней делать? Теоретически, они в прошлом христиане. Но от христианства ничего не осталось, отрицательные какие-то аспекты. И как Православие должно в этих условиях заговорить, проповедовать? Вот это одна из задач нашего монастыря.
– А можно было бы усилить поток православных людей из России, которые тоже хотели бы побывать в Австралии? И в вашем монастыре помолиться. Вы бы этого хотели?
– Мы не возражаем, но это не может быть искусственно выстроено в виде какого-то туризма.
– Паломничество. Ведь едут же на Святую гору Афон, на Святую Землю.
– Да, но есть все же разница между Афоном и Преображенским монастырем, правда? Значительная разница. Нужно ли это? Много величайших святынь есть поблизости от России.
– Я здесь дважды, и испытываю, конечно, и благодать, и благодарность Господу за то, что здесь побывал. Я думаю, что и многие другие люди побывали бы здесь тоже с большим удовольствием и радостью. Батюшка, а чтобы Вы могли сказать русским людям в настоящее время? Что Вы могли бы пожелать современному православному христианину? Как жить дальше?
– Не бойтесь современного мира, возвращайтесь к своим корням. Может быть, это самое верное и правильное, что можно сказать, потому что Россия всегда шла цикличным процессом. Сейчас назрело время возвращения к своей законной идентичности. Это не значит, что все должны переезжать в деревню и отращивать бороды. И купить себе корову. Но осознать некоторое такое славянофильство, в достойном своем варианте.
В русском характере есть очень много достоинств стихийных. Убрать алкоголь, наркотики. Моя семья из Шанхая. Шанхайцы большей частью поехали в Америку. Моя семья оказалась в Австралии. Там политические аспекты были расставлены немножко по-другому. Сначала любовь к родине, а потом уже политические аспекты. А у харбинцев – политическая структура, а потом Россия, как град Китеж. И поэтому в нашей семье не переживались жестко какие-то антисоветские настроения. Было что-то гораздо более трезвое. Ровное, спокойное, критичное. Монархическое. Чувствовалось достоинство всегда. И всегда присутствовала любовь к России и вера в Россию. Я думаю, что это мне во многом помогло. Даже я не понимал до конца, как.
В роду все погибли, кроме сестры дедушки. Во время революции и гражданской войны. Они все погибли. И только бабушка Катя, как ее звали, она была сослана в Ашхабад. Там она всю жизнь прожила под местным надзором и не имела права выезжать. За пределы города. И мы ее нашли в семидесятых годах. Не знали даже, что она жива. Мать решилась и поехала ее навестить. Это ее тетка. Она была уже глубокой старушкой. Мама приехала к ней на дом. Она сидит и говорит какие-то совершенно сумасшедшие речи. В честь Ленина. Мать молчит, ничего не говорит. Потом они пошли погулять. Погуляли в парке. Бабушка Катя сказала: «Ты меня прости, мы должны себя так вести. Мы все под надзором, и все очень сложно». Мать ее спрашивает: «Как ты вообще выжила? Была ли у тебя возможность как-то уехать, убежать, пробраться? И как ты это все психологически выдержала?» Она ей сказала: «Я никуда не уеду. Я Россию так люблю, что я готова ей все простить». Мне показалось, что эта фраза идет откуда-то из очень глубоко семейных корней. Это встречается среди русских. Здесь, кажется, все у них хорошо, но они должны быть на своей земле. Чего-то не хватает.
– Батюшка, у Вас в трапезной над окном написано: «Кто бежит от скорбей, тот бежит от Бога».
– Все может быть, но вот этот ее ответ…
 – Ваши родители уехали в Китай или дедушка с бабушкой?
– Дедушка с бабушкой были в движении Колчака. Участвовали в эвакуации из Владивостока. Мать родилась во Владивостоке прямо перед уходом. 20 лет прожила в Шанхае. Потом сюда.
–  А ваш папа?
– Они встретились  в Китае. Венчались на Филиппинах, он тоже из Китая.
– Батюшка, а ваше обучение в Джорданвилле? Это хорошая школа?
– Нет. Она в процессе выживания. Интересные, хорошие, честные люди. Но вся моя модель монашеской жизни получила свое более прочное оформление на Востоке. Не в Джорданвилле.
– А где Вам хорошо в России, батюшка? Монастыри… Куда Вас тянет? Вы чувствуете дух такой, православный… Где-то есть, где Вам хорошо?
– Мне хорошо в Петербурге. Весь семейный быт, отношения, привычки. Нрав – он петербургский. Я это почувствовал с первого момента. Первый раз, когда туда попал. Где мне хорошо? Я страшно люблю русский Север, далекий Север. На Соловках бывал.
– А на Валааме?
– Я люблю скромные, маленькие, незаметные места. И таких мест очень много. Припомнить трудно. Но просто скромные отдельные личности, которые трудятся потихоньку, что-то создают, молятся. Люди искренние.
– Батюшка, вот монастырь в Кентлине, где мне довелось побывать, он тоже малочисленный. Там сейчас буквально несколько человек. Как Вы считаете – это одно из мест духовного спасения в Австралии?
– Конечно. Я там рос духовно. Монастыря там не было в таком виде, как  сейчас. Там были очень убогие бараки и монашки ходили в одеждах, перешитых из мешков из-под муки. Они жили очень бедно. Мне было 15-16 лет. Мы приехали, чтобы им помочь нарезать вербу. Великим Постом к Вербному воскресенью. Там был один барак с церковью. Мы шли по коридору – все очень убого, очень просто. И в одной келии была дверь приоткрыта. Мне 15 лет. И я вижу через приоткрытую дверь: на постели лежит какая-то старушка-монашка, а на коленях в светской одежде, мирянка, тоже старенькая, на коленях у постели молится. Но эта фигура, лежащая на постели… Она была в сильном, интенсивном белом сиянии. Вся в лучах. Это меня немножко испугало. Очень сильно впечатлило. И что интересно – со мной был друг школьный, австралиец, ему было интересно, он решил помочь, у него был свой маленький духовный поиск. И он это тоже увидел. Мы так переглянулись, испугались и побежали дальше. Когда уже вышли из здания, я его спросил: «Что ты видел?» Он мне рассказал. Мы никому ничего не сказали.
А потом уже, когда я был священником в Кабрамате, рядом со старческим домом, там была одна старушечка. Я их регулярно причащал, и с ней я заговорил. Узнал, что ее сестра была монашкой в Кентлине. А она была Анна Перевечна. Кажется, отец Николай в день своего рукоположения на Благовещение Пресвятой Богородицы получил от нее в подарок очень красивую икону. Вот я с ней познакомился, она рассказала мне, что у нее была сестра, монашка в Кентлине. И я ей припомнил эту историю. Это была она на коленях. Она вспомнила год, события и сказала: «Это была моя умирающая сестра». Она через день скончалась. Вот где бывает духовная жизнь. И так она нас воспитывает. Это мне запало навсегда.
– Да, батюшка, а с какими-то духовными отцами у Вас бывали встречи?
– Регулярно. По всему миру. Господь приводит. Этих рассказов очень много. Уже был звон в церковь. Надо идти на вечерню. Мы можем продолжить потом.
– Спасибо большое, отец Алексий. Спаси Вас Господи!




БЕСЕДА II

Творческий процесс по святым отцам – это самое высокое дарование, которое дано человеку как твари, которая имеет
в себе образ и подобие Божие. Выражать, создавать и делиться красотой. Общаться через красоту и в этой красоте познавать бесконечную мудрость и красоту Божественную.
Чем дольше живешь, чем глубже в это уходишь, видишь мощь, необходимость и уникальность этого процесса. Другого нет. И, как пастырь, любишь каждого человека за его внутреннюю красоту.
Такой принцип становится руководящим в общении между людьми. Он пронизывает абсолютно все.
О. Алексий (Розентул)

– Отец Алексий, сегодня у нас с Вами вторая беседа. И мне хотелось бы, чтобы Вы рассказали о своем духовном становлении, о выборе пути. Что или кто повлияли на этот выбор. Может быть, какие-то особые встречи, которые происходили в жизни. Или раздумья. Или ошибки – «опыт, сын ошибок трудных». Инок, монах, иеромонах, игумен…
– Это очень большая тема. Что же мне Вам сказать?
– Как Вы стали иноком, отче? Самое начало, исток.
– Я думаю, что какая-то часть гнездится в моем характере. Я был нормальный, общительный, живой ребенок и юноша. Но с раннего детства у меня было сильное ощущение чего-то большего в жизни. Я думаю, что уклад семьи, благотворительный, гуманный… Православие в семье было не религиозной формой. Оно вошло в жизнь очень глубоко. И я думаю, что это были уроки или примеры, которые с самого начала запали в душу. Я помню один момент, его можно назвать чудом. Когда мы были маленькие, бабушка перед сном нам читала что-нибудь. Я помню «Жития святых» или «Хижину дяди Тома». И возник как-то у нас, у детей, вопрос об ангелах. И она нам сказала, что у каждого есть Ангел-хранитель и объяснила, кто это такой. Это была такая зацепка, которая заставила меня ощутить что-то невидимое. Я помню, что краем уха слышал разговоры взрослых обо мне. Они говорили, что немножко я другой.
Все мы по субботам посещали русскую школу, учили русский язык. Я был достаточно большим, было мне лет одиннадцать. Это было в Сиднее, в школе при кафедральном соборе. Главная улица, побочные улицы и одна маленькая, узенькая аллейка с очень крутым поворотом. Необычная улица. А на следующей улице стоял храм. Надо было эту улицу перейти. Мы были достаточно взрослые, нас отпускали одних, мы ходили пешком в школу. С сумками. И считали это очень несправедливым, так как все австралийцы посещали школу только 5 дней в неделю, а у нас был дополнительный день.
В какой-то день я так себе беспечно иду. Надо было аллейку перейти. Ступаю с тротуара и поскальзываюсь на мощеной дороге. Я чувствую, что падаю вперед. Простираю руки, чтобы не упасть, и не понимаю, где сумка.  Когда я падаю, я оказываюсь не на дороге, а на другой стороне улицы. На траве. Каким-то образом меня перенесло, но было ощущение, что я падаю. Я сижу на траве, смотрю, как сюда попал. Смотрю на руки, они у меня должны быть исцарапаны, а они целые. Потом я думаю: а где же моя сумка? И в это время, когда я думаю, где моя сумка, по этой дороге молниеносно проносится спортивная машина. И я вижу, что сумка лежит рядом со мной. Это было какое-то мгновение. И сидя на траве, я начал анализировать, как я упал, на чем я поскользнулся. Смотрю, на той стороне ничего нет, но когда я собрал для себя все факты: непонятно упал, непонятно оказался на той стороне дороги и непонятно как рядом со мной лежит сумка. Тогда я понял, что если бы я переходил дорогу, эта машина меня бы сбила, меня бы уже не было бы в живых. И я тогда вспомнил бабушкин рассказ и по-детски подумал: «Наверное, это Ангел-хранитель. Он меня защитил».  Это был толчок, который меня двинул в сторону глубинных, но детских еще размышлений.
Было еще несколько случаев, которые убедили меня, что духовный мир не только существует, но очень активно воздействует на жизнь. А дальше, в последних классах средней школы, у меня внутри уже все созрело, я уже объявил, что хочу быть монахом; расспросил у матери, что такое монах, потому что ничего подобного в Австралии не было. Мать на меня посмотрела и стала плакать. Я подумал: почему она плачет? Она спрашивает: а кто тебе что-либо сказал о монашестве? И началась пятилетняя сложная проверка моих желаний. Все были против, все отговаривали, говорили: не спеши, ты молод. Одни говорили – это уже устарело. Другие говорили: посмотри, какой беспорядок сейчас в Церкви, зачем тебе туда лезть? Я отходил немного от поверхностной жизни, от глупого общения.
Мои намерения сложились, я даже школу не хотел оканчивать, но меня не отпускали. Но надо было завершать учебу, и у нас был преподаватель английского языка. Интеллигентный, верующий человек, протестант. Он не общался с другими педагогами, потому что они ругались, курили. Преподавал он нам очень серьезные предметы – английский язык и английскую литературу, Шекспира. И любил он очень английского поэта Элиота. В поэзии Элиота были минорные нотки при виде современного общества, его состояния. Темы безысходности, скучной и серой жизни. И мы проходили Элиота и Шекспира, а я иногда в обеденный перерыв приходил к нему в классную комнату и просто с ним беседовал. И мы немного раскрылись друг другу. Мне было интересно с ним общаться.
И другой момент. Я занимался спортом, в том числе, плаванием. И каждый день перед школой я шел в бассейн на тренировку и проплывал несколько километров. В один день в воду добавили слишком много хлорки, у меня началось раздражение слизистой глаз. Оно усугубилось, когда я сел на автобус, чтобы ехать в школу. В автобусе был курящий, он пустил мне дым в глаза. И они стали неудержимо слезиться. Они слезились весь день. У нас был урок английского языка. У меня было немощное, раздраженное состояние: слезы льют, я ничего не могу сделать, все надо мной смеются. И тут урок английского языка, на котором мы проходим Элиота. Мы читаем, и учитель задает вопрос классу: «Как вы думаете, о чем здесь Элиот говорит?» И молчание. Никому не интересно. Я чувствую, что педагог ерзает, он хочет что-то вытянуть из класса. И я думаю: я ему помогу. И я пересказываю учителю его же слова, те мысли, что он мне раскрывал наедине, в наших частных беседах в обеденный перерыв. Я ничего не вижу, так как глаза мои опухли, но понимаю, что он пришел почти в ярость. Он по каким-то причинам это воспринял как личный выпад против него. Что я раскрываю что-то интимное из его жизни. Это его обозлило. Хотя это был мой ответ школьника – и простой, и по теме. Но он воспринял это как личный выпад и говорит мне перед всем классом: «Ты не прав. В жизни нет места для высоких идеалов. И я даю гарантию, что к 30-летнему возрасту все, о чем ты думаешь, чего ищешь, все твои идеалы будут ничто, и ты будешь самый обыкновенный, серый простой человек. Который изо дня в день будет безысходно зарабатывать себе на хлеб свой насущный». То, что он сказал, было его личной горечью, обидой на жизнь. У него был несчастный брак, он ненавидел педагогику и чувствовал себя рабом системы.
Это он сказал в ответ на мои слова о смысле этих стихов: поиск свободы, попытка выбраться из клетки, как взлететь, как освободиться. Этот острый момент я помню очень сильно, потому что внутри себя я сказал: «Даже если я тебя никогда в жизни больше не увижу, школа кончится, мы разойдемся, но я даю тебе слово, что моя жизнь не будет такой. Я от этого уйду. Я не буду такой, как все, просто потому, что нет сил на личный выбор. Я не буду рабом». И с этого момента я стал более решительным.  В то время в жизни церковной была очень большая смута из-за регистрации кафедрального собора, как частного имущества. Это была первая регистрация в истории епархии. Надо было оформить имущество легально, все долги были выплачены. Вокруг этого вопроса были крупные скандалы и обвинения в том, что кто-то присваивает себе в собственность церковное имущество, все рассорились. Это была тяжба, судебные разбирательства тянулись 15 лет, и это значит, что весь период моего юношеского взросления руководства и спокойной жизни в церкви не было.
 Я научился молиться на природе, потому что я очень любил ее. Город меня раздражал, я надолго уходил на природу, искал одиночества, общения с Богом в таком, чисто юношеском, идейном плане, занимался кемпингом и воображал себе, что я живу, как отшельник.
– Вам было лет 16-ть, наверное?
– Да. Я постился, молился, читал и просто ощущал природу. На природе я отдыхал, и там  научился чувствовать Бога, молиться. И вот тогда, когда произошел этот конфликт с преподавателем, я стал думать, что все против моей идеи, я стал думать, что если к какому-то возрасту на меня наложат еще что-то обременительное, я сбегу. Поэтому я стал искать себе место, где я мог бы прятаться, где была бы вода, где бы я мог выращивать какие-то овощи, исчезнуть из мира и жить отшельником. Такая вот детская, смешная идея, но, как ни странно, я почти добрел до этих мест.
– Вот именно до этих мест?
– Вы знаете, в последний мой поход я уже собрался в семинарию, был у меня близкий друг, мы решили пойти вместе в поход. Мы пошли по побережью, нам надо было уже возвращаться в Сидней, мы превзошли свои сроки, и какой-то фермер подвез нас к железнодорожной станции и говорит: «Сидите здесь, здесь будет товарный поезд, который довезет вас до остановки, с которой вы попадете на главную линию», – эту остановку уже, оказалось, бомбило, поезд уже больше не ходит.
– Да, мне рассказывали, что тут железная дорога встала.
–Да, на этой остановке закончился мой последний поход. Вернувшись в Австралию через 10 лет, мы стали искать место для монастыря, и этот участок приобрели не по поискам, а по предсказанию своего духовного отца, приобрели его, не видя. И только через несколько лет, когда пришлось по какой-то причине заглянуть на эту разрушенную железнодорожную станцию, я понял, что это была именно та станция.
– Это, видимо, было в самом начале 1960-х годов, да?
– Да, да, вот это все просто рассказики, случайности, комбинации какие-то, я обхожу стороной свой внутренний личностный рост, потому что монахи не вправе о таком говорить, так как духовная жизнь – это достаточно интимный процесс.
– Да, батюшка, но ведь Вы не просто монах, Вы художник, мне все-таки кажется, что это две разные ветви.
– Да, но ведь Вы тоже художник.
– Да, батюшка, я все-таки надеюсь на это.
– Вы – художник, какое у Вас чутье или ощупь? С вашей точки зрения, как оно должно быть? Чего Вы ищите в вашем вопросе?
– Батюшка, я хотел бы понять некую тайну вашего пути, ведь все равно есть некое предназначение человека и то, как он его осознает,  ищет. Допустим, как я написал первый рассказ? Я бы задал себе вопрос: «Что меня побудило?»
Вот как Вы написали первую картину, или когда Вы взяли в руки краски, с этим соприкоснулись, и реальный, действительно духовный рост, когда Вы почувствовали, что в жизни у Вас меняется внутреннее состояние. Именно то, как Вы осознали, когда Вы на другую сторону дороги перелетели, ведь в дальнейшем же тоже были некие моменты, которые меняли ваше внутреннее состояние, и, конечно же, то, о чем Вы не считаете нужным рассказывать?
– Да, есть одна вещь – Спасо-Андроников монастырь. Родители мои разошлись, отец нас оставил, когда я был малолетним. Воспитывала нас мать, она не была против моего монашеского направления, только считала, что оно появилось в очень раннем возрасте, когда еще эмоции полностью не созрели, я не оформился как личность и еще не понимал себя. Она считала, что я должен немножко повременить, немножко пожить и себя как бы искусить, проверить. Она была права, но кончилось тем, что пришло время, и она благословила меня. Она благословила меня крестом, который я всегда ношу, и книгой «Спасо-Андроников монастырь», таких книг было немного в эмиграции. Весь этот мир я еще не знал, я не знал еще тогда, кто такой Андрей Рублев. Она  мне подарила вот эту книгу и написала здесь маленькое наставление, в нем Вы можете почувствовать и семью, и то, как она меня понимала, и монашеский путь. Можете прочитать.
– Вслух можно?
– Да.
– «Сын мой, избрать путь светлый и трудный – еще не значит пройти его. Помни, что если ты хочешь следовать заветам Православия, надо помнить, что Православие всегда ложилось в основу народа, который к нему приобщался. Не зная русского языка, не зная русской культуры, ты не поймешь ни величия, ни силы, ни смысла русских святых отцов и русской святыни. Православие твое не получит корня, от которого оно должно питаться.
Помни, что такие святые, как преподобный Сергий Радонежский, никогда не отрывались от Руси, от ее проблем, моральных и государственных. Господь дал тебе великий дар, следуй же в нем заветам Андрея Рублева, воплощай в иконах, которые ты пишешь, смиренную кротость и тишину души – это то, чем дышат его творения. В монашеском пути своем помни житие своего святого Алексия, человека Божьего, все состояние свое отдавшего людям, душу свою вручившего Богу. Помни и заветы Сергия Радонежского, который хотя и не оставил нам написанных проповедей, но никогда не оставил без любовной и сильной поддержки малых и великих мира сего, к нему приходивших. И больше всего помни завет Спасителя: «Нет выше любви, чем любовь душу свою положивших за други своя». Январь 1975 года.
– В этом я чувствую наш семейный уклад, семья была очень филантропичная, и эта глубокая филантропия исходила именно из православного восприятия мира. Я думаю, что ни сколько в наставлениях, сколько просто в том, что наш дом всегда был полон людьми; мы всегда были бедными, крайне бедными, но всегда в доме была масса народу, масса общения, идеи, задачи, добро и очень много всяких переживаний. И жизнь в нашем доме была намного богаче и намного интереснее, чем жизнь в Австралии. Я думаю, что я как-то все это воспринял, и вся та тематика, которая вот в этом наставлении поднята, она была уже у меня в крови.
Я эту книгу нашел только тогда, когда меня назначили на Святую Землю. Я все раздал. Я думал, что  в Австралию больше не вернусь. Получилось иначе. Я пробыл на Святой Земле пять лет, и кое-что из вещей, которые я раздал (большую часть книг я отдал в школьную библиотеку), ко мне вернулось, и случайно попалась вот эта книга. Я нашел ее лет пять тому назад, что-то мне надо было. Так как это издание старых советских времен, цветные репродукции очень слабые, есть гораздо более качественные репродукции сейчас, сейчас книги лучше качеством, поэтому я к этой книге просто не обращался, она у меня просто жила на полке. Перебирая что-то пять лет тому назад, я ее нашел, открыл и вспомнил ее, перечитал эту надпись, умилился немножко, потому что понял, насколько чутко меня чувствовала мать, насколько она предчувствовала мой путь, он выстроился именно так.
– Это ведь благословение матери на жизнь, причем, очень четко выраженное. Очень ясное мышление, это ведь не каждый священник, я думаю, сможет так выразить мысль о том, что нужно человеку.
– Семье я благодарен не только за Православие, не только за веру, но и за тот высокий уровень культурного облика, которым было выражено Православие. И я думаю, что сейчас я коснулся той темы, что сейчас у нас задача, как выстроить и осуществить или же прочувствовать ту встречу между Православием и Духом Святым, присутствием Божиим на этом континенте, в этой природе. Храм, весь проект монастыря, роспись в храме (другой росписи, как вот здесь, в Австралии, нет): вся гамма, формы, пропорции – это архитектура пространства в храме.
Все убранство в храме достаточно аккуратно, систематично, продумано. Проводятся параллели с определенными стилями и эпохами церковного зодчества, которые должны как-то найти созвучие с австралийским ландшафтом, природой, растительностью, атмосферой, небом  и прочим. Сейчас я бываю в России примерно каждый год, там у меня происходит  достаточно интенсивное общение с искусствоведами и иконописцами высокого уровня. Доступа к церковным ценностям, иконам раньше не было – только книги, и весь мой познавательный путь в иконографии был одиноким и шел на ощупь. Поэтому, когда появилась возможность общаться в России и рассматривать все эти дивные образы, иконы, я достаточно горячо за это взялся. После нескольких поездок я поставил себе задачу – во время каждого визита  избрать одну или две иконы, сосредоточить на них все свое внимание, изучить эти иконы, разглядеть подробно, запомнить их, вернуться в Австралию и их написать.
– Именно по памяти?
– По памяти. Фотографии, записки и все прочее рассматриваю я очень подробно и долго, не один раз. Я писал икону, фотографировал ее, через год  возвращался в Россию, но каждый раз я писал невпопад, вся цветовая гамма была слишком интенсивна, она была нарушена, в себе она была гармонична и смотрелась нормально, но в России она смотрелась совсем иначе. Я дошел до того, что мог брать свои фотоальбомы и, возвращаясь в Россию, стоять перед иконой, и, еще даже не открыв альбом, чувствовать, как оттуда выпирают яркие цвета, что моя мерка была в чем-то неправильной. С этого момента я начал понимать, насколько иной цвет в природе есть, отчасти из-за неба.
В Австралии летом, в самый пик лета темнеет за полчаса максимум, и то, что происходит на небе за эти полчаса – что-то потрясающее: яркое, кобальтовое, интенсивное небо, которое становится оранжевым, красным, лиловым, и все это ярко, и все это воюет золотистым, а потом вмиг исчезает. А белые ночи в Петербурге, если сравнить, то это медленный, спокойный, бесконечный переход. И потом эвкалипты – здесь они смотрятся серыми, потому что небо настолько яркое; но отодвинь их от неба, замени наше небо русским небом, и тут будет такая палитра интересных  зеленых и синеватых тонов! Но я стал понимать, к чему это меня подвело: если бы мы взяли даже самый дивный образ, например, «Троицу» Рублева, где нежная цветовая гамма, и привезли бы ее в Австралию, этой иконе было бы здесь плохо, она бы скучала, потому что она не вписалась бы здесь, несмотря на всю гениальность иконописцев. Потому что она выражает природу, стихию, пространство, ощущения той местности, не говоря о культуре и духовном восприятии людей того времени. Эта икона живет там. И вот такой маленький пример породил во мне самые сложные и философские, и духовные, и практические, и аскетические поиски, которые и должны стать аскетическими подвигами, должны победить ту идею, что, например, приехали русские с самоварами, с куличами и сказали, что Православие прибыло. Нет, Православие не прибыло, верующие люди приехали со своей северной традицией, которая в Южном полушарии стоит вверх ногами. Это колоссальная  задача, ее нужно решить. Это один такой штрих.
Другой штрих – личный. Вы меня спрашиваете о творческом процессе. В самый первый раз, когда я поехал в Россию, это было очень сложно в политическом плане, была  масса всяких проблем со стороны администрации, в которые я вдаваться не буду, но и личных моих проблем, потому что это первая поездка, она определяет мое отношение к России. И отношение России ко мне. Я русский? Или я австралиец? Кто я, что я? Как ко мне будут относиться? Реализация или полное уничтожение самого себя? Где мои корни, кто я? Это очень сложная задача, особенно для творческой личности. Здесь, в Австралии, в русской колонии, я себя чувствую немного ненормальным, и меня считают, во всяком случае, необычным.
– Но для художника, наверное, иначе невозможно.
– Да. И все равно для художника это сложно, все-таки он человек.
– Конечно.
– И пока он это не понял и на этом не успокоился, если он молод, он все время себе задает вопросы: «Почему так? Чем я иной?» И это все со мной было. Приехав в Россию, я понял, что мое знание языка достаточное. Прилетел в Москву и вышел на вечернюю прогулку по городу, просто так. Сел на скамейку. Половина населения, идущая по улице, – пьяненькие. И я понял, что я настоящий человек, что это страна художников! Я ничем не отличаюсь здесь, я просто обычный человек! И мне стало так спокойно! Но я также понял, что все мои творческие задачи – они душевные, сложные, глубинные. Что Россия очень интенсивна, и что я должен себе выстроить на первый визит какую-то конкретную программу.
В мою бытность на Святой Земле – как администратора, как начальника Русской Духовной Миссии, в перестроечный период – была программа культурного обмена между Израилем и Советским Союзом. И лучшие умы из Советского Союза приезжали и читали лекции. Очень многие из этих командированных знали, что в Иерусалиме есть так называемая «Русская свеча». Это колокольня Вознесенского монастыря на Елеонской горе. Это самая высокая точка, которая видна со всех сторон. И что если идти прямо на эту «Русскую свечу», то дойдешь до русского монастыря. И вот многие из командированных после лекций шли на эту «Русскую свечу» и доходили до нас.
– Как на маяк такой…
– Да. Там была приемная комната, которая существовала еще с 19 века, там был царский портрет, мебель в стиле рококо, салфеточки кружевные – время там как бы замерло. Такой дореволюционный быт, уют. Там мы их и принимали. Входя в эту комнату, гости наши замирали. По большей части они плакали. Как интеллигентные люди, они искали эти страницы, которые были вырваны из российской истории. Они хотели найти правду. У нас было удивительное, ценное и глубокое общение. Мы им помогали – показывали Святую Землю. Мы также помогали русским – «советским».  Все эти люди говорили мне: придет время, и Вы приедете в Россию, тогда мы Вам отплатим. Мы откроем для Вас все двери. Так и получилось.
В первый визит я определил себе как маяк домонгольскую Русь. Иконы и зодчество, и те музеи и города, которые к этой теме относятся. Я был в Москве, Киеве, Новгороде и в Петербурге. Петербург – моя последняя остановка, там мои корни. Все было очень интересно… Но когда я попал в Петербург, я почувствовал, что я вернулся домой. В Петербурге жили мои бабушка и дедушка, мать уже родилась на Дальнем Востоке. Но весь нрав, весь уклад семейный, все настроение, все манеры, даже кухня – все было такое… Петроградское.
К чему я все это веду? Был такой момент, я еще был в Москве. Я изучал образы, находящиеся в Третьяковке, и удивлялся скорому процессу византизации  русского, славянского мышления и вкуса. Меня это потрясло. И тогда же меня пригласили в поездку от Московского университета в Тверь, чтобы изучить памятник зодчества домонгольского периода, белокаменный храм. И мы поехали.
Поездка была очень интересной, лектор был очень одаренный, глубокий человек. И мы идеально провели этот день. И этот храм, стоящий в открытом ровном поле, этот бесконечный ландшафт российский, светлое небо, леса, поле, зеленая трава… И этот белокаменный храм, который «собирает» весь этот ландшафт, который подымает все к небу. Этот маленький, скромный храм стоит просто идеально. Мы рассматривали наружную лепнину храма. И наш экскурсовод объяснил, что был специальный расчет, по высоте и ширине каждой рельефной колонны, всех этих лепных узоров, потому что с движением, с ходом солнца постоянно просматривалось «золотое сечение». Это было настолько гениально! И все пропорции – это была просто жемчужина! И меня звали переехать в Россию, говорили, что общение здесь будет для меня очень полезным и интересным. И что я для России буду интересен и полезен.
И я думал: переезжать или не переезжать? Я тогда вернулся со Святой Земли в Австралию. И я подумал про себя так: за такое короткое время на Древней Руси силами русского народа созданы такие дивные иконописные образы, такая архитектура, пение, письменность... И это все совершенно уникально! И весь характер русского народа целостно выражен в этих процессах, он реализован! Не может быть, чтобы русские просто полюбили византийскую форму или впечатления от византийской государственности! Или блеск и восторг от Святой Софии!  Это уникальный русский одухотворенный процесс. И я понял… там меня озарила мысль, что это не только вопрос культуры и готовности. Это и есть настоящее Православие, которое я здесь нашел, это проявление Святого Духа. Не только учения, не только веры, а присутствие Святого Духа, благодати Божией, которая руководит этой встречей между Богом и народом через природу, через красоту, через форму. Воспитывает народ, и берет то, что достойно человека как образа Божия, и все, что стихийно дивно в природе, совокупляет и дает живое, настоящее Православие, которое начинает лепить свои формы, выражать себя на духовном языке. Это был для меня дивный познавательный процесс. В первый мой приезд я понял это изнутри. И я понял впоследствии, что все в России для меня дорого и интересно, но я не имею права там быть. Потому что тот же процесс в самой зачаточной форме уже начат в Австралии, и он связан со мной. И я не вправе это бросить.
– Батюшка, у Вас был выбор – остаться в России или здесь. А может так статься, что Вы все-таки вернетесь в Россию?
– Может быть. Но я это предоставляю Богу. У меня была очень интенсивная жизнь. И меня случайно назначили в Кабрамату, так как церковные склоки продолжались. Архиерей вызвал меня из Америки, попросил вернуться. У него были свои конкретные задачи. Когда самый крупный приход пришел в нестроение, он сказал: «Я тебя туда назначаю. Приведи этот приход в порядок». Слава Богу, все выстроилось. Это стала одна добрая, мощная семья. Но я понимал, что, как монах, я не могу оставаться на приходе. Будет карьера – тогда умрет мое монашество. Монашество у меня было на первом месте. И я сказал кабраматцам: «Давайте искать участок для монастыря». Лучше вы будете приезжать ко мне в монастырь. Иначе я могу стать архиереем, и вы меня больше не увидите. Они с неохотой с этим согласились. И тут меня назначили на Святую Землю. Потом мне сказали: «Если бы ты не согласился ехать на Святую Землю, ты был бы викарием в Сан-Франциско. Было уже такое решение».
Со Святой Земли я мог уйти и остаться просто монахом. Во-первых. Во-вторых, у меня был доступ к Востоку. Самое древнее – Святая Земля, Священное Писание. Самые древние образы монашества, святыни, восточный быт. Этот быт надо чувствовать, надо понимать. Одно дело – читать Макария Египетского или Иоанна Лествичника, или Василия Великого и восхищаться. А другое дело – взять и сесть в Египетских песках. И там два-три дня посидеть, и потом почитать Макария Египетского. Или пойти на Синай, там поголодать, пережить зной дневной в синайских глыбах, и тогда открыть «Лествицу». Или попасть в Каппадокию, увидеть все эти совершенно дивные ландшафтные формы, почувствовать утробную духовную жизнь в самой природе. Мистическую жизнь. И прочитать «Шестоднев» Василия Великого. Это совершенно другое. Потому что природа, стихия, психология Востока реально находятся в этих местах. Это для меня очень важно. Ту монашескую школу, которую я получил в Джорданвилле, за которую я бесконечно благодарен духовнику, иконопись джорданвилльская, уже с сугубой американской печатью… Все это надо было разобрать, осмыслить, раскрыть для восприятия более глубинных процессов. Это у меня продолжается.
Творческий процесс по святым отцам – это самое высокое дарование, которое дано человеку как твари, которая имеет в себе образ и подобие Божие. Выражать, создавать и делиться красотой. Общаться через красоту и в этой красоте познавать бесконечную мудрость и красоту Божественную. Чем дольше живешь, чем глубже в это уходишь, видишь мощь, необходимость и уникальность этого процесса. Другого нет. И, как пастырь, любишь каждого человека за его внутреннюю красоту. Такой принцип становится руководящим в общении между людьми. Он пронизывает абсолютно все.
Западная иконопись – это не художество. Это повтор, это ремесло. Иконы, даже два одинаковых образа, никогда не могут повторяться. Потому что это молитва. И помимо завершенного результата – ощущение линий, тонкость цвета, переливы – это тонкий процесс даже в психическом плане. Натуральные элементы, как они работают… Это же не современная краска, где ты намешал и намазал. Каждый цвет надо выстраивать, создавать. Это глубоко творческий и очень сложный процесс. От этого никогда не устаешь. Светский художник должен воодушевиться, и тогда он создаст свой шедевр. Это очень примитивно. Это первоначальная стадия в процессе творческом. А в иконописи, воодушевившись, надо выстраивать всю дисциплину в молитве. Когда ты доходишь до совершенно ровного, бесстрастного состояния, в котором полный контроль и спокойствие, ты приступаешь к работе и усиленно следишь за тем, чтобы с этого ровного состояния не спуститься. Это совсем другое.
– Удивительно. Я бы хотел спросить, насколько сочетаемо состояние монашеского духа и творческого духа художника. Мне всегда казалось, что художник – это человек некоей страсти.
– Светский художник.
– На него действует закат, его душа трепещет, поет, ликует. Некое состояние ликования и радости. А здесь надо сохранять мир, ровность дыхания и ощущения.
– Возьмите светских художников – сколько человек погибло, сгорело на своих страстях. Большая часть гениальных художников. А небольшое количество – вспомним, к примеру, Левитана, Баха, Бетховена, Достоевского, Шекспира, – они имели невероятный дар и должны были пройти через огонь и воду, чтобы себя дисциплинировать. Гениальность – это часть. А дисциплина – вторая половина этого труда. Без дисциплины, без структуры гениальность ничего не стоит.
Сам порыв, страстность, которая подпитывает гениальность, дает движение, импульс, он же человека и уничтожает. Будь это монах или светский художник. Творческая личность определяется особой тонкостью восприятия жизни, состояния, предмета, звука, слова. Эта особая чувственность не относится только к творческому вопросу. Она пронизывает все эмоции, как хорошие, так и плохие. Обычному человеку красивое утро приятно, а художник приходит в восторг. Обычный человек, влюбившись и разочаровавшись, теряет аппетит на два дня, а художник готов выпрыгнуть из окна. Вот эта особая чувствительность… Он это воплощает, он это передает… Обычный человек видит гениальность, но он не видит страдания, перепадов в состоянии самого художника. И художник может с этим справиться, только если он начинает себя дисциплинировать. Выстраивает эти чувства, выводит свой баланс. Те, кто были и гениальными, и смогли свое искусство выстроить, они оставили нам не случайные шедевры, а целый процесс восхождения к Богу, который через восприятие, в конце концов, становился духовным. Даже, несмотря на то, что они были светские люди. Православный человек в музыке Бетховена слышит Бога. Слышит все состояния души, которая переживает, беседует с Богом. Бах – там и говорить нечего. А Достоевский? А Левитан с его картиной «Над вечным покоем» – это же икона!
Так что, говоря исключительно о духовной жизни, святые отцы называют ее «искусством из искусств и наукой из наук». То есть должна быть дисциплина, должна быть структура, должна быть аскеза. Но если есть только это – тогда нет общения с Богом. Это гимнастика. Это только лишь структура. Должна быть душа, которая, пройдя через этот мир со всеми своими задачами и контрастами, ищет, прежде всего, всегда и во всем Бога. И она ищет Его через свое восприятие, через свои понятия, через свой личный путь. Но если только это – то это хаос, ты не унаследуешь мудрость и уроки своих предшественников, которые шли тем же путем поиска. И потому нужна дисциплина и структура. Но нужна и свобода, и дыхание души. Когда это вместе складывается правильным образом – это красивейший процесс. Иконография – это не только образ того и этого мира в двухмерном своем пространстве, это и образ личного процесса, структуры, науки, дисциплины. И состояние красоты и живости. Настоящая духовная жизнь – она творческая, она не может быть иной, не творческой, она творческая в рамках каждой уникальной личности.
– Батюшка, а Вы не писали пейзажи?
– Люблю пейзажи. Но почти все уничтожаю. Я недоволен своими результатами.
– А у Вас есть какое-то наследие? Какой-то альбом выпущен?
– Нет, я практически не фотографирую работы и не веду картотеку своих работ. Я чувствую, что мне надо сейчас заняться пейзажем, потому что надо прочувствовать атмосферный цвет.
– Я хотел бы к нашей беседе приложить несколько иллюстраций. Поэтому я и спросил об изображениях.
– Вот отец Сергий, игумен Сергий, собрал маленькую книжку… Это случайные фотографии. У нас здесь планируют ставить ветряные мельницы, 260 штук, это очень повлияет на экологию. Отец Сергий готовится к встрече с представителями власти по этому вопросу, а поскольку встреча будет очень короткой, он подготовил такую вот книжку, показывая, как проходит наша жизнь в этой чистой, нетронутой цивилизацией среде.
– Неужели нет другого места для этих ветрогенераторов? В Австралии ведь колоссальные просторы.
– Этот альбом говорит еще и о том, что есть отличия от современного российского монашества. Там задачи – все восстановить, людей воспитать. И там свои сложности. А здесь у нас акцент на духовную жизнь. Человек должен себя почувствовать, себя определить. И это самое главное для внутреннего роста, кем и чем бы он ни стал – себя понять. Примириться со своей душой. И потому каждому человеку, приходящему сюда, желающему здесь пожить, предлагается выбрать себе то занятие, которое позволит ему себя выражать. То есть, делать то, что является творчеством для каждого. Например, отец Макарий, австралиец. Выкладывает эти каменные стены. Это для него творчество. Трудоемкое. Вот этот альбом говорит об этом.
– А нет ли желания что-нибудь сделать в России? Расписать храм?
 – Прошлым летом меня приглашали посмотреть и расписать храм в Тарусе. Это очень интересная задача. Там рядом и Поленово, и дача замечательного русского писателя Паустовского. Это очень интересно. Но там много академистов, которые уже приложили свою руку. Из Академии художеств. И там начались такие профессиональные страстишки. Они меня позвали. Потому что они между собой ссорятся. И если иностранец удачно напишет – хорошо, так как его рядом нет. А если неудачно – то иностранец виноват. И мы тоже остаемся чистыми. Там страсти непонятные, они не позволяют спокойно работать. И я отказался. Хотя, наверное, было бы интересно.
– Отец Алексий, мало кто из русских видит ваши росписи. Сюда мало кто приезжает, трудно добраться. И я хотел бы расспросить Вас о том, как Вы пришли к мозаике?
– Мозаика – это самый высокий уровень художества. Там своя история. Мозаика стала меня интересовать давно. Я ее не понимал, но она мне нравилась. На Святой Земле возникла задача – оформление мощей преподобномучениц великой княгини Елизаветы и инокини Варвары. Произошло прославление святых. Но мощи не были оформлены, были под спудом, под храмом. Было принято решение перенести их в храм святой равноапостольной Марии Магдалины. Где великая княгиня Елизавета когда-то хотела почивать.  Мощи мучениц, замученных в Алапаевске, были сначала перевезены в Пекинскую миссию, а потом с помощью английского посольства на корабле были перевезены в Иерусалим. В свое время великая княгиня Елизавета присутствовала на освящении храма в Гефсиманском саду и выразила такое желание. Она сказала: «Мне так хорошо здесь! Я желала бы быть здесь похороненной!» И это позволило спасти эти мощи, вмешаться в этот процесс и вывезти их в Иерусалим. Было все это очень сложно. Но сбылось. Так они и почивали там.
После прославления надо было позаботиться о мощах новых святых. Но это ведь храм-памятник. Исторический памятник. В его создании принимали участие лучшие мастера Российской империи. И там ничего нельзя менять. И если что-то добавлять, то только в этом стиле. Беломраморный иконостас из каррарского мрамора. Иконы живописные в масле письма современника Васнецова, большого мастера. Мы поняли, что мощи можно разместить по обеим сторонам амвона.  И это будет смотреться как продолжение иконостаса. Значит, киоты для икон и саркофаги для мощей надо делать из белого мрамора каррарского. Найти надо хороших мастеров. Нашли, сделали. Теперь иконы. Если это продолжение иконостаса – то они должны быть живописные, масло. Но это не моя специальность. А иконы в византийском стиле не подошли бы. Я много думал и пришел к заключению, что единственное, что там подойдет – это мозаика. Но о мозаике я ничего не знаю, за нее не берусь. Надо найти мастера-мозаичника. Великий Четверг – стук в двери в Гефсимании. Стоит очень несчастного вида господин с женщиной и маленькой девочкой. «Вы нам не поможете? У нас трудности. Нам посоветовали к Вам прийти». – «Заходите».
Святая Земля, Иерусалим на Страстной седмице – это такое напряжение, такая масса народа, искушения бесконечные, духовная интенсивность невероятная. Эти энергии как будто ключом бьют из камня…  Тогда русских на Святую Землю еще не пускали, только через Московскую Патриархию. А эта семья имела родственников в Израиле. И своим путем через Грецию, как туристы, приехали к родственникам. По пути, в Греции, их обокрали. И когда они приехали на Святую Землю, а родственники узнали, что они православные, они сказали: «Нам с вами будет сложно. Найдите себе другое место для жилья во время вашего пребывания». Они пошли в Миссию Московского Патриархата. Там у них попросили документы. А документов у них нет. Тогда им говорят в лоб: «Идите к белым».
Пошли они к белым. Я на них смотрю, у них ни кола, ни двора, ни копейки, но я вижу, что это приличные люди. И я им верю. И говорю: «Сейчас такое напряженное время, у меня нет времени вас полностью выслушать. Вы можете у нас остаться, вам помогут, принимайте участие в церковной жизни. Я вижу, что вы люди верующие… На Светлой Седмице, когда будет немного спокойнее, встретимся, чай попьем и с вами тогда поговорим». Так и было. Ну, я вижу, что они стоят на службах, что все в порядке, что они успокоились, и к концу Светлой Седмицы я их пригласил. Мы сидели, весна, красиво, Пасха, Иерусалим ликует, трезвон по всему городу, службы дивные. И мы сели за куличи с чаем... Я спрашиваю: «Кто вы?» Он говорит: «А мы из России, мы из Москвы, жена моя грузинка». Спрашиваю: «Чем занимаетесь?» Они отвечают: «Мы художники». Интересуюсь: «А чем именно занимаетесь?» Он отвечает: «В общем – мозаичник». Оказалось, что он не «в общем – мозаичник», а один из ведущих мозаичников России, выигравший когда-то «Раввинский приз», Александр Корноухов, известный человек. Я так себе приметил.
Этого я ничего не знал, конечно. Спрашиваю: «Так сколько Вы хотите у нас пробыть?» Он отвечает: «Сколько позволите». Я согласился, сказал: «Хорошо, живите, молитесь». Мы с ними стали разъезжать по Святой Земле и показывать, включали их в какие-то паломнические группы, потом поехали вместе с ними на Синай, они вообще пришли в восторг, я стал замечать, что он не странный, но, во всяком случае, необычный. Вся его терминология, все его наблюдения, все его отношения, они проходят через призмы, сечения, угловые решения, было видно, что за его языком скрываются сложные построения, мозаичные построения.
– Иное видение мира?
– Да. Абсолютно. И он это все – любую тему, любые обстоятельства, любую личность он может выстроить в мозаичных построениях. Он видит мир мозаично. Не всегда было за ним успеть.
Они пробыли месяц. Мы как-то сидим, чай пьем, а он говорит: «Вы знаете, Вы так хорошо к нам отнеслись, придется нам вскоре уезжать, денег у нас нет, ничего у нас нет, но мы хотели бы вас отблагодарить, можем мы Вам чем-нибудь помочь?» Я ему говорю: «Вы знаете, наверное, Вас Господь прислал, у нас особая задача, которую мы никак решить не можем, нам надо составить две иконы, наверное, мозаичного порядка, для оформления мощей. Желаете ли Вы принять в этом участие?» Он отвечает: «С большим удовольствием, это было бы для меня честью».
– В храме Марии Магдалины?
– Да. Я ему говорю: «Только при одном условии, Вы берете меня в подмастерья».
– Батюшка, какой Вы молодец!
– Он с удовольствием согласился. На следующее утро он говорит: «Готовьтесь к работе, начинаем с камня». Мы едем в пустыню, он с рюкзаком, с молотком, начинает подбирать камень. Он начинает с ним разговаривать, начинает общение с мертвым материалом, который становится живым. Я за всем этим слежу. Потом он меня учит, как камень дробить, весь камень мы собрали натуральный. Иудейская пустыня очень богата таким природным мрамором, разноцветным. Все он собрал, все заготовили, и теперь мы уже постоянно вместе, и вот этот мозаичный мир.
Мышление этого человека стало настолько мощным, что я стал немножко изнемогать. Наступил день, когда все уже было собрано, все приготовлено, рисунки определены, приступаем к работе в большой каменной комнате старинного здания. Белый стол, окна с видом на Мертвое море, все разложено, он стоит спиной, что-то готовит и с собой разговаривает, я наполовину слышу и уже автоматически реагирую, в какой-то мере отключаюсь, потому что стало слишком сложно, постоянно и интенсивно. Я его осудил. В этот момент, когда работа только начинается, от меня уже ничего не осталось. Про себя я подумал: «Наверное, он все-таки не совсем нормальный».
И тут он поворачивается, мне улыбается и говорит: «Перед тем как мы начнем работу, я должен тебе сказать последнее. Если ты будешь настоящим мозаичником, если это искусство с тобой заговорит, ты войдешь в такой мир (и опять началась вся эта терминология, это пространство, такие сечения), у тебя выстроятся такие ритмические отношения в твоем мировоззрении, что от тебя ничего не останется, ты растворишься в этом, ты должен быть к этому готов».  Я подумал, что он мои мысли читал, я немножко растерялся. Ну, в общем, он составил две очень интересные мозаики и уехал, но в местном материале он что-то не рассчитал, когда мозаики высохли, вес, составляющий основу грунта, рассыпался, и мы эти работы потеряли. И тогда я решил, что материал есть, система есть, какое-то понятие есть, постараюсь сам.
– То есть,  те иконы, которые он сделал, они…?
– Пропали. И иконы, которые сейчас там, я их выкладывал.
– В Иерусалимском храме?
– Да. Но это уже второй вариант, первый вариант украли.
– Украли? Вот какая судьба у икон. Да, интересно все это.
– То был процесс искушений. Мы навсегда остались друзьями, я их навещал, это очень интересный, очень сложный человек.
Живет в Москве, сейчас купил себе дом в Грузии, лето он проводит там, от Москвы они устали, возможно, он переедет туда насовсем. Он широко известный мастер. Семья очень интересная.
– Но, батюшка, ведь сама по себе мозаика – это такое редкое дело.
– Он был совершенно прав: мозаика – это все, это настолько увлекательный внутренний мир, который гипнотизирует художника, втягивает, эта кладка, эти отношения, внутренние построения, формы, потому что основной принцип какой? Вы берете кисть, вы рисуете линию, вы смотрите под лупой и видите, как края линии растворяются. Это совсем не линия, тут все принципы импрессионистов, атмосферный цвет, а когда вы выкладываете мозаику, вы берете множество кусочков, выкладываете в ряд, и это становится ощутимой линией. Но она зрима не только как линия, каждый кусочек имеет свою форму, это внутренняя линия. И вот тут начинается теория кладки, как вы ее выстраиваете, чувствуете внутреннее дыхание самого произведения. Это уникальность мозаики, и тот факт, что цвет не сглаживается, он выстраивается, если это натуральный материал или даже стекло, смальта. Вы не можете тушевать линию, вы можете только ее строить, тут искусство цвета, которое работает совершенно особо в мозаичном построении.
– Батюшка, я преподавал журналистику в Военно-политической академии военного университета на метро «Маяковская». Преподавал восемь лет, и каждый раз, когда на метро добирался, купол здания метро, точнее десятка два таких куполов – это все мозаика. Я постоянно останавливался и смотрел, думая о том, какое же все-таки это чудо, как интересно играет цвет, причем все время разный, хотя, казалось бы, в метро все время ровный свет, видимо, все это от движения людей, от движения поездов?
– Есть разные хитрости в кладке мозаики, иногда камень кладется под углом: один ряд кладется ровно, следующий ряд кладется под углом, так повторяется, и потом она вся сверкает, с точки зрения зрителя она живет и двигается.
– Да, оно так интересно, и не только с мозаикой. Мне как-то надо было понять, как дать кругосветное плавание, чтобы это были не просто беседы. А то ведь у меня есть беседы со многими людьми, я со многими разговаривал, но как бы дать свое собственное изображение, создать свой собственный дневник, путевые заметки. Я решил их сделать тоже некой мозаикой, так и назвал: «Мозаика кругосветки». Просто маленькие рассказики, маленькие события, потом они просто как-то выстраивались, и все это создало картину. Одно дело мозаика из бесед с разными людьми в разное время в разном настроении, а другое дело мой дневник, который накладывался на это, и получалась тоже мозаика изображений разных путевых заметок. У меня есть небольшая книжица с собой, мне бы хотелось Вам подарить. 
Мне, конечно, очень интересны мозаики. Я вообще считаю, что жизнь не имеет сюжета, она не сюжетная, она во многом мозаичная; человек видит одну картину, другую, третью, встречается с одним, с другим, с третьим, но, в конечном счете, все это выстраивается в некую жизнь. Поэтому мне, конечно же, было очень интересно узнать, что подвигло Вас на этот путь, какое внутреннее движение, как это все произошло.
– Теперь я мозаику люблю больше всего.
– Кроме всего прочего, конечно же, батюшка, я прекрасно понимаю, что Вас можно расспрашивать и расспрашивать. Единственное, что во всем нужно знать меру, я прекрасно понимаю, что я эксплуатирую ваше драгоценное время, занимаю Вас.
– На ваше счастье я простужен, у меня слабые легкие, и если я себя сейчас не уберегу немножко, я могу заболеть на Страстной Седмице, тогда будет очень сложно, поэтому я прячусь пока, и Вам дозволен доступ.
– Я прекрасно понимаю всю ценность и уникальность этой встречи и, конечно же, если Вы мне позволите, я еще немножко бы расспросил Вас о судьбе ваших икон, о тех, которые Вы писали. И живопись, и мозаики, где они находятся?
– Они разбросаны по всему миру.
– Помимо того, что Вы начали с храма Марии Магдалины, а как дальше сложилась ваша мозаичная судьба и судьба икон, которые Вы писали? Об этом расскажите, пожалуйста.
– В то время, когда я был на Святой Земле, когда начался контакт с россиянами, и знакомство с натуральными пигментами в России тогда еще было сравнительно новым процессом. Мне подарили набор пигментов, сказав, что вот это – настоящие краски. Я этому не мог поверить, я считал, что это фантазия, но знакомство с реставраторами убедило меня, что, нет, все это имеет свое место, и так как это живые пигменты, между ними происходят реакции, поэтому пользование ими –  непростое дело. После того, как у меня на глазах испортилось несколько икон, я решил, что отказываюсь от всех заказов и буду это дело просто изучать, потому что я не могу гарантировать результат.
Пусть испортится на глазах или испортится через 2 года, заказчик будет на меня зол, это первое. Еще у меня достаточно конкретно выстроен принцип, что я не люблю коммерческие процессы иконографии, это для меня священное дело, я считаю, что у меня дар Божий, в какой-то мере, и я хочу писать. В своем времени, в своем восприятии то, чего я хочу, что является выражением моей души, и я хочу это направлять туда, где это будет осмыслено, где это будет жить. Ради своих поисков и ради выстраивания своих принципов я перестал брать заказы и перестал интересоваться деньгами. Теперь только если в монастыре какая-то нужда и нужно заработать какие-то деньги, я расписываю где-нибудь храмы. Очень часто я вижу человека и чувствую, что ему нужна икона. Я сажусь, пишу икону и потом эту икону дарю. Или, например, я изучаю какой-то пигмент, для себя пишу какую-то работу – и вдруг заходит человек, и я чувствую, что эта икона предназначена этому человеку. И я ему ее дарю.
Иногда человека нужно морально поддержать или чем-то ему помочь. Благословить чем-то. Я предпочитаю его благословлять чем-то живым. Поэтому мои иконы имеют свою собственную жизнь. Они живут по всему миру. Это не реклама. И я не настолько щедрый, так как это требует много времени. Но я видел много художников-иконописцев, которые испортились, потеряли свой дар через процесс коммерческого вторжения в иконопись.
– А с чего у Вас началась живопись? Где Вы получили школу?
– Я никакой школы не получил. Семья кипела творчеством. Все играли на музыкальных инструментах, принимали участие в спектаклях, девочки занимались балетом, все мы немного рисовали. Лето проходило в таких занятиях. У меня просто была ярко выраженная способность. Но школы живописи, рисования как таковой не было. Я получил положенное образование и затем работал 6 лет, чтобы заработать денег и уехать в монастырь. В Сиднее я ходил на вечерние курсы рисования. Вот и все мое художественное образование. В Джорданвилле была иконописная мастерская. Там был известный иконописец архимандрит Киприан. У него был один ученик, еще живой, архиепископ Алипий. Отец Киприан сам не имел иконописной школы, он был из парижской белой эмиграции и приехал в монастырь уже в зрелом возрасте. Какая-то живописная школа у него была. Я видел несколько пейзажей в духе передвижников и экспрессионистов. Но иконописи он не учился и тоже был самоучкой. У него было свое видение иконы и дозволенной современности, скажем так. Он давно отказался от строгой иконописной традиции, пользовался современными материалами. И его отношение к иконе было очень личное. Так что традиции как таковой не было. Он был хороший критик, но не брал учеников. Да.
Он был жестким критиком, я работал под его критическим «руководством» 10 лет. Вместе с ним работал на росписях и думал, что это положенные приемы. Но он был настоящим импрессионистом, очень хаотичный человек, у его в работе одновременно было несколько вещей, и иконописная мастерская у него была в ужасном беспорядке. У него было два больших стола, и он работал одновременно на мольберте и на столе. И у него там стояли и ваза с цветами, и какая-нибудь книга, и свежие газеты, высохшие краски. Абсолютный творческий беспорядок, какой себе только можно представить. Когда ему не хватало места, он брал большую линейку и сдвигал ею все со стола. Все сыпалось. Но по мере работы опять появлялся беспорядок на столе. Однажды ему пришлось отлучиться, и он говорит мне: «Приведи иконописную в порядок». Я у него спросил: «Можно повесить новые полки для книг и сделать более прочные шкафы?» – «Да, хорошо, можно». И уехал. У нас была своя столярная в монастыре. Я открываю эти шкафы. И на меня все начинает сыпаться. Оказалось, что это были предметы традиционной иконописи. Когда появились акриловые краски, они все это заперли в шкаф и про это забыли. И я это все нашел. Случилось так, что из знаменитого реставрационного центра, пока отец Киприан отсутствовал, приехали какие-то знатоки с вопросами об иконной позолоте. Они полагали, что найдут у нас ответы на свои вопросы. И у нас завязалась дружба, они стали мне объяснять, для чего эти все материалы предназначены, клей, пигменты. Так начался мой собственный поиск в иконографии. 
И в какой-то момент приехала со своей семьей бывшая знакомая из Австралии. Она тоже полагала, что отец Киприан может преподавать иконопись и возьмет ее в ученики. Но это оказалось не так. Отец Киприан сказал ей: «Вот Вы вместе интересуетесь, вместе и работайте». Затем она вернулась в Австралию, и я вернулся в Австралию, и много чего мы прорабатывали вместе. Изучали, находили, а потом каждый пошел своим путем. Это было полезное знакомство на протяжении лет 20-ти. Вот она-то профессиональная художница.
– Отче, у отца Киприана Вы были подмастерьем?
– Да.
– А у Вас сейчас есть подмастерья? Вы передаете свой опыт?
– Это длительный процесс. Это не только обучение иконописи, это многогранный воспитательный процесс. Это и духовный процесс. Те два молодых человека, которых Вы вчера видели здесь, они оба выросли около монастыря. Я их знаю много лет. Они выросли под моим руководством и постепенно знакомились, проявляли свои способности. Один был у нас послушником, сейчас он хочет поступить на медицинский факультет. У него тонкое творческое чутье. Он очень способный. Свои каникулы, свое свободное время он проводит здесь. А второй уже получил университетское образование, понял, что оно его не удовлетворяет. Он хочет год с нами прожить, и его особо интересует мозаика. Я ему сказал, что мозаика – это очень высокий уровень. Как самоучка, я всегда себя чувствую в чем-то недостаточным. И я не хочу, чтобы мои ученики страдали тем же.
И потому я пытаюсь им выстроить не только полноту очень сложной классической программы, но и знакомство с литературой, классикой, музыкой, историей, психологией. И конечно, с догматикой, с церковной традицией. Они должны быть полноценными иконописцами. Живое общение с памятниками, путешествия, знакомства. Программа длительная. Постепенная. Это не школьная программа. Это программа личного опыта по уровню развития. И я считаю, что это очень важно. Можно «задушить» человека предметом. Сколько прекрасно одаренных людей заканчивают академии и выбрасывают кисти и больше их в руки не берут! И многие художники с академическим образованием считают, что я счастлив, так как не проходил эту школу «академической муштры», которая убивает свободу творчества и непосредственный, чистый взгляд на вещи. Так что во всем есть свои плюсы и минусы. Иконопись предъявляет к человеку высокие требования. И в творческом, и в ремесленном, и в духовном планах. 
– Иконография – это вход для мирского человека в невидимый мир. Говорят: монах – собеседник ангелов. Открывается Вам этот невидимый мир?
– Через написание иконы может появиться особая любовь к святому. И ощутима в сердце бывает близость самого святого и благодарность к нему. Это происходит на интуитивном уровне. Самые главные вещи в мире – они иррациональны, они мистичны и интуитивны, они не исследованы. Но если человек серьезно подходит к иконографии, то сам процесс воспитывает и способствует вхождению в духовный мир. Со своими учениками я очень часто после интенсивного рабочего дня сажусь вечером в беседке. И мы делимся своими озарениями, чувствами, переживаниями.  Мы смотрим на свою работу, говорим о ней. Обдумываем ее. Можем что-то новое увидеть и понять. Иногда можно и какое-то произведение музыкальное послушать. И я прошу своих более продвинутых учеников найти связь между музыкальным и художественным творчеством, чтобы они увидели цвет в звуке и слышали мелодию в линии. Наверное, музыку.
Изображение и архитектура очень интимно между собой связаны. И чтобы правильно осмыслить какую-либо икону, ее надо вернуть в храм. И не в храм с куполами-луковицами, а в храм со шлемовидными куполами. И если вникнуть в музыку той же эпохи, вы чувствуете ту живую струю, которая продолжает дышать в цвете, в иконе. Я считаю, что все очень важно. Музыка, которая исполняется каждый раз заново, она вечно новая, она живая. Она несет в себе историю и современность. И музыка зависит от тишины. Должно быть сначала беззвучие. Это необходимый фон, который дает право на звучание. Право на присутствие звука. В Бахе, например, это чрезвычайно важно. Там паузы так же важны, как и звук. Эти все размышления приводят к абстрактному мышлению. А от абстракции – прыжок в духовный мир, в символику и восприятие. Так что выстраивать эти понятия как науку, и чтобы эта наука становилась осязаемой. Это очень важно. И я над этим работаю со своими учениками. Учеников у меня мало. Так как мало кто выдерживает труд ученичества.
В современном мире люди хотят быстрого результата, хотят сейчас же иметь плоды. Но иконография – это не работа. Иконопись напрямую связана с личным внутренним ростом. И потому учеба никогда не кончается, и учение продолжается. И человек входит в особое состояние, восприятие, в чуткость. И когда начинается такая работа, он сам уходит в другой мир. Общаешься с этим миром особо, не обычными процессами, но когда ты это состояние понял, то ты там. Оно в тебе выстраивается, и ты в нем не растворяешься. Вечность начинает в человеке говорить.
– Каждый человек задумывается о конце своей жизни, о конечности времени. Об этом сказал А.С. Пушкин: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».
– И с этим надо быть очень осторожным! Особенно в вашей профессии. Так как икона будет говорить всегда об одном. А литературное произведение, как мы видим на примере того же Льва Толстого, например, не только производит фурор в своем поколении, но и впечатляет последующие поколения, влияет на молодежь. И если молодой человек, например, впал с соблазн, ответственен за это тот же писатель, которого уже нет в живых. Так что я очень осторожен со словом написанным.
– А как Вы выбираете материал для мозаики?
– Хорошая мозаика является смесью натурального камня и смальты. Вот эта мозаика полностью из смальты, которая предназначена не для мозаичной работы, а для витражей. Но она одной толщины и очень разнообразна в своем колорите. Поэтому она очень удобна для работы. Ее не надо выравнивать, ее не надо углублять. С ней можно свободно работать. Так что это бесконечный творческий процесс.
Австралия богата несколькими минералами, и в каждой местности своя цветовая гамма. Каждый раз, когда пишешь икону, ты берешь определенную гамму, и в этой гамме ты работаешь.
– Вы на подсознательном уровне чувствуете, какие краски нужны для той или иной иконы?
– Да, да.
– Отче, жизнь монаха и духовника монастыря очень насыщена, сложна. Как Вы распределяете время для творчества и для службы?
– Времени на творчество не хватает, потому что основная работа – это работа с людьми. И люди на первом месте. Потом идет молитва и духовное состояние, богослужения. А потом уже творчество. И творчеству, наверное, больше всего мешает телефон и нынешняя современная система связи. 
– Духовные чада звонят Вам отовсюду и хотят услышать ваше слово?
– Да.
– Отче, хотелось бы коснуться вашего духовного опыта. Я понимаю, что есть и «Добротолюбие», и жития святых. Но вот лично ваш духовный опыт, ваши какие-то советы, крупицы опыта, ваши открытия для самого себя. Чем бы Вы могли поделиться с людьми?
– Скорее всего, ты подбираешь себе святых отцов по духу, и они тебя вводят в глубину православного бытия. Этот процесс бесконечен. До полного насыщения и растворения. Мне близки те святые отцы, которые по своему творческому складу не строго аскетичны, а творчески одухотворены. Исихасты, неоплатоники, одухотворенная православная философия. Иоанн Богослов, апостол Павел, некоторые ветхозаветные пророки, Дионисий Ареопагит, Макарий Александрийский, Максим Исповедник. Дидим Слепец, который был осужден вместе с Оригеном, но их вклад в толкования на очень высоком уровне. Григорий Нисский, Исаак Сирин, Григорий Палама, Феофан Затворник, Нил Сорский, Симеон Новый Богослов... Иногда чувствуешь их близость. И само богослужение преображает. Надо литургику любить, потому что это живой язык Церкви. Если традиция становится только обрядом, начинаешь уставать от себя.
У меня был ужасный момент – встреча с одной монахиней в России. Это типичное явление для постсоветского человека. Одна постриженная монахиня собиралась уходить из монастыря. Пришла обсудить свое решение. Я спрашиваю: «Что Вас к этому привело?» Она говорит, что руководила клиросом и, стоя однажды на клиросе, была поражена ужасной мыслью. Кто-то возгласил: «Глас седьмый! Господи, услыши мя…» И вдруг ее озарила мысль: «Я пришла к Православию, я постриглась в монахини, я уверовала, и теперь вся моя жизнь будет таким повтором. Навсегда. Какая скука. Я это не выдержу!» Вот когда форма (литургика) теряет свое содержание – это и происходит с людьми. Это не вина формы – она глубинная, она бесконечная, проблема в человеке.
Один мудрый монах сказал: «Мы сделали большую ошибку, восстанавливая все. Все мы несемся в монастыри. Монашество – это органичный процесс роста совершенства. Это конечный результат Православия, а не начальный. Не начало процесса. И мы поспешили, открывая и восстанавливая монастыри и наполняя их людьми, которые еще не воспитаны в традиции, а находятся в личном поиске и надеются удовлетворить этот поиск через свое восприятие в монастыре. А надо прийти в монастырь уже воспитанным в традиции, когда свое немножко отступило, и ты послушен, ты согласен на руководство, которое тебе передается через живую традицию. И ты отбрасываешь смущающее личное, и ты готов повиноваться.  Вот потому у нас такой «салат» в монастырях, и люди постоянно приходят и уходят. На Соловках это особо ощутимо. Летом все приходят, хотят спастись, потом остаются на зиму, море замерзает. А первый весенний пароход – и все эти послушники исчезают».
И людям этим, и этой монахине легче-то не становится. А вот традиция, форма церковная – она глубока, и эта традиция, эта форма имеет право на изменения. Но эти изменения, они органические, как новые ветки на том же дереве, которые приносят плод, а не рубка дерева. И если это понимаешь и входишь в красоту формы, ты никогда от богослужения не устаешь. Каждое богослужение раскрывает тебе новое, глубинно-духовное, и этот процесс преображения все возрастает и возрастает. Это особо ощутимо на Страстной Седмице, когда идут такие интенсивные, насыщенные богослужения, которые раскрывают все новые и новые грани, которые духовно обогащают человека.
Есть один византист Алексей Лидов, ученик известной Ольги Сигизмундовны Поповой из Московского университета, у него акцент на «утраченную естественность». Понятие естественного присутствовало в византийской культуре, и через перенесение в форму оно раздробилось. И для всех нынешних понятий (иконостас, чудотворная икона, храм, свечи, убранство) – он применил термин «иеротопия» – священное пространство. И это органический строй Византии. Странное дело – я сам стал к этому приходить через письмо горячим воском. Таким способом писали древние египтяне и греки. И первые иконы, которые до нас дошли и находятся преимущественно на Синае, это иконы примерно 5 века. И они настолько «лепленные», это настолько мощная форма. Это лепка самого воска позволяла переносить психологический образ через материал, и воск, как живой материал, этому способствовал. Первые иконы – это контакт духовного и материального. Это настолько мощный прием, это нерушимость и вечность, тленность и нетленность…
«Иеротопия» – это ощущение целостности. Это не только, когда ставишь свечку или кадишь ладаном, или Великий или Малый вход священника, или икона. Это все взаимосвязано и создает одно целое, которое воспитывает все чувства человека. Это уход в новое, иное, священное пространство. В Византии выстраивалось одно целое, и не было дробления на кусочки: икона, Великий вход. Одно переливалось в другое, одно зависело от другого. Настоящая традиция – это целостное дыхание. И нельзя ничего менять – нельзя нарушать целостность: «лампочки включать, а не свечки зажигать».   
– Отче, а вот понятие Святая Русь – насколько оно достижимо?
– Оно есть, оно никогда не уходило. Это говорится не о людях, и не о предметах, памятниках. Это говорится об особом восприятии, когда человек это через стихийное, духовное, и даже через бытовое, личное воспринимает, когда эта тайна бытия, которая особо нежно воспринята на Руси. Возьмите Восток, Грецию. Эти мощнейшие подвижники, аскеты, которые себя невероятно истязали, пребывали в пустыне, стояли на столбах,  или догматисты, великие отцы Церкви, как Василий Великий, или отцы нравственности, как Иоанн Златоуст с его невероятным, имперским подвигом, – а в России такая нежность, благочестие.
В России вся святость в благочестии – как у Сергия Радонежского. Конечно, есть суровые аскеты, но это не догматика, не упорное стояние в вере, а нежность восприятия красоты Божьего мира. Вот это исключительная черта русского,  славянского Православия. И вот в этой чуткости и рождается это понятие – Святая Русь. Это особое отношение, внимание к человеку, отношение к природе, к быту, – это понимание, что все делается ради Бога и все принимается с благодарностью, со смирением от Бога. Бесконечный Божественный промысел есть в любых обстоятельствах и сложностях жизни. И все это уходит в нежность, в красоту, в терпение, в доброжелательность, – это особая окраска русской святости, которая уникальна для России. И это чутье, это состояние, это восприятие – это, наверное, и есть Святая Русь. И оно никуда не ушло. Вся страна искажена, вывернута наизнанку, все бессмысленно, все испачкано. Но есть рядом этот чистый родник.
– Да, отче, возвращаясь к началу нашего разговора о том, что происходит с Россией, как можно изменить ситуацию и как Вы чувствуете эту перемену?
– Наверное, только личным подвигом. Ведь кто только не пытался Россию выстроить.
– Чем лучше для государства – тем порой тяжелее было для Церкви.
– В исторической науке предмет рассматривается в двух вариантах – зарождение народа, его самоопределение, мощь и стабильность, империя, колонии, ослабление империи, распад империи. Эта модель просматривается почти всюду и везде.
Вторая модель – когда мудрейший правитель говорит: этого нам достаточно, большего не надо, а то будет обременительно или сложно. Мы остаемся при нынешних границах и думаем уже не о количественном, а о качественном. Мы будем обогащаться как народ своими силами. Жить своими принципами и идеалами. Насколько я знаю, это произошло дважды в истории – в Греции после афинских мятежей и в Сербии в 14 веке. «Нам большего не надо, мы будем жить своими принципами, своими порядками, и становиться лучшими людьми своим трудом. Дальнейшие завоевания – это жадность». Но это нечасто бывает, это несвойственно. Так как страсти захватывают. Еще пример – Борис и Глеб, которые отказались от власти и пошли на смерть ради мира.    
– История России – то вверх, то вниз…
– История России циклична – это любовь к Западу, потом отторжение, славянофильство. Потом замкнутость, потом опять взгляд на Запад. И Россия раздираема – небо и земля, Восток и Запад. Но у меня впечатление, что в мировом плане Россия не сказала еще своего слова, она еще не дошла до этого момента. Или ей еще не дозволено. Самое правильное слово: она еще не дозрела.
– Может ли Россия стать настоящим Третьим Римом?
– Я думаю, что это будет крайне пагубно. Я думаю, что она должна показать высокий уровень смирения и, по предсказаниям, на самых последних страницах Мировой истории дать самый высокий нравственный пример. Потому что она на это способна. Но она будет маленькая и скромная, она будет ранимая.
– А святое пространство, о котором Вы говорили?
– Да. А Вы как думаете?
– Я думаю, что еще будут скорби какие-то, отче. И немалые.
– Но в прошлом это была могучая империя. Но она себя не выявила вне пределов своей государственности.
– Отчего у меня тревога – я не знаю, кому вообще сейчас принадлежит Россия. Дело в том, что слишком много западных концессий туда запустили свои руки. Тот же газ – разведано на Севере гигантское месторождение, чуть ли не третья часть всех мировых запасов, а туда уже протянул руки Запад, вкладывают деньги, и что нам останется? Я говорил об экономической стороне. Но когда идет экономическая экспансия, то проникает и западная культура, и насколько Церковь сможет выстоять, удержать все? 
У меня тревожные ощущения, что скорби еще ждут наш народ, нашу страну. А противостоять этому можно только неким личным, внутренним служением. И мне думается, что некий Промысел Божий меня и сюда привел. До этого на Афоне был, на Валааме был. Тоже стараюсь понять некий свой личный путь. Поскольку считаю себя маленькой частицей Родины. Патриотом. Если бы мне предложили эмигрировать – я бы не уехал. Пусть будет тяжело, плохо, скорбно, но надо разделять со своим народом эти судьбы. Дедом стал. Внучка у меня, назвали Вероникой.
– Это большое событие.
– Пять континентов я уже посетил. Теперь хотелось бы побывать и в Антарктиде. Там есть храм Святой Троицы. У меня ощущение, что нужно отработать этот Божий дар – что я пришел в эту жизнь. Отработать по мере сил. Не думать, что и как дальше делать – Господь подумает, а ты работай потихоньку. Интересно было мне посетить Австралию, поговорить с людьми.
В будущей книге беседа с Вами – это некая основа. И есть внешняя оболочка, форма – это мой путевой дневник,  пишу то, что я вижу. Это мои зарисовки, наблюдения, моя мозаика, мои картинки. Я не могу проникнуть в глубину. А когда я разговариваю с человеком,  тогда через речь я пытаюсь не факты постичь (что, где, когда), а постичь некий внутренний рисунок души. И третий слой – это иллюстрации, фотографии, картины. Такая трехслойность книги. Хотел бы сделать ее максимально честно. Помолитесь, отче.
– Бог Вам в помощь.
– Батюшка, а духоносные места в Австралии – это, конечно, монастырь женский Введения во храм Пресвятой Богородицы?
– Да. 30 километров. Мы работаем вместе, мы одного духа. Да и монастырь в Кейтлине тоже. Это оазисы. На Пасху здесь как одна семья. И это величайшая милость Божия. Все дружны, глубокая ночь, Млечный путь и особая пасхальная радость и теплота в храме. И ты чувствуешь, что где бы ты ни был,  в самой дикой эвкалиптовой роще – прямо перед тобой вход в Царство Небесное. И в вечность, и в глубину мудрости Божией. И это очень сильное ощущение.
– Мне в какой-то мере удалось это ощутить на Благовещение, когда ликовала душа.
– Да.
– Спасибо Вам, отец Алексий, за такую подробную, уникальную беседу.
– Всего Вам доброго. Помощи Вам Божией.



Архимандрит Алексий
(Розентул)
 
Проповедь на праздник
Благовещения Пресвятой Богородицы

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня, дорогие братья и сестры, превеликий светлейший день! День Благовещения Пресвятыя Богородицы, который в этом году выпадает на Крестопоклонную неделю Великого Поста. Праздник Благовещения несет в себе особую задачу. Потому что Благовещение уже несет в себе дух ожидания явления дивного, чистого, совершенного Богочеловека Христа, Который в день Благовещения приходит после тысячелетнего ожидания, чтобы как ткань сшить Себе плоть от состава Пречистыя Девы. И войти в мир на спасительную судьбу, которая завершится Его воскресением и нашим совокуплением с Божеством. Таким образом, духовное совокупление со Святым Духом – начало того величайшего духовного усмотрения, благодаря которому Бог становится человеком. И через духовное совокупление человека со Христом человек вновь становится Богом.
Народная мудрость говорит: каково Благовещение, такая будет и Пасха. Но празднуется Благовещение только один день, чтобы не отвлекать нашего внимания от великого постного подвига, в котором мы находимся, и в котором почти всегда Благовещение Пресвятыя Богородицы выпадает как праздник. В редком случае Благовещение бывает на Крестопоклонной неделе
И вот сегодня такое особое сочетание. Даже мудрейший одухотворенный проповедник сегодня будет в затруднении сплести все факторы, все обстоятельства и все особенности праздника Благовещения Пресвятыя Богородицы с поклонением Кресту. Это сложно. Почему сложно? Если бы Благовещение выпало на менее значительный день, внимание можно было бы обратить полностью на сам праздник. Можно было бы думать о личности Приснодевы, о Ее особом подвиге, о Ее достоинстве в человеческом роде. И о глубине тех событий, на которые указывает нам тропарь: «Днесь спасения нашего главизна, Сын Божий, Сын Девы бывает». Христос, рождаемый вне времени от Отца без Матери в небесном пространстве сегодня, имеет Свое начало во времени от Матери без Отца спасения нашего ради. «Днесь спасения нашего главизна». Сегодня самый главный, самый страшный день домостроительства нашего спасения. Об этом можно было бы говорить, сосредотачивая свое внимание на Приснодеве Марии, Божией Матери.
Если бы мы видели Божию Матерь на Страстной седмице, стоящей у ног Спасителя и видящей завершающие события искупительной жертвы Христа для рода человеческого, проявилась бы тесная связь между Матерью и событиями в жизни Сына, которого Она сверхъестественным образом родила. И видела бы Она исполнение всех пророчеств, даже тех, сказанных Ей лично Симеоном Богоприимцем: «Орудие сердце Ти пройдет». И видели бы мы, к каким результатам это сверхъестественное рождение привело: сверхъестественный подвиг Богочеловека, спасающего весь род человеческий  во все времена, во всех обстоятельствах. И полнота страдания – но уже не только историческое страдание того момента – а полнота спасительного страдания, которое возвело Родительницу в особый чин почитания и поставило Ее выше всей Богом сотворенной твари.
Но в Крестопоклонную неделю мы отведены от этой интенсивности переживания, и находимся где-то между событиями самого Благовещения и умозрительного значения Креста. Сегодня Евангелие нам говорит не о страстях Христовых, а говорит: «иже хощет по мне идти, отвержет себе и возьмет крест свой и по мне грядет… иже хощет душу свою спасти да погубит ее, а еже погубит ее Мене ради и Евангелия, то спасет ю». Величайшей силы и мистической мудрости слова. Для неверующего совершенно бессмысленные. Но верующему, находящемуся в подвиге Великого Поста, эти слова являются стержнем: он видит Крест как орудие своего спасения. И одновременно он видит Крест, как спасительное мерило, определяя и осмысливая Его, разделяющего достойные и недостойные его дела. Не по внешним его проявлениям, не хорошее и не плохое, а спасительное и пагубное через Крест, по нравственному достоинству, по личности Распятого на Кресте.
Подражаем мы Христу, Который положил свою жизнь ради нас и обрел все наши души – тех, кто хочет себя распять, не бояться физической смерти, но умертвить в себе злое, греховное начало. И через эту духовную смерть раскрыть место для истинного, духовного рождения, зачатки которого заложены в наши сердца через Святое Крещение. И потому Крест становится, с одной стороны, мерилом, а с другой стороны, призмой. Мерилом добра и зла. А призмой через личность, нравственный пример, духовный облик Христа. Который берет луч видимого света, то, что освещает и осмысляет все видимое, и разбивает этот луч зрительности в разные градации, и в этих градациях мы можем видеть нравственное достоинство или нравственную пагубу наших поступков. Мы можем увидеть градацию и характер нашего внутреннего человека. Не готовый продукт, украшенный и красиво преподнесенный, а настоящую суть, плоть, и кровь, и пульс, и страсти, и весь наш внутренний, живой, нервный организм. Вот о чем Крест повествует сегодня. И это мы должны соединить с праздником Благовещения Пресвятыя Богородицы.
Та дивная личность, сверхъестественная личность и, одновременно, Самая близкая наша сродница. Та, Которая была, как мы, Которая родилась, как мы, Которая воспитывалась, как мы, Которая чувствовала все, что мы чувствуем. Но сделала по чистоте Своего сердца и по образу Своего воспитания все выборы и все решения правильно. И стремилась к Богу, и через это стремление была богоугодна, была настолько чиста, что Она не только зла не видела и не ощущала, но Она его не понимала и не принимала, настолько Ее сердце было чисто.
В Евангелии мы видим, как спокойно Христос проходит мимо зла. Как совершенно и мудро Христос никогда не осуждает, а только ищет путь, чтобы спасти грешника. Как он находит возможность общения с сердцем каждого человека. «Добро сказал ты, Учитель», – говорит один из врагов, испытуя Его. В этом мы можем философски расширить свои размышления и сказать, что мы видим дивное сочетание совершенного Бога, неподвижного и всегда абсолютного, но в наших человеческих условиях ходящего стопами по земле в бренном человеческом теле. Мы видим унаследованную чистоту, святость, ясность Той, от Которой Он принял плоть и кровь.
Вот об этом, о личности Божией Матери и о Кресте, как спасительном орудии для каждого из нас, мы должны размышлять сегодня в своем великопостном подвиге, в своем влечении ко Христу, своем определении самого себя и своей нравственности, разбирая свой духовный облик, оскверненный, испачканный, утративший свой смысл, болящий, в смертных издыханиях. Так мы должны думать о Кресте и Распятом на нем, Который до последнего мгновения жизни взывал: «Боже, прости им, не веде бо что творят». И это говорится о каждом из нас.
Божия Матерь сегодня стоит перед Крестом, восприняв событие Благовещения и углубляясь через чистоту Своего нравственного облика в смысл и значение всего того, что предстоит перед Нею. Не только в Ее жизни и не только в судьбах еврейского народа или духовных понятиях людей того времени, а во все века, во все времена. Судьба всей Вселенной и живущих в ней.
И так, ориентируясь на предпасхальную светлость и радость Благовещения Пресвятыя Богородицы, вы выйдете из этого храма, причастившись, и вы увидите новый мир, ликующий, гармоничный, мудрый, красивый, созвучный с состоянием Ваших сердец. И вы почувствуете новое начало. Вы почувствуете грядущего воскресшего Христа. Вы почувствуете крупицу того состояния, в котором постоянно жила Пресвятая Дева. Гармония, чистота ума, ровность мысли, целостность – вы почувствуете, что вы вышли из этого храма как из прекрасного, дивного, созвучного благодатного духовного мира, и вы в своих сердцах несете это состояние в свой быт, в активный мир, который знает и не знает, любит и протестует против Христа. И вы увидите свою задачу, вы почувствуете смысл своей жизни.
Вы поймете друг друга, увидите красоту в природе и прекрасное в каждой личности. У вас будет новое зрение, новое осязание, новые одухотворенные чувства. И более того, через причастие вы несете в себе Самого Христа. Так же как и в день Благовещения Матерь Божия приняла Святым Духом зачаток Богочеловека, так сегодня, принимая Плоть и Кровь Христа, принимаете Его со всеми духовными последствиями этого таинства. Он будет вас учить, Он будет вас вразумлять. Он будет вас наставлять. Он будет вас поддерживать в добре и указывать, почему зло является злом. Он не будет говорить вам, делать или не делать. Он будет говорить, сначала подумай, приближает ли это тебя к Богу или отдаляет тебя от Бога. Начни думать, чувствовать, видеть духовно, Божественным разумом.
И вот, сплетая все это вместе, мы можем в заключение поставить перед собой задачу: мы видим страшный, спасительный, всеобъемлющий и необходимый Крест. Крест, который мы любим, Крест, который мы целуем, Крест, который мы обожаем ради распятого на Нем. Крест, который одновременно является Древом жизни.
Мы видим также Пресвятую Деву в такой самый значимый день Ея жизни, значимый для всего человечества. Сочетая эти два события, мы скажем, что наше христианство очень часто сводится к обрядной верности. Мы стараемся выполнить то, что просит Церковь. И мы стараемся вести себя хорошо, богоугодно. Большая часть наших отношений с Богом заключатся в просьбах. Когда нам тяжело, мы просим, когда нам надо, мы просим. Когда у нас болит, мы просим, когда наше сердце неспокойно, мы просим. Когда нас ругают, на нас клевещут, мы просим, – мы бесконечно просим, и просим, и просим…
Но если мы посмотрим на Пресвятую Деву и на те моменты, в которые Евангелие останавливает на Ней свое внимание, мы не увидим просящего человека. Мы увидим Пресвятую Деву, которая говорит: «Се раба Господня, буди ми по воле Божией». Мы, братья и сестры, если искренне подвизаемся великопостным подвигом и открыли свои сердца к очистительной благодати Божией, в  сегодняшний дивный пресветлый день, в день, полный радостных ожиданий, хотя бы сегодня мы можем задуматься над тем, что настоящая Церковь, полная Церковь, настоящая вера и настоящая личность христианская – все это обобщается духовным организмом.
«Бог есть Дух, и духом и истиною подобает Ему кланятися», – так говорит Христос самарянке. Когда мы просим, неизбежно мы приземляем Церковь. Мы из духовного организма делаем бытовую структуру, чего никогда Божия Матерь не делала. Если мы хотим, выйдя из этого храма, не только ощутить, но и удержать в себе то дивное состояние, которое мы ощущаем и на которое мы должны обратить внимание, отставим на сегодняшний день все наши прошения. Успокоимся, отодвинем от себя любого рода заботы и суету. «Марфо, Марфо, печешися и молишися о мнозем, едино же есть на потребу». Отстраним от себя все, отдадимся вместо прошения чистой, спокойной и искренней благодарности. И мы увидим свое личное чудо, мы ощутим свое личное чудо. Успокоенными, мы ощутим одну крупицу того состояния, тех отношений, в которых постоянно пребывала и воспитывала Себя Божия Матерь.
И в этой благодарности мы быстрее придем и быстрее привлечем к себе нашего любящего Спасителя. Когда мы просим, мы навязываем свою суету Богу, и мы заставляем Его на нас «работать». Он нами занят, а когда мы только благодарны, когда мы успокоены в этой благодарности, чистейшее общение происходит между нами и Богом. И мы раскрыты и готовы слушать Его и общаться с Ним. И подчиниться Его Божественной воле, а не искать в наших прошениях проявления нашей воли, не навязывать ее Богу.
В сегодняшнем сочетании, сплетении благовещенских и крестопоклонных событий, возьмем себе как духовное упражнение великопостное эту задачу – на сегодня ничего не просить, а пребывать в спокойном и достойном благодарении. И вы увидите, как пришел Христос к Богоматери и как Он придет к Вам. 
Аминь.



БЕСЕДА

С ПРОТОИЕРЕЕМ ИГОРЕМ ФИЛЯНОВСКИМ,

настоятелем храма Святой Троицы
Московского Патриархата  г. Мельбурна



Из биографии
протоиерея Игоря Филяновского


Священник Игорь Филяновский родился в 1966 году в городе Анна Воронежской области.
Окончил Астраханский педагогический университет, Московскую Духовную Семинарию и Академию.
Священник. Кандидат богословских наук. Работал научным сотрудником Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата.
В 1999 году назначен настоятелем прихода Святой Троицы Московского Патриархата Мельбурна.


***


Священник здесь должен стать другом
тем людям, которые к нему приходят…
Священник Игорь Филяновский


– Добрый день, батюшка! Благословите!
– Бог благословит.
– Вначале нашей беседы разрешите Вас спросить: что привело Вас в Австралию? Как это получилось?
– Я работал научным сотрудником в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата под руководством митрополита Кирилла, нынешнего Святейшего Патриарха. В 1990-е годы началось  открытие зарубежных приходов, в результате расширяющейся русской диаспоры. Тогда из России, из бывших стран СНГ очень много людей уезжало, поскольку экономическая ситуация была неспокойной. И люди через какое-то время, когда приезжали в эти страны, стали в них обосновываться, почувствовали необходимость духовной поддержки для себя. И поэтому во многих странах, там, где раньше не было приходов Русской Православной Церкви Московского Патриархата, стали открываться эти приходы. Естественно, первым кадровым резервом для этих приходов был Отдел внешних церковных связей.
Когда я учился еще в духовной семинарии, то пришел запрос из Отдела внешних церковных связей для набора молодых сотрудников, и меня в числе нескольких студентов отправили работать туда, параллельно учиться и работать. И я попал в секретариат по взаимодействию Церкви и общества. После окончания духовной академии я на полгода был направлен в международный христианский институт в Швейцарии. Вернулся из Швейцарии, продолжал работать в Отделе.
Пришло распоряжение Священного Синода о направлении меня в Австралию. А здесь была ситуация такая, что приход этот не имел священников в течение 5 лет.
Русские люди писали в Московский Патриархат о том, что необходим священник, что почти никого не осталось, что нужна поддержка. И  митрополит Кирилл принял решение меня сюда направить. Это был 1999 год.
– Батюшка, а как называлась ваша кандидатская диссертация?
– Она была посвящена миссионерству и называлась «Русская иерархия. Миссионеры во второй половине XIX века, начало XX столетия». Вот что интересно: так совпала ситуация, что потом вышла книга, в Мельбурнском университете она была переиздана, и потом ее переиздали в Москве после мельбурнского издания.
– То есть, батюшка, у Вас такая некая эстафета получилась.
– Это, наверное, трудно назвать эстафетой, но, по крайней мере, та тема, которую я изучал, она оказалась для меня очень актуальной.
– Батюшка, а как встретила Вас Австралия? Новая страна...
– Мы приехали из жаркой Москвы 1999 года, была очень сильная жара. Мы приехали в австралийскую зиму, нас встретила Марина Толмачева – секретарь нашего прихода вместе с одним прихожанином, его зовут Джон. Конечно, было все необычно: из лета приехать в зиму. Зимой здесь бывает довольно холодно, особенно ночью. Поэтому для нас было все непривычно: с одной стороны, все зеленое вокруг, но ночью было такое ощущение, что где-то конец октября по-московски.
Начинать пришлось очень трудно, между нами говоря, потому что в приходе осталось только ядро, небольшое количество людей. За эти 5 лет большая часть людей разошлась по другим приходам, вот поэтому остались самые верные, которые верили в то, что приходская жизнь наладится, что священник все-таки появится. И с этим небольшим кругом людей, это были и австралийцы, и русские, пришлось начинать все заново.
Здания своего не было, помещения никакого, вернее, церковь арендовалась, материальные средства были на самом-самом минимуме, то есть все, что фактически у прихода было, они потратили на оформление, на вызов священника сюда, на оплату всех медицинских страховок, на снятие жилья и прочее, прочее. Здание мы снимали у Мельбурнского университета, приходского дома тоже не было, то есть все это нужно было арендовать. Первый месяц мы жили у прихожан, пока не нашли жилье какое-то, более-менее подходящее. Нам в этом плане помогла греческая община, потому что это греческая церковь, где сейчас мы служим.
Этот район называется Окли (Oakleigh). В этом районе живет, наверное, самое большое количество греков в Мельбурне, то есть, фактически, это весь греческий район. Там же в районе один из самых больших по количеству людей греческих приходов.
Одна из наших прихожанок – гречанка, она обратилась к грекам, и те ей посоветовали, что этот приход имеет принадлежащие ему дома. И эти дома они сдают в аренду как бы своему кругу людей, то есть, кого они знают. И вот они посоветовали обратиться ей, она спросила, и они один из этих маленьких домиков нам арендовали. И это был наш первый дом. А в приход приходилось довольно далеко добираться, машины не было, нужно было ехать на общественном транспорте. Через год у нас родился маленький ребенок, и вот мы с коляской на трамвае, на поезде ездили на службу. В общем, это было довольно-таки интересно. А потом через пару лет, когда уже немножечко денег насобирали, уже удалось купить машину, первую приходскую. А здания собственного у нас не было до, буквально, прошлого года, все арендовали. Вот в прошлом году нам удалось что-то приобрести свое и теперь ситуация стала немножко полегче. Теперь не нужно платить аренду, и. по крайней мере, мы можем деньги тратить на свое развитие.
– Батюшка, а какова была численность прихода изначально в 1999 году? Сколько было человек?
– Я думаю, человек 10-ть, не больше.
– А сейчас?
– Сейчас на литургию собирается человек 70-т, где-то вот так. 60-70 в среднем в воскресенье, на праздники большие, на Рождество, Пасху, конечно, больше сотни бывает людей. А так среднее количество где-то 70 человек.
– Батюшка, а как Вы начали свою миссионерскую деятельность?
– Нужно было начинать собирать людей. Я начал с того, чтобы люди узнали о существовании нашего прихода. Все знали только о существовании приходов Русской Зарубежной Церкви, которые в Мельбурне находятся уже многие десятилетия, 60–50 лет. Люди, вновь приехавшие, когда у них возникала необходимость пойти в церковь, они, естественно, ходили в эти приходы. О нашем приходе никто не знал, поскольку информации о нем в русской общине почти не было. Это была пара русских семей и, может быть, еще человек 8 австралийцев, вот буквально весь приход. Мне кажется, никогда больше 15 людей там не было еще и до моего приезда. Большая часть, ядро этих людей были австралийцы, и сам был священник австралиец. Естественно, русская община о нас ничего не знала, хотя этот приход принадлежал Москве, подчинялся Московскому Патриархату. Поэтому первая задача, которая стала: нужно, чтобы узнали, что мы есть.
И я сначала предложил в Русском доме начать курс лекций о современной русской литературе, о которой, скажем, русские люди, которые живут за границей, знали очень мало. Тогда еще не был Интернет распространен, в конце 1990-х годов, в таком масштабе как сейчас. И вот русское общество, литературное общество имени Владимира Солоухина, пригласило меня с этим курсом лекций. Я стал рассказывать о том, что происходит в современной культуре, литературе, о том, что происходит в церковной жизни. Второе направление было: я предложил свои услуги русскому радио. И я предложил вести курс программ, посвященный церковной жизни, церковным праздникам, в основном, каким-то событиям, связанным с культурой, Церковью, с литературой Церкви, что интересно было. И вот я вел там такие программы регулярно, фактически каждый месяц какой-то сюжет рассказывал. Это не обязательно было связано с церковной жизнью, это было связано и с культурной жизнью, но, так или иначе, пересекалось с какими-то духовными основами нашей культуры. То есть я там, например, делал цикл по русским поэтам современным: Юрий Кублановский, Ольга Седакова, Светлана Кекова. Вот те поэты, у которых духовная тематика присутствует очень ярко. Естественно, эти имена почти были неизвестны здесь, в Мельбурне, среди русской общины, поэтому, я думаю, людям было интересно это.
– Батюшка, каким образом литература пришла в вашу жизнь?
– Мое первое образование было в университете филологическое – раз, а второе то, что почти 8 лет я проработал в Отделе внешних церковных связей, именно, проработал по связям с творческими, общественно-политическими организациями. Мы в частной беседе говорили с Валерием Ганичевым о Всемирном Русском Соборе. Вот все это мы организовали. Это была наша задача: организация Всемирного Русского Собора, первое заседание этого Собора, первая секция – это мы делали.
– Если можно, батюшка, чуть-чуть поподробнее об этом. Чем именно Вы занимались в период создания Всемирного Русского Собора?
– Я был сотрудником секретариата по связям с общественностью, поэтому подготовка документов каких-то, выступления, может быть, текущая работа в течение года, контакты с теми людьми, которые принимали участие во Всемирном Русском Соборе, то есть эта работа была, в основном, на плечах нашего отдела, нашего секретариата, вернее. А потом уже внутри Отдела был выделен отдельный сектор, который был посвящен именно Русскому Всемирному Собору.
– Батюшка, вот сейчас некий такой поворот в целом к Вам. А каким образом жизнь сложилась, что Вы стали священником? Когда пришло это решение?
– У меня давно был интерес к духовной жизни, который, прежде всего, конечно, в наши в 1970–80-е годы проявлялся в форме интереса к русской литературе, к русской классике. Есть известный тезис о том, что большевики, при всем их желании стереть из памяти людей все, что было связано с Русской Православной Церковью, допустили огромную ошибку в том, что они не запретили русскую классическую литературу. Очень многие люди, особенно нашего поколения, черпали то, что было запрещено, из классической литературы, при отсутствии возможности читать Священное Писание и церковную литературу.
– Можно было читать Достоевского, например.
– Да, можно было читать Достоевского, можно было читать исповедь Толстого, где ставились духовные вопросы.
– Или Гоголя, например.
– Особенно полное собрание сочинений Достоевского с его публицистикой, когда он учился в университете. Я помню комментарии к «Братьям Карамазовым». Они очень сильно мне в этом отношении давали направление, именно полное академическое собрание сочинений Достоевского. А так само решение, наверное, пришло в армии. Когда служил в армии, у меня там было несколько встреч с верующими людьми.
– А где именно служили, батюшка?
– Я служил в Туркмении, как назывался военный округ, я не помню, в Ташкенте у нас был центр, туда и Афганистан входил, и ТукВО. Помните? Я служил в ТукВО.
– Или еще САВО, Средне-Азиатский военный округ.
– Нет, у нас был именно ТукВО, потому что центр САВО, по-моему, тоже был в Ташкенте, кажется.
– Да, тоже был в Ташкенте, и газета была «Фрунзе».
– В учебке я был в Ашхабаде, а основную часть службы я провел в Красноводске. Кстати, в Красноводске была действующая церковь, куда удавалось заходить. Интересный был такой момент потом, когда я пришел из армии в 1987 году, в это же время вышел фильм Сокурова. Этот фильм назывался «Дни затмения».
Этот фильм как раз снимался в Красноводске в то время, когда я там служил. И там один из эпизодов фильма снимался в этой Красноводской церкви. Вот, когда я пришел из армии, мы, естественно, все пошли на просмотр этого фильма. Тогда имя Сокурова уже звучало и гремело после его первого фильма «Скорбное бесчувствие». Все хотели посмотреть, что же дальше. И я с таким интересом увидел те места, где служил в армии, ту церковь, куда тайком удавалось забегать в Красноводске.
Надо сказать, что когда я служил в армии, я служил в войсках связи, у нас были круглосуточные дежурства. Может поэтому, как-то мне удавалось довольно часто слушать религиозные программы, которые вели отец Виктор Потапов и  отец Георгий Бениксон из Америки.
Отец Георгий вел программу, которая шла из Соединенных Штатов, религиозно-церковная программа. Его проповеди я слушал с очень большим вниманием.
Военная служба помогла мне углубить мои духовные знания, интересы, как-то утвердиться в желании уже дальше идти по этому пути.
– А в роду не было у Вас священников?
– У меня, видите, дедушка по маме закончил учительскую семинарию. Это как бы семинария, которая готовила учителей для церковно-приходских школ. Он закончил ее, но как раз, когда он заканчивал, началась революция, и он пошел в революцию, он пошел к войскам Буденного. Интересный момент такой, как Господь ведет. Эта семинария находилась в городе Боброве Воронежской области. Я сам родился в Воронежской области в таком городе Анна. Есть такой цикл на программе «Культура», называется «Письма из провинции». Последний фильм посвящен моему месту рождения, городу Анна.
Это город, где я родился, откуда моя семья и мой род. И там показывается как раз церковь, где меня маленьким крестили. В фильме показан настоятель этой церкви отец Леонид. Когда я приезжаю к родителям, всегда служу в этом храме, естественно. Вот интересно, что в 50-ти км от этого поселочка Анна есть старинный уездный воронежский город Бобров. Вот там мой дедушка родной, отец моей мамы, и закончил семинарию, но началась революция. Он был подхвачен вихрем этой революции, ушел воевать к Буденному. И надо сказать, что у Буденного получил орден «Красного Знамени», в то время очень высокая награда.
Вот еще интересный момент. У моей сестры родной  муж – священник. По прошествии очень многих лет, где-то 14-15 назад, ее мужа, отца Владимира, назначили настоятелем в город Бобров, как раз в то место, где мой дедушка учился в семинарии. И вот сейчас они там живут. Представляете, как интересно, круг в какой-то степени замкнулся. Я так подозреваю, что мой дедушка, наверное, когда учился в семинарии, именно в эту церковь и ходил, где теперь настоятелем служит мой родственник. Дедушка был 1901 года рождения, он как раз и гражданскую, и финскую, и Отечественную войны захватил.
– То есть, некая такая промыслительность есть в вашей судьбе.
– Видимо, есть, хотя видите, он ушел и стал коммунистом, он ушел, закончив семинарию, в революцию. Видите, как получилось с его внуками, я его внук – священник, сестра его внучка, стала матушкой, ее муж – священник. Даже ее муж служит в том же месте, где дед учился. Удивительный момент такой.
– Батюшка, это не случайно. Я как-то слушал митрополита Питирима, его интервью называется «Осень митрополита», и он там говорил: «Самое главное в жизни человека – это расслышать голос Божий, потом все уже пойдет. Вот это надо расслышать». А был ли  Вашей судьбе некий такой сигнал, голос Божий говорил Вам, что надо стать священником?
– Я могу сказать, что это у меня вызревало, и как бы Господь вел через какие-то определенные этапы. Я, уже оглядываясь назад, вижу, как это все было. Вот я помню, что когда я был школьником, мне попало в руки первое Евангелие. Это было Евангелие от Иоанна, которое было перефотографировано, то есть оно даже было не ксерокопировано. А вот знаете, когда фотографировали, а потом листы фотографические склеивали между собой, то получались такие очень плотные страницы. Это было первое Евангелие, которое я прочел еще школьником, потом, когда учился в университете, я помню, что первую Библию мы купили на черном рынке с моим приятелем за 120 руб. Это была вообще-то зарплата. Я тогда помню, мы отрабатывали в колхозе, тогда посылали собирать урожай, собирали помидоры студентами. Я, отработав, помню, заработал эти деньги  на первую Библию, именно целиком. Это было западное издание Библии на рисовой бумаге. Мы купили эту Библию. А потом, когда я уже пришел из армии,  у меня четкое было представление, что будет дальше. И когда я закончил университет, меня оставляли работать на кафедре, но я отказался от этой работы. Но распределение после университета ведь тогда еще существовало.
– А университет Вы в Воронеже заканчивали?
– Нет. У меня отец моряк, и наша семья жила по портовым городам. Родители жили сначала на Камчатке, в Петропавловске-Камчатском, где они познакомились и поженились. Мама приехала туда по распределению врачом, а отец служил на военном флоте, на подводном. Потом он демобилизовался, перешел на рыболовный флот, почти все время был на рыболовном флоте. Вот они сначала жили в Петропавловске-Камчатском, потом жили в Калининграде, в Одессе, а потом в Астрахани, отца перевели в Каспийское пароходство. Поэтому наша семья путешествовала, и университет я закончил в Астрахани. Там же пошел в армию, там и закончил университет. И вот это распределение на кафедру, вернее то, что меня хотели оставить, оно давало возможность не отрабатывать после университета нигде. Но поскольку я сказал на кафедре: не могу работать, уезжаю, такого распределения у меня не было, мне не нужно было 2 года отработать где-то. Поэтому мы переехали в Подмосковье для того, чтобы я мог  поступить в семинарию. Но ситуация была такая, что у нас не было ни жилья, ни работы, ни денег. Тогда приняли решение, что нужно несколько лет хотя бы поработать для того, чтобы получить какой-то угол, и потом уже, имея жилье, можно было поступать в семинарию. На тот момент я уже был женат, и у нас с женой  был ребенок,  а через несколько лет и второй сын родился. Поэтому в 1989 году, после окончания университета, мы переехали под Москву, а был уже тогда лимит на прописку в Москве и Подмосковье. Единственное, где удалось устроиться, была маленькая деревенька за городом Александровом, такая деревенька Романовское.
Оттуда ходила электричка до Сергиева Посада, тогда был Загорск, то есть я уже мог принимать участие в жизни Троице-Сергиевой  Лавры. У нас там появился знакомый монах, у которого я брал книги, и готовился к поступлению в семинарию. А работал в таком маленьком интернате, школе-интернате, где всего учеников было у нас 19 человек. Там дети учились и жили, то есть было по 2-3 человека в классе. Я преподавал там и русский язык, и литературу, и географию, историю, только точные предметы не преподавал, потому что совершенно не знал, как преподавать химию, физику.
И в этом же интернате я был воспитателем, то есть я утром был учителем, а вечером я уже следил за детьми, с ними даже часто ночевал, уже был воспитателем. Потом появилось место в другой школе, которая находилась непосредственно на железной дороге, на этой ветке между Александровом и Москвой, то есть там до Сергиева Посада (Загорска) было всего полчаса. Это была тоже такая деревенька, называется Арсаки. Там уже была другая школа. Вот в той школе я год проработал и поступил в Московскую духовную семинарию. Учась в семинарии и работая в сельской школе, все равно  необходимо было где-то работать еще, поскольку была семья. Это были как раз 1990-е годы, когда все рухнуло. И я, параллельно учась в семинарии, работал истопником, работал библиотекарем и киномехаником в нашем сельском клубе. Приходилось успевать.
– Это в Арсаках?
– Да, это было в Арсаках, а потом год отучился в семинарии, и тогда уже началось такое потепление по отношению к церкви. И вот в одной из Сергиево-Посадских школ начали. Директор школы, он сам был верующий человек, захотел начать ввести у себя курс «История религии». Они обратились в духовную семинарию, чтобы им дали кого-то из студентов, который имел бы педагогическое образование и который мог бы вести этот курс. И руководство семинарии предложило меня. Так я, учась в семинарии, начал работать в школе-гимназии в Сергиевом Посаде. Вот тогда уже я оставил работу истопника, библиотекаря, киномеханика.
– Надо же было кормить семью, детей.
– Да, это было связано только с этими вещами, поскольку в то время не было возможности заниматься одной учебой, надо было где-то еще и работать. В общем-то, женатые ребята, семейные, которые были у нас в семинарии, они тоже искали всегда подработку. Это было обычное явление. Но мне, может быть, было немножко легче, поскольку у меня еще было образование педагогическое, в то время как раз был спрос на такие курсы. И в Москве, и в Подмосковье начали это вводить. А потом пришли из Отдела внешних церковных связей, искали новых сотрудников на работу к митрополиту Кириллу.
– Батюшка, а Вы знали хорошо язык английский?
– Дело в том, что именно та работа, на которую пригласили меня, не требовала особого знания иностранного языка. Это открылся отдел по взаимоотношению с культурными, политическими организациями именно внутри страны. Концепция митрополита Кирилла была в том, что внешние связи – это связи с обществом, прежде всего, и акцент делался на связи со светским обществом и государственными политическими партиями. Тогда огромное количество стало образовываться политических движений, партий и так далее. На это делался гораздо больший акцент, чем на традиционные связи с зарубежными церковными организациями, именно эта область деятельности Церкви еще была совершенно не охвачена. И вот как раз набирали таких сотрудников, как я, которые имеют образование, немного могут ориентироваться в современной культурной и политической ситуации современного общества.
Поэтому, наверное, мое филологическое образование, какой-то педагогический опыт в этом плане был нужен, востребован, а не просто знание иностранного языка.
– Батюшка, как Вас изменила семинария? Вы почувствовали, что  стали другим человеком?
– Надо сказать, что я очень счастлив, что поступил в семинарию. Наверное, это самые яркие годы в России в течение многих десятилетий. Это было время очень больших надежд, время огромного энтузиазма, время, когда Церковь обогатилась такими романтиками, так скажем, людьми, которые пришли из самых разных сфер. Я помню наш класс в семинарии. У нас был первый класс набран из ребят, имеющих высшее образование. То есть, класс был целиком укомплектован выпускниками вузов, это были и московские выпускники, и выпускники из других городов, и даже ребята, которые жили за границей и вернулись в Россию вместе с родителями, которые работали за границей. У нас был очень интересный класс.
Это были люди с огромным энтузиазмом, конец 1980-х – начало 1990-х. Когда сейчас ребята поступают после институтов, это никого не удивляет. А тогда все верили, что наступает новая эра, новая Россия, новая страна и новая Церковь.
Я в то время поступал в военно-политическую академию, и первое, куда я приехал, была Лавра, Сергиев Посад. И здесь я с большим вниманием вглядывался в тех слушателей, семинаристов. Я думал, вот они учатся, это люди другого направления.  Это еще был тогда Советский Союз. И мне было очень интересно посмотреть на них.
Я хочу сказать, что годы в семинарии – они уникальны для каждого человека, который поступает в это учебное заведение, естественно, уникальны по определению. Они уникальны для меня в том, что я принадлежу именно к тому поколению, к той эпохе, которая была наполнена духовным романтизмом, в хорошем смысле этого слова, когда рушилась одна и вызревала другая страна. Мы были полны надежд на то, что появляется новое государство, строится новая церковь, свободная от государственного контроля.
Тогда действительно огромный подъем был какой! Чуть ли не каждый день открывались новые приходы, передавались храмы, передавались монастыри. Конечно, очень не хватало кадров в то время. Многие ребята, с которыми я учился, перешли на заочное обучение, поскольку была необходимость служения, и они уезжали на приход и дальше уже заканчивали семинарию заочно. Но, тем не менее, вот эти несколько лет, которые мы провели вместе, в той атмосфере, они незабываемы. И Сергиев Посад. Я поступал – это был Загорск, был еще Советский Союз, а на наших глазах Загорск стал Сергиевым Посадом, стали передавать здания Троице-Сергиевой Лавры тоже. Я учился как раз, когда передали только семинарский корпус. Мы сначала учились, а после обеда мы шли, и все наше свободное время работали на восстановлении семинарского корпуса, а по ночам дежурили. Я помню, что на территории надо было еще охранять стройматериалы, то есть, как раз все связано одно с другим. И в то же время в школах стали появляться курсы «Истории религии» – то, что я там преподавал. С одной стороны это и материальное восстановление, в котором мы принимали участие, то есть непосредственно работа на восстановлении того же семинарского корпуса, когда в течение многих десятилетий там была районная больница, кабинеты. Многие ребята сами родом из Сергиева Посада, учились с нами, они рассказывали, помнят это, что вот здесь сидели в очереди за получением талонов, здесь они ходили в разные врачебные кабинеты, а сейчас это учебные классы, которые мы красили, таскали кирпичи, помогали все это делать. То есть, все это и восстановление материальное, и восстановление  духовное.
– Неразрывно.
– Да, и в обществе в то время также было. И каждую неделю к нам приезжали съемочные группы какие-то снимать или представители газет, журналов. Вот тогда общество повернулось к Церкви, интерес был очень огромный. Чувствовалось одновременно и духовное восстановление, и материальное. Все это в одном потоке происходило.
– Батюшка, а Вы ставили себе какие-то дальние цели, кем-то видели себя или полностью отпускали свою жизнь на волю Божью?
– Наверное, да. В 1990-е годы жизнь настолько быстро менялась, что вообще какие-то планы в то время строить даже для людей неверующих, я думаю, было абсолютно невозможно, потому что мы не знали, в какой стране проснешься завтра.
События 1993 года, расстрел парламента, потом начало чеченской войны, потом дефолт 1998 года, поэтому я думаю, что, наверное, большинство людей вообще не строили никаких планов. А для  людей верующих, мы же понимали...
– Жить одним днем.
– Да, просто мы отдавались этому потоку, и там уже как бы Господь нас вел, так жизнь и строилась. К этому моменту еще и эпоха наложила свой момент, вот эта общая нестабильность, она тоже как-то подчеркивала, что ничего не надо планировать на завтра. Она давала евангелическое ощущение, что не заботься о завтрашнем дне, что Господь о нем позаботится, что надо жить сегодняшним днем.
– Все равно, Отдел внешних церковных отношений, связей – это как министерство иностранных дел, это некое ощущение, что люди должны как-то особым образом быть подготовлены, своего рода дипломаты такие церковные.
– Конечно, мне посчастливилось, что я застал ту старую плеяду людей, которые работали  с основания отдела, с 1946 года. Алексей Буевский, например, человек, который работал с самого основания отдела (а он был до середины 2000-х годов), то есть это были люди старой культуры, еще той московской интеллигенции. Например, отец Виталий Боровой, который очень многие годы провел за границей, человек энциклопедически образованный. Он был одновременно и  преподавателем Московской Духовной Академии. Конечно, в 1990-е годы они уже были пожилыми людьми, но, тем не менее, общение с ними, их рассказы о жизни и Отдела, и Церкви, и России, – это было совершенно удивительные встречи, и я старался ловить каждое слово. То есть, когда мне удавалось с ними общаться не по работе, а так, в частном порядке, я старался расспрашивать об исторических фигурах, которые были мне интересны в истории Русской Церкви XX века, фактически эти люди знали всех. Общались со всеми теми, по чьим книжкам мы сейчас учимся или книги которых стали церковной классикой.
Я очень благодарен, что мне удалось застать старую гвардию, людей среднего поколения, которые работали в отделе в 1970–1980-х годах, рассказали о том, как было тяжело пробивать все церковные инициативы, насколько контроль власти был абсолютно тотальный. Но, тем не менее, и митрополиту Никодиму, и митрополиту Филарету удавалось в те годы отстаивать интересы Церкви. И на международной арене, и внутри страны отстаивать самыми разными способами, которые сейчас, может быть, вызывают улыбку, а тогда эти способы требовали огромной смекалки, ума и даже мужества, поскольку это непонятно чем могло закончиться для этих людей.
Отдел – это особая стихия и особая история, особая категория людей, которые сыграли очень важную роль в нашей Церкви. Вся внешняя деятельность Церкви, особенно, в 1960-1970-х годах, в основном была направлена на расширение контактов. Для чего все эти расширения контактов нам были необходимы? Для как можно большей легализации Церкви на международной арене. Чем больше Церковь будет легализована, тем меньше на нее могут давить внутри страны.
Это была методика митрополита Никодима. То есть, чем больше Русская Церковь будет участвовать в разного рода международных организациях, тем меньше у властей будет возможности закрывать приходы и не давать Церкви жить. Поскольку эти представительства нашей Церкви в международных организациях давали возможность получить хоть какую-то защиту со стороны западного общественного мнения и западных организаций на то давление, на те репрессии, которые могли бы быть внутри страны. Можно сказать, что была целенаправленная политика вот именно таким путем как-то стараться сохранить у Церкви то, что есть.
Есть известная история, как пример хочу рассказать, которую рассказывал Святейший Патриарх Алексий II. Он рассказывал о случае, когда его, молодого епископа, перевели служить на другую кафедру. Его вызвал уполномоченный по делам религии и сказал, что с его предшественником уже договоренность есть, и мы закрываем монастырь и еще несколько центральных приходов в городе. Владыка говорит: «Я совершенно опешил, что делать?». Я ему, уполномоченному, говорю: «Подождите, давайте пока не будем делать этого. Давайте месяц подождем, потому что будет как-то не очень красиво, если я только вступлю на кафедру, и мое служение начнется с закрытия монастыря, который знаменит на всю православную Россию, на весь мир. Уполномоченный говорит: «Ну, хорошо, давай месяц пока подождем, а потом все сделаем». И вот за этот месяц, он рассказывал, срочно организовали его командировку в Германию, тогда еще епископа Алексия.
Он едет в Германию, встречается с представителями католической, лютеранской церквей, рассказывает им об этой ситуации, а в Германии предлагают: давайте Вы нас пригласите и мы сделаем фильм о монастыре, проедемся по всем тем приходам, которые собираются закрывать. И вот вызывают эту делегацию туда как бы с дружеским визитом, они делают фильм, проезжают по этим приходам, а потом в Германии по всем каналам показывают фильм о религиозной жизни в России. И как после этого можно было закрыть. Понимаете? То есть, только что показали: смотрите какая свобода совести, да? Это же был для Советского Союза тоже важный момент в международной ситуации. Только тогда уполномоченный понял, что его обвели вокруг пальца, он был в бешенстве, вне себя, но ничего сделать не мог, поскольку все было официально.
Так же, как митрополиту Никодиму удалось сохранить, например, Ленинградскую Духовную академию. Уже было принято решение о ее закрытии в середине 1960-х годов. И тогда митрополит Никодим через Совет Церквей проводит идею о том, что при Ленинградской Духовной семинарии надо открыть международную аспирантуру. И срочно в эту аспирантуру набирают студентов, которые хотят изучать Православие, начиная от представителей Эфиопской церкви, кончая представителями западных церквей, которые хотят изучить русское Православие. Таким образом, тогда академия получила статус международного учебного заведения. И все. И закрытие ее было остановлено таким путем.
Люди многие не знают о том, что благодаря Отделу внешних церковных связей очень многие вещи внутри России удалось сохранить. Благодаря именно участию этих международных организаций. Понятно, что в каких-то вещах приходилось идти на компромисс, и очень многие вещи сейчас вспоминаются с тяжелым чувством, но это было такое время, такая ситуация, поэтому Отдел внешних церковных связей в этом плане очень большую роль сыграл для Церкви.
Я должен сказать, что когда я там работал, я узнал многое, о чем я вообще не знал раньше. Люди, которые работали в Отделе, нам рассказывали о том, с каким трудом все приходилось делать в 1960–70-е годы. Благодаря конгрессам по укреплению мира, благодаря обмену между религиозными организациями удалось хоть как-то сохранить, по крайней мере, то, что было в Церкви, не потерять.
– Тем более, тогда были сложные отношения между Русской Православной Церковью и Зарубежной Церковью.
– Можно сказать, отношений вообще никаких не было в то время.
– Вот об этом я хотел бы порасспросить. Как Вы пришли к этому, ведь все равно надо было контактировать. Как Вы налаживали эти контакты?
– Я пришел через такое просветительство, так скажем. Моя деятельность в русской общине протекала на таких нейтральных площадках: «Русский дом», например, «Русское радио», «Русское телевидение», Дни русской культуры, которые проводились и проводятся у нас ежегодно. Меня стали приглашать. Например, каждый из Дней русской культуры в определенный год был посвящен какому-то деятелю русской культуры, юбилей которого выпадает на этот год. Это, может быть, писатель, композитор, поэт или художник.
Меня стали приглашать, чтобы я открывал День русской культуры вступительным словом, посвященным этому человеку, поскольку я был недавно из России и у меня был более свежий взгляд. Своих-то лекторов или своих людей уже общество давно знало и помнило, а вот послушать нового человека – это было интересно. На концерте всегда были и прихожане Русской Зарубежной Церкви. Поэтому то, что они видели меня воочию, и, может быть, еще тот факт, что в своих лекциях я рассказывал не только о литературе, но и о жизни в России, о жизни Русской Церкви на родине, об отношениях между Церковью и обществом, обо всем, что там происходит, все это, я думаю, стало неким мостиком, который постепенно вырастал, перебрасывался между Русской Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом. Это, по моему мнению, в конце концов, уже в 2007 году, кажется, если я не ошибаюсь, привело к нашему объединению.
– Да, в 2007 году.
– Духовенство здесь с самого начала было настроено достаточно доброжелательно, и отец Михаил Протопопов, и отец Николай Карыпов. У отца Михаила я был в гостях буквально, как только приехал, он сразу пригласил меня в гости. Конечно, мы не могли вместе служить, мы не могли участвовать ни в каких церковных мероприятиях, но на частном уровне мы встречались, обменивались впечатлениями. В этом плане жесткого противостояния, которое здесь было раньше в 1970–1980-х годах, уже не было. Официально отношений не было, но к тому времени священники Русской Зарубежной Церкви уже успели хотя бы по разу побывать в России и все увидеть своими глазами из того, что было невозможно увидеть, когда был Советский Союз.
Я думаю, что в деле объединения Церкви очень большую роль сыграло и то, что церковнослужители воочию увидели какой подъем и процесс возрождения идет в России, сколько храмов восстанавливается. Увидели, что появилось новое поколение духовенства, пришло новое поколение прихожан. По-видимому, это сыграло положительную роль и в том отношении, что меня встретили достаточно доброжелательно. Были, конечно, какие-то недоразумения, они больше были связаны не со священниками, а с прихожанами.
Я думаю, что это абсолютно неизбежная вещь. Это не могло произойти в один момент, естественно, людям нужно было привыкнуть, во-первых, к факту сознания того, что здесь есть приход Московского Патриархата. И, во-вторых, что я стал принимать участие в жизни русской общины, с этим людям нужно было как-то свыкнуться. Кому-то принять, и кто-то с радостью это принял, а кому-то нужно было чисто психологически принять то, что священник из Москвы здесь вдруг принимает участие в их жизни. И с годами как-то все постепенно выровнялось и привело к тому, что теперь отношения у нас достаточно хорошие, доброжелательные, никаких на этой почве конфликтов не возникает. Слава Богу!
– Батюшка, почему именно общество имени Солоухина, не Толстого, ни Гоголя, ни Пушкина, а именно Солоухина?
– Основателем этого общества стала Галина Игнатьевна Кучина, очень яркий человек, замечательный в русской общине Мельбурна. Она автор книги воспоминаний о своей жизни, о жизни в Харбине, о жизни в Австралии, книга вышла в Петербурге несколько лет назад. Сейчас она готовит к изданию другую книгу, которая посвящена ее переписке со многими деятелями русской культуры, которые приезжали сюда в Австралию, и с которыми она была знакома. Очень интересный человек, очень активный, энергичный. Она в конце 1990-х годов решила основать литературное общество и дать ему имя Владимира Солоухина. Толчком к созданию этого общества, насколько я помню, послужило несколько книг Владимира Солоухина, которые они прочитали и обсуждали.
Имя этого писателя наиболее подходит для этого общества, которое поставило свою задачу: знакомство русской общины Мельбурна.
– С корнями нашего Отечества.
– Да. Галина Игнатьевна Кучина долгое время возглавляла это общество. Буквально несколько лет назад она ушла с поста уже по возрасту. Благодаря ей очень многие прекрасные лекторы здесь выступали, некоторые приезжали из России, даже Бондаренко приезжал к нам. Правда, его по другой линии пригласили, но, тем не менее, он тоже выступал в этом обществе.
– «День литературы», сейчас, по-моему, Ольга Шонина возглавляет?
– Да, Ольга Шонина, она сменила Галину Игнатьевну. Она сама уже из нашей волны эмиграции, интересный человек, долгие годы была экскурсоводом в Пушкинских горах, родом она из Петербурга. В Пушкинских горах она водила экскурсии, поэтому она влюблена в русскую литературу, Пушкина, естественно. С приходом Ольги Шониной начался новый виток, новый этап развития литературного общества. Я стараюсь по мере сил принимать участие во всех мероприятиях, они меня всегда приглашают к себе.
Сейчас довольно много священников имеют гуманитарное образование, связанное с философией, историей, филологией. Мне кажется, среди духовенства, особенно в Москве, это довольно распространенное явление, поскольку вполне естественно. Круг этих предметов уже предполагает особое пристальное внимание к духовной жизни, духовной истории, духовному миру и поэтому вполне естественно, что люди, имеющие подобное образование, продолжают его уже на духовных стезях. Может быть, в 1980-х годах, когда я принимал решение стать священником, это было не такое редкое явление.
Может быть, и не всем батюшкам удается как-то параллельно реализовать  свое образование, тот дар, который они получили. Некоторые батюшки очень способны и талантливы, и я это доподлинно знаю, но, к сожалению, вот как-то или приходская работа загружает полностью, или они как-то сами не очень серьезно относятся к тем способностям, которые у них есть. Хотелось бы, чтобы они об этом не забывали, потому что мне кажется, что современному человеку необходимо наше слово проповеди, которое было бы проиллюстрировано, дополнительно украшено теми знаниями и теми фактами, которые идут из глубин русской духовной истории, русской литературы. Оно нашему современнику было бы более весомо, более понятно на каком-то миссионерском этапе, на первом этапе. Потом мы понимаем, когда человек выходит уже на уровень духовной жизни, для него эти вещи становятся не такими интересными, не такими значимыми. Это вполне естественно, ты их перерастаешь, а вот на первом этапе нужно обратить внимание человека, привлечь его к духовной традиции русской культуры, к которой мы с вами принадлежим.
– Батюшка, о приходе своем расскажите, пожалуйста. Что за люди, как складывается коллектив.
– Когда я приехал, была небольшая группа людей. Всего-то было 10 человек, из них большая часть была австралийцы, русских было всего несколько семей, но это были русские, которые родились и выросли в Австралии. С моим приездом приход стал расширяться за счет новоприехавших людей, то есть наших соотечественников, которые недавно приехали в Австралию, в течение последних 10–15 лет. Поскольку все мы из одной страны, все мы пережили какие-то исторические события и говорим на одном языке, то друг друга хорошо понимаем. Поэтому сейчас большая часть прихожан состоит из новоприехавших людей. Где-то последние 5–6 лет к нам пришло довольно много молодежи, очень активных ребят, которые поют в хоре, принимают участие в нашем образовательном центре, который мы создали.
Центр называется «Истоки», он создан для занятий с маленькими детьми. В центре несколько групп, игровая группа есть; есть группа, которая занимается рисованием; группа, естественно, церковных дисциплин – церковное пение, Закон Божий и, надеемся, что появится группа по изучению русского языка. Поскольку на данный момент у нас нет профессионального педагога, который мог бы их обучать. Несколько ребят из наших прихожан поступили в Московскую Духовную семинарию и учатся там экстерном. Девочки поступили, одна в иконописную школу, другая поступила на регентский класс. И они экстерном раз в год едут в Москву, в Сергиев Посад, и сдают экзамены. Вот сейчас они учатся там. Я не знаю, останутся они в Австралии или вернуться в Россию, но в любом случае, я думаю, духовное образование, которое они получат, станет для них важным этапом их жизни и, надеюсь, что они смогут его реализовать в своей практической деятельности.
При приходе есть, как я уже говорил, образовательный центр «Истоки» для маленьких детей, а для взрослых у нас проводятся катехизисные занятия. Они проводятся тоже в рамках образовательного центра, есть детские группы, есть взрослые группы. Раз в две недели у нас проходят встречи с лекциями, посвященными основам христианской жизни, церковной истории, догматического учения. Мы рассматриваем, что происходит в современной церковной жизни, смотрим фильмы, обсуждаем книги, которые договариваемся заранее прочитать, общаемся между собой. И те люди, которые готовятся принять крещение, будучи уже взрослыми, проходят первые азы Православия вместе с этой группой, получается катехизисный курс перед принятием крещения.
Кроме моего прихода в Мельбурне за эти годы появились еще два маленьких прихода в небольших городках, где-то на расстоянии 100 км от Мельбурна. В городе Бендиго и в Балларате. В обоих городах это небольшие смешанные общины, в которых есть и русскоязычные, и англоязычные люди. Именно поэтому большинство служб проходит на английском языке, как правило, поскольку большая часть людей англоязычная.
– А ведете службу Вы, батюшка, на английском языке?
– Да, службу я веду, то есть, если в нашем приходе служба идет 50 на 50, славянская и английская, то в тех приходах, в основном, идет только на английском, поскольку контингент людей – это русские, которые уже родились и выросли в Австралии. Или это смешанные приходы, где есть греки, сербы, македонцы, которые живут в этих городах. Эти две общины снимают для богослужения греческие церкви. И в том, и в другом городе есть греческие  церкви, но нет постоянных священников-греков. Вот это дает возможность арендовать там церковь на время богослужения раз в месяц. Я туда приезжаю, они арендуют эту греческую церковь, и мы проводим в ней Божественную литургию, а после службы бывает общий обед, общаемся, ходим в гости друг другу. На праздники проводим небольшие концертики, на Рождество, на Пасху, их готовят дети. В нашем приходе в Мельбурне мы, соответственно, тоже на праздники проводим, но уже в больших масштабах, детские спектакли, елки рождественские. Но даже эти маленькие приходики стараются формировать небольшую приходскую жизнь, то есть не только приходить на службу, а как-то еще общаться между собой в другое время. Эти два небольших прихода появились в Бендиго и Балларате за последние 5-7 лет.
Естественно, всегда есть семья в приходе, которая является инициатором подобных вещей, и, в общем-то, на эту семью, как правило, священник может опереться, есть вот такие воцерковленные люди. Наши, особенно новоприехавший народ, в этом отношении не обладают организационным началом хорошим в отличие от старой эмиграции. Особенно в церковной жизни в этом плане довольно тяжело, а вот те люди, которые имеют опыт предыдущей церковной жизни и которые могут стать инициативной группой – это, конечно, большая находка. Вот в этих городах тоже есть по такой семье, которая держит приходскую жизнь под своим началом. Благодаря им, разные люди из этих городков подтягиваются на службу, узнают о существовании общины.
– Батюшка, мне помогает сейчас в работе над книгой Светлана Бран. И знаете, ощущение такого серьезного, глубокого, основательного человека. Я знаю, что она была у Вас и старостой, и в хоре поет. Не могли бы Вы о ней сказать несколько слов, поскольку она фактически очень серьезно помогает в работе над книгой.
– Я думаю, для Светы основной чертой ее характера являются именно те качества, которые перечислили, – ответственность, ее серьезность. Наверно, я рискну предположить, прежде всего, потому, что она сама из военной семьи, и ее муж был военный, она много прожила в военных гарнизонах. Армия, в хорошем смысле, наложила организационно-дисциплинарную печать на ее характер, она долгое время жила в Германии в составе группы наших войск, потом по разным гарнизонам, то есть, человек много в жизни испытал, прошел. Когда такой человек приходит в церковь, воцерковляется, я думаю, что он приносит с собой все эти лучшие качества, они и в духовной жизни тоже ему помогают сформировать внутреннюю дисциплину, поэтому в этом отношении она – мой очень хороший помощник.
Я знаю, всегда к ней можно обратиться, и если ее о чем-то попросишь, она постарается сделать в рамках тех возможностей, которые у нее есть. К чему я это говорю. Вы, как военный, мне кажется, эту ноту можете отметить. Вот у нас есть еще один из наших прихожан, Игорь Жевелюк, бывший офицер, служил на Северном флоте. Люди, которые прошли армию, которые потом воцерковляются, становятся членами прихода. Они, как правило, для священника становятся опорой, потому что это такая школа, которая формирует всего человека, и в духовной жизни она ему очень помогает, на мой взгляд.
– Мой хороший товарищ Алексей Алексеевич Яковлев-Козырев, он духовно окормлялся в Лавре довольно долго, и у него был такой духовник, отец Моисей, который постоянно говорил ему такие слова: «Если армия и церковь объединятся, то Россия будет непобедима».
– Я помню, он такой старенький был.
– Да, отец Моисей, схимонах, он принял схиму с именем Моисей, Боголюбов его фамилия.
– Он был аспирантом у Флоренского.
– Он же был доктором технических наук в Бауманском. К слову, об армии. Об армии можно довольно много говорить. У меня вопрос. Россия от  Австралии далеко, ощущаете Вы в своем служении эту отдаленность, в том числе информационную?
– С появлением Интернета очень многое упростилось, и то расстояние, которое раньше казалось непреодолимым, стало во многом таким обозримым, то есть ты можешь представить, как и что. Связь с друзьями, с близкими людьми, она гораздо углубилась и улучшилась. Но, с другой стороны, какая бы связь виртуальная не была налажена, как бы она хороша не была, мне кажется, что каждый священник, особенно священник из России, который не родился, не вырос здесь, он, на мой взгляд, не может не тосковать по той почве, которую он оставил в России. Но это мой сугубо личный взгляд.
В России ты всегда знаешь, что за духовным советом ты можешь обратиться к кому-то, кто старше и опытнее тебя. Ты знаешь, что рядом с тобой всегда есть святыни, к которым ты можешь припасть своей душой и сердцем, что всегда есть места, куда ты можешь поехать и напитаться тем, чтобы дальше продолжать свою службу, свою деятельность. Здесь в этом отношении очень тяжело, очень всего этого не хватает. Я думаю, что это одна из самых больших проблем. Может быть, если бы мы родились и выросли в Австралии, как священники из Русской Зарубежной Церкви, для которых эта земля родная, для которых это общение вполне естественно и для которых режим церковной жизни абсолютно органичен, может быть, мы бы этих трудностей не испытывали. Но когда ты пожил в России, особенно, когда ты пожил рядом с Троице-Сергиевой Лаврой, я жил в Сергиевом Посаде, я остаюсь жителем этого города.
– Духовный центр России.
– Когда ты постоянно помнишь об этом, естественно, ты не можешь не тосковать, и понимать, что тебе со своими немощами, со своими слабостями, со своей неопытностью все время приходится принимать какие-то решения, и быть ведущим в каких-то вещах, которые бывают часто тяжелы тебе. Ты знаешь, если бы ты был в России, ты бы мог эту тяжесть как-то разделить, ты бы мог получить поддержку. А здесь такой поддержки нет. Поэтому, мне кажется, здесь вдвойне тяжелее для священников.
– Батюшка, монастырь в Бомбале, какое-то общение у Вас существует?
– Да, конечно. У нас общение есть, и я стараюсь по мере возможности бывать в Бомбале. В последний раз был там год назад, но, правда, отца Алексея не застал, он был в России. Мы приехали с моим другом из Новой Зеландии, я специально его привез туда показать этот монастырь. До этого, много лет назад, когда я начинал, я несколько лет подряд ездил туда, познакомился с отцом Алексеем, мы общались с ним. Конечно, эта связь есть. Все равно ощущение точечности присутствия православных очагов, оно не может не сказываться.
В России тебя питает почва, в России тебя питает атмосфера, даже как бы мы не ругались, не сетовали на эту глобализацию, которая накрывает и Россию, и Европу, и так далее. Говоря про Россию, то есть о тех традициях, которые у нас укоренены на уровне подсознания, на уровне языка, на уровне какого-то быта, они все равно у нас будут существовать еще долго. Но даже если будут какие-то условия, а все-таки мы верим, что духовное возрождение продолжается, и шаг за шагом все равно оно становится глубже и интенсивнее по сравнению, например, с предыдущим десятилетием. Здесь в Австралии эти вещи носят точечный характер в отличие от России, где есть почва, где все это разлито в воздухе, где это присутствие чувствуешь на уровне кожи.
– Безусловно, нужна некая компенсация. Человек, который своего рода духовный донор, а это каждый священник, сам, конечно, должен получать поддержку. Вы говорили, что были на Святой горе Афон.
– Для моего случая, для тех людей, которые выросли, сформировались в России и получили какое-то церковное воспитание и начали служение, этот момент остается актуальным до конца жизни любого человека, любого священника за границей. Для тех людей, которые родились и выросли здесь. Я могу говорить только за себя и, наверное, за мое поколение, которое здесь живет в Австралии. Дерзну так сказать.
– Еще есть Снежная река, недалеко от Бомбалы относительно. Там женский монастырь находится.
– Да, там матушка Анна. Да, конечно, все это в Австралии есть. Я часто езжу в Новую Зеландию по приходским делам, есть идея открыть еще один приход.
Новая Зеландия очень похожа на Австралию во всех параметрах ситуации, но там нет монастырей, там нет таких очагов. И я вижу, как людям там трудно. Мне приходилось 2 года подряд ездить служить в Гонконг, Женьшень, Гуанжоу. Я вижу, насколько мы в этом отношении в Австралии находимся в более выигрышном положении по милости Божьей. У нас есть то, чего в других местах нет даже близко. Но человеческая душа всегда сравнивает с какими-то такими вершинами. Даже живя здесь, ты все равно думаешь о Лавре, о Москве, об Оптиной, о Сарове. Но, конечно, наше положение по сравнению с другими странами в этом плане гораздо лучше, гораздо выгоднее, потому что у нас есть то, чего нет в других местах.
– Батюшка, вот ваша последняя, собственно, она единственная поездка на Святую гору Афон. Что Вы вынесли оттуда? О чем мыслится Вам сейчас,  после этой поездки?
– Я ничего нового не скажу. Каждый человек, который приезжает на Афон и возвращается с него, становится немножко другим человеком, мирянин или священнослужитель. Я не готов сейчас сказать, поскольку это как зерна, которые набросаны, и они только-только начинают прорастать. Я мысленно постоянно сейчас возвращаюсь, мне надо осмыслить это. У меня поездка была очень интенсивная: каждый день по новому монастырю, ночевка в одном монастыре, потом в другом, потом в третьем. И только сейчас я пытаюсь немножко вспоминать, может, попытаюсь описать, потому что это лучшая форма для собирания мыслей, когда ты начинаешь писать, то как бы корректируешь, вспоминаешь и описываешь.
– Батюшка, сейчас насколько большой круг проблем, с которыми Вы сталкиваетесь в своей работе в настоящее время, как Вы их решаете?
– У каждого священника круг проблем состоит из двух частей, то есть это материальное состояние прихода, его финансовое положение и второе – это душепопечение, отношение с людьми и отношение к людям, отношение людей между собой в приходе. То, что священнику приходится в этих совсем непохожих ролях все время находиться, это довольно сложно бывает. Тебе надо думать о материальной ситуации, особенно здесь, за границей, положение такое, что все приходы находятся на самоокупаемости: сколько люди пожертвовали, столько денег у нас есть, то есть ни государство, ни Москва не помогают приходам, общинам. Все приходы, что могут поднять, то они и делают.
Первые годы было очень тяжело, потому что каждый месяц нужно было думать, чем платить аренду, аренду дома, аренду храма, оплата счетов и так далее. Это было очень трудное время, какой-то невроз такой все время присутствовал: сможем ли в следующем месяце заплатить, какой у нас будет конец года, что-нибудь останется в остатке, сможем ли мы потратить деньги на что-то еще, например, на покупку книжек для библиотеки или на покупку утвари какой-то, потому что долгое время мы не могли себе утварь купить, ни закупку какую-то крупную сделать книг, еще чего-то.
Потом постепенно стало все более-менее налаживаться, мы уже можем что-то планировать, например, потратить деньги на детскую школу, на какие-то другие вещи. Сейчас перед нами стоит вопрос реконструкции помещения, которое мы купили, чтобы оно стало удобнее для богослужения. Пока еще есть сложности с его перестройкой, мы не можем получить разрешение от районного совета, но мы склоняемся к тому, что надо сделать внутреннюю реконструкцию, то есть сделать помещение более приспособленным, расширить внутреннее пространство. Это первоочередная задача, которая перед нами стоит, – организация строительных работ.
А вторая, как мне кажется, задача для каждого священника, когда он немножко поднимет голову вверх от материальных проблем, и это главная задача, – построение общины. Чтобы это была община людей, которые сплочены вокруг церкви, вокруг Христа, вокруг литургии. Общность людей, которые бы не просто приходили в церковь и уходили из нее, а чтобы между ними налаживались связи, чтобы люди поддерживали друг друга, чтобы интересовались жизнью друг друга, чтобы молодежь между собой дружила.
В этом направлении, конечно, с молодежью полегче, поскольку она более легкая на подъем. Поэтому мы стараемся все праздники проводить вместе, организовывать какие-то вылазки, выезды. Раз в год мы куда-то стараемся поехать вместе с молодежью, у которой есть маленькие дети, приходские праздники проводить вместе в церкви, у кого-то дома собраться на праздник. Я думаю, это главная задача: постепенно прийти к тому, чтобы люди между собой выстраивали связи, которые продолжались бы вне церкви, были не только в самом храме, но и вне храма, вот тогда это будет община, тогда люди будут чувствовать, что они не одиноки.
Проблема одиночества в эмиграции – проблема номер один для каждого человека. Даже человек с семьей, даже если у него дети, давление окружающей среды, потеря привычных связей, удаленность от родных, друзей, она очень сильно давит. И чтобы люди могли почувствовать, что здесь формируется какая-то частичка их нового дома, отношений между людьми, которые связаны не просто дружескими, родственными связями. Они связаны чем-то большим, они все связаны с Христом. Я думаю, что это главная задача для любого священника. Вот такое двуединство, когда, с одной стороны, нужно думать о материальном устроении, без которого никуда не денешься, а с другой стороны, нужно формировать общину.
Здесь же священник имеет как бы другую роль, наверное. То, что в России пока еще не везде есть, но я думаю, что мы в России к этому придем. Священник здесь должен стать другом тем людям, которые к нему приходят. То есть другом, который должен знать их дни рождения, должен знать проблемы их семьи, приезжать к ним в гости, вместе с ними справляться о жизни вне богослужебного времени, стараться быть близким, понятным. Тогда прихожане воспринимают священника.
– У нас часто существует дистанция между прихожанином и священником, ощущение того, что это люди совершенно другого мира, которым только можно стучать в случае крайней необходимости, когда у тебя что-то случилось, когда у тебя какое-то горе, болезнь. А в другие дни это как некий параллельный мир, с которым мы не пересекаемся.
– Здесь, за границей эти миры должны пересекаться, только тогда может быть построена община. Это первое, что стало для моего опыта важным открытием, когда я приехал сюда. Надо сказать, что в этом отношении мне помог опыт Сербской церкви. Здесь есть один из священников, приход которого находится недалеко от места, где я живу, его зовут отец Борислав, он заканчивал Московскую духовную семинарию в начале 1980-х годов, может, еще и поэтому он хорошо говорит по-русски. И он был одним из первых, кто встретил меня в Австралии, познакомил с сербской общиной, привез в сербский монастырь, куда теперь регулярно наша община, наш приход выезжает несколько раз в год. На Лазареву субботу мы традиционно всегда служим в сербском монастыре.
– Где он находится, сербский монастырь?
– Он находится, не доезжая Баларата, километров 80-т от Мельбурна. У нас с ними очень хорошие связи, там находится православное кладбище, где наши многие прихожане уже похоронены. Они покупают землю для могилы в сербском монастыре, у нас даже маленькая секция нашего прихода там уже есть. Я хочу сказать, что когда я увидел сербских священников, у которых вот этот момент дружеских отношений с прихожанами развит очень глубоко и хорошо исторически, это стало для меня открытием. Вспоминая их историю, я понимаю, что, когда страна находилась под оккупацией, под турецким игом, то священник для сербов, как для греков, наверное, как и для других народов, которые были для македонцев православными, был некто больше, чем просто человек, к которому приходят на богослужение или по каким-то нуждам, или, когда кто-то болеет, и нужно причастить, или просто нужно навестить.
Это я увидел в традиции Сербской церкви. Священники очень близко дружат с прихожанами. Вот этот момент я понял. Я увидел, что, находясь за границей, без подобных отношений нельзя построить общину, ты должен стать другом тех людей, которые к тебе приходят. Конечно, это очень трудно, естественно. Люди все разные и не всегда сил хватает и возможностей, внутреннего опыта и какого-то особого понимания вещей, по крайней мере, но ты знаешь, что такая задача перед тобой стоит и ее нужно решать.
–  Спасибо Вам, отец Игорь, за беседу. Всего Вам доброго.







Протоиерей
Игорь Филяновский


Две встречи

памяти Нины Михайловны  Максимовой-Кристесен (1911-2001 гг.)



После моего назначения настоятелем Свято-Троицкого прихода города Мельбурна, незадолго до нашего отлета, ко мне в руки попала русская версия журнала «Geo». Кто-то из наших сергиево-посадских друзей, зная о предстоящем отъезде, специально принес на несколько дней номер, целиком посвященный Австралии.
Традиционный набор познавательных материалов о жизни и истории пятого континента, как водится, был густо сдобрен «глянцевой» зеленью тропических лесов и приторной фото-голубизной морских просторов. Но  меня  в этой  журнальной мозаике сразу заинтересовало несколько статей о жизни и истории австралийской русской общины.
Там я впервые и прочел о Нине Михайловне Кристесен. Основатель первого Русского отделения в Австралии, научного журнала по славистике, литературного конкурса и издательства при Мельбурнском университете. В общем, эпоха в культурной  жизни «русской Австралии». Но при всем этом увесистом списке заслуг, который вызывает законное уважение к человеку, им удостоенному, в этой небольшой заметке мне сразу почувствовалось живое дыхание личного отношения незнакомого автора к Нине Михайловне. Было видно, что  корреспондент был увлечен своим героем не только как ученым или организатором, но как человеком, которого при общении нельзя не полюбить.
Подумалось: «Интересно, удастся ли  мне с ней познакомиться?».
Имя Нины Михайловны прозвучало уже в первые часы нашего пребывания в Мельбурне. Секретарь нашего прихода, Марина Толмачева, встретив нас в аэропорту, повела  машину в сереющей мгле раннего австралийского зимнего утра через Мельбурнский университет. Она это сделала намеренно, чтобы показать нашу церковь, где мне предстояло служить. В разговоре выяснилось, что Марина – выпускница русского отделения этого университета.
– Так Вы должны знать Нину Кристесен?
– Конечно, она же мой университетский педагог. Хотите с ней познакомиться? Правда, сейчас у нее тяжело болеет муж, и она не может его надолго оставлять. Да и сама она уже пожилой человек. Но моя мама, Галина Игнатьевна Кучина, у них периодически бывает. Как будет удобный случай, мы обязательно к ней поедем. Она живет в Элтаме. Когда-то, в мои университетские годы, мы называли этот район австралийским Переделкино. Там до сих пор живет много людей, связанных с искусством. Кстати, Нина Михайловна  и Клем были соседями Алана Маршалла.
В тот момент имя австралийского классика говорило мне больше, чем имена Нины Михайловны и ее мужа. Уже позднее я узнал, что Клем Кристесен был основателем одного из первых австралийских литературных журналов, автором множества стихов и эссе, весьма  заметной фигурой в австралийской литературе второй половины ушедшего столетия.
Прошло несколько месяцев, наполненных временем нашего вживания в реалии непривычного уклада жизни и приходского служения на новом месте. И вот, когда калейдоскоп первых впечатлений стал постепенно укладываться в  примерную картину нашего предстоящего бытия в Австралии, позвонила Марина и сообщила, что Нина Михайловна готова принять нас у себя дома.
К сожалению, – прибавила Марина, – мы не сможем с ней долго пообщаться, так как Клем требует ее постоянного внимания.
По мере приближения к Элтаму островки зелени за окном машины все более приобретали черты нетронутой природы. Марина и ее мама наперебой делились воспоминаниями о той поре, когда щедрый дом Нины Михайловны был полон студентами. О царившей там непринужденной атмосфере, о заезжих русских знаменитостях, которые иногда у нее же и останавливались.
«Иду, иду!» – послышался приветливый и, как мне тогда показалось, хлопотливый голос хозяйки дома. Открылась дверь и, войдя на веранду, где среди старой мебели стояло несколько картин, которые я не успел разглядеть, через темный и гулкий коридор мы вошли в небольшую комнату. Тяжелые  книжные полки до лепного потолка, викторианский приземистый стол, легкий запах утреннего кофе из забытой на углу стола чашки.
 Когда мои глаза привыкли к притушенному кремовыми шторами свету, я стал украдкой рассматривать Нину Михайловну. Небольшого роста, с короткой седой стрижкой и мягким округлым лицом. Из-под очков лучился усталый, но приветливый взгляд. Она мне показалось похожей  на пожилую  учительницу из российской глубинки. И в правду сказать, быстрая фигура Нина Михайловны никак не вязялась с чаемым обликом университетского мэтра. Воображение привычно рисует людей такого круга окруженными портретами бывших учеников и атмосферой воспоминаний об ушедшем. Но уже через несколько минут стало понятно, что расслабленная тишина, сдобренная тягучим медом воспоминаний, не так уж часто гостит под крышей этого дома. Заботы о больном муже и текущие обязательства настолько плотно обступили Нину Михайловну,  что, несмотря на ее преклонный возраст, каждый дневной час уже заранее бывает расписан.
Но сейчас было время для нас. Мы сели в гостиной за накрытый для чая стол и плавающий разговор постепенно вошел в то русло, которое я уже предвкушал по дороге в Элтам. Нина Михайловна неторопливо стала отвечать на наши вопросы. Это были рассказы о церковной жизни Харбина ее детства, о мытарствах семьи после приезда перед войной в Австралию. О том, как было создано русское отделение в Мельбурнском университете, о  поездках Нины Михайловны в Россию. О встречах с А. Керенским, К. Чуковским, С. Рихтером, А. Солженицыным, М. Ростроповичем. О ее работе в Оксфорде с И. Берлиным и С. Оболенским. О приездах писателей из Советского Союза в Австралию в годы расцвета русского отделения.
У нее был замечательный русский язык, и речь текла неторопливо, с ровными или, как я для себя отметил, «мирными» интонациями. Это был язык, отразивший в себе одновременно простоту и аристократизм  той уже легендарной эпохи, когда люди не смотрели в разговоре каждые пять минут на часы и не вздрагивали от принятых на телефон сообщений. Они умели слушать друг друга и не утомлялись писать длинные письма. В России мы отвыкли от этой музыки речи и роскоши общения. Да и, похоже, уже смирились с ржавчиной вульгаризмов и  навязчивых иноземных вкраплений в наш язык.
Изредка перебивая Нину Михайловну своими нетерпеливыми вопросами, мы постепенно заворожено умолкли. Ведь она была ныне редким типом рассказчика, который вроде бы и свою жизнь пересказывает, но, через почти незримое умаление личной роли в описываемых событиях, дает слушателю прикоснуться к характерам разных людей, а в конечном итоге почувствовать саму эпоху.
 Нина Михайловна отбежала на минутку в кухню, и с ее разрешения я заглянул в одну из комнат, где в зябкой прохладе неотапливаемого помещения хранились номера факультетского журнала славистики за все годы его существования. Бледно-серые обложки десятков книжек со статьями на двух языках по самым широким темам языка и литературы. Целый ряд авторов из Австралии, Новой Зеландии, России, Америки и Европы. Как  же ей удалось  из  факультетского начинания, каковых бывают десятки в самых разных университетах, выпестовать научный орган международного масштаба?
Мы продолжили прерванный разговор, но уже было заметно, что Нина Михайловна устала, а впереди ее еще  ждет целый ворох забот. Перед уходом, она подарила мне несколько номеров журнала за разные годы. Мы попрощались и шагнули за порог ее дома, в густо наполненный птичьим гамом свежий воздух Элтама.
Потом были почти два года общения по телефону. Большей частью по какому-нибудь поводу. Зная о ее загруженности и усталости, звонить из праздного любопытства я просто  не решался.  Говорили о разном: о ее детстве, о встречах в Харбине со знаменитым миссионером митрополитом Нестором Анисимовым (я тогда писал о нем небольшой исследовательский очерк), о ее литературных пристрастиях, о нашем трагичном зарубежном политическом церковном разделении, которое в ту пору  камнем давило на всякое искреннее православное сердце.
Вторая встреча была уже совсем другой. Я приехал с Мариной Толмачевой. Мы знали, что Нина Михайловна угасает. Она приняла нас в той же комнате. Похудевшая и осунувшаяся, она стала похожа на маленькую усталую птичку. Иногда ее взор загорался, как при первой встрече, но потом тень  неведомых  нам забот опять ложилась на ее чело. Поблагодарила за мои очерки, которые она направила к изданию отдельной книгой в Мельбурнский университет. Посоветовала не оставлять исследовательскую работу. И еще попросила помолиться за нее и за ее мужа. Она явно торопилась успеть подвести итоги.
Мы старались улыбаться, неуклюже делая вид, что все идет своим чередом.  Нина Михайловна предложила чаю, но мы отказались. Как-то одновременно почувствовали, что несправедливо будет похищать то уже короткое время, что отпущено ей Богом на земле. Уходя, я бросил взгляд на пол веранды дома Нины Михайловны. Там, среди нескольких пылящихся картин, стояла копия знаменитой «Герники» П. Пикассо. Взорванный мир Европы середины 20-го столетия, переданный через хаос фигур и красок. Вопль о том, что уже не будет возврата к той  – «допотопной», старой европейской жизни. 
«Наверное, это мой последний визит в  дом Нины Михайловны», – подумал я тогда.
 А через несколько недель Господь забрал к Себе ее душу.
У каждого, кто знал Нину Кристесен, в сердце остался свой образ этой удивительной женщины. Для меня Нина Михайловна была цельным и искренним человеком, в котором «не было ни лжи, ни раздвоения». Она несла свою подлинность и в чувствах и в словах. Несмотря на все трагические страницы биографии, она всегда  принимала  бытие как благо.
В наш расслабленный век Нина Михайловна стала свидетелем верности человека своему призванию. Для нее это были великий русский язык и русская культура, с которыми она всю жизнь знакомила западный мир.



БЕСЕДА

С ПРОТОИЕРЕЕМ
НИКИТОЙ ЧЕМОДАКОВЫМ,

настоятелем Фэйрфилдского Никольского храма, благочинным Сиднейскопмго округа



Из биографии
протоиерея Никиты Чемодакова

Протоиерей Никита Чемодаков родился 29 мая 1951 г. в г. Дайрен (Китай) в русской эмигрантской семье. В 1959 г. переехал с родителями в г. Кабраматта (шт. Новый Южный Уэльс, Австралия). В 1970 г. поступил в Университет Нового Южного Уэльса в Австралии, в 1972 г. перешел в Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвилле (США), которую окончил в 1975 г.
Диакон (1975). Священник (1975). Протоиерей (1988). Служил в церквях в штате Флорида (США) в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ). В 1977 г. вернулся в Австралию. Настоятель церкви свт. Николая Чудотворца в г. Фэйрфилд (шт. Новый Южный Уэльс, Австралия). Окормлял также женский монастырь Казанской иконы Божией Матери в г. Кентлин (шт. Новый Южный Уэльс, Австралия).
Награжден нагрудным крестом с украшениями (1996). Делегат IV Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви Заграницей (май 2006 г.) от Австралийской епархии РПЦЗ.



***


Самое важное в Православии – приобщиться к Богу, понять Его, насколько это возможно нашему человеческому уму и сердцу.
Мое пожелание русским – вернуться к своим православным корням, познакомиться с Церковью, прочитать о наших русских святых, подвижниках. Они вдохновляют своим примером жить.
Желаю народу воцерковиться.
Протоиерей Никита Чемодаков

– Здравствуйте, батюшка! Давайте начнем нашу беседу. Я хотел попросить Вас, чтобы Вы рассказали о себе, о вашем служении здесь, в Австралии.
– Я бы о себе не очень хотел много говорить. Я являюсь благочинным Сиднейского округа, что заставляет меня подтянуться в личном плане, ведь благочинный должен руководить духовным порядком, духовными жизнями духовенства, прихожан, чтобы все было в церковном порядке – благочинно.
А что касается моего пребывания в Австралии и вашего интереса о проживающих здесь русских, то попытки эти уже не раз были сделаны. Приезжал сюда из России один преподаватель истории, Игорь Гарькавый, не знаю отчества. Он был у нас гидом в России, когда мы туда ездили – его можно было заслушаться, так интересно рассказывал – чувствовалась большая любовь к русской истории. Он тоже с таким же намерением сюда приезжал – узнать о русских в Австралии.
– А он приезжал из России?
– Да, из России, Ваш земляк, из Москвы. Я ему сказал: «Игорь, Вы бы чуточку раньше приехали, лет на 20-ть, было бы интереснее, потому что мое поколение – это воспитанники тех людей, которые здесь были и с которыми стоило и интересно было бы поговорить». Но, увы, они уже у Бога в лучшем мире. Выходцы из России, которые прошли школу, воспитание в дореволюционной России. Были здесь благородные и интересные люди – князья, графы, прекрасное духовенство, белые генералы, археологи, участвовавшие в поисках и раскопках гробниц и т.д. С ними было интересно общаться, они могли много чего интересного рассказать о прошлом. Этого уже не спросишь ни у кого, их опыт и знания ушли вместе с ними.
В основном, конечно, помогает нам здесь церковь. Она объединяет. Если бы не церковь, мы бы с Вами тут не сидели, я бы, может, говорил только на английском языке, по-русски ничего бы не сказал. Все-таки церковь с самого начала сыграла большую роль в собирании наших соотечественников в приходы. В них можно было найти себе невесту или жениха, хороших, верующих, русских друзей. Я сейчас наблюдаю, что люди, которые к церкви не примкнули по разным причинам, они потеряны и дети потеряны, им не интересна ни церковь, ни русская история. К сожалению, большая часть поколения моего возраста утеряна.
– Батюшка, если можно, расскажите о том, как Вы сами оказались в Австралии. Вы родились здесь?
– Нет, я родился в Китае. Тут несколько волн было русских эмигрантов из разных стран мира. Первая прибыла после революции в 1920-х годах. Тогда здесь появились первые храмы, они по сей день существуют. Основная масса русских приехала сюда после Второй мировой войны из Европы – военнопленные, забранные немцами на принудительные работы в Германию. Люди, которые отступали с немцами – их в России не очень любят, считают предателями. Но на этот счет хорошо заметил один из наших зарубежных священников в своей книге о генерале Власове, о. Александр Киселев. Он сказал, что не может быть одновременно 10 миллионов предателей! А столько именно оказалось русских за пределами России вследствие жесткой внутренней политики коммунистического правительства в России…
Некоторые люди осели в Европе, некоторые уехали в Америку, в Африку, в Австралию, некоторых Сербия приютила.
Я вот из волны немного другой – с Дальнего Востока. Там была большая колония русских в Китае, в главных городах – в Пекине, в Шанхае, Харбине. Я сам из Харбина. Там были русские центры, храмы, русские школы, построенные русскими для русских служащих на железной дороге. КВЖД (Китайская Восточная железная дорога), которую по договору с Китаем Россия начала прокладывать еще в конце 19-го столетия и которая соединила Москву с Пекином. Вдоль строящейся железной дороги к 20-м годам уже существовала значительная русская колония. Поэтому многие русские, в особенности, проживающие в Сибири, после большевистского переворота бежали именно в Китай. В числе этих людей были мои дедушки и бабушки. Родители мои  родились – отец в Чите, а мать в Китае. Я в Китае родился. Таким образом, я член третьего поколения русских, оказавшихся за рубежом после революции. А сейчас нас подкрепляет другая волна эмигрантов из России – «послеперестроечные», которые вливают в нас новую русскую силу. В храмах появляются новые люди. Приятно слышать чистую русскую речь.
В Китае положение сильно изменилось после Второй Мировой войны. Пришли к власти коммунисты. Китайцы начали русских вытеснять, мы им были совершенно не нужны. Хотя сейчас они и спохватились, поняв какой вклад в развитие Китая сделали русские. Нам пришлось уехать. Вначале мы подали на визу в Бразилию, нас китайцы все время торопили ехать. Но случилось некое маленькое происшествие семейное, которое помешало нам. Жена моего дяди уехала в Россию. Об этом узнало консульство Бразилии и сразу нам визу аннулировало. Тогда там страшно боялись коммунистов. Но вскоре пришла виза в Австралию. Отец мой подавал прошения на визы сразу же в несколько стран. В 1958-м году мы выехали из Китая. Была очень интересная поездка. Ехали на поезде из Харбина через Пекин, Кантон в Гонконг. А там уже погрузились на теплоход и отплыли в Австралию.
Очень важную роль в судьбе беженцев сыграла церковь! Тогда были здесь уже самоотверженные священники, старающиеся помочь новоприезжим. После семидневного плавания мы прибыли в Австралию, в город Сидней. На причале заметили среди приветствующего и махающего руками народа  батюшку, который  тоже всем махал. Это был отец Ростислав Ган, сам несколько раньше приехавший тоже из Китая. У него был обычай встречать теплоходы с русскими эмигрантами. Вот у этого, поистине доброго пастыря, я в последствии в алтаре стал прислужником, рос и воспитывался в его приходе, обучался русскому языку и культуре в приходской русской школе по субботам, и именно благодаря нему стал священником.
– Батюшка, а как Вы избрали дорогу священника?
– Знаете, в молодости, мне никогда и в голову не приходило идти по духовной линии, хотя в роду у меня с отцовской стороны много среди прадедов было духовества. Бывает такой переходный период в жизни у некоторых молодых людей, когда человек сам не знает, чего он хочет. В 1970-х годах, когда я был юношей, было очень популярным движение хиппи, которое своей хоть и не совсем определенной философией увлекало и влияло на умы молодежи. Чего-то хотелось особого, возвышенного в жизни, возврата к природе. Не хотелось быть ни инженером, ни учителем – слишком все это казалось банальным и казенным. Выбор жизненного пути осложнился еще тем, что меня призвали отбывать воинскую повинность в австралийской армии. Шла вьетнамская война. Мне самому откровенно не хотелось надевать военную форму и служить не в своей армии. Хотя эта война и была против коммунистов, и с этой стороны была нам понятна. Тут отец Ростислав посоветовал поступить учиться в семинарию. Это была совершенно новая и неожиданная перспектива в моей жизни, я решил попробовать и поехал.
– Это в Америку?
– Да, в Америку – в Свято-Троицкую семинарию в Джорданвилле. Это не светское учебное заведение, а духовное. Оно находится на территории мужского монастыря. Семинаристы должны жить на уровне монахов. Некоторые семинаристы жили в кельях рядом с монахами, в монастырском здании, хотя было и отдельное семинаристское здание, но его не хватало. Семинаристы должны были ходить на все церковные богослужения, питаться той же трапезой, что и монахи, а также нести монашеские послушания. Кто помогал в книгопечатной мастерской, кто на кухне, кто в коровнике. Это была своего рода духовная школа. Я помню, что первый год был в отчаянии, думал: куда же я попал? Как так можно жить? Хлебать щи каждый день с гречневой кашей. В город без благословения нельзя было выехать. Правда, пускали иногда по праздникам, даже автомобиль давали. Понимали монахи, что семинаристам иногда и погулять необходимо. Но все-таки лишение полной свободы чувствовалось и хотелось бежать. Думаю, год закончу и все, не могу я больше. Возник затем у меня план в голове – ускоренным темпом пройти семинарские курсы. Решил – за год буду два проходить.
И пошел посоветоваться и поделиться своими соображениями к декану, Евгению Евлампиевичу Алферьеву. Очень интересный был человек – культурный, большой монархист, старого воспитания и манер, интеллигент, писавший по старой орфографии и нас, семинаристов, вдохновлявший на это. Кстати он собрал и издал  книгу «Письма Царской Семьи из заточения».
Я ему изложил свои проблемы, свое недовольство. Он мне говорит: «Брат Никита, не торопитесь. Тут помимо академического образования есть более важная школа – духовная, и чем больше Вы проведете здесь времени, в духовной среде, тем лучше для Вас будет». Я, правда, с ним не сразу согласился, ушел разочарованный. Но он был прав. Я тогда еще не понимал, насколько важна духовная школа, а она реально сейчас мне помогает. Ведь в приходской жизни бывают разные проблематичные случаи и невольно вспоминаешь, а как бы поступил или  рассудил такой-то монах или духовный наставник. И их примеры, их  мышление, с которыми я в семинарские дни познакомился, часто помогают разрешать эти недоумения.
Вот таким образом я стал батюшкой.
– Батюшка, расскажите, а откуда ваши дедушка с бабушкой?
– С папиной стороны дедушка из Вятской губернии, из города Кобра. Бабушка оттуда же, она была дочерью священника. Будучи священником, мой прадед, протоиерей Гавриил Лучинин, в советское время был «лишенцем» – был лишен права на лечение и на лекарства, поэтому преждевременно умер от голода и своей болезни. Сейчас он  причислен к лику новомучеников. А со стороны мамы, дедушка и бабушка были из Петербурга. Дедушка приехал в Харбин еще до революции молодым человеком. Занимал серьезную должность в Харбине на КВЖД, работая тарифоведом. Там же в Харбине он встретил мою бабушку.
– Отче, а ваш отец кем был по профессии?
– Инженером был.
– Строителем?
– Да. Здесь работал инженером по котлам. Хотел, чтобы и я по его стопам пошел. Но  меня эта профессия тогда не интересовала, а сейчас я очень уважаю инженеров, очень люди нужные – какие изумительные постройки возводят!
– А семья, отче, была воцерковленная у Вас? Ходили в церковь?
– В основном, да. В Харбине у нас  была рядом обитель. Мы там брали молоко и там же молились по воскресеньям. Я там даже пошел прислуживать в первый раз, но был еще мал и в стихаре путался. Батюшка посоветовал мне немного подрасти и  вернуться через пару лет. Воцерковленной была больше моя мама. Мама хотя и была  из наполовину лютеранской семьи, но была крещена  по-православному и церковь любила. Она потом и мать свою (мою бабушку) в Православие перевела с помощью своего духовника, отца Филарета (Вознесенского),  который жил в Харбине и любил заниматься с молодежью. Потом он также в Австралию выехал, а затем в Америку, где стал нашим зарубежным первоиерархом – митрополитом.
Отец мой был православным с самого рождения. Был внуком священника, но поначалу не был таким церковным, как мать. Когда мы приехали в Австралию, случилось чудо. Сначала мы жили в центре города с моим дядей. Мой папа полез на крышу помогать с ремонтом. С крыши он упал и разбил коленную чашечку. Доктор поставил мрачный диагноз, что если и будет ходить, то только с костылем. Папа впал в некое уныние. А мама была очень верующая. У нее была фотография чудотворной иконы Владимирской Божией Матери, от которой незадолго до этого произошло явное чудо. Была у мамы знакомая, которая заболела раком. Мама отдала ей иконочку, сказав, чтобы та прикладывала ее к больным местам. Через некоторое время рак совершенно прошел. Вот и стала мама прикладывать эту иконку к колену отца. И что вы думаете? Коленная чашечка срослась, и ходил он без палочки всю оставшуюся жизнь. Его потрясло это чудо, и отец стал ближе к Церкви. Тут же вскоре отец Ростислав Ган пригласил нас переехать поближе к его храму, что отец и сделал.
– Батюшка, меня удивляет, как люди прошли через многие испытания. Это же получилась двойная эмиграция, сначала в Китай, а из Китая в Австралию. Каким образом Вы сохраняете и русский язык, и дух, и культуру? Если я уж верующих здесь встречаю, они как-то крепче, чем в России. Они держатся как за спасательный круг за веру, за Церковь. Мне кажется, это некий феномен выживания. Вера и Церковь их поднимает и держит. Я хотел спросить, какой Вы сами видите австралийскую паству. Что она из себя представляет? Какая часть из русской диаспоры воцерковлена. Некие тенденции, как идет расширение и укрепление веры? Меняется ли как-то ситуация в связи с объединением Церквей Русской и Зарубежной?
– У нас приходы все разные. Есть приходы чисто русские. Там все по-русски. Есть такие, где много смешанных браков – там английский употребляют в богослужении. Есть приходы, как мой, где не только смешанные браки, но даже есть люди не русские и не австралийцы, а сербы, греки, арабы. Недавно был интересный случай. Ко мне приходит пара молодая, и объясняются на ломаном английском языке, что они приплыли недавно в Австралию на лодке. Они сами из Ирана, причем он православный, а она мусульманка. Она захотела креститься. Рассказали, что  в Иране это невозможно было сделать, так как там власти притесняют православных. Она сама изучала христианство, в частности, Православие в Иране, муж ей помогал, но креститься не могла. По мусульманским законам, переход из ислама в христианство карается. Вот такие у нас прихожане есть.
Возвращаюсь к первому вопросу. Живя на Западе, среди англоязычных протестантов, тот человек, которому Церковь дорога, в особенности ее ценит и держится за нее. У протестантов, к сожалению, утратилось понятие о настоящей духовной жизни, в святоотеческом понимании. Им кажется достаточным просто верить в Иисуса Христа, без всяких постов и «утомительных» богослужений, жить тихо, спокойно, чтобы никто не мешал. Живя в таком обществе, некоторые русские невольно перенимают такой образ мышления и отходят от Церкви, но в основном, остальные ясно понимают, насколько Церковь важна для сохранения не только православной веры, но русского языка и культуры. При многих русских храмах имеются так называемые приходские школы. Там преподаются Закон Божий, русская литература, русская история, разучиваются русские песни и танцы.
Не все дети охотно посещают эти школы, нередко родителям приходится детей уговаривать, но что интересно – заметил я, что в русских душах молодых людей часто настает такой  момент, когда вдруг человек как бы просыпается.
Поначалу все русские занятия в школе могут казаться скучными, неинтересными, совсем ненужными, а потом вдруг просыпается интерес ко всему,  и молодой человек начинает осознавать и ощущать себя русским. Русская культура становится понятной, дорогой, близкой сердцу, и человек даже начинает гордиться своим культурным наследием.
Что касается объединения Зарубежной Церкви с Церковью в России, то, безусловно, это очень положительное и своевременное событие. Рады мы здесь за рубежом, что  Церковь в России получила полную свободу и пошла путем развития, миссионерства, в первую очередь, среди своей паствы и ее воцерковления. Рады мы и тому, что возобновилось между нами свободное общение. К нам приезжает духовенство, верующие миряне, и чувствуют они себя в наших церквах и в обществе как дома.
С нашей стороны то же самое. Часто устраиваются отсюда паломнические  поездки по святым местам России. Сколько много в России древних монастырей и храмов с мощами святых угодников и чудотворными иконами!
– Батюшка, а не могли бы Вы рассказать чуть подробнее о тех храмах, которые находятся в вашем непосредственном попечении? Что за храмы, какие здесь священники, об этом монастыре, как он устроен? Происходит ли ассимиляция в многокультурность австралийскую или Православие держится и набирает силу здесь?
– Я уже человек немолодой, хотя отличительная черта нашего духа такова, что он не стареет, душа вечна. Внутри себя не чувствуешь, что подвластен неумолимым законам времени. Большая часть жизни моей  прошла в Австралии,  и поэтому я имел возможность встретить и узнать тех людей, основателей приходов наших и монастырей. Я с ними общался, помню их. Их сейчас уже нет, они ушли в лучший мир. Застал еще владыку Савву (Раевского), который был строителем нашей епархии, второй правящий архиерей после владыки Феодора (Рафальского), который не очень долго прожил в Австралии. Владыка Савва был очень деятельным, у него был талант людей собирать и вдохновлять на работу. Он устраивал «трудовушки» людей сюда, в монастырь, где мы сейчас с Вами находимся. Из города привозил, давал кому лопату, кому еще что. И народ с удовольствием приезжал, работал, строил здания для монахинь, сажал деревья, общался. Все, что Вы тут видите, построено нашими эмигрантскими руками. Вначале постройки были убогие – там молились и ютились, и казалось хорошо. Народ был неизбалованный. Ведь приехали кто из Китая, кто из России, после Второй Мировой – люди, часто прошедшие через огонь и воду. Было трудное время. Приезжали сюда без ничего, в одной рубашке. Поэтому довольствовались тем, что могли создать на свои скудные средства, и за то Бога благодарили.
Этот монастырь строился мужским. Но вышло иначе.  В то время приехали из Харбина сестры-монахини, во главе с игуменьей Еленой (Устиновой), которая считала себя родной сестрой Петра Устинова, знаменитого на Западе английского киноактера. Если сравнить их фотографии, то заметно большое сходство. Он  приезжал в Австралию, но на эту тему не хотел говорить, и не захотел признать того факта, что она его сестра. Я застал еще матушку Елену (Устинову) и первых монахинь. Это были люди скромнейшие, добрейшие. Потом был такой момент, что оставалось здесь три сестры. Матушка Елена умерла. Она, кстати, была из Киева. Рассказывала, что прикладывалась к голове св. Иоанна Многострадального, Киево-Печерского подвижника, который закопал себя по грудь в землю, борясь со своими  плотскими страстями. Новая игуменья, мать Евпраксия (Пустовалова), даже думала, что придется закрывать монастырь. А потом вдруг Господь начал направлять в наш монастырь молодых сестер. Пришла молодая девушка, в настоящее время уже игуменья, Мария (Мирос). Она по профессии врач. Но Господь коснулся ее сердца, и решила она Богу служить. Поступила в наш монастырь одна русская женщина из Молдавии, мать Таисия (Маневич). В миру она спортом занималась, бегала, в серьезных состязаниях участвовала, а затем тоже Богу себя посвятила. Другая приехала, здесь уже родившаяся мать Макрина (Добрынина). Так пополнились ряды монахинь, монастырь ожил.
 Здесь в стороне домики стоят – это наш русский поселок для пенсионеров. Идея владыки Саввы была такая: в центре монастырь, который духовно окормляет, рядом, с одной стороны поселок, где живут богомольцы, люди, в основном, пожилого возраста, которые на склоне лет начинают чаще задумываться о будущей жизни. А тут идеальные условия для подготовки. Храм Божий близко – пешком ходить можно. Значит, чаще можно молиться, говеть, причащаться, с монахинями на духовные темы беседовать. Для совсем уже немощных владыка Савва построил с другой стороны монастыря богадельню.
– Все тут русскоговорящие?
– Не так еще давно поселок был полон исключительно русскими. Иностранцев даже не пускали, это был русский центр. Очередь была на домики, много желающих было. А сейчас ситуация изменилась. Поселок полупустой и есть там уже жильцы не русские. Да и в храме молящихся меньше стало. Но, вероятно, это явление временное, надеюсь, что опять здесь жизнь закипит.
– Батюшка, ваш храм как игрушка… Ведь стоило немалых денег его создать, построить.
– У нас тут все скромно. Строили по имеющимся средствам, собирали пожертвования. У нас был такой дамский комитет помощи епархии. Была очень деятельная дама, она даже шутила про себя, что работает, «не покладая языка». И на самом деле она постоянно по телефону призывала людей к участию в работе, к пожертвованиям. Благодаря таким, как она, храм построили, алтарь расписали, иконостас заказали. Храм вышел уютным.
– Отче, у Вас очень интересная фамилия, не встречал раньше. Скажите, а какие у нее корни?
– Я, к сожалению, еще до конца не разобрался. Две есть версии. Была фамилия Чемоданов в России. Она даже встречается у Всеволода Соловьева в его историческом романе «Царское Посольство». Возможно, что Чемодаковы произошли от Чемодановых – тут разница всего лишь в одной букве. Другая версия, которую дед передавал, это что жил в России некий обрусевший татарин, хан Чемодак. Может, от него мы произошли. Как-то раз получил я интересную электронную весточку от некоего Алексея Чемодакова из России. Он интересовался, кто я и откуда. Я написал, что знаю о своем деде Чемодакове, но он не ответил, возможно, корни разные оказались. Тем не менее, я узнал, что   помимо нашей семьи, есть  Чемодаковы в России.
– В Америке есть такой священник, полный мой тезка – Арефьев Вадим Александрович. Он создал там дом трудолюбия им. св. прав. Иоанна Кронштадтского и у него храм в честь иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша».
– Его лично не встречал, но слыхал о нем.
– Нет, я просто нашел его в Интернете, написал ему письмо и потом следил за его судьбой. Он чуть было не погиб, когда самолеты врезались в здания в Нью-Йорке. Он находился там, внизу. Он тогда был просто дьяконом. Встречаются однофамильцы, и как-то интересно следить за их судьбой.
Батюшка, еще, может быть, некие правила жизни у Вас появились, ведь большое время пастырского служения у Вас здесь в Австралии прошло. Оно, конечно,  отличается от российского, здесь английский язык, много разных людей, разнокультурность. А вот какие-то особые правила у Вас личные возникли в связи с опытом вашего длительного служения здесь?
– Правил особых не возникло у меня лично. Церковные правила и каноны давно уже установлены, веками испытаны – их просто нужно придерживаться. В течение моей пастырской жизни я понял, что самое важное, к чему все эти правила ведут в конечном итоге, – это к нашему узнаванию Бога, Кто такой Бог. Самое важное в Православии – приобщиться к Богу, понять Его, насколько это возможно нашему человеческому уму и сердцу. А понять Его и опытно ощутить Его можно посредством исполнения Его заповедей. По мере исполнения их  приближаешься к Богу и начинаешь понимать суть и значение заповедей, которые в основном сводятся все к любви, и что такие заповеди мог дать только Тот, Кто Сам бесконечно любит Свое создание – нас, людей.
Приятно Богу молиться, отрешиться от всего мирского хоть на полчасика – от этого наслаждение получаешь. Это самый ценный дар в жизни – иметь возможность молиться Богу, возможность общаться с Богом в любое время, в любом месте. Свою душу, ум, сердце к Богу обратишь, и Он отзывается, когда к Нему обратишься искренне, всей душой. Он дает Себя почувствовать, что Он слышит тебя. Мы этого, бывает, не ценим. Увлекаясь житейскими делами, подчас пустыми и ненужными, забываем в суете про эту возможность и упускаем ее.
– Батюшка, а есть ли у Вас духовный отец, с которым можно посоветоваться, поговорить, разделить какие-то печали и скорби внутренние? Кто бы Вас поддерживал и давал духовные силы?
– Как человек грешный, и я нуждаюсь в покаянии. У батюшек, своих собратьев, исповедуюсь, совета прошу. Я помню наставления моего духовного отца еще в семинарии о том, что старцев в наше время уже мало, их почти не осталось, но зато у нас есть книги. Мы можем в любое время, по любому вопросу открыть книгу и найти ответ на свои недоумения и вопросы. Это книги святых отцов и духовных подвижников. Они утешают и вдохновляют, когда бывает тяжело на душе.
Почитаешь про отцов пустынников, как они жили, как они думали, что говорили, и как-то успокаивается душа, и получаешь вдохновение дальше идти. Потом, здесь я утешаюсь общением с монахинями. Я всегда очень почитал и почитаю монашествующих, потому что это люди, которые отказались от всего мирского. В наше время это большой подвиг. Очень нелегко – отказаться от своих родных, от дома, любимых занятий и всего комфорта. Нелегко отказаться от своей воли и подчинить ее воле игуменьи. На это нужно большое терпение и смирение. За это, конечно, Бог им дает особые духовные утешения и способность правильно рассуждать в духовных вопросах. Они меня часто поддерживают, утешаюсь я общением с ними, а в особенности, конечно, службами, которые мы здесь совершаем по монастырскому уставу. Это для меня большая духовная поддержка.
– Батюшка, а с Россией есть какие-то контакты? Вы говорили, что были в России? Они сейчас у Вас непосредственно сохраняются?
– Вся беда в том, что времени нет. Хотелось бы поехать в Россию пожить там, хотя бы полгодика. Я был там 4 раза, но каждый раз мы как метеор проносились по России, не было времени, чтобы контакты установить. Люди замечательные, много встречал глубоко верующих людей, подвижников, но на ходу с ними поговоришь и все. А потом уезжаешь, и теряется с ними связь. Помню, встретили мы в Дивеево странницу, в подлинном, церковном смысле этого слова. Кто-то выжил ее из квартиры, она смиренно покорилась судьбе и начала из монастыря в монастырь странствовать. Все ее пожитки содержались в двух небольших пластиковых мешочках, которые она в руках носила. Много она нам интересного рассказала. Показала «кровоточивую сосну», которую царь-мученик Николай II посадил за монастырем в благодарность за молитвы и сбывшееся предсказание блаженной Паши Саровской о том, что родится у него наследник.
Вначале сосна источала смолу нормального, желтого цвета, а после расстрела царской семьи большевиками смола покраснела.
– Батюшка, а в связи с объединением Церквей как-то изменилась жизнь, или как была, так и осталась?
– Для кого как. Те, которые приняли это единение, все рады. А другие, мне кажется, потеряли очень много. Приятно осознавать себя опять частью великой Русской Церкви, со всеми ее дивными святыми и святынями, замечательным историческим прошлым – самой по численности большой Православной церкви в мире, с которой считается и к которой прислушивается весь христианский мир.
– Батюшка, а непосредственно ваша семья, дети, они пошли по вашим стопам?
– Старший сын у меня священник. Он женился на русской девушке из Канады, живет в Америке. У меня четверо детей, младший пошел по другому пути, но в церковь ходит. Еще две дочери между ними.
– Есть ли ощущение у Вас в жизни промысла Божьего?
– Я верю в промысел Божий, ведь без него «волос с головы не падает». Замечаю и по опыту своему, что Бог исключительно нежен, любвеобилен и деликатен по отношению к нам, желая нам самого лучшего блага, и осторожно, никого не принуждая, заботливо ведет всех к этому вечному благу.
– Батюшка, скажите, а русские люди, которые тут оказываются, попадают в какие-то трудные ситуации? Пьянство, наркомания…  Приходится ли вытаскивать кого-то из этих бед?
– Конечно. Много людей таких, но ведь это люди больные – их жалеть надо.  Осуждать их нельзя, потому что у всех свои недостатки. У кого явные, а у кого скрытые. Помочь им бывает трудно. Страсть так завладевает человеком, что он теряет свою волю. Он осознает ее, кается, она ему противна, но не может выкарабкаться – не хватает силы воли отказаться и перестать. Тут нужны желание и решимость бросить, а если их нет, то хотя бы молиться и просить чуда. Был у меня один старший меня друг, который очень хотел бросить курить и не мог. Начал молиться – и как-то видит сон, что он достает из кармана пакет сигарет, чтобы закурить. Вынул, а вместо сигарет, смотрит – у него в руках иконка Спасителя. Проснулся и почувствовал, что курить ему больше не хочется!
– Батюшка, ведь Вам по роду своего служения приходится сталкиваться с завершением земного пути людей, отпевать их, провожать в последний путь. Никто кроме священников такого опыта не имеет, ведь это последнее напутственное слово. Нет ли у Вас ощущения, что русские люди, когда они здесь уходят в мир иной, уходят в неродную землю?
– Они же не в Россию идут душой, а к Богу. При смерти все это уже отпадает – там нет уже национальности. Умирать нелегко. Я сам задумываюсь, как у меня это будет. Но, как бы то ни было, надо чаще здесь, пока время есть и голова работает, каяться, причащаться. Наблюдал я разные концы жизни людей. Слава Богу, было мало таких, когда человек мечется и умирает непримиренным. Правда, был страшный случай с одной дамой, которая занималась колдовством. Внешне она была православная, ходила в церковь, но все знали, что она умеет ворожить. Когда пришла пора ей умирать, начала она мучаться. Родственники ее пытались позвать священника. Несколько часов подряд звонили ему – телефон звонит, но никто не отвечает.  Душа ее в муках и ужасе так и вышла из тела. Потом, когда у батюшки спрашивали, оказалось, что он был дома и телефон у него в порядке, а звонок не слышал. Очевидно, Бог не допустил его к ней, потому что она продала душу и каяться, пока была в сознании, не хотела. Слава Богу, эти случаи редки. Наоборот, смотришь на некоторых, лежащих в гробу, а у них счастливая улыбка на лице, выражение примирения с Богом. Для нас, православных христиан, исход – это торжество, мы идем к Богу! Полагается даже в колокола трезвонить, когда гроб с покойником из храма выносится.
– Батюшка, но это и волнение огромное, ведь не знаешь, как тебя встретят… Я понимаю, что Бог – это любовь, но ведь и суд тебя ждет…
– Никогда не поздно каяться, самое главное – это смирение в душе. Помню, читал где-то у святых отцов. Несколько душ предстали на суд перед Богом. Христос подзывает одну, потом другую душу и ласково пропускает их в рай. Одному человеку казалось, что он неплохо прожил свою жизнь и думал, что его,  вероятно, подзовут одним из первых. Но его не подзывают, уже волноваться начал. Когда остался один, Христос взял и повернулся к нему спиной. Тогда он в отчаянии вскричал: «Господи, прости, не оставь меня грешного!». И как он только это произнес с сокрушением, Христос повернулся и сказал с улыбкой, что Он только этого и ждал – когда он смирится. Так вот и бывает.
– А есть ли тяга Русской земли? Не пришло ли время возвращаться на круги своя? Страшный период в России миновал. Не настало ли время вернуться, все-таки Австралия для русского человека не совсем родная?
– Может и пора, но трудно. Первые эмигранты жили той надеждой, что скоро вернутся в Россию. Моя мать ждала, когда сможет, наконец, опять говорить на своем русском языке на своей родине, но так и не дождалась. После «перестройки» кое-кто и вернулся, даже духовенство. Но у меня здесь в Австралии дети, внуки. У них свои профессии. Их квалификации могут быть не признаны в России, значит, не смогут работать в той области, для которой учились.  А как же мне жить без детей и внуков? Вот и выходит, что пустил здесь корни. Хоть и на чужбине, но их уже трудно вырвать. Жалко бросить детей, внуков, а они уже в школах. И язык русский их несовершенный, хотя в душе и чувствуют себя русскими.
– В связи с этим – трудно возвращаться и стоит ли вообще это делать. И зовет ли Россия?
– Россия, безусловно, манит своим обаянием, своей историей и родной нашему сердцу культурой. Но, с другой стороны, иногда кажется, что здесь мы нужны для местного населения. У нас тут есть своего рода миссия. Во-первых, сохранить, что мы имеем, и передать и научить тех, кто интересуется  Православием.
– Спасительная миссия.
– Да, живя здесь, мы служим им примером и освещаем Православием путь к Богу. Есть уже здесь приходы, где служат по-английски. Вы ходили на свечной завод, там живет иеромонах, австралиец, отец Иоаким, у него на приходе все по-английски.
– Хотелось у Вас спросить, конечно, это вопрос глобальный, но все-таки: что сейчас на ваш взгляд происходит в мире, как мир меняется, в каком направлении идет, и как спасаться в этом мире человеку? Понимаю, глобальные вопросы, но ваше понимание их, что Вы думаете?
– Что сейчас страшного на свете? Когда смотришь, что происходит на Западе – повальный отход от Богом данного закона, видишь, что только в России есть противостояние злу на государственном уровне. На Западе грех часто уже не считается грехом. Уже давно принимают, как равных, людей «не традиционной ориентации» – их осуждать уже законы не позволяют. Скоро тут их будут венчать. В некоторых штатах однополые браки уже узаконили. Это пугает. Что же происходит и чего дальше ожидать? Есть пророчество, в котором Россия представляется последней надеждой спасения человечества, в последние времена. 
– Батюшка, есть ощущение усиления духовного в мире после объединения Зарубежной и Русской Православной Церквей?
– Безусловно, у нас в Австралии мы чувствуем эту поддержку и доброжелательство патриарха, архиереев, духовенства и верующего народа. Мы искренне ценим их внимание.
– Наверняка Вы по свету летали, и на Святой Земле были, и на Афоне. Скажите, не было ощущения возрастания духовного, когда Вы были в этих святых местах, прикасались к святыням, к Гробу Господню, например?
– Да, мне очень помогло пребывание на святых местах Иерусалима и вообще Святой Земли, о которых пишется в Святом Евангелии и Библии. Стало более понятно и наглядно, где, как, в каких условиях Христос жил, учил и совершал чудеса.
Афон – это тоже особое место, тоже Святая Земля своего рода, не зря называется «уделом Божией Матери». Там замечательные древние монастыри, мощи и иконы. Помню, вынесли в монастыре Эфсигмен пояс Божьей Матери. Какое-то особое благоговение душу охватило, благодать из него просто излучалась, и не хотелось отходить! Но туда нужно ехать на недели две минимум, а я был всего лишь неделю. За неделю весь Афон не обойдешь, а святынь там очень много. Всегда рекомендую всем мужчинам, если есть возможность, поехать. Женщин туда не пускают.
– Батюшка, я думаю, что единственный путь человека к спасению – это Православие. Я понимаю, что здесь, в Австралии, много религий. Это и лютеране, и протестанты, и католичество. Скажите, приходилось ли Вам сталкиваться с противостоянием, явной ересью в той среде, в которой находится наша церковь здесь, в Австралии?
– Конфликтов никаких нет и не было. Отношение с их стороны всегда очень дружественное, доброжелательное, и мы им тем же платим. Но говорим мы с ними на разных языках. Не буквально, а потому, что понятия о духовной жизни разные. Им трудно нас понять. Они нас не понимают. Случаи перехода в Православие мирян не редки. Есть среди нашего духовенства даже несколько священнослужителей чисто австралийского происхождения, перешедших в Православие.
– Вам приходится служить в разностороннем и многополярном мире, в котором Православие находится. Это ведь требует от священника особого умения маневрировать.
– Я служу на приходе, где все православные. На приходах этой проблемы нет. Это бывает в общении за пределами церкви. Главное, быть корректным во всем и никого не унижать и не обижать доказательствами о превосходстве Православия, если не проявляют к нему особого интереса. Помимо монастыря я еще служу в городе, в храме в честь Святителя Николая. В этом районе много православных арабского происхождения, чаще всего из Ирака. Они с большим уважением относятся к священникам. Когда идешь по улице в рясе, с крестом, они бывают очень рады. Приветствуют, называют «абуна», что по-арабски «отец», даже некоторые благословения или молитв просят.
– Чтобы Вы хотели сказать русским людям? Вы ведь говорите проповеди  о том, как спасаться человеку в современном, стремительно меняющемся мире? Что надо делать?
– Держаться ризы Господней! И что бы ни было – не отпускать. Нельзя забывать, что за нами Господь стоит, всегда готовый протянуть руку помощи и вытащить из любой бездны. Мое пожелание русским – вернуться к своим православным корням, познакомиться с Церковью, прочитать о наших русских святых, подвижниках. Они вдохновляют своим примером жить по-Божьему. Желаю народу воцерковиться – тем, конечно, которые еще не успели этого сделать. У Вас в России это сделать намного легче, чем у нас «за рубежом».
– Отче, я прошу Вас помолиться о том, чтобы книга вышла. Мне очень хочется ее сделать во славу Божию. У меня нет на этот счет никаких коммерческих мыслей, лишь бы вышла, мне очень хочется рассказать о людях. Я очень благодарен Вам за эту беседу, за ваше духовное окормление.
– А я Вам благодарен за ваши интересные вопросы. Над каждым из них я с удовольствием размышлял.
– Мне очень хочется показать состояние духа наших православных людей  с корнями из России, которые пытаются спастись возле храмов и монастырей. Всего Вам доброго, батюшка.



БЕСЕДА

С ПРОТОИЕРЕЕМ
АЛЕКСАНДРОМ ЛАПОНИНЫМ,

настоятелем Свято-Троицкого храма
(Курская епархия РПЦ)



***

Самое радостное для меня в Австралии – этот монастырь,
островок русской культуры и русской жизни среди австралийского пейзажа. Кусочек России, неотъемлемый. По книгам, по рассказам
я понимал, что Русская Церковь за рубежом, там те же русские,
но семьдесят лет прожить вдалеке от родины... Так что я очень
удивлен и очень рад, что здесь, действительно, настоящие русские,
которые сохраняют ту русскость, берегут ее.
Протоиерей Александр Лапонин

– Добрый день, отец Александр! Вот я знаю, что Вы из России. Служите сейчас здесь в храме иконы Казанской Божьей Матери в монастыре в Кейтлине. Как Вы оказались в Австралии?
– Я вообще-то в отпуске. У меня здесь брат живет, в 1990-х годах он уехал с семьей, так здесь и остались. Поэтому я первый раз в Австралии. А здесь есть монастыри в юрисдикции Русской Зарубежной Церкви. Но так как Московская Патриархия и Русская Зарубежная Церковь сейчас объединены, здесь поминают действующего патриарха, а потом уже митрополита Иллариона. Здесь многие окормляются. Например, потомки первой волны иммиграции. Есть и те, которые приехали уже после перестройки, и те, которые пришли из других религий. И священники тоже разные. Служил тут отец Никита, потомок русских, которые приехали после 1917-го года в Китай, а оттуда в Австралию. Здесь служил отец Никола, сербской юрисдикции. Здесь служил отец Дионисий, он вообще малазиец. Он из Индонезии. Вчера общались мы – девушка приехала из России год назад, вышла замуж за македонца православного. Живут в Сиднее. Так что здесь много людей с разными биографиями и разными судьбами.
– Батюшка, а в России где Вы служите?
– В Курской епархии, в Курской области.
– А сейчас в Сиднее ваш брат живет?
– Да. Но я служу здесь первый раз.
– Он священник?
– Нет, он программист.
– А какое у Вас впечатление в целом от Австралии? Есть ощущение, что здесь есть русский дух?
– Если брать природу, то здесь все другое. Но очень часто слышится русская речь, и в магазинах, и в центре. Проблему я здесь вижу в том, что за рубеж выехали невоцерковленные люди, порой неверующие. Потому что для верующих выезжать за границу бессмысленно. В России своя православная история, свои святыни, свои православные храмы на каждом шагу. Свой менталитет русский.  Здесь все чужое, страна, люди. А церкви наши здесь – это некий островок Родины.
– Отче, а монахини, которые здесь живут, Вы, наверное, со всеми уже познакомились. Какое у Вас впечатление, их же всего четверо.
– Пятеро. Это их такой крест, который не каждый понесет. За пределами монастыря люди из другого мира. Они ходят всегда в облачении, люди на них смотрят, как на какую-то диковинку. Поэтому для них это тоже особый крест. Все они выходцы из первой волны миграции.
– Батюшка, а в России в каком храме Вы служите, как он называется?
– Свято-Троицкий храм, с. Верхняя Груня, село основано в 1625 г.  Храм 1904 года постройки.
– Батюшка, расскажите о себе, как Вы пришли к вере, какое образование у Вас.
– Александр Михайлович Лапонин, 1967-го года рождения. Родители мои тоже родом из Курской области. Закончил школу, институт политехнический, работал на заводе инженером. А потом пришел к вере, в 26 лет, потихоньку стал приобщаться, воцерковляться. Через Киево-Печерскую Лавру я получал знания о Православии. Потом знакомый отец Сергий меня приобщил, я приходил в храм, помогал им. Затем меня рукоположили в дьяконы, в священники. А уже потом я заочно закончил семинарию.
– Батюшка, а как Вы из Курска попали на Украину?
– Когда мне было пять лет, родители переехали туда. Там я пошел в школу, поступил в институт. Потом уже переехал в Россию. В роду у меня все русские были, в СССР различий не было между Россией, Украиной и Белоруссией.
– А сейчас у Вас семья есть?
– Да, я женат, на украинке, кстати. У меня четверо своих и четверо приемных детей. Есть брат, который здесь живет.
– А как он избрал Австралию местом для жизни?
– Это сложный вопрос. После распада СССР родители его жены  переехали в Австралию и переманили их тоже.
– Батюшка, а он давно здесь живет?
– С девяносто шестого года.
– 1990-е годы, когда было не ясно, что впереди, и как жить дальше. Не жалеет он о переезде?
– Сын его взрослый здесь живет, поэтому уезжать сложно. У его жены дочка тоже взрослая здесь. Он скучает, конечно, приезжает в Россию. Но если он вернется, то покинет своих детей. Они родились в России, но по-русски говорят с акцентом.
– Отче, как у Вас впечатление в целом – может ли человек, который родился в России, потом безболезненно жить в Австралии?
– Смотря в каком возрасте он переехал. Если ребенком, то потом он встраивается в эту жизнь, перенимает этот менталитет. Люди из первой волны имиграции сохраняют русский дух, дома говорят только по-русски, стараются сохранять обычаи.
– Батюшка, а здесь в женском монастыре ощущается русский дух?
– А вы посмотрите, здесь храм, рядом, как островок, не скажешь, что здесь Австралия. Я, когда первый раз приехал, очень удивился, это действительно как островок, который совершенно отделен от Сиднея. Они тут и грибы свои собирают, рыжики, маслята, делают русскую засолку, свечи свои делают, пасека тут.
– Но это ведь серьезное хозяйство, а они люди-то уже не молодые.
– Вот это проблема всего западного мира – старые умирают, а молодые в храм почему-то не очень хотят идти.
– Вот об этом я и хотел спросить, как Вы думаете, почему?
– Наверное, это наладится, мы ведь только пришли к общему языку между Зарубежной и нашей Православной Церковью. Люди, наверно, будут перенаправляться и сюда. Хотя не все согласны с этим объединением, даже священники. А возьмите хотя бы Россию – верующих от восьмидесяти до девяноста процентов, а в храм ходят максимум пять. Поэтому номинально много, а фактически очень мало. И здесь так же. Но здесь, за рубежом, они перенимают менталитет того народа, в котором живут. А значит, и обычаи, отношение людей к религии, к вере. Поэтому молодых тут мало. Эмигрантов русских тут много, но в церкви их нет.
– Отче, а Вас пригласили сюда послужить? Как Вы вышли на этот монастырь?
– Хоть я здесь и в отпуске, но как-то без храма не то. И у брата жена верующий человек. Иногда сюда приезжает, она и привезла нас.
– Какое у Вас впечатление о матушке Марии, как она Вас приняла? Ведь здесь свои батюшки, она охотно согласилась, чтобы Вы приехали и служили здесь?
– Честно говоря, она приняла, как будто мы в России, как будто родной человек. Поэтому дискомфорта по отношению к ней и вообще к монастырю я не ощутил. А со служением у них здесь тоже проблемы. Батюшку, который здесь был, перевели, а нового еще не дали. Поэтому она с разных храмов приглашает, чтобы послужили. Поэтому раз я здесь оказался, значит, во славу Божию надо и послужить, и помочь. Да и себе хорошо, помолиться есть где.
– Батюшка, еще хотел спросить Вас, в дальнейшем вот этот мостик духовный – Россия-Австралия думаете укрепить? Здесь же ваш брат, думаете ли как-то продолжать сотрудничество?
– Молитвенно мы всегда вместе, я буду поминать матушек, а они меня в своих молитвах. Телефонами мы обменялись. Будет возможность, будем звонить, хотя это очень далеко и не так просто приехать. Не знаю, приеду ли я еще раз, это очень дорого.
– Отче, а не думали съездить в монастырь мужской в Бомбале?
– Мы думали туда съездить, но дело в том, что брат работает.
– Как на ваш взгляд, в России идет духовный подъем среди людей, идет возрождение веры?
– Боюсь ошибиться или обмануться. Конечно, то, что было в Советском Союзе, и сейчас – несравнимо. Но, с другой стороны, кроме того, что люди пошли в храмы – люди пошли в секты. Сект сейчас этих... колдунов, экстрасенсов... столько! Порой людям все равно. Православные, сектанты, экстрасенсы – лишь бы здоровье дали. Вот заболел, к кому идти? А к бабке или к экстрасенсу. А потом: «Вот, у меня сын плохо спит или вообще бесноватым стал, что делать?» В церковь идут. Сначала отдали свои души дьяволу. А потом в храм бегут. Я Вам говорю, что статистика такая. Девяносто процентов все православные, а пять процентов те, кто ходит в храмы. А может только полпроцента, которые спасаются из этих пяти процентов. Сейчас идет подмена. И во всем мире подмена, то есть Христа подменяют на нечто такое, что люди будут говорить, что да, «вот здесь Христос», но самом деле там Христа не будет. И люди то же самое. Все религии хороши, Бог один, все дороги ведут в Рим. Все религии ведут к Богу. Но это же абсурд! Это подмена. Во-первых, это подмена понятий. Если так считать, то шаман рядом с православным священником – одно и то же. То есть и сейчас идет такая подмена понятий. И в России тоже.
– Батюшка, на ваш взгляд, в Австралии человек может спасаться?
– А почему нет? Спасаются же люди, слава Богу! Для каждого человека Господь в его жизни дает такие моменты жизненные, когда человек может увидеть Христа и пойти за Ним, а может от Него отречься и отказаться. Нет такого человека на земле, не было и никогда не будет, которому Господь бы себя не открывал. А вот послушает человек этот зов или не послушает – является уже его драмой, его судьбой.
– То есть важно расслышать голос Божий?
– Ну, конечно! А в прочем, слышно же голос совести, а голос совести – это и есть глас Божий. Ну, как папуасы – спасутся или нет? Вроде и Христа никогда в жизни не видели, не знали и вообще не имеют понятия. Спасутся ли они?
Святые говорили как: если человек знал Христа, знал Его заповеди и не исполнял их, то будет судиться по заповедям Божьим. Если человек не знал  этих заповедей, не знал Христа, то он будет судиться по законам своей совести. А здесь, в Австралии тоже очень много храмов. Поэтому у каждого человека есть выбор.
Австралия – это же не Россия. Здесь люди другие, менталитет другой. Им может быть порой и легче прийти в Православие. А может, и трудно. От каждого человека зависит. Легче – потому, что он никогда об этом не слышал, если краешком глаза увидит, то может сравнить. А мы выросли в этом, не то, что выросли, но, в крайнем случае, это всегда рядом было с нами. Храмы, на слуху всегда, праздники какие-то.  Может, многие в храм и не ходят, но все равно это рядом с нами. Может, русскому человеку и труднее прийти, потому что нужно не просто об этом знать, а нужно в это вжиться. Чтобы это стало твоей жизнью, а для этого очень много надо сил приложить. Один скажет: «А пойду в храм, свечку поставлю», и сразу домой, получается так.
– Батюшка, а вот сейчас воссоединение Церквей произошло. Как Вы считаете, сейчас должны идти какие-то стремительные процессы, то есть возвращение русских в лоно Церкви, в Россию?
– Вообще-то по православным канонам – Церковь едина. То есть Церковь – это тело Христово, глава Христос, а мы – Его части. Невозможно и абсурдно, когда существует разделение. Слава Богу, что мы соединились, то есть одно единое православное пространство – Церковь. Независимо, где бы она ни находилась. 
– И хотелось бы еще спросить, есть какая-то надежда на сближение православных и католиков – всего христианства?
– Честно говоря, мир лучше не становится со временем, а только все больше и больше погружается во зло. А католицизм – он настолько уже болен, что должно произойти такое чудо, чтобы он выздоровел. А сближение – мы всегда готовы сблизиться с католической церковью, но только в том случае, если они вернутся на основы православных канонов. Потому что, к сожалению, католическая церковь, не говоря уже об англиканцах, протестантах и сектантах – это оторвавшаяся веточка от древа. Чем раньше они это поймут, тем для них будет лучше.
– Что такое сельский священник, священник в селе. Чем Вам приходится заниматься?
– Чем только не приходится. Это, конечно же, богослужения. К сожалению, в России получается так, что священник является и прорабом, и рабочим, и мастером, и снабженцем. Государство, вернее, Церковь отделена от государства и поныне, и в Конституции так и прописано. А раз она отделена, значит, государство не финансирует Церковь, финансируется она не сверху вниз, а снизу вверх. Есть приход, у которого есть храм. Они храм содержат и этот храм реставрируют своими силами, а не содержат священников, потому что в России священник как бы нигде не работает, а только служит в храме на приходе. И плюс еще от прихода передается часть средств в епархию, которая от этих средств существует. Потом уже часть от епархии отделяется еще патриархии, то есть получается снизу вверх. Храмы нам отдали разрушенные или в полуразрушенном состоянии.
Наш вот храм, например, тоже был закрыт. Его закрыли, сделали из него зернохранилище. В 1943 году по приказу Сталина его открыли. Он называется Свято-Троицкий храм. Там совершалось богослужение, хотя в советские времена были такие периоды, когда долгое время там не было священника. То есть запрещали туда направлять священника. Была такая организация, в отделе КГБ, которая курировала православные церкви. Без ее ведома не только гвоздь вбить, вообще ничего нельзя было делать, ни крестный ход, ни какой-то праздник  совершить, ни отпевания на кладбище. Все должно быть согласовано. И хотя храм и закрывался, но реставрировать его, ремонтировать власти тоже не давали, запрещали. Только после перестройки, когда священник пришел туда, и там, собственно, крыша сгнила, стены облупились, падает штукатурка – ремонт требует очень больших средств. Государство, конечно, не финансирует, но очень хорошо контролирует. Очень мощно контролируют Православную Церковь, как юридическое лицо и налоговая инспекция, и юстиция, и все прочее. Так что священнику приходится находить средства, то есть ходить по спонсорам, по организациям. Находить время, да и самому строить, что может. И плюс к тому, священнику надо еще и окормлять приход. Люди в храм фактически не ходят, нужно их тоже пригласить, предлагать. Работы много.
Сейчас в России идет программа внедрения в школу «Основ православной культуры», факультативный курс. Некоторые школы ввели это как обязательный предмет. Предмет, который не призван учить детей вере, а просто призван рассказать им, что есть Православная Церковь, у нее есть своя культура. А в России – народ, который вырос в этой культуре, который пропитан христианским духом. То есть сам быт русских людей, он был христианским. Христианин, который жил на селе, вообще ничего не мог сделать без молитвы. Ни посеять, ни пожать – все было с молитвой. А сейчас, по прошествии 70-ти лет безбожной власти, когда все это было вытравлено из людей, нужно пытаться вернуть их к этим истокам.
– Батюшка, а ваши дети, именно ваши дети, они участвуют как-то в богослужении? Может, кто из них постарше, алтарничают?
– Обязательно. Во-первых, они с детства посещают храм – причащаются. И дети, которые у меня родились, их четверо, мы их старались крестить как можно раньше, в две недели, в месяц они крещены. Зато после крещения сразу же каждую службу, которая служилась в храме, они причащались. У меня теперь вместе с приемными четыре мальчика и четыре девочки. Мальчики, они, конечно, в алтаре. Помогают. Девочки пытаются петь.
– Вот огород у Вас, все это хозяйство, оно помогает как-то? И дома и еще кому-то помогаете Вы из бедных? Как говорится, половину чашки съел сам, половину отдал бедным. Есть такие, кому просто едой помогаете?
– В селе и в деревне, в принципе, люди выживают огородами и разведением скота. По-другому, там не выживете. В том числе, и священники, у них обычно много детей. И чтобы их прокормить, нужно держать большое хозяйство, огород. Ну, естественно, мы в селе знаем, где многодетные семьи, где дети, у которых родители ими не занимаются. К сожалению, в селе страшная болезнь – алкоголизм. И многие дети, они просто на произвол судьбы брошены. Чем можем, конечно, им тоже помогаем. Договариваемся с администрацией, чтобы их в школе бесплатно кормили. Ну, так, из одежды, из продуктов собираем, в районном центре, где уже какие-то связи налажены.
– Батюшка, дети, которых Вы усыновили и удочерили, – это дети из неблагополучных семей?
– В основном, да. Мы смотрели во многих детских домах, по рассказам, в принципе, там здоровых детей, практически, нет. Почти у всех психическая заторможенность, потому что любого ребенка вырони из семьи – посади в детдом, а детдом – это все равно казарма. То есть там воспитатели, из которых единицы относятся к этому добросовестно, с любовью. А в остальном – отработка своих денег, покормил и ладно. Большинство детей больны тем, что у них простужены почки, мочеполовая система, потому что это дети, у которых родители алкоголики. Естественно, если малыш маленький, которому нужно менять пеленки, а он лежит маленький, естественно, простуженный. Это сказывается на всей его жизни. У нас один мальчик Саша, он круглый сирота, мать-одиночка была, потом она заболела и умерла. Полгода он был в детдоме, оптом мы его взяли. Две девочки-близняшки, у них мать есть, отца, наверное, никто не знает. А мать – пьющая женщина, которая никогда в жизни не интересовалась своими детьми. Три года они были в детдоме. И ни разу она их не навестила. Другая девочка, в принципе, тоже из такой же семьи алкоголиков. Родителей лишили прав родительских, в детдоме тоже побывала. Практически, все они психически травмированы, потому что – это не детство, это не жизнь была у них. Теперь, слава Богу, они уже два года у нас, оттаяли. Они с нашими вместе растут, никто их не различает, они сами друг друга не различают, кто откуда – нормально все.
– Ваши близкие, когда Вы стали священником, они стали меняться от того, что в вашей семье (я имею в виду большой круг семьи) как-то глубина воцерковления изменилась от общения с Вами, от прихода на службу. Вот даже Вы с братом сейчас здесь в Австралии, перемены какие-то есть?
– Перемены, конечно, есть. Во-первых, я стал священником двадцать лет назад, в 1994-м году, и тогда только вот-вот стало это доступно, возможно. В принципе, все потянулись к вере, хотя многие почему-то спутали веру предков с новоявленными сектантствами. Мама у меня была верующая всегда, отец, слава Богу, пришел к вере перед смертью. Крестили нас всех и в советские времена, тайком, но все равно крестили. Вот и брат сейчас не воцерковлен, но уже без той атеистической мысли, которая у него была раньше. Сейчас уже нормально к этому относится и положительно. Так что, молитва не пропадает даром.
– Скажите, пожалуйста, Вам, видимо, уже немного остается времени до отъезда в Россию. Приезд в Австралию, чем он Вам больше всего запомнился? Есть какой-то вывод, какое-то понимание, какое-то открытие?
– Честно говоря, самое радостное в Австралии – этот монастырь, островок русской культуры и русской жизни среди австралийского пейзажа. Я очень был удивлен. Кусочек России, неотъемлемый. По книгам, по рассказам я понимал, что Русская Церковь за рубежом, там те же русские, но семьдесят лет прожить вдалеке от родины... Какие они там русские, что от них осталось? Так что я очень удивлен и очень рад, что здесь, действительно, настоящие русские, которые сохраняют ту русскость, берегут, лелеют ее. Для меня этот монастырь – это островок, как будто я никуда не уезжал. Все прекрасно. Сидней – далеко за океаном.
– И вот эти слова, что когда человек хорошо живет, то он обижен Богом, – можно отнести и к австралийцам?
– Это можно отнести полностью в целом к западной культуре, западной цивилизации, которая отреклась от Христа, а за это отречение получила материальное благоденствие. Хотя, не очень там благоденствуют, в основном. Относительно России, конечно, здесь живут лучше, а с другой стороны, здесь они духовно бедны.
– То есть, такая сытость есть, а духовной радости нет, духовного полета.
– У них там духовный паралич.
– И Австралия в этом совсем не отличается, хотя она отдельный материк.
– Это их культура, та же цивилизация.
– Я посмотрел по статистике – православных людей здесь чуть более двух процентов. Исповедующих открыто. А что тут кому скрывать, у них была перепись населения, где каждый это указывал. И чуть более двух процентов – это те, кто исповедует Православие, но это не значит, что они воцерковлены и ходят в церковь. Поэтому, видимо, воцерковленных людей здесь менее одного процента. И я так думаю, что сама по себе судьба тех людей, которые здесь в монастырях, она в своем роде уникальна. Тут каждый человек – это человек какой-то особой судьбы, особого призвания Господа.
– Православная церковь – это не только русские, это еще и греки, сербы, мы же разбросаны по всем странам. Нет такой, наверное, страны, где нет православного храма. И в Китае, и в Малайзии, и в Японии – во всех странах, и даже в тех, в которых это немыслимо. И то там есть православные, которые являются островками этой культуры, культуры духа.
– Мне отец Михаил говорил, что в Австралии и Новой Зеландии 40 храмов православных, всего в епархии. Но говорит, что совершенно неравнозначное их посещение прихожанами.
– Это зависит опять же от эмигрантов, которые поселились там. Где больше, где меньше. Скорее всего, это вряд ли австралийцы, которые становятся православными.
– Вчера был батюшка здесь, мы видели. Отец Дионисий. Малайзиец.
– Его дедушка и бабушка – католики. Китайцы они по национальности, а он Православие принял.
– Тоже вот призвание, служение...
– В принципе, и весь этот абсурд, который на Западе. Очень хорошо об этом сказал Папа римский, еще тот, Иоанн. Когда он приезжал в какую-то страну, он говорил какую-то фразу, которая относится к этой стране, к ее нынешнему положению. Когда он ступил на землю Франции, он сказал: «Франция, что ты сделала со своим предназначением!» То есть Запад, он отрекся от Христа уже давно.
– Сейчас очень мощный скандал идет в Западной церкви. Видимо, уход последнего Папы, Бенедикта второго, на так называемую пенсию, был связан со скандалами, которые проходили именно в лоне Западной церкви.
– Сейчас в католической церкви все неоднозначно. Она тоже разделилась на несколько течений. Новых католиков, старых католиков. Новый Папа – знаете, когда человек в какой-то школе воспитан, обучен – это остается, а современный Папа, тот, который пришел, все-таки он иезуит. А иезуитская школа сама про себя говорит, что дальше будет, не знаю. Но хорошее там, навряд ли, что-то получится.
– Он призывает к скромности, к умеренности в потребностях, и, естественно, он призывает против этих содомитских грехов.
И еще, может быть, один вопрос. Господь Сам давал на него ответ: когда пришел юноша ко Христу и спросил, как спасаться. И заповеди соблюдал, и Господь сказал ему – откажись от своего богатства. Вот как сейчас спаться человеку? Понятно, что раздай свое богатство,  а на что жить будешь...
– Господь Тот, Кто был раньше, Он и сейчас Тот же. Люди спасаются одними и теми же заповедями. Голос совести и есть голос Божий. А заповеди очень просты. Тот юноша, что спросил Христа, он еще ничего не сделал. И Христос ему начал говорить о заповедях. А юноша слукавил, как же он сумел сохранить все заповеди, и при этом возлюбил свое богатство больше, чем милосердие к нищим? Значит, никакой заповеди он не соблюдал. Формально – да. То есть внешне, а внутренне он был далек от исполнения заповеди. Вот и Христос говорил, что все заповеди сводятся к двум: люби Бога и люби ближнего. Без любви к ближнему нельзя полюбить Бога. А чтобы полюбить ближнего, надо относится к нему как к самому себе. А тот, который вопрошает, говорит: а кто мой ближний? Пытаясь себя, ну, что ли, выгородить. Тогда Христос приводит ему притчу: пошел человек из города Иерусалима в город Иерихон, на него напали разбойники. Избили, ограбили и оставили на дороге. Священник прошел мимо, а вот самаритянин, который шел, пожалел его, перевязал его раны, посадил на свой скот, привез в гостиницу, заплатил хозяину и сказал, чтобы он позаботился об этом человеке. «Если не хватит этих денег, то когда я буду возвращаться – я доплачу», – сказал он. Вот из этих трех, кто прошел мимо, ближним оказался тот, кто оказал помощь.
В принципе, каждый из нас в любой сложный момент делает выбор. Как поступить в той или иной ситуации? Два пути перед нами.
– Спасибо Вам за такую интересную беседу, батюшка. Всего доброго.
– Спасибо и Вам, Вадим Александрович, будем ждать выхода вашей книги.



БЕСЕДА

С ИЕРОМОНАХОМ ЕВФИМИЕМ (САМОРУКОВЫМ)




***


Россия воскреснет, но воскреснет не по человеческому деланью,
а по Божьему. Если люди сами будут этого желать и молиться
об этом. Я думаю, это будет чудесно. И то, что там столько
пролитой мученической крови – это самый главный фактор.
Иеромонах Евфимий (Саморуков)

– Отец Евфимий, если можно, нашу беседу мы начнем с вопроса о том, как сложилась ваша судьба. Как Вы оказались в Австралии? Как жизненная дорога привела Вас к духовному служению?
–  В Австралию я попал не по своей воле. Родители меня привезли. Но я, конечно, благодарен им за это. Мы приехали сюда в 1965-м году. Мама у меня родом из Харькова, папа – из Москвы. Они во время революции бежали в Китай. Их привезли туда в коряжинах маленькими еще, тоже не по своей воле они туда попали. Там я родился, в Китае, учился в школе 4 класса.
Потом мы эмигрировали в Австралию, и здесь я вырос, учился, у меня профессия была электроника, все было: деньги были, но моя душа тянулась к чему-то другому. И вот то, что я стал монахом – это заслуга моей матери.
Когда мы сюда приехали, раньше мы жили в другом месте. Называется Донино, там, где храм. Это место условно называлось маленькой Москвой. Потому что на каждой улице было много русских. На Пасху и Рождество там дети ходили группами, без всяких старших – из дома в дом. Это было совсем другое время. Один был светофор во всем Донино. Жизнь была другая, здесь были все христиане, христианского толка. А сейчас здесь и буддисты, и мусульмане. Такого не было. Тогда я был молодой, совсем не думал о монашестве. Гулял, приходишь с бала или со свадьбы – полночь. А мама ждет, сидит, все двери закрыты, только через одну дверь пройдешь. Сидит и дожидается меня. И читает «Жития святых», говорит: «Сынок, послушай». А я: «Мама, я устал», и так далее. А она: «Нет, нет, обязательно садись – слушай». Она так меня мало-помалу притянула к духовной жизни. Мы, конечно, в младенчестве крещены. В церковь ходили, когда церковь была. Молились. Мама читала нам молитвы, и другие вещи читала, рассказывала. Так что заслуга в том, что я стал монахом, это – заслуга родителей.
И, в конце концов, я решил, когда мне было 33 года, я себе сказал, что Господь Иисус Христос уже совершил искупление человечества, а я еще, окаянный, живу в грехах в этом мире. Я очень любил читать жития святых и захотел пойти в монастырь. Поехал в Иерусалим, в это святое место, и окончательно решил стать монахом. И в 1986-м году поступил в монашество. Бросил работу, бросил профессию, все. Священником я не думал быть, потом мне дали послушание, и вот так сложилась моя жизнь.
– А где был постриг у Вас?
– Я свою монашескую жизнь начал у отца Алексия. Так называется, Бомбала. Там был постриг у меня и у отца Макария, вместе подстригались. Отец подстригал нас. Было в Казанской обители, Кейтлин – это почти в Сиднее. В монастыре, там еще ничего не было, храма не было. И вот я там пять лет провел, в монастыре в Бомбале, там заново все строили, дрова колоть нечем было. Строили и молились там. Меня понуждали стать иеромонахом, а я боялся. Потом, в конце концов, я попросился, чтобы покойный владыка Павел меня благословил, и я приехал в почетный день в Америку учиться в семинарии. Пятилетку окончил за три года. Начал писать дипломную работу. Она меня затянула, и я там остался на целых 17 лет.
– Вы 17 лет прожили в Америке?
– Да. Я там жил в монастыре, 10 лет никуда не уезжал. А потом первый раз в Нью-Йорк поехал, впервые за десять лет. Я шокирован был тем, что я там увидел. Что люди ходят, автобусы. А у них руки на ушах. Думаю, что с ума сошли, что ли. Потом пригляделся, ой, Господи, это ж телефоны у них. А я тут у себя в монастыре не знал, что там, в миру, есть мобильные телефоны. Так что, живя там, я как бы забыл, что мир существует.
Потом меня выпроводили из Америки, потому что у меня виза кончилась. Я просрочил визу, и мне сказали, чтобы я уезжал. Потом меня посылали во Францию служить. Служил в России тоже. На подворье, там у Митрополита Лавра, строили. И я по России ездил. Нас родители с пеленок приучили и учили, вложили в наше сердце, чтобы у нас была любовь к России, и мы, действительно, очень любим Россию. Моя мать даже такой шаг сделала, который никто другой бы не сделал. Утянула туда половину семей.
Я ездил по России и беседовал с людьми. Интересно, что они часто не знали, что я из-за рубежа, и начали открывать такие вещи, что я некоторым сказал: «Слушайте, я из-за границы», – они были удивлены. Спрашивали меня о том, как я там рос, почему у меня русский язык такой. Потому что наши родители нам внушали, что с русским языком связана и вера тоже. И в нашей семье, слава Богу, большинство из нас обладает очень хорошим русским языком. Конечно, я очень благодарен своим родителям.
Такова моя жизнь, и Австралия, конечно, страна, где изобилие всего, и так далее. Когда приезжаешь из Австралии в Россию, то возникает ощущение, что есть огромная разница в духовном. Здесь изобилие телесного, там более изобилие духовного. Здесь у нас сильное расслабление в смысле духовном. Как говорится, с кем поведешься, того и наберешься. И мы ведомы этим народом, здесь. В этой обстановке мы приобщились многому тому, что противоречит христианским православным стремлениям.
Я, может, стал монахом потому, что родители нас воспитывали в православном духе, а здесь, когда, казалось бы, все приобрел, у меня душа томится, ищет чего-то другого.
– Как Вы сами внутренне изменились, как Вы это ощутили? 30 лет прошло, и Вы стали совсем другим человеком…
 – Я сам о себе не думаю, что как-то изменился и таким хорошим стал. Я даже на первую ступенечку не встал. Я далеко от этого. Общение с Богом – это монашество. А в монастыре, там особый образ жизни, который даже не замечаешь. Я, бывало, живу в монастыре, и кажется, что: «О, здесь отсутствие духовности и так далее», люди приезжают. Но, когда бывало, выезжал из монастыря, то вспоминал, о чем я сетовал раньше, говорил: «Господи, там было, как в раю». Как оазис в смысле духовном, и такие моменты заставляют ценить духовную жизнь.
Хотя, конечно, мы сейчас очень далеки от того, что  было у святых отцов в древней России, а еще до этого в других местах, в Египте и так далее. Тем не менее, уровень падает одновременно и мирян, и монахов. Мы все одновременно падаем, но все равно, разница есть. Я был недавно на Афоне, а первый раз был на Афоне в 1986-м году, потом еще был через два года, и за эти два года видел упадок духовной жизни. А потом, через двадцать лет, я приехал туда и вижу еще более глубокий упадок. Но, тем не менее, то, что сейчас есть на Афоне, в сравнении в тем, что есть в миру, все равно большая разница.
Внутренние перемены – это делает Господь, не человек, мы просто должны делать то, что нам положено делать. Молиться, в церковь ходить, исповедоваться, причащаться. Как Иисусова молитва: не наше дело искать, когда у нас будет озарение, нужно молиться и стремиться, и Господь, когда Ему будет угодно, Он это даст. У нас цель одна: и у мирян, и у монахов – достичь Царства Небесного. Если мы имеем этот маяк впереди и стремимся к этому, Господь нам поможет. Потому что Господь любит всех настолько, что никакая мать не может так любить, как любит нас Господь. Имея такую веру и такую надежду, мы идем и стараемся исполнять заповеди Господни, а внутренние преображения делает Сам Господь, не мы. А я грешный, конечно, ничего не беру на себя, только одни грехи.
– Скажите, Сам по себе Афон, он преобразил Вас? И где Вы там были?
– Когда последний раз я там был, поехал к старцу Рафаилу. И я ездил в другие монастыри тоже. Времени было мало. Но на Афоне тоже, конечно, жить не так легко, там рядом доктора нет, нет аптеки. А здесь, как только заболел, бегу в аптеку, надеюсь на лекарства. А там этого нет, значит, надеяться на Бога – это большая разница.
Афон – это Афон, и мне посчастливилось, там были одни люди, и они собирались подняться на вершину горы Афон. И один отец сказал, возьмите с собой отца Евфимия, и мы поднялись на вершину горы, и я там служил молебен. Это была великая Божья милость. Так что Господь, когда в святые места едешь – Господь помогает. И там я встречал не одного, многих людей, которые говорили точно также. У нас были планы, но планы не состоялись, но Святая Богородица устроила еще лучше. И у меня точно так получилось. Как говорится, когда будет больше отступлений, тогда Господь будет больше благодать давать в помощь. Чтобы сбалансировать, чтобы мы в уныние не впали. На Афоне это ощущается почти всегда.
Хотя там, к сожалению, большой упадок, но там все равно более духовно, духовный маяк всему миру. Я там видел телефоны мобильные везде. А раньше, когда я был в первый раз, ничего такого не было, и было все другое. И все равно это милость Божья, чтобы туда попасть. И главное, на вершину… Меня поразило, что в первый раз, когда я там был, из России никого не было видно, а из-за рубежа были. А сейчас там – наоборот, стало больше из России, а из-за рубежа почти никого нет. И там везде, когда приехал в Салоники, смотрю, там везде по-русски разговаривают. И поразило, что там много русских людей, и люди тянутся. 
Там приехали молодые люди: девушки, парни гулять – я заговорил, а они слушают, и один из них говорит: «Давайте, едем, автобус пришел». А другой говорит: «Подожди, еще послушаю». Это меня поразило, и я благодарен Богу. И это потому, что из-за того, что Россия сжимается, как бы там нет ничего для тела, там больше для души. А когда человек ни на что уже не надеется, начинает надеяться на Бога. И вот это как раз то, что эти люди, когда я беседовал с ними. Они приехали, не имея духовного, но для телесного. Но вдруг получили духовное. А здесь, за рубежом, поговори с кем: «Так, слушай я побегу, у меня дела есть». А там как раз вот такое. Я думаю, это и значит воскресение России, дай Бог, чтобы там был царь русский православный…
– А как Вы это видите себе, я имею в виду технически.
– Технически это невозможно, это будет только чудо Божие. Потому что, Вы знаете, когда на Афон попадаешь, там ощущаешь именно намоленность. И когда в Россию попадаешь из-за рубежа, то тоже ощущаешь кровь мучеников. Вот я когда был в там монастыре. Одно из послушаний было – огородник. Огромный огород, и вдруг ураган идет на монастырь. И трудно было идти. Я с помощником привязывал вещи. А старый монах пришел и сказал, что ничего не будет. А мы привязываем. Он еще и смеется, а мне аж досадно стало, почему он не помогает, а смеется. А он говорит, что у нас здесь есть святые мощи мученика Харлампия, который перед мученичеством молился, чтобы не было стихий и бедствий. И уже не раз шли ураганы на монастырь. С обеих сторон разрушат американцев, а монастырь – нет. И американцы с досадой говорят, почему так? И когда я там был – точно так случилось.
Это, значит, ради мощей одного мученика столько Божьей милости. А сколько милости, когда вся Россия залита кровью мучеников. Нет никакой другой страны, которая столько крови мучеников пролила как Россия. И это я думаю, самое главное, что послужит, если будет воскресение. Это все будет через покаяние. Нужно каяться в грехах. И тянуться к Богу, потому что свободная воля человека не принуждается, люди сами должны захотеть. И поэтому я, грешный, думаю, что Россия воскреснет, но воскреснет не по человеческому деланью, а по Божьему. Если люди сами будут этого желать и молиться об этом. Я думаю, это будет чудесно. И тот факт, что там столько пролитой мученической крови – это самый главный фактор, я думаю.
– Спасибо Вам за такие сугубые мысли о России нам в утешение. Всего доброго.
– Спаси, Господи! Всего доброго.



БЕСЕДА

С МОНАХИНЕЙ ЕВДОКИЕЙ
(ЧИПИЗУБОВОЙ)



***


Я всегда мечтала о России.
Нас воспитывали такими русскими.
М. Евдокия (Чипизубова)

– У меня к Вам будут совершенно несложные вопросы, матушка, не требующие специальной подготовки, знаний. Самый первый вопрос: расскажите, пожалуйста, о себе. Как сложилось так, что Вы стали монахиней? Пришли к Богу? Как Вас звали до монашества? В какой семье Вы родились? Какая у Вас была фамилия? Кто были Ваши родители и когда Вас крестили? Вот так, совершенно произвольно, а дальше потихоньку. Вот об этом, матушка.
– Вы знаете, у меня с детства было такое уединение. У нас с мамой и папой было такое: они жили в селе, хотя, вообще-то, они городские. Мама из Маньчжурии, выросла в Маньчжурии. Приехали в деревню: что делать? А в городе тоже ничего нет. Беженцев много было, но вот приехали сюда они, потихоньку встали на ноги, поженились. Мама вышла замуж, ей еще не было 17 лет, но так родители благословили. И вот потихоньку они стали жить.
– Это все в Китае было?
– Да, в Китае. Из России отец бежал от расстрела, это было в 1923 году.
– А мама?
– А маму привезли в 1918 году. Ей было 10 лет.
– После революции?
– После революции бежали, кто в чем есть.
– Откуда бежали? Где их месторождение, у папы и мамы?
– У мамы и папы оказалось в Забайкалье.
– И мама там же родилась?
– И мама там. Но они друг друга не знали, у мамы родители были очень богатые, у папы тоже. Как крестьянин, он был очень богатый. Семья была большая у папы, 7 детей было у дедушки Захария.
– А как фамилия?
– Чипизубов.
– Это папа. А мама?
– Былкова. У нее корни грузинские по женской линии. Мама была очень красивая. Когда было ей 82 года, я купала ее, и говорю: «Мама, какие красивые у тебя  кости!». Красивые были, ничего не могу сказать.
Но они сами по себе были интересные люди. Во-первых, они были очень общественные, у них было очень любви много. Например, к нам собиралась молодежь. Приедут и просят: «Дядя Макар, тетя Лиза! Научите нас старинным танцам». Ну, конечно, молодежь у нас, они танцуют, папа с мамой учат и мне нравилось, что мама с папой, у них было все одно. Они были как дети тоже с нами, а мы туда же.
– В доме были радость и любовь?
– Да, и потом называли, что у нас постоялый двор: все едут к нам.
– У Вас был большой дом?
– Нет, у нас был средний дом.
– Папа работал? Кто он был по профессии?
– Папа был учителем, а потом бухгалтером.
– А какой предмет он преподавал?
– Вот я не спрашивала. Тогда мы дети были. Я рано от родителей отлучилась. По какой причине? Поехала в город учиться дальше.
– А в какой город поехали учиться?
– В Харбин. Жили мы в деревне, Трехречье называется. А тут сразу раскулачивание, все отняли у наших. Два года, даже больше двух лет пробыла одна там. Пришлось мне школу закончить. Жила у тети двоюродной. Она была артистка, очень красивая.
– Как звали папу и маму?
– Папа был Макарий Иннокентьевич.
– Макарий Иннокентьевич Чипизубов.
– Мама –  Елизавета Афанасьевна Былкова.
– Но потом стала тоже Чипизубова?
– Чипизубова. Знаете, что мне у них нравилось? Когда только начинался пост, то соседи приходили и папа читал. У папы всегда была библиотека, книги собирал.
– И покупал? Что-то привезли с собой?
– Нет, с собой ничего не привез, он уже тут приобретал. Читали жития святых. Я помню хорошо. Присяду на ступенечку, дверь приоткрою. Они сидели в кухне, чтоб детей не будить, как-никак нас 7 человек было. Значит, читает, я сижу и слушаю. Мама слышит, подходит: «Детка, детка, иди в кровать». Это было всегда, я слушала. Так я не любила подслушивать, но жития…
А когда Святки, тут, конечно, читали разные книги. И вот любили приходить к нам все, особенно соседи, старички. И папа был очень общительный, он пел в церкви, у него был хор. Он выступал, самодеятельность была у него. Когда он выступал в «Горе от ума», так старушки плакали. А в 1945 году, когда показывали «Товарищи», это была постановка, так офицеры соскочили, пришли, поздравляли его: «Так это настоящий артист!»
– Вы тоже были в этом зале, все слышали?
– Я была маленькая, взрослые не брали. Маленьких детей родители не брали. Но я уже после видела, когда мне было лет 13. И потом они распевку всегда делали у нас. Ребята (мои братья) были самоучки, играли на балалайке, на мандолине.
– Сколько детей было?
– 7-мь.
– А Вы какая по счету?
– Двое были до меня, две девочки умерли, маленькие были. Брат, две сестры и я. Четвертая.
– В середине?
– Да, я была в середине.
– Дружная была у Вас семья?
– Очень. Насколько дружная была семья! В один день, что получилось? Это было в Харбине, когда китайцы наших раскулачили. Где мы жили, то напротив нас были китайцы. Отец был Ваня, он был вдовцом, и их Ванька всегда дружил с моим братом и ходил в русскую школу.
– Китаец?
– Китаец. Этот отец Вани всегда говорил, что Ванька женится на русской. И женил его на русской. Он обрусел, но по-китайски отец с ним занимался. Отец имел образование хорошее. И потом, когда коммунисты были, он был переводчиком. Когда приехали, мы были уже в другом селе. Заезжает в наш дом, открывает, а там пять семей живут: колхозники, эти председатели, которые раскулачены. Но кто раскулачил? Шпана, прости меня Господи. Они: «А где же Макарий Иннокентьевич?» – «Вон там, под горой». Они выгнали наших, все отняли.
– У вас был огород, скот?
– Скот был. Папа любил всегда: немного, но породистые. Были коровы породистые, были лошади – скакуны.
– И все отняли?
– Все отняли, абсолютно все. А я как раз была в Харбине. Брат приехал обратно, чтоб взять вещи. Уже там устроил меня. Все. И так получилось, и вот мое образование.
– Какой же это был год?
– Это был 1948 год.
– Это как раз коммунизм в Китае?
– Да. У них еще не так было. Это наши кулачили.
– Советские?
– Нет, их еще не было, не советские. Наши. Они поехали в консульство, взяли разрешение. Консул разрешил. И что Вы думаете? Вот поселье, была засуха страшная, а папа и несколько семей, у кого была лошадь, у кого были силы мужские, вот посеяли много. Засуха страшная. Что же делать? Наши взяли батюшку, поехали, молебен отслужили. Дождь пошел, и прошел там, где наше выло засеяно!
– Там, где ваш огород?
– Да. Те едут на телегах, поют песню «От колхозного вольного края». У них все сухо. Господь же показывает все!
У нас папа был очень религиозный, и мама. Например, шуточки сальные папа терпеть не мог, и анекдоты он не любил. А вообще, он был с большим юмором, с ним было очень интересно поговорить. Он с юмором, но строгий. К религии он был очень строгий.
Брат приехал в Харбин, так хотел учиться, но перед приходом советским он заболел сильно и год пролежал. Потом год ему дано было восстанавливать здоровье. А тут пришла война, Рокоссовский пришел, это было страшно. Во-первых, они стали просить, пожертвуйте на армию. Ну, люди русские, наши. Пришли, у одних забрали половину, у кого всё забрали. Что они сделали? Всю живность согнали в кучу, представляете? Это же вся скотина разная. Все: лошади, бараны, все. И что солдаты делают? Надо им на кухню, пошли, из автоматов постреляли, бараны попадали, раз и себе делают. Ну, тут еще наши: ну, пусть хоть солдаты поедят. Потом пришли проверять, искать документы. Какие документы в деревне?
Как они впервые пришли, самолет прилетел первый раз. Мужики все пошли встречать с хлебом, солью.
– Это 1945 год, осенью?
– 1945 год, осенью. Я только не помню, в каком месяце, была девчонкой, не понимала. Была война. Нас воспитывали всё: мы русские, мы православные, это наша Родина. Мы выросли на патриотизме.
– В патриотизме к Родине, к России, Советскому Союзу?
– Да, я до сих пор не могу понять, почему приехавшие в Австралию здесь так относятся к России. Не могу понять, мне непонятно. Когда я задала вопрос: «Ну, хорошо, а как же дети?» – «А им не нужно». И они уже не говорят по-русски. Им было по 10 лет, прожили пять лет, и они уже не говорят по-русски абсолютно.
– Здесь в Австралии?
– Да. Меня вот это удивляет.
– Говорят, это некая «колбасная эмиграция». Ехали за колбасой, не было колбасы в 90-е годы. Вот их и прозвали.
– Хороший анекдот... Вот это непонятно.
– Матушка, после раскулачивания как поднимались? Что Вы ели? Ведь это же наступала нищета?
– Все свое было.
– Вы привыкли достойно одеваться, ходить в школу, к уважению привыкли. И вдруг стали нищими.
– Было духовное понимание, что это испытание. Маму арестовали, конечно, посадили ее на 10 дней. А папа уехал в большое село, так сказать, в городок. Он сразу поступил в магазин счетоводом.
– Он, наверное, математику преподавал?
– У него сильная была математика, очень сильная. Мне было 15 лет; я, как уехала, так больше дома не была. Сестренка так и с мамой, и с папой. Так они у нее и умерли. А я тут, в городе, а потом вышла уже замуж.
– Жили одним домом?
– Да, жили.
– Вот Вы когда замуж вышли, сколько Вам было лет?
– Я первый раз вышла, мне было 20 лет.
– Как Вы выбрали мужа? Он вместе с Вами учился в школе, жил в одном поселке? Как Вы встретились?
– Мы в Харбине встретились.
– Он за Вами долго ухаживал?
– Ну, как сказать. У нас же не так, как здесь: каждый день встречаются. Мы встречались, например, когда на концерт пойдем, в кино пойдем.
– Как вообще познакомились?
– Он приехал учиться в медицинский институт, на фельдшера. И тут мы познакомились.
– Из Трехречья?
– Да, из Трехречья.
– И Вы тоже в медицинском институте учились?
– Нет, у меня 6 классов всего. Не получилось больше учиться. Мне надо было работать, я должна была существовать на что-то. Мамы с папой не было. Мне некуда было преклонить голову.
– А что случилось с родителями? Папа уехал в село?
– Он потом взял семью к себе, вывез их в свое село. Он там устроился, купили маленькую развалюху. Он их всех забрал к себе.
– А Вы остались в Харбине?
– А я в Харбине осталась.
– А жили где?
– У тетки была. А тетка была артистка. Я у нее жила, как прислуга, за ребенком смотрела, но я не обижалась. Во-первых, надо каждый день было протереть дом, всю пыль, каждый день пол мыть – все это большая работа.
– А тетка была состоятельная актриса?
– Ну да, она была состоятельная.
– Она была в состоянии Вас кормить, одевать?
– Нет. Кушали-то все мы вместе, не было раздела. Это мамина двоюродная сестра. Но она была очень из богатых. И она не поняла, что человек нуждается, она не могла понять. У нее такие вещи хорошие лежали! Ну, дай девчонке, я обносилась вся. Так нет, все это заштопай, а потом маме говорит: «Смотри, Тамарка у тебя такая чистюлька».
– А звали Вас Тамарой?
– Тамарой.
– Там Вы встретили суженного своего. А как его звали?
– Да, Михаил. Он был старше меня на пять лет.
– А Вам было 20?
– Да. Потом он предложение сделал. Я познакомила его с папой. Оказывается, папа его родителей хорошо знал.
Мы как-то мало были знакомы. Ну, понравился, первый молодой человек. Потом папа говорит: «У него семья хорошая, только он бедный, был один сын, были еще дочки. Они его просто избаловали». Он институт никакой не закончил, у него были девушки, то одна, то другая. Я потом уже это узнала. Когда мы поженились, он мне о своих приключениях рассказывал.
– Он не был воцерковленным, духовным человеком?
– Нет.
– Вот Вы ходили в церковь...
– Да. Вот я приду в церковь. Что я просила у Боженьки? Плачу и говорю: «Боженька, помоги мне». Это еще ничего. Приехала к тете Шуре ее родная сестра, привезла с собой ребят, богатых полукровцев (полукровец – это русский с китайцем), очень богатых.
– А как у нее фамилия была?
– У нее была Бошурова.
– А у мамы?
– Мама – Былкова. Тетя тоже была Былкова, а потом Бошурова. Она была очень красивая. И, как артистка, была талантливая.
– Она была артистка театра или еще кино?
– Тогда еще кино не было.
– Когда Вы вышли замуж, у Вас был свой дом или продолжали жить у тети вместе?
– Нет, я ушла к другим. Когда я у нее жила, потом говорю: «Тетя Шура, я не могу, я же должна какую-то профессию себе иметь, я же не могу так жить». А родителям пишу, они мне пишут, а письма не доходят. А что получилось? Оказывается, посылаешь письмо, его должен председатель принести. Я посылаю, оно идет туда, а родителям не передают.
– Родителям вашим письма не передавали?
– Нет, и их письма мне не доходили.
– А почему? Они что, вредители?
– Вредители, потому что сказали, что папа был кулак. Это было просто преследование.
– Без права переписки?
– Да.
– Они ввели такое наказание? Вы вышли замуж, поменяли же фамилию?
– Да.
– Тогда Вы стали не Чипизубова, а какая у Вас фамилия была?
– Каюкова.
– Это есть такая птица – каюк.
– Мне папа всегда говорил: «Ну, и каюк!»
– Как Вы себя почувствовали? Почувствовали независимой женщиной, свободной? Как было в то время, социалистическое?
– С мужем?
– Да.
– Через три месяца я почувствовала, что мы разные люди, абсолютно разные. Но я уже ребенка имела. Ну и что делать, семь месяцев. Я работала, а он бросил работать и бросил институт, а мы уже записались в Бразилию. Он говорит: «Поедем за границу». Хорошо, поедем. Я тогда хорошо зарабатывала, шила.
– Надомницей, дома шили?
– Нет, я у Чурина работала, в огромном магазине. Там была как фабрика. Там большие были заказы, стандартного было мало. Потом стандартное шили очень хорошо.
– Платили хорошо и вовремя зарплату получали? И чувствовали себя независимой женщиной?
– Платили очень хорошо. Меня никто не притеснял, но я чувствовала, что мы с мужем разные. Не о чем было с ним поговорить.
– Он же был старше Вас?
– Старше, но он был избалованным. Родители были очень хорошие, верующие. Просто избаловали.
– Вот Вы говорите, уже ждали переезда. Вы тогда хотели уехать из Китая?
– Мы хотели все в Россию. Все родственники уехали в Россию. Но папа колебался, он еще не верил коммунистам, потому что он испытал это на себе. Он потом говорил: «Знаешь что, я напишу сестре». У него были сестры, кажется, две или три. И вот, он своей любимой Елизавете написал. Интересно, говорит, там она или где. Написал ей письмо и, конечно, написал, что нас как бы «добровольно» на целину, но есть возможность уехать за границу.
Представьте, письмо быстро пришло. Как оно дошло, Бог его знает. Это просто была милость Божья. Приходит ответ от ее сына, он инвалид в орденах. Он написал письмо так: «Дяденька, если так уж нужно Вам на целину, лучше приезжайте к нам в Иркутск, как бы то ни было, мы свои. А если есть у Вас еще возможность – счастливого Вам пути!» Папа сказал: «Все». Вот так мы и попали в Австралию. И в Австралии как-то за один год все пришло.
– А было ведь предложение в Бразилию?
– В Бразилию, это мы с мужем хотели. Пока я туда-сюда, рождается ребенок.
– Сын или дочка?
– Сын. Так, родился ребенок, надо крестить. А он сделал немножко подло.
– Ваш муж?
– Да. Не работает, ничего. Мы деньги собираем. Я знаю, что уже 200 рублей есть. Хорошие деньги были, чтобы на дорогу, на билет.
А кушать, мы кушали все. Мне хозяйка говорит: «Слушай Тамара, твой муж наводит каких-то тут баб и мужиков. Тут такая гулянка». А лето было. Раз мне говорит, два говорит, а я уже 7 месяцев беременна была. Потом в третий раз. Нет, думаю, что-то бабулька говорит, ну, как-то я не воспринимала, не верила. Подхожу к заведующей, говорю: «Можно мне будет сегодня раньше уйти?» – «Хорошо». Я отбила рабочую карточку, пошла. Прихожу, в доме пусто, окна, двери открыты. Лежит какой-то мужчина на кровати нашей. Я прошла, а Михаил говорит: «Почему ты не здороваешься?» Я говорю: «Когда женщина заходит, мужчина обязан встать». Когда я туда вернулась, его уже след простыл.
На следующий день прихожу, деньги спрятала, у меня только 60 рублей осталось. Они-то все прогуляли.
Я их спрятала, он ухватился, а денег-то нет. Я захожу, он меня ударил. Я ничего понять не могу. У меня кровь потекла. Я взяла кочергу, да как ему дам. Лицо было жалко. Я ему сюда ударила, в косточку, кровь потекла.
Я ему говорю: «С сегодняшнего дня ты мне не муж, а я тебе не жена. Все».
Прошло сколько-то времени, а он записался в Россию ехать. Я прихожу, он мне ничего не говорит. Мне китайцы показывают газету и говорят: «Смотри, твой-то мужчина уезжает», по-китайски написано. Я взяла, да, верно. Мне было так больно, обидно, думаю: так подло поступить.
– Не были разведены?
– Нет, даже об этом помина не было. Я шла домой пешком, не поехала на трамвае, пошла вокруг. Зимой было, поплакала, конечно, умылась снегом. Все,  прихожу, веселенькая.
Я прихожу, он сидит дома, дверь открыта. Я захожу, говорю: «Поздравляю тебя». Он говорит: «С чем?», я говорю: «С отъездом. Что же ты так поступаешь? Ну, если хочешь – поезжай». «Так ты же не хочешь». Да, я сказала, когда будет Россия, я поеду в первую очередь. А пока коммунизм – не поеду, потому что, когда пришли войска, много мне пришлось увидеть нехорошего.
Один раз мы пришли на пароход, муж всегда ходил на пароход, потому что был моряк. И когда приходил российский пароход...
– Это второй муж?
– Да, это второй, Сашенька. У нас было все общее.
– Чем закончилось тогда, муж уехал в Россию, ваш первый муж?
– Да-да. Ребенку было 3 недели, а он уехал.
– А в каком это году было?
– Это было в 1954-м.
– И Вы остались одна с ребенком?
– Я осталась с ребенком, но пришла к папе с мамой.
– Но папа жил не в самом Харбине?
– В Харбине, все в Харбине потом жили, переехали в Харбин. Потихонечку ребята там приустроились, кто в гимназии учился, я одна только осталась.
– У вас были паспорта российские?
– Были.
– И он уехал, даже не оформил развод?
– Он взял только советский паспорт, а церковный нет. Говорит: «А мне его не надо, а ты как хочешь, так и бегай с ним».
– А был и церковный паспорт?
– Был. А там было так: первое время ты должен зарегистрироваться, а потом только венчаться.
– Каково было Ваше чувство? Уехал ваш муж, Вы остались одна. Вы чувствовали, что он уехал навсегда?
– Да.
– И у Вас одна работа на швейной фабрике?
– Вот я и работала.
– А сын?
– С мамой был. Сынишке исполнилось два или три месяца, а тут как раз в Австралию. А я уже вместе с моими родителями. За год пришли все визы. Всё.
– А визы Вы тоже подавали в Австралию?
– Да.
– Или эта была бразильская виза?
– Нет. Та еще не пришла. Там по пять лет ждали. Так что ничего не вышло. Сюда приехала.
– А в каком году сюда приехали?
– Мы сюда приехали 10 ноября 1958 года. А Сашенька приехал сюда в 1948 году из Германии.
–Он уже здесь 10 лет жил к тому времени?
– Да, 10 лет.
– Это второй Ваш муж?
– Да.
– А приехали сразу в Сидней?
– В Сидней. А знаете, мне не понравилось и по сегодняшний день. Значит, на пароходе радуются, танцуют, такие счастливые. А я плачу, не то что рыдаю, а слезы льются. Мне что-то жалко, что-то я потеряла. А дождик такой моросил, неуютный. Думаю, Боже мой, куда я приехала и зачем я сюда приехала? Мама меня успокаивает: «Ну, что ты, что ты. Все будет в порядке», и по сегодняшний день мне не нравится.
– Австралия?
– Да, не нравится она, не к душе моей, не лежит она ко мне. Здесь все есть, но чего-то нет.
– Второй муж, как Вы с ним познакомились?
– Очень интересно. Работала здесь тоже швеей. Языка нет. А тут были Родионовы, у них была фабрика, и они брали эмигрантов. Это было так хорошо. Помню, в неделю получала 9 фунтов, 9 шиллингов и 9 пенсов.
– Здесь были английские деньги?
– Английские. Тогда хорошие деньги были. Так потихоньку встали на ноги.
Прихожу с работы как-то, смотрю, какой-то дядька держит моего сына. А сын мой его обнял так ручонками за шею. А у меня так сердце екнуло: «Господи, неужели Костя себе отца нашел?»
– Костя – это Ваш сын?
– Да. Я поздоровалась, прошла, вернулась. Он ребенка оставил, ушел. Так что никакого знакомства у нас не было. Потом он пришел, там у нас на этом же участке у хозяина был домик, там жила одна девушка. Он к ней зашел, они знакомые были. Лена кричит: «Тамара, Тамара, иди сюда скорей». Я подхожу, тоже с работы, она говорит: «Познакомься с дядей Сашей». Мы познакомились через окно: я на улице, он в доме. Держит мою руку, я не выдергиваю, и он не держит меня, и говорит: «Как Вам нравится Австралия?» Я говорю: «Не нравится абсолютно». Он говорит: «Я 10 лет здесь – она мне тоже не нравится». И вот так, у нас все было общее. У нас был интерес общий, у нас язык был общий. Мы могли с ним говорить.
– Часами?
– Да.
– Возрастом были примерно одинаковы или он был постарше?
– Он старше был на 17 лет.
– Кем работал ваш муж?
– Здесь он был рабочим.
– На стройке, в основном?
– Да. В общем, простым рабочим он быть не хотел. У нас формочка была.
– Формочка – это ферма небольшая.
– Ферма: 5 тысяч кур было. Вот мы с ним вдвоем там работали.
– Это Вы птицеводы? Целая фабрика?
– Да. А яиц сколько, Боже мой, собираешь! Надо их все помыть, а водой нельзя мыть, надо севул, это значит стальная шерсть. Все вычищать и ребятки помогали. Вот посажу их вокруг себя....
– У Вас дети появились?
– У меня детей 6 человек.
– Шестеро детей? Это, включая Костю?
– Костя шестой и трое погодки сразу.
– Откуда ваш второй муж, Александр? Из каких мест?
– Он родился в Феодосии, а вырос в Харькове. Бедная  была у него судьба, тяжелая. Почему у нас с ним все сошлось. Я многое пережила, и он.
– Он был в плену?
– В плену он был, да. Но и детство у него было очень тяжелое. Отца взяли в армию в Первую Мировую войну. Он родился в 1914 году. Через два часа как родился, отца взяли в армию. Он погиб в Брусиловский прорыв. А Саша уже вырос. Так тут самая разруха, тут и белые, тут и зеленые, и тут чего только не было. Пионером не хотел быть, учился хорошо, комсомольцем тоже не хотел и билет партийный тоже не брал, охоты нет.
– Воцерковленная была семья?
– Да, он верил, и помнит, когда ходил в церковь. Но больше он ничего не помнит, потому что мама то в город, то в деревню. Самые тяжелые годы были его. Он стихи писал, очень умный, очень начитанный. Потом война началась. Ему было 12 лет, он пошел юнгой на пароход.
– Ваш муж работал матросом на Черном море?
– Да, Черное море, потом в Одессу ходили. А в 1937 году получилось, он бежал. Приходит второй пароход и говорит: «Шурка, мать арестовали, сестру арестовали».
– А за что?
– 1937 год. Страшный год был. Зависть. Саша нужду видел. И когда он плавал, не гулял с ребятами, он всегда что-то привезет, то муку, еще что-то, не пропивал, он был хозяином. И вот он все это матери привезет. А мама была очень добрая: она возьмет, то соседку угостит, то еще чего-нибудь. Это было очень трудно. И, видимо, по зависти на нее стуканули. Когда ребята сказали: «Шурка, мать арестовали», он сказал: «Я даже думать не стал».
По хозяйственной части был там на пароходе. Он был рулевым, но в тоже время по хозяйственной части, посылали покупать. Он рассказывал: «Я закупил, что надо и потом к ребятам: «Вы идите, а я еще кое-что прикуплю и приду». А вместо парохода он пошел 15 дней по всей России, прятался. Это в Австралии можно прятаться, тут десятки лет прятаться можно. А в России в то время, там, где Днепр, в горах прятался.
– На Украине?
– На Украине прятался. Ночью холодно, а днем солнце нагреет камни, ничего. У него какая-то искра в вере была. Во-первых, он очень добрый, очень любил помочь бедным. Это хорошая черта была, но был очень осторожен, настолько осторожный был! Если он знакомился с человеком, то сначала его изучит взглядом. У меня внук такой родился.
– Он же прошел войну, призвали на фронт, к началу войны он же был не самым молодым человеком?
– Ему уже было 25 лет. Когда он узнал, что мать выпустили, это было чудо. Она рассказывала, что у него была от второго отца  девочка в его семье. Вот они сидят 200 человек, женщин в этой камере, тут же бочка, тут и все. Платья все истлели, чулки распороли и от селедки косточку выдергивали (как-то сумели), зашивали себе. Все лезло. Вызывали на допрос, дадут селедку поесть, больше ничего.
– И воды не дают?
– Нет, потом, в ватное одеяло закутают тебя и двое пинкачками тебя с обоих сторон бьют, видят, что синяки не остаются, а внутренности все отбивают. И когда она уже без сознания, они ее принесут. Матушка рассказывала. А девочку, она с ними была, было жалко. Стали женщины говорить: «Отдай ты ее в детский дом, специальный». Как Катюша говорила: «Дети врагов народа», так они про тех детей писали.
Трехэтажный дом был какого-то помещика. И вот там дети от семнадцати лет и в люлечках. У них-то детей позабирали, а эти старшие девочки должны были с ними нянчиться, как бы неплохо. Эти маленькие плачут, те еще не знают. Но эти девочки молодые. Что делать? Катюшка рассказывает: «Когда иногда показывают по телевизору: вот 6 миллионов немцы побили евреев, она говорит, пусть покажут как наших детей уничтожали. Я Вам расскажу, что она рассказывала.
В один день, вдруг ее и несколько девочек вызывают. Мы боялись белых халатов, страшно боялись. Комната большая, большой стол стоит, покрытый белой простынею. Больше мы ничего не помним: что было, что с нами сделали, ничего не знаем. Второй раз вызвали тоже несколько девочек. Посадили, знаете, как эти завивки делают, посадили туда, большая температура, мы головками дергаем, а они, женщины в перчатках резиновых, вцепились в голову, так и остались ямки пяти пальцев. На волосы надевают полосатую беретку, полосатые халатики, платьица.
А потом в один день подвальное помещение было закрыто железом. Но когда этих халатов нет, дети есть дети, мы сядем и катаемся по этим железкам. И тут стали, залезли – нас током бьет. А дети по натуре очень любопытные. Мы бегаем, смотрим, тут приезжает машина огромная. Они забор сделали вокруг дома, а в нем щели такие огромные, а за забором там выкопали огромную яму. Приезжает большой грузовик, закрытый. Подъезжает к этому дому, где подвальное помещение, открывается дверь и вот оттуда вытаскивают детей, уже раздетых, любого возраста, за ноги и за руки и туда, в яму. Какие-то над ними делались эксперименты. Объезжают вокруг этот участок, и вываливают в эту яму.
– Кто были эти люди, которые делали эксперименты?
– Они были в тюрьме, советские. Кто делал?
– НКВД получается. Медицина НКВД.
– Ну, конечно.
– Они экспериментировали над детьми тех родителей, которые в тюрьме находились?
– Ну, да. Там написано, она говорит: «Как сейчас помню, читаю: «Дети врагов народа».
– Их потом убивали?
– Ну да, они мертвые и туда. Мамаша чудом вышла. Когда ее вызывают на суд, ей говорят: «Что Вы смеетесь?». Она им говорит: «А что мне, плакать?».
Я думаю, что что-то немножко повредилось у ней. Потом уже, когда она вышла, пережить не могла, представляете? Она не знает, что с сыном. Но Саша говорит: «Хорошо, что нас вместе не посадили. Они бы нас запутали, мы бы все погибли там».
– Эти все ужасы, о них можно очень много говорить, и об этом много чего написано. А как судьба мужа складывалась после войны? Ведь он где-то попал в плен?
– Так вот, мать выпустили. Получилось так, что следователь был другой, молодой. И когда он вызвал ее, читает и читает, и говорит: «Тут никаких преступлений, тут ничего. Что Вас тут держат?» Она говорит: «Я не знаю». Он говорит: «Уходи, с вещами уходи». Какие вещи, все сгнило. Когда вышла, она говорит: «А как мне ребенка получить?» Он дал бумагу, чтоб ей выдали ребенка. Он дал адрес, чтоб пошла с этими документами. Между прочим, дал денег на дорогу. Она говорит: «Очень хороший был человек, даже удивляюсь, настолько был добрым». Она нашла дочку, поехала домой. Приехали.
Саша как-то узнал, что мама выпущена. А это уже был 1938 год, уже перед самой войной. Он пришел. Когда он пришел, его сразу в НКВД. Ну, что, сажать нельзя, тут уже война. Они дали 6 месяцев принудительной работы. Он отбыл, их даже не закончив, сразу на фронт.
– А на фронт, куда он попал служить?
– Знаю, что он был под Лозовой. Он рассказывал кусками, когда ему бывало тяжело. Мы сядем, чтобы вспомнить.
– Он в пехоте был? Стрелком, снайпером?
– Он был снайпером, под Лозовой.
– Лозовая где находится?
– Там, где Харьков, на Украине. Я не знаю.
– Там был очень большой котел. Там попало в плен более 600 тысяч одновременно.
– Три армии. Вот он и говорит: «Как так? Ни одного танка нет, ни одного самолета не было. Это просто на убой гнали. Не было пушки, не было ничего. Они идут валом, а нам что с этими винтовочками, да  с автоматами. Винтовки они сразу ломали, автоматы брали.
– И вот под Харьковом попал в плен?
– Да.
– И куда их потом?
– Там поле было, где пшеница росла, сделали на нем лагерь. Это ж такую массу! Это все еще в России было. И вот на этом поле протянули проволоки. 80 тысяч там было пленных.
– Это же было в сентябре-октябре 1941 года?
– Да, в 1941 году.
– А как он в дальнейшем попал в Германию?
– Он  говорит: «Там старались люди убегать. Ну, проволока, вышка. Приказ был такой: «Кто будет бежать – будут стрелять». Лейтенанты 5 человек побежали, далеко не убежали, залегли. На них с собаками пошли, тут же их расстреляли и привезли. Он говорит: «Лучше бежать было одному». Он всегда старался один. Во-первых, он всегда, прежде чем что-то сделает – подумает. Он был умный человек.
Вот он говорит: «Я побежал. Только пробежал 80 км, меня опять поймали. Благо, что в другой лагерь посадили. Если бы в тот же, меня б расстреляли. Здесь  просидел сколько-то времени – опять бежал. И вот уже убежал, уже недалеко от Харькова, а его поймали опять. Поймали и кто? Свои же порадели.
– Власовцы?
– Нет, эти «самосиненькие», украинцы, петлюровцы. Они понадевали на себя черные шинели, ходили, прямо короли. Переводчиками стали. Пленных набрали 50 человек по дорогам. Попал там один матрос. Он говорит: «Слушай, ты же меня знаешь, я с тобой из одного села?». «Неважно, – говорит, – приказ такой – всех собирать».
Кто бежал, старались всегда переодеться, чтоб военным не быть. И Саша говорит: «Забежал к одной женщине, попросил переодеться. Были женщины хорошие».
Гонят – пошли. Вдруг оглядываться стали. Ну что такое? Бежит какой-то человек,  машет руками.
Что мы делали, чтобы дать знать, в какой лагерь попадем? Мы делали записочки. А люди приходили, то молоко принесут, то продукты, если родные есть. Главное, что было хорошее, так это если ты принесешь фотографию мужа или сына, или брата, немцы выпускали.
Мы эти записочки людям отдавали. А люди передавали. И вот как раз пришло такое письмо одной маме. Прибежал этот человек. Старик. И петлюровец говорит: «Садитесь». Сели мы, подбегает старик тот, обнимает своего сына, плачет. Тут яйца вареные, пирожки, мама успела, напекла. Ему дает, этому сыну. А немец так стоял, стоял и говорит этому старику через переводчика: «Кто это?» Он говорит: «Мой сын». Он постоял, посмотрел, изучил их черты лица. Подходит к сыну, говорит: «Кто это?». Он говорит: «Отец мой». – «Иди».  Ну, этот тогда все раздал, кому что досталось, и пошел. А полицаю говорит: «Подожди тварь. Придет Сталин – я тебе дам»».
Вот и получилась резня. Вот что делали. Их опять в лагерь погнали,  и вдруг вызывают 10 человек, им надо на работу.
– В Германию?
– Нет, тут еще, в России, под Харьковом. Саша по-немецки говорил немножко, потому что любил это.
– И в школе изучал?
– В школе учил, потом на пароходе изучал. Он мог говорить. Самое главное, он говорит: «10 человек на работу». Я выскакиваю, за мной выскочили 20 человек. Выскочили, но мне говорят: «Надо только 10 человек». Сашу подозревали, что он офицер. Саша был очень осторожным. «И вот тут набрали. И вдруг мы едем-едем, подъезжаем, Харьков. У меня аж сердце затрясло». Нет, еще не доехали они, это было предпоследнее. Потом они приехали в город, эту работу сделали, их обратно в лагерь.
Собирают их в Германию, по 50 человек в каждый вагон, и там он подружился с человеком одним, Иваном. Говорит: «Ваня, знаешь, что если б в тот вагон нам попасть бы – вот было бы хорошо». Это французский вагон, у них только две полочки. «Это, – говорит, – легко». И как раз точно, 50 отсчитали и в этот вагон. «Ну, Иван, – говорит, – мы живехи». Они уже сделали план побега: все такое, котомки собрали, как легче, чтоб вылезти. А тут ребята: «Что вы делаете, из-за вас нас расстреляют». Саша говорит: «Никто вас стрелять не будет. Вы же целые сидите».
И вот время там надо подобрать. Он узнал потихонечку, что только впереди немец и в последнем вагоне, с пулеметами. Но пока они вылезли, пока туда-сюда, это как-никак две полки, а мужики взрослые. В общем, вылезли, и уже виден мост. Они бух туда, закрыли голову шинелью, ни одной царапинки не было. Это просто Бог спасал. «Мы сколько смогли, отползли, потому что свет, опасно. Шум, потому что галька, и заснули, бедные, от усталости. Проснулись, вокруг посажены мелкие деревья, видимо недавно посадили. Что делать? Идет женщина, посмотрела на нас. В общем, сидели, ждали, ждали, в конце концов, начало темнеть». И тут они бежать. Тут речка, через речку пробежали. Немцы уже не достанут. Во-первых, след потеряется. Главное, у того был паспорт, а у Саши был билет. Он боялся билет подавать, потому что во всем частном был, а паспорта нет. Ни билета, ничего нет, а у того паспорт – взяли на работу.
– Куда они хотели бежать?
– Да все домой.
– В Харьков?
– Ну, да. Как уж сам он думал, но бежали. Но все равно он в Германию попал. В Харьков-то пришел. А тут получилось, Харьков взяли. Три раза он был в руках там и там.
– Да, он переходил.
– Переходил. Вот в последний раз тут и попал, и сразу в Германию.
– Закончилась война, и он оказался на той территории, которую американцы заняли?
– Да, на той стороне оказался.
– А в Германии он был на работах различных?
– Их там посылали на любую работу: кого к крестьянам помогать, что-то делать. Он говорит: «Я ничего не могу сказать плохого. Они относились как к людям: кормили и все».
– В каком году он переехал в Австралию, в 1948-м? Американцы отправили?
– Нет.
– Англичане?
– В общем – не знаю. Он был в американской зоне. Он еще рассказывал: они были в лагерях выпущенные. Там были военные лагеря и немецкие. Их поселили там, где были семейные. Они с мамой-то встретились в Германии.
– А как мама там оказалась?
– Когда их эвакуировали, сказали: или остаетесь, или расстреляем. А мама была отчаянная. Тем более советская власть, тюрьма надоела. И потом она потеряла сына, мужа первого и она была в горе. Будь, что будет.
– Это его мама? Она сама захотела в Германию?
– Она просто как все: волна. Гнали всех.
– И он ее там встретил?
– Встретил в лагере, где женщины.
– А как он узнал, что там мама? Случайно?
– Случайно.
– Промысел Божий.
– Да. Он и говорит, что сам Господь все делал.
– Он, наверное, очень удивился?
– Да, и когда мама-то узнала... Боже мой! Он думал, с мамой плохо будет.
– И он ее забрал из лагеря?
– Нет, был лагерь уже спокойный. Он уже тогда к ней перешел.
– После войны?
– Холостяки отдельно были, семейные отдельно. Это уже война закончилась.
– И они с мамой вместе переехали в Австралию?
– Нет, он один приехал, как холостяк. Потом ее выписал из Германии в Сидней.
– Ваша дальнейшая жизнь, встреча после колоссальных испытаний: у Вас китайских, у него немецких, советских страстей, Вы почувствовали берег покоя, здесь в Австралии?
– Душевно было спокойно, только единственное, мне в Австралии не нравилось, она и по сегодняшний день не моя. Я, как на квартире.
– А почему она не нравится? Природа?
– Не могу объяснить, она не моя.
– Солнце яркое?
– Нет, просто она не моя, потому что я всегда мечтала о России. Нас воспитывали такими русскими. Мы так и думали, если б не написал папин племянник.
– Вы сказали: вначале 1990-х Вы были в России?
– В 1993-м.
– И сказали, ехали в Россию, а попали в Америку. В Шереметьево? Как это произошло, почему?
– Я привезла книги. Они просили, сюда писали. Меня нагрузили: Евангелие, материалы, все, что просили. И получилось 42 кг, помимо моего. Заплатили все, весь груз оплачен. Когда туда приехали, я спросила, где груз, а они говорят, через неделю. Когда приехала через неделю, они говорят: «Да вот ваш багаж, только платите 400 американских». Я говорю: «Что вы, ребята? Я сюда не торговлей заниматься приехала, я приехала сюда – привезла в ваши монастыри книги».
Я приехала еще через неделю. Просто стоит чемодан там. Пошли туда, они спрашивают: «Это Ваш?». Я говорю: «Мой».
– А где Вы находились, в аэропорту?
– Нет, я была у двоюродной сестры в Москве.
– Как дальнейший путь у Вас складывался? Вот Вы вышли замуж вторично. Второй муж ваш Александр, как по отчеству?
– Антонович.
– Александр Антонович. Вот скажите, все-таки на 17 лет старше, чувствовали особую заботу?
– Конечно!
– Он радовался Вам?
– Да. Он когда идет, я уже бегу навстречу ему. Дети у меня не кушали без отца. Стол накрыт, ждем. Все садимся за стол.
– У Вас пятеро детей. Стали многодетной мамой, и Вам надо было со всем управляться. Вы, наверное, работу оставили, перестали швейным делом заниматься.
– Была своя ферма, своей работы было много.
– Вы такой жизнелюбивый человек? И дети, и ферма появилась, и какой-то огород был. Вы говорите, что Австралию не любите, а вот столько радости у Вас! Ведь вся дальнейшая жизнь у Вас прошла в Австралии. Чувствовали, что Господь Вам помогает, вот помощь Божья, в храм стали ходить?
– Очень. Всегда ходила.
– Александр Антонович – церковный человек? С Вами ходил?
– Очень. Много церкви помогал: на велосипеде едет по 30 км, собирать на храм. Я помню, как сейчас, он собрал 120 фунтов.
Вот он собирал на церковь средства. Помогал церкви очень много. И что было обидно, это, может быть, на время и оттолкнуло, как какой-то шанхаец говорит, прости меня, Господи (Вы знаете, какие бывают мелкие люди): «В России ломал церкви, а здесь он восстанавливает». Мне было так больно.
– Шанхаец. Наш, русский?
 – Наш. Мужу было очень больно. Он одно время не ходил в церковь, потом потихонечку – ничего, забылось все. Конечно, осталась обида. Как я ему не говорила: «Сашенька, забудь это все». Он говорил: «Да нет, я ничего, только мне обидно, кто сказал?». А умирая, он мне говорил: «Иди в монастырь, тебя будут обижать, иди в монастырь».
– Матушка, скажите, пожалуйста, второй брак был венчанный?
– Да.
– Имеется в виду, с Александром Антоновичем?
– Да.
– Венчались в Сиднее?
– Да, венчались уже, когда Катюшка была, последняя. Я говорю: «Сашенька, в конце концов, 25 лет мы с тобой не венчанные, как это так?» Он все тянул, тянул, и потом в один день согласился. И мы поехали к батюшке.
– Матушка, скажите, у Вас шятеро детей, Слава Богу, все живы, сколько дочерей?
– Двое.
– Получается шестеро детей: четверо сыновей и две дочери. Все равно, каждая семья – маленькое государство. Вы – старейшина рода, и вдруг Вы их оставляете, уходите в монастырь. Скажите, у Вас были такие мысли, когда Вы жили в миру, что станете монахиней? Что уйдете в монастырь? Что много лет проведете в стенах монастыря? Нет?
– Никогда не было.
– А как это получилось?
– Вообще, в молодости я любила одиночество, я любила страшно природу. Я старшая и должна была за младшими смотреть. Ну, а дети есть дети. У мамы их пятеро было после меня. Если мне попадет, не наказывай нас. Мне все равно было обидно. Я думала: украду какую-нибудь девочку и буду в лесу жить в маленькой избушке. А потом мне исполнилось 18 лет, нет больше, до замужества еще. Я как-то маме говорю: «Мама, знаешь что, я бы хотела в монастырь», как-то, что-то было.
– Это еще в Китае?
– В Китае. А мама говорит: «Знаешь, что ты? Молодая еще такая, красивая, сможешь ли там? Ведь монастырская жизнь тяжелая». Я говорю: «Ну, да и что? Работай и все». Мне даже в голову не приходило так, потому что у нас монастыря не было там. Это в Харбине, в последний раз было. А тут не было, поэтому я монастыря не видела, только с книг. На этом дело закончилось. А потом, когда Саша умирает, это было в пятницу...
– Он болел долго?
– Нет, только неделю.
– И сколько же ему  было лет?
– 72,  еще бы пожил.
– Еще же Вы были в ту пору, когда он сказал, что идти в монастырь, довольно молодой женщиной?
– 56 лет.  Я очень молодо выглядела. Я потом как-то, несколько лет назад, сразу постарела.
– Почему же он сказал: «Иди в монастырь, тебя будут обижать».
– А получилось так, что дети стали обижать. Ну, как обижать? Чем обижать стали? Во-первых, у него все было строго. А я ему всегда говорила: «Саша, не держи так крепко детей. Понимаешь, что им надо сейчас? Поезжай с ними на концерт. Надо, чтоб они общались с ребятами, с друзьями. Езжай!». – «Нет». Я думаю, что это у него страх после советской власти был.
– Они не были готовы к жизни самостоятельной?
– Нет. В этом была большая ошибка.
– А как же Вы решились?
– Не знаю... послушание.
– После смерти мужа, через сколько лет, Вы ушли в монастырь?
– Через 6-7 лет. Саша умер 3 июня 1986 года, а я в 1987-м 1 февраля ушла в монастырь.
– Через несколько месяцев уже пришли послушницей. А до пострига, Вы говорите, 6 лет еще прошло?
– Это был первый постриг, иноческий. А монашество было только на седьмой год. Уже монахиня.
– Вначале Вас постригли как инокиню Тамару?
– Нет. Я уже была Евдокия.
– А не тяжело было Вам привыкнуть?
– Ну, конечно, кто Тамара скажет, я туда. «Ой, подождите, я же Евдокия».
– А дети Вас навещали?
– Вы знаете, как было тяжело. Это не смешно было. Они были у меня так воспитаны: мы были как друзья. Они сюда придут – маму цап! Всё.
– И никуда не пустим?
– Все. Монахини: «Это же нельзя. Мама – монахиня», «Нет, она наша мама».
– А сколько было младшему в ту пору?
– Коле было шестнадцать.
– Шестнадцать. Это самый младший – Коля? А кто за ним перечислялся?
– Катюшка. Знаете, когда она родилась?
– Когда?
– Папе было 59 лет. А мне было 42 или 43. Это Катюша родилась у нас.
– Катюша самая последняя?
– Самая последняя.
– Матушка, скажите, деточки маленькие. Вы рассказали о том, что идете в монастырь? Как они к этому отнеслись?
– Нет. Я им потом. Я не сказала им.
– А с кем они остались? Со старшими?
– Они со старшими остались. Они уже были женаты, Коля нет. А когда сказала, Коля сразу сказал: «Мама, я буду с Лизой».
– Они были обеспеченные? Ферма, куры?
– Этого уже не было. Мы уже продали все.
– А чем занимались Ваши дети?
– Они работали уже.
– Профессия какая? А где работали?
– Они работали на строительстве.
– А девочки вышли замуж?
– Да.
– И Катюша?
– Нет. Катюше было 12 лет. Она была со мной.
– Здесь, в монастыре?
– В монастыре. Она была со мной в одной келье. Владыка так благословил.
– А владыка кто был тогда?
– Павел. Был строгий, настоящий.
– А как его фамилия?
– Павлов.
– Я помню, рассказывала матушка Мария для духовного собеседника, что здесь не так много сестер, кто остается и принимает монашество, единицы. Именно иноческий период выдерживают не все.
– Не все.
– А ведь Вы были с дочерью здесь. Маленькая дочь была с Вами. Как Вы выдержали этот период?
– Я думаю, что милость Божья была, или такое желание мужа было. Я любила это, мне нравилось. Мне нравились молитвы, мне нравилось все такое строгое.
– Ведь здесь мало спят, много работают?
– Ничего.
– Я вижу, Вы жизнелюбивый человек, и вот как Вам удается это сохранять?
– Жизнерадостная была и вдруг сюда. Знаете, как было трудно. Себя ограничить надо, перестроить себя.
– Послушание? Вы человек самостоятельный, энергичный, деятельный. И вдруг послушание.
– Послушание для меня не было проблемой. Мне было за детей часто тяжело. Дети. Только это, а так нет. Видимо, так надо. Потом мне сын говорит: «Хорошо, что ты в монастыре, а мы все в церкви».
– А вот сыновья у Вас как по именам? Катерина младшая, потом Коленька, а потом?
– Константин, Владимир, Елизавета, Петр, Николай и Катюшка последняя.
–У Вас большой семейный круг. На какие-то семейные праздники, церковные,  собираетесь за одним столом?
– Сейчас нет.
– А вся семья собирается? Я понимаю, что они находятся тут недолго.
– Не так. Одни живут там, одни тут. В Мельбурне, Брисбене, тут. Иногда, я тут близко к Косте, к нему съезжу. Коля был, мальчика крестил. Я была матушка. Отпускают, как мать меня. Когда туда приходишь – черная ворона.
– Они живут мирской жизнью, а Вы человек духовный. У Вас 16 внуков и внучек?
– Да, и трое правнуков.
– Какая Вы молодец! Ощущение большой и достойно прожитой жизни у Вас есть. Выполненная миссия. Ведь говорят, что женщина спасается деторождением и благочестивым поведением. У Вас и дети, и  Вы в храме. По возрасту Вы, наверное, старшая здесь?
– Нет, мать Феодора старше.
– Все равно, к Вам, может быть, наибольшим образом прислушиваются, с Вами советуются те, кто помоложе. Есть у Вас ощущение единой семьи здесь с монахинями, со своими сестрами?
– Да, своя семья.
– Настоятельница, матушка Мария, она для Вас абсолютный авторитет? Ее слово, оно абсолютно?
– Она игуменья.
– В монастыре делается все по благословению?
– Только по послушанию, по благословению.
– Ваша поездка в Россию – это тоже было по благословению?
– Да.
– Покупали на свои средства и книги, и билеты?
– На свои средства, потому что у меня пенсия. Сейчас 800 долларов мы получаем, я 450 монастырю плачу.
– Половину, а половина идет на накопление?
– Да.
– Это было очень тяжелое время, его называют «время беспредела» в России в 1990-е годы. Вы в 1993-м там были? Полный развал Советского Союза.
– Да, я была, когда там вспышка была. Я в этот день ехала в Петербург, а днем пошла купить билет.
Подходит ко мне здоровый парень, большого роста, полный, но молодой парень, старше 30-ти. Берет меня за горло, а я была в монашеском одеянии. «Я, – говорит, – вор». Я почему-то не испугалась. Я говорю: «Ну и что?». Он, видимо, от этого опустил ручки. Я говорю:  «Как звать?». Он говорит: «Александр». «Ты крещеный?». – «Крещеный, как будто крещеный». – «Сашенька, какие у тебя красивые глазки». У него, правда, красивые глазки. Я говорю: «Если ты крещеный, то в честь Александра Невского». Ему тут духовного немножко сказала. Он говорит: «Мать, как ты сладко говоришь».
А со мной ездила Анна Леонидовна, я хотела Россию посмотреть, а она там жила. Она со мной и ездила. Я ей покупала билет вместе.
Он говорит: «Мать, ты можешь мне помочь на сигаретки? У меня денег нет». Меня предупреждали. Я говорю: «Анна, у тебя есть? Дай денюжку». Она знает, сколько они стоят, сигаретки, ему дала. Он их держит так в руке, а я в это время духовно потихонечку. Знаете, жалко, ребята не видели ни ласки, ничего. Из этого льва получился ягненочек. Он присел, я его перекрестила, поцеловала его, обняла его головку. Я говорю: «Сашенька, что ж ты не идешь на работу?». Он говорит: «Я три раза осужденный». Он волей, неволей идет, ворует. Работы не дают, денег нет. Значит обратно туда. Вот так они делают конвейером. Я потом ему: «Сашенька, иди в монастырь». Он говорит: «Что Вы? Что Вы?», так ручонками: «Я же такой грешник!». Я говорю: «Вот грешникам там и место». Он сидел, посидел, а я ему потихонечку...
– Очень интересные у Вас встречи в России: то Вас пытаются официальные бюрократы на 400 долларов обокрасть, то за горло берет вор.
– Главное, что меня удивило: стоит очередь за билетами, и как будто мы вдвоем. А Анна так стала к стенке, глазенки выпучила.
– Перепугалась?
– Она перепугалась, а я спокойная. Вот это именно спокойствие обезоружило.
– Это же было 25 лет назад?
– Да.
– Вы ведь тогда впервые поехали в Россию?
– Первый раз.
– Родная земля, и так встречает Вас?
– Ни чуточки не обиделась, ничего.
– Все-таки, видимо, было много нормальных людей, которые радовались, улыбались, тянулись к Вам?
– Иду я, подбегает ко мне: «Матушка, благословите». Я говорю: «Солнышко, я не игуменья». «Ну, пожалуйста». Были хорошие. У меня осталось впечатление о том, что со мной было интересно. Наверное, Вам будет неинтересно, но мы с ним попрощались, я его еще раз поцеловала, перекрестила и говорю: «Иди в монастырь». «Меня, – говорит, – не возьмут». «Душу спасать тебя возьмут, а я буду за тебя молиться». Только глупость сделала: я не спросила у него ни адрес, ни фамилию. Вот тоже немного старухой стала. Потом уже жалела: а где я его найду? Я бы ему помогала бы.
– Матушка, Вы дали ему больше, чем деньги. Вы дали ему свет добра человеческого и любовь.
– Любовь они же не видят. Это видно, что он, как ребенок. Я его обняла за головку: «Сашенька, миленький, иди в монастырь». А он: «Я такой грешник!» Он спрашивает: «Вы когда-нибудь грешили?» Я говорю: «Все было, поэтому я в монастыре».
– В Санкт-Петербург Вы из Москвы? Сначала прилетели в Москву? И где же Вы были, какие места посетили?
– Все получалось, как в угаре. Я даже не помню где, но были по церквям, но не знаю где.
–  В Троице-Сергиевой Лавре?
– Была там несколько раз.
– Видели мощи преподобного Сергия?
– Когда я в первый раз пришла – это было очень интересно. Я зашла – что, значит, благодать! Я стою, слезы градом льются. Я не то, что плачу, они сами текут. Это было такое чудное чувство. Это трудно сказать, это надо испытать!
– А где остановились?
– У двоюродной сестры.
– В Москве живет?
– В Москве.
– И Вы у нее остановились, и она потом возила Вас?
– Нет, я сама ездила. Она хорошая, но не воцерковленная. У нее бизнес там.
– Это в пору, когда приехали в Россию кто-то из братьев?
– Она приехала еще маленьким ребенком туда с мамой. Ее мама была родная сестра моей маме, и они были очень близки.
– Вот Вы в России, матушка, где были, в каких местах?
– Потом я была в Киеве. В Ближних и Дальних пещерах, в Киево-Печерской Лавре была.
– Поездом ездили?
– Поездом. На границе стали проверять паспорта. У меня паспорта нет. Поезд стоит, всех осматривают. Он говорит: «Паспорт». Я говорю: «Паспорт дома. Если у меня украдут, вы мне поможете?». Он все требует паспорт. Я перед этим была на рынке, видела, приехали, привезли бочки сметаны, большие куски масла сливочного и домашнюю колбасу. Я говорю: «Да что это такое? Ваши бабы у нас в Москве продают, мы же их не ощупываем, не обшариваем». Он замолк. «Извините», – и ушел. Анна Леонидовна: «Матушка, я не понимаю». Между прочим, Господь сказал, что Он не любит трусливых.
– Матушка, Вы в Санкт-Петербург летали. На Валааме не были?
– Не была, все мечтала, не получилось. У меня все получилось коротко, месяц.
– Были какие-то памятные встречи, которые Вам запомнились в России? Может быть, с духовенством?
– Да, с отцом Николаем Гурьяновым.
– Вы были во Пскове? На острове Залит?
– Да, очень хороший человек, я у него была. Он ко мне как-то очень ласково, народу у него всегда много. Одну Ольгу спрашиваю, с которой приехали: «Олечка, как бы мне хотелось сходить бы». Это было зимой, я не знаю куда идти, там деревня, неосвещенная еще, потом гололед, не дай Бог, упаду. Я приехала налегке, а мне было жарко. Снег, а мне жарко.
– Это какой месяц был?
– Ноябрь.
– Морозы сильные.
– На мне была просто ряска и все.
– А как Вы добирались на остров Залит?
– Лодками везли. На санях, а потом на лодках. Я у него два раза была. Очень радушный. Один раз приехали мы, он говорит: «Знаете что, ребятки, скорей езжайте. Если вы сейчас не поедете, утонете». Лодок нет, а он говорит: «Там ждет вас лодка». Правда, лодка была. Рыбаки нас отвезли, еще нам рыбы продали. Рыба была очень вкусная.
Потом уже второй раз к нему приезжала зимой, на санях.
– Это было в каком году?
– Была в 1993-м, потом в 1996-м. Третий раз была, но очень коротко. По делу надо было: дочке достать лекарство. Оно только в России было. Там очень коротко, нигде не была. Потом приехали в Лавру. Из Лавры уже поехали домой. Там были еще в других церквях, мне очень понравилось. Когда поднимаешься, на поезде едешь: зелено, золотые купола. Так красиво. Такая панорама красивая.
Еще были в нескольких местах. Но тоже очень быстро, поезд ждал нас. Что не нравится, что очень быстро. Все на ходу. Расстояние длинное, еще тут попали на поезд, который на каждой остановке останавливается. Мы ехали не сутки, а полтора суток. Тут тоже было интересно, это было настоящее чудо. Мы были с внуком. Ему было 13 лет. Первый раз снег увидал. Боже, он как котенок кувыркался в этом снегу. «Баба, я приеду в Россию, я буду здесь». Он поехал туда учиться.
Он там учился, женился и привез жену, ребенка, а теперь второй ребенок уже. Два ребеночка уже.
– Здесь живут?
– Здесь. Говорит прекрасно по-русски, тем более, там был, совершенно. Я не понимаю, как можно забыть русский язык и как можно его не привить детям? Как не привить любовь к Родине, я не понимаю. Вот это было воспитание родителей, почему я не могу принять Австралию. Вот эта задержка, потому что я люблю Россию. Может, это и мешает.
– Матушка, может это на генетическом уровне, на уровне вашей души. Есть у Вас в Австралии священники, которых Вы любите, с кем Вам хорошо поговорить, кто действительно духовник в монастыре?
– С отцом Алексием, но это далеко. Он сюда же меня и привез. Как получилось интересно. Саша стал прибаливать. Это было за год до его смерти. Вижу я сон. «Продаются блоки, земля такая, как на кладбище, серая. И я очищаю одну, ложу наискосок черную ленту. Встала так. Саша упрется головой и ногами, а мне немножко свободней. А где же мне грядки? А голос говорит: зачем тебе грядки? Они тебе не нужны. Да, да мне не нужны». Просыпаюсь, интересно. Через пару дней вижу сон: на кровати спит отрок, вроде мой Коленька, а под подушкой его такая книга, которая ценна. А я люблю читать. Беру ее, она немножко подержанная, а на ней золотой крест. Беру и говорю: «Как я хочу эту книгу». Слышу голос: «Трудно тебе будет». Я говорю: «Как бы трудно ни было, я ее хочу». Опять мне голос говорит: «Трудно будет». – «Сколько бы она ни стоила, а я ее куплю». И вот я купила.
Вот мне трудно: дети, монастырь. А за каждого душа болит. Иногда они поссорятся между собой, звонят маме, станешь их мирить. А вот его больше любишь, а меня меньше любишь. Вот и пошло. Я говорю: «Ребята, мне уже надоела ваша любовь. Когда вы будете взрослыми?»
– Отец Алексий, Вы с ним советовались?
– Когда я пришла, он был моим духовником. Он там служил и все дети мои были там. Я ему говорю: «Батюшка, я интересный сон видела». Отошли мы в сторону, я ему рассказываю. Он говорит: «Иди в монастырь». Я говорю: «Как же при живом муже?». И тут же сама говорю: «Скоро-то Саша умрет». И своих слов испугалась. Он за бороду подергал, подергал: «Да, он скоро умрет».
– Это он Вам сказал?
– Я сначала сказала, потому что он мне сказал: «Постриг». Мне даже страшно стало. За год мой Сашенька как будто догадался освободить меня, раз и все. Заболел, только одну неделю был в больнице, и то доктор сказал: «Иначе будет большая неприятность».
– Матушка, Вы сказали, он был вашим духовником. Сейчас он не ваш духовник?
– Когда он бывает, редко. Не вижу его много лет. Но все равно считаю своим духовником.
– Он ведь болел сильно?
– У него же рак. Он духовник хороший.
– Здесь часто бывал митрополит Илларион, наверное, с ним общались?
– Больше владыка Павел был, больше с ним, он более строгий и он конкретно сказал, вот так! Владыка хороший, он мягкий.
– Есть с кем поговорить, сестры? Общаетесь с ними по душам?
– Так общаемся, но чтоб душу открыть – не с кем.
– Я смотрел последнее интервью митрополита Питирима. Может, знали такого митрополита Питирима Волоколамского?
– Я слышала.
– Назывался фильм «Осень Патриарха». Когда его спросили: «Что, владыка, Вы сейчас чувствуете? Чего Вам не хватает?» Он говорит: «Поговорить не с кем».
Есть у Вас ощущение, что здесь русский уголок, вот здесь Россия, кусочек русской земли?
– Да. Многие приезжают и говорят: «Как у нас, в России. А как тихо, спокойно».
– Матушка, за плечами большая жизнь не только мирская, но и монашеская жизнь. Когда Вы приняли постриг монашеский, изменилось у Вас видение мира? Говорят, монахи – собеседники ангелов? Может, это тайный, интимный вопрос? Но что-то Вам открывается в людях, Вы видите человека не только внешне, но и внутри, когда разговариваете? Можете не отвечать, если это секретный вопрос.
– Нет, не секрет.
– Все-таки при постриге человек меняется?
– Очень.
– Что-то открывается другое?
– Когда постриг идет, сходит благодать. Молния, на одном сильно, на другом меньше.
– Свечение такое?
– И чувство такое радостное.
– Вы говорили, как избежали удара электричества, спаслись по молитвам. Вы же тогда не были монахиней?
– Не была. Я с детства была такая, не хочу Вам хвастаться, любила Боженьку. Когда читала по постам, то я книги другие не слушала, романы терпеть не могу. Я любила больше повести, истории любила, а вот романы не любила.
– Тот случай, когда ударило током, это было на ферме?
– На ферме.
– Когда работали с птицей?
– Ну, да. У нас куры были. А тут как раз сыночка, ему годик. Я пошла, белье постирала, а дом у нас небольшой был. Мы были этим уголком рады, счастливы. Мне нравилось, что у нас все было хорошо: мир и любовь. И Саше нравилось, что я всегда была жизнерадостной. Он говорил: «Ты как зайдешь, ты знаешь, все меняется».
– И что-то Вы обрабатывали? Как в воду провод попал?
– Провод упал на землю, а был дождик. Он запачкался, я его взяла, на руку намотала.
– Электрический провод?
– Да. А в стенке-то забыла выключить, он включенный. Я из этой ванночки воду беру и только сполоснуть его, не в ванночке, а так.
– Электрический провод 220 В?
– Да. Мозги работают абсолютно, но я как камень. Я не могу ни глазами моргнуть, ничего. Ни опустить голову ниже. Это хорошо. Если бы ниже, я бы в ванночке захлебнулась.
Так вот только подумала, брат мой умер в 30 лет, неужели мой короткий век? Господи, кто же деточек будет моих растить? Видимо, от всей души, хотите – верьте, хотите – нет: открываются пальцы, провод выпадает, и я встаю.
– Тогда Господь спас Вас.
– Да, и было еще несколько случаев помощи Божией в моей жизни.
– За один раз жизнь трудно рассказать. Вот дар прозорливости как-то проявляется у Вас? Вы можете уже предвидеть события?
– Вот чувствуешь и видишь, как крутит так, и как Господь тебя ведет. Так знаете, так явно. Я батюшке говорю: « Батюшка...»,  он говорит, что это во сне. «Наяву!».
До Сашиной болезни, я стираю или что-то делаю, я всегда пела песни, не песни, а молитвы. Однажды стираю или полоскаю белье, а они такие красивые, облака. Знаете, такие синие-синие, как вата – красивые. Так смотрю на небо, молюсь. Неужели иллюзия? Не может быть. На облаках появился Спаситель. Воскресенье Христово. Хоругви с крестом стоят на облаках. Не икона, не может быть, такой я человек грешный и такие вещи. И это днем – наяву.
– Значит, Вам явился Спаситель?
– Да, два раза.
– Это когда Вы уже были в монастыре?
– Нет. В монастыре я уже видела во второй раз. Я потом батюшку спрашивала. Он говорит, что это перед скорбями. Но Господь утешает, что Он с тобой. Я вот, как отсюда, прошла наши ворота туда до конца. Я шла к Нему, я с радостью шла к Нему. А потом, Он как бы таял, так и исчез.
А здесь я уже во сне видела. Небо голубое-голубое, а звезды серебряные, красивые, большие. Я говорю: «Ребятки, смотрите, вот Спаситель». Точно так же, только во сне. А Коля мой: «Где? Где? Где?» «Смотри вот, прямо на мой пальчик смотри. Вот Спаситель».
Ну, ничего, пришел он в себя. Говорит: «Мама, ошибок не наделаешь – не проживешь». Слава Богу, что он от Бога не отошел. Но все это надо пережить. Вот так. Когда ты тянешься больше к Богу, тем больше неприятностей. Враг же не дает спать. Он тебя отвлекает, то скорбями, то неприятностями, то еще чем-нибудь. Но что делать. Мы люди.
– И, наверное, все-таки одновременно и укрепляет?
– После этого ты стараешься молиться. Ты знаешь, что это скорбь, и молишься, и просишь. В это время молитва очень сильная. И вот смотришь себе, так на душе радостно, спокойно. Это все борьба. Вот это невидимая брань и есть.
– Я просто думаю, сколько же лет нужно провести в монастыре для того, чтобы почувствовать себя вот таким духовно укрепленным человеком?
– Гарантий нельзя дать. Сподвижники и то спотыкались, потому что враг не спит. Особенно, когда вы тянете ближе, и что-то, кому-то добро делаете, обязательно будет искушение. Причастился – обязательно что-то случится.
– Батюшки говорят: «Надо в тот день как-то поосторожней быть. Никуда особенно далеко не ездите за рулем. Стараться в тишине провести этот день».
– За книгой.
– И ссоры с женой в этот день, причем на пустом месте. Ничего плохого не желаешь, а возьмешь и поссоришься.
– А он же мстит.
– Думаешь, ну зачем? Ведь я же ничего не хотел, а возьмешь, поругаешься. И потом самому так больно и неприятно. Думаешь, зачем ты это сделал? Ощущение счастья и радости, оно ведь у всех другое, чем в миру, наверное. Ощущение бывает у Вас победы над силами зла? Может быть, некое внутреннее преодоление гордыни, каких-то страстей? Видимо, праздник какой-то?
– Когда у тебя искушение, и ты чувствуешь, что ты как бы справился – у тебя радость. Но смотри, что тебе будет сразу второе.
– Мог вспылить, а не вспылил. Вот на тебя накричали, а ты не ответил.
– На меня накричали, я могу промолчать. А вот вспылите, я вспылю. Не то, что из-за пустяка, а из-за правды, что ты меня не так... А вот тут на все смирятся.
– Матушка, я вижу, что Вы человек жизнелюбивый. Наверняка приходилось Вам утешать больных людей, которые уже сильно больные или на смертном одре. Как-то утешать, успокаивать? Такое случалось?
– Да. Вот, когда умирающий, ты его возьмешь, погладишь, и утешаешь. И говоришь утешительные слова, что страшного ничего нет, с Вами Господь, ангел тебя встречает. Вот в таком духе. И вот когда говоришь – слушает.
– Мне думается, что такие слова Вам приходят именно промыслом Божьим. Всякого человека надо ведь по-особому утешить и снять как-то боль, успокоить. Человек ведь боится смерти.
– У меня с мужем так было. Я его держала за головку. Он слышит, говорить он не мог. А вот чувствую, он ухом, значит, слышит. Я его успокаивала. Костя держал его за руку: «Папочка, папочка, только не умирай». Я ему говорила: «Сашенька, это будет другая жизнь». Вот он так спокойно умер.
– Мне кажется, у Вас есть дар утешения. Вот это жизнелюбие способно успокоить. Вы говорили как-то, батюшку лошадь, что ли ударила, и он умер.
– Нет. Это электричество.
– Вы говорите, слезы у него потекли. У него было много детей? Он отходил?
– Он ничего не мог, не мог повернуться. А слезы катятся, открыты глаза. Голова-то работает. Вот в чем дело. Жена стоит пред ним уже беременная. Она плачет, рыдает. Это Господь так делает. Значит, взял его вовремя.
– Все равно он из Царства Божия видит своих детей.
– А главное, Саша, когда умер, на третий день я вижу его во сне. Было: вижу во сне океан, он такой поднялся, да такой темный. А Саша стоит вот так в нем. Я подскочила, как его оттуда вытащить? Кричу: «Люди добрые, помогите!», смотрю, он уже ко мне идет в голубой сорочке, чистенький, беленький.
– Такая радость! Радость встречи. Мне кажется, он все время как-то с Вами рядом. И Вы его ощущаете, его присутствие в этой жизни. Матушка, есть у Вас ощущение попечения Казанской Божьей Матери?
– Я Ее люблю.
– Было ли у Вас ощущение именно Ее заботы? Я понимаю, именно Пресвятая Богородица, Она во всех иконах. А именно Казанской?
– Было у меня с Сашей. Я попросила отца Алексия его исповедовать. Человек в плохом состоянии, уже умирает. Саша будет сейчас исповедоваться. «Рассказывайте, я буду Вам пожимать руку, а Вы мне – такой-то грех». А Саша уже говорить не мог. Но он старался. Он говорит: «Согласны или не согласны? Или хотите, как собака умереть?»
– Это как электрошок. Усилием как-то пробудить человека, лишь бы он исповедовал грех и не ушел в мир иной с грехом.
– Вот это меня мучило. И он так и умер. Когда Саша умер, я говорю: «Отец Алексий, помолись». Он говорит: « Молюсь, молюсь». И вот, когда он вышел с чашей, а я заказала литургию за Сашу, он говорит: «Она же и так будет». «Нет, я хочу». Потому что, когда заказная, тогда его сугубо поминают.
– Литию, наверное?
– Нет, литургию.
– Одну литургию?
– Да. Я так молилась: «Господи, прости же». Как могла уже. Он, когда вышел с чашей, а гроб так стоял. Слышали только я, Катюшка, еще была приятельница, украинка. Царство небесное, умерла. Миро над гробом так прошло. Никто из моих детей не почувствовал, кроме Катюшки, меня и этой Гали. Она говорит: «Какой у Вас сладкий ладан». Я говорю: «Это миро, миро».
– Матушка, мы говорили о даре прозорливости.
– Да, это очень опасно. Это надо быть высокодуховным человеком. Куда нам грешным. Сейчас старцев нет. И кто б на праведный путь повел – некому. Получается сами по себе. Не с кем поделиться.
– Старцев вообще в мире нет?
– Они есть, но когда нужно – их найдешь, а вообще нет.
– Святая гора Афон, на Святой Земле или, может быть, в монастырях, есть люди?
– Есть, вот когда отец Ефимий ездил, он говорил, что там есть у них именно прозорливые.
– Мне показалось, отец Алексий Розентул...
– У него есть.
– Он обладает прозорливостью, по крайней мере, когда я к нему пришел, он уже обо мне что-то знал. Мне, кажется, само по себе монашеское звание открывает человеку особые видения. Вы говорили, что по-особому начали ощущать мир, свечение над головами, когда был постриг. Вы тогда видели собственными глазами.
– Да видела, оно как молния. И так красиво, и так радостно, на душе спокойно. И главное, над каждым по-разному: у одного больше, у другого меньше.
– Чем больше человеку даются дары, тем больше тяготы ему в дальнейшем нести, вериги?
– Да.
– Вряд ли стоит ожидать, что будет всеобщая радость и благоденствие.
– Тяжело, конечно. Главное то, что мы уходим, а поколение-то младшее, особенно детки – внучата, что им достанется? Господь управит все равно. Он же сказал: «Я же своих не оставлю, кто будет верить в Бога».
– Раз зашли сюда в монастырь, и стало тепло и радостно. Мир тревожен и людям живется сложно. Но вот здесь спокойное место.
– Тишина такая.
– Душа отдыхает. Эти же дары, которые всем нам были преподнесены. Я благодарю Господа и Вас, матушка: и накормили, и приютили, приласкали. Это большой подарок. Я надеюсь, что книга выйдет, и прошу помолиться обо мне грешном. Надеюсь, что через год, может, попозже, привезу Вам эту книгу. Подарю Вам.




БЕСЕДА

СО СВЯЩЕННИКОМ
САМУИЛОМ ВИШНЕВСКИМ,

настоятелем Свято-Покровского храма г. Сиднея



***

У нас есть обязанность здесь нести свой долг,
свою службу.
Священник С. Вишневский

– Отец диакон, расскажите, пожалуйста, как Вы сами здесь, в Австралии оказались? Ведь надо было решиться поменять образ жизни, страну, полушарие? На мой взгляд, начать жизнь заново.
– По большому счету, мы не собирались эмигрировать в эту страну. Мы приехали сюда, как туристы. Получилось так, что по истечении срока визы мы решили попробовать здесь свои силы в сфере бизнеса. И подали на эмиграцию в качестве бизнесменов, получили одобрение правительства на какой-то срок и начали свою деятельность.
– У Вас был опыт бизнеса в России?
– У меня был бизнес в России – мы занимались: мясными продуктами и рингами. А потом еще к бизнесу пытались присоединить алкоголь. Но, к сожалению, ведение бизнеса в России в кардинальной плоскости отличалось от ведения бизнеса в Австралии. Многих моментов мы не учли, и, естественно, через какое-то время нам пришлось этот бизнес просто закрыть, потому что все деньги, которые были отложены, оказались истрачены. А дальше просто началась будничная жизнь: сначала была эмиграция, которая не получалась. Потом эта жизнь перешла в церковную жизнь, и по сей день она имеет отражение только в церкви. Мы не представляем своей жизни без церкви, без Бога, поэтому нас сейчас мало интересует все житейское. Мы миримся с теми вещами, которые происходят вне церкви. Что происходит в нашей душе – это, в основном, служение. Вот сейчас особенно, во время поста. Практически, пять дней в неделю службы.
Вкратце, эмиграция в Австралию, наверное, это промысел. Мы себя называем «эмигрантами поневоле», потому что мы здесь представляем нашу страну, нашу Россию, в качестве тех посланцев, которых,  по-моему, Господь рассеял по всей Земле.
– Русское рассеивание получилось.
– Я думаю, что русское рассеивание по всей Земле – это миссионерство, которое представляет собой Русская Зарубежная Церковь, оно несет одну миссию – просвещение. Люди, когда я служу в церкви, говорят: вот мы действительно теперь чувствуем, что такое русский человек. Можно говорить по-русски, уметь красиво выражать свои мысли. Но, не имея русского духа, вы не можете называться русским человеком. Такие люди, как мы, сегодня действительно нужны тем людям, которые хотят понять, кто такой русский человек, что такое Русское Православие. Многие говорят, что нет, допустим, Русского Православия. Я с этим не согласен, потому что все равно Православие имеет какие-то оттенки, в том числе, и русский оттенок. Здесь многополярная эмиграция: и сербы, и македонцы, и кого только нет. Тем не менее, каждый из нас имеет свой специфический оттенок. Я считаю, что мы яркие представители русской общины.
– Вот отче, все равно, наверное, был кризисный момент, когда перешли от бизнеса и обратились...
– У нас не было такого перехода, потому что мы приехали и сразу попали в лоно церкви, с первых недель были под окормлением церкви. Мы были крещеными людьми. Единственное, что нам не хватало – это регулярных основ служения. Не всегда могли себе позволить, будучи в России.
– Это было в Успенском храме в Данденонге?
– Мы прихожанами храма в Данденонге были практически 15 лет. Только недавно приехали сюда. Мы никуда, в основном, не переходили.
– А жили  в России в Москве?
– Да, мы жили в Москве. Мы жили на Таганке, на Каменщиках.
– Сам по себе момент отрыва – это было ваше личное решение или семейно обсуждалось?
– Момент отрыва возник сам по себе. Я никогда вообще не планировал быть эмигрантом. Для меня эмигрант был каким-то чуждым элементом. Я никогда не мог представить себе, что окажусь на этом месте. То, что произошло с нашей семьей, скорее всего, относится к промыслу.
– Вы были женаты?
– Да, мы были женаты, у нас взрослые дети, внуки. Все, что произошло, было своего рода, если не трагедией, то серьезным испытанием для семьи, потому что наша эмиграция затянулась. Она продолжалась 10 лет и, к сожалению, в это время семья была в полной разлуке. В этом смысле эмиграция была нелегкой. Были люди, которые приезжали и получали все, что хотели. Их называли, кстати, одно из крылатых выражений, – «колбасная эмиграция». Я считаю, что мы к такой эмиграции себя не можем причислить, потому что не ехали за чем-то конкретно. Нас вполне устраивало все в родной стране и наши доходы в том числе.
– Вами двигала еще романтика, молодости свойственная?
– Не знаю, я не могу себя назвать романтиком, потому что ничего романтичного здесь не получилось. За все время, которое я пребываю в Австралии, я, может, выезжал в такие места пару-тройку раз, поэтому не могу себя назвать романтиком. Я посвятил свое время больше обучению. Я заочно окончил пастырскую школу в Чикаго. Сейчас продолжаю свое пастырское  обучение, поэтому больше всего времени уделяю наукам. А что касается романтики, она присуща каждому человеку.
– В Чикаго Вы были вместе с семьей?
– Нет, мы не были в Чикаго, это была заочная школа. Школу основал покойный владыка Александр Милеант. Я даже по случаю судьбы помогал ему здесь в епархии  с документами, которые послужили потом именно документацией для составления учебных программ. По случаю судьбы, я также был вообще первым студентом из Австралии, который окончил эту пастырскую школу.
– Вы обучались в ней заочно, находясь в Мельбурне?
– Да. Принцип обучения такой, что идут постоянные беседы по Интернету, даются программы, назначаются определенные дни сдачи экзаменов и прикрепляется ментор. Моим ментором был отец Михаил Протопопов. Он принимал у меня экзамен. Это то, что касается моего обучения.
Жизнь, которая протекала и протекает сейчас, целиком и полностью связана с церковью. Как Вы убедились, в Австралии очень сильно развито волонтерское движение. Здесь человек, который делает что-то безвозмездно, бескорыстно, считается полноценным человеком общества. Я очень много работал в роли фотографа и в роли кинооператора. Этим зарабатываю и сегодня на жизнь.
А что связано с церковью, то многие священники в России не понимают роли нашего служения, потому что мы вынуждены работать на светских работах, то есть зарабатывать себе на жизнь. Они называют наше служение неким хобби, с чем мы не согласны, потому что мы все равно служим, все равно делаем общее дело. Действительно, нам очень тяжело. Многие священники, настоятели, отслужив на работе 12  часов в ночную смену, не сомкнув глаз, идут и служат литургию.
– Отец Александр?
– Да.
– А как его фамилия?
– Кажется, Криженевский. Он из Советского Союза бывшего, из Белоруссии. Хорошим примером является всем своим прихожанам. Такие люди показывают образец подражания, который может служить молодому поколению и старому тоже. Такая небольшая картина маленькой семьи.
– В каком году Вы приехали в Австралию?
– В 1998 году мы приехали.
– Кто-нибудь здесь родился из детей?
– Нет. Как мы были здесь вдвоем, так и есть.
– Дети остались в России?
– Дети остались в России на попечении бабушек. Слава Богу, сейчас привезли одну из бабушек, она уже является австралийкой. Вот так, потихонечку...
– Отче, скажите, у Вас здесь основной мотив пребывания в Австралии – несение православного духа, служения Господу на этой земле?
– Как  я раньше сказал, это наша миссионерская задача, в принципе. Меня многие священники звали в Россию и давали место, чтоб я мог остаться в Москве, и неплохие места. Но кому оставить этих людей?
– У Вас уже есть паства?
– У нас есть обязанность здесь нести свой долг, свою службу.
– Есть благословение иерарха именно здесь служить?
– Естественно. Все мы здесь служим по благословению митрополита Иллариона. Все, кто здесь служат, все под его юрисдикцией, совершенно верно. Вы не встречались с отцом Игорем Филяновским, это московский батюшка?
– Встречался, но поговорить не успел. Дело в том, что меня пригласили провести творческий вечер. Он пришел, а поговорить не успели, еще, надеюсь, поговорим до отъезда. Он прислал небольшой очерк о Нине Михайловне Максимовой-Кристесен. Надеюсь, поговорим, поскольку есть время. Ваша жена, матушка Ольга, она тоже была воцерковлена, когда Вы приехали?
– Да, безусловно. Мы очень часто жертвовали церквям в России. А здесь просто из одного дома переехали в другой, слава Богу. Нас очень мило приняли и прихожане. Одно время жили у прихожанки в доме, больше 3-х лет. Это был наш дом, мы считали, что из одного дома переехали в другой. Для нас самая тяжелая часть нашей эмиграции – это разлука с семьей, с детьми.
– Как Вы привыкали к новой австралийской жизни? Все-таки это разные культуры: российская и австралийская? Вы знали уже английский язык? У Вас было представление об образе жизни или все приходилось начинать с нуля?
– Все приходилось начинать с нуля, потому что мой английский был довольно слабым. Он не позволял, допустим, вести ни бизнес, ни общаться с людьми. Носительницей языка была моя матушка, она имела более-менее хороший английский. Приходило со временем обучение, познание культуры австралийской, но большую часть времени приходилось проводить с нашими прихожанами, с отцом Михаилом.
Когда мы приехали в Австралию, первый год был познавательным – австралийцев, как нации, Австралии, как страны. Но за 15 лет мы до сих пор австралийцами не стали.
– А гражданство есть у Вас?
– Гражданство есть. Все, что связано юридически с этой страной – мы имеем. Но именно дух, который имеют сегодня австралийцы, все равно нам чужд.
– А что чуждо?
– Религиозно мы разные. Ценности, которые для нас являются жизненными ценностями, и наши устои жизни, к которым мы привыкли у себя в России, мы считаем их непоколебимыми. Устои нашей религии, устои нашей жизни, русский стиль жизни. Здесь все размыто, люди думают только о хлебе насущном, вообще-то, так по всей Земле. Здесь очень сильно развита социальная жизнь. Здесь невозможно стать нищим. Любой нищий человек просто может прийти в центр государственного обслуживания, ему дадут какой-то приют, деньги на пропитание.
– С Россией у Вас есть контакт? Есть здесь дистанция между Зарубежной Церковью и Русской Православной Церковью?
– Я считаю, что дистанции вообще никогда не было. То, что произошло в 1925–1927 годах, – неизбежный исход Православия из России, чтобы именно сохранить те устои, те моральные принципы, которые вынесла эмиграция из России. Основное становление, как священнослужителя, я прошел в Зарубежной Церкви.
Когда мы приезжали в Москву, я там сослужил с батюшкой. Я не видел никакого различия между нами и ними. Они принимали нас, как достойных  людей: вот тот брат, тот старший брат, младший брат, так они нас называли. Был, как говорится, брат в каком-то гонении, и вот сегодня мы опять вместе. Это была долгая-долгая разлука. А к объединению, которое восприняли люди негативно, – они не были готовы. Их либо не подготовили к процессу, либо они по своей гордости не захотели его принять.
В нашем храме на этой почве не было никаких практически разногласий. Всего один человек, колеблющийся, попал под влияние. Из всего прихода один человек. Что делалось в нашем приходе, так это огромная разъяснительная работа: что, почему. Была предоставлена людям история, рассказывались все тонкости этого объединения, поэтому люди были готовы. К сожалению, многие священники попали в раскол, но это, я думаю, неизбежность.
– Тот храм, который Вы возводите, как он называется?
– Свято-Георгиевский храм, он был основан также харбинцами. Священник, который выезжал из Китая, чудным образом получил благословение от китайских властей вывезти все иконы. В Харбине это был Свято-Николаевский храм. Священник вывез иконы, все иконостасы, в общем, практически, вся церковь была устроена по образу того храма, который был в Харбине. Здесь под церковь было выкуплено здание у баптистов, и потом уже со временем реорганизовано под храм православный. Сейчас стараниями прихожан, самого батюшки, ведется огромная работа по реконструкции фасада и возведению куполов с крестом.
– У Вас есть фотография?
– Есть Интернет-сайт. Можете туда зайти, посмотреть также всю историю. Сейчас, практически, все русские православные церкви имеют свои веб-страницы. Поэтому можете зайти на любую из них, если Вы знакомы с перечнем церквей, которые имеют веб-сайты.
– Не могли бы Вы рассказать, что такое русская культура в Австралии в более широком смысле?
– О русской культуре в Австралии Вам нужно поговорить с одним нашим другом, корифеем Александром Александровичем Ильиным. Лучше него о русской культуре, о ее движении никто не расскажет. Этот человек является на протяжении многих лет одним из идеологов и лидеров русской эмиграции.
– Ваше личное соприкосновение?
– Мое соприкосновение только на уровне моих клиентов, которые не являются всегда русскими, носителями русского языка. Я работаю практически со всеми: и австралийцам, и бывшими выходцами из Советского Союза, которые называют себя русскими. Но они, скорее всего, русскоговорящие.
– Вы снимаете фильмы?
– Я снимаю, в основном, документальные фильмы. Я снимаю клипы, делаю рекламу. Я больше работаю на коммерцию по всем направлениям – коммерческие клипы для телевидения и определенные моменты, которые хотят запечатлеть.
– Это поддерживает Вас материально?
– Да, это только материальная работа. Это именно то, чем я зарабатываю на хлеб. Жена помогает. Она проработала длительное время, делала тяжелую работу, будучи преподавателем.
В Москве она была преподавателем химии, здесь пришлось все это забросить. Хотя было время, когда мы планировали продолжить обучение, нужно было сдать специальные курсы английского языка, подтвердить образование преподавателя, потому что это связано с химией. Преподавание науки химия должно было обновляться каждые два года. Это еще дополнительный год обучения здесь, в Австралии.
– Отче, какое у Вас образование?
– Я по образованию психолог, но никогда практически не работал, сразу свой бизнес начал в Советском Союзе фотографом. Так и продолжаю здесь. Как и все в то время пробовали свои силы в малом бизнесе. К сожалению или к счастью, долго это не продлилось, потому что не на том уровне мы были.
– А в Австралию Вас кто-то пригласил?
– Нет, мы в Австралию приехали, я же Вам говорил в начале нашей беседы, как туристы: посмотреть на страну. Человек, с которым я работал в Москве, занимался мясом, он и попросил меня, если будет возможность, побеседовать с какими-то производителями, которые отправляют продукцию из Австралии. Так мы задержались на 3 месяца в поисках этого продукта. К сожалению, ни одного контейнера не смогли отправить, поэтому, наверное, и закончился наш бизнес.
– Есть ощущение реализованности себя в жизни?
– Я думаю, что да. Потому что то, что в подсознании я носил многие годы, сегодня реализовалось в служении Церкви, и те принципы жизни, которые я в себе хранил, сегодня для меня более или менее стали открываться с каждым годом. Все больше и больше, ярче и ярче именно в миссионерском служении Богу в этой далекой стране.
Мы с женой прожили три года в доме одной женщины бок о бок. Она никогда не была в России, она родилась в Литве, когда была еще та Литва, дореволюционная. Ее отец погиб в застенках лагерей, она его никогда больше не видела. Эмигрировала в Новую Зеландию, потом в Австралию. Я более русских людей, чем она, не встречал. И мы таких людей встречали каждый день. Мы видели людей, которые никогда не были в России, но имели такой дух русскости в себе, который иногда не найдешь в людях, которые сегодня живут на Родине. Думаю, что только из-за этих людей стоило здесь остаться и продолжить свое миссионерство.
– Вы часто бываете в России?
– К сожалению, нет, потому что, во-первых, это связано с перелетом, а самое главное – это дорого. Работать месяц-полтора только на билеты – это очень накладно. Вот сейчас еще раз попытаемся попасть в Россию. К сожалению, не все так просто.
– Дети к Вам приезжают?
– Не были ни разу. Правда, сейчас младший собирается со своей супругой.
– А сколько детей у Вас?
– Двое сыновей. Одному тридцать, второму двадцать пять, они взрослые люди. Окончили оба, как теперь это называется, университеты. Один экономист, второй юрист.
– По церковной линии?
– Да, оба сейчас были с нашего благословения обвенчаны со своими супругами. Старший уже имеет двух детей: девочку и мальчика. Живут они своей жизнью. К сожалению, Господь так распорядился, что они выросли в разлуке с нами. Дай Бог, чтоб они это поняли, простили. Это та черная полоса, которую мы потерпели. Эта полоса есть у всех эмигрантов, которые прибывают в любую страну. Только она у одних людей проходит безболезненно, у других она тянется на протяжении всей эмиграции. В нашем случае, она тянулась 10 лет. Поэтому это довольно печальная страница нашей семейной истории. Тем не менее, эта страница помогла нам полностью осознать беду эмиграции, почему мы здесь. Я думаю, что Господь посылает каждому такую страницу в жизни.
– Вот та природа, в которой Вы живете, австралийская природа с ее богатством, необычной стороной, она принята Вами, нравится здесь?
– Безусловно. Это красивое место, не только по моему мнению, но по мнению многих людей, которые приезжали из других стран, других краев, в том числе, из России.
– Сама Австралия?
– Сама Австралия, сама ее природа. Вы же знаете, даже если откроете справочник, найдете таких животных, которые бывают только в этой стране. Допустим, мы живем здесь, к нам прилетают на балкон какаду. Птиц таких свободных нравов не найдете нигде. Если бы Вам удалось побывать в открытом зоопарке, то там Вы смогли бы с руки покормить кенгуру, любых птиц. Даже животные здесь ведут себя абсолютно свободно. Они чувствуют, что они здесь под защитой Господа, потому что по-другому это невозможно назвать. Животные не могут руководствоваться чем-то другим, как только своими инстинктами. Животные здесь не боятся людей. Но люди их не обижают, потому что сама культура страны, ее конституция призывает жить гуманно.
Кто собирается быть гражданином этой страны, обязан по новым законам (лет 8 назад введено), сдавать специальный экзамен. Там довольно серьезные вопросы, их нужно не только выучить, но осознать. Поэтому, когда человек идет сдавать экзамен и не набирает определенный балл, то он не может подавать документы на гражданство. Довольно серьезный курс, его нужно понять и принять, потому что даешь присягу этой стране не нарушать законов и принципов государства, его конституции. Я не помню, чтобы это так было в нашей стране.
– Отче, родители живы у Вас?
– Отец умер 20 лет назад. Его звали Лазарь, но в крещении он был Алексием.
– Он был человеком воцерковленным?
– Он был крещеный, это все, что я знаю. Он родился в 1914 году, поэтому наверное, какие-то корни были.
– Мама ваша жива?
– Мама жива, Вы сегодня ее увидите. Она здесь с нами. Слава Богу, смогли ее выхлопотать, и это тоже одно из чудес. Адаптировалась довольно быстро, многие болезни, которые она привезла с собой, просто исчезли. Это доказательство тому, что страна имеет благодатную основу. Когда мы сделали ей полное медицинское обследование с применением современного оборудования, то доктора ничего не нашли из того, что она привезла с собой. Так что, вот такие чудеса.
– Всего доброго, отец диакон. Спасибо Вам за беседу.



БЕСЕДА

С ПЕТРОМ ИВАНОВИЧЕМ
И
ЕЛИЗАВЕТОЙ ИЛЬИНИЧНОЙ МЕТЛЕНКО




***


Если Господь и земля – это все одно,
то как мы можем Господа Бога гневить...
Диакон Петр Метленко
Вера – это большое богатство в человеке.
Пускай вера в Господа поможет.
Е.И. Метленко

– Здравствуйте, давайте познакомимся. Как Вас зовут?
П.И.: – Петр Иванович и Елизавета Ильинична Метленко.
– Расскажите, пожалуйста, о себе.
П.И.: – Я был дьяконом в Успенском храме в Мельбурне. Служил там много лет. Сейчас по возрасту и по болезни – на пенсии. А приехали мы вместе с женой из Мельбурна в медицинский центр для пожилых людей – общество Сергия Радонежского, в городок Каброматту. Каброматта находится примерно в тысяче километров к северо-востоку от Мельбурна – ближе к городу Сиднею.
– Давно это общество Сергия Радонежского существует?
ЕИ: – Наверное, лет 50-60. Я точно не знаю, потому что мы не здешние, мы мельбурнские. Петр Иванович служил в храме в Данденонге. Потом у него произошел удар. И он не может читать. Если, например, одно имя он может прочитать, а если целое предложение – он не может читать. Потом у него сели ноги, коленки. Я сюда попала, не ходила год. Сейчас я стала ходить. Ну, как ходить – такая специальная рама. Я с ней хожу. Сегодня я сделала 2016 шагов.
– А родом Вы откуда, Петр Иванович?
П.И.: – Мать украинка. Дедушка тоже оттуда, купец, у него было три магазина. Когда пришли коммунисты, все, конечно, отобрали.
– Сколько лет Вам, Петр Иванович?
Е.И.: – Сейчас ему 75-ть.
– Вы давно уже здесь?
Е.И.: – Он несколько месяцев здесь.
– А Вы?
Е.И.: – Я здесь уже два года уже. Третий год пошел.
– Он Вас навещал?
Е.И.: – Он навещал. Но сейчас дети работают. Он дома один. Некому за ним смотреть.
– Ну, вот теперь Вы вместе.
Е.И.: – Да, сюда приняли.
– Скажите, а какие здесь условия?
Е.И.: – Да, нормальные. Доктор приходит, обследует. Сестры выдают лекарства. Массаж есть. В общем, делаем разные гимнастики.
– Елизавета Ильинична, а здесь есть с кем поговорить? Люди вашего возраста по-русски говорят?
Е.И.: – По-русски говорят. Я хорошо говорю по-английски. Я уже 50 лет в Австралии. Он 51 год.
– А Вы переехали, видимо, после Великой Отечественной войны?
Е.И.: – Да. Наши перешли границу в 1919 г. Маму мою привезли бабушка с дедушкой, 2 годика ей было.
– Откуда?
Е.И.: – Из Забайкалья.
– В Китай, да?
Е.И.: – Да. А потом, когда она выросла, замуж вышла, там русских очень много было. Там жили лет сорок. В Хайвары. Недалеко возле Хайвара. А потом сюда стали принимать. Ну, мы тогда сюда оформились и переехали сразу. У меня большая семья. Пять сестер и три брата. Все они в Мельбурне. Все женаты. Все имеют детей. Ну, вообще, Австралия – это молодая страна. Слава Богу, мы здесь нашли приют.
– Да. А дети приезжают к Вам?
Е.И.: – Ну, конечно. Сын у меня здесь в Сиднее. Женатый, трое детей у него. Он священник – отец Даниил. Он служит в Сентенниал Парк. Дочь моя в Канберре на государственной службе работает. Еще один сын, старший, тоже в Мельбурне остался, у отца Даниила там живет.
– Отец Петр, Вас кто-нибудь из священников навещает?
Е.И.: – Навещает. Часто навещают.
– У Вас большой стаж священнической деятельности?
Е.И.: – Да. Он был дьяконом 25 лет.
– Вам удается исповедоваться и причащаться?
П.И.: – Да.
Е.И.: – Да, у нас есть часовня. Есть церковь внизу.
– Пенсию Вам своевременно выплачивают?
Е.И.: – Да.
– Вы сейчас на полном государственном обеспечении?
Е.И.: – Я – да. Потому что меня нужно было лифтом поднимать. Он ходит понемножку. Вообще, государство это оплачивает.
– Вот эта коляска у Вас государственная?
Е.И.: – Нет, это сами купили.
– Вы с ней сами управляетесь?
Е.И.: – Да, я сорок лет управляла машиной. Это пустяк. Бибикает.
– А выходите с рамой?
Е.И.: – Да, такая специальная рама на колесиках. Я упираюсь локтями и хожу.
– А сколько раз здесь кормят?
Е.И.: – Утром завтрак. Желающие, например, яйца, хлеб, какую-нибудь кашу, хлопья. В 10 часов у нас чай разносят всем. А в 12 часов мы обедаем. Нам подают суп, второе, сладкое, чашку чая. В 2 часа чай. В 5 часов мы ужинаем: суп и что-то на горячее. В 7 часов привезут чашку чая. И тогда уже восвояси в кровать.
– Елизавета Ильинична, поддерживаете ли Вы отношения с Россией?
П.И.: – Родственников уже половина России.
Е.И.: – Родственников много было. Но они уже ушли. Много было родственников: и тети, и дяди. Мой отец из Читы. А мама из Забайкалья.
– Скажите, а к Вам кто-нибудь приезжал из России из родственников?
Е.И.: – Ну да, приезжали. С его стороны особенно. И тетя, и двоюродные братья.
– Скажите, у Вас есть ощущение, что Австралия стала Вам родиной?
Е.И.: – Ну, конечно, стала. Здесь 50 лет живем.
П.И.: – Два раза был в России. И так хотелось бы съездить навестить кого-нибудь.
Е.И.: – Ну, сейчас уже смысла нет, если был бы молодой.
– Тяжело туда добираться.
П.И.: – Не тяжело. Нужно привыкнуть.
Е.И.: – Двоюродная сестренка находится в России. Может, лет 15-20. В Воронеже.
– Как фамилия сестры в Воронеже?
Е.И.: – Саморукова. Зинаида Саморукова – это его двоюродная сестра. У нее уже дети там – три сына и дочки.
– А они не выглядели странно, потому что они так долго жили в Австралии, в Китае и уехали в Россию? Вы смогли бы так?
Е.И.: – Нет.
– Почему они уехали?
Е.И.: – Не знаю точно. У нее была жива родная сестра, когда она уехала туда. Две сестры и брат. Теперь уже все умерли.
П.И.: – Только племянники остались.
– Вас удивило, что они сделали так?
Е.И.: – Конечно. Но что сделаешь, это их выбор. Мы не могли ничего сделать.
– Вы, наверное, и не пытались ничего сделать?
Е.И.: – Нет, мы не пытались. У них был такой путь, что нельзя было их свернуть нечем. Уже многие уехали отсюда.
– Скажите, они довольны, что уехали?
Е.И.: – Говорят, что вроде бы довольны.
П.И.: – Ну, конечно,  хотели приехать.
Е.И.: – Дети родись здесь. Может быть, когда-то и приедут.
– Елизавета Ильинична, а у Вас нет такой тяги на родину, скажем так, чтобы дети вернулись в Россию?
Е.И.: – Нет. Дети здесь закончили школы. Они имеют хорошую работу. Моя дочь работает на государственной работе. Они грамотные, все говорят на английском языке.
– Жизнь заново придется начинать.
Е.И.: – Да, заново начинать. Как вот из России приезжают сюда, заново все начинают. Ведь это тяжело. Немолодые начинают. Опять же, учат английский язык.
– То есть, тот опыт Саморуковой Зинаиды, Вы считаете, что это неприемлемо?
П.И.: – Наши родители прожили уже 30 лет в Китае. Отец прожил здесь 20 лет тоже. Несмотря на то, что мы жили в Китае, у нас чувство осталось русское.
Е.И.: – Мы учились в русских школах.
П.И.: – Русская школа, гимназия, церковь и культура. Приехав сюда, мы автоматически соединились с австралийцами, но тут оказалось все русское, и церковь…
– Здесь была все-таки русская диаспора? И жили рядом, одним районом?
Е.И.: – Да-да. Много русских. Очень много.
П.И.: – Да. Я приехал с Западного Китая, а она с Восточного.
– А Вы поженились здесь?
Е.И.: – Здесь.
– Давно Вы женаты?
Е.И.: – Мы женаты уже 48 лет.
– Почти золотая свадьба.
Е.И.: – Скоро.
– Скажите, а вот в этом заведении несложно было привыкать? После своего дома, своего хозяйства?
Е.И.: – Ну, конечно, сначала  было тяжело. Теперь уже как-то привыкли.
П.И.: – А Вы в церкви были?
– Ну, конечно, в Данденонге. И в монастыре был два раза.
Е.И.: – В мужском монастыре, у отца Алексея?
– Да. А позавчера поздно мы приехали. Были в монастыре у матушки Марии, но матушки Марии сейчас нет. Вместо нее матушка Евдокия. Мы переночевали, и гостеприимно нас приняли. Я готовлю книгу о наших соотечественниках, которые живут здесь. О судьбах людей.
Я вообще военный журналист на пенсии. Меня пригласили в Австралию. Меня никто не обязывает писать книгу. Это мое личное желание, о наших людях рассказать. Ведь в России мало кто об этом знает.
П.И.: – Видите, сейчас очень свободно стало. Можно легко куда-то поехать. Я и Америке был, в Канаде был.
– И, наверное, на Святой Земле были?
Е.И.: – Да. Были перед Пасхой. Когда благодатный огонь сходил. В Великую Субботу. Да, мы очень много объехали – 11 городов.
– Елизавета Ильинична скажите, а что для Вас, вашей семьи вера Православная?
Е.И.: – Она у нас на первом месте.
П.И.: – Основа.
Е.И.: – Наши семьи были верующие, так нас и воспитали. А мы уже своих детей. Сын у нас окончил семинарию. Теперь он отец Даниил. Там в Америке семинария у нас была, в  Джорданвилле. Ну, потом он женился на русской американке. Мы ездили на свадьбу. И они сюда переехали. Так что уже лет 20 здесь они в Сиднее. Он приехал уже дьяконом оттуда.
– Как приход у него называется? Он настоятель храма?
Е.И.: – Храм Владимирской иконы Божьей Матери. (На самом деле церковь святого равноапостольного князя Владимира). Этой церкви 75 лет.
– Служба идет на русском языке?
Е.И.: – На церковнославянском.
П.И.: – «Отче наш…», «Верую…» поют и по-английски, и по-русски.
– Петр Иванович, а Вы участвовали в службах, которые сын проводил?
П.И.: – Конечно.
– И как дьякон участвовали?
П.И.: Да-да.
– А вообще, удивительно и радостно было знать, что сын священник, а Вы дьяконом у него служите?
Е.И.: – А Вы знаете, у него дядя, сын был дьяконом много лет. Потом он уехал в Америку. Теперь уже, конечно, его нет. По-видимому, так идет из рода в род.
– Можно сказать, что священническая династия. Скажите, Елизавета Ильинична, как ваша фамилия в девичестве?
Е.И.: – Елькина. Я же говорю, была Елка, а вышла замуж – стала Метелка.
– Очень русская фамилия. Да, это у Вас такие шутки.
Е.И.: – У меня папа был шутник. Так что у меня все время так. Перешло отцовское.
– Петр Иванович, скажите, дружно Вы прожили? Вы уже 48 лет вместе. Или бывало что-то?
Е.И.: – Ну, бывали иногда разногласия на счет детей. А так больших ссор не было.
– Скажите, все-таки Вы главный в семье или ваша матушка?
П.И.: – Одинаково.
– Равноправие у Вас.
Е.И.: – Да, но большинство я делала.
П.И.: – Особенно, когда была работа у меня. Все она делала. Почему? Потому что я всегда занятый.
Е.И.: – Он работал всегда днем, а я после обеда. Поэтому мне приходилось везде лётать. Самый главный контроль, деньги-то под моим крылом были.
– Скажите, в Австралии Вы жили хорошо материально? В достатке?
Е.И.: – Неплохо. Он приехал, в 1964 году дом купил. Тогда деньги были другие, тогда были фунты.
Работали мы, конечно, двое. Потом купили два блока, выстроили дом. Девятнадцать лет прожили в нем. Потом он очень был большой для нас. Дети выросли. Один уехал в Америку учиться, другая тоже по работе. Пришлось нам этот дом продать. Другой, меньше выстроить. Ну, выстроили, пришлось пожить. Лет 15 нашему второму дому. Потом случилось, что я не смогла ходить. С ногой у меня было.
– Давно случилось?
Е.И.: – Уже 2 года.
П.И.: – А Вы были в Русском центре в  Данденонге, в зале?
– Я был там. Меня привозили показать, он пустой был.
Е.И.: – Первый дом от зала как раз наш, и второй дом бывший наш. Сразу здесь два дома были кирпичные такие.
– Там еще школа есть.
П.И.: – И рядом наш дом.
– Меня возил, может, Вы знаете, Солодченко Владимир Петрович.
Е.И.: – Знаем, знаем. Потом у него где-то там дом недалеко. А сейчас они купили там подальше. Километров за 30-ть от того места.
– Скажите, пожалуйста, Петр Иванович, наверное, Вы работали еще где-то, помимо этой работы?
П.И.: – 44 года отработал в Американской Printing Company (выпускающая компания).
Е.И.: – Там печатались открытки пасхальные, рождественские, с именинами поздравлять.
– То есть, Вы были полиграфистом?
П.И.: – Да.
Е.И.: – Вот, например, открытка: золотыми или серебряными буквами написано: «Поздравляем». Вот это его работа была – печать.
– Ведь для этого надо было знать английский язык?
Е.И.: – Да, он все записывал, понимал их немножко, но школу не заканчивал.
П.И.: – Понимаете, там язык не нужен был. Там главное, нужно было знать температуру.
– То есть, Вы были техническим работником? Надо было нажимать кнопки, заливать краску?
Е.И.: – Знаете, там не нужно было заливать краску. Там были ленты золотые и пресс. Они под прессом проходили и оставляли на открытках краску.
– Так называлась накладная термопечать. А Вы где работали?
Е.И.: – А я там же, где и он работал. После обеда мы паковали открытки, свертывали, считали. Паковали, паковали, паковали.
– Как Вы нашли эту работу? Вы же в Китае не были полиграфистом.
Е.И.: – Когда мы в Австралию приехали, нас с удовольствием принимали. Рабочих было мало в Австралии. Хотя мы плохо говорили. Покажут, что нам делать. Мы делали. Постепенно-постепенно мы развивали английский язык. Потом они хотели, чтобы мы ходили в школу. Мы, конечно, старались ходить в школу после работы. А потом научились.
– Вы и детьми занимались. Были у вас декретные отпуска?
Е.И.: – Ну да. Он работал с 6-ти до 15-ти. А я после обеда. С двух до 23-х. Я детей в школу отправляла, а потом ехала туда. Он заканчивает, в 3 часа едет. Там старушка смотрела за детьми 2 часа. Он детей забирает и домой везет. А я уже на работе. Так делали.
– То есть подменяли друг друга. Правильно сказать, семейный подряд. Скажите, а как Вы решили построить свой дом? У Вас хватило средств или Вы взяли кредит?
Е.И.: – Во-первых, мы работали оба. Копили. Потом немножко занимали, перезанимали. Да и в банке занимали. Старались по ресторанам не ходить. И кушать сами делали всегда.
– Был ли у Вас огород?
Е.И.: – Он всегда садил огород. Из животных у нас только куры были.
– Это в Данденонге Вы жили?
Е.И.: – В Данденонге, да.
– Детей приучали с самого детства.
Е.И.: – Конечно, приучали и детей.
– В храм Успения Пресвятой Богородицы ходили всей семьей?
Е.И.: – Ну, конечно, ходили все. По первости, мы имели дом и гараж, негде было молиться. В гараже у нас была церковь, 4 года. Он 10 лет был старостой. Потом он пошел к регенту в  Мельбурнском соборе. Он окончил семинарию. Он преподавал моему. Он это все изучал, все писал. Потом его рукоположили. Он был дьяконом.
– Мне хотелось бы спросить, ваш дом там все стоит?
Е.И.: – Да, он сейчас сдается.
– Вы детям помогаете?
Е.И.: – Нет. Деньги оттуда идут на мое лечение здесь.
– Вам приходится и пенсию свою здесь оставлять и еще доплачивать?
Е.И.: – Да-да.
– Скажите, а медсестры здесь доброжелательные?
Е.И.: – Неплохие. Staff (персонал) здесь неплохой. Доброжелательный.
– Сейчас вечерами Вы здесь вдвоем?
П.И.: – Я жил с сыном, отцом Даниилом.
– Все-таки, Слава Богу, что Вы вместе. Рядышком всю жизнь прожили и сейчас надо быть вместе.
Е.И.: – Ну да.
– Дети тут рядом и здесь у Вас, в общем-то, достойное обслуживание. И медицина тут нормальная.
Е.И.: – Сестра все лекарства разносит нам.
– Телевизор есть у Вас в комнате?
Е.И.: – Все есть: и телевизоры, и кондиционеры, которые охлаждают.
– А есть передачи на русском языке?
Е.И.: – Да, три канала на русском языке.
– Вы также на английском смотрите, все понимаете?
Е.И.: Ну, смотрим иногда, не всегда, но смотрим.
– Мне бы вот о чем хотелось спросить, бывают ли здесь какие-то концерты?
Е.И.: – Да, приезжают. Иногда поют, иногда играют. Русские песни, певцы, игроки.
– Есть у вас телефоны мобильные? Детям позвонить.
Е.И.:  – Да, есть телефоны. 
– Есть что почитать?
Е.И.: – Да, есть библиотека. Есть что читать, есть чем заниматься. Например, я делаю бусы, пазлсы делаю.
– Пазлы их называют. Вот Вы собрали такого льва. А потом что Вы будете делать?
Е.И.: – А потом мы будем делать на клей, прицеплять пластик.
– Вот вижу Собор Василия Блаженного. Это некий кусочек – лев. Тут, я вижу, у Вас подсолнух. Тут у Вас пейзаж какой-то. Это очень здорово.
Е.И.: – Ну, слаживаем потом, значит, клеим. И сверху пластиком затягиваем, чтобы не рассыпалось.
– А потом это куда идет?
Е.И.: – А вот здесь строят трехэтажные здания. Сказали, что картины не будут покупать. Эти работы, значит, в рамку, и развешивать.
– А вот эти пазлы из бисера?
Е.И.: – Из этого мы хотим выставку сделать. Я это делаю.
– Вот это, мне думается, можно выставить на продажу.
Е.И.: – Ну да, мы хотим выставку сделать, а потом хотим продать.
– Очень красиво.
Е.И.: – А здесь я цветок делаю. Вот такой цветок хочется сделать.
– Какая Вы мастерица, я вижу. Это же требует кропотливого труда.
Е.И.: – А потом, кроме этого, я очень много вяжу. Шапочки, шарфы навязала девчонкам.
– У Вас внуки есть?
Е.И.:  – Пятеро внуков: у отца Даниила – трое (два внука и внучка), а у моей дочки – две внучки.
– А они навещают Вас?
Е.И.: – Навещают.
– Имена русские у деток?
Е.И.: – Старший – Андриан, второй – Иустин, а девочка – Эмилия. А у моей дочки – старшая Ульяна, а вторая – Анастасия.
– Скажите, были у Вас какие-то скорби в жизни?
Е.И.: – Ну, конечно, у нас были. У нас сын родился. Ему было 5 месяцев, он заболел менингитом. И его парализовало. И он никогда не ходил. Ему 48 лет.
– А где он сейчас?
Е.И.: – Он в Мельбурне. Он не хочет сюда ехать.
– Он в больнице?
Е.И.: – Нет, там есть такой же дом. Только там 5 их. За ними ухаживают. Руки у него без действия. Ртом он ездит на will-chair (кресло-коляска).
– Как его зовут?
Е.И.: – Иван, Ваня.
– Это первенец ваш?
Е.И.: – Да, мой первенец. Так что на всю жизнь это досталось.
– Помоги, Господи.
Е.И.: – Спасибо.
– Вы, наверное, это очень тяжело пережили?
Е.И.: – Вы знаете, было дело. Но что ж сделаешь.
– Но Господь помог, видимо, Вы молились.
Е.И.: – Да. Слава Богу!
П.И.: – Мы постепенно к этому привыкли.
Е.И.: – Ему 48 лет. Мы часто звоним туда, он звонит сюда. Он не говорит. Я ему говорю: «Ваня, как ты? Хорошо здоровье?» Он отвечает: «А». Я говорю: «Ты болел или нет?» Он молчит. Я говорю: «Не болеешь?». Он говорит: «А». Значит, нет. Я его понимаю, он меня.
– То есть, у Вас свой язык?
Е.И.: – Да. 20 лет мы за ним ухаживали сами. Потом я пошла на операцию срочную. Отец Даниил поехал в семинарию учиться. Пришлось Ваню пристраивать. Радости и скорби – все было.
– Какие у Вас были взаимоотношения с вашими родителями?
Е.И.: – Они жили в Мельбурне у нас. Хорошо, у нас большая семья была. В 1962 году мы приехали, а отец в 1969 году умер.
– А как звали вашего батюшку?
Е.И.: – Илья Андреевич. А мама была Марианна Георгиевна.
– Очень русские имена.
Е.И.: – Моя бабушка была княжеского происхождения. Когда мой дедушка пришел свататься, ей сказали: «Ты же княжеского происхождения, зачем ты за казака хочешь замуж выйти? У казаков кроме плетки да коня ничего нет». Он все равно взял. А потом начались разногласия военные. И они быстро в Китай перебежали от советской власти. Там у нас и гимназия на русском языке была. И доктора, и священники очень многие перешли.
– Там и раскулачивание было. Да что там, людей убивали без суда.
Е.И.: – Убивали. Там не спрашивали, чей ты, откуда, в лоб тебе пуля и конец. У моей бабушки было шесть братьев. Они были у царя военные. Когда моя бабушка с дедушкой перебежали, а тех всех постреляли. Один только скрылся.
П.И.: – А как Вы смотрите на советскую власть?
– Ну как я на это смотрю. У меня два деда репрессированы, были уничтожены. Я плохо смотрю на это.
П.И.: – Ну а сейчас в России как смотрят на это?
– С осуждением смотрят. С большим осуждением. Миллионы людей были уничтожены. Мою родню по отцу из Саратовской области (дед был мельником) раскулачили и сослали на Урал. Моя бабушка по материнской линии осталась с тремя детьми одна. Деда репрессировали, он умер от дизентерии на стройке Беломорканала. Ужасное было время. Сейчас на это смотрят, конечно, по-другому.
П.И.: – Теперь не боятся так говорить?
– Не боятся. Я думаю, что времена другие наступили. И помимо всего прочего, сильное влияние имеет Церковь русская. Она является большим нравственным авторитетом и оказывает влияние на все органы власти.
Е.И.: – Ну, Слава Богу.
– Но что я хочу сказать, что в России еще очень много проблем. Одна из них очень серьезная – это коррупция. Воровство, по-русски говоря. Чиновники очень много воруют. А чтобы это побороть, требуются какие-то колоссальные силы. Потому что вертикаль власти сверху донизу, снизу доверху вся забита этими чиновниками. Поэтому очень сложно все это преодолеть. Мне думается, что для этого потребуются еще многие годы. А ведь в Австралии нет коррупции?
Е.И.: – Бог их знает. Может и есть.
– И Вам не приходилось за всю жизнь давать взятки?
Е.И.: – Нет. Никогда не приходилось. Для нас было это немножко странно. Мы всегда платили таксу государственную. В конце года заполняли декларацию. Если мы переплачивали, нам возвращали.
– Скажите, а за пожилыми здесь хорошо ухаживают?
Е.И.: – Да, хорошо заботятся.
– Ну, Вы вот говорите, что приходится сдавать дом, чтобы оплачивать лечение?
Е.И.: – Когда строили на деньги беженцев, теперь государство вникло. Оно тоже дает теперь. Дает деньги. Государство нам выплачивает пенсию. Но пенсии иногда недостаточно. Пока я не ходила, государство добавило мне пенсию, чтобы все мне оплачивать самой. А вот кто ходит, должны свои средства иметь. Как мы свой дом сдали, теперь эти деньги сюда вкладываем. Но все равно это лучше, чем в России живут бедные.
– Ну, конечно. И духовно Вы все-таки здесь лучше живете. Батюшки приходят к вам. Сербские батюшки здесь служат. Здесь очень много сербов.
П.И.: – Два дня назад здесь дед умер. Сразу пришли его отпевать.
– Молитесь Вы, наверное, постоянно?
Е.И.: – Ну, конечно. Утром встаем, правило читаю я. А он слушает. Когда он приходит, я начинаю еще до завтрака читать. Я прочитаю, помолимся, а потом идем на завтрак.
– То есть, у вас есть распорядок.
Е.И.: – Да-да. Перед едой помолимся. Потом в обед приходят девчата. Они читают «Отче наш». Перед обедом и перед ужином читают. Все, кто может встать – встают, тот, кто не может – сидит.
– Это ведь не важно, кто читает. Главное, чтобы Господь слышал молитвы.
Мне вот все-таки интересно. Насколько Вы здесь чувствуете русский дух? В основном же говорите на русском языке.
П.И.: – Сейчас в окружении церкви половина русских и сербы, но и они тоже говорят по-русски. И батюшка два раза приходил сербский.
Е.И.: – Каждый месяц батюшка служит.
– Как его зовут?
Е.И.: – Не знаю. Раньше у нас был отец Николай. Никола. А сейчас другой у нас.
– Наверно, просто батюшка, отче зовите, да и все.
Е.И.: – Потом отец Борис приезжает. Проводит иногда молебен, иногда причащает.
– Скажите мне, все-таки значительная часть жизни уже прожита, как Вы считаете, получилась у Вас жизнь? Ведь Вы дважды получились, собственно говоря, иммигрантами. Китай, из Китая в Австралию. Есть ощущение, что цельная жизнь? Воспитанные дети, внуки…
Е.И.: – Слава Богу за все.
– Не сердитесь Вы, что некие испытания были Вам ниспосланы?
Е.И.: – Бог наказывает. Например, что мы идем исповедоваться, нас причащают. Господь нас наказывает, чтобы мы вразумлялись и каялись. И эту болезнь, как это сказать, Господь ниспослал.
П.И.: – Если земля и Господь – это все одно, то как мы можем Господа Бога гневить. Простите, я больше не могу сказать. Вы поняли смысл?
– Да, я понял.
П.И.: – Будете всегда в этом духе и вспомните меня.
– Конечно, Петр Иванович. Мне очень важно было это услышать от Вас. Чтобы Вы хотели сказать своим соотечественникам? Тем, кто живет в России и живет, может быть, хуже. Что Вам больше всего помогало в жизни и что Вы, может быть, пожелали им?
Е.И.: – И знаете, очень многим помогал Господь. Как-то надеялись на Него, и думали, что будет легче.
– Вера, Церковь, да?
Е.И.: – Вера, церковь, друзья. Главное сказать, что в такую, как это сказать, минуту не оставляли нас. Слава Богу! Ну что я могу сказать, вера – это большое богатство в человеке. Пускай вера в Господа поможет.
П.И.: – Но все равно Воскресенье будет общее. По всей земле.
Е.И.: – Простите, а когда Вы подошли к церкви?
– Вы знаете, в 1990-х годах. Я крещенный в младенчестве. А воцерковление началось  в 1990-е годы. Где-то порядка около 20 лет назад.
Я хотел еще Вас спросить, в завершение, вот приближается 50 лет вашей семейной жизни. Как Вы поженились, как Вы встретились?
Е.И.: – А Вы знаете как, когда они приехали в Данденонг. Они приехали из Северного Китая (Хайнане), а мы из Пекина. Все мы молодые девчонки были. У нас было много девчат, у них было много ребят. Мы так съехались в районе. Познакомились. А потом наши ребята говорили, что наших девчат не трогайте. И дрались. И у нас все-таки были молоденькие девчонки, а ребята были уже постарше, по 25 лет. И были у нас разногласия между русскими и этими. В 1965-м году у нас 6 или 8 смешанных свадеб было.
Когда пришли меня сватать, мама моя говорит: «А что это такое? Не наш!» Не наш, то есть не из нашего края. Когда он родителям сказал, они ему говорят: «Так она же не наша!» Они тоже не хотели. Ну, конечно, мы спрашивать не стали. А когда меня сватать пришли, я говорила, что нет, я пойду. А отец сидит и говорит: «Да куда ты пойдешь?! У тебя еще есть старший брат и сестра. Когда они женятся, и ты пойдешь». То есть, по очереди. – Нет, я ждать не буду. А тогда они булку принесли, чтобы меня, значит, сватать. Булку круглую с солью оставили. А потом я слышала, что мама с папой говорили, что ее не отдай, она же уйдет. А мой брат, ему 68 лет. Он только недавно женился. Дожидали его, пока он женится. А потом пост был какой-то. Две недели до поста. Решили обвенчаться.
– Сколько Вам было, когда Вы решили выйти замуж?
Е.И.: – 18 лет мне было. Ветерок в голове ходит. А ему 25 было.
– Все-таки промысел какой-то был. Где Вы познакомились, на танцах?
Е.И.: – На танцах. В церкви он пел в хоре, и я пела. Потом я устроилась на работу к нему.
– Но родители-то примирились?
Е.И.: – Ну да, куда они денутся.
– Я знаю, здесь большие свадьбы бывают. У Вас много народу было?
Е.И.: – 100 с чем-то человек. Он тогда уже дом купил.
– Сколько лет Вы работали до женитьбы?
П.И.: – 5 или 6 лет.
– То есть, он Вас привел в дом сразу.
Е.И.: – Ну, конечно, не его дом был. Общий, родители там жили. А потом постепенно-постепенно...
– А дом тот, что в Данденонге?
П.И.: – Нет, другой, рядом.
Е.И.: – Недалеко возле церкви первый дом был.
– Я очень вам благодарен за эту беседу. От всего сердца желаю Вам здоровья и благополучия, долголетия и помощи Божьей во всем. Спасибо большое, я понимаю, что отнял у Вас много времени.
П.И. – Это все на пользу.
Е.И.: – Ничего, ничего. Пойдемте, я покажу комнату, где я живу.
– Ну что, же пойдемте. Интересно очень.



БЕСЕДА

С ЧТЕЦОМ
АЛЕКСАНДРОМ СЕРГЕЕВИЧЕМ ХРУСТАЛЕМ




КРАСНАЯ ПАЛАТКА

Не хочу, не могу, не смирился,
и в душе все границы сотру,
я в Советском Союзе родился,
я в Советском Союзе умру.
Надпись на сельском магазине
в Рязанской области


– Представьтесь, пожалуйста.
– Милостью Божией чтец Александр, «Австралийский и Новозеландский». В миру – Хрусталь Александр Сергеевич, родился 27 декабря 1962 года в столице нашей родины городе-герое Москве. Теперь житель города Мельбурна.
– Как случилось, что Вы оказались в Австралии? Когда это началось и осуществилось?
– Началось это с полного обвала экономики и распада страны. Когда перестали платить зарплату.
– С программы «500 дней»?
– Да, наверное, так это безобразие и называлось, я уже и забыл этот термин. По-моему, где-то в 1990-м году. Мы тогда поженились с Юлей, а теща постоянно  говорила, что нужно срочно закупать еду. Помню, закупал крупу. Это были обычные, кондовые, бумажные, советские пакеты по килограмму. Покупал крупу разную: манку, горох, еще что-то. Запаивал их в полиэтиленовые пакеты паяльником. В пакет туго влезало по три-четыре пачки поперёк. Сейчас уже точно не помню сколько, но вид этих пакетов до сих пор перед глазами. У меня весь шкаф был забит этой крупой. Но, слава Богу, голода в стране не было, она не понадобилась.
 Все равно, какой-то жучок прогрыз полиэтилен и все попортил, крупа пропала. Ну, так вот, тогда я был молодой и очень активный, искал своё место в жизни, чем бы полезным заняться, чтобы «не было мучительно обидно за бесцельно прожитые годы». Тогда меня ещё интересовал смысл жизни, а не борьба за существование.
 Я окончил Московский инженерно-физический институт (МИФИ) по специальности «экспериментальные методы ядерной физики». В 1980-м году поступил, в 1986-м окончил «Олимпийский набор». Учились тогда 5 лет, потом полгода диплом и полгода практика. То есть, учились серьезно, выше среднего уровня технического образования в стране, да и, наверное, в мире. Честно говоря, вначале я был троечником, а потом как-то взял себя в руки, научился работать и практически стал отличником, уже на последнем году учебы. Поэтому и хотели оставить на нашей кафедре ядерной физики. Тогда я полюбил компьютер и начал писать кое-какие программки. Но на диплом и практику меня переманили в курчатовский институт, обещали в будущем интересную работу и командировки. Сначала, конечно, все было интересно. Нужно было сделать детектор для «Калифорния-252». Есть такой искусственно выведенный элемент, на земле практически не встречается, поскольку время жизни его очень мало. Интересен тем, что при распаде образует не один нейтрон, а сразу несколько, т.е. является хорошим источником нейтронов. Поскольку требовалось разработать электронную схему, которая замеряла бы несколько связанных между собой временных событий. Пришлось учиться в процессе работы. Делал всё своими руками, многие вещи в первый раз в жизни. Только, пожалуй, пайкой я раньше занимался, ещё когда в школе учился. Конечно, ребята из лаборатории много полезного подсказали. Взял готовые счётчики: такие трубки из нержавеющей стали длиной примерно 1 метр. Внутрь туда закачивался гелий-3. А гелий-3 – это 90 рублей литр (при атмосферном давлении) в советское время, очень дорогая вещь. А литров в одной трубке аж все 4. А трубок во всей установке уж не помню сколько. Денег в то время на науку не жалели, по крайней мере, на ядерную физику. Правда, был парадокс – денег полно, а потратить их чрезвычайно трудно, были ещё т.н. фонды, т.е. разрешение купить. Приходилось выкручиваться, изобретать, делать многое из подсобных материалов. Например, ящик для перевозки счетчиков переделали в корпус детектора. Дёшево и практично: и счётчики уже закреплены, и ящик из дюраля служит отличным экраном от помех.
Короче, сконструировал я цифровой электронный прибор на микросхемах, сам спаял, сам отладил, сам подключил к компьютеру, сам написал программу, которая замеряла и записывала события из детектора. Отличный получился такой диплом, получил громадное творческое наслаждение. Не хочу сказать, что в первый и в последний раз в жизни, но где-то рядом.
  Это был примерно 1986-й год. Когда я сделал диплом и отбыл практику, меня взяли на постоянную работу. Вот тогда мне и стали давать всю самую черную и нудную работу. Нужно было покрывать трубки для счетчиков тефлоном изнутри, т.е. чисто механическая работа лаборанта.  Тогда меня ещё интересовал вопрос, как «правильно» прожить жизнь. Я думаю, ситуация была типичной для той поры: было полно учёных и инженеров, а обслуживающей инфраструктуры не было. Не хватало рабочих, лаборантов, техников, приходилось всё делать самому.
– Но Вы тогда не были женаты еще, да?
– Нет, но где-то это всё приближалось, примерно совпало с моим крещением. Были, конечно, просветы и отдушины в этой жизни в виде командировок в Красноярск. Совершенно другая среда. Остатки атмосферы советского атомного проекта, когда люди защищали свою страну, а может быть и всё человечество.
 – Это Красноярск-26, да?
– Да. Приезжали в закрытый город, получали талоны на шикарную еду в столовой, жили в общежитии. Фактически, за нашей группой закрепили отдельную квартиру в общежитии, и, главное, там занимались делом, мыслили исключительно о работе. Если заработался допоздна, можно было позвонить в комендатуру, и тебе присылали автобус (потому что там надо было ехать на электричке до завода). И вообще, отношение к тебе на заводе было совершенно другое. Все занимались делом и уважали тебя, что ты занимаешься делом. Люди были намного добрее, чем в Москве.
В общем, никаких бытовых проблем и склок на работе, можно было круглые сутки работать. Что ещё нужно человеку для счастья? Но все равно меня мучила проблема, что ничего не происходит в жизни, нет движения. И я стал стремиться найти что-нибудь, связанное с компьютерной работой, была даже такая мысль –  заняться искусственным интеллектом. Это было, естественно, на фоне разговоров о доставании материалов, приборов и всего прочего, чего просто нет в свободной продаже для физического эксперимента. Я уже программировал и быстро понял, что программист творить может и творить всё из ничего. Тогда я сказал маме, что хочу найти другую работу. Это был 1989-й год. Мама работала в издательстве «Просвещение» заместителем главного редактора и была знакома со многими авторами учебников, ее ценили и уважали. И она стала всех спрашивать на этот счёт. Оказалось, что один из авторов работал в некоем институте информатики при некоем госкомитете по информатике и вычислительной техники. Я говорю в «некоем», поскольку это было временем перестройки, с закрытием одних министерств, открытием других. Обычная бюрократическая чехарда.
– Компьютеров тогда вроде практически и не было.
– Были, были. Нам тогда их индусы привозили, ну и с миру по нитке, в обход эмбарго. В ядерной физике были ещё советские мини ЭВМ, типа СМ-4 или «Электроника-60». IBM PC был только один на сектор, меня к нему не подпускали. В институте информатики я впервые близко познакомился с т.н. IBM PC. Это не значит, что снабжение здесь было лучше, но страна наводнялась компьютерами просто на глазах. Институт был не академический, а именно при «некоем»  комитете. Начальником всего был бывший военный, видимо, далёкий от науки. Занимались полной ерундой, писали отчёт «об автоматизации всего». Они взяли всю область человеческих знаний, относящихся к компьютерам, и обещали написать программное обеспечение во всех этих областях. Правда, правда, я сам видел отчёт и сам писал часть его. Куда там американцам за нами угнаться. Было заранее известно, что высшее начальство отчёт примет и одобрит. Всё было слишком очевидно. Кроме того, в одной комнате сидело много людей, из них две тётеньки озабоченные отнюдь не научными проблемами. Работать в таком шуме было просто невозможно. В общем, я уволился оттуда и года там не проработал. Я перешел в другое место, в институт нормальной физиологии имени Анохина (был такой на ул. Герцена рядом с Манежем) к профессору Дмитриевой. Примерно в то время я был уже женат, у нас родился первый ребенок. Все было тогда хорошо, наконец-то я впервые получил в полное распоряжение персональный компьютер и возможность работать. А потом просто перестали платить зарплату (везде по всей стране перестали платить зарплату).
– Это было в 1990-е годы.
– Да, это уже 1990-е. Государство всех тогда бросило, нужно было самим крутиться. Мой брат начал заниматься бизнесом в это время.
– А семья какая у Вас, брат, кто-то еще есть?
– Был брат, отец уже умер к тому времени. Брат, мама и я. Мы тогда жили с женой у тёщи, у метро «Ясенево». Брат, значит, вместе со школьным другом стал развивать свой бизнес, а может, ещё работали на «дядю» бизнесмена. Сейчас точно не помню. Мне тогда было 30 лет с небольшим. Потом родилась дочка, мы уехали в деревню к теще, и я целое лето не появлялся на работе, собственно, что появляться, если зарплату все равно не платят. В общем, надо как-то кормить семью. Повторяю, опять такой же алгоритм (наступаю на те же грабли), говорю маме, она опять авторов начинает спрашивать, выясняется, что у одного автора как раз сын уезжал в Австралию. А я тогда и не думал об эмиграции. Был такой наивный план: поехать за границу года на два. Жена так и поставила условие, что мы только на два года едем, заработать кучу денег и вернуться. И я с этим парнем встретился, он все рассказал, продал мне анкету в австралийское посольство. Когда я потом пошел в посольство, оказалось, что эти анкеты раздают бесплатно. К несчастью, тогда у меня был идеальный момент для получения визы в Австралию, то есть мне было 30 с небольшим, у меня было высшее образование плюс три года работы после института. Ну, сдали кучу документов, справок. Мы решили идти по честному пути,  т.е. уезжать по т.н. ПМЖ паспорту. Ушлый народ уезжал вообще по обычному загранпаспорту, так было проще. С ПМЖ было намного больше проблем, потому что надо было выписываться из военкомата (а у меня было тогда уже две звездочки), из милиции, с работы. В общем, намного больше беготни.  Австралийцам было всё равно, какой паспорт.
– Как было принято решение, момент отрыва, сам переезд в Австралию?
– Практически, альтернативы не было. Вообще, конечно, много иллюзий было, что приеду, и меня там с распростертыми объятиями возьмут, буду опять с энтузиазмом работать.
– Как ваша мама все-таки к этому отнеслась?
– Ну, она фактически и благословила этот выбор, куда было деваться тогда.
– А с кем она оставалась, или она была еще в силах тогда?
– Во-первых, она была в силах, помню, даже работала еще в издательстве, во-вторых, и брат еще оставался, занимался бизнесом. Он всю квартиру в склад превратил. Когда мы ехали за границу, у нас было три чемодана вещей по 30 килограмм каждый всякой ерунды, даже плоскогубцы с собой были  и около 170 американских долларов  в кармане.
– Ну, работу-то дали? Как, собственно, момент встречи произошел? Ехали в неизвестность, на что-то надо жить, что-то надо есть и где-то надо работать, чтобы получать деньги системно.
– Вклеили визу в паспорт, билеты нам купила международная организация по миграции, своих денег не было. Система была интересная: на руки билеты не выдавали. Не доверяли. Приехали в  Шереметьево к рейсу с чемоданами  без билетов, потом появился человек прохиндейского вида, привёз билеты. Мы расписывались в ведомости, сели в самолет и улетели в полную неизвестность. Где было взять информацию – Интернета тогда не было. Помогло только то, что некоторое время я был уже верующим человеком. Меня крестили в 25 лет после того, когда я прочитал все Евангелие и воспринял все написанное буквально, и я помню благодать после крещения. Помогла простая вера: «Господь поможет». Работу-то, конечно, не дали сразу, к ней был долгий и мучительный путь. Хотя и здорово помогли, не дали умереть с голоду. Последнее обстоятельство, правда, сыграло отрицательную роль. Тогда, так сказать, и началось падение. Тут была борьба за выживание, а там борьба с благополучием. Вы сейчас будете смеяться: но я всем говорю, что пережить благополучие сложней, чем невзгоды. Конечно, было много иллюзий о заграничной жизни благодаря холодной войне, железному занавесу, неумелой советской пропаганде и умелой западной. Но всё то, что нам говорила советская пропаганда о Западе и во что мы не верили, оказалось правдой. По крайней мере, таково было психологическое ощущение. Злую роль сыграла и пресловутая советская секретность. Нам на военной кафедре преподаватель рассказывал об американском скорострельном пулемёте «Вулкан» с электроприводом, которым можно косить траву. Только недавно посмотрел фильм о советских скорострельных системах, в них не нужны киловатты электроэнергии, как у американцев. Таких примеров масса. Если бы мы это всё знали во времена СССР. Мы бы по-другому смотрели на мир. В общем, вся наша наивность быстро вылечилась за границей, ведь и мысли не было, что будет проблема в трудоустройстве. Я любил говорить, что здесь год идёт за два –взрослеешь и умнеешь в два раза быстрее.
– А в каком году все-таки произошел этот отрыв. В 1997-м?
– Нет, в 1994-м, по-моему.
– То есть на следующий год будет 20 лет. А жена ваша кто по профессии?
– Жена по образованию учитель русского языка и литературы, окончила ленинский пединститут. Ее отец Павел Тюрин был художник-любитель, а его родной брат Аркадий был художником мультфильма «Левша». Сын Аркадия Михаил – архитектор, то есть семья была с художественным уклоном. Юля училась когда-то в художественной школе, но потом все-таки пошла учиться не на художника, а на педагога, но отработала буквально несколько месяцев в школе и оттуда сбежала. Работала машинисткой. Когда мы только начали встречаться, она как раз работала машинисткой и устраивалась на работу в Третьяковскую галерею. Устроилась в отдел закупок, чтобы крутиться в этой художественной среде. Тогда она еще какие-то картины писала, сейчас уже давно не пишет, не до того. Теперь она преподает русский язык и литературу.
– А как все-таки произошел момент встречи? Почему именно Мельбурн?
– Почему сразу Мельбурн? Вообще то, если бы я сразу думал о карьере, то летел бы сразу в Сидней. Мы подумали: спокойный город, полетели в Аделаиду. Нас встречала переводчица в аэропорту, русская, из эмигрантов. Первый вопрос, который мы ей задали при встрече, есть ли здесь русская церковь?
– А брак у Вас венчанный?
– Да. Мы венчались на Покров, и так получилось, что мы венчались раньше, чем расписались, на неделю или две. Это было против правил. Просто очередь огромная была в ЗАГС, а очень хотелось именно на Покров, священник пошёл нам на встречу. Мы потом свидетельство показывали в церкви, так нас просили. Нельзя было батюшку подвести. Вот, и первый вопрос, который мы задали переводчице, есть ли тут русская церковь. Мы потом с ней подружились, и она нам рассказала, что мы были первые и последние приезжие, которые спросили об этом. И мы стали ходить в церковь, причем каждое воскресенье. А надо было ехать в церковь на двух автобусах, то есть это был такой некий подвиг. В Москве ходили лишь эпизодически.
– А почему ходили в церковь?
– Потому что была такая мысль, что без церкви пропадешь. Потом мы машину купили, и до церкви стало добираться 10 минут.
Тогда я стал ездить на каждую вечернюю службу. Завёл себе такое правило. Бензин тогда дешёвый был.
– А службы регулярно там велись?
– Там тогда священник один был, служили по выходным и по большим праздникам. Это Никольский храм. Например, как-то повелось, что они Николу зимнего служили, а летнего – нет. Так что проблемы с выбором не было, можно было ходить на все службы. Когда служат каждый день – это не реально для мирского человека. Таким образом, я стал, как и моя жена, «практическим» христианином. Раньше вера была чисто умозрительной, а теперь пошли искушения, хотя я и не знал этого слова. Первое ощущение на службе было, что стоять здесь ужасно тоскливо и тягостно. Но была вера, что если я перетерплю всё до конца, то будет хорошо, что пребывать на службе – это полезно. Одна эта мысль спасала. Так я на практике понял, что нельзя доверять своим мыслям и чувствам. Потом был один мужчина, его Виктором звали, он пригласил меня на хор. Именно «на». Просто подошёл ко мне во время Всенощной и пригласил на клирос. А он такой высокий был, клирос, там надо было подниматься на балкон, на второй этаж. Мне сразу дали книгу на церковнославянском языке читать. И я стал читать, а язык бы незнакомый и читать меня на нём никто не учил. Ну,  конечно, это «чудо» объясняется просто. В свое время в Москве, в книжном магазине, я купил книжку – «Сборник постановлений Церковных Соборов», и  привез её в Австралию (помните, в тех самых трёх чемоданах вместе с плоскогубцами и отвёртками).  По иронии судьбы книга была издана в Зарубежной Церкви – это, фактически, был реэкспорт. Она была написана на церковнославянском языке. После покупки, я эту книжку открыл и понял, что умею читать на церковнославянском. Во-первых, многие буквы те же самые. Во-вторых, там есть греческие буквы, например, начало слова «псалом». А я изучал же высшую математику, а там эти греческие буквы есть. Ну и потом – я же читал Евангелие много раз, т.е. «стандартные» слова и фразы были на слуху, поэтому легко было достроить целое слово, если можешь прочесть хотя бы часть букв.
Так начался мой следующий этап церковной жизни. Когда участвуешь в службе, волей не волей, требуется большая концентрация внимания. Время течёт заметно быстрее, поскольку занят делом, и некогда скучать, чувство тоски прошло само собой.
Я читал за чтеца в слух и для меня было откровением, что текст службы – это не «специальный» набор непонятных слов, а рассказ о текущем празднике. Как всё просто! Если хочешь узнать, в чем смысл праздника, читай текст службы. На хорах меня очень тепло и радушно принял замечательный человек – регент Иван Евгеньевич Строковский. Светлая ему память. Он буквально втянул меня в церковное пение. Было очень странно, голос не слушался. Но мало-помалу втянулся благодаря его доброте и поддержке. А у меня-то и музыкального образования никакого. Никогда раньше не пел, только музыки много слушал.
– Службы в храме, они Вас как-то изменили внутренне, появилось ощущение какого-то покоя, устойчивости?
– Нет никакого устойчивости и покоя. Я бы сказал даже наоборот, правда,  мировоззрение поменялось кардинально. То, каким я приехал 20 лет назад, и то, какой я сейчас,  это небо и Земля.
– Нет тоски по науке сейчас?
– Пожалуй, сейчас есть. Не тоска, а так – слабый интерес. Последние полгода меня потянуло на ядерную физику, фундаментальную науку.
– Сейчас ваше внутреннее состояние: получилась ли у Вас жизнь или не получилась? Правильное ли было решение уехать в Австралию и остаться?
– У меня пятеро детей, дочка старшая.
– Работает?
– Нет, сейчас не до того. Была отличницей в школе, хотела музыке учиться в университете, но потом вышла замуж, как только ей исполнилось 18 лет. Родилась внучка, не до того ей сейчас, ищет себя.
– Жизнь, наверное, напряженней здесь, чем в России?
– Во-первых, здесь видишь всю мешанину, как осколки державы разлетаются. Потом мы все поехали в Россию, первый раз за 7 лет пребывания в Австралии. Вернулись совсем в другую страну, поехали примерно на 2 месяца, жена подольше. Это был 1999 год, я приехал к свадьбе брата.
– А что сейчас с братом, кстати?
– Он умер. 8 мая будет год. Короче говоря, я поехал в Россию, а когда вернулся, меня уволили с работы. Всегда, когда едешь в Россию, случается какой-то перелом в жизни, например, тебя увольняют с работы. Я им сказал, что я уехал на два с половиной месяца в Россию, а они запаниковали, думали, уехал и не вернется. Хотя я говорил, что вернусь. Там взяли человека на мое место, австралийца. Поступили, в общем-то, подло. Для меня, конечно, это было шок после двух с половиной лет работы – такое обращение.
– Не возникает желания вернуться обратно?
– Да желание возникло уже после первой той поездки, это длинная история. Мы несколько раз об этом объявляли, над нами все смеялись тогда. В общем, коротко – хочу вернуться, но не знаю как.
– Я бы хотел, собственно, расспросить о том, насколько удачно прошла адаптация к этой стране с самого начала. Имеется в виду, насколько русский мир совместим с миром австралийским? Насколько это  Вам гармонично или с  диссонансом всё шло с начала переезда сюда? Как все это продвигалось? Или надо было сразу усиленно себя социализировать, входить в рабочий ритм и находить себе работу? Как все это происходило?
– В общем, как бы никакой борьбы не было, потому что в то время как-то еще были остатки социализма в стране и, в общем, было проще. Я уже упоминал, что нас поселили в специальный эмигрантский центр, по-моему, на полгода. Это большой кусок земли, где попарно стояли одноэтажные домики. Каждый домик на одну семью.
– В Аделаиде?
– В Аделаиде, домик с небольшим садиком. Когда приехали, весь холодильник был забит продуктами. И там все было: и постельное белье, все кухонные принадлежности, и стиральная машина, холодильник, плита, насчет тостера не помню. Единственное, не было телевизора, но был радиоприемник, с кассетами.
Я тогда, когда включил приемник, удивился: какое качество звучания! Тогда уже пошла китайская техника, я удивился качеству звука. Это было новое поколение электроники. Для меня это было открытием, в России такого ещё не было.
Много было интересных вещей, при этом было очень трудно ориентироваться на улице.
– Начиная с левостороннего движения?
– Нет, даже не в этом дело. Надо было бы с Вами провести эксперимент.
Представьте себе город, а в городе: такие магазинчики, магазинчики, и на них вывески, вывески, все испещрено вывесками. Заходишь в такой магазинчик или в супермаркет, а потом выходишь, и теряешь ориентировку – просто ты не знаешь, куда идти, потому что ты еще не привык к этим надписям, они для тебя, как китайские иероглифы.
Сейчас уже привык. Есть какие-то сетевые магазины, т.е. повторяются надписи, и ты легко ориентируешься. А то была проблема: все совершенно не российское, не типичное, везде реклама, и вот ты выходишь, и не знаешь куда идти!
– Потому что в России еще тогда не было рекламного изобилия, в начале 1990-х годов.
– Вот это был такой интересный момент. Я бы не сказал, культурный шок, просто психологический момент.
– А язык был понятен сразу? Как язык общения?
– Язык – была проблема с разговорным языком, потому что я учился до 8-го класса в английской спецшколе. У нас, конечно, был углубленный курс языка, то есть нам ставили произношение, грамматику, мы могли читать, писать, но разговорный – был ноль. Фактически, нас не учили разговаривать, общаться, и это, конечно, приходилось учить с нуля.
– На уровне барьера языкового изначально это сразу почувствовалось?
– Естественно, как ты приходишь в магазин. Да, был у меня первый опыт: я разменивал 20 долларов, мне надо было позвонить в Москву, на монеты. В общем, сразу было ясно, что народ довольно-таки дружелюбный, не смотрят враждебно, а пытаются понять и помочь. Другая проблема: свою мысль выразить  не было навыка. Нас всех сразу послали на курсы английского языка. Они где-то совсем рядом были. Преподавание велось на английском. Тут сразу погружался в язык, все объяснения и упражнения были на английском. В принципе, правительство заботилось, например, когда нас встречали, по прилёте переводчика дали. Помню, жара была и яркое солнце. Они и документы переводили бесплатно. У них была специальная контора, которая, если тебе нужно было, переводила все твои документы с русского языка на английский. Был, например, забавный случай: тут аптеки называются «кемист». «Кемистри», это вообще-то, химия по-английски. Я когда в первый раз увидел, подумал, вот хорошо, магазин химреактивов. Мне вспомнился магазин химреактивов в Москве на улице 25-го Октября, которая ныне Никольской называется. Я тогда увлекался   фотографией до отъезда, и сам проявлял черно-белую пленку, слайды проявлял и печатал черно-белые фотографии. И я даже взял с собой справочник по химии всех этих растворов. Конечно, это смех, у меня до сих пор хранятся эти две книжки. Очень «актуальная» книжка в Австралии. Мы тут приехали в другую эпоху, уже была цветная фотография, никто сам не печатал, все за деньги проявляли, печатали цвет. Кемист – это, значит, аптека, а я-то подумал, вот зайду и буду себе реактивы покупать: фиксаж, проявитель. Это вот из забавных вещей. Еще из забавных вещей, это, например, супермаркет. Впервые увидел такой западный супермаркет с тележками. Тут тележки, доллар суешь туда, чтобы отцепить. Я первый раз, когда пошел, я не понял, что потом можно тележку отвезти назад, и свой доллар получить, что это, оказывается, не плата, а залог, чтоб её вернуть. И тогда я свой доллар потерял, какому-то нищему досталось на подаяние. Это всё из забавных моментов. Адаптация проходила еще легче постольку, поскольку мы продолжали жить как бы в советской среде. То есть, еще порядка 20-ти, может быть, 10-ти семей из России жили рядом в том же эмигрантском центре. Приехали также как и мы, большинство из Москвы, постоянно кто-то приезжал, уезжал. Общались, делились опытом.
Потом стали ходить в церковь. Я был крещенным уже в 25 лет, мы с женой в церкви венчались. Но мы не регулярно ходили в церковь, у нас даже такого понятия не было, что надо в церковь ходить. Но была мысль, что если начну ходить в церковь, я не пропаду в Австралии, поэтому мы сразу стали прихожанами, буквально с первых дней.
И вот стали ходить в церковь. Там нас приметила пара русских местных семей, уже пожилые  пенсионеры Семен Владимирович и Тамара Александровна Лещевы, из Китая, из Харбина.
– И они взяли опеку над Вами?
– Да, и вторая была семья Губченко, Лилия и Женя. Женя был с Украины, попали в Австралию после войны.
Он такой интересный, живчик мужчина и бизнесом занимался. Построил завод, водку производил. Был такой умеренно богатый бизнесмен.
– В Аделаиде?
– Да, но потом это дело бросил. Говорил, что честно нельзя разбогатеть. Кроме того, «мешали» религиозные соображения. У них толковые дети, сыновья. Они на докторов выучились, у него два или три сына.
– Доктора, имеется в виду врачи?
– Врачи. Хорошие врачи. Губченко нас везде возили, угощали обедом. Семен Владимирович мне помогал чинить машину. Он ещё с Харбина был механиком, золотые руки. Я многому у него научился. Тоже очень хлебосольная семья. Везде нас возили, всё показывали.
– Но машину тоже было надо купить на что-то или хватало тех «встречных» денег?
– Никаких «встречных» денег не было, зато было регулярное пособие каждые две недели. Когда мы приехали, это пособие оказалось значительно выше перестроечной зарплаты. И вообще, жизнь оказалась выше крыши. И на все нам хватало денег. Мы сначала накопили на телевизор, тогда они стоили по 300 долларов за самый маленький. Это сейчас они все дешевые, а тогда было дорого. Обычно, народ первым покупал телевизор, поголовно все. Якобы, чтобы учить английский язык. Английскому я за 3 месяца научился, говорить свободно. Но у меня очень интересное в голове произошло переключение. Столько я сил приложил, чтобы начать говорить по-английски, что я потерял свое произношение «оксфордское», которое нам ставили в спецшколе. Нам же ставили каждый  звук, и это всё потерялось, я приобрёл чистый русский акцент. Наверное, патриотизм.
Только однажды ко мне этот оксфордский акцент вернулся. Как-то собралась большая компания, основная масса русские, но кто-то был и из англичан, австралийцев. Поэтому надо было говорить по-английски в русскоязычной среде. Как в спецшколе. Все русские, всё объясняется по-русски, но потом надо говорить по-английски. И у меня что-то замкнуло в голове, я  «вспомнил» себя в спецшколе и заговорил с «оксфордским» акцентом. Такой феномен интересный. Но после этот опыт я не мог повторить, и всегда потом оправдывался, что зарплату все равно не прибавят за правильное произношение. И была ещё некая лихость говорить с русским акцентом. Австралийцы спокойно к этому относятся, у них много эмигрантов.
В общем, не было бытовых проблем, потом и на машину тоже мы накопили.
– А не было желания найти некую работу, которая соединяла бы  Россию и Австралию? Может быть работу, связанную с морем, тоже в качестве переводчика, гида, вот в таком профиле?
– Нет, и мысли такой не было, раз есть образование, нужно его использовать. Мне же в Москве приходилось торговать рубашками и оконными утеплениями на улице, пилить доски в строительной фирме. И на  Запад бежали от всего этого бардака.
Задача была – найти работу программиста. Я и во всех анкетах писал, что я программист. С одной стороны, было легко и стабильно, потому что все-таки платили пособие, которое по нашим меркам позволяло жить лучше, чем в России. Цены не росли так резко, и было известно, что будет завтра. С другой стороны, мы были не приучены к капитализму. У нас был шок, что есть безработица, и что есть проблема поиска работы, и что вообще есть проблема  зарабатывания на жизнь. Просто не представляли, что такая проблема существует. Привыкли – тебе Родина говорит, куда идти работать, ты идешь и работаешь. Русскому человеку нужен великий смысл в его жизни, встроенность в большую систему. А здесь свобода, больше похожая на равнодушие. Быстро поняли: всё то, что нам пропаганда советская твердила про загнивающий Запад – это, оказывается, правда. При приеме на работу здесь требуется конкретный специфический опыт, которого формально у меня никогда не было. Просто смотрели на мою ядерную физику, говорили, что у меня слишком хорошее образование, квалификация. 
– А это тоже плохо было, когда слишком?
 – Да, это считается плохо, что ты слишком умный, здесь этого не любят. Раздражала такая западная манера вежливо отказывать без объяснения истинных причин. Нельзя было понять, что им не нравится, и откорректировать своё резюме и поведение на интервью. Просто утыкался в стену и чувствовал себя беспомощным.
Здесь не требуются академики, здесь нужны люди с опытом, то есть, когда человек не изобретает, а именно делает по рецепту.
– То есть, он исполнитель?
– Исполнитель.
– Умный исполнитель.
– Да, такие добросовестные исполнители нужны. Это был, конечно, шок. Справедливости ради, нужно понимать, что западные люди – это люди конкретного дела, а не «прожектёры» великих свершений. В этом есть определенное преимущество – по первости меня поражала быстрота внедрения новых технологий в жизнь.
Главное, что поскольку особо ничего не капало на мозги, то это как-то всё расслабляло. Не нужно было для пропитания кирпичи на стройке таскать и все  такое прочее. Хотя людям, приехавшим на несколько лет позже, приходилось.
Конечно, австралийское государство старалось, как могло. Большое спасибо за языковые курсы и социальные пособия. Отдельная благодарность за медицину, рожать в Австралии было одно удовольствие. Пытались они, конечно, и оказать помощь в поиске работы. Раньше было две госслужбы: одна, где пособие платили, вторая, которая тебе работу искала. Ходил на разные консультации по этому поводу, но, к сожалению, всё это был формализм и совершенная потеря времени. Сейчас оставили единую службу. Были и бизнес курсы. Но не было человека, который мне посоветовал какую-то реальную идею, например, открыть магазин. Получилось что, более-менее, плыли по течению.
У меня образовался друг Юра Трегубов. Он просто приехал, может, на 3 месяца раньше нас и тоже жил в Пенингтоне (эмигрантском центре). Мы пересеклись. Он был один, приехал без семьи, жены, детей нет. Тоже с высшим образованием, не помню, что заканчивал, МГУ или что-то такое. Тоже ходил в церковь, что нас и сблизило. Поскольку приехал раньше, то и больше понимал в местной жизни.
Решили мы с ним бизнес делать. Я не помню, что он хотел, что-то связанное с электроникой. С моей стороны тоже был хай-тек, ещё в России было желание заниматься искусственным интеллектом. Как, что делать, каким образом, никакой конкретики не было. Интернета тогда вообще ещё не было. Сейчас в это трудно поверить. Зато была совершенно шикарная центральная публичная библиотека в Аделаиде, с абсолютно свободным доступом для всех. Называлась просто –  Стэйт Лайбрари оф Соут Австралия (Государственная Библиотека Южной Австралии). Была оборудована по последнему слову техники. Например, сидиромы (оптические диски для компьютеров) тогда только появились, а у них уже был целый шкаф с редкими журналами на оптических дисках. Это впечатляло и радовало.
Начал читать специальную литературу. Но с чего начать, как подступиться  –  совершенно непонятно. Единственная здравая мысль была – пойти работать волонтером, то есть,  работать бесплатно, чтобы получить опыт.
Это Юрка придумал. В местной газете было объявление, что близлежащая больница – Квин Элизабет Хоспитал набирает добровольцев для опытов. Людей с каким-то определённым заболеванием лёгких. И Юрка, набравшись храбрости,  туда позвонил. Трубку снял Шон, фамилию не помню. Англичанин, он приехал из Англии, отличный мужик был. Юрка и говорит ему: «Меня вообще легкие не беспокоят, меня безработица беспокоит». А Шон в ответ: «Приходи, посмотрим».  Так он и попал на добровольческую работу в «Тарасик Медицин», т.е. отделение медицины дыхательных путей. Писал для них какие-то программы для компьютерных сетей, народ был очень доволен. Дышать стало легче. Кроме элементарной занятости осмысленным и нужным делом это давало доступ к бесплатному компьютеру, факсу, телефону, ксероксу и прочая, и прочая. И Интернет появился в больнице гораздо раньше обычной жизни. И был бесплатный, а не 5-6 долларов за час. Ну, и самое главное, это рекомендации. Австралия – это довольно интересная страна, здесь бумаге не верят. Например, мой диплом ни разу не спросили. Один раз спросили визу показать в одном месте и то, потому что была государственная контора, и они один раз обожглись на незаконном эмигранте. Точнее, эмигрантке из Китая. Делала отличную работу, но не имела разрешения работать в визе. Виза была, но «неправильная». Нарвались на штраф. А так здесь народ никогда документы ни разу не спрашивал, паспорт не смотрел. Здесь, если знают человека, который тебя знает, этой рекомендации достаточно. Юрка, фактически, «с улицы» позвонил. И при этом, единственное, что с него потребовали – был полис-чек.
– А что это такое?
– Тут часто полис-чеки требуют, если ты, например, с пенсионерами или уборщицей работаешь, когда имеешь возможность украсть что-то. Ты просто идешь в полицию и показываешь документы, удостоверяющие личность. Они смотрят в компьютер и говорят, что ты под судом не был, на тебе не числятся никакие преступления на момент, когда они заглянули в свой  компьютер. И выдают справку, но за деньги. Это называется полис-чек, деньги обычно работа возвращает. Например, когда у меня была «халтура» – лампочки развозить по домам. Устанавливал энергосберегающие, то потребовали полис-чек. Вот и Юля тоже, когда начала в русской школе работать, или позже в старческом доме, с нее полис-чек требовался.
Короче, он сдал полис-чек, а от меня его уже не потребовали, поскольку он меня порекомендовал. Я попал в соседний отдел, это была кардиология. Там был профессор Джон Хоровиц, совершенно замечательный человек. А у них была проблема с каким-то американским кардиологическим аппаратом.
Он снимал кардиограмму, точнее вместе с этой кардиограммой измерял некий параметр «СТ». Не важно, снимал он эти данные и записывал на дискету (еще были трехдюймовые дискеты), которые можно читать на компьютерах. И вдруг обнаружилось, что часть дискет на компьютерах не читаются. И они не знали, что делать. Тогда меня пригласили посмотреть. А я стал просто сравнивать визуально, чем отличается та, которая считывается и та, которая нет. Оказалось, что на дискете две дырочки квадратные с двух сторон проделаны, а иногда –  одна. И вот та, которая с одной, она как раз в этом аппарате читается, а та, которая с двумя – не  читается.
Я пластырем «лишнюю» дырочку заклеил, после этого она стала читаться. И у них просто был культурный шок, насколько легко можно было проблему решить. Моя репутация, в одночасье, взлетела выше крыши. Потом даже начал Windows там изучать. Написал программу, которая те дискетки читала автоматически и строила красивые графики. Главное, забыл сказать, – зачем я в кардиологию попал. Изучая искусственный интеллект, я наткнулся на так называемые искусственные нейронные сети. С их помощью можно, например, распознавать различные образы. Я хотел распознавать кардиограммы, но нужны были образцы. Для этих образцов я сюда и попал. Потом я рассказал про эти нейронные сети профессору, он сказал: «Давай, вперед!» И он мне стал даже 1000 долларов в месяц платить, и у нас даже какая-то уже денежка появилась лишняя.
– Помимо пособия?
– Почти «помимо», помню, я сразу же заявил куда следует, как честный человек. Они, конечно же, несколько сократили пособие, но подробностей я сейчас не помню. Видимо, не критично, раз не помню. Здесь прогрессивная система, постепенная. Хорошо только помню, что всё равно не отстали. Я продолжал считаться безработным, и обязан был искать работу. Потом пришлось заплатить даже какой-то подоходный налог. Было как-то с непривычки даже обидно. В Союзе мы привыкли, что налог вычитают заранее до выплаты и его просто не замечают.
– Я думаю, что это не было оценено особенно?
– Нет, конечно, чиновником-то, в общем, всё равно, им, главное, соблюсти бюрократические правила. Эти правила у них очень хорошо разработаны и контролируются. Создаётся некое ощущение бесчеловечной машины. В этом смысле советско-русская бюрократия более тёплая, более непредсказуемая и поэтому милее нашему человеку.
По крайней мере, был при деле, даже очень как-то быстро написал демо программку, которая распознавала геометрические фигуры. Я был на правильном пути. Было такое ощущение, что вот мое место. Я удивлялся, что за какую-то неделю, за несколько дней написал эту программу, а потом годами занимался рутиной.
– А потом?
– Потом нужно было зарабатывать деньги. Потом, уже прошло, наверное, два года после приезда в Австралию, и нужно было как-то выправлять финансовое положение. Как-то жена Юля нашла объявление о найме на компьютерную работу. Ей понравилось, а я был весьма скептически настроен. Мне казалось, что заявленные требования совершенно не соответствуют моему опыту, что меня не возьмут, как всегда. Требовался программист со знанием Windows NT и опытом систем реального времени. Слава Богу, послушался настояний жены, написал и послал свое длинное резюме. Агент мне позвонил, и меня взяли. Я себя недооценил, стрельнула ядерная физика и кардиология, ну и вообще всё. Изначально это была университетская научная разработка, из которой потом сделали бизнес. Они делали для горно-обогатительных комбинатов гигантские установки для контроля содержания металлов в технологическом процессе. В общем, меня туда взяли. Я там просуществовал два  с половиной года. Деньги были, но мечту о своём бизнесе или научной работе пришлось похоронить. Потом мы поехали в Россию, первый раз после 7 лет отсутствия. К тому времени система была написана, и, после возвращения, меня выгнали с работы. Теперь требовался человек только для поддержки системы, «не такой умный». Я считал несправедливым, когда меня уволили, хотя я там много полезного сделал. Справедливости ради, нужно упомянуть, что были и хорошие люди, которые меня защищали, поддерживали и понимали. Например, мой непосредственный начальник Кэвин Гарднер, физик по образованию, очень умный и добрый человек.
– Что дальше произошло? Как дальше пришлось устраиваться в жизни?
– Дальше, собственно, пошли циклы рождения детей, нахождения работы, потери работы, желание создать бизнес, и только чуть было не создал – опять новая работа. Сначала у меня было впечатление, что после первой работы можно будет легко, шутя искать работу. Это оказалось не так. Всегда нужно быть в напряжении, в тонусе. В принципе, потом я работал, в основном, на контрактах. Как собственно и моя первая работа была контрактной. Так человека проще уволить. Одно место было потрясающее. Тоже меня туда взяли, потому что технический начальник был то ли венгр, то ли ещё кто-то «из наших». Интересно, что начальник был «австрал». Он из самых низов пробился – фермерский сын. Какое-то сделал гениальное изобретение: придумал датчик, который измеряет количество воды в почве. Там ничего такого хитрого технического не было, но работало. Были даже какие-то конкуренты, и было даже какое-то преимущество перед ними. Но прибор был, в принципе, ценный для Южной Австралии, климат здесь довольно засушливый. Поэтому, очень важно экономно воду расходовать для полива, лишнего не лить. Собственно, этот датчик зарывался в землю, по-моему, сантиметров на 50 в глубину, от него тянулся провод к какой-то коробочке, которая измеряла влажность, передавала данные в компьютер. Я думаю, он провёл гигантскую работу по поднятию бизнеса за счет государства. Бегал, находил финансирование, говорил с министрами, многого добился. Но на этой почве как-то возгордился и немного сдвинулся рассудком. Мне потом объяснили, что с ним надо разговаривать, как с министром. Но слишком поздно. С одной стороны, якобы он был такой демократ, то есть ездил на развалюхе машине на работу, а при этом нельзя было лишнего слова сказать, чтобы не оскорбить его достоинства. Всё принимал на свой счёт. Там я проработал неделю или две, правда, успели сходить в ресторан, при этом за счет фирмы, причем даже с Юлей, с семьей. Но кончилось тем, что после совещания меня вызвали и сказали, что все моя работа закончилась.
– А все-таки дети, их же надо было поднимать, кормить, одевать?
– Нет, это не стояло проблемой, само собой катилось. Единственное, что мы делали – фактически в церковь водили, учили русскому языку.
– Соцзащита мощная в Австралии?
– Соцзащита мощная, да, но жить «на подачки» тяжело. Единственное, хотел бы подчеркнуть, что была, естественно, борьба за русскость. Во-первых, самим остаться русскими и, во-вторых, сохранить, чтобы дети говорили на русском языке. Т.е. большего кошмара, что дети бы превратились в австралийцев, представить себе было невозможно. Кроме того, периодически возникали желания, особенно после первой поездки, вернуться в Россию. Образно говоря: «Хочу вернуться в Россию, но не знаю как». А тут была постоянная борьба:  думать по-русски, говорить по-русски, писать по-русски. Даже иногда замечал, пишешь маме письмо – какие-то затруднения с грамматикой, такие вот звоночки.
– И пишешь: «Мама, у нас все о'кей!».
– Нет, исправляешь, но с таким усилием внутренним. Основная черта была – держись за церковь, потому что это единственный способ как бы удержать русскость – это церковь. И это привело к тому, что стали ходить на все службы. Это я сейчас расслабился, пропускаю вечерни иногда.
– Но Вы же еще чтец, все-таки.
–  Это особый, что я стал чтецом, разговор. В общем-то, ходил просто, как религиозный фанатик, то есть каждые праздники, каждые субботы вечером, воскресенья утром, даже когда не было машины, ездили на автобусе, когда машина – ездили на машине. Бензин был раньше значительно дешевле. Это сейчас проблема с заправкой по деньгам. Тогда проблемы не было, поэтому ходили просто как по часам в церковь. У нас была строгая политика дома: запрещено говорить по-английски. Особенно важно, когда дети начинают ходить в школу, они просто переключаются на английский в общении между собой. Так проще. И сейчас запрещено. Потом появились кассеты с советскими мультфильмами: мама в свое время привозила и высылала кассеты. Тогда появились видеопрокаты, продавали кассеты, где трехчасовая кассета была вся мультиками забита. У нас до сих пор здесь кассеты лежат. Надо бы их давно выбросить, теперь в Интернете всё это есть в лучшем качестве. Но рука не поднимается. Мы очень благодарны новым русским, которых незаслуженно теперь называют жуликами и ворами. Благодаря им моя мама могла дешево покупать мультики для своих внуков. Ставили кассету, и дети 3 часа смотрели подряд эти замечательные советские мультфильмы.
– Замечательно!
– Дети у нас воспитаны на советских мультиках. Парадоксально, но сейчас стало как-то значительно сложнее организовать просмотр мультиков с компьютером, чем с этой кассеты. Я считаю, это судьбоносные вещи. Сейчас моя старшая дочь показывает своей дочери, т.е. моей внучке, те же самые советские мультики. Теперь, правда, напрямую с «Ютьюба».
– Вы стали хорошо зарабатывать?
– С одной стороны, хорошо стал, это было 28 долларов или 22 доллара в час, я уже не помню, я получал. С другой, хорошую долю получало агентство.
– Это в Мельбурне?
– Нет, это было еще в 1990-е годы, в Аделаиде, первая моя зарплата. Казалось, что это безумные деньги тогда. С одной стороны, конечно, это дало деньги, но богаче мы не стали, самое потрясающее.
–  Видимо, каков приход, таков и расход?
– Да, расход. Мы даже удивились, как? Потом сообразили. Раньше 20 долларов – это была сумма. А после – 20 долларов – так, выкинул направо-налево: пепси, фиш энд чипс. Мы, конечно, раньше жили богато, а как я стал зарабатывать, мы стали жить бедно.
– Возросли потребности?
–  Да, фактически. С одной стороны, хорошо, что я стал работать в этом месте, где приборы производились, да сейчас я и название фирмы забыл. Да её и продали потом какой-то гигантской американской корпорации незадолго до моего ухода. Так что, может, я просто пал жертвой глобализации. Интересно, что многие фирмы, где я работал, либо разваливались, либо претерпели сильные преобразования с увольнениями. Тут, конечно, не моя «роковая» личность, просто состояние отрасли, где я работал. Мне почему вспомнилась эта длинная история: когда я приехал в Австралию, у меня была мечта, чтобы найти хорошего начальника, который будет говорить мне, что делать; а я буду это делать, а он будет ужасно рад, будет меня благодарить, будут премии, медальки и прочее.
–  И памятник поставит.
– И поставит памятник. Вот такая детская наивность. Правда, я очень быстро понял, не помню в какой момент, что такого не может быть, «потому что не может быть никогда». Господь завещал нам всех любить, но не обещал, что нас будут любить. По-моему, еще до того, как меня в первый раз уволили, я это понял.
– Не было желания, условно говоря, оцифровать всю библиотеку Австралии, как-то ее систематизировать, привести в порядок и создать общую государственную сеть библиотек, некую подписную и просчитать некую востребованность, допустим, каждого человека?
– Нет, таких мыслей вообще не было. Я все-таки ближе к инструментариям, инженерам, к ядерной физике, там, где приборы  научные...
– В Австралии Вы почувствовали, что здесь есть востребованность  в вашей специальности?
– Нет. Здесь, как огня боятся всего ядерного. В лучшем случае, у нас есть какие-то циклотроны. Я мог в каком-нибудь университете доцентом быть. Какие-то 50-60 тысяч долларов в год получать, что-нибудь химичить. Тоже жизнь, но не для меня. Я слишком авантюрен. Да и страна не та. Тогда, в больнице, в Аделаиде мы хотели сделать научное исследование, но профессор Хоровиц мне сразу сказал, что если бы мы были в Америке, то деньги он бы сразу нашел. Страна не того масштаба.
– Может быть, это было бы неплохо, в конечном счете. Можно быть профессором и одновременно заниматься каким-нибудь своим бизнесом, реализовать себя именно в науке.
– Может быть, но, когда я работал, сил не оставалось ни на науку, ни на бизнес разработки.
Может, система такая потогонная, может, я такой добросовестный, да ещё не «в спортивной форме». Нельзя сидеть на двух стульях. Для бизнеса требуется идея, продукт, который нужен людям и будет продаваться. Такой ясной идеи у меня не было. Нужно и время на развитие, пока пойдут продажи. А времени не было, нужно было кормить семью, детей. Но, главное, идея и целеустремленность, которой катастрофически не хватало.
– Вот церковь – это же совершенно другой мир, он вне науки, вне материальной жизни, я имею в виду глубокую духовную жизнь. Как она сочеталась с тем образом жизни, которую здесь приходилось вести? Она укрепляла? Это другой мир?
– Я бы не сказал. Другой, но тесно связан с этим. Она повсюду. Тут за границей церковь дает тебе круг общения. У нас было много друзей по Пиненктону, но все, кто не ходил, как-то растерялись, растворились в жизни. Теперешние наши друзья появились благодаря церкви, здесь вся жизнь вокруг неё вращается. Основная масса наших друзей такие же, как мы, приехавшие молодыми, семейные пары с детьми. В основном из Москвы, хотя в России мы бы с ними никогда не пересеклись. Огромное преимущество, что церковь даёт возможность общаться  с людьми разного возраста, разных социальных слоёв, разных жизненных историй. Это просто поразительно, мы все такие разные, а церковь нас объединяет. Это особенно остро чувствуется за границей. Здесь мы общались с замечательными людьми старой закалки, дореволюционной. Совсем другой мир, и вместе с тем есть что-то общее. Мы все русские. Это в духовном плане, в плане мировоззрения. А в смысле работы – найдешь бизнесмена в церкви, он тебе даст работу или что-то подскажет – такого не было.
– Ни у кого не было? Или просто у Вас не было?
 – У меня не было, хотя удавалось получать подработки без каких-либо просьб с моей стороны. Народ помогал, как мог. Но работа была «не  инженерная». Если посмотреть в ретроспективе – Господь давал ту работу, которая была чем-то интересной и нужной для моего опыта. Я скажу так, что меня всегда работа интересовала, деньги кормить семью. Но здесь возникла проблема раздвоения, церковная жизнь – одно, остальная жизнь – другое. И они совершенно не связаны. Ты идешь в церковь, ты там все понимаешь. Мне не было никакой трудности службы отстаивать, понимал ход службы. Отстоишь, и тебе хорошо, потом можешь идти домой. Особенно, в последнее время: после службы – благодать, тебя никакие проблемы не волнуют, ты как на небесах. Это небесная жизнь, которая твой дух держит. А вот как свою жизнь изменить, осознать грехи, семью прокормить...
Церковь дает социальную среду, она дает образование. Когда я в первый раз стал читать Евангелие, меня поразило, что оно обращает внимание на те вопросы, на которые в обычных книжках не обращают, оно учит смотреть на жизнь совсем с другой стороны.
– А бизнес?
– Чтобы заниматься бизнесом, надо умение разговаривать с людьми, быть коммуникабельным. Нужно умение достигать цель, это называется тайм-менеджер. Ставишь цель и идешь к ней, а чтобы идти к цели – нужна энергия, то есть, это надо рано вставать, делать пробежку, чтобы в физической форме быть, или, как святые отцы говорят: 300 поклонов каждый день. Это лучше всякой пробежки. Святые отцы говорят, что пока ты будешь о земном страстен (слово «страсть» у святых отцов узнал), именно желание вкусненького, набить живот, то ты не достигнешь никаких великих дел в бизнесе. Великие бизнесмены, они делали великие дела, они изменяли жизнь и славили Бога.
– Во Славу Божью они пытались изменить жизнь...
– У меня была отдушина: я начал радио «Радонеж» слушать, 4 часа вещания в день. Слушал всё подряд, в течение длительного времени каждый день. Это был такой своеобразный ритуал: не пропускать ничего, если что-то пропускал, пытался наверстывать. Совершенно не уставал слушать профессора Осипова. Для меня эта была отдушина духовная. Не знаю как правильно: душевная или духовная.
– Наверное, и то, и другое.
– Но это всё приятные и пассивные вещи. Такие действия, которые не требуют усилий, в отличие от молитвы или поста. Так что духовным старцем я не стал. Пост для меня никогда не был проблемой. Пост воспринимал, как не есть  мясо и молочные продукты. Единственное, по-первости, во время поста хотелось даже не мяса, а мороженого. Мы начали поститься в Аделаиде. Не было такого молитвенного подвига, поэтому эти посты не работали. Обычно я за пост даже набирал вес.
– Какие-то внутренние перемены происходили?
– По сравнению с тем, когда мне было 25 лет и сейчас – небо и земля. С момента крещения все это маленькими ступеньками, по крупицам. Но всё это – не моя заслуга. Всё – милость Божия.
– Видение дальнейшей жизни: все равно задумываетесь о семье, как ее глава, о себе, как об ученом, как о человеке Церкви. Куда ведут дороги?
– Всё в тумане. Слово «ученый»  меня пугает. В одно время примеривались сделать меня дьяконом. Был у нас батюшка в Аделаиде, отец Николай. Добрейший человек. Был у него старый дьякон, еле-еле служил по болезни. Потом он умер. Отец Алексий, протодьякон. До сих пор за него молюсь, очень хороший человек был. Помню, отец Михаил приезжал на похороны. Нужен был,  конечно, дьякон в церкви. Я сам не догадался тогда, мне никто ничего не сказал, они пытались через Николая Николаевича Доннера выяснить сначала отношение моей жены к этому вопросу.
– Доннер – это фамилия?
– Это особый разговор, был замечательный человек Николай Николаевич Доннер, он был ботаник, всю жизнь проработал в Аделаидском ботаническом саду. Вот моя мечта, как мой отец всю жизнь проработал на одном месте в институте мебели. Мама практически всю жизнь проработала, немножко в школе, потом в издательстве "Просвещение". Так и я: всю жизнь проработать в каком-нибудь научно-исследовательском институте, физическом. Но не сложилось, советская власть рухнула. Человек той самой старорежимной закалки, из другого мира. Родился в Сербии, в семье царского офицера. Угнали в Германию во время войны. Относились лучше, чем к другим русским из-за немецкой фамилии. После войны окончил Берлинский университет (во время войны фашисты заставляли работать, учиться было нельзя). Рассказывал, что пешком прошел километров 700, чтобы попасть в американскую зону оккупации. Интересно, что после войны он встретился в Аделаиде со своим одноклассником по сербской гимназии, вышеупомянутым регентом Строковским Иваном Евгеньевичем. И ещё одним одноклассником – Сергеем Александровичем Довлет-Кильдиевым. Кажется,  какой-то грузинский князь. Помню, помогал ему налаживать компьютер. Работал слесарем в Америке на фабрике по производству иголок и головок для проигрывателей грампластинок. Когда вышел на пенсию вернулся в Австралию к сыну. То есть Сергей Александрович приехал из Германии в Австралию, потом решил ехать в Америку. А сын не захотел и сбежал с парохода. И вернуть было нельзя – 15 лет уже мальчику, имеет право. Так и уехали без сына. Все покойники теперь, кроме Сергея Александровича. Стоит вспомнить ещё жену Доннера –  Марину Дмитриевну и её сестру Ольгу Дмитриевну. Они были родственники Фазеров (те самые финские конфеты). Марину Дмитриевну мы почти не застали, она вскоре умерла. А к Ольге Дмитриевне долго ходили в гости.
Она жила в меленьком посёлке в горах рядом с Аделаидой. Очень светлый был человек. Очень любила детей, у самой было, кажется, пятеро. Только мы их не знали, т.к. её покойный муж был американцем и в церковь они не ходили. Она сама вернулась в церковь только после смерти мужа. Доннер был духовным авторитетом для батюшки и всегда в сложных ситуациях батюшка с ним советовался. И он пытался выяснить мнение не мое даже, а Юлино мнение, чтобы меня рукоположить в дьяконы. Жена была против, а я вообще был не в курсе. Зато стал чтецом, но несколько по недоразумению. Я читал в церкви, а у меня была дома книжка «Сборник Постановлений Церковных Соборов», т.е. церковные правила. Книга была издана Зарубежной Церковью, а куплена и привезена из России. В ней я прочитал, что «никто да не читает в церкви без благословения». Вот я и сказал батюшке, что надо меня благословить. Епископ приехал и меня рукоположил в чтецы, называется хиротессия. Но что я стану чтецом, и что нужно будет ходить в церковь в подряснике, я уже узнал потом. А когда я приехал в 1999 году в Россию, прошлый век, прошлое тысячелетие теперь, там брат, он уже был дьяконом. И там был батюшка Антоний, и они стали говорить, почему бы мне не стать дьяконом, священником даже.
– Уже в России?
– Нет, я должен был поехать назад и рукоположиться в Австралии. Считалось, что  там проще это сделать. Такое народное поверье было.
– А потом вернуться в Россию уже священником.
– Ну, тогда еще такого не было, такой  просьбы не было. Просто поехать и стать. Я тогда мысль высказывал, что мне нравиться в России, что хочу вернуться домой.
– Как брат стал, Царство ему небесное, дьяконом? Он ведь тоже не был церковным человеком. И семья была нецерковная.
– Семья была та же самая, ведь брат родной. Думаю, помог мой пример. Я крестился, венчался, потом у моего брата был крестным отцом, но мы жили отдельно. Мы уехали, а он через друга попал в Девятинский храм. Потом ездил к старцам, был у отца Власия в Пафнутьев-Боровском монастыре, он еще к отцу Николаю Гурьянову ездил.
– На остров Залит?
– Да, старец посоветовал ему идти в священники, точнее сначала в дьяконы,  как полагается. Потом брат заочно учился в Троице-Сергиевой Лавре, в семинарии. Сдал заочно семинарию, но священником его так и не сделали, не успели. Погиб во цвете лет, не дожив до сорока лет. Но в дьяконах он долго служил. По шесть дней в неделю.
– Все мои вопросы лишь к одному – духовный путь вашей семьи как-то начал выкристаллизовываться? Вот Вы чтец, он дьякон, промысел Божий Вы ощутили или нет?
– Сначала меня волновал вопрос истины. Что есть истина? Мне случайно попался Эразм Роттердамский. Меня удивило, как можно в 1500-х годах такие умные книжки писать, поразила глубина мыслей, просто список вопросов, которые он задавал. Ведь мы, советские люди и материалисты, верили в технический прогресс человечества. Верили, что раньше были тёмные века, а теперь люди становятся всё умнее и умнее. А тут такое, просто культурный шок. Вообще,  полезно читать первоисточники. Я, например, в школе и институте честно читал труды Ленина и Маркса-Энгельса. Тоже поражало, поражало, что современная официальная советская идеология и пропаганда совершенно не соответствовала этим первоисточникам. Поражала наивность Ленина в некоторых вопросах. Я воспринимал эти тексты как злостную антисоветскую литературу, вместе с хрущевской программой КПСС, которую я купил в книжном магазине за 5 копеек. Умеющий читать, да прочтет. Система сама уничтожала себя.
– Поиск смысла, поиск истины…
– Не только поиск истины, чтобы концы с концами сходились. В детстве у меня было ощущение Бога, именно основанное на природе, на прекрасном. Я все лето проводил на природе, сидел все время на дачном участке под Москвой. Там же цветочки, половина участка  – лес, и черника была, и грибы. Я очень любил грибы собирать, все наблюдать за этим. У дедушки пчелы были, всё наблюдал за ними, а они кусали периодически. Помню, в Москве, в Измайлово, где мы жили, был детский сад, там до сих пор детское учреждение. Там был дворик для прогулок огорожен, а теперь гаражи поставили, я был в последний приезд. Мы в лес ходили детским садом, группой, там через пару шагов Измайловский лесопарк. Я там смотрел на травку, в первый раз увидел подорожник, во множестве растет. У меня была мысль, что, наверное, полезная трава. Это потом узнал, что это подорожник, так интересно.
Была нормальная здоровая обстановка. Папа строгим иногда был, но добрый очень человек, мама тоже добрейший человек.
– А чем папа у Вас занимался?
– Папа закончил Строгановку, у него была профессия художественная: обработка древесины. Он, как сейчас называют, дизайнер был по мебели. Он разрабатывал мебель, часть мебели шла в производство. У нас даже был гарнитур, когда жили в Медведково, его разработки.
Он был художником, писал акварельные этюды для себя, точил маме пуговицы на токарном станке. Вырезал фигуры из красного дерева, хорошая древесина у него была, тогда можно было купить обрезки в «Детском мире». Есть известная скульптура Фальконе, мраморный амурчик небольшой, в Эрмитаже. Вот он делал по фотографии из книжки, делал барельеф из дерева по этому образцу. Есть и мой барельеф, когда мне лет 9-10, по фотографии, в профиль, из красного дерева.
– Он художник по дереву. Остались сейчас его работы?
– Есть в Москве акварели его, есть по дереву работы. Последняя работа не докончена. Дима просил его крест вырезать, распятие. Осталось незаконченное распятие.
На дачу выезжал, дедушка требовал, чтобы он что-нибудь делал по хозяйству, он этюды там писал. В конце концов, ему это надоело, он стал в сентябре брать отпуск, в городе проводил. Наверное, здоровье уже не позволяло. Он рано умер. На даче пару крылец сделал, баньку сделал.
Семья по христианским принципам жила. Такая доброта и красота, и я как у Христа за пазухой был. Вот мы к бабушке ездили с дедушкой, у которой дача была. Они на «Соколе» жили в городе. В гости периодически ездили. Помню семейные обеды. Помню, бабушка Катя всегда день рождения справляла. На все эти семейные застолья родственники приходили. К дедушке Мише ездили в гости. Какие-то семейные торжества: мое день рождения, папино, мамино дни рождения. Всегда гости семьи приходили. Это всегда были шикарные застолья, это белая скатерть, хрустальные бокалы, шикарная еда, вкусная. И такая дружеская беседа. Вот такая именно благополучная красивая жизнь. Такие приятные люди, какие-то интересные разговоры между собой.
– Это создавало уют дореволюционной России, о котором можно судить по фильмам, продолжалась традиция, которая шла из глубины прежних поколений, поддерживалась.
– Дядя Слава приезжал, он сих пор жив, по скайпу общались с ним. Он  моряк, подполковником закончил, плавал на подводной лодке сначала в Североморске. Потом умудрился перевестись в Севастополь, сейчас на пенсии, живет в Севастополе. У меня было внутреннее ощущение Бога, которое ни с кем не обсуждалось, ни с родителями, ни с кем. Такое личное. Я был замкнутым ребенком, свои проблемы не обсуждал с родителями. Было внутреннее ощущение счастья и гармонии Бога. Хотя о Боге ничего не слышал. Единственное, отец Высоцкого слушал, у него была песня со словами «что очень давно Бога распяли». Вот эту фразу я услышал и не мог понять, как можно Бога распять. Было внутреннее ощущение Бога, что Бог может быть человеком. Я слышал эту фразу и не мог понять Высоцкого. В школе у нас была учительница истории в 5-м классе. Был шкаф застекленный, и там всякие вещи лежали. Например, был совершенно потрясающий из пластилина вылеплен макет средневекового замка, кто-то постарался, другие вещи. Я помню только этот средневековый замок и Евангелие.
Оно лежало как старая книжка, было написано «Евангелие», крест и все. Мы его никогда в руки не брали, не листали. Сам факт, как музейный экспонат. Даже не было, по-моему, надписи. Лежало, и все. В черной обложке небольшого формата. Еще из детских воспоминаний. Мне, было, может, лет 6-7, дошкольные, ранние школьные годы, гуляли с дорогой тетей Валей, маминой сестрой. Зашли в деревню, не помню, как называлась. Дачный поселок, потом выходишь, там березовая аллея: в одну сторону идет еловая аллея, а в другую – березовая. Ее еще бывший помещик до революции сажал. Идешь, такая яркая, светлая березовая алея, канавы по бокам. В канавах земляника летом растет, собираешь. И она выходит на большое поле, Вспомнил, Образцово деревня называется. Большое поле, сейчас его уже начали застраивать. До поля был колхозный сад, его отдали космонавтам. Космонавты начали свои дачи строить.
Выходишь, тут обрыв реки, вот Клязьма. Клязьму не видно, водохранилище, где совхоз рыбу разводил. И мы дошли до Образцово, тетка завела меня в церковь. В то время крестили девочку, уже довольно большую. Ее поставили в тазик, она в ночной рубашке, обливали водой. Меня это не поразило, а поразили лампадки. Свечки, может, видел на даче, керосинки до газа были. Меня поразил огонек, который горит, и цветное стекло. За цветным стеклом, то ли оно зеленое, то ли красное было, цветной огонек получался. Меня поразило стекло цветное, я даже иконы не видел. Вот это был первый поход в церковь.
– А в школе?
– В школьные годы был скачок у меня, когда я рассуждал о каких-то научных открытиях, тогда пришла логическая мысль, что Бога нет. Была мысль, что я буду великий ученый, надо открыть что-то гениальное, фундаментальное, сделать,  например, управляемую термоядерную реакцию. В мирных целях.
В более раннем детстве было три мечты: быть либо каменщиком, либо водителем тепловоза, либо экскаваторщиком. Мне нравятся краны, экскаваторы.
– Это же еще красивая техника. Я еще любил рисовать электровозы в деталях, мелочах. Технику, краны подъемные, набор деталей собирать из маленького конструктора. А как потом все вернулось?
– Два еще поворотных момента. Один момент: я читал Стивенсона, у нас было полное собрание сочинений, какой-то рассказ читал. Там было про воров, один из них умирает, а другой с мертвого тела то ли какие-то носки тащит, то ли колечко у своего же украл. Описывается явная безнравственность с их стороны. Для меня это было открытие, так как раньше я с этим не сталкивался. Думал,  воры – это особый вид людей, которые просто крадут вещи. А в этом рассказе было явно видно, что это поведение связано с  нравственностью, а не просто так образ жизни, профессия «вор». Это было для меня откровение, не помню, сколько мне было лет, может, 10-12. Это было открытие, что это воровство связано с безнравственностью. Очевидно, что нормальный человек так бы не поступил. Этот факт запомнился на всю жизнь. У меня такое было: в один момент, наверное, начитавшись Ленина, решил из комсомола выйти. По-моему, было это в институте, в 1985 или 1984 году, только перестройка началась. Я пошел, написал заявление, пошел выписываться из комсомола. На собрании там были ушлые ребята, начался откровенный разговор. Был один из вопросов: верю ли я в Бога, наверное, у них там инструкция была. «Я сейчас не верю, в детстве верил, потом перестал верить». И они уговорили меня чисто логически, что у меня нет причин уходить. И я с ними согласился и не ушел из комсомола. Может, меня это спасло, может, меня из института выгнали бы, я не знаю, что бы произошло. Просто интересный факт. И мне кажется, не было никакого стремления к Богу. Могу повторить: у меня был Эразм Ротердамский. Меня поразило, что можно по-другому мыслить. Я слушал «Голос Америки», в семье слушали немецкую волну, Би-Би-Си. Тогда это ощущалось правдой – советская пропаганда как ложь воспринималась. Что есть истина. Вот «Голос Америки» воспринимался как истина. Потом, когда меня поразил Эразм Роттердамский, я задумался. Зашел случайно в церковь, а там за 25 рублей продавалось Евангелие. Очень красивое и маленькое. На тончайшей рисовой бумаге, в оранжевой пластиковой обложке, похожее на записную книжку, что меня поразило. Мне потом Иван Евгеньевич рассказывал, как они за границей деньги собирали и посылали подобные Евангелия в СССР, бесплатно. И я купил это Евангелие. Прочел от корки до корки. Вот с этого и началась во мне вера в Бога возрождаться, уже осознанно, не как в детстве. Всё по крупицам. Чудны дела твои, Господи!
– Спасибо, я думаю надо продолжить наши беседы в будущем. Всего доброго.



БЕСЕДА

С ЮЛИЕЙ ПАВЛОВНОЙ
ХРУСТАЛЬ



***

Семья – это как маленькая Родина…
Ю.П. Хрусталь

– Мой самый первый вопрос к Вам, Юля: как Ваша фамилия, имя, отчество. Немного расскажите о себе: где родились и какова вообще история  вашей семьи.
– Хрусталь Юлия Павловна, в девичестве была Тюрина. Родилась в Москве. Мои родители закончили МГУ, оба физиками были. Мама занималась историей физики, папа занимался гидроакустикой.
– В общем, был военным физиком?
– Он ужасно талантливый физик был. У него потрясающие работы. Ему нельзя было печататься, так как все работы были секретными. Но он выбрал эту профессию, потому что очень любил море, путешествия, хотя сначала у него были большие проблемы с дальними походами. Он, в основном, ходил на большие внутренние озера, как  Ладожское…
– Онежское?
– Видимо, да. И на наши внутренние моря: Черное, на Дальнем Востоке часто были, на Камчатке. Он числился сыном врага народа: бабушка моя, его мать, одно время работала в издательстве, они печатали плакаты, получился типографский брак на портрете Сталина, где-то на лице какие-то пятна. И бабушка «загремела», значит, на 10 лет. Это, правда, было уже после войны. Это было в 1950-м году. Она 10 лет не отсидела, вышла гораздо раньше. Но, тем не менее, этот штамп «сын врага народа» у папы был. У него было два брата, они по-разному к этому факту относились. Старший брат от матери отрекся, потому что он хотел…
– Сделать карьеру?
– Сделать карьеру, что он собственно и сделал. Он был большим начальником – в Екатеринбурге директором завода. Потом он в Москву перебрался. Вот, а папа, кажется, так и не дождался реабилитации бабушки. Он стал выходить в зарубежные экспедиции. И был очень счастлив, когда отправлялся в путешествия на полгода,  потом еще на сколько-то. Он был просто художником.
– Художником своего дела?
– Нет, он был настоящим художником.
– Настоящим художником? Он писал картины?
– Каждый день он рисовал.
– Помимо того, что он был физиком?
– Он был гениальным во всём. Часто бывает, что человек, если он талантлив, то во многом. Физика была способом познания мира, искусство – способом познания себя. Он рисовал себя изнутри. Это какие-то невероятные пейзажи, какие-то странные видения, свой внутренний мир. Он был замечательным человеком.
– Это все он делал в Москве?
– Да, он в Москве был. Он умер в прошлом году. Царство Небесное.
Работы его, в основном, в Москве. У меня есть несколько акварелей, много репродукций и коллекция на компьютере. И я родилась в Москве, тоже училась в художественной школе. Все думали, что я стану художником, как папа или как мой дядя. В отличие от отца, он был настоящий художник. Это средний брат.
Я училась в замечательной художественной школе при институте имени Сурикова. Известная такая школа. Я художником не стала, потому что к концу школы поняла, что гениальным художником не буду. Просто так марать бумагу мне неохота. Мне  хотелось сделать что-то важное. Я пошла учиться на учителя.
– В педагогический институт?
– Да, в пединститут. Пока я училась, немножко работала в школе.
– Поступили Вы на филологическое отделение?
– Филологическое, да. Я окончила филологическое отделение МГПИ имени Ленина в Москве. А потом, когда я вышла замуж и у нас родилась первая девочка Ульяна, в Москве как раз разразился ужасный кризис. Не было никаких продуктов, никакой работы, никаких денег. Ну, Вы помните это время?
– Да, 1990-е годы, начало 1990-х.
– Да, Ульяна родилась в 1992-м году. У нас в магазине, возле дома, была селедка и баклажаны. Она не ела ни селедку, ни баклажаны. Вот, так что были большие проблемы, чтоб ее накормить.
Саша тогда пошел к своей маме и сказал: «Мама, что делать?» Мама долго думала и потом сказала: «Саша, надо эмигрировать». Вот так вот. Тогда Саша пошел, взял анкеты и довольно быстро мы оказались в Австралии.
– Никого у Вас знакомых не было, кто именно оказался в Австралии и кто бы мог немного Вас опекать?
– Нет, никого не было. Но программа эмиграции в Австралии очень хорошо поставлена. Поэтому, вообще-то, это страна эмигрантов. Они заточены на том, чтоб принимать людей из других держав, как-то их адаптировать и включать в свое общество.
Нас в аэропорту встретили, посадили в такси, привезли в дом, сказали: «Живите здесь». И в этом доме было все: простыни, тарелки, фрукты на столе, стиральный порошок, стиральная машина. Все было. Просто вы входите в дом, можете здесь жить. На меня это такое произвело впечатление! Это страна, для которой мы никто, они нас встретили, как будто всегда ждали. Меня это очень растрогало.
– Это было в Аделаиде?
– Да, это было в Аделаиде. Мы там жили в доме, куда нас вселили, почти год. Там родился Петя. Петя приехал нелегальным эмигрантом. Я была на 4-м месяце беременности, так сказать контрабандой, без документов въехал в Австралию.
Было интересно рожать здесь Петю, потому что Ульяну мы родили в Москве. Мы были такие сумасшедшие родители, что мы решили родить дома. Ульяна родилась дома на семейной кровати.
Но в Австралии такое тоже практикуется. У нас была медсестра, которая принимала роды в Москве, и мы, молодая семья с маленьким количеством денег, смогли это осилить. Здесь, конечно, тоже это возможно. Но здесь столько стоит, что только самые обеспеченные люди могут позволить такую роскошь, как домашние роды.
Да и в госпитале было рожать неплохо. Так что, мы здесь в госпитале родили Петю. Там в то время, тоже интересно, кстати, была такая форма рождения, называется «Семейный юнит». Это как бы внутри госпиталя квартирка: комната, кухня, ванна. Ну, комната больше, я даже сказала бы «квартирища». С одной стороны, там стоит больничная кровать, все как полагается, всякие приборы: кислород, кнопки, я даже не знаю, всякие провода.
С другой стороны: диванчик, кресло, знаете, как в семейной какой-то комнате. Там разрешалось, значит, присутствовать супругу, что, кстати, он сделал. А после родов можно было принести туда и ребенка. Вообще, мы там провели два счастливых дня, в этой квартире. Удивительно! Саша принял своего ребенка на руки.
– А там кормили как-то?
– Кормили. Все как в больнице, но при этом вы живете как бы отдельно.
– Своей семьей?
– Своей семьей. Если нужно, приходит доктор. Даже, если не нужно, тоже приходят. Он, конечно, проверяет постоянно, чтоб было все в порядке. Мальчика сразу дали, никуда его не утаскивали. Тут же прямо взвесили, измерили. Интересно.
– Юля, а вот как Ваши родители отнеслись к тому, что Вы уехали в Австралию? Не было ли у них никакого испуга?
– Моя мама сначала была категорически против.
– Это Ольга Викторовна?
– Да, она сейчас здесь. Но папа спокойно к этому отнесся.
– А у Вас еще были, скажем, сестры, братья? Кто бы за родителями…
– Когда  мне было 7 лет, мои родители развелись. Больше у мамы детей не было, а у папы потом были дети. Но я об этом узнала только уже перед отъездом. Вот он меня познакомил с моей сестрой. Про нее я ничего не знала в течение многих лет. Так вот, значит, оказалось, у меня есть сестра, поэтому папа остался не один. Ему было спокойней.
– И они оба физики?
– Они оба физики. И муж мой тоже физик. Он, вообще-то, МИФИ заканчивал, работал в Курчатовском институте.
– Все-таки не было какого-то испуга перед новой страной?
– Честно говоря, мне никогда не хотелось ехать. Я любила больше всего родную Россию. И когда я приехала, первые полгода, наверное, у меня была глубочайшая депрессия.
У меня такое было, я долго думала, что мое состояние – ссылка в рай. Жена декабриста за своим мужем отправилась в ссылку. Может быть, она и рай, но когда вы сюда приехали не по своей воле, как-то знаете, она все-таки ссылка. И это, совершенно, как это сказать…
– Тягостное состояние. Хоть здесь и тепло, и нет проблем с продуктами?
– Хоть что, потому что какая разница, есть проблемы с продуктами или нет? Я уже описывала это состояние: снимают, как с луковицы ту среду, в которой вы чувствуете. Я, как филолог по образованию, очень люблю язык. Мне нравится, когда «вкусно» и красиво говорят. Нет этого здесь, язык тоже отпал. То, что я умею, что знаю, что люблю  –  его здесь нет. Книги мои любимые, авторы. Я перестала их любить, я перестала любить литературу. Мне казалось, что мои любимые авторы – этот зануда, этот графоман, этот морализатор. Все кумиры упали, представляете?
Еще природа. Да, я очень люблю гулять на природе. Когда, как раз, был этот кризис, например, голодная иду на работу, зима, сугробы, снег сверкает в этих сугробах, как алмазы, разноцветные вспыхивают искры такие. Вот я иду и говорю: «Ну, ладно, вы можете забрать у меня еду, вы можете забрать у меня деньги, одежду. Но это мое: это солнце, этот снег, эти искры. Это мое!» И этого, видите, тоже нет! Как бы с меня слезло.
– Русскую зиму от Вас убрали?
– Нет, не только зиму, вообще все сезоны. Здесь практически нет сезонов –  чуть-чуть теплее, чуть-чуть холоднее. Здесь совсем другая природа. Но ее теперь я стала понимать. Тогда я ничего не понимала, этого ничего не видела.
Казалось, австралийский лес похож на помойку, потому что там нет травы, там навалена кора древесная. Там нельзя сесть, потому что там укусит кто-нибудь. Нельзя полежать на травке, потому что вылезет змея. Природы нет, сезонов нет, друзей нет, знакомых лиц нет, музыки нет. Было ощущение, что у меня убрали все, меня вообще нет. Меня нет. Все!
– От моря Вы далеко жили?
– Довольно далеко. Мы приехали под осень, в марте. Зима здесь очень холодная. Я никогда так не мерзла в России, как здесь зимой.
– И дома не приспособлены  для холодного сезона.
– Это как, знаете, жили бы осенью на даче, где не топится… У нас там была деревня, мы жили там. Утром просыпаешься, из-под одеяла холодно вылезти, потому что холодно, просто холодно. Вот тут также очень холодно в домах. Вот и что? Никаких морей… Ездили, конечно, на море. Но когда холодно, я никуда. Я северный, теплолюбивый человек. Моря у меня тоже нет. Им я не наслаждалась. Хотя когда мы приехали, много путешествовали, каждые выходные на автобусах, поездах. Куда-нибудь ехали смотреть эту Австралию, интересно, удивительно. Чуть ли не в третье или даже второе воскресенье мы отправились искать русскую церковь.
– То есть, Вы были воцерковленным человеком на момент эмиграции?
– Не сказала бы, что воцерковленным… В России мы ходили в церковь, ну наверное, раз в месяц, да что-то такое…
– Все равно Вы воцерковленный человек: причащались, исповедовались?
– Ну, причащались, может, раз в год.
– Вы в младенчестве были крещены?
– Нет, меня крестили, когда мне было 11 лет. Тоже интересно, потому что моя мама –  человек не церковный.
– И некрещеная?
– Но крещеная. Она христианка книжная. Она свое христианство, христианские мысли и доводы брала из русских философов начала ХХ века: Бердяева, Булгакова… Знаете?
– Конечно.
– Вот это ее имена. Вот это, так сказать, ее среда, это ее единомышленники.
– Но ведь в советское время не просто было найти даже работы этих философов.
– Мои родители принадлежали к такому кругу, где циркулировали самиздатовские книжки. Они всегда доставали то, что было интересно, ну, может быть, на месяц, на ночь. Мы читали все.
– То есть, читающая семья была?
– Отец был художником. Папа все понимал сам, через себя. Ему не нужно было духовного руководства. А мама много читала, очень много. И сейчас читает постоянно.
– И почему же она решила Вас крестить в 11 лет?
– Вот она решила меня крестить. Представляете? Сейчас она сама раз в год обязательно причащается. Для нее это правило, хотя она в церковь в России ходила причащаться только на Пасху. Но у нее было много знакомых христиан. И мой крестный, он был поэт, мамин одноклассник. Тоже воцерковленный, духовный человек.
Они повезли меня за город, в деревню Гребнево. В то время там был священником Дмитрий Дудко.
– Да, знакомый батюшка.
– Да, Царство ему Небесное. И он крестил меня в деревне Гребнево. Он был очень известным священником. Он, в отличие от многих других, был духовный человек, не политический. У него был путь духовный, его интересовал Христос, а не политика. Он был замечательный. Я, правда, потом не встречалась с ним никогда после крещения, я его больше никогда не видела, но поминаю всегда.
Мама была невоцерковленным человеком, так что, и я тоже ходила в церковь всегда только на Пасху. Мы жили в центре, ходили в церковь Рождества Богородицы, в Брюсовом переулке.
– Я бывал в этом храме.
– На Пасху туда нельзя было войти, вся площадь напротив была заполнена народом…
– Можно сказать, что Вы жили в самом центре Москвы.
– Я жила в самом центре, в Брюсовом переулке. Мы ходили в эту самую консерваторию после большого перерыва, прямо в туфельках, шли без билета. Когда все выйдут покурить, а потом обратно возвращаются в зал, и тут мы с ними. И потом слушали концерт со второго отделения.
– Какая хитрость была.
– Просто двор был напротив консерватории.
– Да, конечно. Я знаю это место.
– Мы потом оттуда переехали с мамой. Отец уже жил отдельно. Мы с мамой переехали… Вообще, мы с ней часто переезжали. Я в Москве поменяла 6-7 квартир. Где только не жила! Последнее, мы жили в Медведково, с Сашей уже.
Мы там жили всего год, даже меньше. Но ходили в  церковь. Красивая очень.
– Может, это был храм Покрова Пресвятой Богородицы, князя Пожарского храм? Так и я в этот храм ходил много раз, поскольку я тоже живу в Медведково. Это улица Заповедная называется.
– Где храм стоит, да. Но мы жили… я уже забыла все названия. Эта улица, которая до Ботанического сада идет.
– Это улица до Ботанического сада, Кольская улица называется.
– Кольская, правильно. И мы ходили по речке Чернянке в храм, пересекали эту Кольскую.
– Но это не так важно. Насколько интересен ваш дальнейший путь: насколько поддержала вера. Вы говорите, на третье воскресенье в Австралии поехали искать храм русский…
– Да, это, конечно, удивительно. То есть, это, когда вдруг, на этой совершенно чужой планете… вдруг оазис. Вы пересекаете какую-то незримую границу и оказываетесь дома: запах ладана, подсветка с окон сверху, пение. Они тоже тут поют простыми старыми распевами. Это как-то все свое.
– Немало русских Вы встретили в храме, русскоговорящих?
– Там не все русские. Практически, в этом храме немножко греков и немножко сербов. А в основном, русские.
–  И много людей сразу встретили, как Вы говорите, когда поехали в храм?
– Мы сначала поехали «по-московски». Ни на кого не глядя, ни с кем не  знакомясь. Познакомились мы через некоторое время со всеми. Хорошие люди, замечательные.
– То есть храм стал вот такой платформой для вашего знакомства? У Вас появилась малая родина здесь?
– Вообще, все наши знакомые, в основном, церковные. Есть у нас небольшое количество людей, которые не ходят в храм, но их мало. В основном, мы через храм со всеми подружились.
– И почувствовали поддержку сразу?
– Даже не поддержку. Знаете, как это выразить…просто оказалось, что у нас есть дом. И церковь – это наш дом. Оказалось, что есть у нас дом, здесь в чужом краю.
– Некий спасительный ковчег…
– Да, ковчег, где происходят интересные вещи. И мы стали ходить каждое воскресенье. У нас сначала не было машины, мы на автобусах ездили с пересадкой. У нас уже была девочка двух лет. Мы особо не мучились, из церкви нас до дома подвозили уже на машине.
Там тоже много русских из Китая, в Аделаиде, но не такие, как здесь, в Мельбурне. Они, в основном, из Харбина. А Харбин был русским городом и до революции. Всегда русским городом, а деревни, они просто пришли в Китай, а Харбин там уже  был.
И там не крестьяне, там всякая интеллигентная публика: инженеры, военные. Чувствуется, конечно, другой закалки люди. Интересно. И вот мы с ними тоже познакомились.
– Думается, это начало нашей беседы. Меня интересует глубина, как в дальнейшем развивалась ваша жизнь, как детей поднимали. Это все сугубо ложится на материнские плечи. Как это, все-таки, поднять 5 детей?
– Да, это как-то странно. Даже не знаю, как это мне удалось. Да особо мне это не удалось. Но никогда не думала, что у меня будет 5 детей.
– Замечательные дети.
– Никогда не думала, что со мной такое произойдет. Если честно, это то, за что я благодарна Австралии, она дала мне возможность не только родить этих детей…
 –  Но и поднять.
– Даже не поднять, а получить от этого удовольствие. Понимаете, в России женщины совершенно этого лишены, вот этого счастья материнства. Материнство – это огромное счастье: столько положительных эмоций, столько каких-то размышлений.
Сначала, когда я уехала в Австралию, думала: «И что я? Училась, работала, чем-то занималась. Никому это не нужно, все это пошло «коту под хвост». А потом, когда  дети стали подрастать, я поняла, что все нужно. Все, что я в жизни выучила, все, что я видела, слышала, мне пригодилось с моими детьми. Все пригодилось, и это здорово!
Для меня это как раз оказалось полезным. И то, что вот, как-то худо-бедно, мы, конечно, никогда не роскошествовали, но всегда на жизнь хватало. И я могла посвятить себя этому счастью. И это большая заслуга, конечно, Австралии.
То есть, сначала я свою жизнь называла «ссылкой в рай», но потом я поняла, что в России бы я не видела своих детей. Я бы там работала, в общем, не смогла бы.
– То есть, в поте лица добывали бы деньги?
– Да, я бы приходила домой злая, орала бы, вот например, как сейчас ору, так бы с самого начала этим занималась бы. Австралия дала возможность жить как-то по-другому. И тогда я стала жизнь называть «Бегство в Египет», то есть пока в России зверствует Ирод, я тут своих детей растила. Тогда уже был у меня период духовной благодарности Австралии.
– А вот как вашу маму перевезли? Сама согласилась сюда переехать?
– Мама приехала сама. Я же говорю, маму не перевезешь!
– Это ведь глубоко советский человек по менталитету?
– Она глубоко антисоветский человек.
– Я имею в виду, значительная часть ее жизни была прожита при советской власти.
– Она, конечно, прожила при советской власти, но она всегда… Вы знаете, очень многие Ольги – хозяйки своей судьбы, всего вокруг, они все так организуют, все устраивают…
– Это как княгиня Ольга?
– Да, как княгиня Ольга. Вот в моей маме и во многих эту черту вижу, они такие хозяйственные, самостоятельные. Конечно, в смысле быта моя мама не очень хозяйственная, но именно она умеет свою жизнь и жизнь вокруг себя организовать, устроить все.
– Расскажите, пожалуйста, как Вы стали преподавать русский язык? Когда пришли, когда это началось? И как называется школа?
– Школа называется по-английски, потому что она вписана в структуру австралийского образования «Russian Ethnic School».
– Дословно как она переводится?
– «Русская этническая школа», она при храме, при нашем Успенском храме, приходская школа. Она организована примерно 40 лет назад.
Сначала эта школа снимала классы в обычной школе по субботам. Австралийская школа занимается 5 дней в неделю, в субботу у них свободные классы. Наши учителя занимались в классах обычной школы; потом, со временем, построили себе большой зал: для собраний, для всяких праздников, типа большого клуба и пристроили к нему классы. Это определяет специфику нашей школы сейчас, потому что классы очень маленькие, у нас всего 7 маленьких комнатенок.
– Какие предметы преподают в школе?
– Поскольку это приходская школа, то кроме русского языка, преподают Закон Божий, тоже достаточно бегло. Остальные предметы, такие, как история, география, математика идут, не как отдельный предмет, а как тема русского языка. Основной упор, конечно, делается на язык и, может быть, даже не столько на язык, а сколько на страноведение. Наши дети, они оторваны от России. Для них язык приобретает смысл, если только они знают, зачем он существует.
Для многих детей – это домашний язык, потому что они нигде больше его не слышат: ни в школе, ни на улицах, нигде. Русская школа дает им возможность этот язык услышать еще, услышать, кроме того, как он применяется, например, как мама говорит: «Вася, вставай быстро! Отправляйся немедленно!»
– Очевидно, у них все-таки есть некое желание съездить в Россию, посмотреть когда-то Родину своих родителей?
– Это конечно. Во-первых, для многих это стимул. Обычно все наши дети с удовольствием ездят и это большой импульс для занятий.
– Может быть, стремление узнать культуру своих предков?
– Да, это важно. Хотя, с другой стороны, наши дети находятся на распутье. Австралийская культура, русская культура в чем-то совпадают, но, в основном,  они различны. Нашим детям, конечно, трудно найти свою идентификацию, себя определить: кто они и где они находятся? Русская школа им в этом помогает.
– Инициатором создания этой школы были священники храма?
– Нет. Это исключительно народная инициатива.
– Народная инициатива, поддержанная Церковью?
– Это была инициатива народа, который жил вокруг церкви. Люди, которые привезли с собой христианство сюда. Православие привезли сюда из Китая, в основном, и они знали, что для того, чтоб выжить, им нужна церковь и им нужна школа. И они в этом направлении сразу начали действовать.
– 40 лет – это совсем немного. Это же 1970-е годы, получается, прошлого века?
– Живы все люди, которые стояли у истоков, которые все это собирали, организовывали. Отец Михаил Вам подробнее расскажет. Насколько это я представляю, приехало из Китая около 257-ми семей.
– Это, видимо, последствия культа личности Мао Цзэдуна?
– Да, культурной революции. И практически все эти семьи с крестьянскими корнями были многодетными. У них по 5-ть, по 7-мь, по 8-мь, по 12-ть детей было, такие очень крепкие, большие семьи. Большинство из них ходило в церковь.
Сначала они начали служить в гаpaже, читать обедницу. Потом они нашли и выписали священника. Потом они начали строить. Купили свою землю вскладчину и начали строить церковь.
Кстати, чем интересна Австралия? Здесь история происходит на глазах, мы свидетели вот этой закладки христианства, Православия.
– А почему детей, которые сейчас изучают русский язык, всего 10 человек у вас в классе набирается. Почему так мало, если семей все-таки много?
– Потому, что мы не можем расширять классы. У нас каждый год одна и та же проблема. У нас 7 комнат, приходит еще одна группа младших детей. Что нам делать со старшими, куда нам их помещать?
Сейчас у нас даже в холле (у нас такой перед залом) ставятся ширмы, ставятся столы и устраивается еще один класс, еще одна классная комната.
– Это из-за того, что нет площадей?
– Да.
– Но все равно, Вы сказали, что только в 1970-е годы приехало 250 многодетных семей, это значит, детей было много.
 – Детей было много. Я на самом деле сама удивляюсь, постоянно задаю этот вопрос этим людям, которые строили. Они вот здесь, среди нас: сейчас почему такие классы маленькие? Вы помните, как было удобно?
Сначала они снимали школу, и у них было в школе много детей, я видела старые фотографии 30-летней давности. Там сотни полторы учеников, большие классы, много народа.
– Юля, у Вас есть какая-то программа, какие-то методики преподавания? Я понимаю, Вы сами заканчивали педагогический институт в Москве, Вы дипломированный преподаватель русского языка и литературы. Здесь же специфическая среда и как-то приходится все это учитывать?
– Да, у нас среда, конечно, специфическая и, естественно, в нашей школе есть программа, она составлена много лет назад, постепенно подновляется. Но у нас немножко изменился состав учеников. Те люди, которые начали школу, они сами уже были третье, примерно, поколение выходцев из России, то есть они третье поколение людей, не родившихся в России. Их дети еще говорили по-русски, их внуки хуже говорили по-русски, а вот сейчас уже к нам в школу должны ходить их правнуки.
– Это те, кто после революции сюда эмигрировал?
– Ну, в общем, да. Они сначала эмигрировали в Китай, и многие люди,  которые у нас в приходе, родились в Китае. Их родители вышли из России, их дети родились в Китае, внуки родились здесь и правнуки уже родились здесь, то есть, это уже пятое поколение вне России. И язык, конечно, размывается. Тем более, что много очень смешанных браков.
Дети теряют язык, внуки теряют язык, а правнуки – очень мало, кто вообще разговаривает на нем. Поэтому в нашей школе сейчас старой эмиграции, наверное, процентов 10 всего. А 90 процентов  детей «свеженьких» эмигрантов, недавних, которые сами родились в России, приехали в младенчестве или родились здесь недавно в семьях, которые еще «свежие» так сказать, недавние эмигранты.
– После распада Советского Союза?
– После распада Советского Союза, 1990-е годы.
– Юля, существует ли некая программа? Все-таки расширить изучение русского языка в связи с тем, что людей-то немало или на это просто нет средств? Имеется в виду на классы, на полноценную школу.
– На самом деле, в Мельбурне не одна школа существует, их несколько. Во-первых, практически при каждой церкви есть своя школа сейчас. Вот недавно, в какой-то момент, оставалась школа в Данденонге, были другие, но они как-то сами по себе закрылись, а сейчас возрождаются опять.
– За счет государства?
– Нет, за счет наших эмигрантов 1990-х годов, которые приехали и которым опять что-то надо.
– Они состоятельные люди? Кто в состоянии оплачивать эту школу, поддерживать? Бизнесмены?
– Состоятельные люди есть, но они не интересуются школой. Состоятельные люди старой эмиграции – это те, у которых выросли дети. У них внуки не говорят по-русски, им школа вообще не интересна.
В нашей эмиграции тоже есть состоятельные люди, но они предпочитают не вкладываться в школу пока что. Школа получает деньги от родителей. У нас достаточно невысокая плата, считаю, получается 400 долларов в год за ребенка, примерно.
– Это на обучение?
– На обучение. Но есть какие-то способы заработать, родительский комитет есть. Устраивают иногда такие события, чтобы собрать деньги для школы, где-то что-то продают.
– А школа, она предлагает какой-то диплом на выходе? С какого возраста детей отдают?
– В нашей школе есть детский сад, туда приводят детей в 4 года. Потом они постепенно переходят в подготовительный класс, 1-й класс и т.д. Сейчас самые старшие дети – восьмиклассники.
В принципе школа готовит очень хорошо по русскому языку. Есть планы расширить и продолжить нашу школу до старших классов. Пока еще непонятно, каким образом, но мы хотим это сделать, потому что можно сдать экзамен в 11-м или 12-м классе по русскому языку и получить дополнительный балл к аттестату.
– Кто выдает австралийский аттестат?
– Австралийский аттестат выдает школа.
– То есть русская школа выдает дополнительный балл к этому австралийскому аттестату?
– Она сама не дает, это ребенок должен еще пройти экзамены, экзамен устраивает государство, а не школа наша.
– Ну, а кто же может устроить экзамен по русскому языку в государстве, где говорят на английском языке?
– Тем не менее, языковые программы есть. В общем-то, Австралия – страна эмигрантов и здесь очень много языков, все, по-моему, какие возможно. Я даже в жизни не встречала, никогда, будучи даже лингвистом по образованию, не слышала о существовании таких языков, которые здесь встречаю; и практически по каждому этому языку у австралийского правительства есть программа экзамена, есть экзаменаторы – носители языка. И принимаются экзамены ежегодно.
– А экзаменаторы, видимо, из числа русских эмигрантов?
– Да. Я нет, к сожалению. Я должна еще пройти большой путь,  прежде чем получу возможность такой работы. А мне все как-то лень, да недосуг. Мне надо подтвердить свой диплом, сдать тоже минимум языковой – английский. Еще какие-то бумаги дополнительные получить.
– Вам нужно пройти специализацию австралийского образа жизни. Скажем так, знание английского, какие-то особенности преподавания в английской школе.
– Да, это главное, поскольку Австралия очень законопослушная страна, и тут каждый чих регламентирован. Надо очень хорошо знать, на что ты имеешь право, как учитель, и на что нет.
В принципе тут ничего заоблачного нет, и многие наши учителя имеют такие бумаги: подтвердили диплом, получили право преподавания. Многие преподают что-нибудь: математику, языки.
– Как вот Вы решились тут на создание большой семьи? Это же всегда связано с тем напряжением, риском, что страна была для Вас во многом незнакома. Это позволила социальная защита, австралийская?
– Я думаю, что, конечно, это помогло нам. Но мы приехали уже воцерковленными людьми. Нам Бог дал, значит надо рожать ребенка. У нас не было никогда таких вопросов. Сколько нам Господь послал детей, всех их мы родили и воспитывали.
– Независимо от того, что это не Родина?
– Ну да, независимо от того. На самом деле, Родина-то наша в Царстве Небесном. Поэтому, конечно, переезд этот – большой переворот в жизни, сильно влияет на судьбу, на характер, на все. Тут есть свои плюсы, свои минусы. Семья – это как маленькая Родина.
– Конечно, это, безусловно, и есть маленькая страна.
– Да, что-то в этом роде.
– Какие были трудности при воспитании детей здесь?
– При воспитании детей основная трудность, я считаю, была и есть – преодолеть австралийскую систему воспитания, потому что австралийцы относятся к детям совсем не так, как русские люди.
– У них более жесткая система воспитания?
– Совсем даже напротив. Особенно это идет от государства. Вот каждый мой ребенок пошел в школу, приходил месяца через два и говорил мне: «Мама, я сам решаю, что хочу и что буду. Ты не можешь говорить, что я должен делать. Я вот сам хочу, я буду, потому что это моя жизнь».
– Они такие демократы?
– Да, значит, это было от первого ребенка, который пошел в школу 15 лет назад, и до последнего, который пошел в школу 5 лет назад. Мне приходилось перед каждым махать пальцем перед носом и говорить, что я – то-то, ты – то-то, школа – то-то. В общем, к Павлику у меня речь была уже откатана. Школа продолжает влиять на детей в том плане, что подрывает авторитет родителей. Она совершенно не уважает точку зрения родителей. Она внушает ребенку, что у него есть защитники от родителей, которые могут спасти от злых родителей. И вот это самая главная трудность была и остается.
Хотя дети это довольно быстро поняли. У нас в церкви был такой случай: женщина потеряла своих детей, потому что дети пошли и рассказали, что мама их нашлепала, что-то такое…
– И все?
– Да, и все. Уже эта история длится, наверное, лет пять. Дети уже давно мечтают вернуться домой и не могут, они скитаются по чужим семьям. Уже научились всему, младшей девочке 13 лет, она уже знает все про взрослую жизнь от и до. А старшей 16-ть, ну, про ту вообще… нет, ей уже 17-ть.
– Как Церковь помогла Вам в воспитании детей? Вы пытались их воцерковить?
– Мы, как сумасшедшие, таскали их, конечно, каждые выходные в церковь, на все праздники. Довольно быстро мы начали соблюдать посты. Это у моей мамы больная тема: что мои дети больные и маленькие, потому что они постятся.
Мы учились поститься, но многих вещей мы не знали, мы тогда как бы начинали. И сейчас мы тоже только учимся, в принципе, хотя прошло лет двадцать, наверное. Но мы все равно чему-то учимся. Родители же нас не ввели в этот мир.
– Это был советский период. А Вы сами многому здесь научились?
– Мы сами учились, конечно.
– Изучали Закон Божий? Очевидно, в значительной степени и непосредственно само воцерковление происходило здесь у Вас? Если брать весь период вашей жизни, то вместе с Вами воцерковлялись ваши дети?
– Они с нами вместе, да.
– Скажите, как шло это воцерковление, насколько по возрасту это происходило? Я знаю, что сейчас Вы говорите, что все дети ходят в храм.
– Просто, когда они достигают периода подросткового и бунтарского, они не хотят ходить в Церковь, потому что их тащат родители. Они пойдут в Церковь, я уверена. Они поймут сами для чего им это нужно, почему они продолжают… Я имею в виду старших сыновей.
– А так, видимо, у Вас Петя бунтарничал?
– И Петя бунтарничал, и Сережа бунтарничал, наверное, несколько месяцев, как ходить в церковь… он, в общем, ходит и Петя тоже. Они недавно ездили все вместе в монастырь и Уля с Володей.
– А в какой монастырь?
– У нас здесь замечательное место, если есть что-то важное в Австралии – это монастырь. Это мужской монастырь, очень маленький. Там, по-моему, 5 монахов или около того.
Совершенно в диком уголке  Австралии, у них там нет ни электричества, ни водопроводной воды. Они поставили солнечные батареи. Водопровод у них – бак с дождевой водой. Такая какая-то простая очень жизнь и замечательные люди. А настоятель этого монастыря – архимандрит Алексий.
– Они живут по сути дела обычной природной жизнью. Раз нет электричества, то дрова для приготовления пищи?
– Они живут обычной жизнью. Да, дрова, дровяные печки у них там, банька, все как полагается.
Храм сами построили. Гостиница для паломников и, главное, у них идет напряженная духовная работа, молитва, служба.
– А как называется?
– Преображенский монастырь.
– Мужской Преображенский монастырь. Вот еще хотел спросить, Вы рассказывали особенности некой такой аборигенской культуры в Австралии, называли их еще «ози». Что это такое?
– Ози – это не аборигены. Ози – это австралийцы, потомки первых колонизаторов. Австралийцы, которые приехали много лет назад, и уже многими поколениями обосновались, живут. Но Австралия же молодая, ей 300-х лет нет.
– Имеется в виду освоение европейцами?
– Европейцами, как государство Австралия. И конечно,  методы колонизации были очень жестокие, аборигенов отстреливали и даже назначали цену за их голову.
– А что такое «ози»?
– Ози – это так называют себя австралийцы, которые несколько поколений живут в Австралии. У них, в отличие от других англоговорящих стран, есть и свой акцент, и свои особенности австралийские. Именно образ жизни, австралийская кухня, австралийские интересы.
– Это некоторая группа людей. А само происхождение слова «ози», это что означает?
– По созвучию, очевидно, Австралия и страна Оз, так по-английски называется волшебная страна из Изумрудного города, где путешествовала Элли со своими друзьями из Канзаса. По-английски, страна Оз и волшебник из страны Оз – это волшебник Изумрудного города. Это чудесная страна и находится неизвестно где, точно так же, как Австралия – чудесная страна и она находится так далеко от всех остальных, оторванная планета.
– А Вы чувствуете себя оторванным от Родины человеком или нет? Или может быть современные средства связи, скайп позволяют Вам интенсивно общаться с Россией, с русскими?
– Если честно сказать, я продолжаю жить внутри российской культуры. Я читаю, в основном, по-русски, в Интернете, читаю современные вещи, новости тоже, потому что в Австралии мало новостей, неинтересные, какая-то спокойная жизнь.
– Разве эти новости не кажутся родными, эти новости австралийские? Как,  Вы не чувствуете, например, особые решения парламента?
– Решения парламента меня иногда интересуют, потому что это действительно бывает интересно. Они занимают минимальный процент в новостях, в основном, там американские новости, события спортивного плана и финансовые новости. Это своеобразный набор, который мне не близок.
– Как-то Вы сказали, что Австралия – это страна, которая не очень нуждается в Божественной защите? Здесь некий особый климат: социальная защита и прочее? То есть, у австралийцев нет упования на Господа?
– Да, это действительно. Это бросается в глаза, что в России так трудно живется людям, так тяжело, что человек находит Бога. Он просто счастлив, потому что у него, наконец-то, получается, появляется защитник, покровитель. А в Австралии сильная социальная служба поддержки, удобно устроен быт, хороший транспорт, без проблем можно купить все, что нужно поесть, во что одеться и прочее. Бытовая сторона, она очень простая и приятная.
Людям, пока они не заболеют или станут стареть, не приходит в голову, что существует что-то помимо прекрасной легкой жизни. Наслаждение природой, хорошим вином, музыкой, красотами мира. Это, конечно, заметно. Даже среди русских у нас большая компания, что называется «сообщество русских людей». Но в церковь ходят не так много из них, большинство занято строительством своих домов, бытом. Наслаждаются.
Слишком много разных вещей, которые нас в Москве непреодолимо разделяли, понимаете. В Москве кажется, что это такие серьезные,  важные вещи. А когда находишься в эмиграции, на чужой сторонушке – рад родной воронушке, и оказывается, что за всеми нашими предрассудками мы теряем столько удивительного в людях.
– А эта подруга, о которой Вы говорили, она живет здесь, в Мельбурне? И Вы  с ней разных взглядов?
– Мы с ней во многом совпадаем, оказывается, но будь мы сейчас в Москве, мы бы стояли по разные стороны «баррикады».
Просто здесь, как в плавании: Вы видите не то, что человек пытается из себя изобразить, а то, какой он на самом деле, понимаете.
– И даже если Вы правы, в период  похода нельзя ссориться.
– Вот-вот, точно. И в походе Вы видите людей насквозь. Вы видите, что это за человек, можно на него положиться или нет. И даже, может быть, он какой-нибудь никчемный на берегу, а в походе оказывается нужным и важным, и замечательным даже. И, вообще, интереснейшим. В этом плане эмиграция тоже, как подводная лодка.
– Вот я вижу, у вас здесь хорошо отмечаются разные праздники, даже масленица. Вы сшили костюм, готовились к ней серьезно.
– Есть такой момент. Я стараюсь плыть немножко поперек течения, потому что здесь масленицу отмечают широко даже в городе. У них было 2 марта, они масленицу отмечали. На главной площади Мельбурна сцену использовали, палатки поставили, блинами торговали. Вот мой зять ходил, Владимир Андреевич Протасов, я не была. Зять говорит: «Боже мой, какое язычество, сплошное язычество».
И он в ужас пришел. Он ожидал, видно, что русские должны как-то, не знаю, хоть каким-то боком выгрести на Православие, христианство. А там ничего такого не было. Поэтому в школе мы с детьми изобразили историю царя Ираклия, чтобы как бы от этого язычества, с этими солнцами и блинами все-таки перейти к Солнцу Правды, понимаете? Поэтому у нас там были ангелы и патриарх Константинопольский Захарий, с бородой. Я была со своим классом. Детки изображали все это действо с большим триумфом. Всем очень понравилось. Павлик изображал царя Хазрoя, которого победили. Он с таким грохотом пал на сцену, что все думали, остался ли он жив, когда его по молитвам всех, наконец, царь Ираклий победил.
А вообще, я Вам хочу сказать по поводу народных традиций. Когда собирается старая эмиграция на свадьбы, на какие-то там балы, они любят балы устраивать, обязательно Вы увидите, что кто-то ломится вприсядку, представляете себе? Пляшет, обязательно кто-то играет на балалайке, как мой зять. Обязательно поют «Калинку», поют народные песни, и они любят все-таки Россию и русские традиции больше, чем в России. Вы же не будете на свадьбе плясать вприсядку?
– Нет, конечно.
– А они будут. Вот кто из вас русский?
– Мне кажется, все-таки люди, которые выдержали эмиграцию, переехали – это сильные люди, в основном.
– Они, конечно, удивительные, правда.
– Прошли через многие испытания жизни. Ведь пришлось многим, Вы говорите, из Китая уходившим, едва ли не с одним чемоданом выбираться.
– С одним чемоданом они и выбирались. Не знаю, удастся ли мне познакомить Вас с женщинами, поскольку в сестричестве, школе у нас сплошные женщины, настолько сильные духом женщины, труженицы.
– Вот я вижу, Вы и сами большая труженица: такую семью держать, готовить каждый день, обстирывать и все хозяйство нести на себе. И работать при этом полноценно.
Юля, я у Вас хотел спросить, Вы чувствуете некую действительно большую семью двух поколений? Тем более, сейчас у Вас здесь мама живет, зять, собираетесь вместе: прабабушка у этой Анимаиcы, вашей внучки. Семейство ощущается Вами?
– Я была у родителей единственным ребенком. Родители на работе, я приду домой, из холодильника подогрею себе еду, вот такая моя жизнь. Моими друзьями были собачка Тобик, игрушечная и мишка. И я так счастлива, что сейчас у меня большой стол, что моя семья еле умещается за моим столом. Для меня это просто не могу передать, какая радость!
Я понимаю, особенно это в эмиграции чувствуется, что друзья приходят и уходят, что знакомые, даже самые интересные, в конце концов, исчезают где-то в небытие. А вот братья, сестры остаются навсегда. И я рада, что у моих детей есть братья и сестры, и что они дружат между собою, помогают друг другу, у них общие интересы. Я считаю, что это очень-очень здорово. Что действительно есть бабушки, прабабушки. Никогда не думала, что у меня будет большая семья, лично я никогда так не думала. И когда оно само собой так получилось, я страшно довольна. Конечно, все это можно было сделать лучше. Я, конечно, вижу все свои родительские и прочие ошибки, которые уже не исправить.
– Никто ведь не проживает жизнь, что называется, «вот начал и потом все набело». Все идут по первому разу, тем более, видите новость...
– Я очень рада, что у моей дочери супруг русский, церковный человек, и я очень рада, что вот он недавно начал  алтарничать.
Наш зять очень формально просил у нас с Сашей руки нашей дочери. Он подготовился и сказал такую большую длинную речь о том, как он видит будущую семью, что он хочет сделать, какие у него планы на будущее, именно в плане семейном. Какие у него идеалы, что он видит в Ульяне, что хочет, чтобы в ней развилось дальше, как он может этому способствовать, то есть это была целая речь. На что, выслушав его, Саша ему сказал грозным голосом: «Володя, ты понимаешь, что это «точка невозврата»? Если мы сейчас дадим свое согласие, то это навсегда, на всю жизнь?». Ну, Вы Сашу знаете, тут, конечно, сразу мурашки по телу от этой «точки невозврата». И после этого они попросили у нас благословения, встали перед нами оба на колени и Саша с иконой в руках благословил их обоих. Здесь церковный брак считается законным, не надо уже идти никуда регистрироваться в мэрию. Отец Михаил заполняет бумаги, и они считаются полноценным документом. Значит церковное венчание, свидетели венчания.
И вот они стали мужем и женой. На самом деле, даже мы с Сашей не просили благословения у своих родителей на брак. Меня это настолько поразило, такое серьезное отношение моего зятя к его семье, к моей дочери. Очень сильно подкупил, поэтому теперь я ему прощаю все.
– Скажите, вот Анимаисa уже двухлетие отметила свое, можно сказать, новый период начинается. Как Вы видите ее будущее, а не Машино? Или сложно пока сказать.
– Не знаю, честно говоря, просто не представляю. Единственное, могу сказать, когда я ожидала Ульяну, ходила беременная первым ребенком, мне приснился сон. Я увидела девушку молодую, красивую, в белой одежде, счастливую. Она стояла на фоне морских каких-то волн.
– Ассоль такая?
– Да, и я потом была на многих морях: и на Черном, и на Белом, и на Балтийском, но ни на какие, которые я видела, это похоже не было. Я думала сначала, что мне приснилась моя дочь, но это было совсем другое лицо. Вот теперь я это лицо увидела, наконец. Это мне приснилась Анимаисa. Думаю, что она будет здесь жить и, наверное, будет счастлива.
– Прозвучал такой термин из уст Александра: «точка невозврата». Как Вы думаете, для Вас Австралия – это уже «точка невозврата» некая, постоянное место жительство. Вы не думаете возвращаться в Россию?
– Мы думали об этом.
– Хотя вопрос сложный, прежде всего, это связано с судьбами детей.
– Конечно, вот в чем недостаток в большой семье, что, конечно, всех перевезти не удастся. Вот Уля, ей интересно. Они хотели бы пожить в России некоторое время, кстати, но когда и как, непонятно. Младшие дети тоже. У них недостаточный язык, конечно. И у них совсем другое образование по сравнению с российским. Им трудно будет там устроиться, найти работу.
– Они самостоятельно учились?
– Они учились самостоятельно, но австралийская школа в основном нацелена на воспитание, а не на образование. Она воспитывает патриотов, своих граждан. А если ты хочешь стать специалистом или профессионалом, то, кроме школы, еще что-то должно быть. Вот Уля занималась музыкой. Я думаю, что может, она выберет это в качестве карьеры. Она с пяти лет играла на фортепьяно очень хорошо. У нее замечательные руки, притом, что такая худая, у нее очень сильные руки. У пианистов тут вся кровь течет и мышцы сильные. У нее железные просто руки. Она могла бы быть хорошим пианистом. Она так хорошо чувствует рояль, она просто переживает эту музыку. Сейчас она это забросила. Не знаю, может, вернется, может, нет. А другие мои мальчики, они как-то поддались общему настроению школы. Чтобы ты ни сделал, тебя погладят по головке и скажут «Молодец!». Можно ничего не делать, и тебе скажут: «Молодец!».
– Скажите, а почему Петя все-таки оставил школу, на ваш взгляд? Ищет себя? Или он хочет найти некую особую дорогу?
– Я думаю, он на самом деле незаурядная личность. Он никогда не делал то, что другие. Он всегда делал то, что хочет сам.
Я помню, в 1-м классе пришла в школу забирать его, дверь открывается, выбегает Петя, за ним еще 7 мальчиков. Петя бросает свой рюкзак, все 7 мальчиков бросают свой рюкзак. Петя залезает на  лавочку, все 7 мальчиков залезают за ним. То есть, он такой человек, который подает пример. А чужой опыт ему не годится, ему нужен свой.
– А вот, допустим, Вам возвращаться в Россию, там есть куда приехать? Там родители Саши?
– Сашина мама, отец у него умер много лет назад. Мама старенькая...
– По крайней мере, есть хоть где остановиться.
– Да. Мы, наверное, 5-6 раз были в России с тех пор. Иногда даже целиком вся семья ездила.
– Ведь это очень дорого.
– С одной стороны дорого, с другой стороны, конечно, на нашу семью ни одна квартира не рассчитана в Москве, даже самая большая нас не вмещает. Мне бы хотелось вернуться, если честно. Но пока непонятно, как это осуществить. Но я уверена, что если Господь решит, что надо – все образуется: и жилье, и работа. Все образуется. Видимо, сначала нам надо здесь что-то сделать свое, какую-то свою миссию выполнить, я так думаю.
– А я думаю, Вы уже ее выполнили. У Вас большая семья.
– Семья, конечно, интересно, но я не думаю, что это была, все-таки, миссия. Наверное, миссия должна быть в чем-то другом.
– Миссия. Вы воцерковились, ваши дети в разной, конечно, степени, но все равно это произошло. Вы преподаете русский язык и сохраняете русскую культуру. На мой взгляд, тоже немаловажно, что у Вас пошло продолжение рода, вот Анимаиca, ведь это все здесь произошло?
– Да, это интересно, конечно. На самом деле, я пока никаких планов на будущее не строю.
– А почему Вы покинули Аделаиду?
– Там просто уже не было работы. Аделаида – маленький город. В Мельбурне 4,18 млн. человек, а в Аделаиде – 1 млн. Но для Саши там просто не было работы. Он сидел без работы полгода. А в Мельбурне он нашел практически сразу 2 позиции, одну из которых он согласился занять, и нас перевезли. Компания оплатила наш переезд. Это была компания NEC, ЭН-И-СИ, японская. Раньше у них было большое представительство, прямо на углу нашей улицы. Саша приходил на обед домой. А сейчас эта компания, по-моему, закрылась. Больше нет в Австралии отделения.
– То есть сейчас временный период без работы у Саши.
– У Саши уже давно, период этот называется «фриланс».
– Свободная подработка, свободный художник?
– Ну да, свободный художник. Он берет заказы и лично от себя выполняет какую-то работу. Поскольку он «компьютерный» человек, он может выполнять ее где угодно. Вот он в Москве жил, что-то там писал для кого-то. И сейчас, не знаю, чем он занят. В общем, работает. Хотя сейчас, конечно, Австралия переживает кризис с работой. Они, бизнесмены, стараются дешевле получить все в Индонезии, Китае, Индии. Практически, вся работа экспортирована. Здесь осталась только обслуга и торговля. Вот и все. Все остальное: производство, разработки, все вынесены за границу. Ужасно.
– То есть, исходя из экологии, очевидно?
– Нет, исключительно из-за денег, потому что там дешевый труд. Тут надо, например, компьютерщику платить 100 тыс. в год, а тому можно заплатить одну в год, и он будет счастлив. Другое дело, что они там плохо делают все, но это для них не важно, зато дешево!
– А хозяйство, которым Вы здесь занимаетесь: и пчелы, и вот этот огород. Для Вас это некое подспорье или работа, которая скрашивает будни?
– Да не знаю даже. Пчелы, конечно, скрашивают. А огород... Я там сама вскопала в течение месяца грядку, посадила туда чего-то, оно растет. Конечно, можно было здесь развести огород, но у меня просто не хватает энтузиазма.
– Земля здесь не очень плодородная?
– Земля довольно бедная, правда, иногда у нас тут бывают наводнения, я Вам рассказывала. И поскольку наш участок самый низкий на улице, все сюда притекает. И как после разлива Нила, знаете, всякие плодородные земли...
– Ну, это бывает, как Саша говорил, не каждый год.
– Не каждый год. Но вот я держу кoмпoстную кучу, не выкидываю очистки. Мне просто жалко выкидывать.
– Некое удобрение?
– Удобрение. Вообще, тут многие держат лошадей, говорят, лошадиные удобрения классные, и хорошо. В Австралии бедные почвы, и, практически, в пустынях нет почвы. Там тонюсенький, тонюсенький слой, который регулярно сдувают бури песчаные. И главное, говорят, что Австралия – зеленый континент; знаете, в олимпийской символике отдали ей зеленый цвет, а надо было красный, потому что почва очень красная. Практически, вся Австралия – пустыня. Очень мало мест, пригодных для обитания. И очень засушливо. Если не поливать, то все сохнет.
– А вот сестричество? Что оно собой представляет, при храме?
– Сестричество, во-первых, ухаживает за храмом – уборка храма, украшение его, подготовка к праздникам, свежие цветы, чистые полы, чтоб все было красиво, хорошо.
Сестричество устраивает приходские праздники, обеды. На этой неделе будем печь жаворонков на 40 мучеников Севастийских, которые потом раздают в храме. Устраивается зарабатывание денег, потому что на храм нужно денег много, содержать его и прочее.
Зарабатываются деньги при помощи изготовления пельменей, например. Сестричество лепит пельмени, потом их продают. Очень вкусные делают пельмени. Делают иногда Постом картофельные вареники. Не знаю, будут в этом году или не будут. Наверное, не успевают. Пирожки. Иногда устраивают чаепитие с пирожками, тоже чтоб заработать немножко денег.
– Здесь есть какие-то австралийские специфические блюда? Например, я слышал, что здесь готовят что-то из кенгурятины.
– Раньше готовили, а сейчас кенгурятина считается таким нехорошим мясом, как дичь. Более грубое, нежирное. Вообще-то мне нравится кенгурятина. Она по вкусу напоминает говядину, только менее жирная такая и маленькими кусочками. А вообще, можно попробовать все – страуса, крокодила можно попробовать.
Мы ходили в ресторан, пробовали крокодила. На рыбу похож. Нет, на курицу с запахом рыбы. Не знаешь, рыба это или кто, можно ее постом есть или нет?
– Ну, видимо, все равно здесь рыбы-то довольно много, все-таки океанская страна, со всех сторон окружена океаном.
– Рыбы довольно много. Австралия даже экспортирует рыбу в Японию. Они особенно ловят гигантских тунцов, размером в стол, а может и больше. Японцы любят рыбу, а у них тунцов мало. Здесь есть рыба, но она довольно дорогая. Я даже поражаюсь, почему. Тут же ловят, даже разводят. Здесь много ферм разводят форель, например, в прудах больших. И очень дорого почему-то, странно. Вообще, здесь много рыбаков. Они ловят рыбу сами, получается не так дорого.
Вот этот Костя, Вы, наверное, познакомились?
– Он знатный рыбак, он большой любитель. У него, по-моему, даже катер есть или он напрокат берет, не знаю. По крайней мере, ловит. Он мне показался энергичным человеком, с такой веселостью во взгляде, жизнерадостный.
– Замечательный человек. У него 4 детей, красавица жена. Очень симпатичные люди.
– Жизнелюбивый Костя. Ко мне еще подходила Александра Даниловна.
– Александра Даниловна подходила? Она очень интересная тоже. У нее тоже много детей, большая семья. Она в школе очень долго работала. Милая, милая женщина, рассказывает столько!
– Назвала меня Ильей Муромцем. Сравнила: большой такой, как Илья Муромец. Я не стал ей возражать, ну и ладно, раз так показалось.
– Александра Даниловна замечательная. Я думаю, что Вам тоже надо с ней поговорить. Она очень милая.
– Да. Я ее попросил.
– И вот этот Александр, который к Вам подходил.
– Я как-то не могу вспомнить. Я говорил с Некрасовым. Георгий Михайлович, по-моему, зовут. Вот с ним я поговорю. Саша меня с ним познакомил. А с Александром, я даже не могу вспомнить, может он и подходил, но может я не представился или еще как-то...
– Он интересный человек, нашего поколения. Он буквально за последние несколько лет воцерковился бурно.
– Церковь у вас очень красивая. Она расписана замечательно. Это давняя роспись?
– Я вот точно не знаю. Мы приехали 10 лет назад, она уже была вся расписана. Кто-то раньше ее расписывал. Но отец Михаил постоянно каким-то образом ее украшает, совершенствует. У него есть мощи многих святых. Он их каким-то неимоверным образом получает ото всех. Я думаю, даже, может быть, это его миссия, чтобы собрать. Куда не поедет, обязательно привезет. Где он только не достает, даже те, которые никому не дают.
– Может быть, сопроводительное письмо от митрополита? Митрополит находится в Сиднее?
– Сейчас у нас большая проблема. У нас раньше был митрополит Илларион, который в Америке стал.
– Есть еще Джорданвиль.
– Джорданвиль – это монастырь и семинария при нем. Но владыка приезжает в Джорданвиль. Никак не могут нам найти ему замену.
– Скажите, а кто сейчас здесь старейший иерарх на австралийском континенте? Где он находится? Вообще-то, исполняет обязанности митрополита как раз отец Михаил. Он чуть ли не каждую неделю летает в Сидней. Ведет все дела. В смысле, он не по возрасту старейший.
– Не знаю, а вот считается исполняющим обязанности.
– Архиерея?
– Архиерей должен быть монахом. Отец Михаил не проходит поэтому, и только исполняет обязанности, он благочинный Мельбурнский уже много лет.
– Видно не только в Сиднее, но и в разные города Австралии вылетает?
– Он везде ездит. Он часто бывает в Пертe, в Новую Зеландию летает и в Тасмании бывает.
На самом деле здесь большой дефицит священнослужителей. У нас многие приходы без священников. К ним приезжают несколько раз в год послужить.
– В разные города? То есть храмы далеко, не везде работают, служба идет нерегулярно?
– В больших городах, таких, как Сидней, Мельбурн, Брисбен, у них все в порядке. У них есть священники и всегда есть куда сходить, но только по выходным служба.
Вот сейчас будет Андреево стояние, так только по выходным. А во многих местах некуда ходить людям. Я знаю, вот семья. Они жили в Квинсленде, в городе Таунсвиле, они ходили к грекам, в православную церковь греческую, потому что русской там нет просто. Не везде такое счастье, как у нас.
– Видимо, Мельбурн в этом плане самый активный город.
– Нет, Сидней, конечно. Сидней – большой город, 6 млн. людей живет. Там более 10 православных храмов, женский монастырь.
Если Вы собираетесь в Сидней еще раз к отцу Самуилу, он, может быть, что-нибудь покажет, расскажет. У Сиднея целая огромная своя история. Очень интересно.
– Лично Вам приходилось бывать в женском монастыре в Сиднее?
– Да-да.
– А как он называется?
– Казанский.
– Иконы Казанской Божьей Матери?
– Он на самом деле был основан монахиней, которая воспитывалась в юности в Шамордино, и он некоторое время даже назывался Новошамординский. Потом они просто стали Казанским называть.
Тут тоже интересный монастырь женский. Монахиней Евгенией ее звали; она собрала несколько монахинь, купили землю, поставили там церковь. Замечательно, просто как в райском саду: ходите, все зеленое, все в цветах.
Мужской монастырь, я Вам рассказывала, там все строгое, лес кругом, кенгуру скачут. А в женском везде чувствуется женская рука. Все такое аккуратненькое, чистенькое, с цветочками, звонница такая маленькая, крестильная маленькая. Совершенно райское местечко. Сейчас там 5-6 монахинь. Симпатично у них, хорошо.
У нас 3 монастыря: один мужской лесной, этот «райский сад», и еще есть женский монастырь недалеко от мужского. Они на полях. У них такие поля, знаете, как в России, даль на даль. Красиво, хорошо. Они строят новую церковь, новые кельи строят, бурно развиваются. Там как раз монастырь очень активный.
А тут, у нас под Мельбурном, есть сербский монастырь, куда мы тоже иногда ездим. Сербы...
– Они там немного и по-русски говорят?
– Служба просто понятна, абсолютно. Чуть-чуть, может, отличается. Я вот давно с разными людьми на эту тему говорю, все говорят, что это невозможно. Ведь, когда христианство только распространялось, митрополия значила просто территория. А здесь, в Мельбурне, в Австралии, на территории Мельбурна православных епархий, наверное, штук семь. Тут вам и сербская, тут вам и македонская, и греческая, может даже две, и румынская, и болгарская, украинская даже есть и все отдельно.
– Да что Вы? И греческая, наверное, есть?
– И греческая. Вот думаю я, сгрести всех в кучу, вот была бы сила! Отец Михаил говорит, что никогда это не будет возможным. Что греки большие снобы, сербы тоже ни за что, никогда не будут объединяться.
– То есть, православное единство все равно будет разделено национальными границами?
– Да. И странно как-то, огорчительно все равно. Все-таки церковь – это не клуб этнический, а Tело Христово, в конце концов.
– А ваша мама... Вы почувствовали, что она углубляется в своем воцерковлении, происходит это или нет?
– В общем, наверное, нет. На нее, кстати, большое влияние оказывает мужской монастырь, куда она ездит.
– Часто ездит?
– Она редко ездит туда, ее там любят, знают. Отец Алексий очень начитанный, умный человек.
– Настоятель монастыря? Он игумен?
– Да, он игумен, настоятель у них другой человек, но неважно. Он ее совершенно устроил тем, что он глубочайшим образом образованный, ее очень понимает, и он смирил ее. Она очень такой бунтарь.
– Я это чувствую.
– Он ее немножко смирил с идеей Церкви. Это поколение шестидесятников, моя мама.
– То есть, она осталась  именно интеллигентом, прежде всего, светским.
– Она интеллигент такой, идеалы ее важнее, чем христианство. Идеалы именно поэзии, культуры, некоего свободного духа. Ей, конечно, очень трудно, потому что с возрастом она уже стареет.
– Юля, а Вы рады, что она здесь, с Вами?
– Ну, конечно, я рада. И еще она путешественница. За это как раз не очень волнуюсь за нее. Она любит дорогу, она самостоятельная очень. Она никогда не потеряется, со всеми познакомится в пути. Ей будет интересно, потом будет переписываться со своими попутчиками.
– Это в формате туристической поездки? Когда там будет, где остановиться, все это продумано? Видимо, эта туристическая компания обеспечивает?
– Нет. Она встречается со своими сестрами, они вместе путешествуют.
– А сестры откуда прилетают?
– Из Москвы. Они приезжали к ней сюда. Но сюда им дорого очень ехать. Единственное, что ей хочется еще общаться с сестрами. Может быть, когда-нибудь в Россию поедет.
– Как изменился мир, Юля! В советское время такое было невозможно. Даже переезд в Австралию Вам был бы невозможен, мне кажется. Единственные, кто переезжал, были евреи. И то с большим напряжением их отпускали в Израиль. Русскому человеку, советскому человеку не еврейского круга вырваться куда-то, посмотреть мир, кроме Болгарии разве что, может быть. А сейчас, все-таки, время изменилось. Вы, наверное, не могли предположить, что так ваша жизнь может измениться.
– Никогда. Это, конечно, совершенно, невероятно. Часто думаю, неужели это со мной действительно случилось. Как это вообще стало возможно?
– В тоже время, сейчас для Вас более приоритетным стал мир духовный, чем материальный. Я понимаю, что без материального невозможно даже обед приготовить. Но, тем не менее, доминантой сейчас стал град небесный для Вас, который всех объединяет.
– Да, точно.
– И неважно, в Москве или в Мельбурне, в конечном счете в молитве или во причастии, живые и ушедшие в мир иной – они  все едины.
– Да, совершенно верно. Я как-то все по-другому воспринимаю. Как Саша говорит, что в эмиграции, как в тюрьме: год за два идет. Приходится постоянно думать о себе, искать какие-то решения.
– Скажите, все-таки ведь особо близки для  матери дочери, они по какой-то особой стезе идут. У Вас есть ощущение, что вот сейчас Мария идет по Вашим стопам?
– Маша... Ей интересно всегда, что я предлагаю ей сделать, ей хочется всегда что-то услышать. Она, вообще, большой читатель. Где Маша? Она где-нибудь сидит, читает круглые сутки. И по-английски читает, и по-русски постоянно. Но, правда, некоторые вещи она читает, просто чушь какую-то просто, потому что другие девочки читают, это модно.
– А в ней присутствует воцерковленность, например? Ее тянет в храм? Или она ходит с Вами, потому что Вы идете?
– Я думаю, что пока она не очень это понимает.
– Мало кто из девочек ее возраста живет воцерковленной жизнью, которая есть у нее. Я имею в виду Россию.
– У нас тут, конечно, условия в некотором смысле тепличные. А дьякон Самуил, который в Сиднее, он Машин крестный. Она как-то с детства все это ощущает. Конечно, у нее в основном на уровне ощущений, каких-то впечатлений.
– Спасибо большое. Очень рад, что мы с Вами так обстоятельно поговорили.



БЕСЕДА

С ОЛЬГОЙ ВИКТОРОВНОЙ
КУЗНЕЦОВОЙ



***
 
Когда я видела звездное небо, душа раскрывалась как-то.
Это было для меня всегда очень существенно.
И так же просто на природе. На берегу, когда я сижу,
мне кажется, что мир сотворен Богом.
О.В. Кузнецова

– Вначале я прошу Вас представиться.
– Ольга Викторовна Кузнецова. Это фамилия моих родителей. Мои мама и папа были Кузнецовы.
– Считается, что это одна из самых распространенных фамилий в России. Мне, кажется, Вы такой русский человек, советский.
– У меня очень сложная история. Я родилась в Москве в 1940 году. Мой дедушка со стороны моего отца был дворянином и донским казаком. А его мать была грузинка наполовину. Грузинская кровь и донские казаки. До революции у дедушки, двух его братьев и их мамы была мельница. После революции все отобрали. Был огромный дом, в котором они жили. Дом отобрали. Где-то в 1920-е годы, когда лишали дворян избирательного права, они тоже были лишены избирательного права и поехали в Москву.
– Откуда Ваши корни?
– Они жили под Новочеркасском, в станице Каменской. Моя прабабушка, мама моего деда, наполовину грузинка. Ее родной брат Александр Петрович Фицхелауров – генерал Белой армии, о нем написано в «Тихом Доне», даже фамилия сохранена. Это мой «дедчатый» прадед.
– Я даже не слышал такого выражения.
– У моей прабабушки было трое сыновей. Мой дед – средний. Один из двух других участвовал тоже на стороне белых, на Дону. После поражения белых они все уехали, сначала в Константинополь, потом в Америку. Еще во время Второй Мировой войны моя бабушка и тетя поддерживали отношения, с теми родственниками, кто жил в Америке.
После войны, когда началась «холодная» война с Америкой, они вообще боялись что-то сказать про этих родственников. Мы их потеряли. Мой дед с бабушкой приехали сначала в Подмосковье. И бабушка, и дедушка – учителя математики.
– Это они в Москве комнату получили?
– Да, в Москве, на «Соколе», где я и родилась. Они преподавали в школе. Дед в школе рабочей молодежи.
Соседка приглядела комнату эту, донесла на деда, что он якобы английский шпион. И с 1937 года дед «отмотал» 10 лет, как английский шпион.
Знаете такой анекдот: встречаются два лагерника. Один другого спрашивает:
– Ты за что отсидел?
– Да ни за что!
– А сколько?
– 15 лет.
–Да не ври, за «ни за что» 10 лет давали.
Вот эти 10 лет он ни за что отсидел.
– У Вас есть все это в письменном виде?
– Да, в Интернете.
– Можно где-то посмотреть?
– Конечно. Я Вас познакомлю с двоюродным братом Алексеем Михайловичем Богатовым. Вы и по возрасту близки, ему 61 год. И если Вы пользуетесь Интернетом, он будет счастлив все рассказать, потому что это его.
В 1947 году, когда дедушка вернулся, мне было 7 лет, я пошла в школу. Перед тем, как я пошла в школу, мне дома было сказано: ни в школе, ни каким подружкам, ни каким учителям, ни каким на улице знакомым – никогда не рассказывать о том, о чем говорится дома. Я, в общем, советский человек, но с особенностью. Поэтому я понимала, что дома – это одна жизнь, а за пределами дома – что-то другое.
В 1947 году дед освободился. Мы жили в Москве: мой папа, моя мама, я, моя бабушка и две прабабушки, а деда послали в Ярославль за 100 километровую зону. Бабушке от школы, где она работала, дали две комнатки, у Никитских ворот.
С 1947-го на 1948-й Новый год дед, который 10 лет не видел бабушку, решил поехать в Москву, хотя ему не разрешалось покидать стокилометровую зону.
– Из Ярославля?
– Он приехал в Москву, и соседка донесла. На другой день его сослали в ссылку, не в лагерь, а на поселение в Красноярск. Он вернулся в 1955 году.
C  8 лет и до замужества, до 21 года, я жила с бабушкой. Комнату ту в Москве у Никитских ворот уже забрали. Меня растили две прабабушки и бабушка. Естественно, меня обожали, баловали – я не делала дома ничего.
От меня  требовалось только учиться. И вот я училась, окончила школу с золотой медалью. Так что, когда я вышла замуж, я ничего не умела делать. Единственное, я могла постирать свои вещи.
1956 год. Разоблачение культа личности восприняла, как личную радость. Дед еще был жив тогда.
Папа, когда вернулся из Ярославля, стал работать в Москве на лакокрасочном заводе.
– А когда он в МТС работал?
– В 1953 году его, как и многих инженеров, отправили в деревню, главным инженером МТС. А он был партийный уже к тому времени, потому что пока дед сидел в лагере, он не мог вступить в партию, так как считался сыном врага народа.
Я там проводила лето, все свои каникулы.
– Это было где-то в подмосковной деревне?
– Это Волоколамский район, д. Лотошино, где папе дали дом. Там осенью, когда начинались дожди, все дороги – это сплошной торф, смешанный с черноземом. Ни по одной дороге нельзя было проехать в течение двух месяцев, точно. У папы был личный «Газик» и маленький, худенький, совершенно замечательный шофер. Он умел ездить по болоту, по пням. Осенью жители деревни могли убить лося, хоть это было запрещено, и никаких лицензий тогда в помине не было. И вся деревня этого лося ела. Они его честно делили на всех.
Еще тогда, в 1953–1954 годах, были продукты американского ленд-лиза: тушенка и что-то еще. Я даже вкус тушенки помню. И тогда же вся страна посмотрела в первый раз «Тарзана».
– Вы были советским ребенком.
– Естественно, советским. Я вот скажу, с детства у меня любви к вождям не было никогда.
– И не мудрено.
– Я обожаю русскую культуру. Моя бабушка хоть и была учительницей математики, очень любила Толстого. Обе мои прабабушки были, конечно, православные. Они меня крестили, когда я родилась, тайно от моего папы, потому что папу могли выгнать с работы. Бабушка же моя была вольтерьянка, а дедушка был верующий.
– У Вас до сих пор такая смесь вольтерьянства и Православия?
– Да.
– Советская школа присутствовала в Вашей жизни?
– Безусловно. Школа была у нас очень хорошая, между прочим. В центре Москвы, километр от Кремля. Очень хорошие были учителя. Причем половина из них получила образование, по крайней мере, до революции.
– Как Вы отнеслись к тому, что развалился Советский Союз? Это вехи вашей биографии. Это для Вас было трагедией? Я сейчас думаю, что все как-то неправильно произошло. Но тогда... Огромная держава, мы ее потеряли.
– Моя внучка Улечка родилась в январе 1992 года.
Я помню конец 1991 года, декабрь, в 7 утра я бегу в ближайший магазин. Открывается магазин. Стоит в центре магазина такая железная этажерка. В нее напиханы коробки литровые с молоком, можно взять одну. Я хватаю одну, а через 5 минут все уже пусто. У нас были карточки москвичей.
В 1978 году мы с Юлей поехали в Прибалтику. У нас там были друзья литовцы. Они нам говорили: «Только не говорите по-русски». То есть там русских все ненавидели.
– Ольга Викторовна, все равно было не просто решиться на отрыв, на переезд в Австралию? У человека за жизнь возникает масса связей, масса корешков, которые его держат.
– У половины моих подруг, по-моему, дети уехали. Я приехала к детям.
– Ну, Вы же человек другого поколения. И Вам было сложнее, чем им, оторваться.
– Я бы, наверное, не смогла остаться одна.
– Я не случайно спрашивал о любви к русской культуре, о привязанности к Родине. Эмиграция, она была сразу же после революции. И много было представителей русской культуры и мысли философской, которые эмигрировали из России. Но здесь несколько другая ситуация. Вы довольно долго прожили в Советском Союзе и не стали советским человеком.
– В Советском Союзе я не была диссидентом. Но я имела очень много друзей среди диссидентов. До сих пор мои друзья выходят на эти митинги оппозиции. Мы с Жорой однажды тоже были, когда Ельцин...
– Вышел на бронетранспортер?
– Вот этот момент мне понравился.
– А в каком году Вы переехали в Австралию?
– Да всего 4 года будет, но я каждый год сюда ездила. Десять лет стояла в очереди за визой.
– Вы физик по профессии?
– По образованию физик, по профессии – историк физики.
– Значительную роль сыграл переезд дочери?
– Детей, конечно. Если бы они переехали в Африку – и я бы в Африку, если бы на Северный полюс – и я на Северный полюс. Я просто осталась одна. С мужем я развелась.
– А сложно было технически? Вы говорили, 10 лет в очереди стояли на переезд. А почему 10 лет?
– Такие тут правила. Я приехала сюда 4 года назад. Прошло 2 года, мне Австралия стала платить пенсию 1100 долларов в месяц. Моя российская пенсия, а я там всю жизнь работала, у меня там книжки изданы, любила свою работу, – 300 долларов. Представляете?
– Ольга Викторовна, а скажите, Вам здесь комфортно живется?
– Да.
– То есть, у Вас здесь своя квартира, Вы нашли круг общения?
– Я своей стране, развалившейся уже, благодарна за то, что в результате приватизации мы получили свои квартиры. У меня была маленькая квартирка в Москве, я ее продала и купила здесь.
– Вот Вы сейчас в Рим летите. Это Вам пенсия позволяет?
– Да, конечно.
– Скажите, а не тянет в Россию?
– Я всю жизнь прожила в России. Это мое все. Но сейчас Москва стала кошмарным городом. Там 16 миллионов живет, абсолютно мне чужих. Понимаете? Коренных москвичей Вы днем с огнем не сыщете.
– А подруги?
– Половина на том свете, одна во Франции, другая в Америке, в Израиле 3 человека. А потом скайп. Я каждый день по скайпу общаюсь.
– А нет ли у Вас ощущения какой-то новой жизни?
– Безусловно. А Вы верующий?
– Да.
– Когда я училась в школе, в университете, и потом начала работать, верующих было мало. Потом я работала в «ящике» – это 1962 год. Со мной там работал мой однокурсник Лев Регильсон. Вам эта фамилия не говорит ничего?
– Нет.
– О книжке такой «Трагедия Русской Церкви в ХХ веке» не слышали? Ее написал Лев Регильсон, мой однокурсник.
 Его папа еврей, который прошел всю войну в звании, кажется, майора, был зав. кафедрой военного дела на физфаке у нас. Лев Регильсон в 1960-е годы пришел к Православию. А мы в это время с ним работали в одном «ящике». В те времена посылали научных сотрудников поднимать сельское хозяйство. Слышали про такое? В Подмосковье, выкапывать картошку. Обычно ездили мужчины. Там была какая-то разнарядка: от каждого института столько-то народу. А «ящик» был устроен так: там работало тысячи две людей на заводе. Делали источники тока, их ставили на спутники. И был маленький теоретический отдел, всего человек двадцать, не больше. 
От «теоретиков» поехал один наш Лев Регильсон. Как-то зашел разговор о Боге и о вере, и ему прямой вопрос задали. Как он потом объяснял, что если тебе вопрос задают – веришь ли ты, a ты соврешь, то ты, как бы, преступление перед Христом совершишь. Он и сказал, что верит. На другой день их всех забрали в Москву. Вся картошка осталась гнить в поле. И еще собрание: 2 тысячи рабочих и нас 20 «теоретиков». И все 2 тысячи встают и говорят, что он на исповеди выдаст секретные данные. И только «теоретики» его поддерживали, 20 человек. Его выгнали  с работы, без права поступления, куда бы то ни было.
– Он священником стал?
– Нет.
– Ольга Викторовна, конечно же, много разных людских судеб, с которыми Вам доводилось пересекаться напрямую или косвенно, но мне бы хотелось о вашей судьбе поговорить.
– Я расскажу о том, как я пришла к вере.
– Во-первых, Вы были крещеной.
– Я была крещеная и знала об этом, но не задумывалась никогда, примерно до того, как не произошла эта история с Регельсоном. Почему я Вам про нее и рассказала. А в это время уже началось в Москве религиозное возрождение.
Потом с этим Львом я продолжала дружить, а потом он стал ходить в семинар один, православный. Я лично стала читать религиозных философов: Флоренского «Столп и утверждение истины». Читали когда-нибудь?
– Да.
– Потрясающе. Вот я стала читать «Столп и утверждение истины», потом Булгакова «Свет невечерний», Владимира Соловьева, много всего.
– Когда Вы в первый раз причастились?
– B 1974-м. У меня есть одна знакомая семья в Москве, очень-очень православная, там 10 детей. Они бежали с Украины от голода. Старший сын на тот момент был священником. Они дружили с одним старым священником, Николаем Павловичем Ивановым, который в то время стал писать книгу «Комментарии к Шестодневу с научной точки зрения». Он попросил, чтобы они дали ему какого-нибудь человека, который бы проверил его тексты с точки зрения физики, чтобы там не было ляпов. Так я с ним познакомилась, и мы буквально бросились в объятья друг другу. У него детей не было. Он был протоиерей. Он был на 30 лет меня старше, женат. Замечательные оба человека – и он, и жена. Вот тут у меня началась новая страница, благодаря им.
– Иконка от него есть?
– Да. Сашу благословляла с Юлией. В моей жизни он огромную роль сыграл. Николай Павлович работал в журнале «Московская Патриархия».
– Когда Вы сами почувствовали помощь Божью, именно промысел?
– Наверное, сейчас я это осознала более-менее. У меня был случай во время исповеди. Я говорю, примерно следующее священнику: «Вот Вы знаете, я никогда, никому зла не желаю, действительно. У меня это единственное хорошее качество. Мне кажется, что Господь ко мне несправедлив. Но проходит иногда 5 лет, иногда 10, иногда 20, я начинаю понимать, зачем это было». На самом деле, вот сейчас и здесь, оглядываясь на всю свою жизнь, я поняла: да, всю жизнь я была в Божьих ладонях.
– А Вы посещаете храм?
– Посещаю. Мне нравится приход. Замечательные люди. Я верю в какую-то форму той жизни, будущей. Конечно, думаю, что там мои прабабушки на арфе не играют, но что они обо мне молятся – это сто процентов, и я их поминаю всю жизнь. Сама я молиться очень плохо умею. Только дай, дай, хочу, хочу.
– Советский период Вы воспринимаете как тернии? Или были все-таки какие-то радости?
– Конечно, были. Культура русская для меня, это то, что меня и сейчас питает. Наизусть массу стихов знаю и музыку. Объездила по Золотому кольцу все соборы. Когда видела в первый раз, конечно, восторг. Но я отделяю страну от ее правителей.
– Будь возможность у Вас раньше уехать, Вы бы уехали или пусть было бы так, как есть?
– Я в течение 10 лет ездила сюда, 8 раз за это время. Два раза я жила у Саши с Юлей по году.
–  Сейчас бы хотелось поговорить о том, как, собственно, состоялся ваш переезд, и как Вы освоились в Австралии.
– Когда они уехали, увезли двухлетнюю Улечку, у меня было ощущение такое, что передо мной огромная стена, уходящая вверх. Я не вижу, где она кончается. Мне в этот момент было тяжело. И мама умерла тоже, и папа перед этим, то есть все у меня ужасно было. B феврале 1995 года я поехала в Австралию первый раз на 3 месяца.
Они жили тогда в Аделаиде. И Юля уже родила второго ребенка. Был уже Петя, которому было месяцев 7-8. С первого же момента меня просто очаровала Австралия, тот образ жизни, которым они тогда жили. Они были молодые, Саша и Юля.
У меня такое чувство, что они Австралию не полюбили, ни Юля, ни Саша. А тогда они еще радовались этой жизни в Австралии.
Австралия освоена вдоль побережья. Наверное, в первый или во второй день мы поехали на океан.
– Я понял, что ни Юля, ни Саша не собирались надолго здесь оставаться. Они собирались приехать сюда на 2 года.
– Нет, нет. Официально они ехали, как эмигранты.
– То есть, на постоянное место жительства?
– Это Вы можете лучше спросить у них. И мне очень понравилась природа Австралии. Просто замечательная, эти эвкалипты потрясающие! Сначала я не собиралась ехать на постоянное место жительство к ним, у меня были свои обстоятельства, но я ездила каждый год. Пока они жили в Аделаиде, я один раз приезжала на 3 месяца, потом на 8-мь, потом на полгода, потом на год. Потом они перебрались в Мельбурн. Я приехала сюда на год. Потом три раза по полгода. Я пока не получила этого гражданства, 8 раз здесь была. Из них два раза по 2 года.
– По приглашению?
– Да, дают на год. Притом, если Вы хотите побыть дольше, Вы можете выехать на остров Бали, который принадлежит Индонезии. От Австралии туда лететь час самолетом. Там Вы можете пойти в посольство и снова получить визу на год и вернуться обратно.
– Вы так делали?
– Нет. Я так не делала. Я всегда уезжала в Москву.
–Тем более, Вы ведь одиноко жили в Москве?
– У меня всегда очень много друзей было. Работа очень интересная.
– Я имею в виду семью.
– А семьи не было уже, да. А когда я приезжала сюда, то я не думала о Москве. Я приезжала сюда и забывала все напрочь. Вот так созрело решение. Потом и возраст уже. Да и 10 лет ждали в очереди, надо сказать.
– На постоянное место жительства?
– Да, да. Но мне было разрешено приезжать по приглашению. Я просто шла в посольство, заполняла анкету. Обычно, мне через недели две-три давали ответ, визу, я покупала билет.
– А как Вы с местом жительства определились?
– Изучение английского даже в таком пожилом возрасте я восприняла как благо. Я любила учиться всю жизнь. А тут вышло, что можно еще чему-то учиться и познавать страну. Новая страна, совершенно неведомая.
У меня есть приятельница, она из Аделаиды, я с ней познакомилась, когда еще Юля с Сашей там жили. Она австралийка, учительница немецкого языка и музыки в школе. И вот она у себя дома два раза в год устраивала концерты. Оркестр – это обычно были ее коллеги, учителя музыки или их студенты, которые иногда уже и консерваторию окончили. Иногда это были концертирующие люди. Если это была концертирующая звезда, то она из своего собственного кармана платила деньги. Так моя приятельница устраивала музыкальные концерты и приглашала людей, в последний раз у нее сто человек было. Концерт дома, после концерта – угощение. Каждый приносит что-то: бутылку шампанского, какой-то кекс, кто фрукты, кто что. Все разрезано, уложено и люди спокойно общаются, обсуждают. Мне было очень интересно с ними познакомиться. Второе, я увидела, что здесь несколько другая, очень интересная прослойка.
– Насколько я понял, Лидия родилась здесь?
– Нет, она приехала, когда ей было 3 года. Для меня очень важно  знакомство именно с австралийцами, потому что в местном русском обществе, так называемом комьюнити,  большинство ноет. Ну, не все, но очень многие: то не так здесь, это не так. Ну, поезжайте в Россию, что Вы тогда здесь живете? Поэтому я стараюсь не очень общаться с русскими.
Для меня Москва сейчас другой город, абсолютно, – 16 миллионов непонятно откуда взявшихся людей. Это не москвичи. Это не то, как я жила в детстве или даже, когда в университете училась. Для меня Москва – это, как незнакомый Сингапур. Перенаселение и ужасный транспорт, и дорога.
– А друзья?
– Друзей много. Но друзья умирают. За те четыре года, что я здесь, умер Юлин папа, мой муж бывший. Мы, правда, с ним в разводе, но были друзьями.
– Это Павел Тюрин?
– Павел Тюрин. Умерла моя школьная подруга, с которой я с восьми лет дружила до 70-ти. Мои две дорогие сестрицы с семьями и мой двоюродный брат – вот все мои родственники там. Больше никого нет. С ними как раз ездила в Италию, встречалась. Да, конечно, я чувствую себя эмигрантом до конца жизни. Но такова судьба очень многих и тех же наших после революции.
– Здесь у Вас уже появились новые друзья, коллеги?
– Здесь замечательное отношение к старым людям. Здесь они называются senior «синьо», уважаемые. Ты приходишь к врачу, он тебе не скажет: «А что Вы хотите? Вам уже 70 лет!» Он будет вас лечить. Я получаю здесь замечательное пособие. Если я вернусь в Россию, я его потеряю. Естественно, я там буду жить на свои, меньше, чем 300 долларов.
– А расскажите, как Вы здесь обустраивались, приобретали себе квартиру.
– Я продала в Москве квартиру и на эти деньги купила здесь.
– Она недалеко от моря?
– 15 минут пешком, это вразвалочку.
– Вы хотели именно этого?
– Я этого хотела всю жизнь.
– Море, воду...
– Да, и каждый свободный день я там. Если у меня мало времени, я иду в магазин, я иду вдоль берега. Если у меня много времени, я иду с книгой или просто посидеть.
– Ваше обитание возле моря, спокойный ритм жизни. Скажите, как Вы выбрали квартиру?  Это сложно было?
– С помощью компьютера мы тогда выбрали, спасибо дочери. Мы с ней посмотрели, наверное, 5 вариантов, и, когда я увидела этот, поняла, что квартира в шаговой доступности от берега, это было основное. И мы купили.
– Если не секрет, сколько это стоило?
– Четыре года назад в августе – 175 000 австралийских долларов.
– Все равно, ведь надо было как-то освоиться в этой квартире.
– Пока я жила в Москве, в общем, я семь квартир поменяла. Для меня это уже было нормой жизни.
– Переезды. Ясно, что Вы ведь не привезли из России ни мебель, ни других вещей, ничего, все это надо было покупать.
– Вы знаете, нет. Вся моя мебель была подарена мне русскими эмигрантами. Холодильник мне Дана Николаевна дала, телевизор, компьютер – Юля с Сашей, кровать тоже. Стол с Юлькой нашла. Они просто выставляют подержанные вещи на улицу. Хороший стол, резные ножки. Диван мне подарили, кресло. Второй диван подарили, ковер мне дали. Я из мебели не покупала ничего. Я стала покупать только посуду.
– Еще такая тема. Мы находимся с Вами в монастыре в Бомбале. Что для Вас вера в Бога и когда Вы обрели эту веру?
– У меня была очень близкая подруга. Мать у нее русская, папа узбек. Она после школы приехала сюда и поступила во ВГИК. Она киноактриса по образованию. У нее случилась трагическая история любовная, после которой она запила. Причем, по-черному. Сестра ее с мужем решили лечить ее от алкоголизма лоботомией. Это когда вам просто  рассекают правое и левое полушарие.
И она, когда своим  замутненным сознанием поняла это, сбежала ко мне. А я уже была в разводе. У меня была двухкомнатная квартира. Мы жили с Юлей. Подруга стала жить у меня на кухне, у меня там был диванчик, она жила на диванчике. Она каждый день шла в магазин, покупала себе 6 бутылок вина, нет, сначала она даже водку пила. Я на работу хожу, Юля в школу. Прихожу, а она уже упившись совершенно. И в один прекрасный день я увидела: она лежит на полу и как-то извивается, какие-то бессмысленные звуки издает. Я поняла, что лежит тело, из которого вышел Дух. Нет Духа. Я глазами увидела, что есть тело, и есть Дух. И я побежала договариваться крестить Юлю. Потом я стала много читать, главным потрясением в моей жизни стали «Столп и утверждение истины» Флоренского и «Свет невечерний» Булгакова. Кстати, есть картина Нестерова, называется «Философы», и как раз на ней Флоренский и Булгаков, в Третьяковской галерее находится.
– Я видел.
– Под влиянием чтения этих книг моя вера окрепла. Когда я видела звездное небо, душа раскрывалась. Это было для меня всегда очень существенно. И так же просто на природе. На берегу, когда я сижу, мне кажется, что мир сотворен Богом. На природе Бога чувствую.
– Спасибо Вам, Ольга Викторовна, за интересную беседу.



БЕСЕДА

С АННОЙ МИХАЙЛОВНОЙ
ВИШНЕВСКОЙ




***

Мне скоро 90 лет, но я хочу жить, я люблю жизнь.
А.М. Вишневская

– У меня просьба к Вам вначале просто представиться. Анна Михайловна, как Ваша фамилия?
– Вишневская.
– Вы родом из России?
– Я родилась в Польше. Мои родители в 1912 году были взяты во время войны в Россию для работы. Работали они с принцессой Татьяной, она была шефом по сопровождению беженцев. Мои родители молодыми людьми работали там, познакомились, поженились.
– В каком году они встретились и поженились?
– Они выехали в 1912 году, но я родилась в Польше. Их потом возили по знаменитым местам в России.
В Сибири они жили с чувашами. Чуваши очень культурные, в комнатах у них во всех шлепанцы были. Они очень добрые люди, очень интересно живут. Мои родители всегда зимой рассказывали ночью, как они там жили, а мы слушали.
– А где именно в Сибири? Сибирь ведь большая. Какой город в Сибири? Не помните?
– Нет. Там были монастыри из камня. Построено все из камня -  и скамейки, и столы, и двери. И в этих монастырях двери были такие, что только монахи могли открыть и закрыть.
Мои родители много рассказывали про Сибирь, что там очень короткое лето, но успевали картошку выращивать. Радовались, что вот там столько-то картошки будет и хватит. Потом в 1918 году родители выехали из России, как раз в разгаре была революция. У моего отца на Полесье, в Белоруссии, тогда это была Польша, была земля, которая принадлежала ему. Они в Москве поженились с моей мамой. Моя мама из Польши. Они поженились, приехали на землю моего отца. Там у них был дом, их дом занимали евреи, и, слава Богу, потому что хоть кто-то жил, не опустошили дом.
– А как называлось это место? Где именно в Польше?
– Это Брест-Литовская область.
– Город какой, где Вы родились?
– В селе Ляликово родилась.
– Как прошло ваше детство? Вы говорили на польском языке?
– Нет, мама на белорусском языке говорила, папа немножко слабее на русском. Конечно, когда пошла в школу, на польском языке.
– А чем родители занимались ваши? Кто они по специальности были?
– Они были помещиками, землевладельцами. Но когда они уже приехали из России, они шили.
– Швейным делом занимались?
– Купили «Зингер», машинку немецкую. Агентами по продаже были евреи, с ними так хорошо было. Если там маленькая частица потерялась, испортилась или что-нибудь такое, они напишут куда нужно, и вам пришлют малюсенькую, малюсенькую часть для «Зингера». В то время купить машинку швейную «Зингер» было дорого. Мне нравилось, как мы жили.
– Да, тем более она кормила, это было средство производства.
– Они развели кур, посеяли огород, земля у нас была. Они, живя в деревне, всем были нужны, особенно детям.
Там было 5 детей, их надо обшивать. Это мама и папа делали зимою. Зимой они зарабатывали для земли, работников. У нас летом было и по 20, и по 30 работников. И так мы жили. Я пошла в школу...
– В Польше?
– Да, в Польше. Польша была свободная страна. Это хорошее, уютное государство было. За землю платили налог раз в год. Мы спали спокойно, и мы хорошо ели, у нас все было. Развели овец. Овец отдавали в стадо. Папа нанимал еврея одного, осенью, и глубокой осенью резал 10 овец. Представляете, щи были у нас каждый день с бараниной.
Все в бочку складывали, присаливали и на улицу, зима же. Зима такая же, как в России. Холодно. Погреба у нас не было, некому было выкопать, мой отец не для погребов как-то был. Масло, например, коровье, у нас держали в эмалированных, глиняных посудах. И очень вкусно все было.
– Семья большая была у Вас?
– Да. Я родилась в 1925-м, Василий родился перед Новым годом; Петр родился в Петров пост – завтра день Петра, а сегодня Петр родился. И мы все разные дети. Мы с дочками часто разговариваем, и дочки, Валерия и Лидия, тоже разные. Вот и мы разные были.
Было интересно. Мы были под Польшей, когда немцы пришли в Польшу. Они ничего не жалели, все наши огороды топтали, у нас огороды шикарные были. Немцы как пришли к нам, сразу пошли к старосте и сказали так: «Нам надо столько-то кур, убейте для нашей армии». Не спрашивали, а приказывали.
Потом начали брать в Германию молодых людей, и пришла очередь моя. Мой папа души не чаял во мне – я была первый ребенок и еще девочка. В нашем роду мужчины очень хорошие мужья были, очень хорошие отцы.
– И Вас забрали в Германию, на работу?
– Меня забрали в Германию на работу. Они так торопились, настолько торопились, потому что им партизаны не давали покоя. Это такое опасное время было! Если где-то немцев били, значит, у нас было утешение. Это удивительно.
– Вам было лет 15-16?
– 16 лет было. В 1943 году меня забрали в Германию. Они даже не успели паспорт сделать, уже в Германии мне паспорт делали. И где-то есть паспортная фотография у меня, с зубами красивыми и все такое. Я была блондинка!
– Чем Вам приходилось заниматься в Германии? Работали где-то на предприятии?
– Меня сначала к фермеру забрали. Сразу со станции фермер наметил меня пальцем. Я так его возненавидела сразу, я удирала, между своих девочек пряталась, но он все равно меня достал и взял. Повез домой и представил своей жене.
– Анна Михайловна, Вы были крещеная? В детстве Вас крестили?
– Крестили, да.
– Вы были католичка или православная?
– Православная, очень крепкая православная.
– Польша – католическая страна.
– Католическая. Вот в школе, например, много детей; если было 40 детей в одном классе, то 30 из них, наверняка, были православными. И к нам приходил православный священник два раза в неделю, преподавал нам Закон Божий. Мы эти молитвы припевами пели. Притчи говорил, к примеру, о блудном сыне. Это все я знаю с маленького возраста. А вот баптисты, баптистские дети, они были отдельно, они даже не здоровались с нами. У нас церковь была, у них церкви не было, они так, по домам. А у нас церковь была, хорошенькая, голубая. Евреи, они дома занимались, к ним приходил раввин. Они все грамотные были. С евреями можно было больше дружить, нежели с баптистами. Баптистские дети очень противные были, они не разговаривали с нами, не здоровались, ничего. А с евреями можно было.
– Вера как-то помогала Вам в оккупации? Вы молились о том, чтобы спастись от этой беды?
– Думать нам нечего было, некогда. Надо было работать и работать. Там все под команду: мыться, одеваться, ложиться, вставать. Зашел на работу – работать и все. Там был человек, который командовал.
Была там долина. Когда шли дожди, то все заливало, и там строили  греблю. Греблю надо было засыпать. Германия сама гористая, каменистая. Взрывали гору, а мы землю возили.
В то время и дни были хорошие иногда, люди прогуливаются, а мы работаем. Мы не думали о молитве. Мы жили в бараке, нас 60 женщин, большинство из России. Я из Польши, я иначе воспитана, я иначе росла. Я в душе молилась, конечно.
Я всегда приглядывалась, всегда знакомилась с людьми из Советского Союза, их там было большинство. Я ничего не говорила, не умела по-русски говорить правильно.
– Но сейчас Вы хорошо говорите по-русски.
– Да, у меня муж из России был. Его отец был царским офицером, он был воспитан, он и в школу советскую ходил, но он знал иную жизнь. Его отец женился на латышке. Они жили в Молдавии. Мой муж из Молдавии. Он несколько языков знал, хорошо знал русский, немецкий.
– А как Вы встретили Победу? Какой город в Германии, где Вы были в оккупации?
– Такой город – Вильфранд.
–  Освободила Советская Армия Вильфранд?
– Американцы. Это была западная сторона. Мы сначала попали под американцев. Красота! А мой муж работал в одном большом госпитале.
– А когда Вы вышли замуж? Это в период оккупации?
– В Германии.
– Это год 1945-й, наверное? 
– Да.
– А как звали вашего мужа?
– Владимир Яковлевич Вишневский.
– А Ваша фамилия в девичестве?
– Трубчик.
– Родителей нашли после войны?
– Я во время войны им писала, у немцев были открыточки такие двойные. Вы на одной стороне пишете, а другая пустая.
– Для ответа?
– Для ответа, правильно. Они, когда получили, прочли, а на пустой прислали мне ответ. Практично.
– Уцелели ли родители после войны?
– Уцелели.
– Вы потом повидались?
– Нет.
– Они остались в СССР?
– Да.
– Их куда-то выселили, в Советский Союз?
– Они там же были на месте, но моим младшим братьям было очень часто неприятно. Их подозревали: то с немцами, то с Советами. Но в опасное время мои братья в лесах жили.
– Ваша жизнь после оккупации?
– Очень хорошо, свободно. Было очень и очень интересно. Во-первых, мы должны были уйти оттуда, где мы были. Сам Вилли, это  хозяин, уже поседел. Он увлекался нами, русскоговорящими. Там было интересно, там были разные национальности: были поляки, пришедшие из военных, гражданские, итальянцы, всякие национальности. Русские жили отдельно. В нашей комнатке нас четверо было, были двухэтажные койки. А то, что там, в отдельном бараке, их было сто, цементный пол и все такое, кто к этому приглядывался? Тогда было интересно: давай кушать, и побольше хлеба. Хлеб давали ржаной, хорошо сделанный, нам было хорошо. Комендант очень хороший человек был и его жена тоже. Они бездетными были. Я чувствовала, что они меня любили. Но я не обращала на это внимание, потому что я все время думала о моих родителях, братьях. Я так их любила, они мне письма писали, я им писала. Потом комендант говорит: «Анна, со временем дадим тебе отпуск, ты поедешь домой!».
Настала оккупация, у американцев было хорошо. Нам давали не только хлеб, нас устроили. Поляков было большинство. Поляки всех спасали, у кого не было паспорта, делали документы польские, чтоб их никто не трогал. Русские искали русских. А если в польском бюро есть ваши документы, сделанные на поляков,  то все хорошо.
– Как Вы потом из Германии выбирались? Вышли замуж, а потом?
– Мы собирались в польском лагере, там была свобода. Мы могли ездить куда хотели; мы разъезжали по другим городам, все поразбито было; иногда едешь, но не доедешь, куда хотел. Мы в кино ездили, полная свобода. Потом, когда эти оккупанты разделились, мы перешли почему-то к англичанам, все равно было хорошо, все равно свобода.
– С американцами лучше было?
– Лучше, как-то лучше. У этих все официально, все такое, у англичан. Все равно было хорошо. Надо было по-английски говорить, но тогда кому интересно было? Мы знали немецкий, польский, русский. Английский никто не знал. Мы однажды собрались зимою в одном бараке, большая комната, так девушек 15-ть было, и мой муж там был. Мы играли в вопросы и ответы. Игра такая. Обязательно надо правильный ответ дать.
– Кем был ваш муж?
– Он в польском лагере электриком был, и то хорошо. Он работал в шахтах, был покалечен. Его вагонеткой переехало, у него больная нога была.
– А Родина у него где? В России?
– В России.
– А какой город?
– Они были из Сибири и жили в Одессе. А мой муж ухаживал за мной. Я забеременела, вот моя дочка родилась от любви.  Мы пошли в немецкий офис и зарегистрировались, у нас ни кольца, ничего. И так мы остались, у нас была счастливая жизнь. Мне сейчас 88 лет.
– У Вас в Германии родилась дочь. Вы стали мамой, Вам было лет 26-ть?
– 24 года.
– Вам надо же было как-то устраивать свою судьбу, ведь Вы были в Германии.
– Начали ходить агенты от компаний. Были организации и у нас. Там были все национальности, и они о нас заботились. Мы все имели, жилье, это неважно хорошее или плохое, но мы все имели. Мы имели хлеб каждый день, имели для детей молоко, витамины, суп. Мы имели, что кушать, и мы были свободными. Мы могли идти и купить хлеб, который мы хотели. Мой муж получал деньги и все, кто работал, получали деньги. Я тоже работала в агентстве, тоже маленькие деньги получала плюс еду – масло и хлеб. Мы голодные не были, наоборот, мы очень много имели еды.
Ходили агенты и спрашивали нас, почему мы не едем на Родину. Потому, из-за режима, режим коммунизма самый плохой. Все так писали. Собралось столько людей, и некоторые поехали домой на Родину, некоторые в Варшаву.
Мы все знали, что в Советах делалось, потому что мы были невозвращенцы. Югославия приняла русских, вот так. Отец Михаил, он внук русского генерала. Мать отца Михаила очень интересная, она и грамотная, и красивая. Она из Югославии, ей все дано. Нет такой книжечки, чтоб она не прочла.
А Миша, он с самого малого имел притяжение к церкви. Он был в русских скаутах, и красивый, и хулиганистый, и красиво одевался. В церковь ходил каждую неделю, секретарем был в Русском доме. Потом он стал учителем в австралийской школе. А потом он жил у нас в Австралии, в Мельбурне. Владыка Феодосий, который отсидел 10 лет в Сибири, в тюрьме (ноги у него были отморожены), часто обедал у нас. И отец Михаил там был, еще не был священником, я сидела при нем.
– Как Вы в Австралию из Германии попали?
– Начали записывать, кто куда хочет поехать. Вот вы можете ехать в Америку, можете ехать в Австралию, можете ехать в Чили, в Англию, в Бразилию, в Бельгию. Вот сват со своей семьей был в Бельгии, и там сын родился.
– Как Вы приняли решение ехать в Австралию?
– Нам говорят, что можете туда поехать. А муж говорит, знаешь что, в Америку можно было уехать на Толстовский фонд. В Америке есть ферма, есть земля Толстовская, там две сестры Толстого работают. Они деньги собирают для русских, давали деньги из Толстовского фонда. И мы записались сюда в Австралию, и нас приняли. Мы плыли через Индийский океан, это было очень шумно.
– Через Суэцкий канал?
– Мы были сначала в Италии, прошли Суэцкий канал. Там подошли к кораблю торговать арабы, египтяне, шикарно одетые. Лида держала сумочку и уронила прямо в лодку к этим египтянам. Они просто забежали на палубу. Я говорю: это моя сумочка. Он показывает, что ему надо целый пакет сигарет. Я ему говорю, что сейчас тебе дам сигареты. Я дала ему пакетик сигарет, дала ему в руки, а сама смекнула эту сумочку и убежала к капитану.
– А у Вас там была каюта своя?
– Нет, мы как селедки были.
– А сколько вашей доченьке было лет тогда?
– Два года.
– А до Италии добирались на поезде?
– На поезде.
– Все равно Вам дали какие-то средства? У Вас были какие-то деньги, чтобы ехать?
– Были у нас немецкие деньги, немецкие марки. Мой муж работал, зарабатывал. Мой муж в деньги не верил, говорил, поедем. Куда мы едем, ехали в неизвестность.
– Совершенно незнакомая Вам страна.
– Америку все знали.
– Английский язык Вы не знали?
– Не знали, но нас уже начинали учить на пароходе; но я не училась, потому что я смотрела за дочкой.
Моего мужа и всех мужчин гоняли на дороги работать.
– И это уже в Австралии?
– По пути еще, в Германии. Мы втроем были очень здоровые. И, в конце концов, приехали в Мельбурн. Когда мы плыли на пароходе, наша девочка заболела корью. 130 детей заболело и всех забрали, представляете, их грузили на автомобили и увозили в австралийские больницы. И пока мы дошли с мужем, девочку уже увезли. Нам было так жалко.
– Это где?
– Здесь, в Мельбурне. Мужа забрали, просто записали, он пошел в дричман. Он не пошел, а его забрали, показали, он работал в дричман.
Я работала на фабрике мужских джемперов, на фабрике, где фрукты консервируют. Я работала и там, и там, много работала, везде справлялась.
– А где была Лида? В детском садике?
– За Лидией смотрели хорошие соседи. Он шотландец, она из Испании. У них один сын был.
Я во многих местах работала. Мы, конечно, купили дом здесь в Австралии и выплачивали.
– У Вас одна дочь?
– Дочь и сын. Муж рано умер.
– На Родине не удалось больше побывать ни разу?
– Бывала. Я нашла моих братьев. Мой сын говорит: «Мама, люди сюда приезжают. Ты имеешь кого-нибудь из родственников?». «Конечно, имею, я имею двух братьев». «Что ж ты?». «Сынок, я даю тебе слово, сделаем». Написала письмо и получила ответ от брата Василия. Через 50 лет! Я их сюда привезла.
– В Австралию? Братьев?
– Братьев. Один служил во Владивостоке, моряком, он там женился. А Вася служил в Молдавии. Он женился на Марии в деревне Ляликово.
– А как звали вашего второго брата? Один Василий, а второй?
– Петро.
– И оба сюда приезжали?
– Оба сюда приезжали, 3 месяца жили. И сюда, когда они прилетели, австралийцы их спросили: «Откуда Вы, к кому приехали?» «К сестре». «Как давно не виделись?» «50 лет». Они шутили, смеялись, очень им было интересно. А Валерий занялся ими, всю душу вкладывал в них.
– А Валерий – ваш сын?
– Мой сын. И тот брат, который во Владивостоке, спрашивает: «Аня, сестричка дорогая, я уже полысел». Я говорю: «Да, у меня сын уже полысел».
– А сейчас живы братья?
– Нет братьев в живых. Им здесь так нравилось, я жила в хорошем месте, где окружение хорошее. И как бы им остаться? А как остаться, это не так просто.
Легче сдружиться с англичанами, нежели с самими австралийцами, они принципиальные. Мы свободу оценили, мы свободу любим. Муж говорил: ну ничего, это не навсегда, мы по-своему. Мы по-своему, мы при церкви, у нас все было. Мой муж был в церковном комитете. Все свои, знают друг друга. У нас была организация, политическая, она называлась «Союз борьбы за освобождение народов России». Здесь еще и другие организации были.
Нас было не так много, но порядочно. Каждый год мы служили панихиды, после панихиды мы имели чай, собрание, говорили речи. Это было общество высокого класса и хорошо нам было.
– Вы в каком году в России побывали? В Советском Союзе?
– После распада.
– Самолетом летали? К брату?
– К Васе, я для него как мама была. Если кто-то Васю обидел, то я его защищала. Мы смеялись, мы плакали, что мы опять вместе. Это было такое счастье!
Петя из Владивостока приехал в деревню, в Белоруссию, ожидал, пока его дочь родит. Она родила мальчика. У Пети двое детей: Ольга и Андрей. Ольга красивая, она инженер. Андрей тоже красивый. Он работал в Корее, работал у американцев тоже. 
Я была в жизни несчастливая в любви. Мужчины – да, были, но это не все. На мне хотел жениться один учитель, он старше меня был на 5 лет, деловой. Я в него с 12 лет была влюблена, он не знал, никто не знал, конечно, мама подозревала. Он собирался жениться на мне, но он был гораздо бедовее, а я гораздо глупее. Он уже образованный был, и в церкви читал, и стал учителем. И думал жениться на мне, а меня вот в Германию забрали. Господи! Тут и по родителям я очень убивалась, и по  моим братьям, и по нему, конечно.
В Германии нас четыре девушки жили в одной комнате. Она была рядом с помещением, где у русских мужчин столовая. Надо приходилось ходить через столовую, знаете, какие слова бросают? Русские мужчины какие-то добрые, они всегда хорошее что-то сделают; где-то зерна возьмут, намолят, лепешки сделают, угощают и такое подобное. Интересно было. И мы по субботам сидели у немцев, где бараки, там  была чугунная печь, где надо было топить углем, чтобы было тепло. Сидели вокруг печки, сказки рассказывали, кто-то книги читал. Только один мальчик нравился мне, это Миша Борчевой. Он обязательно должен был возле меня сидеть. Немцы подметили, что он часто возле окна стоит, отослали его, и он не вернулся. Еще один Вася, грузин Амвросий. Это такие парни были! Они все не вернулись.
– Они копали окопы?
– Для немцев окопы. У немцев нет «не хочу» или «не могу». Не можешь – заставим, не хочешь – заставим, не умеешь – научим. Все, как и у нас.
Один итальянец настолько интересный, видный такой, влюбился в меня, сразу свидание назначил и ухаживал. Только мы договорились идти на танцы, на нас донесли. Знаете, в то время, сразу после войны, итальянцев, французов и других военных домой отправляли, хочешь – не хочешь. Мне донесли, что Винченцо забрали в Италию.
Уже после смерти мужа, я приехала с нашими, они всегда продавали что-то и меня брали с собой. Я оглядываюсь, стеклянный домик, я была заинтересована.  Сидит рядом мужчина, один, встает и подходит ко мне: «Ты мне нравишься». Я: «Спасибо, ну и что». Я уже на итальянском языке говорю. «Я все имею, и дом, и все». Хороший, опрятный, гладкий, не заросший. Я говорю: «Знаете, что я шопинг делать». «Можно с Вами?» – «Можно». Пошел, очень обходительный, и ходили мы. «У меня все есть, любить тебя по-итальянски. Ты мне нравишься очень». Любить времени не было, все в один день. Думаю, мой муж там, я в черном еще была. Он говорит: «Пойдем на чай». – «Знаешь, что мне чай не хочется, я не голодная. Ничего не хочется». Так мы и разошлись. Я ужасно жалею, и сегодня.
– Какие годы были?
– Наверное, прошло 20 лет.
– А вдруг он тоже жалеет.
– Наверняка жалеет. Я жалею, во-первых, что телефон не взяла, это ж не обязательно замуж выходить или что. Могли бы в кино пойти или на ланч где-то, и вообще пообщаться, повстречаться. У меня какая-то дурная гордость: меня надо несколько раз попросить, да еще как. У него все было.  Здесь у меня есть ухажер.
– В старческом доме?
– Он работает здесь, возле, где я живу. Я должна была ехать на шопинг. Он подошел ко мне и говорит: «Я мечтаю о тебе». Молодой, красивый и в униформе, работает там, огородником. Он в прошлом делал очки.
– Окулист.
– Да, окулист. И вот он ко мне подходит и говорит: «Знаешь что, я уже долгое время смотрю за тобой, я мечтаю о тебе». – «Ты молодой человек. Ты мне в сыновья годишься». – «Но ты мне нравишься». – «Ты знаешь, что мне скоро 90 лет?» – «Это неважно, ты мне нравишься, как ты есть». Я смотрю на него и думаю, неплохой парень. Я говорю: «Посмотрим, посмотрим в будущем». Так мы завязали знакомство и мы дружим. Он ко мне приходил. Потом ему запретили, у него семья: жена, трое детей и еще чего-то. И у него иная религия.
Ему, в конце концов, запретили ко мне приходить. А мне в этом старческом доме не с кем общаться.
Мой сын старческие дома обошел, посмотрел. Я могла у них жить, или у сына, или у дочери. Но мне дали комнату, солнечную, дерево перед окном. Вы как будете у меня, там есть все: и полки, и шкафы.
– Что Вы еще хотели сказать?
– Жизнь интересная у меня очень и печальная, и неудачная, но жизнь. Мне скоро 90 лет, но я очень моего доктора умоляла: «Помогите мне, я хочу жить, я люблю жизнь». Даже в эти годы много мужчин интересуются. Умна тогда, когда обдурят. Я не думаю, как умру, что со мной будет, я из всего выкручиваюсь. Мне интересно даже самой стало: мною интересуются, что ж такое? Это не первый человек, что интересуется. Всегда у меня преграды, такие преграды, что нельзя помочь и что мне делать? Я здесь буду, я все переживу. Валерий, когда сюда меня привез, он все мне купил, даже часы большие, поставил кондиционер, все, все у меня есть.
– Хорошая медицина в Австралии?
– Очень хорошая. Я хоть и в старческом доме, но всю неделю у меня одной медсестра. Все помогут. Я хочу сказать, что через все годы, и я как рабыня была в Германии. Но я здесь уже имею мое, знаю. Я справилась, Я очень довольна, имею хорошую память. Мало, кто имеет, как я. И мне языки идут очень хорошо, по-польски я училась, по-итальянски училась. Недавно в своих книгах нашла, как я училась вместе с дочкой. Дочка тоже ребенка имеет – Тамарочку, хорошенькая, прехорошенькая. Я не думаю, как я умру, как мне будет. Я об этом не думаю. Я думаю: Господи, мною еще интересуются, мне 88 лет!
– Всего Вам доброго, здоровья и прожить до ста лет!
– Спасибо.



БЕСЕДА

С ВАЛЕРИЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ВИШНЕВСКИМ



***

Есть духовные заповеди, к которым мы должны стремиться.
Иметь свое внутреннее чувство к Богу, надо изнутри  все делать,
не только внешне. Но у многих людей по-разному получается.
Кто делает на деле, а кто будет молиться днями. Я считаю, что
все нужно делать: и помочь кому-то, и молиться надо тоже.
В.В. Вишневский

– Валерий, начнем беседу. Представьтесь, пожалуйста, полностью, и расскажите, чем занимаетесь.
– Вишневский Валерий Владимирович, я с 1959 года, то есть мне уже 54 года.
По образованию – бухгалтер, работал какое-то время бухгалтером, перешел на стройку, штукатуркой занимался. Сейчас работаю водителем русского общественного автобуса г. Мельбурна.
Пою в церковном хоре уже 35 лет, певчий. Занимаюсь поездками. Семья есть, сын Михаил, ему уже 26 лет исполнилось 23 февраля. Дочка есть Надежда, пасынок Максим. Занимаюсь общественными делами тоже, всегда занят чем-то. И в данный момент тоже подрабатываю немножко, развозим газеты, рекламы разносим, так, чтобы была дополнительная зарплата, на карманные расходы.
– Родились в Австралии, в Мельбурне?
– Родился в Мельбурне, да.
– Как случилось, что Вы так хорошо говорите по-русски? Совершенно не скажешь, что Вы эмигрант, что родились вне России. У Вас была русскоговорящая семья?
– Да, русскоговорящая. Мама моя вообще родом из Польши. Во время Второй Мировой войны часть Польши вошла в Белоруссию. И мама уже очутилась в Белоруссии, в Советском Союзе. Отец мой из Молдавии, из города Тирасполя, теперь это Приднестровье, суверенное государство, независимое, но никем не признанное.
Конечно, как у всех русских эмигрантов того времени, той эпохи, послевоенной, в основном старались, чтобы дети разговаривали, росли, воспитывались по-русски. Многие влились, ассимилировались очень быстро, некоторые нет. Некоторых детей заставляли говорить по-русски. Но у моего отца был другой немножко подход. Он рассказывал о России, хорошую, положительную сторону страны. И у меня появился интерес к  языку, культуре, так я стал играть в балалаечном оркестре «Садко», ансамбле мельбурнском, местном. Нас было где-то 13–14 человек, на балалайках играли, на домбрах играли, на баяне, аккордеоне, гитаре и  прочих инструментах. Исполняли русские народные песни, я даже участвовал в танцевальном ансамбле, когда был чуть помоложе.
– А закончили Вы австралийскую школу?
– Да, среднюю, и институт по бухгалтерии.
– Общение в русской среде было не только в семье? Видимо, в храм ходили?
– И в храм. Тогдашняя эмиграция была не экономическая, приехала не из-за материального блага, а из-за притеснения веры, и, конечно, из-за непримиримости с советской властью, то есть, многим нельзя было возвращаться. Например, моему отцу нельзя было возвращаться, потому что у него уже был смертный приговор в России. Служил в армии, и был уже приказ его расстрелять, свои должны были расстрелять. У него был хороший начальник военной части и всех таких, как мой отец, предупредил и отпустил вечером, дал им провиант, винтовку одну на троих, пули; сколько можно было на себе вынести, то взяли и удрали все. И потом, в итоге, поймали их немцы в лесу, конечно, все сдались. Что три мужика сделают против танков, собаки и автоматов, лучше сдаться. И хотя в Германии условия были не ахти хорошие первоначально, но отец выкрутился из всего. Выучил быстро за 3 месяца немецкий язык, потому что кто не знал немецкий, тех немцы били прикладом. У отца была работа, он работал в угольной шахте, норма у него была грузить 8 тонн угля в день в вагонетки в шахте. Из-за того, что отец выучил немецкий язык, ему немножко облегчили норму, теперь 6 тонн в день надо было копать. Но кормили не очень хорошо, готовили суп из щавеля. Щавель, шпинат из земли выкапывали, даже не мыли, с грязью, со всеми делами, с камушками, не солили часто. Это все на уничтожение русских людей программа была.
Сам отец очень часто рассказывал, вспоминал.
– В Германии он был  в оккупации или в плену?
– В плену находился, а мама на оккупированной территории, под  оккупацией. То есть немцы в Белоруссию зашли, по деревням ходили, ездили и собирали всю молодежь на работу. Кому 18 лет, тех на работу брали. Интересно, немцы, они очень организованные, у них были списки, схема, маршрут во все деревни. Они уже знали, куда ехать и кого собирать. И маму взяли в город Кобрино, это где-то километров 30-ть надо было пешком идти, там сажали всех на поезд в вагоны. Замыкали снаружи и отправляли в Германию на работу. Мать-то в лагере работала, то в каменоломне, потом у фермера работала. Там уже условия были немножко лучше. И мама говорит, что последний год, полгода до конца войны, русских уже начали хорошо кормить, а немцев хуже, то есть своих немцев, которые жили так, не в плену. Мама говорит, что им давали белый хороший хлеб, и они даже начали хлеб подбрасывать немцам, а немцы ходили и собирали хлеб этот.
Когда папа служил в танковой стрелковой дивизии во Львове во время Великой Отечественной войны, он даже видел в бинокль, как немцы привозили оружие на поездах, а обратно вывозили чернозем. Грузили чернозем на Украине и вывозили его в Германию, нашу плодородную землю вывозили.
Что отца моего спасло? Он тогда в шахте работал. Комендант пришел посмотреть какие там условия, и какие отходы падают. Отец услышал, что камень летит, а немец туда голову засунул, и папа его за ремень потянул. Коменданту челюсть сломало, только-только успел, а  так бы и голову снесло. И из-за этого комендант тогда устроил отца в больницу работать медиком. Там уже работа была полегче, и кормили нормально, получше.
А после войны Германию и Берлин разделили на 4 части: советскую, американскую, британскую и французскую. Союзники территорию между собой поделили чисто административно. Папа сначала находился в советской зоне, потом ему грозила там смерть от своих, он убежал в британскую зону.
– Это было возможно тогда?
– Из советской надо было удирать, а во всех других можно было договориться, чтобы в другую зону отправить. Там уже по-человечески обращались со всеми. Папа даже в советской зоне в тюрьме сидел. Его хорошим другом во время войны был мастер тонких ювелирных дел, дядя Миша Барбанец, моей крестной сестры отец. Он мог любой замок открыть, любой сейф. После войны многих русских спасал, подделывал документы немецкие, то есть, немецкую трудовую книжку, паспорта, всякую всячину. Документы людям делал. Он возьмет картошку, высушит и в парке сидит, вырезает печать.
Был закон в британской зоне, что после 6 часов вечера нельзя было находиться на улице никому, особенно русским. Отец мой как-то раз вышел, англичане поймали, хотели моментом его сдать в советскую зону из-за нарушения закона. Конечно, приключений очень много было.
А мама жила в лагере в бараке, лагерь назывался женский трудовой лагерь.  Там по 100 девушек  жили в одной комнате, спали на нарах, двух- и трехъярусных. Когда было время мыться, купаться, немцы поставят ванную, ну, кто первая, вторая искупается – это ладно, но воду не меняли, то есть после третьего человека уже лучше было не мыться. Так что вот какие условия были.
– В каком году родители оказались в Австралии?
– После окончания войны они были, как народ без страны и подданства.
– Человек без гражданства.
– Без гражданства. Да. Так как родители находились в британской зоне, у папы был выбор либо в Англию, либо в Америку, либо в Канаду, Новую Зеландию или Австралию. Он решил в Австралию: большой континент, развивающаяся страна, рабочих требуется очень много. Но в то время был договор с австралийскими властями, по которому надо было подписывать контракт на 2 года. То есть приезжаешь в Австралию, устраиваешься на работу, правительство забирает всю зарплату, это чтобы оплатить билеты семье, жилье, питание. Жили в эмигрантском лагере, в небольшом городке  Бонегилла. Русская эмиграция была очень сплоченная, все ненавидели советскую власть, коммунизм. У всех были случаи: или раскулачивали, или семью убили, расстреляли, казнили коммунисты, у всех было что-то общее. Было очень много талантливых людей: инженеры, доктора, священники, офицеры, музыканты, хореографы, танцоры – целый слой общества. Жизнь была очень культурной, интересной.
– Расскажите о своем детстве, какие у Вас были друзья и русские, и австралийские, о русской культуре.
– Сначала я находился дома с мамой, папа работал, имел свой самосвал, развозил стройматериалы для строительства дороги.
– Это в Мельбурне?
– Да. Но до этого он был электриком, обматывал электрические моторчики для дрелей, для инструментов всяких, изоляцию делал, генераторы и все такое. Обматывал вручную, работал на конвейерной фабрике, где конвейерные ремни делают; потом развозил одежду одним евреям, очень богатым, польским, по Мельбурну. В основном в городе, в центре.
– Это был ваш личный автомобиль?
– Да, его личный, семейный мини-универсал был. Это было в пятидесятых годах, еще до меня. В детстве я начал ходить в детсадик, потом в начальную школу. А в начальной школе я был единственный русский. Там было несколько голландцев, итальянский мальчик был, мальчик из греческой семьи, так, в основном, окружение было англо-саксонское. Когда в школу пошел я, то по-английски еще плохо понимал. Мне было тяжело, но я уже начал понимать очень быстро, о чем учительница говорит. Как мне вопрос задавала, я всегда смотрел либо в окно, либо в дверь, в сторону. Из-за того, что я по-английски первую неделю не разговаривал вообще, учительница меня наказывала тем, что после школы всех распустит по домам, а мне надо стулья складывать на столики. Мама начала беспокоиться, она за мной раз в школу пришла, а я уже складываю стулья и плачу, не могу сказать, что это учительница заставила. А учительница начала в то время маме говорить, мол, типичные все вы эмигранты, вы дурные, не понимаете по-английски. Был тогда англо-саксонский менталитет: кто по-английски не разговаривает, не умеет, тот второго сорта человек. И маме даже посоветовала, чтобы меня повела к врачу, что я по-английски не могу говорить, что я больной.
А на следующей неделе, на второй неделе школы, учительница мне какой-то вопрос задала, а я на английском ответил. И после второй недели я лучше говорил на английском, чем местные австралийцы. И учительница, удивляясь, говорит: «Ты что, лечился?». Я говорю: «Я вообще понимал раньше, но только не мог ничего говорить». И уже ко мне отношение было другое. Но  эмигрантским детям было вообще тяжелее, потому что дети тоже очень жестокие бывают. В шестидесятых годах в Австралии на эмигрантов смотрели искоса и недолюбливали, конечно. И австралийцы, кстати, очень завидовали, потому что они сами по себе немножко с ленцой, не совсем трудолюбивые. А эмигранты приехали с одним чемоданом, видят, что работы полно, можно заработать, можно что-то заиметь и все кинулись работать. И итальянцы, и греки начали покупать дом за домом. Залог дают, сдают в аренду, потихоньку квартиранты им выплачивали все. Конечно, цены росли и многие разбогатели. Как в любом обществе есть те, которые зарабатывают, и те, которые прорабатывают, то есть пропивают. Это везде есть, не только в России.
В начальную школу я ходил с 7 лет, потому что был подготовительный класс, проучился 6 классов после этого, потом пошел в среднюю школу. Уже в 7-8 лет начал ходить в церковно-приходскую школу, православную, нашу русскую, а там педагоги были очень образованные, культурные, было очень много элиты: князья,  княгини, графы. При русской школе у нас были уроки русского языка, литература, стандарт был неплохой. Закон Божий преподавали, географию, историю не искаженную, российскую.
После школы был премиум класс. Директор собирал всю школу и играл на скрипке, мы пели. И при русской школе были музыканты, конечно. Они преподавали нам музыку, особенно мой учитель. Он все делал на добровольной основе, он бесплатно всех учил играть на балалайке, на домбре. Главное, чтобы нас учить, он сам выучился играть, Владимир Михаилович Яковский. И на пианино он выучился, на всех этих инструментах, на которых в ансамбле играли в школьном. Он сам выучился и потом всех учил. Создал оркестр из детей. В Зарубежье в те времена проходил такой День русской культуры, его и сейчас празднуют.  Мы всегда в День русской культуры выступали, до 30 человек было в оркестре детей. В приходской школе были у нас уроки бальных танцев. Я там года два учился бальным танцам. Потом иностранные танцы были, было много у нас хореографов, очень талантливых людей.
– А в храм часто ходили?
– Каждое воскресенье, по всем праздникам.
– Исповедовались, причащались с малолетства?
– Да, с малолетства.
– У Вас была дружная семья?
– Семья была дружная.
– Как Вы выбрали профессию? Закончили школу, кто-то Вам порекомендовал стать бухгалтером?
– Нет. Я просто любил всегда деньги считать.
– То есть Вы уже стали бизнесменом?
– Не совсем. Любил копить, когда маленький был. Мне давали подарок, когда еще фунты были. Я помню 2 пени, 3 пени дадут, а пени были большие деньги, такие, как копейка. У папы были мечты, чтобы я был либо офицером, в армии где-то служить, либо чиновником. Мне все это не нравилось.
– И Вы решили быть свободным человеком, бизнесменом?
– Да, люблю быть свободным и работать в конторе по профессии бухгалтерской. Что получилось: у меня там очень большой уровень стресса появился. Почему? Потому, что чужие проблемы я брал к себе домой и думал всю ночь, как свести баланс, где 5 копеек найти, где что-то не сходится. И даже спать не мог, головные боли появились. Многие из моих друзей, которые в 15 лет бросили школу, ушли работать на стройку. Все говорили: брось эту работу, иди с нами работать на стройках. Ну, я сравнил. Я в то время получал около 300 долларов за неделю. Они все по 1000 чистыми получали в неделю, каждую неделю 1000, там 1100, 900.
– У них был физический труд, а Вы работали головой.
– А я головой работал, но как-то раз напросился к одному знакомому, у него подрабатывать. Он давал по выходным дням работенку, например, зачищать швы по штукатурке. Я по выходным дням зачищал все, получал денежку в карман, на лапу. Потом все потихоньку-потихоньку. Встретился с женой первой, поженились. Жил в городе Аделаиде, там население намного меньше, чем в Мельбурне, кажется, в 4 раза, миллионный город, а Мельбурн – четырехмиллионный город. И попросил этого знакомого, чтобы он устроил меня на работу, он согласился. И так потихоньку пошло-поехало. На этой работе я научился немножко плотницкому делу, потом водопровод, газопровод осилил, плитку немножко выкладывать. Короче, стал мастером на все руки.
– Высшее образование Вы где получали?
– Здесь, в Мельбурне.
– Сколько лет Вы учились?
– 4 года.
– Бухгалтерии?
– Да, второй главный предмет у меня экономика, то есть микроэкономика и макроэкономика, там были всякие тонкости. Изучали советскую экономическую систему, американскую и австралийскую и делали сравнения, всякие выводы делали.
– Вот скажите, Вы – экономист, можно сказать бизнесмен. Получилось у Вас реализоваться в профессии? Стать настоящим бизнесменом?
– Я к этому не стремился никогда.
– Цель экономического образования – это экономический успех. Удалось добиться?
– Нет, я экономистом не работал.
– Почему так получилось, что образование у Вас экономическое, а пришлось работать на стройке? Была очень высокая конкуренция?
– Нет, наоборот, всегда эта специальность была востребована, но...
– И все равно, образование Вам и на стройке пригодилось?
– Конечно.
– Вы умели просчитать результаты своего труда, может быть какого-то проекта?
– Да, были и проекты... Я был казначеем при танцевальном ансамбле. У нас был ансамбль, в общем, с оркестром было 70 человек, в котором я был казначеем тогда. В одной из русских школ при церкви тоже был казначеем в Данденонге, у отца Михаила Протопопова. При соборе я был ревизором, то есть проверял книги все, потому что русская школа начала получать дотации от правительства на каждого ученика. Мне надо было подтверждать, что все, все книги, все счета в порядке.
– Скажите, а чем Вы увлекались, рыбалка, охота, путешествия какие-то?
– Любил очень рыбалку в свое время.
– Вы уже были семейным человеком, когда закончили вуз?
– Нет.
– Во сколько лет Вы женились?
– В 26 лет.
– Это уже человек, можно сказать, определившийся в жизни. Скажите, вот как-то Вы начали строить свой дом? Это же требовало и средств, и навыков, и умений всяких?
– Сначала арендовали немножко, потом готовый дом покупали уже со второй, третьей руки. Чтобы строить, надо участок покупать, надо где-то жить.
– Валерий, когда Вы впервые оказались в России? И как это случилось? Россия, Белоруссия...
– Да. Первый раз я там был в 1994 году. Как все это получилось? В детстве мама и папа рассказывали, что у них там братья, родители. И мама говорила, что когда ее забрали немцы в лагерь, то родители уже были в «чемоданном» настроении ехать в Казахстан, то есть их уже приготовили в Казахстан ехать, при Сталине было. Но это, слава Богу, не получилось. И мама очень много рассказывала про своих братьев, там у нее была семья, родственники разные в деревне в Белоруссии и в России. А я начал, конечно, в детстве задавать вопросы: «Ну, мама, почему не можем с ними встретиться, увидеть их?». Она думала, что уже родители давным-давно  поумирали и что никогда их не найдет. И когда пришла горбачевская власть, типа гласность, перестройка уже появилась, я начал маме говорить, что давай, поузнавай, может кто-то живой. Она вообще, нет, не хочу. И, самое интересное, у нее был страх сталинских годов. Она очень боялась этого террора сталинского. И что получилось. Я ей два года почти каждый день надоедал: «Ну, мама, напиши, напиши куда-то. Я даже не знаю, куда обращаться. А ты знаешь». Ну, в итоге, в один прекрасный вечер, где-то в 12 часов вечера, мама звонит и говорит: «Ой, сынок, я уже написала письмо». Но самое интересное, она писала своим братьям, то есть братьям Василию и Петру Трубчак, ее девичья фамилия Трубчак. Почтальон увидел, что письмо это братьям было написано, поехал в баптистскую церковь и спрашивает: «Такие братья у вас есть?». А те отвечают: «Таких братьев у нас нет. Но один из них живет по такому-то адресу здесь, в деревне». Так письмо к нему попало, к дяде моему, Василию Михайловичу. Потом нашли через международный справочник его телефон, позвонили. И мама с ним минуту-две поговорила. А тот был в шоке, конечно, вдруг сестра!
– Полвека прошло.
– И ему, наверное, даже не верилось. Да, почти полвека. Что получилось: через месяц от него письмо пришло. Потом опять через 2 недели после первого письма, то есть через 6 недель после того, как мама отправила письмо, второе письмо приходит с Владивостока. Это письмо от второго брата, он в там армии служил. Из-за суровых условий там была почти тройная оплата. Он там и остался, женился на местной. И мама, конечно, обрадовалась: ой, надо пригласить в гости, давай подадим оформлять. Я говорю: «Россия сейчас стала немножко другая. Сейчас аферистов много». Ну, написала письмо опять, чтобы выслали фотографии, то есть, родителей и себя. Они, конечно, прислали фотографии и все точно-точно. Это они были. В России все возможно было в те времена, да и сейчас. Их вызвали в гости. Когда они приехали, то мы узнали, что их мать, то есть моя бабушка, только 6 лет как до этого умерла, в 1985 году.
– Они приехали сюда в Австралию?
– Да, в 1991 году.
– Два брата?
– Два брата. Самое интересное, дядя говорил, что бабушка не верила, что моя мама умерла или пропала. Она каждый день выходила в деревню на автобусную остановку, ждала, что мама приедет. «Нет, моя Ханза (ее Ханзей называли) живая, ничего с ней не случилось. Я знаю, что она когда-то приедет». Но, к сожалению, не дожила. Это очень трогательная история.
– А как Вы оказались все-таки в России?
– Потом, когда дяди уехали, мама поехала на 3 месяца в свою деревню и там встретила всех своих соучениц, всех подружек детства, всех, всех. Из маминой деревни после войны, кажется, трое или четверо остались за границей. А мамина троюродная сестра удрала в Африку, тетя Мария Колуповская, но она вроде еще жива. Мама съездила в Белоруссию, в деревню, там 3 месяца пробыла, всех понавещала. Мама вернулась, потом я поехал.
– Ну и как Россия Вас встретила?
– Отлично, я сразу себя почувствовал как дома, как будто бы я только уехал.
– Вы приехали к дяде? К дяде Пете?
– Сначала к дяде Васе. Василий в Белоруссии, потом побывал в Москве, несколько недель у других родственников, дальних, а потом во Владивосток на 2 недели. Конечно, контраст между Москвой и Владивостоком был в то время очень большой, но понравилось. Там у меня двоюродный брат, двоюродная сестра живут во Владивостоке, неплохо живут оба. Ольга и Андрей.
Потом съездил в Москву, там уже других родственников встретил, на все посмотрел. Мне очень понравилось, все было как-то близко, особенно потому, что уже храмы открывались, монастыри.
– Вы человек двух культур: австралийской и русской. Скажите, чем на ваш взгляд отличается одна культура от другой? Допустим, австралийская культура, в чем ее особенность, поведение, какие-то особенности?
– Поведение совершенно другое, противоположное. Я даже скажу, австралийцы любят очень много смеяться. Русские как-то поскромнее. Так как в Австралии мало истории, то у белых австралийцев культуры своей нет.
– Австралия получилась страной, которая сконцентрировала в себе разные культуры, собрала и смешала их?
– Да, но многие эмигранты, например, арабы, турки, они все равно живут своей колонией, то есть своим обществом. Они не смешиваются.
– Валерий, а как Вы считаете, вот Вы ведь новое поколение людей, которые вынуждены были эмигрировать из России? И удалось Вам на ваш взгляд построить свою жизнь в Австралии? Реализоваться? Профессию приобрести, семью и так далее? Или есть какое-то ощущение, что в России может быть Вам лучше?
– Но меня всегда в Россию тянуло, хотя тоже был не согласен с системой, потому что система бывшая советская.
– Видимо, Вы человек больше духовного образа жизни? Здесь у Вас тоже существует духовная Родина, это храм, Православие, близкие люди?
– Да.
– Этот монастырь, куда мы едем, Свято-Преображенский. Он стал для Вас и для вашей семьи центром духовного окормления?
– Да. Довольно часто езжу, мне нравится ездить. Моя вторая страсть – я люблю ездить, я люблю водить машину.
– Вам нужно движение?
– Да, движение.
– Как Вы восприняли объединение церквей Русской и Зарубежной?
– Очень даже положительно. Этого уже давным-давно ожидал.
– Когда Вы впервые оказались в этом монастыре, и какие у Вас там были встречи за весь период?
– Монастырь – это очень интересное место, туда приезжают не только местные, но русские паломники со всей Австралии. Можно даже из России встретить, из Америки встретить. Туда и сербы многие приезжают, греки. Те, которые думают о Православии, тоже приезжают, и в итоге многие переходят. А особенно после беседы с отцом Алексием (Розентулом). Он объясняет четко, тщательно и очень убедительно и скромно.
Там устраивают еще детские лагеря, зимние сейчас. Ездим по 5-6 дней, детям очень нравится: и в речке купаются, и костры устраивают. Монахи показывают всякие диапозитивы, то есть слайды, фотографии и рассказывают. Очень много интересного есть в Православии, только многие ничего не видят вообще. И чудес очень много.
– В Вашей жизни были чудеса?
– Да. Утром встал, проснулся – это уже чудо. Чудо сегодняшнего дня. Мои дети, конечно, тоже чудо. Вдохновение Святого Духа.
– Помимо этого монастыря, в каких еще святых местах Вам доводилось побывать?
– Только в России, в Москве: в Спасо-Андрониковом монастыре, Донском, Новодевичьем, в Сергиевом Посаде, в Новоспасском монастыре. В Сретенском, правда, не был еще, но был в Оптиной пустыни. У нас квартира в Козельске, мы в Оптину почти каждый день ходили тогда.
– Когда жили там?
– Когда там находимся, но сейчас в Оптиной стало очень многолюдно и не можешь никак сконцентрироваться. Сейчас уже условия не те, которые были, неблагоприятные условия для молитвы стали.
Но ездим часто в Шамордино, там очень хорошо, там храм огромный, там место есть, спокойно, тихо, мне хорошо всегда. После службы трапеза. У них смотрят за престарелыми, при церкви богодельня есть.
Еще есть очень много мест, которые надо посетить, это просто капля того, что видели. Был в соборе Василия Блаженного несколько раз на Красной площади. Там 9 храмов внутри, каждый храм построен в честь победы над татарами. И в честь какого-то святого, именно того дня, когда была победа над татарами. Так образовался храм. И каждый имеет свой алтарь, могут делать внутри храма крестный ход вокруг маленького храма.
– Валерий, как часто Вы бываете в России?
– Сейчас ежегодно езжу.
– Ежегодно ездите в Козельск, навещаете родных?
– Да, в Козельск, в Москву немножко. Родственники в Московской области дачу имеют, туда тоже ездим, и родственники тоже такие интересные. Очень много читают, очень много знают. В России вообще очень много читают по сравнению с Австралией.
– Вы – молодой отец, какие у Вас дальнейшие планы в жизни? Понятно, что надо поднять детей, просто работать, обеспечивать семью. А есть еще какие-то планы, куда-то съездить, что-то посмотреть, может быть, на Святую землю или еще куда-то?
– Тоже мечта на Святую землю как-то попасть. И, конечно, я не против переехать в Россию жить. Над этим вопросом мне надо подумать.
– Как Вы думаете, типичный австралиец – это человек, который, прежде всего, печется  о неком благополучии материальном?
– Да, это типичный австралиец, они в церковь тоже уже мало ходят.
– Ходят формально?
– Да. Раньше в Австралии было такое: в 1960–1970-х годах, в четверг, австралийцы получали получку, еженедельно. И по воскресеньям магазины не работали вообще, в субботу только до 12 дня работали, а сейчас круглыми сутками работают и никаких праздников не признают, открыто и все. Только, правда, в Великую пятницу все было закрыто. Есть, конечно, очень много не христиан, мусульман полно и китайцев полно. Они вообще ничего не признают.
– Наверное, и евреев тут немало?
– Тоже немало. Я, кстати, на автобусе возил экскурсии по синагогам Мельбурна.
– Есть тут синагоги?
– Да, в Мельбурне множество синагог, где-то слышал, что около 70.
– Есть, наверное, вообще атеисты?
– Есть, конечно, атеисты, ни во что не верят, есть евреи за Христа. Есть такие здесь. Но они делают все по-старинному, все свои старые обряды выполняют, исполняют.
– Кто, на ваш взгляд, счастливые люди в Австралии? Профессионалы какие-то? Само понятие «счастья». Ваше представление о счастье?
– Счастье – это взаимопонимание, особенно в семействе, для меня это важно.
– А вот среди русских людей здесь Вы знаете такие семьи, может быть?
– Ну, конечно, знаю. Каждый счастлив по-своему. Многие находят счастье в деньгах, даже среди русских. Есть такие, что всего много, но он несчастливый, а есть, кто бедный, но ему хватает. То есть, кому хватает, тот счастливый. И тебе, например, нужна только одна ложка, чтобы кушать, не две или три ложки.
Некоторые из знакомых говорят: ой, Валера, у тебя голова такая, ты и то можешь, и бухгалтерию. Я, кстати, и налоговые декларации заполняю людям. Ты должен бизнесом заниматься, давать советы в бизнесе. Ты должен то-то, должен то-то.
– По крайней мере, чтоб хватало семье.
– Да, чтоб хватало. И чтоб не жить в обиде какой-то, что не хватает, не достаточно. Чтоб все как-то выучились.
– Я вижу, у Вас знак инвалидной коляски на лобовом стекле. Вы всем помогаете. Как это Вам удается?
– Некоторые говорят, которые завидуют: ты делаешь все для своей славы. Но для меня, если человек просит: помоги, то помогу, отчего нет? Есть духовные заповеди, к которым мы должны стремиться. Свое внутреннее чувство к Богу, надо изнутри все делать, не только внешне. Но у многих людей по-разному получается. Кто делает на деле, а кто будет молиться днями – это по-всякому удается. Я считаю, что все нужно делать: и помочь кому-то, так и молиться надо тоже.
– Я думаю, что Вам надо жить долго-долго, много лет на Земле,  крепко стоять на ногах, следить за здоровьем. У Вас молодые, маленькие детишки. А ваша мама, еще несколько слов я хотел бы о маме расспросить. Вы ее навещаете, да?
– Навещаю, периодически.
– Историю своей семьи Вы сохраняете?
– Да, с маминой стороны и с папиной. Когда он был в Советском Союзе, он занимался фотографией. Он сам снимал, проявлял, отмывал все.
Когда дядя приехал, он привез целую кучу фотографий с маминой родней. Там бабушки, дедушки, мой дядя Петя, там полно родственников всяких. Так что с маминой стороны все есть. С папиной, к сожалению, нет. Хотя у папы дедушка очень был заслуженный, тоже Вишневский. Служил во время обороны Севастополя. Под его командованием уничтожили 4 английских корабля. Он сам командовал батареей. Короче, он был заслуженным, с четырьмя Георгиевскими крестами. И сам Николай I объявил в то время, что те, кто месяц на войне прослужит, получат за год зарплату. А прадед прослужил 12 месяцев, получил за 12 лет зарплату!
А потом они решили поехать в Тирасполь, в Молдавию. И там как раз князь Голицын имел имение, виноделие и все такое. Князь Голицын дал ему виноградник, прямо с домом. А у прадеда было 18 детей. Мой дедушка, папин отец, был самым старшим из них, первым ребенком. У них был дом, папа мне рассказывал, что все жили в одном доме, и было 42 комнаты в доме. Это на втором этаже, а на первом – магазин, под ним, в подвале – бочки с вином, и виноградник за домом. И тоже, князь Голицын за каждый орден ему подарил, папа мне рассказывал, по 1000 золотых рублей. Так как было 4 ордена заслуженных, он  еще 4000 рублей получил.
– Какая у Вас история мощная! Конечно же, надо углублять и расширять всю историю рода и, конечно же, распространять. А я вижу, что здесь особенно заботятся о пожилых людях. Я видел, у Вас коляска в гараже. Это вашей мамы?
– Да, мамина.
– Я так посмотрел, довольно часто на них ездят по асфальту, по тротуарам?
– Да, можно проехать между зарядками где-то 30 км. Здесь очень развито волонтерство и забота о пожилых людях.
– Я бы хотел расспросить о судьбе наших русских в Австралии. Как сюда приезжают люди,  как у них судьбы устраиваются, есть ли какая-то типизация судеб?
– Есть еще в живых несколько людей с самой первой эмиграции, послереволюционной.
– Им, наверное, уже под 100 лет или больше?
– Да. Мама живет в доме престарелых, одна дама напротив нее живет, зовут Вера. Ей уже под 100 лет, она полунемка, но обрусевшая, и до сих пор, как солдат, ходит прямо, быстро, шустро и в полном разуме своем.
Вторая эмиграция – послевоенная, это уже совершенно другой склад людей. Они приехали, потому что вынуждены были просто уехать из Германии, им дорога была закрыта на Родину, то есть могли бы поехать, но им было бы там не очень хорошо.
– Это те, которые попали в плен к англичанам, американцам и французам. В основном, к англичанам и американцам, то есть Западная часть Германии.
– Узники войны. Всем тогда можно было устроиться работать хоть на 2-3-х работах, потому что рабочий труд требовался здесь. Потому что австралийцы сами по себе в те времена не очень были трудолюбивые. Тогда эмигранты начали материально подниматься довольно быстро, потому что старались, так как приехали, в основном, с одним чемоданчиком на всю семью. Так и мой папа старался заработать, на работу брали везде и всюду. Здесь построили гидроэлектростанцию и не одну, а несколько. Там работали и русские, и венгры, кто только не работал. В основном, эмигранты работали. Давали жилье, заработки хорошие были, потому что сверхурочно могли работать.
Потом среди русской эмиграции появилась эмиграция из Китая. Во время культурной революции в Китае, когда китайцы начали притеснять русских, у китайцев было подозрение, что все русские – шпионы. Русским давали выбор: или ехать, пожалуйста, в Советский Союз, или за границу. Их оформляли, как беженцев, что их выгоняют из страны, и Запад принимал всех запросто. Но сначала приезжали чисто русские, потом со временем смотришь, уже смешанные браки, где кто-то полукровец, то есть наполовину китаец, наполовину русский. Потом на ; китайцы приезжали. Потом смотришь, чисто китайцы начали приезжать, но с русскими именами.
Потом начали приезжать, еще в 1960-х годах, евреи. Начали потихоньку приезжать. И в  1970-х годах еще больше евреев начало приезжать, особенно из Одессы, из Киева.
Многие эмигранты на фабриках работали, некоторые по специальности как-то устроились, некоторые водителями, шоферами.
Кто винный магазин завел себе, довольно неплохое дело было. Чем еще занимались? Кто на стройках, так как в те времена не надо было иметь какой-то диплом или доказательство. Талант какой-то есть, позовут, пригласят. Хозяин скажет: покажи, что можешь? Ну, забей гвоздь сюда или как сколотишь эту раму здесь. Видит, что можешь делать – сразу брал, так и устраивались люди. И заработки тоже неплохие были на стройках. А кто и уборщиком, на всяких работах устраивались.
Самое интересное, в 1970-х годах сделали перепись населения, и оказалось, что у эмигрантских детей самая большая пропорция образованных. Это были русские по статистике.
Например, в Мельбурне жила княжна Шаховская, в Аделаиде жил князь Шереметев. Но он писал Шереметевс, как у прибалтов. Но когда он умер, все вышло наружу, что он Шереметев, а Шаховская в церковь ходила, в русской школе преподавала. Она была замужем за батюшкой, отцом Александром Киселевым. Может, Вам известно, что около Донского монастыря похоронен отец Александр Киселев, протоиерей. Когда матушка умерла, он уехал в Россию и стал монахом. Дожил до очень глубоких лет. У него прислужником в свое время в Нарве, в Эстонии, был покойный Патриарх Алексий II. Кстати, у нас батюшка Александр тоже жил 2 недели, у мамы с папой.
– Я вижу, у Вас дома были очень интересные люди.
– Да, очень часто. Как Саша Ильин говорит, всегда ездили с какой-то целью, не только посмотреть на представление, а познакомиться, домой пригласить. Все-таки у родителей всегда была вечная тоска, ностальгия какая-то.
– По России?
– Да, по России. И самое интересное, послевоенная эмиграция и, конечно, русские из Китая начали строить храмы, создавать приходы. И в 1960-х годах этнических русских было 4 тысячи, в Мельбурне, в основном, и 3 храма, но храмы все были переполнены всегда. А сейчас 68 тысяч русскоговорящих в Мельбурне, но храмы полупустые. Такой парадокс.
В основном, ходят некоторые из батюшек, выполняют миссионерскую работу. И, чтобы пополнить храм, они в нерусской среде ищут прихожан, богомольцев. Русские приезжие ходят, особенно на Пасху. В любой храм зайдешь русский, там море людей незнакомых. Так нигде не увидишь, только в церкви, на праздники.
– Чем русские люди занимаются на данный момент, на сегодняшний день? Что они делают?
– Сейчас очень много инженеров, программистов, которые без знания английского языка приехали, даже евреи. Они в торговлю пошли сразу, по рынкам, в магазинах работали, даже свои магазины заводили. Вот прямо с судна, из самолета сразу получали пособия по безработице и подрабатывали у своих за какие-то гроши в час. Потом, когда выучились, как все делать, сами пооткрывали такие бизнесы. И очень многие так быстро, прямо на глазах поднялись финансово, материально. Тоже интересно видеть, если кто материально растет и капитал у них растет, то, как люди меняются. Это тоже интересно. Эти волны эмиграции приезжали, все в определенных районах жили, все вместе работали, многие на тех же заводах или даже вместе по какой-то работе, как электрики, например. И когда уже потихоньку люди начинают богатеть, то немножко уже отличаются от своего ближнего. Они продают свое жилье в этом районе и в лучший район уезжают.
– А бывает так, что кто-то из русских «вылетает на обочину»?
– Тоже бывает, как во всех обществах. Но кто богаче стал, он уже зазнался немножко, уже не хочет знать других.
– Разделение происходит?
– Разделение происходит. Это особенно происходит между теми, которые никогда ничего не имели, а тут уже немножко в карман положили, есть что-то за душой.
– А как здесь живут австралийские аборигены? О них мне хотелось бы расспросить, о коренном местном населении. Приходилось ли сталкиваться с ними, общаться?
– Конечно. Это особый случай. Они – бывшие хозяева этой страны, континента. До белого пришествия их численность была где-то 300 тысяч по всей Австралии. То есть, они жили как-то на природе. В каком смысле? Они, например, сжигали леса, то есть когда условия позволяли, они сжигали леса, чтобы предотвратить, например, пожары во время засухи. Если будет очень жаркое лето, они специально сжигали не деревья, а все мелкие растения, которые под деревьями, между деревьями находятся, чтобы было более безопасно потом, в будущем.
Но что с аборигенами случилось? Они научились пить. А пить-то они не могут, они очень слабые.
– Алкоголь же завезли европейцы?
– Да. И аборигены, очень многие, стали зависимы от алкоголя. И потом у них здоровье начало ухудшаться, начали мешаться с белыми тоже. И они по этой причине не вымирают, а вырождаются, потому что больше светлых становится их. Потом что получилось здесь? История очень длинная, но было время, когда детей отбирали у родителей и их назвали «потерянным поколением».
– Детей у аборигенов отнимали?
– Да, отнимали и воспитывали белые, и так, что дети не знали своих родителей, как сироты многие были. Брали в рабство и так далее, и такое прочее. Там они теряли свою идентичность, свою культуру.
Потом в городах от них начали потихоньку избавляться. Как избавляться? Начали строить резервации, чтобы с глаз долой, потому что в городах они торчат около пивбаров. Люди, например, идут мимо, они подходят, клянчат деньги.
– Правду говорят, что они порой наносят себе какие-то увечья, чтоб получать пенсию по инвалидности?
– Это правда. Печально, что правительство старается их избегать: аборигены потребовали от правительства извинения, что с ними когда-то предыдущие поколения плохо обращались, дошло до того, что они уже не хозяева, что их мало стало. И правительство как-то извинялось до определенной степени. В 1960–1970-х годах было очень много талантливых аборигенов: и художники, и спортсмены, особенно теннисисты, бегунами хорошими были, боксерами неплохими были тоже.
– Сейчас стало гораздо меньше?
– В пропорции по отношению ко всему населению, да, меньше стало, и вырождаются тоже.
– Спасибо, Валерий, за такую подробную, насыщенную беседу.
– И Вам спасибо, было очень интересно с Вами поговорить.




БЕСЕДА

С ВЛАДИМИРОМ ПЕТРОВИЧЕМ
И НИНОЙ ЯКОВЛЕВНОЙ СОЛОДЧЕНКО,
АЛЕКСАНДРОЙ ДАНИЛОВНОЙ УСАТОВОЙ



***

Главное – церковь! Мы одной веры люди.
Мой отец говорил: «Если человек культурный,
образованный духовно, он с каждым найдет язык».
А.Д. Усатова

– Добрый день, Владимир Петрович, Нина Яковлевна и Александра Даниловна. Родились Вы в Китае?
В.П.: – Я родился в 1942 г. В уезде Кюнес.
– В Кюнесе возле Кульджи?
В.П.: – 300 километров от Кульджи, далеко было.
– Это провинция Синьцзян?
В.П.: – Да, Синьцзян-Уйгурский автономный район. И после смерти моего отца семья быстро переехала в Кульджу. Мне было только 9 месяцев. Там, в Кульдже, жила моя бабушка по матери. Это Шапошникова Софья. И мы туда приехали. Папа груз вез. Он был стекольщиком, на руках имелись раны, порезы от стекла. Приехали, а у него конь заболел и сдох. Позвали ветеринара. Ветеринар сказал, что конь умер сибиркой, лучше его не трогать. А отцу его жалко стало, шкуру надо на поводья пустить и все такое. Вот он стал его обдирать. И болезнь перешла на него.
– Это ваш папа?
В.П.: – Да, наш папа Петр. Заразился болезнью от коня. Рана если есть, то через нее болезнь и переходит. Отцова мать говорила: «Петя, останься, мы поможем, вылечим, потом ты повезешь!» – «Нет, я поеду». Срочно надо было ехать. Ну, так поехал, и не доехал до Кульджи. А кони уже привыкли, знали дорогу домой. Приехали, стоят. София Шапошникова выходит, говорит: «Ну, Петя, заезжай! Я ворота открыла». Тишина. – «Петя заезжай!» Нет. Подошла к вагону, а он холодный. Ну, вот так и распрощались. Фотографии есть, конечно, я его не помню. Девять месяцев было. Мама одна была, пришлось очень тяжело. Уголь возить, зарабатывать.
– На шахтах работали?
В.П.: – Нет, не на шахтах. Кто-то работал, а мама приезжала, забирала уголь и перепродавала.
– Семья большая у Вас была?
В.П.: – Трое нас было детей. Два сына и дочь. Дочь в 1955 году уехала в Россию, куда-то на целину.
– Уже после смерти Сталина.
В.П.: – Да-да. Потом открыли дорогу в Союз. Увезли, ну и там ей, конечно, не посчастливилось. От «хорошей» жизни пришлось душу Богу отдать. Она учительствовала.
– Старшая сестра?
В.П.: – Старше нас всех. С 1938-го года. Брат с 1940-го, я с 1942-го.
– Вы самый младший в семье?
В.П.: – Да-да. Сестра стояла утром до школы в очередях, достать хоть мерзлую капусту. Пищи не было 2-3 недели. Затащили их туда осенью, никакого транспорта не было.
– В Казахстане?
В.П.: – Ну да, где-то в той стороне. И говорят, задушилась она. Не знаю, правду ли говорят. Больше писем мы не получали.
– А вот скажите, в Китае у Вас прошло все детство?
В.П.: – Мне 16 с половиной лет было, когда переехали в Австралию. Там сделали такой закон. Нас всех собрали и решали, как помочь, чтобы Китай поднялся немножко на ноги. Народу много, а жизнь бедная. Сказали, надо чтобы один человек один день в месяц бесплатно работал. Ну, мы не обдумали. Ну, ладно-ладно согласны мы на это. Отец и мать уходят, а дети на произвол судьбы брошены. Такое было. Впоследствии со школы в каникулы нас посылали на руду или на хлопок.
– То есть в Кульдже был хлопок?
В.П.: – Да, полно. Меня на руду послали на 30 дней. Прошло 30 дней, я говорю, что вот уже 1 сентября, надо в школу идти. А мне говорят, что за то, что скажешь, они наоборот прибавляют еще 30 дней, даже 60 дней. Потому что ты получается вроде против китайского закона. Кто-то тебя должен заменить, тогда ты только выйдешь. Но не подумали, что нас-то 6 человек, а если один человек, то уходит на всю жизнь, как в тюрьму, никто не подменит. Но обратно не было выхода. А у кого 12 детей было? Много туда и девчат, и ребят попало. Пришлось убежать. Убежали как раз на их Новый год. В общем 40 человек нас убежало. Из 40 человек нас только 6 или 7 человек в Австралию попало. А остальные… Ну там закон был такой. Первый, если попался, часовой стреляет в воздух, а потом в тебя. Иначе расстреляют. Или же, второй случай, просто замерзли. Потому мы по главным дорогам не смели идти. Иначе разрешение от городового или от полиции надо. В радиусе 50 километров тебя может любой милиционер расстрелять, без разницы кто ты. А как они погибли, никто не знает даже. Я в Россию писал сначала. Но ответы было трудно получить. Не разрешали нам списываться. Потому что нас считали предателями, врагами.
– Вот как. А ваши родители имели какое-то отношение к Белой армии?
В.П.: – Нет.
– А Вы историю своих родителей не очень хорошо знаете?
В.П.: – Нет, они где-то жили под Семипалатинском.
– Казахстан? А мамы в девичестве как фамилия была?
В.П.: – Евдокия Карповна Шапошникова.
– Папу как звали?
В.П.: – Петр Андреевич Солодченко.
– А школа, которую Вы посещали, называлась Сталинская школа?
В.П.: – Да.
– А вот Вы получили среднее образование?
В.П.: – Только 6 классов закончил. Где там, одна мама, не под силу было. Огороды были, арбузы, дыни, тыквы, кукуруза, свекла, картошка. Мы 10 юаней за землю заплатим и выращиваем, что нужно. Китайцы не касались.
И вот так и жили, пока кто-то не уехал на целину. Потом нас стали притеснять. Отобрали все имущество.
– Почему?
А.Д.: – Началась коллективизация, когда дружбу заключили с Советским Союзом, Советский Союз с Китаем. Даже гимны должны были в школах петь. Русские наши отцы о свободе и счастье мечтали в чужой стране. А они так ловко подъехали. Систему всю переменили. И программу всю на советский манер сделали.
– Скажите, а когда возникла идея переехать в Австралию? В Китае появилась программа переселения русских людей из Китая в другие страны?
А.Д.: – Нет, это они на целину выехали в 1954 году. Это уже сильная была пропаганда, мы узнали из школ, в церкви также объявили, потому что священники наши были из Советского Союза. Это тоже много влияло. Часто проповеди на эту тему говорили. После войны 9 лет прошло, люди, вы там нужны – такая пропаганда. Братья и сестры, возвращайтесь на родину. Родина вас ждет! В школах нам это говорили. Многие просто собирались группами, ученики старших классов и молодежь, и переходили границу.
Посмотрели власти: как люди реагируют, как пропаганда работает. Хорошо подействовала. И тогда они уже открыли целину. А целину они открыли, чтобы вывезти детей. Холодная война же была с Америкой. За кого же эти белые эмигранты пойдут, в случае чего? Они же и во Франции, они же и в Германии, они же и в Китае, и в Японии – везде. Много же русских убежало.
И тут целина открылась. Они уехали и были как бы свободны, колючей проволоки не было, но и без прав. Они не могли из одного колхоза в другой  перейти, не могли из этого города в тот перейти без бумажки. Они никуда не могли, они были под надзором большим. А потом они уже все выехали. Тогда Китай предложил: или возвращайтесь на родину, или берите подданство, чтобы остаться и быть гражданами. Мы были никто, наша семья никогда паспорта не имела. Многие получили советский паспорт, а у некоторых они уже были. Кто не хотел советский паспорт, шли в консульство и сдавали их. Когда мы не захотели вернуться, они тогда такое заявление сделали, что люди, как мы, мол, не имеют родины. Той родине, на которую они могли вернуться, они не хотят подчиняться, потому что большинство их предков служило царю. Когда будет монархия, мы вернемся, а советским мы служить не будем. И тогда Англия предложила нам выехать под статьей «белые русские, не имеющие родины». Завербовали так нас. И бумаги с крестом и гербом английским все подготовили. И мы уже выезжали как по визе.
– Была программа, разработанная Англией?
А.Д.: – Да.
– По спасению, собственно говоря, русских людей и по эмиграции в различные страны?
А.Д.: – Да. А многие наши не ждали, как мы, когда это разрешится. Многие убегали, шли пешком до железной дороги, где идут поезда. Многие так пострадали. Они пошли, просто пошли, куда глаза глядят. Опять также, как из России, уходили от голода.
– А куда шли?
В.П.: – На Восток.
А.Д.: – Они шли в большие города, потому что там были консульства, посольства английские. Хоть кто-то мог защитить.
– У вас хоть были паспорта какие-то?
В.П.: – Ничего не было.
– А когда у Вас появилась первая бумага о том, что Вы беженцы, о том, что Вы иммигранты? Когда Вам выдали первый документ?
А.Д.: – Когда мы решили выехать в Австралию, нам пришли документы.
– Это по запросу английского посольства?
А.Д.: – Да. Это мы. А те, кто убегал, получили документы уже в Шанхае.
В.П.: – Мы вот прибежали в Шанхай. Потом поехали, уже забыл, на 19 какой-то номер Хунджула. Там был один русский, Владимир с Харбина. Нас всех оформлял. Заплатили вроде 10 юаней. Он нас повел в центр города, нас зарегистрировали. Консульство сказало, что по улицам не ходите, если поймают вас, то ничем не сможем помочь. Ну, мы просидели 23 дня дома. И пришли документы, и, конечно, мы сели на поезд и в Гонконг приехали.
А.Д.: – Многие, которых мы знаем, просто уехали. Вот мой родной брат тоже убежал. В 1959 году он выехал. Он был шофер. У него было много друзей. Он доехал до большого города, а там уже поездом в Шанхай. Туда уже много русских сбежалось из города Кульджи. И они уже там, в английском посольстве, стали хлопотать себе выезд.
– Вы тоже жили в Кульдже?
А.Д.: – Да. Мы только в городе жили.
– А у Вас большая была семья?
А.Д.: – У нас отец, мать и брат, который сейчас в Канаде, плюс четыре сестры. Еще дядя мой. Он умер уже в Китае, а сын его сейчас в Канаде. Два сына женатых ушли за границу. Уже был голод, одного брата уже раскулачили. Все забирали, система такая была. Но они тогда решили уйти за границу. Они знали, что за горами в Китае другая жизнь. Моя мама, поскольку она была замужем, тоже ушла. В том же году родители умерли от голода. А братья выжили, и потом прошли всю войну. Мама потом с ними встретилась.
– Страшная жизнь была в Китае?
А.Д.: – Вначале было хорошо. До советской реформы. Никто нас не преследовал, обжились сами. Работали сначала родители. Китайцы же нас приняли, не убили. Там где-то подрабатывали, потом что-то приобретали. У нас уже, как я помню, много земли было, уже скот был. Старшие работали, а мне на ферме работать не приходилось. Родители с нами в Австралию выехали. Но отцу не пришлось пожить. Через один месяц у него с сердцем проблемы появились и он умер. Месяц и три дня мой папа только прожил в Австралии.
– Какая для Вас была трагедия! Вы еще ничего тут не поняли, только приехали, чужая страна и умирает главный кормилец.
А.Д.: – Я, помню, остальным в Гонконг пишу письмо. Что вот мальчик мой сейчас в больнице, корь, увезли без памяти, моя девочка в госпитале и папа умер. Да, и это все в один первый месяц.
А потом я пишу, поезжайте в храм и отслужите молебен и панихиду. Еще многие в Гонконге были. А потом все было, слава Богу, до сегодняшнего дня.
Н.Я.: – Все надеялись на Бога. С Божьей помощью все начинали. Правда?
А.Д.: – И везде, куда бы ни приехали. Первым делом надо было землю, школу и храм. Так в Китае жили, если маленькая деревушка: молитвенный дом и школа. В городах: храм и школа. Сюда приехали точно так. Все зависит от населения.
– А были в Америке? Ездили к брату?
А.Д.: – Да, были. Путешествовали. К брату в Канаду дважды ездили.
– Александра Даниловна, Вы в каком году сюда приехали?
А.Д.: – В 1965-м.
– А Вы?
В.П.: – В 1960-м.
– Тогда начнем с Вас, наверное, Владимир Петрович, расскажите?
В.П.: – В 1960-м году 3 марта приехал. Здесь был только один Филипп Андреевич Савинков.
– Через Гонконг ехали?
В.П.: – Мы через Гонконг ехали.
– А добирались на пароходе?
В.П.: – Да-да. Пароходом. Два парохода ходили – один туда, один сюда.
– Долго добирались?
В.П.: – 21 день почти. Только на меридиане останавливались. Как стекло стояла вода! Рыбки да киты, все это так интересно.
Здесь был только один, как я уже сказал, Филипп Андреевич Савинков с женой, с семьей со своей. И незадолго до этого приехал Петр Иванович Метленко. И сначала церковь организовали, у них такой гараж был. Батюшек не было. Служили сами порядочно, год. Потом Петр Иванович с Григорием Павловым купили земельку на Морвел Авеню (Morwell Avenue). Там сейчас церквушку построили. Сначала построили зал, в котором мы молились до определенного времени. Потом мы были в состоянии собрать какое-то количество денег и начать строить церковь, которая до сегодняшнего дня существует здесь. И батюшка у нас был Александр Сафронов (урожд. Метленко), но почему-то долго не пришлось ему здесь побыть. Его отослали в Америку. Прислали сюда отца Михаила Протопопова. Он служил в Джилонге. Остановился у нас, жил в Блекбурге, потом переехал недалеко отсюда. В Кильсбуре построил дом. До сегодняшнего дня там, уже 30 с лишним лет прошло. Потом детей мы отдали в школы, кто мог, кто хотел. В русскую школу по субботам, чтобы не забыть русский язык и остаться русскими.
Мне 28 лет было, когда мы в Австралию приехали, но уже участие во всем принимали. Стали, как могли, школу создавать. Все участие принимали. Мы не считали это за труд.
Н.Я.: – Я имею практику большую. Мы на кухне 100 детей кормили. Все нужно было делать. Вставали рано. Месили тесто и пекли пирожки. В 11.30 мы уже в школу шли.
– Вы прошли большую школу выживания. Особенно выезд из Китая. Нина Яковлевна рассказывала, что у мамы было две юбки всего, а у детишек не было сменного белья никакого. То есть дали сменное белье только в Гонконге. По большому счету, можно сказать, что Вы прошли школу выживания. И в данном случае та энергия жизни, желание жить послужили неким зарядом к выживанию вашему в Австралии. Просто тот, кто испытал близость собственной гибели, своих родных и близких, научились через это ценить жизнь.
В.П.: – Точно.
А.Д.: – А второе, Вадим Александрович, работа. Приехали, а мой муж на фабрике никогда до этого не работал. А вот приехали к моему брату, а его уже ждала работа. А когда человек уже приехал на работу в английской системе, то это очень хорошо. У них никогда не задерживается зарплата, никаких там махинаций. Вот вы договорились на такие часы и на такую зарплату. Пришло время, четверг, 3 часа, примерно, твой начальник к тебе подойдет. Не надо ни к какому окошечку подходить. Он к тебе подошел и тебе твой пакетик с деньгами в руки положил. И это регулярно. Ты маленькую зарплату получаешь, но каждую неделю. Вовремя. И когда ты это получаешь, если у тебя есть голова на плечах, ты можешь отложить. Ни один день в Австралии мы не были голодными, не были раздеты или разуты. Мы имели хлеб, молоко, мясо. Хоть мы и получали немного, но этого хватало. Мы давали маме 10 долларов, и она все закупала. А потом, как только вжились, каждое воскресенье то крестины, то там кто-то родился, то свадьба у кого-то.
– Вы ведь приехали сюда без знания английского языка?
В.П.: – Я немножко знал, потому что месяц в Гонконге жил.
А.Д.: – Про Австралию ничего не знали.
– А какая у Вас фамилия в девичестве была?
А.Д.: – Тищенко.
– Откуда ваши родители?
А.Д.: – Моя мама с Украины, из г. Каменец-Подольский. После столыпинской реформы она с родителями на новые земли переехала, она еще совсем маленькая была. Это когда от царя повеление было, то они в 1909 году переехали в казахстанские земли. Им дали землю возле рек. Называется Семиречье, рядом Тяньшанские горы, Алма-Ата.
– Александра Даниловна, какая большая у Вас семья! Внуков много и родни много. Когда общаетесь с ними, не чувствуете некоторую отдаленность от них? Они где-то рядом живут или живут по всему миру?
А.Д.: – Моя семья – один сын Павел. Он когда здесь среднюю школу закончил, то ему нужно было в университет. Он подал. И ему пришло приглашение из Перта (Perth), из другого штата. И только потом уже пришло отсюда. Мой сын и его подружка в тот же университет поступили, Кертанс называется. Когда они три года проучились, они попросили благословение, чтобы пожениться. После свадьбы они уехали, и тогда он еще два года доучивался. Ну, он только там жил, но когда папа заболел, он постоянно прилетал. А когда папа умер… Ну, это уже семейная история… И я дважды туда ездила. Мы к ним ездили на диплом один раз. А потом, когда папа умер, они уже купили дом на берегу океана, красивое место. Я туда ездила все, помогать.
Когда уезжала, у них уже был мальчик первый – Марк. Первый наследник Усатовых. Он маленький был, год и восемь месяц. Мне нужно было на день памяти мужа уехать сюда. И когда уже надо было идти садиться на самолет, я уже не выдержала… Ну, надо было сказать там до свидания и уехать. И я не помню, как начала рыдать. А они в недоумении, и ребенок стал плакать, за меня цепляться. Думаю, что я наделала! Я летела в самолете домой и очень это переживала. И, может, прошло несколько дней, сын позвонил: «Мама, мы решили переезжать в Викторию». Я говорю: «Да нет, зачем же я тогда ездила? Вы только переехали». – «Нет, нет. Мы твердо решили переезжать в Викторию».
– Да у Вас тут получается центр. Империя Усатовых. Такое государство Усатовых в штате Виктория.
А.Д.: – Да, когда папа у моего мужа был жив, то это он был центр. Вот он такой твердый человек. У них 6 человек было у матери. Они в 1918-м году перешли в Китай, тогда еще не было никакого гонения. Они на телегах переехали. И жили хорошо. В городе он построил дом, земли было много и сад, и овец у него около 1000 ходило. Вот такой мастер. У него было 6 детей. А мама в 1960-м году умерла, 44 года только было. И он 34 года прожил вдовцом. Остальных всех определил здесь. Когда праздники были, все шли к отцу на прием. Папа умер в 1996-м, он 88 лет прожил. Остался мой муж за старшего, он был старший из братьев. Теперь все шли к нам.
– Муж с какого года рождения?
А.Д.: – С 1936 года.
– И звали как его?
А.Д.: – Дмитрий Сергеевич.
– А вот сейчас есть у Вас ощущение, что Австралия стала родиной для Вас?
А.Д.: – Ну она родина, но иногда… Мы думаем, мы часто задумываемся, почему такая роскошная наша земля принадлежит кому-то, а не нашим предкам. Почему?
Если бы люди доверяли правительству, они бы, конечно, и в то время вернулись домой. Но доверия до сегодняшнего дня, честно говоря, никакого нет. И, конечно, историческая память, она ведь еще близка. И век даже не прошел с тех пор. Тот же 1937-й год. Это совсем рядом. Еще живы люди, которые это помнят.
Да и мы, дети, прислушивались к родителям. Собственно, когда эта советская реформа пришла в Китай, родители тоже боялись нам все говорить. У нас в школе тоже советскую программу давали. Нам же Павлика Морозова ставили в пример. На родителей доносить и так далее. И что Бога нет, уже в школах стали проповедовать.
– Скажите, а можно сказать, что и в Австралии Вы жили с ощущением какой-то опасности?
А.Д.: – Мы прожили 18 лет очень тихо и спокойно. Потом однажды почтовый ящик проверяем. А там советские газеты, журнал «Отчизна». Откуда он туда попал? Вы знаете, думали, как они нас здесь нашли? Все в этот день получили такие журналы. Мы потом узнали. Был мужчина с Джилонга – Фомин, лично он был с Северо-Восточного Китая, там, где Харбин, мы не знакомы были с ним. Мы его как-то пригласили, посидели, угостили, мы же молодые. Так он у всех побывал. А такие, как он, уже организовали общество советских граждан. И это он адреса послал. Этот человек жив до сегодняшнего дня. Их там несколько было, такая агитация была, что в 1975-м году 9 семей из Джилонга уехали в Советский Союз. Некоторые во Владивостоке поселились, даже один священник из Джилонга уехал, но они вернулись не так давно. И оказывается, везде агенты до сегодняшнего дня, в каждой стране посылают агентов.
– Я лишь хотел спросить: у Вас есть сейчас ощущение, что здесь Вам комфортно? Нет некоего внутреннего голоса, что нужно потихоньку возвращаться домой?
В.П.: – Нет.
А.Д.: – Я как лично думаю, мы не сможем приспособиться, потому что мы привыкли, что мы думаем, то и говорим, а там думают одно, говорят другое, делают третье. Нужно так приспосабливаться, когда мы уже со многими познакомились и у нас много новых русских. Мы с радостью принимаем, у нас в церкви пополнение. Но многие из них думают о нас иначе. Если выгода есть, они будут здесь присутствовать, а выгоды нет – не будут. У нас такого понятия нет. А у нас, что нужно, мы последнее отдадим, но нужно это построить, нужно закончить. Но несколько семей они как наши уже. Пристали.
В.П.: – Нина, расскажи про свою жизнь.
Н.Я.: – Мы до 1957 года жили в городе Нилки. Родители переселились туда после Чувычака. И с Нилков мы переехали в Кульджу. Я родилась в Нилках. Четырнадцать лет мне было, когда мы переехали в 1959-м году в Кульджу, а до этого туда пришла советская власть. Мой отец очень жил богато. Достаточно было у нас скота, достаточно было у нас пашни. Он был хлебороб. Достаточно всего было. Жили мы прекрасно, точно так же, как в Австралии, только не было таких домов.
Потом в 1954-м году двести семей сразу уехали на целину. Мои два брата и сестра тоже. В 1957-м году приехали в наш поселок нищие, лентяи. Как говорят, останутся мужики без сена, когда жарко на улице. А отец у нас работал крепко и нас всех заставлял. Знаете, у нас все было. Все свое. Соль, сахар, материалы – сами покупали. В 1958-м году в октябре кончили хлебоуборку, кончили огороды. Приезжают три китайца и один русский. Приезжают к нам в ограду на лошадях. «Где отец?» – спрашивают. А отец у нас сам делал всю сбрую. Для лошадей хомуты, возжи, брички – все делал. А он как раз кожу выделывал в бане там. Мама пошла позвала. Сразу этот русский берет кандалы, заворачивают ему руки, а отцу было только 58 лет. «Ты что делаешь?». А у него кладишок был в руке, он им работал. «А, да ты еще с ножом?!» Выбили у него из руки, а мы тут все стоим. Мой братишка, я, старшая сестра, только брат один еще не приехал. Мама сразу в слезы: «Вы что делаете?» – «Нам приказано его арестовать. Он кулак. Он буржуй». – «Как же ты будешь делиться, когда они спят летом, а зимой побираются или же воруют, или же сено стаскивают?!»
Забрали отца. Мама в слезы. И в этот день пришли попозже и заклеили все двери. Не зайдешь ни в летнюю кухню, ни в амбар, даже в квашне проверили, где муку мама делала на следующую стряпню, и то заклеили. А братишка как раз пас телят и коров. И туда поехал этот русский. Отхлестали, как следует, моего братишку плетью и забрали всех коров в колхоз. Брат ехал, сено отвозил. Там его перехватили, отхлестали. Мама ему говорит, вот так. Страх. Это был такой страх! Отца забрали и все. В чем стоял, в том и забрали. Было бабье лето. Знаете тепло, хорошо. Он в одной рубашке был. Октябрь уже. Увели. Мама на следующий день пошла на свидание. Не допустили. Второй день мама там и ночевала. Если он видит нас, он только вот так помашет, и опять будто бы он там за кисетом полез. Потом его перевели. Мы уже в Кульдже жили. В 1959-м году мы переехали в Кульджу. И его туда, в Даданты. Мы туда с братишкой ходили передачу носить.
–Такая резервация была, где его держали?
Н.Я.: – Да. И не допускали. Там их, наверное, 400 человек было. Потом от нас их увезли, в горы, строить там дорогу. А такие горы, что ужас один! И опять же в октябре, земля сошла вниз и весь лагерь раздавило. И мы отца своего не видели, не хоронили, потому что вся земля похоронила этих людей.
– Это как лавина с гор сошла?
Н.Я.: – Да. Мы жили в Кульдже. Мне было 17 лет. Я пошла работать в нянечки. Брат пошел точить ножи на перекрестке, знаете, с точилом. А сестра пошла помогать одной портнихе. Она шила на советских господ в консульстве. А братишка ходил по очередям то за капустой, то за картошкой. А тут нам дали билетики. Кружечка масла на месяц. А у нас же конфисковали все. Выгребли все. Куда увезли, что увезли? Не знаю. Осталась только кислая капуста квашенная. Ну, мама моя сильно переживала, потом написала своей родне в Ставрополь.
– А как фамилия была?
Н.Я.: – Волковы.
– А мамина фамилия?
Н.Я.: – Федорощенко.  И вот моя мама написала своей сестре и брату, что так вот и так. А те пишут, что когда мама с папой только поженились в церкви, они встретили одного старика. Он им говорит: «Подожди, молодой человек!», а папа дал ему какую-то копейку, мол, иди. А старик ему: «Все равно тебя земля придавит!». Так и случилось, земля придавила, в 1959 году.
В.П.: – А вышло, правда.
Н.Я.: – Да, оттуда так написали. Ну, тогда моя мама смирилась, ни на кого злобы не имела. Молилась, нас учила.
– В церковь ходили, исповедовались и причащались с малолетства?
Н.Я.: – Ну да, конечно.
В.П.: – У нас тогда все строго было. Дети слушались старших, не то, что сейчас.
Н.Я.: – Так и жили до 1959 года. Потом уже стали тихонько собираться.
– Сколько вашей маме лет было в 1959-м году?
Н.Я.: – Ей было 56 лет. Она с 1903 года.
– Как ее звали?
Н.Я.: – Мария Яковлевна Волкова. Отец Яков Андреевич Волков. Но мы, конечно, не знали, куда. Как мы могли говорить? Мы в школу ходили. К нам же все партийные приходили. У нас был такими стенками загражден наш участок. Власти решили все это сделать общественным. Нас всех соберут 13-летних. Ну-ка давайте, валяйте все! Какой тут ум, учеба? Ну, вот так мы прожили до 1964-ого года. Сперва у меня брат уехал в Австралию. Он очень больной с женой и 6-тью детьми. Болел. А мы уже в июне или июле поехали в Гонконг. У нас уже из Гонконга были справки все. Нас тут встретили, определили в гостиницу.
– Кормили нормально?
Н.Я.: – Кормили очень хорошо. Как господам, отдельные блюда, тарелки. Поставят вот такую банку варенья, это утром, поставят вот такую банку сливочного масла, положат 3-4 буханки хлеба. За этот стол сажают 10 человек. Так это вот все уходило моментально. А в обед уже был суп, жареные котлеты…
– Наверное, Вы были истощены после Китая?
В.П.: – Конечно.
Н.Я.: – Во мне 40 килограммов было, когда мне было 20 лет. Со мной ехали мама, два брата. Старшая сестра осталась в Китае, потому что она уже вышла замуж, осталась там.
– А вышла замуж она за русского?
Н.Я.: – За русского. А мы уже девять месяцев прожили в Гонконге. 2 февраля мы приехали на пароходе в Сидней. И тут я встретила своего суженого. Через 3 месяца мы уже поженились. Вот моя жизнь. Прошло 48 лет, как мы женаты.
В.П.: – Да, уже скоро золотая свадьба.
Н.Я.: – Да, я 50 лет живу в Австралии, а он уже больше. Такая вот жизнь.
– Мне кажется, Вы очень большие труженики. Вы всю жизнь работали, работали и сейчас работаете. Это стало смыслом жизни у Вас. Я знаю, что Вы уже на пенсии и могли отдыхать, условно говоря. Но без этого уже жить не можете.
Н.Я.: – Нет.
– Вот Вы рассказываете, у Вас есть хозяйство свое, есть курочки, овцы, барашки. Ведь это же требует каждодневной заботы.
В.П.: – Огород.
– А что в огороде выращиваете?
В.П.: – Помидоры, перец, лук, чеснок… Да все такое, что надо.
Н.Я.: – Много фруктовых деревьев. Много фруктов. Вот яблоки уже сняли. А так растет у нас много разнообразных фруктов.
В.П.: – Малина, клубника, ежевика, голубица.
Н.Я.: – Калина растет.
– И голубику выращиваете? Это ж такая влаголюбивая ягода.
В.П.: – В России она такая мелкая ягода была, а у нас она крупная.
– А вот еще о чем хотел спросить: Россия сейчас очень сильно страдает от коррупции, а в Австралии вообще есть коррупция?
А.Д.: – Говорят, что есть. Но на высшем уровне. Ну, вот как мы приехали, мы этого не знали.
В.П.: – Тут, если рабочий какой-то взятку получит, его сразу увольняют.
– Я вот знаю, что здесь на свадьбы собирается много людей. На похороны приходит много людей. Существует такой сбор русских по неким таким знаковым событиям.
А.Д.: – Свадьба по началу – да. Даже не родственники. Коллеги, плыли вместе, соседи. Пятьдесят человек насобирать очень трудно было, нас же мало. Когда уже дети поженились, братья, их дети – уже кланы. Это Усатовы, Савинковы очень большая родня. И вот уже когда моя внучка Кристина выходила замуж, они делали только главный стол.
– Только самые близкие родственники.
А.Д.: – Дяди, тети, братья, сестры, на внуков они уже не заказывали. Слишком получается много. Уже по 400 человек не каждый зал вмещает.
– Видимо, древо русское, оно здесь разрастается. Австралия стимулирует рождение детей. По крайней мере, помогает поднять государство.
А.Д.: – За каждого ребенка приходили специально деньги. Рождается второй – добавляется.
– Это, если гражданин Австралии.
В.П.: – Мы сразу регистрируем в больнице.
А.Д.: – И получаем деньги. В Австралии никаких бумажек не надо. Сел, куда-то поехал, приехал. До тебя никому дела нет. Здесь, например, приехали куда-то и не нравится, пойди на почту, скажи «я переезжаю в другой штат», у тебя свой новый адрес, и никто тебя преследовать не будет.
В.П.: – Свобода.
– Австралия ведь мирная страна. Она не воевала никогда.
В.П.: – Она посылала в Японию, в Перт.
А.Д.: – Англия вербовала солдат.
– Здесь на территории Австралии войны не было как таковой. Видимо, еще сказалось и мирное благополучие этого континента.
Н.Я.: – Моя мама 91 год прожила.
А.Д.: – Я вот все смотрю на наших старичков. Они же дважды теряли, уходили с насиженных мест. И Господь их наградил почти всех очень долгой жизнью. Это вот наглядно. Посмотрите, мы их почти всех знаем. Мы идем на кладбище, мы всех знаем. Мы же все вместе в церковь ходили, вместе строили, школу организовывали, комитеты. Мы ко всем подходим, мы их не различаем, кто был выше, кто был ниже, кто грамотный… Главное – церковь! Мы одной веры люди. Мой отец говорил: «Если человек культурный, образованный духовно, он с каждым найдет язык».
Держатся один за другого. В Китае мы друг друга не знали так близко. Мы это теперь ценим. Вот один уйдет человек, мы его теряем. Мы же здесь свыклись, как одна семья. Нам пришлось обосновываться. У нас что главное – судьба наших предков одинаковая. Поедем в Канаду и там, как родные, одинаковая судьба наших предков. Также собрались, есть о чем поговорить. Вспоминаем школу, вспоминаем детство и просто на одном языке поговорим.
И в первый раз, когда видим кого-то и русский язык услышим тоже… Вот Вы нам уже как родной.
– И вы мне тоже стали. Я совершенно не чувствую в вас австралийцев.
В.П.: – Мы не австралийцы.
– Исключительно русские люди, да и все.
В.П.: – Вот, мы, когда приехали, то что… Австралийским консулом работал Алан Вильямс. Его дружок строил деревянные дома. И многие с Трехречья, с Китая приехали и накупили. Вот он все время говорил, что это маленькая Москва. Потому что деревянные дома были!
– А жили дружно в семье? С мужем не ссорились…
А.Д.: – Да, мой муж без моего согласия ничего не делал… А я могла, я много себе позволяла. Его не стало, я стала ниже травы, тише воды. А при нем, если я пойду чего-то накуплю, об этом разговора нет. И там деньги у нас, все общее… Книжка общая. Я пошла, взяла, сколько надо или он пошел...
– Дружная семья такая?
А.Д.: – Не первые года, а когда уже обжились.
Н.Я.: – Это правильно, это твоя семья, твои дети, это твой общий круг.
– Александра Даниловна, можно еще кофейку попросить? Да, наверное, мы и поедем.
– Конечно, Вадим Александрович, спасибо, что зашли к нам.


БЕСЕДЫ

С ЛЮБОВЬЮ ПЕТРОВНОЙ
МИЛЛЕР


БЕСЕДА I

…Только Россия. Чувствую ее корнями, несмотря на то,
что значительная часть жизни прошла в Австралии…
Что Вам такое сказать? Я очень бы попросила русский народ,
 во-первых, постараться как можно скорее избавиться
от мумии палача Ленина. Кроме того, там же кладбище –
это все палачи, которые  убивали, расстреливали.
Это все надо очистить, это же Кремль, Святой Кремль.
Л.П. Миллер

– Добрый день, Любовь Петровна! Расскажите, пожалуйста, как случилось, что Вы оказались здесь, в Австралии? С чего все началось? Где Вы родились?
– Моя жизнь сложилась так, что я родилась в городе Харбине. Харбин был основан после того, как был подписан договор между Китаем и Россией в 19 столетии о постройке Китайской восточной железной дороги. Туда приехало очень много специалистов, в Маньчжурию, чтобы строить эту дорогу. Дорога была построена в очень короткий срок, называется КВЖД, Китайская восточно-железная дорога. Конечно, со специалистами приехали их семьи. Потом во время русско-японской войны там же были бои.
– Даже появилась такая песня – «На сопках Манчжурии».
– Совершенно верно. Моя мама рассказывала, что ее сводный брат, то есть брат от первой жены ее отца, был инженером путей сообщения. Он поехал на КВЖД работать как инженер, там и остался. Когда началась революция, было образовано Белое движение. Как Вы знаете, белые потерпели фиаско. И очень много военных после поражения переходили границу Китая и там останавливались, основывались. Харбин был прекрасным центром. Там были русские магазины, была русская опера, балет, много ресторанов и даже местные китайцы могли говорить на ломаном русском языке, чтобы нас обслуживать.
Мой папа был у Колчака, он был поручиком инженерных войск и также оказался в Китае с Белой армией. Мою маму маленькой девочкой родители привезли из города Курска вместе с одной семьей.
– В Харбин?
– Нет. Видите ли, там вокруг железной дороги были построены станции. Они все имели русские названия, и многие поселились там. Где поселилась семья мамы, я не знаю. Знаю, что маму привезли к старшему брату, который работал инженером на КВЖД. Моя мама там училась, но где она была, где она жила, я не могу сказать. Она встретилась с моим будущим папой, они поженились. Я родилась в городе Харбин. В Харбине было много русских школ с прекрасными преподавателями, которые приехали из России. Были университеты,  Харбинский политехнический институт, Северо-Маньчжурский институт, была медицинская школа и так далее.
В школе у нас, в храме, стояла большая храмовая икона и всех девочек собирали около нее. Старшеклассницы читали молитвы перед этой иконой, потом расходились по классам. В каждом классе была своя икона, и, когда начинался урок, то читали молитву. Было, конечно, обязательное изучение Ветхого и Нового Завета, Закона Божьего. Читал, преподавал батюшка.
После школы я закончила Харбинский политехнический институт, у меня диплом инженера-экономиста железнодорожного транспорта. Еще учась в Харбинском политехническом институте, я поступила на работу в железнодорожное управление в Харбине, там работала. Затем набирали преподавателей русского языка в город Шанхай. Я туда поехала, потому что русских уже оставалось очень мало в Харбине. Очень много русских поехало в Советский Союз, на так называемую целину.
– Это 1950-е годы.
– Да. О том, что делалось в Советском Союзе, никто ничего не знал. Никто не знал, что были тысячи расстрелянных, убитых, замученных, об этом никто не знал, поэтому большая волна русских поехала в Советский Союз. И мне рассказывали, что когда их перевезли через границу Китая, их просто, понимаете, выгрузили в чистом поле – что хотите, то и делайте.
Да, я еще забыла сказать, что железная дорога была куплена Японией, в каком году точно не знаю, кажется, не то в 1935-м, не то в 1936-м, и многие железнодорожники тоже уехали в Советский Союз. В то время зверствовал Ежов. Он, кажется, расстрелял около 40 тысяч невинных железнодорожников. Это написано в моей книге, которая  должна скоро выйти – «Жертвы коммунизма».
Я приехала в Шанхай. Шанхай мне очень понравился, но он уже был довольно-таки пустой город в смысле русских, потому что кто уехал в Америку, кто в другие страны, кто в Советский Союз. А я подала прошение на выезд в Австралию. Я приехала в Австралию в 1957 году и устроилась сразу же чертежником в контору. Я приехала в город Брисман, город Брисман не понравился, я переехала в Мельбурн и тоже сразу же устроилась в другую контору, где проработала много лет. У меня было звание старшего чертежника и, между прочим, я была единственная женщина-чертежница на все водоуправление.
– Любовь Петровна, Вы знали английский язык, когда приехали?
– Видите что, я в Шанхае учила английский язык, но, конечно, овладеть всецело им я не смогла, потому что здесь главное – это произношение. Я проработала в этой конторе водоуправления очень много лет. Как я начала писать книги? Получилось так, что работая в этой конторе, я имела большой отпуск и ездила за границу. Была в Италии несколько раз, была в Испании, в других городах, странах.
– Вам было интересно поделиться с людьми тем, что Вы увидели, да?
– Ну да, конечно.
– Это мотив вашего творчества?
– Да. Теперь. Я с детства очень почитала святителя Николая Чудотворца. Я была в городе Бари, где хранятся его святые мощи, была 15 раз. Вот один раз я написала статью о том, как я путешествовала в город Бари. Эта статья была помещена в журнале «Православная Русь». «Православная Русь» – журнал, который издавался в семинарии. В Америке, в Соединенных Штатах.
И когда вышел журнал, я услышала похвальные отзывы в отношении моей статьи. Кроме того, я прочитала небольшую брошюру архиепископа Анастасия «Светлой памяти Великой княгини Елизаветы Федоровны». Это описание на меня произвело потрясающее впечатление. Я стала искать книги, где о ней что-то написано. Только в книге «Новые мученики российские» есть глава о великой княгине Елизавете Федоровне. Это практически все, что я нашла. И мне стало обидно, что о Великой княгине русский народ ничего не написал, забыл ее.
– А какой это был год?
– Я первый раз тогда полетела на Святую Землю, это был 1974 год. И там, в Гефсимании, я встретилась с матушкой Варварой. И матушка Варвара мне рассказала о Великой княгине. Рассказала, что она бывшая москвичка, что она молодой девушкой работала у нее в мастерской для фронта. Она ясно помнит облик Великой княгини, как она всегда ласково с ней обращалась. И, кроме того, она говорила мне, что Великая княгиня дышала какой-то неземной красотой, духовной красотой. Потом она меня подвела к двери трапезной монастырской и сказала, что за этой дверью стоят два гроба: Великой княгини Елизаветы Федоровны и ее инокини Варвары. Когда я приникла к этой двери, ключей не было, я не могу описать состояние моей души, что за этой дверью находится дорогая моему сердцу Великая княгиня Елизавета Федоровна. Она еще не была прославлена.
Я тогда стала собирать материал и писать о ней книгу. Я нашла книгу на английском языке, которую перевела на русский, потому что легче писать, когда на одном языке. Нашла книгу на французском языке, но французского я не знаю. Одна сослуживица по работе переехала в Мельбурн из Франции, она мне помогала переводить на английский язык, я также пользовалась этой книгой и переводила с английского на русский. Также я написала в Виндзорский архив и получила большую стопу личных писем Великой княгини Елизаветы Федоровны.
– То есть, оригиналы получили?
– Все, да, из Харбина. И было очень трудно разбирать ее письма, и некоторые слова я совершенно не понимала. Но я разобрала всю эту стопу писем и выбрала те письма, которые, я подумала, могут пригодиться мне для моей книги.
– У Вас уже созрел замысел сделать, написать книгу?
– Вот так я и сделала. Также я написала и в Дармштадтский архив, получила несколько писем. Там родилась Великая княгиня Елизавета Федоровна.
– Любовь Петровна, а ваши корни, вашей фамилии, вашего рода, они откуда идут, из Германии?
– Нет. Я была замужем за австралийцем.
– А в девичестве какая у Вас фамилия?
– Моя девичья фамилия Бабушкина, самая обыкновенная фамилия.
– Русская фамилия, да.
– Отец мамы полунемец, полуполяк, а папа из Петербурга.
– То есть, у Вас семья возникла в Австралии?
– Да.
– Скажите, а есть дети у Вас?
– Нет. Брак был очень неудачным. Я его оставила после 4-х лет. Это все.
– Вот Вы говорите, 15 раз были  у мощей святителя Николая в Бари?
– И 16 раз на Святой Земле.
– 16 раз на Святой Земле? По сути дела, каждый год.
– Почти что так, потому что жалованье я получала очень приличное, садилась на самолет и летела.
– И летели. И возвращались, видимо, духовно обновленной.
– Конечно.
– Видимо, всякий раз, были интересные встречи?
– Видите что, вот я 16 раз была на Святой Земле, но Святая Земля, как мне раньше сказали, к себе притягивает и опять хочется там побывать, хотя знаю там все. И опять хочется туда полететь, но я не знаю, смогу ли это сделать или нет, потому что, прежде всего, я должна думать о Москве, о России, полететь в Россию. А паломничество на Святую Землю состоится в сентябре месяце.
– Скажите, с родителями Вы виделись после того, как уехали в Австралию?
– Да, мама с папой приехали сюда.
– В Австралию?
– В 1961 году.
– То есть, через 4 года.
– Да, папа был уже болен, и через год он скончался, а моей мамы не стало 13 лет тому назад. Вот мы сегодня проезжали мимо кладбища, там она покоится.
– В 2000 году, да?
– Да.
– Скажите, а ваши братья, сестры?
– Моя сестра, мы с ней близнецы, единственная сестра, живет в городе Монпелье во Франции, у нее трое детей, есть внуки. Я была один раз в Монпелье. Город мне очень понравился, чистенький, красивый. Почему там, потому что муж моей сестры работал в Камбодже. А Камбоджа тогда ведь была освобождена от французов. В общем, там царил французский язык, они закончили там французскую школу и продолжать обучение поехали во Францию, а за ними поехала и сестра с мужем.
– Но виделись Вы с ней не часто? С сестрой не часто встречались?
– Я встречалась с сестрой часто, когда они жили в Камбодже, это от  Австралии очень близко. Всего, кажется, 4 часа полета. И во Францию я летала, а когда она жила в Испании, я летала сначала в Италию, потом уже в Испанию к сестре, потом или на Святую Землю, или как-то обратно.
– Все-таки скажите, русская диаспора в Австралии, она приняла Вас в свою семью? Вы легко вписались в эту жизнь или были какие-то сложности?
– Знаете, сложности всегда были, есть и будут, потому что харбинцев здесь в Мельбурне очень мало, харбинцев много в Сиднее. Но здесь все хорошо, слава Богу.
– Вы говорили о русской культуре в Австралии, здесь есть свой театр, есть свой балет...
– Вы знаете что, балет, танцы есть, народные танцы, но я не могу много сказать об этом. Вначале, когда я приехала, ставили постановки, пьесы классические. А потом это ушло, потому что молодое поколение, оно вписывается в австралийскую среду и начинает жить так, как живут австралийцы.
– Скажите, литературный круг в Австралии существует? Ну, какой-то круг писателей, я не говорю о неком Союзе писателей, как в России, но, тем не менее, некое братство пишущих людей?
– Я не знаю, возможно, есть в Сиднее, но здесь, в Мельбурне, нет.
– Допустим, Георгий Михайлович Некрасов, Вы с ним как-то общаетесь?
– Да, пока по телефону, главным образом. Когда я писала книгу о Колчаке, я часто к нему обращалась, чтобы он дал мне сведения о Русско-японской войне, о самом Колчаке и так далее. Он очень знающий человек. Я даже там, в книге, кажется, одну главу написала, что эта глава написана Георгием Некрасовым.
– Любовь Петровна, говорят, что человек творческий, пишущий, он, вообще-то, одинокий человек. У Вас есть круг общения постоянного, с кем Вам уютно, где Вы находите некую теплоту от жизни?
– Главным образом, здесь телефонные разговоры, потому что русские как-то живут далеко друг от друга. Знаете, так приехать на чашку чая запросто здесь невозможно. Ну, я всегда приглашаю гостей на Пасху, Рождество, и батюшку отца Николая всегда приглашаю к себе обязательно.
– Отца Николая из кафедрального собора?
– Да, он мой духовник.
– И теперь вот второй вопрос, о котором мы говорили, – как в вашу жизнь пришла вера в Бога? Она была с самого детства, то есть Вы были крещены в младенчестве, семья была верующая, и что такое для Вас промысел Божий?
– Знаете, я, конечно, была с самого детства верующей. Это благодаря маме с папой, они соблюдали все русские обычаи.
– Прошу прощения, а как звали ваших маму и папу?
– Мама – Лидия Людвиговна, ее отец Людвиг, был полунемец, полуполяк, а папа – Петр Константинович, он из Петербурга.
– Бабушкин?
– Да, мамина фамилия Триповская была. Всегда у нас на Рождество ставили большую елку детям, делали подарки и так далее, в церковь водили. Папа пел в церковном хоре, у него был тенор. И мы с сестрой тоже девочками, еще школьницами тоже ходили в церковь всегда. Кроме того, на Великий Пост всех школьниц собирали в церкви, они исповедовались, причащались. Это все, конечно, было обязательно и всем это нравилось очень. Еще я забыла сказать, когда собирались школьницы в зале, читали молитвы, мы пели 3 гимна: «Боже, царя храни» – русский гимн, потом китайский гимн, потому что Маньчжурия – это как бы китайское государство, и японский гимн, потому что японцы были владыками.
– Купили КВЖД, они были хозяевами?
– Да.
– Скажите, Вы причащались с самого детства, вот эти таинства вашей жизни, исповедь?
– Обязательно. С самого, самого детства.
– Папа и мама водили, видимо, Вас?
– Обязательно, потом в Великий четверг Страстной недели были фонарики, даже там китайцы продавали, значит, святой огонек несли домой.
– Бумажные?
– Да. Ставили крестики на проемах дверных и так далее обязательно. Я сейчас делаю то же самое, меня подвозит кто-нибудь из церкви, сейчас не могу управлять машиной и свечку самой держать, так что кто-то со мной едет. Я тоже ставлю крестики дома.
– Везете домой, видимо, святой благодатный огонь?
– Да. Так в России было.
– Да, у Вас дома, наверное, есть свой иконостас, какие-то иконы, которые передавались по наследству?
– У меня много икон дома.
– От родителей остались?
– Знаете, и от родителей, и потом, когда я ездила по Святой Земле и везде мне дарили иконы. У меня много икон, и в спальне, и в кабинете, и в маминой бывшей спальне, там много икон.
– Любовь Петровна, вот Вы рассказывали, что у Вас была даже встреча с Патриархом Московским и всея Руси Алексием II. Как это произошло? Расскажите.
– Знаете что, я давно собиралась лететь в Россию. Первый раз полетела в 1990 году. Тогда очень переживала из-за того, что я видела в России: и грязь, и разруха, и разрушенные храмы, разрушенные памятники. И знаете, я очень переживала, потому что  зайдешь в магазин, какая-то грубость, неопрятность, это нельзя сравнить с магазином, который здесь в Австралии... Конечно, сейчас в России, я уверена, все по-другому.
Кроме того, потом я, фактически, каждые 2 года летала в Россию. Перед моей поездкой я получила письмо от матушки Елизаветы, у которой я останавливаюсь всегда. И мне матушка сказала: «Да, Вам, наверное, придется встретиться со Святейшим Патриархом», я задумалась: почему? Почему Святейший Патриарх пожелал меня увидеть. Я немного волновалась.
– Это было в каком году? В 1992-м?
– В 2005-м. Потом, когда я поехала туда, я узнала, что мне готовится награда от Святейшего Патриарха. Я, конечно, очень волновалась, в приемной уже ожидали посетители, несколько человек. Патриарх меня принял в полном облачении. Я говорила: «Ваше Святейшество...», «Не надо, не надо, давайте проще, проще...». И он со мной так душевно, хорошо разговаривал, что просто я его полюбила, очень полюбила. Он говорил, что необходимо скорей убрать мумию палача Ленина и необходимо ввести Закон Божий в школах, потому что коммунисты убрали Бога от русского народа, надо вернуть Бога русскому народу. Это я, скажу, ужасно. Ведь русский народ – это народ-богоносец. Как можно жить без Бога, меня поражает. Неужели у людей не возникает мысли, почему мы живем, какая цель нашей жизни, что потом. Ведь об этом должен каждый задумываться.
Если посмотреть на любой цветочек, вы увидите, какая в нем гармония, какая красота, какая тонкость. Это не может быть создано простой эволюцией, это величайший ум создал. А животные? И так далее. Конечно, Господь с нами, и этого отрицать нельзя. И надо людям обязательно вернуться к Богу, молиться, просить Господа, и тогда Господь никогда нас не оставит.
– Любовь Петровна, а каким орденом Вас наградили?
– Орденом Святой княгини Ольги III степени. Я его надеваю в торжественные моменты, вот когда у нас праздник. Еду в церковь –  надеваю этот орден. Он у меня хранится дома.
– Замечательно. А когда вышла ваша первая книга, в каком году? И как она называлась?
– Первая книга называлась «Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Федоровна». Она была издана издательством «Посев» в Германии. И книга была и в твердом, и в мягком переплете. Она быстро разошлась. Видите, последнее издание было, кажется, в 2011 году.
– А какой тираж?
– Тираж, надо посмотреть, он разный. Например, обитель издала 30 тысяч, а «Паломник» меньше. Не помню, не то 3, не то 5 тысяч.
– Ваша книга, она как-то разошлась среди русской диаспоры в Австралии?
– Да, она разошлась очень быстро.
– Тут есть книжные магазины, где продаются русские книги?
– Есть киоски, церковные киоски. Вы знаете, не могу сказать точно, но главный киоск, по-моему, в Петропавловском соборе в Сиднее. А у нас книжный киоск, совершенно верно.
– В храме Успения Пресвятой Богородицы?
– Да.
– Скажите, были ли у Вас какие-то презентации этой книги?
– Вы знаете, что такого, как это обычно устраивают, почти что не было. Я давала знать киоскам и моментально то, что у меня было, расходилось, вот так.
– Не потребовалось каких-то дополнительных усилий, чтобы книгу представили?
– Нет, как-то не было такого.
– А сейчас расскажите о той книге, над которой Вы сейчас работаете. И когда и где ее можно будет увидеть?
– Мне обещали, что она будет издана к Пасхе этого года. Книга будет иметь как будто бы два названия «Страшные годы. Жертвы коммунизма». Тираж, кажется, небольшой, 3 тысячи, но мне они пришлют 10 экземпляров.
– А издательство какое?
– «Паломник», тоже самое.
– Любовь Петровна, а где Вы брали материал для этой книги?
– Вы знаете, это такой трудный вопрос. Как-то материал шел сам в руки, когда я начинала писать о Великой княгине. Я писала в разные уголки мира: и в Джорданвиль, и в Виндзорский архив, в библиотеки, и вот так я постепенно получала его. То же самое получилось с царской семьей, кроме того у меня много книг о царской семье, о Распутине. Вот книга о царской семье «Жертвы темной силы», темная сила, я имела в виду Распутина. Кроме того, различные статьи в журналах, газетах русских, английские книги. Так что, то же самое о Колчаке.
– А для последней книги?
– Видите, у меня было много книг о Сталине, о Ленине и на английском языке, и на русском.
– А какие-то прямые источники, люди, с которыми Вы встречаетесь, и они Вам рассказывали об ужасах сталинских лагерей.
– Да. У меня все русские знакомые, они все потеряли своих родственников. Даже моя мама. Семья была большая, из города Курска всех вывезли в Маньчжурию, в Харбин. И почему-то многие из них, не зная, что там делается, решили потом ехать обратно в Советский Союз, строить Родину. Они поехали в 1937 году, и почти всех расстреляли в 1938 году.
Мама мне говорила о своем брате, ему было 20 с чем-то лет, молодой человек, патриот, и что же? Я была в Бутово, и на экране видела его фамилию.
– Как новомученика?
– Его звали Сергей Людвигович Триповский, расстрелян в 1938 году.
– Любовь Петровна, я хочу спросить, что было счастливого в вашей жизни здесь, в Австралии? Выход книг, общение с родными и близкими. Посещение Святой Земли, может быть, не знаю, что более всего радовало?
– Вы знаете, очень трудно ответить на этот вопрос, потому что жизнь состоит в том: хорошее – плохое, хорошее – плохое. Там ты приходишь — это очень хорошее, радуешься. Потом какая-то неприятность, считай, печаль появляется, потом опять радость. А так, чтобы было особенно радостное в моей жизни... Не знаю. Даже, когда выходила замуж, Вы знаете, я уже чувствовала, что много общего у нас не может быть, он австралиец.
– Разные культуры?
– Все разное: он не верующий, я верующая. Я была уже третьей его женой, он был два раза женат, обе австралийки его оставили, за что, почему? Поэтому я боялась, старалась всеми силами наладить жизнь, но ничего не получилось.
– Скажите, Австралия интересная страна? Вы нашли в ней Родину?
– Нет. Я родилась русской, живу русской, умру русской. А Австралия – хорошая страна, я имею гражданство австралийское, благодарна Австралии за это. Это все. У меня любви к Австралии, откровенно говоря, фактически и нет.
Прошу Вас, всеми силами постарайтесь вернуть Крым. Крым – это русский Крым, его Екатерина брала. Берите Крым, Крым наш, Севастополь наш, конечно, Киев тоже наш, но там уже вопрос более сложный. Это полное безобразие, что этот неуч, этот безбожник ужасный Хрущев подарил Украине Крым. А мне одна женщина с Украины сказала: он сделал это потому, что его называли палачом Украины, так как он украинцев истребил в сталинское время. Так что, чтобы загладить свою вину, он решил им сделать подарок. Так мне сказали.
– Любовь Петровна, еще такой вопрос: Вы человек глубоко и с малолетства верующий. Вот скажите, у Вас есть ощущение, что главное дело сделано, сделано то важное, что Вам хотелось бы сделать?
– Знаете что, ощущение было такое, что я написала книгу о святой Великой княгине. О ней никто ничего не знал в России, это я сделала. Значит, Господь меня сподобил это сделать, Господь мне помог. Также и следующая книга «Царская семья» – истинная история, последнее царствование. Да и Колчака я полюбила очень, я о нем написала; потом небольшая книжка – это впечатление о России 2001–2005 годов. И впечатления о моей поездке в Россию. Но я русская патриотка и монархистка. Считаю, что монархия – это единственное правление, которое подходит для русского народа, но, конечно, конституционное. Конституция должна быть, я так считаю. И может быть, лет через тридцать монархия наступит. Ведь монарх – это ведь помазанник Божий.
– Я несколько даже о другом Вас хочу спросить: нет ли ощущения, что жизнь быстро проходит?
– Жизнь быстро проходит, совершенно верно. Вот за это время жизни надо постараться сделать как можно больше хорошего. В Священном Писании сказано: творите добро друг другу, другим. Да? Вот я даже попросила Вас передать деньги этой несчастной женщине.
– Ну, это очень просто.
– Даже это. Знаете, это просто, но все-таки кому-то доставит радость. Это нужно делать.
Мне хочется еще писать, работать. Но видите, я хотела писать о Столыпине. У меня есть 6 книг. Я увидела, что в каждой книге повторяется одно и то же. Потом, Белое движение – это очень сложный вопрос, я бы хотела о нем написать, но у меня нет материала.
– Мне кажется, что ваш главный читатель находится в России?
– О, да. Конечно.
– У Вас в России есть родственники прямые?
– Были, но больше нет. Была тетя, но она скончалась, наверное, лет 15 тому назад. Был там двоюродный брат, он тоже скончался. Так никого нет.
– Из всех ваших поездок на Святую Землю какая-то наиболее запомнилась? Я понимаю, что они все были яркими, но, может быть,  особые встречи произошли там?
– Конечно, на Святой Земле было много встреч, но чтобы так остановиться на одной встрече, не знаю.
– Какое-то чудо произошло после того, как Вы ездили в Бари?
– Я считаю, все мои поездки – это одно сплошное чудо. Я чувствую, Господь помогает. Помогает во всем.
– По крайней мере, Вы ощущаете, что не одиноки на этой земле, после этих поездок?
– Простите, я Вас перебью, а Вы слышали о том, что под Преображение над горой Фавор летят облака?
– Да, конечно.
– Я видела это чудо. Я его описала в статье, я могу ее Вам передать, называется «Я видела чудо». И, конечно, когда смотришь на это чудо, даже не веришь своим глазам.
– Это, безусловно, большая жизнь и много событий, которые произошли в  ней. Но, видимо, Родина ваша все-таки в России?
– Только Россия. Чувствую ее корнями, несмотря на то, что значительная часть жизни прошла в Австралии.
– Чтобы Вы, допустим, в этой книге хотели сказать русским людям, нашим соотечественникам?
– Что Вам такое сказать? Я очень бы попросила русский народ, во-первых, постараться как можно скорее избавиться от мумии палача Ленина. Кроме того, там же кладбище – это все палачи, которые убивали,  расстреливали. Это все надо очистить, это же Кремль, святой Кремль.
Хоть Сталина, Слава Богу, оттуда убрали, но почему-то начинает появляться его имя. Это меня страшит. Теперь, не надо увлекаться иностранщиной. Это все глупость, ведь русский язык такой богатый, такой обширный. Вы можете сказать что угодно, зачем брать от иностранцев, зачем это поклонение, преклонение перед иностранцами? Это надо убрать.
Надо свою культуру держать, конечно, воспитывать детей в духе Православия и ввести Закон Божий в школах.
– Любовь Петровна, что Вам сказал Патриарх Алексей II при встрече, помимо того, что он Вам вручил орден?
– Мы проговорили целый час. Это же был 2005 год, это была такая интересная беседа.
– Что запомнилось?
– Одно, что я его полюбила. Чудесный человек, духовный, и я переживала, когда узнала о его кончине.
– Я прощался с ним, был в храме Христа Спасителя. Была огромная очередь к нему. И о чем Вы говорили?
– Знаете, я не могу сейчас припомнить, потому что это же было давно, но о многих вещах, конечно. Он меня спрашивал об Австралии, я ему говорила о России, говорила, что видела много разрушенных храмов и так далее, о коммунизме, об этом ужасе. Мы обо всем говорили с владыкой.
– Вы говорили, что он сказал Вам о том, что очень важно убрать мумию с Красной площади?
– Обязательно. Он сказал: да, это нужно, необходимо сделать как можно скорее, и ввести Закон Божий.
– Любовь Петровна, не хотели Вы никогда написать книгу о русских в Австралии, о русских людях?
– О русских в Австралии? Это трудно сказать. Я знаю, что очень много приезжает молодых людей из России и что в большинстве они неверующие. И что их очень трудно именно привести в церковь. Одна дама, она уже солидного возраста, мне сказала: «Любовь Петровна, научите, как мне молиться. Я не могу молиться. Я войду в храм, я не знаю, смотрю на людей кругом, и не могу молиться». Я ей сказала: «Обратите внимание на какую-нибудь икону, которая Вам нравится, и старайтесь сконцентрировать все свои мысли на ней. К этой иконе протягивайте мысленно свои руки и молите Божью Матерь, чтобы Она Вам помогла. Это к Вам придет». Это же трудная задача.
– В Австралии довольно много русских храмов...
– Вы знаете, этих храмов в Сиднее особенно много. Здесь, значит, наш собор, потом, где служит отец Михаил, в Успенском храме. В штате Виктория есть еще город Джилонг, там русский храм. Теперь храм Московской Патриархии. Сейчас, когда продали храм в районе Колигвуда, они купили землю и барак в районе Окли, и вот пока идут богослужения там. Просто они собираются года через два строить новый храм. Там служит отец Игорь Филяновский, священник, приехавший из России.
– Хорошо, что здесь есть немало храмов православных. Но мне думается, что вот именно какой-то глубины веры здесь и не хватает. Имеется в виду в монастырях, как  здесь, допустим, богослужение идет.
– Я несколько раз была в женском монастыре в Кейтлине, недалеко от Сиднея, это давно было. Ну, так приедешь на день, на два. И потом была в монастыре, где игуменьей является сестра нашего настоятеля отца Николая.
Я читаю легко по-старославянски, пою на клиросе, в большом хоре не пою, потому что я люблю смотреть на икону и молиться. А в большом хоре, если Вы поете, Вы должны все внимание обращать на руку регента. А когда я приду, например, в субботу, там не будет большого хора, я пойду сразу на клирос, там помогу читать и петь.


БЕСЕДА II

Везде есть люди, которые нуждаются, им надо помочь.
А мы должны со своей стороны делать добро.
Л.П. Миллер

– Добрый день! Давайте продолжим нашу беседу, Любовь Петровна. Расскажите еще о ваших поездках на Святую Землю.
– Когда я была в первый раз на Святой Земле в 1974 году, я остановилась в обители. Я увидела, в какой бедности  живут монахини. У них не было даже горячей воды, они мне грели воду на примусе и носили в тазу в мою комнату, чтобы я мылась, потому что я привыкла мыться каждый день. И увидев всю эту бедность, я там у иконы Пресвятой Богородицы, у Ее гробницы дала обещание, что я в Австралии начну собирать деньги для помощи Святой Земле.
На Святой Земле имеется два монастыря: Гефсиманский и Елеонский. И вот с 1974 года по сегодняшний день я не пропустила ни одного дня, и все время собираю с помощью моих друзей деньги на помощь монастырям на Святой Земле. А сейчас уже нет возможности, а раньше я устраивала 2 концерта в году, 2 буфета держала, пирожки мои славились, тефтели мои славились и так далее. Мы продавали и посылали.
Я посылала в монастырь, причем в каждом храме у нас в Зарубежье существует ревизионная комиссия, которая проверяет все финансовые отчеты, как с личного ящика, так и других организаций, в том числе мою благотворительную организацию. Я ее назвала «Благотворительная организация Святой преподобной мученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны». Она наша начальница, наша попечительница. Каждый год мы собираем приблизительно от 7-ми, бывает до 10 тысяч австралийских долларов. Эти деньги делю пополам на 2 монастыря: на Елеонский и Гефсиманский. Значит, все мои отчеты проверяются ревизионной комиссией в конце июня, то есть июнь – это конец отчетного года, и потом я также отчитываюсь перед общим собранием прихожан. Общее собрание у нас бывает приблизительно в августе месяце, и я отчитываюсь и отвечаю на вопросы: какие мероприятия были проведены, какие были пожертвования и так далее. Вот я до сих пор это делаю.
Вот сегодня, между прочим, отец Михаил мне сказал, что они собрали больше 1000 долларов. Я положу их в банк, на банковский счет, и те деньги, которые у меня есть, вот то, что соберем четырнадцатого...
– Приходите на нашу программу, пожалуйста. Приходите прямо в церковь.  Вы увидите, как это все происходит. Отец Николай прочитает небольшой доклад, а потом будет фильм «Отец Арсений». Это все, что я могу.
– Я хотел спросить: кто-то другой последовал вашему примеру?
– Мне помогают, Анечка помогает, другие, батюшки оба, отец Михаил собрал больше тысячи, отец Николай будет читать доклад, здесь он объявит, что я послала объявление в газету «Единение», на русскую радиостанцию. Видите, это необходимо делать, чтобы как-то возбудить в людях чувства. Такое чувство, что не только они здесь хорошо живут, но есть люди, которые нуждаются, им надо помочь чем-то. А мы должны со своей стороны делать добро.
– Ну да, безусловно, тем более, что у Вас покровительница святая мученица Великая княгиня Елизавета. Это некий образ сподвижницы, спасительницы бедных, нищих.
– Я начала писать, как только оставила своего мужа. И вот тогда у меня появилось желание, думаю, раз никто не написал ничего о Великой княгине, это должна сделать я. Потом, когда о Распутине прочитала, как его хвалят, надо было написать противоположное. И вот вторая книга появилась.
– Любовь Петровна, с детства у Вас была в жизни, в семье любовь к литературе?
– Любовь к литературе? Я всегда читала, когда была школьницей.
– Все-таки, у Вас техническая семья была? Родители были технические специалисты?
– Это правда, техническая. Отец мой был железнодорожником. Он работал на железной дороге, пока железную дорогу не продали. Потом у него была случайная работа, он был техником, раз он был поручиком у Колчака, у него были технические знания. Он был техник-строитель, они строили поддонные мосты и так далее. А мамочка, она просто домашняя хозяйка была. Семья у них была зажиточная, у них были дома, был свой магазин бакалейный в Курске. Они были интересные люди.
– Вы видели дом, где они жили?
– Я знала, кажется, мама говорила, что на Торговой улице. Мамочка  рассказывала, как она маленькой девочкой стояла в Великий четверг и видела, как люди несут домой разноцветные огоньки. Это мама помнила и еще рассказывала.
– Значит, они возле церкви жили?
– Не знаю. Она видела, вероятно, Знаменский собор, это знаменитый собор, где пребывала временами Курская Коренная икона Божьей Матери.
– Скажите, кто вот из русских писателей Вам был близок? Кого любили читать?
– Я обожала, я любила очень Достоевского. Потом мне понравился «Тихий Дон», очень понравился. Я зачитывалась «Тихим Доном», я даже не знаю сейчас почему. Дюма был мой любимый, конечно. Виктор Гюго то же самое, Фенимор Купер, Конан Дойль.
Из развлечений я очень люблю оперу. Знаете, не с кем ходить, никто не ходит, дорого стоит. Я беру дневные билеты. Когда мамочка была жива, она очень любила оперу и балет, я маму с собой брала. 11 мая, на Светлой неделе, замечательная будет опера, «Аида». Я видела балет «Дон Кихот», постановка Нуриева.
– Да. Мне думается, что очень большое дело, что у Вас есть храм, батюшка, есть Великая княгиня Елизавета Федоровна.
– Николай Чудотворец.
– Николай Чудотворец, у которого Вы были, у гроба Господня были много раз.
– На Святой Земле была 16 раз. В этом году я поеду в Москву, в Россию.
– Спасибо Вам за такую интересную беседу, Любовь Петровна. Всего Вам доброго.
– И Вам. До свидания.



Л.П. Миллер


Я видела чудо

Полетела я в свое четырнадцатое паломничество на Святую Землю с группой отца Гавриила Макарова 10 августа 1998 г. Нас, паломников из Австралии было много, 52 человека, а в Иерусалиме присоединились к нашей группе еще два паломника из Соединенных Штатов.
Описывать все паломничество не буду, так как об этом писалось много раз и в журнале «Церковное Слово» и в «Православной Руси», могу только сказать, что в Палестине в этом году стояла невыносимая жара и влажность. Температура доходила до 42 градусов по Цельсию. У многих паломников распухли ноги, и ходить по каменистым местам Святой Земли было не легко.
Как всегда, остановились мы в арабской гостинице на Елеоне, где комнаты не имеют охлаждения и стол не очень вкусный. Но все эти недостатки восполнялись той Благодатью, которая ощущалась везде на святых местах, которые мы посещали. Большое спасибо отцу Гавриилу, - он все предусмотрел, все устроил так, чтобы наше паломничество оказалось благодатным и полезным для души. Возглавил нашу группу Преосвященный Владыка Илларион. Приятно было видеть Владыку среди нас: и за обедом, и в автобусах, и на святых местах.
Несмотря на большую группу паломников, прибывших из разных городов Австралии, всех нас объединяла духовная сплоченность, и мы ощущали взаимную поддержку и добросердечность. Вот это и осталось теперь у всех нас в памяти.
Теперь хочу особо остановиться на том невероятном чуде, свидетельницей которого я была. Я узнала всего несколько лет тому назад из заметки в журнале «Православная Русь», что на горе Преображения, или Фавор, в ночь под праздник Преображения Господня, на небе появляются облака, которые испускают таинственный свет. Иногда эти облака движутся над горой Фавор, а иногда только одно большое облако останавливается над греческим храмом и дает Благодатный свет. Этот свет сравнивают с тем Благодатным огнем, который появляется чудесным образом на Гробе Господнем в Великую Субботу около часу дня.
Чтобы нам удостоиться видеть необыкновенные облака, отец Гавриил разместил нас в католической монастырской гостинице на горе Фавор. Надо сказать, что комнаты в этой гостинице очень хорошие и стол там тоже отличный.
Приехали мы в гостиницу около 6 часов вечера под праздник Преображения Господня. Помывшись и переодевшись, мы пошли к ужину. Накормили нас католики хорошо: спагетти, а на второе рыба с овощами, потом виноград.
Немного отдохнув, мы пошли к греческому храму. Это было около 9 часов вечера. От католического участка к греческому храму ведет тропинка, но ужасная: камни под ногами, ветки, колючие растения, какие-то старые ступеньки, где можно легко споткнуться и упасть. Кругом беспросветная темнота, света никакого. У некоторых паломников были ручные фонарики, у меня же – ничего. Тут кто-то из паломниц взял меня крепко под руку. Спасибо ей. В темноте я не могла разглядеть, кто это был. Идти стало легче. Подошли к калитке со стороны греческого участка, но она оказалась запертой. Ее долго не открывали, и это не смотря на то, что у самой калитки стоял наш Владыка Илларион и переговаривался с греками. Простояли мы так около 20 минут. Сзади нас была высокая каменная стена, и оттуда валил дым, – там жарили шашлыки, слышались выкрики, музыка. Там шло веселье, и это не смотря на то, что праздник Преображения Господня еще не наступил, и это ведь был Успенский пост. Там, как нам сказали, православные арабы веселились в ожидании чуда Господня. Так они выражали свой бурный восторг.
Наконец, нам открыли калитку, и мы прошли в греческий храм, где происходило приготовление к Божественной литургии, которая начиналась в 11 часов ночи. В храме зажигали лампады, вешали украшения: ленты, цветы. Снаружи храма, на протянутых веревках, висели греческие флаги. Я подумала тогда, что греки хорошие патриоты, любят свою страну и вешают свои флаги.
В храме уже толпился народ. Мы приложились к святым иконам и ковчежцу, где под стеклом лежала маленькая плита, которую вынесли из алтаря.
На этой плите под святым Престолом стоит колонка, указывающая место Преображения Господа Иисуса Христа.
Я вышла из храма. Из-за каменной стены несся клубами дым и разносился запах шашлыка. Там веселились и танцевали арабы. Это вносило большой диссонанс с настроением наступающего Преображения Господня. Нам такое странное проявление чувств перед праздником  непонятно, и я мысленно назвала их дикарями и сравнила их с пляшущими индейцами и нашими аборигенами.
Пришлось опять долго ждать, пока нам не открыли калитку, чтобы выпустить с греческой территории, и мы опять пошли по этой тернистой тропинке обратно к нашей гостинице.
Надо заметить, что в этот вечер все ворота вокруг греческого храма закрывают. Это во избежание того, чтобы к храму не проникла та масса народа, которая собирается вокруг к празднику Преображения.
Вернувшись в свою комнату, я немного уснула и встала в 2.30 утра. Литургия в греческом храме начинается в 11 часов вечера и продолжается до 3-х часов утра.
Вышла я из гостиницы. Там уже собрались наши паломники во главе с Владыкой Илларионом. По микрофону передавалось греческое богослужение и разносилось кругом. Эти греческие восточные возгласы и пение так несозвучны с нашими, что не могут вызвать у нас, русских, православных, молитвенного настроения. Изредка же раздавались возгласы и по-славянски. Это были голоса духовенства Московской Патриархии, которое присутствовало в храме в большом числе. Были там и монахини из Горнего монастыря и русские паломники из России. По этим славянским возгласам я поняла, что в тот момент шла самая важная часть службы: «Тебе поем, Тебе благословим...» Потом последовало прославление Пресвятой Богородицы «Достойно есть».
Я пошла в свою комнату, чтобы накинуть что-то на плечи, – стало прохладно. В этот час все небо было чистое, темно-синее, ни одного облачка, и ярко сияли звезды, такие большие, что казалось, что они приблизились к нам.
Когда я вернулась обратно, часы показывали 3 часа пять минут утра.
И вдруг я и рядом стоящие паломники увидели светлое облако, которое быстро неслось со стороны запада, чуть северней, с той стороны, где на горизонте расположен город Назарет. Из этого облака начали появляться вспышки, похожие на зарницы. Я замерла. Неужели Господь сподобил меня видеть это чудо! Я еще не верила своим глазам, но за первым облаком понеслось и второе. Оно очень быстро формировалось и вспыхивало огнями, которые я сравнила с зарницами. У меня уже не было сомнений. Это было чудо, которое я видела. Я поспешила к Владыке Иллариону. Владыка сидел у стены монастыря и не мог видеть всего неба. Я сказала ему. Владыка быстро поднялся, а за ним и другие паломники, и все поспешили на открытое пространство монастыря.
На западе же появлялись одно за другим и другие облака. Они были как сгущенный туман, который очень быстро несся со стороны Назарета, все время вспыхивая. Иногда эти вспышки были очень яркие, наподобие молний, но совершенно бесшумные. Этих ярких вспышек я насчитала около десяти.
Они мгновенно озаряли то гущу деревьев, растущих вдалеке, то почти что и нас, паломников. Один раз я увидела яркую огненную вспышку из зарослей вдали стоящих деревьев. Я только крестилась и повторяла, шепча: «Слава Тебе, Господи. Благодарю Тебя, что Ты сподобил меня увидеть это».
Это сверхъестественное явление было до того изумительное и таинственно-прекрасное, что все мы стояли и смотрели, как зачарованные.
Иногда казалось, что густое, белое, сверкающее облако вот-вот спустится на нас – так были близки эти устремленные на восток облака.
Как потом сказал Владыка Илларион, время начала этого чудесного явления совпадало со временем начала причащения Тела и Крови Христовой в греческом храме.
Я все стояла и смотрела не отрываясь на небо и начала замечать, что там,  на западе, где сгущались белые облака и неслись в нашу сторону, они стали приобретать розоватый оттенок. Было ли это отражение света прожекторов, установленных напротив греческого храма, или же это были отблески того Фаворского света, которым когда-то здесь сиял Спаситель Мира, – я не могу ответить на этот вопрос.
Чудо облаков, появляющихся здесь ежегодно в ночь под Преображение Господне, подкрепляет верующих в наше безбожное, страшное время, и дает доказательство неверующим в истинных словах Святого Евангелия. Но не все так думают. К примеру, католики здешнего католического монастыря, где мы остановились, конечно, не могли не знать об этом чуде, но никто из них не вышел, ни один человек, чтобы посмотреть на несущиеся облака. Что это? Сатанинская гордость, что чудо появляется в ночь празднования Преображения по старому стилю! Неужели католики до того ослеплены, что идут даже против Бога, против Его закона, Его явлений? Ведь они всегда замалчивают и о чуде Святого Благодатного огня, который сходит на Гроб Господень только у православных.
Тогда, стоя на горе Фавор и наблюдая это замечательное явление, я почувствовала, что Господь с нами, что Он слышит и видит все; видит, что здесь, на горе Преображения, в греческом храме, идет Божественная Литургия, и Он посылает Свои облака, чтобы подкрепить нас. Он видит и нас, русских паломников, приехавших из далекой Австралии, и дает нам Свою Благодать. Я тогда почувствовала, что Господь не оставит нас, а мы должны стараться исполнять Его Заповеди и жить так, как Он учил нас.
Также, стоя на горе Фавор, я подумала о том, что вот также и придет конец света; таким же образом понесутся сверкающие облака и засияет Фаворский свет и явится Спаситель мира, чтобы судить нас.
Было 4.10 утра, когда я ушла в свою комнату, но белые облака все еще неслись. Одна из наших паломниц сказала мне, что она оставалась на горе Фавор до самого утра, и потом пошла к греческому храму, где хотела сделать несколько снимков. Она забралась наверх, к колокольне храма, и видела, как одно облако вошло в открытые двери храма.
Да, дивны дела Твои, Господи!




БЕСЕДА

с ИРИНОЙ ЛЬВОВНОЙ ГАН,


сотрудником Тасманийского университета, полярным историком



***

Я любила и географию, и путешествия, но я не думала никогда,
что моя жизнь будет связана с Австралией.
И.Л. Ган

– Добрый день, Ирина! У меня к Вам два стратегических вопроса. Первый: как Вы, уроженка России, оказались в Австралии? Какие пути-дороги Вас туда привели? И второй: ваше отношение к вере. Я знаю, что у митрополита Лавра был священник по фамилии Ган. Это Ваш родственник?
– В Америке? Да. Это племянник моего мужа. А муж мой, Николай Ростиславович Ган, здесь, в Австралии. Как я оказалась в Австралии? Я встретилась с моим будущим мужем в Москве. Я работала редактором в институте Дальнего Востока. И заинтересовалась Русской Духовной Миссией в Китае. Стала собирать материал. В архивах поработала в Лавре, в Сергиевом Посаде….
– Ирина, начните пораньше – расскажите о своей судьбе, где Вы родились, кто ваши родители… Кем хотели стать в жизни и кем стали? Какое образование получили? Ваша жизнь до Австралии, в России. Основные вехи. Расскажите об этом.   
– Папа у меня музыкант. 
– Как его звать?
– Елизаров Лев Иванович. Я родилась в Северодвинске и училась в школе с преподаванием ряда предметов на английском языке. Папа поставил передо мной вопрос ребром: выбирай – либо английская школа, либо музыкальная. Он, видимо, считал, что две школы трудно выдержать. И я выбрала английскую школу. Такая школа в Северодвинске была всего одна. А потом я училась в Ленинградском институте культуры на библиотечном факультете. Книги я всегда любила.
После окончания института стала работать в Москве в институте научной информации по общественным наукам. В библиотеке. А потом был институт Дальнего Востока. Я всегда интересовалась историей. И поэтому в институте стала вникать в китайскую культуру. Я пошла в аспирантуру, а потом на курсы китайского языка. Пару лет китайский учила. А в библиотеке я заинтересовалась историей Русской Духовной Миссии в Китае. Я написала работу и принесла ее в журнал Московской Патриархии. А потом мне позвонил редактор и сказал: «Тут один человек приехал интересный, давайте я Вас с ним познакомлю. Приходите к нам на круглый стол». Там мы и познакомились с моим будущим мужем. Его зовут Николай Ростиславович Ган. Он родился в Харбине, в Китае. Потом, после встречи, у каждого была своя жизнь. А здесь я живу лет 15-ть. Я приехала примерно в 2000 году. Мы живем на острове Тасмания. Будучи врачом-окулистом, он приехал сюда на конференцию, мы вместе были, и нам тут очень понравилось.
Родители его уехали из Китая, когда он был маленький, и переехали в Сидней. Я любила и географию, и путешествия, но я не думала никогда, что моя жизнь будет связана с Австралией.
– А как Вы адаптировались к этой австралийской среде? Или Вы сознательно шли на то, чтобы быть домохозяйкой?
– В России в институте я писала диссертацию, но не сложилось ее защитить. А когда ехала сюда, я не знала, чем буду заниматься конкретно, но когда что-то интересно, всегда можно найти приложение своим силам. В любом месте. Язык я знала со школы, поскольку школа была английская, с языком проблем не было.
Сначала надо присмотреться, чем занимается другой народ. Успела поработать здесь в справочном отделе тасманийской библиотеки. А потом захотелось что-то свое сказать. Думала, может, мне тему какую взять. И так потихоньку к Тасманийскому университету подошла. Я решила писать диссертацию об Антарктиде. На это ушло  пять лет, и я защитила ее в 2009 году. А сейчас над книгой работаю. Много архивного материала. На это нужно время. Вот так примерно.
– Ирина, а как Вы оказались в Антарктиде? Ведь Вы там были три раза!
– Два раза с австралийской антарктической экспедицией, была переводчиком. Антарктический отдел Австралии фрахтовал русские суда Дальневосточного пароходства для снабжения станций. Мне страшно повезло, и два рейса я сходила с ними. Это все благодаря одному капитану, с которым мы в переписке, до сих пор дружим. Это Владимир Михайлович Болдаков, он с Дальнего Востока.
Три австралийские станции снабжались, и мы туда как раз ходили. Каждое плавание продолжалось суток пятьдесят, поскольку до первой станции 6-7 дней пути. Это было страшно интересно! В 2006 году было первое плавание. Я в то время уже начала писать свою диссертацию по Антарктиде, и как раз туда пошла, так совпало, это все мне было очень на руку. Я писала о русских станциях в Антарктиде, а на русских станциях не была. И через свою австралийскую программу обратилась к российскому руководству. И так с ними пошла. Как раз российское научно-исследовательское судно «Академик Федоров» пришло в Мельбурн, и мы почти всю Антарктику прошли. Так получилось, что я три раза была в Антарктиде.
– А как Вы в дальнейшем видите свою судьбу? Как ученого, исследователя? Хотите поддерживать эти контакты?
– Как получится.  Не все так просто. Надо находить проекты, под которые будет финансирование. Это довольно сложно. То, что нравится – это одно. Но иногда надо и деньги зарабатывать. Так что я работаю переводчиком в госструктуре. А в прошлом году меня пригласили с лекциями, и я сходила на Северный полюс с туристами. Это было очень интересно. И теперь я хочу расширить не только антарктический интерес, но и полярный. Мне было очень интересно сходить в Арктику на Северный полюс. Время покажет. Может быть, будет и еще что-то интересное, но пока надо книгу сдать. Это обязательно. А дальше видно будет.
– Ирина, а как ваша семейная жизнь? Как муж Вас отпускал в Антарктиду? Не было у Вас разногласий, противоречий? Вы такая хрупкая женщина – и в такие холода…
– Это было полное понимание. Это же видно, когда человеку интересно, как же этому будешь говорить «нет». И потом, это же такое редкое везение… Нет, он меня совершенно поддерживает и понимает. В полярные экспедиции – пожалуйста.
– А дети есть у Вас?
– Да, от первого брака две дочери.
– Они живут в России?
– Нет, они здесь. Одна финансист, а другая юрист. Закончили они вузы в Австралии, так что у них тут своя дорога в жизни.
– А родители ваши?
– Мама умерла много лет назад. А папа живет в Северодвинске, как и жил.
– Вы навещаете его?
– Ну, конечно, да.
– А нынешняя поездка, которую Вы планируете в Россию? Навестите папу, да?
– Это совершенно частная поездка. Да, бывают такие. Бывало, я выезжала работать в архивы или в Арктику, а это чисто семейная. Немножко в Москве, а потом папу увидеть. А в прошлом году я была два раза – предложили в Арктике поработать. Бывает, что и почаще видимся, чем раз в году, это хорошо.
– А к Вам прилетал папа?
– Нет. Ему трудно.
– Сколько ему лет?
– Ему сейчас 87 лет.
– Моей маме сейчас столько. Возраст такой, что особенно не поедешь никуда.
Ирина, а как Вы адаптировались к австралийской среде? Сложно Вам было? Это же меняется ментальность, окружение, образ жизни, среда. Само дыхание, можно сказать, меняется у человека. Трудно было обрести эту австралийскую сноровку жить?
– Я бы не сказала, что мне трудно. Может быть потому, что мы на русском языке дома говорим. Русские друзья – это большая поддержка. И потом австралийцы – с ними легко, они очень понятны, близки нам. Когда свое дело есть – легко, да. Если ты знаешь язык и знаешь, чем ты хочешь заниматься, то здесь идут навстречу и помогают всячески. Когда я диссертацию писала, университет поддерживал. Я слышала, что не все к австралийской жизни привыкают, но мне это было нетрудно.
– У Вас свой дом?
– Да.
– Получается сводить концы с концами?
– Конечно, надо все просчитывать.
– Муж у Вас дипломированный врач...
– Да. И это такая специальность, которая здесь требуется. Он окулист. В Австралии чувство дома появилось сразу. Может быть, потому что Тасмания – это особый уголок на земле. Вы не были на Тасмании?
– Нет, не был. Я был только в Мельбурне и в Сиднее. И в Бомбале был. Я был Великим Постом. И в храм ходил, и с прихожанами беседовал. Ирина, я перехожу ко второму вопросу. Скажите, пожалуйста, а что значит в вашей жизни вера? Православие. Вы бываете в храме? Причащаетесь? Исповедуетесь? Фамилия Ган очень известна в православном мире.
– У нас небольшая церковь и небольшой приход в Хобарте. От нас это 200 км, но мы там бываем часто. Это расстояние не расстояние, если тебе приятно там. Вера поддерживается через церковь, которую мы очень любим и ценим. Встречаемся с прихожанами. Там есть сербы, грузины, поляки.
– А служба идет на английском?
– Это, смотря какой священник приедет, кого назначат. Служба идет по большим праздникам и по воскресным дням. Обычно идет служба на двух языках, чтобы всем было понятно.
– Расскажите, пожалуйста, о священнике, который с митрополитом Лавром служил. Как Вы связаны с ним?
– Это Ган? По линии мужа, и мы там бываем, и они здесь. Это обычные родственные связи. Несколько раз я была в Америке. И это тоже важная сторона жизни.
– А как его звать?
– Отец Серафим.
– Он был секретарем митрополита Лавра. Вы с ним непосредственно поддерживаете отношения? Общаетесь?
– По электронной почте. Все заняты своими делами. А если приезжаем, то бывают семейные встречи, да.
– А друзья у Вас есть на Тасмании, с кем Вы общаетесь? Может, те же прихожане храма?
– Большие праздники встречаем вместе, да. А вообще, русских тут не так много, как в Сиднее или в Мельбурне. И русская школа здесь есть не при церкви, другие преподаватели ведут. Много здесь приезжает молодых семей или женщин, которые вышли замуж за австралийцев. Они учат русскому языку детей, это приятно видеть. Много детей учат русский язык, и это уже хорошо. Даже в тех семьях, где вторая половина по-русски не говорит.   
– А почему Вы Тасманию выбрали? Ведь это же остров, надо паромом добираться.
– Паромом. И самолет летает. Самолет из Мельбурна летит 45 минут. Почему Тасмания? Так получилось – приехали на конференцию и полюбили это место. Этот край по климату для меня подходит – лучше некуда. Я северянка, так что пургу люблю – это как песня, без которой нельзя жить. Здесь этого хватает – лето нежаркое – 24-25 градусов, а зимой в долинах цветы цветут, а в горы поднимешься (они невысокие 1300-1400 метров) – снега очень много. По климату край подходящий. Я жару не люблю никак. Мы любим длительные прогулки совершать, купаемся здесь полгода в горной реке. По климату он самый для меня лучший. И здесь большой антарктический институт. В свое время он был в Мельбурне. Теперь здесь. Здесь много ученых Антарктидой занимаются, есть коллеги. Так сложилось. И климат немаловажен, жара – не мое дело.
– А в Новой Зеландии или еще где-то приходилось бывать?
– Да, когда писала диссертацию, были предложения участвовать в научных конференциях. В Чили летала: в Сантьяго была антарктическая конференция. Я Вам книгу подарю. Я туда летала выступать, потом два раза была в Америке на конференциях. В Новую Зеландию и на конференции, и на лыжах ездили кататься. Это одна из ближайших стран. Муж преподает оптометрию, так что мы выезжали туда, где он преподавал: в Новую Гвинею, на Фиджи. Мы много ездим, на месте не сидим.
– В Тасмании особый природный мир…
– Тасманийский дьявол такой, знаете?
– В зоопарке встречали.
– А в природе его никогда не увидишь. Я не видела. Только слышишь, как он кричит или гавкает. Только в зоопарке его и увидишь. А так он прячется. Это ночное животное. Тут всякие какаду тоже есть – черные и белые.  Другие удивительные птицы – особый мир, конечно.
– А дочери Ваши выросли в Австралии? Они переехали сюда в юном возрасте? Образование получили в Австралии? Они не замужем еще?
– Ольга замужем. Она старшая. Окончила московскую школу и начала учиться в Московском университете Дружбы народов, а потом уже сюда совсем перетянулась и доучивалась здесь. Перевелась в тасманийский вуз и училась. А младшая заканчивала здесь частную школу и пошла учиться в университет в Канберре, в столице Австралии.
– А как ее звать?
– Снежана.
– Какое у нее имя снежное. Северное. А Вы часто с ними видитесь?
– Созваниваемся, встречаемся. Ольга рядом – это вообще не вопрос. Снежана подальше, но тоже часто видимся.
– Они встали на ноги? У них получается самостоятельная жизнь?
– Получается.
– Ирина, а каковы планы, перспективы? И что Вам приносит сейчас счастье? Работа, семья?
– Конечно. Мне очень радостно заниматься любимым делом. Понимание в семье, спокойствие, счастье семейное. Все вместе. И еще в окружении красивой природы!
– А кто доглядывает за вашим папой? У него серьезный возраст – 87 лет.
– Там живет моя сестра Лена, на нее главная опора.
– Я бы очень хотел получить вашу книгу и прошу Вас на мой электронный адрес прислать 10-15 фотографий. По теме нашей беседы. Антарктида, Тасмания, семейные фото. И подписать их: кто на снимке, когда и где.
– Я подарю Вам свою книгу с удовольствием.
– Спасибо за беседу – такой подарок, как будто и я побывал на Тасмании. Посмотрел на снежные горы, хорошо и живо Вы рассказываете. Я надеюсь, мы будем еще много раз общаться.
– Хорошо, желаю успехов! Спасибо большое!

 
               
И.Л. Ган

В Антарктику
с Российской экспедицией

Вместо предисловия

В январе 2008 года мне посчастливилось отправиться в Антарктику на российском ледоколе «Академик Федоров» Арктического и Антарктического научно-исследовательского института Санкт-Петербурга (ААНИИ), который по программе Международного Полярного года 2007–2008 совершал плавание вокруг шестого континента. Это было мое второе антарктическое плавание. Первое состоялось два года тому назад на борту «Василия Головнина», парохода ледокольного класса Дальневосточного пароходства, зафрахтованного Австралийским Антарктическим отделом для снабжения своих станций в восточной части Антарктиды и проведения смены состава своих станций.               
У России пять постоянно действующих Антарктических станций: береговые станции Беллинсгаузен, Мирный (главная база на сегодняшний день), Новолазаревская, Прогресс и внутриконтинентальная станция Восток,  расположенная на Южном Геомагнитном полюсе, а также  две сезонные полевые базы Дружная-4 and Молодежная. Россия приступает к строительству нового корабля для полярных экспедиций, который планирует построить в ближайшие годы. Он придет на смену «Академику Федорову», который работает на полярных трассах с конца 1980-х годов. 
В январе-феврале 2008 г. во время нашего рейса была возобновлена работа двух станций в Антарктиде – Ленинградской и Русской, которые после распада СССР оставались законсервированными в течение двадцати лет. Года через два станция Прогресс станет главной российской базой в Антарктике, заменив станцию Мирный, которая была построена в 1956 году. 


Корабль и люди

Ледокол 53-й российской антарктической экспедиции (РАЭ) «Академик Федоров» (капитан Калошин Михаил Сергеевич) находился в Мельбурне с 13 по 16 января 2008 г. после посещения российских станций в Восточной Антарктиде. Двадцать девять полярников прилетели в Мельбурн и примерно столько же вылетели в Россию после зимовки в Антарктиде. Последнее плавание РАЭ вокруг Антарктиды было совершено десять лет назад. Теперь они планируются проводиться раз в два года.               
Кроме российских полярников на борту судна был океанолог из Украины; два представителя Австралии (Сандра Потер из Австралийского Антарктического отдела и я, докторант Тасманийского университета, Института изучения Антарктики и Южного океана); пять немецких участников и 14 членов Корейской антарктической программы.
Согласно заключенному 14 августа 2007 г. между ААНИИ и Корейским институтом полярных исследований (КОПРИ) из г. Инчеон, РАЭ и национальная антарктическая экспедиция Южной Кореи проводили совместную работу в Антарктике с тем, чтобы подыскать место для новой корейской антарктической станции в Тихоокеанском секторе Южного океана.
Лекция о Корейской антарктической программе была прочитана старшим научным сотрудником КОПРИ  госпожой Джи Хэ Ким.  Она рассказала о корейской станции Король Сечжон, которая была основана в 1988 и расположена на острове Кинг Джордж в 15 минутах от российской станции Беллинсгаузен. На лекции также было рассказано, что строительство нового корейского ледокола «Араон» (что в переводе с корейского означает «море»), в котором может разместиться восемьдесят пять человек, включая двадцать пять членов экипажа, будет закончено в сентябре 2008 г.
Кроме доставки груза и людей на полярные станции, он также может проводить океанографические работы. Корейские специалисты проводят общирную научную программу в полярных областях: в Арктике, на Шпицбергене работа ведется на станции Тасан, а в  Антарктиде – на упомянутой ранее станции Король Сечжон. В этих программах также принимают участие корейские учителя, студенты, художники, писатели и кинорежиссеры.
Лекции и доклады, прочитанные на «Академике Федорове» российскими учеными, были посвящены метеорологии, биологии, вечной мерзлоте, океанографии, геодезии и другим направлениям. Они были прослушаны с большим интересом.
Доклад начальника экспедиции Мартьянова Вячеслава Леонидовича, зимовавшего на станции Русской в 1983 г. в качестве инженера-метеоролога и бывавшего в Антарктиде не раз, был посвящен российской антарктической программе. Мною была прочитана лекция об австралийской антарктической программе и о Хобарте, который является воротами в Антарктиду, и где расположено большое количество учреждений, занимающихся  изучением шестого континента.
Начальником экспедиции ежедневно проводились диспетчерские совещания, на которых присутствовали главы научных направлений. На совещаниях обсуждался план работ по станциям, которые нам предстояло посетить, и давалась информация по всем другим российским станциям, ведущим работу в Антарктиде в 2008 году. Появлялось удивительное чувство причастности к общей программе российских ученых в Антарктике.


Посещение станций               

За семь дней мы дошли из Мельбурна до станции Ленинградская, расположенной на Берегу Отса (Земля Виктория) в Восточной Антарктиде. По пути был шторм. Как же без этого пересекать «ревущие» 40-е и «неистовые» 50-е широты? Трудно было держаться на ногах, вода заливала палубу, и только,  казалось, буревестники за бортом спокойно и радостно парили, следуя за нами. Корабельное радио будило нас в 7 утра старыми добрыми песнями, например,  «старая мельница, все перемелется, только любовь никогда!» Температура за бортом медленно опускалась, было пасмурно, но нам было тепло от русской каши, которую нам готовили повара. Появившиеся киты и пингвины добавили настроение. Где же Антарктида?
Мы остановились примерно в двухстах километрах от берега, так как из-за тяжелой ледовой обстановки проход дальше был затруднен. На станцию добирались на вертолете Ми-8, который, согласно его спецификации, может брать на борт до двадцати восьми пассажиров и перевозить груз до четырех тонн.  Мне никогда раньше не приходилось летать на Ми-8. Было довольно шумно от моторов, но это вскоре мы перестали замечать – вокруг было, на что посмотреть. Величие бескрайних ледовых полей, фантастически красивые антарктические краски и ожидание встречи – вот что занимало нас больше всего.  Приземлившись, с волнением вступаем на землю забытой советской антарктической станции, вдыхаем морозный воздух и глядим – не наглядимся вокруг.
Ученые из Санкт-Петербургского ААНИИ проводили на станции работы по биологии и орнитологии. Также были установлены два автоматического комплекса. Первый – это метеорологическая станция MILOS-500, способная работать при температурах до минус 50 градусов и измеряющая температуру и влажность воздуха, скорость и направление ветра, и атмосферное давление. Второй – это геодезическая GPS, установка которой была проведена специалистами совместного проекта из Института планетарной геодезии Дрезденского технического университета и российской кампании «Аэрогеодезия».
Мне кажется, все, кто побывал на станции в нашем рейсе, запомнят ее, каждый по-своему. Я храню чувство приезда в гости, которого давно ждала. Хозяев не было, но были книги на столах, смешные рисунки в кабинете у медиков, сгущенка, с которой чай был особенно вкусный, лист календаря 1990 года, аккордеон, мандолина, гитара и кукла Луша, которая осталась дожидаться следующих гостей.
Потом, в ожидании вертолета, я чуть не примерзла на улице – под ногами многокилометровый слой снега и острое ощущение проникающего в тебя из-под земли холода. Мне, выросшей на Русском Севере, никогда не приходилось такого испытывать. Тем не менее, улетать не хотелось. Погода испортилась, но когда на следующий день выглянуло солнце и показались вдалеке острова Баллени, захотелось идти дальше, навстречу новым далям.


Станция Русская

Станция Русская расположена на Земле Мэри Бэрд в Западной Антарктиде, открытой Первой экспедицией Бэрда 1928–1930 гг. и названа в честь жены легендарного американского исследователя. Считается, что место, где расположена станция Русская, является одним из самых ветреных на Земле, и имеет очень низкое атмосферное давление. Весь район между  90-м и 160-м градусами западной долготы является наименее изученным районом Антарктиды, и открытие станции должно было заполнить пробел знаний в этом районе.
Первые две попытки открыть станцию в этом районе, предпринятые советской антарктической экспедицией в 1973-м и 1979-м годах, были безуспешны из-за трудной ледовой  и погодной обстановки. Станцию удалось открыть лишь в 1980 г., и проработала она десять лет. От девяти до двадцати двух полярников разных специальностей зимовало на станции в разные годы, в числе которых было два врача. Проводились метеорологические, актинометрические, астрономические, гидрофизические, медицинские, психологические, океанографические исследования, а также наблюдения  за спутниками. 
«Академик Федоров» стоял здесь гораздо ближе к берегу, чем на Ленинградской. Полеты на Русскую были недолгими.  Погода нас опять баловала, но надо было спешить, так она могла измениться неожиданно. Во время нашего посещения на станции были установлены автоматические метеорологические и геодезические комплексы подобно тем, что были сооружены на станции Ленинградской. Были проведены также исследования по биологии,  экологии, прибрежной океанографии и произведено бурение скважины для изучения вечной мерзлоты.
Под руководством начальника экспедиции была подготовлена взлетно-посадочная полоса для самолета БТ-67 на лыжах, который в недалеком будущем планирует летать на Русскую со станции Восток с промежуточной посадкой на американской базе Мак Мёрдо.
После Русской «Академик Федоров», продолжая свой путь на запад, прошел недалеко от острова Петра I. Все высыпали на палубу: как же не увидеть знаменитые острова, открытые во время плавания Первой русской антарктической экспедицией под командованием Беллинсгаузена и Лазарева!
 Прибыв на станцию Беллинсгаузен, которая была открыта в 1968 г. на  Антарктическом полуострове, острове Кинг Джордж, «Академик Федоров» провел там смену состава и доставку необходимых грузов.               
Посещая станцию Беллинсгаузен, мы также имели возможность осмотреть чилийскую станцию Эдуардо Фрей, расположенную в нескольких минутах ходьбы от российской станции, где мы были очень тепло встречены чилийскими полярниками.


Вместо эпилога

Распрощавшись с Антарктидой, «Академик Федоров» последовал в Кейптаун, где и закончилось наше путешествие, длившееся пятьдесят дней. Для корабля несколько дней, проведенных в Южно-Африканском порту, были связаны с погрузкой и сменой состава. Часть же полярников и членов экипажа, не задействованных в работах, имели возможность побродить по городу, подняться на Столовую гору, побывать в морском музее и посетить другие достопримечательности далекого порта.
Мои русские друзья из экспедиции пригласили меня поужинать в одном из уютных ресторанов на берегу бухты. Было радостно видеть теплые краски заката, вдыхать африканские ароматы и слышать звуки оркестра, играющего где-то вдалеке. Было также и грустно от скорого расставания, но незабываемые воспоминания от встреч с российскими полярниками и от увиденного в прекрасной Антарктиде останутся со мной навсегда.
Счастливого плавания! До новых встреч!


 

Поездка в Россию


Хотелось бы поделиться с читателями своими впечатлениями от поездки в Россию, совершенной в марте 2004 года. Тематика посещаемых мною мест своеобразна, так как меня интересует так называемая «полярная» тема.
Расскажу, чем объясняется мой интерес.
Родившись на Севере России на берегу Белого моря, я росла  во времена, когда песни о геологах-романтиках, о «ребятах 70-й широты», полярниках,  пингвинах, «о льдинах в Антарктиде», которые «землю скрыли», звучали повсюду...
Живя последнее время на Тасмании и являясь членом Полярной сети Тасмании, стала ощущать близость Южного полюса. Город Хобарт, отмечающий в 2004 году свое двухсотлетие, является крупным центром антарктической науки: Австралийский антарктический отдел (AAD) занимается национальной антарктической программой. 
Кооперативный центр антарктических исследований (CRC) – мировой лидер в вопросах полярного климата; Комиссия по сохранению морских живых ресурсов Антарктики (CCMLR) претворяет в жизнь конвенцию о сохранении и регулируемой эксплуатации морских живых ресурсов; Отдел морских исследований при СSIRO изучает роль океана в динамике климата; Институт исследований Антарктики и Южного океана (IASOS) – главный центр по подготовке аспирантов при Тасманийском университете. Это далеко не полный перечень учреждений в Хобарте, связанных с Антарктикой.
Корабли, в том числе ледокол «Aurora Australis», основное научно-исследовательское и снабженческое судно Австралии,  и российский корабль ледокольного типа «Василий Головнин», зафрахтованный у Дальневосточного пароходства на пять лет с 2003 года, совместно работают по выполнению Австралийской Антарктической программы. Французский «L’Astrolabe» также использует Хобарт для отправления и снабжения своих антарктических экспедиций.
Тасмания прекрасна. Надо сюда обязательно приехать, чтобы полюбить ее,  ощутить улыбку, заботу незнакомых людей, прохладу утра, увидеть яркий белый снег на вершине гор в разгар лета или покататься зимой на лыжах на горе Ben Lomond (в этом году снег на ней лежит на редкость долго), побродить среди   моря  тюльпанов, проводить антарктические корабли, пособирать голубику или малину в окрестностях древнего Лонцестона  (третьего по старшинству города в Австралии после Сиднея и Хобарта) и половить семгу или форель на рыбной ферме, которой владеет русская семья...
Итак, уехав из Тасмании в Россию, чтобы повидать своих родных, меня и там не отпускала моя полярная тема.
Первой моей остановкой был Русский Север, а именно город Архангельск.
Расположенный на 65; северной широты и 40; западной долготы, город был  основан в 16 веке. Он был первым и до начала 18 века оставался единственным морским портом в России. Расположенный примерно в 1000 км к северу от Москвы в устье реки Северная Двина, которая впадает в Белое море, город Архангельск – это своеобразные «ворота в Арктику».
Архангельское мореходное училище, старейшее в России, основанное в 1781 по указу императрицы Екатерины II, имеет прекрасный  музей. Он  основан известным писателем, выпускником училища Геннадием Павловичем Поповым и хранит фотографии, письма, документы, касающиеся мореходного училища и его выпускников. Есть материалы об освоении Северного Морского пути и документы, связанные с освоением Арктики и Антарктики, в том числе – об одном  из первых русских, вступивших на Антарктическую землю –  Александре Кучине (1888–1912).
Будучи опытном мореходом, Александр Кучин был принят на второй курс Архангельского мореходного училища в 1904 году. Он изучал океанографию под началом директора училища полковника Беспалова. Во время учебы Кучин часто бывал в Норвегии, плавая на различных шхунах. В 1907 году  в свои 18 лет в издательстве «Помор» в Норвегии опубликовал небольшой русско-норвежский словарь, состоящий из 4000 слов.
Это, пожалуй, один из первых русско-норвежских словарей, появившихся в то время. Кучин заканчивает училище с золотой медалью в 1909 году и отправляется в Норвегию изучать океанографию в Бергене на курсе профессора Хелланда-Хансена. В Бергене он знакомится с известным норвежским исследователем Фритьофом Нансеном. Оба, Хелланд-Хансен и Нансен, рекомендовали Кучина Руалю Амундсену в качестве выдающегося и талантливого океанографа. Вскоре Кучин становится единственным иностранным участником в норвежской антарктической экспедиции 1910–1912 годов, с блеском проводя на борту «Фрама» океанографические исследования. Кучин отмечает в своем письме от 29 апреля 1910 года, адресованном своему отцу и сестрам, что будет «стараться работать так, чтобы Амундсен не раскаивался в том, что взял с собой иностранца,  да еще русского...» (письмо храниться в музее мореходки).
Разговорившись с Геннадием Павловичем, я узнала, что он пишет книгу о Крымской войне, о следе, которая она оставила  на Русском Севере. Я поведала ему о том, что  в Лонцестоне, как и в ряде  других австралийских городов, в парке стоит русская пушка времен Крымской войны, что из таких русских пушек отливают Крест Виктории – самую высокую боевую награду Британского содружества. Позднее, вернувшись в Австралию, и отвечая на просьбу Геннадия Павловича, я отправила ему фотографию русской пушки в Лонцестоне и материал о судьбе русских пушек в Австралии.
Следующей моей остановкой был Санкт-Петербург. В научно-исследовательском Институте Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге я встретила замечательных людей, среди них заведующий отделом международных связей Сергей Прямиков, заведующий отделом  географии полярных стран Лев Саватюгин (автор многих книг, в числе которых одна из последних его книг «Российская наука в Антарктиде» выходящая в конце 2004 года, рассказывает о советских (российских) исследованиях в Антарктиде за 50 лет). 
Я  чрезвычайно благодарна им за время, которое они провели со мной, несмотря на свою огромную занятость. Сотрудница института Марина Дорожкина, недавно возвратившаяся с российской антарктической станции Беллинсгаузен, показала  альбом с фотографиями станции и  подарила мне свою интереснейшую статью, опубликованную в 2003 году в журнале «Северные просторы», о последней пропавшей экспедиции в Арктику замечательного русского полярного исследователя Владимира Русанова на шхуне «Геркулес», капитаном которой  был Александр Кучин. Никому не суждено было вернуться...
Музей Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге – единственный в своем роде в мире. Он хранит модели судов, фотографии, документы по истории освоения Арктики, Антарктики, Северного Морского пути, в том числе, например,  по истории плавания ледокола «Сибиряков». В 1932 году, ведомый капитаном Ворониным, выпускником архангельской мореходки, «Сибиряков» впервые в истории прошел за одну навигацию с запада на восток трудным путем по Северному  Ледовитому  океану.
Музей Арктики и Антарктики возглавляет удивительный человек, доктор физико-математических наук, автор многих книг прозы и  поэзии Виктор Боярский. Он участвовал также в международной трансантарктической экспедиции на лыжах и собачьих упряжках в августе 1989 – марте 1990 годов, когда шестеро ее членов прошли 6500 антарктических километров за 220 дней с запада на восток...

«Оставили печали,
Долги и суету
На каменном причале
Далекому порту.
Глаза все занавешены
Ресницами разлук,
Идем мы в лапы к лешему
На самый крайний юг.
Антарктика!
                Мы тосковали по тебе,
Проклятие,   
                но благодарны мы судьбе
За то, что так
                не отпускаешь от себя!
Антарктика!
                Мы жить не можем без тебя!»
– пишет В. Боярский в сочиненной им песне «Антарктика».

Много времени я провела в Государственном архиве военно-морского флота. Основанный в 1724 году по указу Петра I, архив бережно хранит подлинные документы военно-морского флота России с конца 17 века до 1940 года: карты, рисунки судов, планы городов и крепостей России, персональные фонды адмиралов русского флота, ученых, исследователей, мореплавателей – таких, как Витус Беринг (его «Великая Северная экспедиция» была первой, исследовавшей северные берега Европы и Азии от Белого моря до реки Колымы в 1733–1743 годах), Ивана Крузенштерна, Фаддея Беллинсгаузена и многих других.
Директор архива, доктор исторических наук Владимир Соболев и сотрудники читального зала и хранилищ тепло встретили меня, оказали всяческую поддержку и приглашали австралийских исследователей к работе в архиве.
Просмотрев необходимые справочники и каталоги в архиве, я углубилась в работу.
Несмотря на то, что пыль веков заставила меня немного почихать, я была  рада полистать старый вахтенный журнал корвета «Боярин», который посещал Хобарт в 1870 году. Собственно говоря, именно «Боярин» привел меня в архив. Дело в том, что в Хобарте у стен православной церкви хранится надгробный памятник с могилы баталера «Боярина» Григория Белавина, умершего в Хобарте в июне 1870 года во время стоянки там корабля.
Прихожане церкви к Пасхе 2004 года собрали средства и обновили  полустертые буквы на памятнике. Те, кто придет в церковь на престольный праздник, которой отмечается 27 сентября на Воздвижение Животворящего Креста, сможет помянуть одного из первых русских, похороненных на Австралийской земле.

17.09.2004 г.



БЕСЕДЫ

С БОРИСОМ ТРОФИМОВИЧЕМ
МУХИНЫМ



БЕСЕДА I

Я и не люблю неправды.
Б.Т. Мухин

– Расскажите, пожалуйста, где Вы родились? Кто ваши родители? Как складывалась ваша жизнь? В итоге Вы оказались в Австралии. Давно ли здесь живете?
– Отец был у меня военный фельдшер. А была как раз война. Туркестан называлась. Не германская война в 1941 году, а был Туркестан. Он фельдшером работал там. Он на бойню мясо возил солдатам. Он выскочил погреться, пароконку угнали. Ну, он растерялся, что расстреляют, побоялся идти домой и повесился.
Ну, а мать кинулась в панику, стала водку пить и сгорела. Умерла. Нас четверо было.
– А где Вы жили?
– Мы жили в Кульдже.
– Это Туркестан?
– Это городской уезд в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (КНР), административный центр Или-Казахского автономного округа.
– А родились Вы в каком году?
– В 1939 году.
– И тоже в Туркестане родились?
– Да, в Кульдже.
– Семья большая?
– Четыре брата. Я самый младший был. Ну, а потом, когда 3 года мне было уже, нас раздали. Всех братьев разобрали по одному. А меня почему-то не захотели. Мухины заинтересовались мною, у них не было детей.
– А Вы не Мухин?
– Мухин, а родился Песцов.
– Значит, это была семья Песцовых?
– Да. Первый отец был Георгий, а второй Трофим. Ну, я принял его и отчество, и фамилию. Зачем наводить плохие мысли.
– А вот они жили тоже в Туркестане?
– Отец перешел границу в 1921 году с атаманом Дутовым.
– Он был на стороне Белой армии?
– Да. А вот Мухин, он в 1932 году перебежал границу через Боротулу. Там горы высокие. Почему он убежал? Он мог бы не бежать, но у него отобрали все права российские. Отец был богатым человеком.
– Кулак?
– Кулак, да. Торговал скотиной, мясом. У отца, у Трофима, отобрали всё. Так как он сын буржуа, так сказать. И он решил бежать за границу, в Кульджу. Он побежал в 1932 году. Там устроился, а как раз в 1935 году началась Дунганская война. Заслали к китайцам большой отряд комсомольцев. И среди этих комсомольцев были дунгане, которых они, научили, как воевать. Часть из них потом расстреляли. Комсомольцев Белая армия уничтожила. А дунгане еще остались. И открылся фронт, Хоминский фронт. Помню, отец мне всегда говорил: они стояли на Хоминском фронте...
– Это отец Трофим?
– Да.
– А как его отчество?
– Прокопьевич. Он рассказывал, как они на Хоминском фронте стояли 3 месяца, мерзли. Холодина была, но Дунган они не могли разбить сразу, потому что советские начали мешать белым. Белую армию Чай Кан Ши вооружил. Дал им оружие, чтоб они воевали.
– Против красных?
– Против красных, против дунган, это нация такая. Это на территории Китая, в северной части.
Разбили потом дунган. Как бы то ни было, советские ничего не могли сделать. Белая армия помогала китайцам избавиться от этих дунган. Дунганы и с китайцами дрались, и с муслимами воевали, и, особенно, с русскими. Их цель была уничтожать русских всеми способами. Они беспощадные были.
– Это красноармейцы?
– Они не были красноармейцами. Дунганы – это нация. Немного погодя, с 1935 года, Дунганская война была. В 1943 году меня Мухины взяли. Я попал Мухиным в руки от Песцовых.
– Вам было 4 года?
– Да.
– Это в Кульдже, на территории Китая?
– Да. От Алма-Аты двести километров на юг, там где река Или течет. Мы вот на Или и жили. На р. Или эта Кульджа и находится. Белая армия пришла в Суйдун, не в Кульджу. Потому что в Кульджу не разрешили китайцы. А вот в Суйдун разрешили. Там крепость была. Мне рассказывали, как атамана Дутова убили. Я тогда еще маленький был, не понимал ничего. Потом пошел в школу.
– В русскую школу?
– В русскую школу, там три или четыре таких школы было. Моя сталинская школа была. Я в сталинскую школу ходил. Ходил до тех пор, пока мне не стали навязывать красный галстук. Я отказался.
– Мухины верующие люди? Православные?
– Православные. Мать даже иконку с Урала привезла. Она жила в Челябинске.
Нашлись одноклассники, во, ребята, – молодцы! Мы вместе стояли намертво-намертво. Всё. Нас и на линейке ругали, что только над нами не делали: смеются, плюют, кричат. Всякие фокусы показывают. А мы молчали. Один тип даже выскочил на линейке, помню, сторож Филипп Андреевич. Я думал, что он заступится за нас, потому что он с Белой армией пришел, а он советский паспорт получил и стал на их сторону. Вышел и говорит: «Ну что, рябчики, попались. Так вам и надо!». Ох, я бы сейчас этому дяде…  Нас четверо, мы как на солнышке стояли, так и стоим. С обеда, пока солнце не закатилось. Потом уже учитель пришел и нас домой отпустил. Мы, раз так, два так, три дня.
– Ну, а потом что, наверное, закончили свой поход?
– Ну, а зачем ты будешь красный галстук вешать? Без него же можно. Не должны мы. Зачем мы должны? Вот так мы и закончили весь свой поход. Потом уже наши друзья поразъехались. В Советский Союз ехали, всех везли эшелонами, на целину днем и ночью. Там же больше миллиона русских было.
– В Казахстан?
– В этот самый Синьцзян.
– Там тоже целина была?
– Нет.
– Из Синьцзяна на целину?
– Да. В Казахстан, в Советский Союз ребята поразъехались. Один, кажется, уехал в Советский Союз, мой тезка Барбариска, а остальные все сюда приехали, трое. Они и сейчас, по-моему, живы. Один даже дьяконом стал.
Как получилось, что я сюда приехал? Соседи у нас были там. Они в 1951-м  или 1952 году закопошились, и я поинтересовался: что вы делаете? А мы собираемся ехать. А куда? В Шанхай. Далеко же. А потом, куда? Потом в Америку. Я говорю: а мне можно? Можно. Анкетки достань.
– Это Вам 11 лет было?
– 13-ть, в Кульдже.
– А преподаватели русские были?
– Да, были. Там все русские; улицы по-русски называли, там никаких других нет. Все по-русски.
– А, в основном, там жили семьи Белой армии?
– Да. Я выучился у есаула, он был псаломщиком. Замечательный дядька. Ну, я с ним как-то познакомился, и он, когда уезжать стали, в Советский Союз тоже уехал.
Сталин сказал: «Все грехи прощаются вам. У вас ничего теперь нет. Вы приезжайте спокойно, живите, как вы хотите». Это так было сказано. Он уехал и священник уехал. Церковь осталась пустая. Я, как помощник его, говорю певчим, а у меня уже было пару девчонок: «Давайте церковь-то не будем бросать. Свою службу будем служить, не так, как священник, но все равно будем. И народ будет ходить». И, в самом деле, так было. Но, правда, мне было очень трудно, потому что там все по-разному поется то каноны, то там еще, еще. Все это нужно, чтоб гармонично было и чтоб все одно за другим шло по порядку. Очень трудно было. Но потом я потихоньку привык – все сложилось на место. Надо было регентовать,  и я регентовал. Все сложилось, все пошло хорошо.
Я вернусь к анкетам. Говорю родителям: «Вы знаете, что вы выбросили бы свои паспорта отсюда и поехали бы на Восток, не на Запад». – «Ой, сынок, такого не бывает, где ты взял, кто тебе сказал?» – «Тише, я вам скажу. Я найду». – «Как?» – «Найду». Вытащил бумажки. «Вот бумага, пишите по-русски. Распишитесь и конверт запечатывайте. Адрес вот есть, посылайте, и вам придет». Как они всполошились, кержаки прибежали, как так, как так. Я говорю: «Если вы будете каркать, вы будете в тюрьме, все до одного. С вас спрашивать не будут ничего. Вас просто заткнут в тюрьму, бессрочно, пока вы не перевоспитаетесь». Правда, после того, их пересажали всех частично из-за этого. В тюрьму посадили многих там.
– Это в Китае?
– Да. Это все советская пропаганда. Она все понастроила. А китайцы сделали свое дело. Со мной получилось так: тоже мне прислали повестку. Должен явиться в такой-то сборочный пункт, и на тебя этап будет. Но мамка плачет, отца уже посадили.
– Как маму звали?
– Матрена Дмитриевна. Мамка плачет. Я говорю: «Ну, чего ты, мама. Ну, что уж будет, то будет». «Отче наш...» читай. Всю дорогу иди и «Отче наш...» читай». Собрала она мне корзинку. Я пришел туда, «Отче наш...» не переставая, читал. Подхожу к часовому, показываю повестку. Он на меня кричит:  «Уходи отсюда». Я показываю, вот бумажка, сюда мне надо. А он: «Мужчина, уходи отсюда!» Думаю, что же делать. Смотрю, подошли двое. Он у них повестку взял, на штык одел и завел их туда. Потом вышел. Я пошел домой, мамка в слезы. Молитва что делает! Я так остался дома. Мамке помогать лошадь смотреть, корову смотреть, а у нее руки больные. У нее ревматизм. Она не может работать. Потом дом продали. Пришлось переезжать. Нельзя уже было там жить. Приехали, конфисковали у нас все, приехали три арбы и вычерпали все. Солдаты пришли 6-7 человек, штыками все стены искололи.
– Искали клад?
– Искали. Ничего не нашли. Мамка плачет, я тоже. Меня во двор. Иди, говорят, сядь и сиди, а то наручники оденем. Я сел, сижу. Они кончили свою музыку, все ободрали. Принесли кулек маленький муки. Вот вам на месяц, норма. Вот это будете кушать, как все кушают, так и вы будете кушать. Я говорю: «Мы у вас не просили ничего, мы не просим у вас. Мы свое будем. Зачем нам это?» – «Нет, вы должны как все. Одинаково должно быть». Колхозно, значит. Я рассердился. Смотрю мешки казенные. Когда-то люди уезжали в Советский Союз,  оставили мешки, смотрю, мешки лежат новенькие. Я говорю: «Почем?» – «По рублю». Я говорю: «Ну, давай все сюда». Они эти мешки нашли и насыпали в них. И говорят: «Приходи туда и там получишь расчет, деньги за конфискованное имущество». Я пришел. Зима, холодно, далеко. Я сидел, сидел, потом развалился и лежу. Вот он пришел, начальник, по-русски разговаривает со мной. Дунганин. Никогда не подумаешь, что он по-русски слова знает. Он пишет: 2 сорт пшеницы и мука 2 сорт. Не совсем хорошая мука. Я говорю: «Это самая наилучшая пшеница, которую ты можешь найти. Вы не кушаете такой чистой пшеницы, зерно крупное, хорошее зерно». Не дали. Мешки дай – не дали. Я говорю: «Знаешь, дядя, я не уйду, пока мешки не отдашь». «Ну и сиди». Я на стол развалился, бумаги ему там раскидал. Я говорю: «Я с тобой не буду разговаривать». Я его донял. Он отдал все мешки, не стал со мной спорить.
Получилось так, что я на велосипеде ехал и в задний карман положил визу. А ехал из полицейского участка. И получилось, что я как-то выронил эту визу. Домой приехал, нет визы. Пришлось снова хлопотать визу, опять два года.
– В Шанхай?
– В Гонконг. В Гонконге там Елизавета II покровительство дала на тех русских эмигрантов, которые собираются приехать в Австралию. Опять 2 года пропало, 4 года ждали. Это 1964 год. Когда анкеты получили, пришлось снова заполнять, опять 2 года ждали. Так мучительно было, потому что люди уже уезжают, а тут насильно стали отправлять в Советский Союз, кто паспорта имел.
– Какие-то приходили отзывы о том, как в Советском Союзе живется? От тех, которые уехали.
– Да. На «мухинскую» визу можно было уехать целой большой группе, общая виза называется. Много людей уехало на нашу визу, я сам заполнял эти визы всем. Как-то раз видал в Аделаиде одну женщину, она была у нас учительницей. И она уехала в Советский Союз, когда уезжали все, и она тоже с группой уехала. А тут она приехала в Аделаиду в прошлом году. Увидала меня, глаза вытаращила: «Мухин, ты здесь?». Я говорю: «Да». «Как? Ты же должен... мы на твою визу уехали, ты должен был с нами ехать». – «Я не поехал с вами». Она глаза вытаращила, говорит: «Я не верю, я не верю». Я говорю: «Ну, пожалуйста, вот я, твой бывший ученик сталинской школы, а ты учительница была, помню хорошо».
– Учительницей была? А сейчас в Аделаиде встретили?
– Она в Аделаиде живет, сейчас не знаю, жива она, не жива.
– А давно была эта встреча?
– Два года назад. То время прожили, как бы тяжело не было. Я церковными делами там управлял всегда, потому что мне надо было в Кульджу.
– А там был храм?
– Там храм, Свято-Никольская церковь. Она единственная церковь там.
– А как звали есаула, который Вас научил читать псалмы, петь?
– Дядя Миша, Золотухин фамилия его. Хороший мужчина, такой веселый всегда, разговорчивый. Таких людей мало найдешь. Это хорошие люди. Я среди них, среди белых вырос, можно так сказать.
– Вот это Белая гвардия.
– Да. Там был полковник один, Михаил Федорович Ананьин. Он из Белой армии. Уехал в Советский Союз, во Фрунзе. Вот попали! Их там всех дергали. Всех. Как получилось, что мы смогли так быстро удрать? Я оторвал родителей быстро. Они договорились писать письма. Ну и написали. Правда или нет, что Сталин отменил все, напишите. Написали: Трофим Прокопьевич во всем прав, их трепали. Вранье, что все отменили. Вот сейчас приезжает из бывшего Советского Союза нашего отца родня, Метленко, зять, они тоже уезжали. Каждую ночь его трепали. Каждую ночь его выводили в полицейский участок. Что, это хорошо? Я понял, в чем дело. Оказывается они, вот эту роту, которую перебили белые, они всех начали выщипывать, кто был участник. Все молоденькие ребята, по 18 лет, комсомольцы, две сотни. Обученные все, вооруженные, их засекли, всех положили на месте. Ни один не ушел. Вот за это мстили. Потом нам выезд вышел. А получилось так, что я женился на Тамаре. Нужно было документы переделывать.
– Вы женились в Куледже, в Китае?
– Мне  уже было 26 лет. Это было в 1964 году.
– Отец был арестован?
– Отца выпустили через 3 года. Выпустили его случайно. Когда в Советский Союз вывозили, ему разрешили на один день повидаться с сестрой. Моего отца сестренка за Хонина замуж вышла. Вот и отпустили его из концлагеря.
– А лагерь был в Китае?
– Да. Там у них были урановые шахты. Если на 25 лет посадили – они узника туда. И через 3 месяца они его вытаскивают и отправляют домой. Все, человек не жилец. Я пришел в концлагерь, показал им бумажку, они: собирайте Мухина. Я увез его с собой, без конвоя. Он должен был через 3 дня вернуться в концлагерь. Я по медицине немножко знаком, курсы кончал. Я доктору говорю: «Давай-ка сделаем моему батьке выпуск. Ты положишь его в госпиталь. Найдешь причину. Точка. Ты его стукнешь где-нибудь пониже, чтоб, когда придет другой доктор, он удостоверился, а не так, чтоб фальшивка была». Докторша говорит: «Да, сделаю, но 1200 рублей давай».
Вот она согласилась. Я говорю: «Ты иди в госпиталь, сразу же ложись». Без всякой комиссии его положили. Через два дня приезжают из концлагеря: где он? Нет. Он требуется. Я говорю: «Без доктора я ничего не имею права делать». – «А где доктор?» – «Там-то, там-то». Поехали к доктору. «Доктор, давайте посмотрим пациента». А мы сделали так, что он по-настоящему больной стал. Посмотрели, посмотрели. Ну, вот, выздоровеет, должен к нам явиться в лагерь. Хорошо. Она его раз выпускает домой через 2 дня. Засекли время, чтобы он к этому времени снова явился в госпиталь, чтобы опять его положить. Докторша говорит проверяющим: он никуда не годный. «Вы напишите, что человек никуда не годный. Зачем вы будете его везти?». Ну, ладно. Они согласились, бумажку написали. По болезни он отходит от своего бытия в концлагере. Так он и остался дома.
Потом эти визы. Насчет Тамары, у нас так получилось: переделать  пришлось визу, потому что фамилия у нее была не та. Нас четверо уже Мухиных стало. Мне общество сказало, чтоб я жил при церкви, так как псаломщик и должен быть здесь. Где, какие требы нужны, где крестины, где похороны; и службы должен вести регулярно.
Выезд вышел – и мы поехали. Одиннадцать дней ехали. Это длинная дорога, с западного Китая по горам. Половина Китая почти, потом прилетели в Гонконг. Я был доволен, пока не увидел английских солдат.
– В Гонконге?
– Да, на гонконгской территории. Здесь китайцы стоят, на другой стороне мостик.
– Это же была английская колония. Это 1965 год?
– Да. Стоят. У них такие, носки длинные, шорты, черные фуражки, белые костюмчики на них. Мне не понравился этот солдат. Какой солдат это? На что это похоже? Но назад ни шагу. Я не могу назад. Мы перешли. На той стороне и началось.
– Вы все вместе перешли?
– Вагоны грязные, со свиньями, и нас туда загрузили. Потом отвезли в отель. Начали распределять. Потом кто-то из синьзанцев на меня настучал. Что-то я им не понравился. Ну, правда, я угрожал одному. Только одному комсомольцу. Вот он и обозлился на меня, и решил доказать в этой стране, не у китайцев, а на свободе. И тут сколько меня трепали в Гонконге, таскали, таскали: ты скажи, ты кого посадил, кто сидел по твоей указке? Я говорю: «Слушай, ты меня просто не мотай. Я никого не садил, я не имею права садить никого. В Китае мне наганом угрожали, наган мне в нос совали: ты должен служить в нашей разведке». Я не согласился.
– В китайской?
– Китайцам. Она, китаюха кричит: «Ты какой герой, даже не испугался». Она думала, что я упаду, сразу буду трястись, что она мне наган в нос сунула. Я говорю: «Я не могу двум богам служить. Я православный, у меня народ сзади меня стоит, он за меня горой стоит, я за них  должен стоять. Я не могу это делать, как хотите. Это не в моей сфере. Может кто-то умеет делать, но я этого не делаю». Трепали, 6 месяцев просидел там. Одно мне понравилось в Гонконге, я работу нашел себе на строительстве. Подзаработал хорошенечко.
– А семья, жена где была?
– Жена родила сына в июле. Мы приехали в мае. В июле родила, через два месяца.
– В Гонконге?
– В Гонконге, она с ребенком сидела. Я с родителями не мог жить, потому что они меня изжили. Я не стал с ними жить. Я говорю: «Я не могу,  в другой комнате буду жить». Устроился на работу, свои деньги заимел, купил тележку, купил еще что-то, костюмчики, одежду, какую надо было, все купил. Я хорошо зарабатывал.
– Как строитель?
– Да, на строительстве, там особенно белым они хорошо платили.
– Вы работали каменщиком? Разные работы, мастер на все руки?
– Мастер. Я как переводчик: тому то надо, что надо...
– Вы знали китайский язык?
– Я же переводчиком был. Потом приехали в Австралию.
– В Австралию в каком году и как это случилось? Из Гонконга?
– Из Гонконга в Австралию, потому что вся группа, которая ехала с нами, 30 человек, все в Австралию поехали.
– Родители вместе с Вами?
– Они остались там, потому что я отделился от них.
– В Гонконге?
– Да, в Гонконге.
– И в Австралию не поехали?
– Они потом приехали в Австралию.
– После того, как Вы приехали?
– Они месяца через 4 после нас приехали.
– У Вас первый кто родился? Сын или дочь?
– Сын родился.
– Валера, да?
– Валера, он в Гонконге родился.
– А добирались на чем? На пароходе?
– Мы на пароходе приехали в 3 классе, в трюме.
– В трюме много народу было?
– Человек, наверное, 40.
– В каюте?
– Да, в каюте. Много, ширмами перегораживались.
– Сколько Вам было лет? 27-28 где-то?
– 26 лет. Там люди в 1 классе ехали, знакомые русские, харбинцы были. Харбинцы первым классом ехали. Мы могли бы тоже поехать, если бы мы запротестовали. Но мы не стали протестовать. Мы довольны были, лишь бы нас увезли.
– Лишь бы уехать из Китая?
– Лишь бы уехать.
– А в Гонконге тоже было проблемно жить?
– Ну, да. Они переоформляли там. Простых людей, простолюдинов, которые нигде, ничего, не служили, не работали, их отправляли чуть ли не на завтрашний день в Австралию.
– В Гонконге власть же была английская?
– Да. Они цеплялись большей частью за интеллигентов, которые могли разговаривать, могли кое-что придумать. Они большей частью к ним цеплялись и не выпускали.
– Вы освоили там строительную специальность?
– Я работал на стройке: 7 этажей, 8 этажей, 9 этажей, 10 этажей, 12 этажей. Китайцы сделают доски, заложат цемент, железо уже готово, заварено все. А мы потом доски отрывали и должны были спускать вниз, в трюм сбрасывать; или, в другой раз, надо бамбуковые ставить стойки. По ним спускаться... Работы было много, платили хорошо. Я один раз, по соседству, прошел дальше, смотрю, здания тоже строятся. Смотрю, молодежь китайская. Все молоденькие, чистенькие, выглядят как-то по-другому. Я говорю: «Вы откуда?» Они говорят: «Из Пекина». Я говорю: «Что, а зачем вы здесь?» А мы, говорят, учимся здесь. «А почему вы здесь работаете?» «А вот нам дали работу сейчас, на какое-то время, пока холода что ли». Я говорю: «Сколько вы получаете жалованья?». Они сказали что-то мне. Я подумал: «Это совсем мизерная зарплата. Меньше чем половина того, что я получаю». Но я не стал говорить, думаю, если я скажу, меня могут отсюда уволить. И хозяину потом попадет. Я говорю: «Ну, ничего». «Сколько ты получаешь?» – «Почти так же, как вы, одинаково».
Вот здесь в Австралии я вмешался. В «Интернешенел Харвестел» устроился работать. Там кабины сваривают, составляют дверцы, ровняют, чтоб чистенько, аккуратненько было. Работал неплохо.
– Борис Трофимович, как Вам после Китая Австралия показалась? Куда Вы приехали, куда Вас поселили? Ведь все равно надо было где-то размещаться, спать, есть. У Вас жизнь началась в другой стране, Вы английский язык не знали или знали немножко? В Гонконге подучили?
– Если ты имел, например, медицинские курсы, учил там латинский язык, то он очень схож. Письменность та же самая. Значит, надо только добавлять другие слова и все, письменность-то одинаковая. По мне хорошо пошло, я только слова подключаю. Единственное, у них меняется звук слов, совсем другой, не так, как пишется. Звучит так слово, а пишется  по-другому. Единственное, в этом разница. А там, что понятно слово, непонятно, у меня под боком всегда словарь. Я раз посмотрел – есть, понимаю, уже могу разговаривать. Но, когда мы приехали в Австралию, не по душе была Австралия.
– А приехали в Мельбурн?
– Да, мы сразу в Новопарк приехали. Но деваться некуда. Назад дороги нет у тебя, в Советский Союз – никакой и речи не должно быть. Хочешь ты, не хочешь, а жара была такая, до 40 градусов. А нас все равно заставляли работать.
– А жена с маленьким ребенком?
– Холодка не было, охладиться тоже не было где, вот она все купала его почаще в теплой водичке. Покупает, он успокоится, уже не пищит так. Это пережили как-то, устроился как-то. Более-менее хорошая работа у меня была. Я пять лет проработал.
– Это сборочный завод какой-то?
– Нет. «Металлфиниш» называется. Обкладка, выравнивают, сшивают. Потом снова накладывают этот свинец, шлифуют, потом в покраску.
– Автомобильная кабина?
– Да, для больших грузовиков.
– А где Вы жили в это время?
– Я купил свой дом. С хозяином договорился, что я буду потихоньку оплачивать. И все. Срок не оговаривался. И когда я обратился к юристу, он сказал: «Ты счастливый, что обратился ко мне. Он бы тебя надул. Ты бы платил, платил, а если бы поссорились, он бы тебя выгнал и все». Я говорю: «Так делай, чтоб была бумага». Он все сделал. И через два-три года я рассчитался за дом. Но я дешево дом купил, за 11 тысяч долларов. Но тогда и деньги были другие. Все равно дешево. У меня огород большой был. С работы придешь, сразу тяпку скорее или лопату и за работу. Мы по квартирам мыкались 5 лет. Родители сами по себе. Они не захотели с нами жить, а потом они приехали ко мне, когда я купил этот дом. Они приехали и говорят: «Ой, какая завалюшка». Я говорю: «Только поправить надо и все. Там надо подставить, там надо подставить, крышу покрасить». Весь дом покрасил, полы перебрал.
– Здесь,в Данденонге детишки уже выросли. Потом отца Михаила Протопопова привезли сюда, поставили священником.
– Вы и сейчас читаете Псалтирь? Поете в хоре? Уже ведь много лет, несколько десятилетий. Как, на ваш взгляд, община русская? Разрастается? Дети росли, внуки стали приходить. Есть такое ощущение, что община разрастается?
– Меня одно удивляет. Вот, когда поминки – приходят приблизительно человек 250-т, полная церковь. Но на службу, кажется, только четыре или пять человек придет. А где остальные 245-ть? Я не знаю.
– Только, видимо, по большим праздникам приходят, а так работают.
– Да не очень-то по большим праздникам. Как-то я познакомился с одной женщиной, Любой ее звать, что ли, она была у нас на акафисте. Я спрашиваю: «С какого ты прихода?». Она не говорит мне. «А я как-то пришла, – говорит, – народу здесь битком забито, не пролезешь нигде». Я подумал, этот храм был забитый людьми? Я говорю: «Посмотрите сегодня. Сколько там, десяток? Больше нет. Может, ты приходила на Пасху, тогда-то да, или на Рождество, или это Крещение было, и все. Три праздника самых главных, на которых народ бывает. Ты не беспокойся, приходи».
– Я смотрю, у Вас и жена постоянно в храме, и дети. Я видел вашу дочку. Кстати, как зовут Вашу дочку?
– Оля.
– Ваша семья воцерковлена. Внук Сережа алтарничает.
– Да, да. Ну, все равно они как-то с ленцой. Вот, Валерка, мой сын. Он один раз был на Рождество. Вот теперь его целый год жди, пока он на Пасху приедет или нет. Вот это и все. Я ему сколько раз говорил, почему ты не пришел. «Я не хочу».
– Сегодня мы сидим за столом, так много у Вас родных людей. Я не верю, что это прямое родство. Тут и свояки, и внуки. У Вас есть ощущение, что здесь родина, в Австралии? Вот Вы русский человек, чувствуете ли, что здесь у Вас достаточно родных людей, с кем общаетесь. У Вас дом очень хороший, сад хороший, и куры есть, и гаражи, и машины, и на пенсии Вы?
– Родина, как сказать, Родины у нас нет.
– Вы чувствуете себя человеком без родины?
– Потому что Китай для нас родина, но мы не можем претендовать теперь, потому что мы от него отказались. Люди, которые отказались и не приехали, живут там, в Кульдже, я знаю, русские живут. Есть русские, которые в Советский Союз уехали, просто половина уехала, после хрущевских времен. Сейчас они уже поумирали.
А вот один молодой парень, он где-то открыл себе бизнес, приезжал даже сюда как-то один раз, говорят. Он из Джинлонга. Но он любит хвастать. Он открыл какой-то бизнес там, известку, что ли, собирает и потом пережигает. А потом торгует на острове Находка. Он там бизнес имеет и там его вроде хорошо полицейские знают. Вы новости часто смотрите? Про Находку знаете, что-то там такое есть?
– Находка – это под Владивостоком.
– Я думаю, что его тоже припугнули. Он говорит, что я не боюсь полицейских. Нет, такого не бывает. Я Китай знаю, у меня там знакомые полицейские были, слесаря были, торговцы, через которых я что-то доставал: покушать или какие-то материалы. Это надо через них доставать. А это другое, через полицию доставать бумажки, пропуск. Когда ты едешь дальше, чем за 3 км, ты должен иметь пропуск, бумажку. Ознакомительная бумажка у тебя должна быть. Не повестка, а справка должна быть. Меня научили люди, как можно получить бумажку, а то я сам ничего не мог сделать. А вот тут получилось. Все так хорошо получается и незаметно, всем хорошо и приятно. Мне говорят: отрежь кусочек масла, скромно, принеси, заверни только в бумажку, хорошо, красивенько, бантик повяжи. Принеси, на стол положи и скажи: «Господин, товарищ начальник, я хочу туда-то поехать, мне бумажку, пожалуйста, выпиши. Мне надо то-то, порыбачить, поохотничать, разрешено рыбачить, не запретная зона». Они обычно не дают, а тут... «Усин, усин, усин, я бы хотел, чтобы ты мне дал». «Ну, ладно». На столе там оставил этот кулечек. Он говорит: «Ты кулечек забери». Я говорю: «Не нужно мне ничего. Я пойду домой, разочарованный. Не знаю, что я буду делать теперь». Иду до дома, километра два пешком от полиции. Не успел прийти, смотрю, полицейский летит на велосипеде. Такого-то такого-то знаешь? Да, говорю, это я. «На, бумага тебе». Я открыл пакет, справка. Думаю, двух зайцев убил. Вот, где собака зарыта. Только осторожно надо быть. Не надо, чтоб кто знал. Никому не говорю, меня научили так те люди, которые знают, что надо сделать.
– Борис Трофимович, были ли Вы в России? Вам есть к кому ехать, какая-то родня?
– Два брата у меня там.
– Два брата – это по роду Мухиных?
– Нет, Пестовых: Геннадий Пестов и Виктор Пестов.
– А где они живут?
– С Виктором я имел переписку до 1955 года. А потом, видать, за переписку за ним стали следить. Я написал ему письмо, чтоб больше он не писал мне. Он больше и не писал. А Геннадий, тот был в Новосибирске, он летчиком был, но это слова Виктора. Он писал мне в письме, что Геннадий там-то, там-то.
– Ну, это же, конечно, старший брат, поскольку Вы были младший. Летчиком он был гражданской авиации или военной?
– Не знаю.
– Встречаться, никогда не встречались? Ехать в Россию по большому счету не к кому, и не ездили Вы ни разу, не были?
– Когда я пацаном был, я был на советских территориях. Меня отец водил, поселок Колжат называется.
– Мухин?
– Да, это пограничный город.
– Там, по сути, как таковой границы не было между Китаем и Россией.
– Там пограничники советские были, но они пропускали. Можешь приехать, но ночевать нельзя там, нужно уехать. А если ночуешь – 5 лет припишут.
– Мне просто понять в целом, насколько у Вас сейчас есть интерес к тому, чтобы с кем-то встречаться из России. Как таковых людей, видимо, уже нет. Поэтому для Вас все-таки родина, она здесь, в Австралии родные люди?
– Мне теперь уже деваться некуда.
– Скажите, а Вы довольны, как получили образование ваши дети? Ваш сын, дочь, внуки? Образование хорошее? Специальность?
– Я старался, хотел, чтоб им было лучше, но они не хотят, вот в том-то и дело.
– Все равно эти люди интеллектуального труда.
– Они вот дошли, как по-нашему 9 класс, и все, остановились.
– Чем занимаются сын, дочь?
– Дочка, она своему мужу помогает в бухгалтерии.
– Анатолию?
– Да.
– И, кроме того, я должен еще спросить: Валерик кто по специальности?
– Валерка занимался фотографией, зарабатывал на этом. Он был на русском ледоколе, на юге.
– В Антарктиде?
– Был в Антарктиде на советско-русском ледоколе. В Мурманске он пробыл целый месяц.
– Но Мурманск – это не Антарктида, это ближе к Арктике.
– Нет, он там прожил. У него были хорошие фотоаппараты. Он много путешествовал. Он и в Америке был, в Канаде, в Мексике, в Южной Америке, только в Африке не был, кажется. В Европе был: в Англии, во Франции.
– Борис Трофимович, скажите, мне думается, что жизнь у Вас получилась. Вот как Вы считаете? Вы из Китая, из нищеты, из смертельной опасности выбрались. Стали хозяином дома, сумели поднять семью, конечно, в каждой семье есть какие-то проблемы. Это везде есть. Но в целом, жизнь у Вас ведь получилась? Я понимаю, что она еще продолжается, и дай Бог, чтоб она у Вас и до 100 лет, и до 120-ти Вы бы жили. Но на данный момент Вы ведь можете сказать, что жизнь в целом получилась?
– Меня Бог хранит.
– Вы рассказывали, как шли и читали «Отче наш...», и Вас не забрали по этой повестке.
– До сих пор не могу забыть. Когда-то на охоте я ходил по горам, скалам, где никто не лазил. Зачем я туда лез, не понимаю. Но я полез. Внизу речка, ее даже не видно.
Я, быть может, прошел насквозь, но получилась россыпь, такой маленький увальчик, и там мелкие камни, ведь ты по ним не пройдешь. И несет меня вниз, назад я не могу повернуть. У меня вьючок сзади и ружье. Я не могу повернуться, стенка вот такая. Я не могу развернуться. Я думаю, что же я буду делать.  Смотрел, смотрел, увидел вереск. Потянулся, не могу достать, а на цыпочки не станешь. И когда поднялся наверх, покачнулся вот так. Вот смотри момент: какая-то сила, теплая такая, приятная придавила меня. И веточка сразу ниже опустилась. А это не все. Я ухватился за нее, потихоньку полез. Лез, лез – вылез, и там уже склоном пошло в другую сторону. Я эту веточку отпустил, она мимо меня улетела, ну, что ты будешь делать? Ладно, пошел, вылез наверх, а там наверху чисто так, увальчики есть. Смотрю, мой знакомый охотник, мы с ним двое-трое ходили. Один из охотников идет косогором вниз, спускается. Я кричать, свистеть, он даже внимания не обращает. Думаю, что же он не слышит, дурной что ли? Что с ним? Свист далеко слышно и тихая погода.
Пошел я на стан. Я на него обрушился сразу: «Генка, ты что? Почему ты на меня не реагируешь? Я тебе кричал, свистел, ты даже не ответил мне ни слова». Он говорит: «Кому ты свистел, я ничего не слышал». Я говорю: «Заткнул свои уши чем-то». «Я, – говорит, – сюда ходил, снизу пришел». Не знаю, не пойму ничего.
– Кто там был? Кто Вас спас?
– Вот эта веточка. Я только отпустил ее, она еще крепко держалась. Рядом эта галька, и она полетала вниз. Хоть бы щелкнула или треснула, нет, ничего не было. Может, Боженька тогда был. Какой Ты милостивый!
– У Вас уже были дети? Это все здесь было, в Австралии?
– Нет, это все было в Китае.
– Здесь чем Вы занимаетесь? Вы охотник, рыбак? У Вас есть какие-то увлечения. Вот, Вы говорили, кенгуренка спасли когда-то.
– Я очень увлекался, на рыбалку ездил, часто брал с собой ребятишек, даже в багажник. Сел за руль, поехали на рыбалку. Вечером сидели, рыбачили уже. Тут, километров 100, есть дамба, едешь на нее, рыбачишь. Потом на охоту стал ездить. Мужики соблазнили, ружьишко купил, маломальское такое. На охоту поехал, азарт. То, другое там. Потом уже азарт ушел, хорошее ружье купил, хорошая винтовочка. Жалко было ее отдавать даже. Запретили потом оружие носить такое. Винтовочка хорошая была: хоть где, хоть когда, хоть на бегу. Кабана на бегу – не промажешь. Ружье очень полюбил даже, замечательное ружье было. Отобрали из-за каких-то бродяг. Но все равно, как пишут в журналах: сдала только третья часть, остальное все еще лежит и еще больше становится, потому что люди целые арсеналы откуда-то привозят, даже русские. Но на русские винтовочки здесь нет запрета, на полуавтомат – да. Но полуавтомат здесь не продают. Полуавтомат есть только новозеландский, хорошенький, а русские винтовочки, трехлинейки, они дешевые здесь. Можно купить и малопульку дешевую.
Я любил охоту. Поедешь, свежий воздух, равнина, отойдешь шагов на 15-20, там тебе кустарник. Идем, выскочил: пах-пах – готов или промазали, ничего нет. Мясо я всегда привозил. Я своих кормил мясом. Ели сколько хотели, хорошее мясо.
– Вообще, Австралия богатая страна на животных.
– Да. Единственное, одно здесь в Австралии опасно, это насчет климата. Вот, прошлые 10 лет не было дождей. Сухо было страшно, невозможно было. Кое-как пшеницу выращивали. А вот уже последние 2 года пошли дожди. И свиньи сразу пришли оттуда сюда. Они же, свиньи, уходят на 3 тысячи километров, 4 тысячи километров идет свинья.
– В глубину?
– Идет на уход. И она не останавливается. Тут много козлов, диких коней полно, кенгуру, страусы. Страусов не так много, а вот кенгуру – ужасно, такие огромные есть, как у Валерки машина. Он вот так вышиной.
– Сколько же он весит?
– Не знаю, килограммов, наверное, 200-ти. Лучше убегать в сторону, не лезть и стрелять ему между глаз, больше никуда не надо стрелять. Если ты не промажешь, то хорошо. Если ты промажешь – он тебе пузо выпустит.
– Он такой агрессивный?
– Он лапами своими, как когтями, как прыгнет, и раз по животу.
– Бывало, что кенгуру и убивало людей?
– Однажды у меня был поединок с кабаном, большой, белый кабан. Такое болото, с километр диаметром, кустарник не такой большой, больших деревьев нет, а кустарник есть. Я смотрю, по кустарнику кто-то ходит. У меня мало пулечек было. Я уже приподнялся, раз его в спину, прыгнул. Тут он шел, шел, а с той стороны машина стоит. Он не дошел до машины, повернулся на чистину, вышел и по чистине идет. И прямо ко мне идет. А я как-то на рыбалку ездил, патроны на улице высыпал и они отсырели. А один патрон сухой был в кармане. Я его взял, зарядил, положил на колено ружье и между глаз его бац. Это единственный выход, больше нет.
– И это спасло Вас?
– А то он на меня нападет, попластает, изранит, как следует. Друзья пришли: «Борька, а кого ты убил?». Я говорю: «Свинью». «Так какая она свинья!» Такая здоровая, метровая, в багажник не могли запихнуть, поднимали так и сяк...
– Какая же яркая жизнь у Вас была в этом плане.
– Ну, ничего, мы в Австралии пожили неплохо. Боженька меня хранит по сей день. Вот в прошлом году я умирал.
– А что было такое, сердце?
– И легкое отказало, и сердце отказало. Легкое отказало сразу, вдохнуть могу, а выдохнуть нет. Мне доктор говорит, меня в госпиталь повезли: «Ты не мой пациент, ты езжай в Кассию, там другой госпиталь. Там амбуланс придет, тебя увезет». От меня все эти шлангочки отцепили, поставили с боку, а мне все хуже, совсем сдавило. В последний момент слышу: «Финиш». Даже не знаю, как получилось, что было со мной, очнулся уже на четвертый день. Кругом провода, тут дерет, тут больно, в этом месте больно. Страшно так, и там эти машинки стоят, провода и всякие шлангочки, не подойдешь ко мне. И они все-таки выиграли, доктора выиграли. Мы, говорят, тебя решили оставить. Не дадим тебе умереть. Ну и не дали, правда. Сердце заставили работать и легкое заставили.
– Хорошо, спасибо, Борис Трофимович, я понимаю, что огромная жизнь, и всю ее не расскажешь.
– Сколько случаев было, маленьким я был, как-то один раз, помню, лед. И как раз паром на реке, там большая река была. Это, наверное, весной я думаю, в марте или в феврале, что-то так. Лед пробили, значит, и там паром ходит. Но тут  же и лед. И тут какой-то киргиз, сидит на коне, со мной разговаривает, а я не понимал по-киргизски. Ну, пятое на десятое что-то мне скажет. Помню, что утро было, он стоял, разговаривал, вдруг, как лед затрещит и улетел вниз.
– Вы провалились под лед?
– Ну, вниз, в воду. Мы рядом стояли, я стою, а киргиз исчез. Был – и нет.
– Вместе с конем провалился?
– С конем. А потом, когда разобрались, прибежали другие, мне говорят: «Уходи подальше. Это протока». Здесь глубокая протока была.
– А Вам было больше 10 лет?
– Лет 6 было. Это мы еще там возле границы жили около больших бурят. От границы 5 километров, от советской границы. Батька все время ездил через границу, что-то там купить надо, на базар. Там 100 километров.
– А чем отец занимался?
– Он на мельнице работал.
– Просто, как рабочий?
– Ну да, это чужая мельница была, он только отремонтировал ее. А люди-то приходят. Он какую-то часть брал.
– А мать чем занималась?
– А мамка домохозяйка. Скотину свою заимели.
– А давно Вы родителей похоронили?
– Вот, на кресте, 1975 год.
– Это кто, мама умерла?
– Да, а отец, он на 2 года вперед умер, в 1973-м.
– Они не так долго пожили в Австралии, лет 8-10?
– Они не старые были. Но батька-то был истрепанный. Лагерь его истрепал здорово. Там они уродуют здорово народ.
– Борис Трофимович, скажите, есть у Вас ощущение, что Вы обрели покой? Вот сейчас в храм ходите, причащаетесь, исповедуетесь, мир у Вас в душе есть? Пришли Вы к какой-то цели, к которой шли в жизни? Прежде всего, человеку достойно прожить надо, поднять семью, детей. Получилась жизнь? Реализовались?
– У меня жизнь какая-то мятежная. У меня жена, как мать, поехала в Воронеж, с тех пор так и тарахтит: Воронеж, Воронеж. Я уже рассердился: знаешь что, если хочешь, езжай уж в этот Воронеж и живи, сколько там хочешь. Я больше не хочу слушать, мне надоело. Почему я не хочу уехать в Советскую Россию? У меня был такой случай, когда я работал на «Интернешенел Форес», там один инспектор, вызвал меня и говорит: «Хочешь поехать в Советский Союз? У нас там Форд работает под Сталинградом. Хочешь, мы тебя поставим старшим». А я говорю: «Слабоват писать по-английски, только говорить могу». А он: «Не проблема. Это мы все сделаем». – «Еще одна проблема: русская душа такая, иногда хочется освободиться, повеселиться, выпить. А потом у нас получается недоразумение. Вы будете меня выручать?»
– Напрямую задали такой вопрос?
– Один раз, может быть, выручат, а на другой скажут: сиди ты, как хочешь, поэтому я и не хочу. Я и не люблю неправды. Нужно правду говорить. Сколько по Сталину плакали?! В сталинской школе, когда он загнулся, этот Сталин, ревут, слезы. Мы с Витькой сидим, смотрим, я говорю: «Витька, только не смейся».
– А Витька, это кто?
– Тупицын, мы с ним за одной партой сидели.
– Друг детства?
– Да, мы одногодки. Он сейчас в Аделаиде живет, баптист... А если бы он засмеялся, получил бы, наверное. У нас посадили одноклассницу на 3 года за то, что она советскую власть просмеяла. Я говорю: вот так и нам будет. А сейчас газеты пишут: этого мерзавца, вот этого Сталина, вспоминают и говорят: «Как бы было хорошо, если бы он вернулся». Люди думают, что он хорошо делал, приятное делал, а забыли, что 2 миллиона людей погубил, этого никто не вспоминает. А почему? Погибших людей, значит, не жалко, а его-то жалко.



БЕСЕДА

с Борисом Трофимовичем
и Тамарой  Александровной МУХИНЫМИ



Любовь побеждает все.
Т.А. Мухина

– Здравствуйте, Тамара Александровна! Такие вот чудеса рассказал Борис Трофимович, что даже свиньи сазана едят.
Т.А.: – Да, да.
– Питаются рыбой, это просто поразительно.
Б.Т.: – Я одного повстречал, такой Ленька, рыдает: всех, значит, и Сталина, тогда еще Громыко был. Я ему говорю: «Тише, чего ты?» Он открыл тельняшку, а у него 7 пуль подряд, через всю спину, это с немецкого пулемета, говорит, меня под Сталинградом.
– А как выжил?
Б.Т.: – Выжил, еще всю войну, до Берлина дошел. Нам там все подарки дают, то англичане, то французы, то американцы. Мы в поезд садимся, нас отпускают, оружие сдавайте.
Т.А.: – Все, уже кончилась война.
Б.Т.: – Война кончилась, садимся, песняка, довольные все. До польской границы доехал поезд, остановился. Стоит сопляк, лет 16 с винтовкой: «У, сволочи». «Это мы-то сволочи?..» Ничего нет, вылезли мы, а с другой стороны залезли, всех вещи повытаскивали, вычистили, потом через 15 минут сказали: «Садись», и поезд тут же рванул. Пока мы поняли, а там уже ничего нет.
– Это уже на территории Советского Союза? Сколько всего, всякой подлости было.
Б.Т.: – Я как думал, приеду домой.
Т.А.: – Медали уже получили.
Б.Т.: – Маме своей, старушке продам покрывало это плюшевое и куплю квартирку.
– Вот Вы говорите, что сына вашего ограбили во Вьетнаме.
– Я никогда не сидел в таком доме, вот как у вас: садик и гараж и несколько семей.
Т.А.: – Мы же жили в стареньком доме, Борис рассказывал, как этот купили за 9 тысяч долларов. Но как бы там ни было, а нам уютно было. Улица такая спокойная, ограда у нас большая для детей была. Прямо приволье там. И рядом у нас же земля была. Тоже рассказывал, наверное, что коров держали. 15 лет корову я, у нас же коров не было. Борис ездил, свиней стрелял.
– Тамара Александровна, а ваши с Вами тоже приехали?
Т.А.: – Нет, я уже с Борисом жила, так что родители раньше нас приехали. Мы приехали через 4-5 месяцев.
– Мама и папа из Китая приехали тоже? Из Синьцзяня? Вместе Вы жили, когда из Китая приехали?
Т.А.: – Не далеко, да. По первости, мы жили на Булпарке, эта одна станция. У нас Валера маленький был. Мы его привозили, на неделю оставляли, Романа тогда еще не было. Валеру привозили, оставляли. Никуда не денешься, надо было идти работать. Борис работал на стеклянной фабрике, там, где закаляли стекло, а меня попросили, чтобы я подавала чай, убиралась в конторе, так 8 месяцев проработала. Вот так ездили к ним на поезде, обратно пешком шли. Тогда молодые были, что нам. На поезде едешь 30 минут, потом пешком идешь, потом садишься на трамвай и еще 10 минут пешком.
– Я думаю, это большое дело, что с Вами были родители. Все-таки не столь одиноко. Незнакомая страна, новый язык и никого родных, а так родители были, помогали, поддерживали.
Т.А.:  – Мы, когда приехали, я целых 2 месяца проплакала.
– Это по Китаю? Жалели Китай?
Т.А.:  – Знаете, выйдешь на улицу, мертво все, где люди? Вот сосед будет с тобой рядом жить, а ты не знаешь, кто он, чем занимается, нет никакой связи.
– Была пустынная Австралия?
Т.А.: – Жутко было. Все уйдут на работу, ребенок еще маленький был. Я думаю, когда ж ты проснешься? А он такой спокойненький у нас был, уснет, выспится, покормила, опять спит. Ну, поиграл какое-то время.
Пришла к маме, говорю: «Мама, мне скучно». Она говорит: «Да возьми Галю к себе».
–  А Галя, это Ваша двоюродная сестра?
Т.А.: – Нет, родная сестренка. У мамы 10 нас всех: 5 девочек, 5 мальчиков.
–  Из Воронежа все?
Т.А.: – Да, здесь жили, потом они уехали в Воронеж. Потом я Галю взяла. С детьми не было никакой проблемы, но эта скука одолевала так, выйдешь – никого не видно.
– Сейчас все изменилось?
Т.А.: – Сейчас уже английский язык знаешь, можно пойти поговорить. Я работала в старческом доме, там сейчас моя сестренка работает. 20 человек только в этом старческом доме.
– Это возле храма? Русские там?
Т.А.: – Да, 4 года там проработала, кухаркой там была, готовила на этих старичков. Потом, когда я больше стала, меня попросили за стариками смотреть: там покупать, побыть с ними, волосы почесать. Это я с ними там уже после того. Работали то там, то там. Никогда я на одном месте не работала. У меня же никакой профессии не было.
– Это же за старичками уход, это же целое дело, большое?
Т.А.: – Для меня это было удовольствие.
– Я вот даже смотрю здесь, эти бабушки на колясках, они ухоженные. Я вижу, у них хорошая одежда, вымытые, чистенькие такие.
Т.А.: – Это Валя Буланова, она из Москвы, заботится о них, сопровождает всегда. Вы с ней познакомились?
– Нет еще. Ей лет около 50-ти?
Т.А.: – Высоконькая такая, на личико приличная. Он такая из-за всех, вот сколько она у нас работает, доброжелательная для всех. Она и оденет всех.
– Как с детьми?
Т.А.: – Она очень такая милая. А потом я ушла оттуда, у меня спина разболелась. Они просили прийти убираться, я согласилась, ходила на 4 часа.
– А скажите, у Вас напряженная жизнь была?
Т.А.: – Я скажу, нелегкая. Борис в Китае был псаломщиком. А здесь приехали, пошли на клирос, а нас попросили: у нас здесь своих хватает. Для меня это был удар. В Китае он был псаломщик и регент, не было священника, он проповеди нам читал.
– Такой нравственный авторитет?
Т.А.: – Да, ну здесь его попросили. Для меня это было очень больно. Мы меньше стали в церковь ходить, а то раньше ездили каждый день. А потом как-то собрание было, тоже нас попросили, вроде бы выйдите, вы не члены. А мы ничего не понимали, какие члены? У нас этого не было, какие члены. Членский взнос какой-то нужно платить. Нам не объяснили ничего, мы откуда знали. Нас выпроводили, конечно, с собрания. В это время для меня это было очень тяжело. Потом родители приехали, они у нас год прожили или меньше. Здесь, конечно, легко было, не надо было никуда детей возить, я работала на Хайнце ночью.
– Круглосуточное производство?
– Там не останавливались. Вот сегодня я работаю вечером, а на другой день другие заступают после обеда. И так оно все время, с 11 до утра. Очень было хорошо, что родители смотрели за детьми. Также родственники помогли им. Есть же родственники такие, как зависть или даже как, не пойму. Какой-то укол нужно сделать.
Их соблазнили, и они уехали в Оранчи. Потом с отцом плохо стало, мать позвонила. Потом слышим, что отец умер. Мы поехали туда, похоронили отца. Стали звать маму, поехали с нами, она не захотела. После того, звонит мать, ее парализовало. Паралич ее ударил, и мы поехали, забрали ее сюда. 8 месяцев она с нами жила, потом у меня не было возможности ухаживать, я сама заболела, поэтому нам пришлось ее сдать в старческий дом, и далековато было, нужно было далеко ее везти, где-то над морем. Туда нужно было ехать, нелегко было.
– Очень большие испытания были посланы на долю и ваших родителей. Особенно, все же житие в Китае тоже ненормально, для русского человека жить в Китае.
Т.А.: – Да. В чужой стране совсем. Знаете, когда русские жили, я Вам скажу, они очень много для Китая сделали. Мельницы кто держал? Русские. Они же там все инженеры, все такие знатные люди, они очень много помогли китайцам. Они не то, что притесняли, они давали землю, делайте, что хотите в одно время также.
Б.Т.: – Нет, там воля была. Если скотину имеешь, скажем, 100 баранов, ты должен приготовить одного барана, нет, два барана за сотню. Это будет твой налог, за целый год два барана. Там такой длинный шест и на шесте флажок. И он едет и показывает. А там смотрят: это едет налог собирать. Он кричит, туда едешь, там пункт есть сборочный. Если ты имеешь 100 голов скотины, ты бычка должен подарить. Это все. Ну, ты же это можешь. Это не то, что у тебя 2-3 коровы забирают. Они поощряют, если у тебя мало. Если ничего не получил, ничего – мы подождем. Легко можно было жить там. Вот уже когда красные пришли, вот тут-то...
– Это, по-моему, в конце 1940-х годов?
Б.Т.: – Это на моих глазах было, в 1950–1951 году пришли они. Помню, там наши казаки собрались, их эскадрон погнали из Кульджи в Сундон. В одной руке пика и сабля наголо, на коне сидит, смотрит. Пику раз кверху поднял, они проезжают. Так красные на машинах едут, солдаты идут, он честь отдает. Как интересно, я посмотрел, белые красных встречают, непонятно, почему так.
– Примирение как бы.
Б.Т.: – Почему так? У нас Амбросимов был такой. Он у белых работал в милиции, и тут работал в милиции у красных, но еще не сменил свою власть, еще под белой эгидой был. Сделали они как-то там, на сцене разыграли пьеску. Смотрим, дядя Вася, посадили как генерала, белая кокарда такая, сидит в шапке, как белый генерал. Тут у него наган, допрашивает красного: ты, ты, ты. Тут красный каким-то образом и убежал. Не прошло и пяти минут, смотрим, у д. Васи уже звездочка красная на шапке висит. Я удивился: что такое-то. Вот видишь, как быстро власть меняется.
– Действительно. Тамара Александровна, у Вас в девичестве какая фамилия была?
Т.А.: – Сумарокова. Вообще, когда они переходили эту границу, Сумароковы были. А когда перешли, уже на Самароковых перевели.
 – Ваш папа тоже в Белой армии состоял?
Т.А.: – Кажется. Очень жалко, что когда родители еще были живые, не было у нас такого разговора, чтоб поговорить, кем они были, чем. Как-то в Китае нам говорили, лучше не говорить ничего. Как в школу мы шли, лишнего чтоб не рассказывали, чтоб никто ничего не знал. И не было у нас такого разговора.
Мне кажется, папа был в какой-то гимнастерке солдатской. Кем он был? Папа, да. Алеша и Павлик, они втроем засняты были, как солдаты.
– Тамара Александровна, У Вас сейчас хороший дом, хорошие дети, внуки. Сад есть, достаток в доме. Тянет на Родину?
Т.А.: – Меня очень тянет на Родину. Первое, что у нас дети, двое еще не женаты, Валерий с Павликом.
– Я знаю, он художник. А Павлик – это младший сын?
Т.А.: – Второй он, а младшая – Оля.
– Вы поехали бы в Россию?
Т.А.: – Да, я бы поехала.
– Вы же привыкли, что здесь круглый год тепло, а там зимы суровые. Климат, одно дело, когда тебе 30 лет, 40, а когда уже за 60?
Т.А.: – Если бы семья вместе была, я бы поехала. А семью я никогда не хочу оставить. А съездить я очень хотела бы, пока мама живая там.
– У Вас там мама?
Т.А.: – Ей 87 лет.
– Так она вернулась туда?
Т.А.: – Да. Родственники же там, сестра родная, племянники были. Нас здесь пятеро и там пятеро. Папа здесь умер, ей 62 года было, здесь похоронен. Там трое братьев и две сестры. А здесь три сестры и два брата.
– Я думаю, у Вас сложная, но все-таки счастливая судьба, потому что дети, внуки. Немногие вышли из Китая, говорят, приехали чуть ни с одним чемоданом. Удалось создать такое имение, усадьбу. Я вижу насколько у Вас ухожено, сделано все с любовью. Все, каждый уголок в доме отделан так прекрасно. Как игрушечка ваш дом.
Самое главное, что у Вас есть православная вера. Борис Трофимович поет, читает псалмы. Есть духовное единение, как внутри семьи, так и вокруг Вас. Говорят, в Боге не имеет значение ни расстояние, ни территория. В Боге все едины, потому что даже нет разницы между живыми и мертвыми, потому что все едины, все равно мы молимся. Это вера помогает Вам.
Т.А.: – Вот это я и хотела сказать. Когда Борис заболел, я молилась, верила, что Бог все равно поможет, не оставит меня одну.
– Молились, молитвы читали, ведь хороший храм у вас, и прихожане такие, и батюшка. Слава Богу за все. Мне кажется, это создает опору в жизни.
Т.А.: – Только Бог знает, как это тяжко. Такие тяжелые времена у нас были, что без Боженьки не смог бы выжить. Очень тяжелые времена для меня были. Я думала, что, может, не выдержу.
– Помогает действительно Господь. Я думаю, что впереди у Вас будут подрастать внуки, все больше и больше. И у детей Валеры и Павла появятся семьи.
Т.А.: – Часто я думала, может быть, он съездил бы в Россию, может быть, там бы нашел себе невесту, как многие. Он говорит: «Мама, вот мой друг женился...»
– Хороший человек  Валера.
Т.А.: – Да, конечно. Только жалко мне, что он в церковь не ходит. Вот это мне больно.
– Все может измениться. Сегодня не ходит, а завтра пойдет. Я посмотрел, он настоящий фотохудожник, у него есть замечательные фотографии.
Т.А.: – У него это с детства, Борис тоже купил маленький фотоаппаратик. Где бы ни были, куда бы не пошли, везде фотографирует. У нас этих фотокарточек целая гора, можно, наверное, дом слепить. Это наша мама, вот здесь на фото сидит. Это вот братишка Витя был, а вот это Галина. Это я, это моя сестренка. Это старшая сестра, это братишка, священником стал, сейчас он иеромонах. Он служил, в Америке учился, сейчас здесь, у сестры находится на ферме. Но должен на Афон ехать. Он написал книгу «Два пути», может, слышали?
– Это Ваш брат?
Т.А.: – Да, иеромонах Евфимий. Там схема тоже есть.
– Схема экуменизма. Вот та, да? Это так замечательно, интересно.
Т.А.: – Он же говорит: это не я. Это он собирал со всех книг. Очень интересная такая книга.
– Почитаю. А видитесь Вы с ним?
Т.А.: – Да, он должен сегодня вечером приехать к нам, звонил.
– А какой тираж у этой книги? Она издавалась в России, 2 тысячи экземпляров. Очень интересно.
Т.А.: – Сейчас на английский переводят ее. Он хочет, как закончит книгу, уехать на Афон. Потом в Россию хочет поехать.
– Видите, какая у Вас мощная духовная поддержка в семье. Я бы сказал, опорная такая.
Т.А.: – Когда мне тяжело, позвоню, поговорю с ним, утешит, говорит: «Читай больше Евангелие». Я часто ругаюсь на Бориса, он говорит: «Чтоб ты не делала больше этого». Всегда меня удерживает. Как говорят, за вожжи держит. Много он мне помог.
– Это его первая книга или он еще написал?
Т.А.: – Одну только ее издал.
– А давно он принял подстриг?
Т.А.: – В 1985-м приблизительно.
– Это уже 30 лет почти.
Т.А.: – А у нас дядя с Метленковой стороны был священником, дьяконом был, в Америке. Мамин двоюродный племянник, он тоже иподьякон.
– Надо же, как интересно у Вас родственные связи переплетены. А как сестру вашу зовут?
Т.А.: – Старшая – Вера.
– И сейчас отец Евфимий живет у них. Говорили Вы с Евфимием, не собирается он возвращаться служить. Вот на Афоне, в России.
Т.А.: – Конечно, хочет.
– Сколько же лет ему было, когда он ушел в монахи? Еще тридцати, наверное, не было?
– Нет, 25-ть, наверное, было.
– Мне думается, нашлись бы многие люди, которые бы сказали: «Слава Богу», глядя на Вас, потому что многим не досталось того и в малой части, что довелось пережить Вам.
Т.А.: – На все воля Божья. Много значит воспитание родителей. Знаете, как мама говорила: раз женился, обвенчался – живи. У нас брат старший, младше меня, он женился на польке. Я Вам показывала, они разошлись. Она ходила в церковь. Она учила девочек, они читали и пели. Очень хорошо было. А потом многое поменялось. И они стали как-то холоднее. И брат тоже, нужно бы ему смягчиться, говорит, что уже терпения не было. Я говорю: «Раз взял – терпи». Должен тянуть. Мама всегда говорила: «Раз вышла замуж – терпи, чтобы там не было». Я сколько перетерпела, венец – это все, святое. Чтобы там не было. Мы, может быть, давно бы разошлись, если бы я все на это смотрела, что было в жизни. Слава Богу, что Бог не допустил до этого, за молитвы, за материны слезы, за все это сохранил нашу семью. Всякое было в жизни. Нужно смиряться, как бы то ни было. Любовь побеждает все.
– Вот скажите, сейчас у Вас какое-то, помимо того, что семьи обрели Валера и Петр, еще желание заветное есть? Чтобы Вы хотели? Вернуться в Россию?
Т.А.: – Я бы хотела, но муж никак не хочет со мной поехать, я бы с удовольствием. Я уже 2 раза ездила. Первый раз, в 2000 году я ездила с сестрой, а потом мы с внуком четыре года назад. Еще хотелось бы, пока мама живая там. Намечается там две свадьбы еще, тоже хотелось бы побыть на них. На все воля Божья.
– Тамара Александровна, я хочу Вас спросить. Вы, наверняка, увидитесь с батюшкой иеромонахом Евфимием. Не спросите его, может, он и мне уделил бы пару часов?
Т.А.: – Хорошо.
– Мне просто с Вами интересно. Мне интересно поговорить, расспросить. Эта такая большая радость, да и знания такие.
Т.А.: – Жизнь учит. Меня в детстве хохотушкой называли. Я была веселая, а жизнь очень изменила меня. Как мы приехали сюда, дети появились, сама заболела. Я долго болела, писала священнику, Амвросий кажется. Болезнь учит человека. Я тоже изменилась. Для меня как-то все было радостно, все. А потом все опустело у меня.
– Вот я вижу здесь, у Вас, богослужебные книги. Наверняка, читаете Псалтирь, Библию, Евангелие и Апостол. А что еще человеку надо читать?
Т.А.: – Это самое главное. Если бы не религия, я не знаю, как бы мы жили. Как мне батюшка говорит: «Ты своего мужа за хвост не тяни». Утром встанешь, вроде бы много не нужно делать ничего. Нет, что-то прицепишься, туда-сюда. Борис говорит: «Поехали, ехать надо», а я еще не готова. Вот он на меня всегда говорит, батюшка: «Тамара, мужа не тяни за хвост, быстрей немножко».
– Я вижу, что у Вас еще и социальное служение по жизни проходит. Вы же и в старческом доме проработали немало. Это же тяжкий труд?
Т.А.: – Не знаю, для меня было легко. Я любила, я с такой любовью шла, и когда у нас коровы уже были, хотя хозяйка у нас была строгая. Такая экономистка была, что экономила на всем. А я грешница, может, нельзя было так делать, а я делала: с дому носила сметану, яички, творог, что могла. Иногда даже морковку. Она даст там плов сварить, морковки меньше в плове, это уже не то. Я думаю, как же так, старичкам... я все с дому носила. Не то, что хвалю себя, но мне их жалко было. Я хотела, чтоб им было хорошо. С удовольствием я шла, это для меня труда не было никакого. Я с любовью шла, это делала.
– Я и сейчас вижу, есть отношения и после храма. Общение между прихожанами, помогаете друг другу.
Т.А.: – Конечно, да. Мы в сестричестве часто пельмени лепили и пирожки. Как-то наша семья собралась, лепили пирожки и собирали деньги для воронежского храма Параскевы Пятницы, храм стоит. Мы туда эти пирожки стряпали несколько раз, собирались и помогали. Это сестричество наше, все такие дружные. Мне приятно было с ними общаться и делать что-то. И в храме так же, по очереди убираются каждый месяц.
– У вас храм, как игрушка. Он настолько весь чистенький, блестящий, все там позолочено, красное дерево отлакировано, это больших усилий требует.
Т.А.: – Петя, Валера и Павлик очень часто там помогали, и подбивали карнизы или расширяли зал.
Б.Т. – Зал переделали они весь. Это же раньше церковь была, пока не было здесь вот этого.
– Еще расскажите, как ваша мама решила уехать в Россию? В каком году это произошло? Это после того, как умер ваш папа? Она одна осталась?
Т.А.: – Нет, они вместе с папой начали. Мухины здесь еще были. Они часто вместе собирались и говорили, что хотели бы вернуться.
– Скажите, вот ваши мама и папа, они на самолете улетали?
Т.А.: – Папа здесь умер у нас, а мама отсюда самолетом.
– Все-таки удивительная судьба у вашей семьи, вашего рода. Ваша мама вернулась и сейчас живет в Воронеже. Ваш брат – священник, удивительное дело. Много ведь разных дорог и путей прошел, осмыслил, столько разного повидал в жизни.
Спасибо Вам за такие рассказы.




БЕСЕДА

С ГРИГОРИЕМ ГРИГОРЬЕВИЧЕМ
ПАВЛОВЫМ




***

Я не боюсь много работать.
Г.Г. Павлов

– Здравствуйте, Григорий!  Скажите, а как ваша фамилия?
– Павлов.
– Очень русская фамилия, в Китае, наверное, было целое поселение у Вас. Либо какое-то село, либо какой-то город небольшой. Где именно Вы родились?
– Я родился в Синьцзяне. Видите, я про эту тему часто не говорю, поэтому мне ничего не помнится. Я думаю, о Китае помнит моя тетя Рая Павлова, отец все помнит, а я в принципе не очень…
– А я особенно не собираюсь расспрашивать Вас про Китай. Пожалуй, единственное, что я спрошу – где родились. Вы переехали в том же году в Австралию. Поэтому Вы не можете помнить какие-то особенности китайской жизни. Говорят, что когда Вы из Китая приехали сюда, вашим родителям с нуля пришлось здесь начинать всю жизнь. Имеется в виду материальную.
– С нуля, сейчас есть какая-то помощь для эмигрантов, а когда они приезжали, не было. Они не знали язык, и не было средств. Но для этого были люди, которые хлопотали, они их устраивали на работу и так далее.
– Родители ваши – папа Григорий Алексеевич, а маму как звать?
– Таисия Яковлевна Волкова.
– Скажите, они наверняка рассказывали Вам когда, в каком году они уехали в Китай из Советского Союза.
– Бабушка и дедушка первыми уехали. А родители уже там родились. Это я уже забыл, но я помню, что со стороны отца они из Сибири, а со стороны мамы они с Украины. Когда Сталин перевозил народ, они попали в Узбекистан или куда-то, и они решили, что уедут, и перешли границу.
– Скажите, по профессии Вы были строитель? Отец, чем он занимался? Ну, какой строитель: по дереву или каменщик?
– Нет, отец, как я знаю, полностью школу не закончил, но когда он приехал в Австралию, он работал на ферме, потом работал для компании, которая печатала журналы, газеты и книги. И потом он сам стал печатать книги. Полиграфистом стал. Он начал делать для общества тетрадки, дневники, билеты. Он этим, в общем, занимался, а строить дом – у него всегда была такая поговорка: «Кто-то может, и я смогу».
– «Если люди могут, то и я смогу».
– Чинить машины, строить дома, фермы заводить или книжки печатать.
– Но все равно приоритетно можно сказать, кто он, какая у него  профессия по жизни.
– Можно сказать, что он сменил много профессий за свою жизнь. Он разнорабочий… Мастер на все руки. Отец не боялся работы. Он всегда говорил: «Глаза боятся, а руки все делают».
– Гриша, а с какого года рождения у Вас отец и мама? Сколько им лет?
– Отцу уже семьдесят три.
– А ваша мама моложе его?
– Да, на пару лет. Ей где-то семьдесят.
– А в 1965 году они еще были молодые люди. Они приехали сюда. Для чего я это все расспрашиваю. Вот когда они приехали, каково это было? Это же должна была быть большая энергия. И не только целеустремленность. А просто физически, потому что надо было выживать как-то. Подскажите, приехали они сразу сюда в Мельбурн? Вместе с Вами? У них, кроме Вас, были еще дети?
– Нет, потом появилась сестра, потом через десять лет братик и сестренка.
– А детство свое помните, где жили?
– Мы жили по квартирам или у родственников. Потом отец построил дом, а потом этот второй дом. 
– Скажите, а были родственники? Тоже Павловы?
– Да, Павловы, Волковы.
– Много вас? Это была русская община?
– Да, мы недавно справляли 50 лет нашей жизни в Австралии, и я с группой молодежи собирал вечер в зале. И почти 400 человек пришли. Но мы могли бы собрать гораздо больше и хотели, но в зале разрешают только 350, а больше 400 было бы уже чересчур. И пришел даже кто-то из местной власти, чиновники. Есть список, кто пришел. И с Валерием Мухиным – это мой друг, мы три недели собирали старые фотографии. Как русские приезжали на корабле и так далее.
– У Вас есть эти фотографии?
– Да есть, около 800-т, мы показывали на вечере.
– Скажите, а много семей приехало? Это вот собиралось вас 400 человек. Ну, тогда не было, наверное, 400 семей, все-таки, поменьше?
– Я думаю, может быть, даже было. Отец мог знать лучше. Много-много народа было.
– Гриша, скажите, у вас дисциплинированная была русская община? Видимо, беда все-таки как-то сплачивала людей? Видимо, вас сама жизнь мобилизовала на то, чтобы крепко стоять на ногах.
– Я думаю, что у нас было очень православное воспитание. У нас русские скауты были. Все вокруг церкви делалось. Скажем, в скаутах второй и первый разряд вы не можете без религии получить. Это у скаутов были такие разряды.
– Гриша, скажите, какой устой у Вас был в семье? Он был исключительно на основе Православия?
– Да, отец – глава, мама слушается отца, дети слушаются отца. То есть, это была такая дисциплина и субординация. Я знаю, что родители, конечно, спорили, но этого никогда не происходило при нас. Мать никогда не спорила с отцом. Отец мало говорит, но последнее слово всегда было за ним.
– Гриша, Вы с детства исповедовались, причащались?
– Обязательно.
– И, видимо, Вас батюшка тоже воспитывал? Ведь на исповеди не просто назывались ваши грехи, а батюшка беседовал с Вами?
– Когда исповедуешься – это одно, а батюшка общался с нами и помимо исповеди. Наша связь с батюшкой намного больше. Исповедь – это серьезно, а для разговоров в любое время можно к нему прийти.
– И батюшка мог сам пригласить, или Вы к нему приходили?
– Всегда были собрания молодежи, где все разговаривали о жизни православного, но бывает, есть вопросы, особенно в моем состоянии, где мы приходили к батюшке и изъясняли, потому что мы оба выросли в другом окружении. Особенно моя жена, она только сейчас доходит до Православия. Хоть она и думает, что она верит больше, чем любой другой в мире.
– Жена из вашей же среды?
– Нет, она родилась в России. Она приехала в 1989 году, еще Советский Союз был. И мы были очень разными, очень. Мы были еще в очень странных советских отношениях насчет браков и все это как вы объясняли. Я рос с тем, что отец прав, что он скажет или не скажет.  Это никогда не сменишь. Мать никогда не спорила с ним. А жена приезжая, она все спрашивает: почему я не могу это перед ребенком сказать, почему это нельзя.
– То есть, она свободная женщина европейского воспитания?
– Не европейского, европейский – это одно, я это встречал. А есть именно советский. Общественное сознание. В советское время комсомол и партия особенно влияли на сознание людей.  А у нас не было этого.
– И, несмотря на все это, Вы выбрали себе именно эту жену, да?  Как ее зовут?
– Кристина Супова.
– Ну, она из верующей семьи?
– Нет, ни в коем случае, она была из атеистической семьи.  Очень советская семья. Отец был, можно сказать, известным, очень талантливым художником. Он делал статуи Ленина и Сталина. Такой приближенный к власти художник. Вы знаете, если в семье есть творческий человек, то есть интересный взгляд на все.
– Гриша, а какую Вы специальность получили? Вы учились в австралийской школе, среднее образование. У Вас была какая-то специализация? В детстве Вы уже были ориентированы на то, «кем я хочу быть»?
– Да, я в детстве очень хотел быть радиотехником. Мне нравилось заниматься электроникой.
– А в каком возрасте Вы собрали свой первый радиоприемник?
– Я помню, мне было десять лет, приемник мог даже играть.
– А кто Вас наставил на этот путь?
– Я думаю, что немножко это было влияние соседей. У них было двое парней – Алекс и Григорий. Григорий был младшим, но меня он был старше на семь лет. И вот когда они сидели, я на заборе вис и смотрел, чем они занимаются. Они были радиолюбителями. У них был сарай, где они этим занимались, а я всегда смотрел, и мне было интересно. И это сориентировало по жизни на профессионализм какой-то.
– Гриша, скажите, а помимо средней школы, где Вы еще учились?
– Я заканчивал 11 лет технической школы. Она раньше была техническая. А затем я пошел в среднюю математическую школу, затем в университет. Когда я пришел в класс, я понял, что это не мой класс – это были компьютеры. Но я так и остался в нем.
– А в каком городе учились?
– В Мельбурне. После окончания я сразу получил работу, это было 1986 году.
– Григорий, расскажите, как проходило ваше детство – Вы были приучены к труду?
 – Да!
– Постоянно строили дома? Умели и кирпич положить? Занимались ли сельским хозяйством?
– Я думаю то, что все умели. У нас был огромный огород, в котором я всегда с радостью полол грядки, а когда были летние каникулы, я любил собирать фрукты. Это нелегкий труд – встаешь рано утром и собираешь целый день!
– А какие выращивали овощи, у Вас был именно свой участок земли?
– Все было – картошка, капуста, морковь. С малых лет мог сам резать баранов и кур. У нас постоянно были свиньи.
– Вас этому всему отец научил? Например, чтобы зарезать свинью, нужна определенная сила духа, нужна еще и сноровка, знать, как это правильно сделать.
– Меня учили, я смотрел. Это нормально – любимую свинью, которую последние 6 месяцев выращивали, резать, зная, что мы сейчас будем кушать сало и так далее.
– А вот скажите, некое семейное воспитание, оно передавалось? Чувствовали, что Вы старший сын? Отвечали за младших, они оставлялись на Вас?
– Я не помню, чтобы учил их специально чему-либо, в жизни нет такого момента, где ты помнишь, что ты кого-то научил. Даже сейчас – на работе или в любом другом месте, Вы можете просто подсказать. Вот так и росли.
– А ваша жена воцерковилась? У нее ведь имя такое, оно не случайно выбрано – Кристина.
– Она крестилась здесь. Она приехала в середине 1989 года к родственникам. Они были пленными, которые попали в Германию. Оттуда они уехали в Австралию. Через 6 месяцев после ее приезда я с ней познакомился. Но она уже крестилась, ее имя до этого было Бела. Кристина – это имя в крещении. Ее сестры – Фатима, Лола, брат – Гамзат.
– По национальности они были не русские? Гамзат – это дагестанское имя.
– Ну, да! Отец был дагестанец, мама – на половину узбечка, на половину русская.
– Сколько детей в вашей семье?
– Только двое. Роман, ему исполнился 21 год, и Иван, которому исполнилось 4 года. Кристина, когда Роман был маленьким, она еще училась. Она считала, что человек – это не человек, если не имеет профессии. Она так стремилась, училась на бухгалтера, на компьютерного дизайнера, пока она, наконец, не поняла, что женщины созданы для того, чтобы растить детей.
– Дети живут дружно? Ведь Роман намного старше Ивана, как отец и сын, разница 17 лет.
– Дети живут дружно.
– А сейчас Вы живете все вместе в доме?
– Да, Роман живет на верхнем этаже.
– Кристина сейчас на работе?
– Нет, она в России, на Полотняном Заводе, в Калуге. В Доме Гончаровых.
– Как сложилась жизнь у родителей вашей жены, они здесь живут?
– Кристина самая старшая из 13 детей в семье, она родилась в Узбекистане. Семья Кристины живет в России на Полотняном Заводе.
– Гриша, а ваша профессия, она имеет некую стабильность, крепко стоите на ногах? Чувствуете, что можете содержать семью, что  нет  туч над головой?
– Нет, у меня туч не бывает. Если я не за компьютером, то на стройке. Когда у меня кончилась работа за компьютером, я долгое время работал на стройке. Я четыре года работал за компьютером, а потом получил контракт.
– Работа на стройке – строительство домов?
– Это фабрика, там ставим стены, обшиваем, ставим двери, а потом и подвесные потолки.
– Гриша, сколько стоит дом, примерно как ваш, где Вы сейчас живете – двухэтажный? По австралийским ценам.
– Ну, скажем, начиная от  $350 000, но цена сильно зависит от района.
– К примеру, человек, который продает квартиру в России, приезжает сюда, ему нужно иметь примерно  $400 000 или  $500 000?
– В нашем районе дома по $700 000 минимум!
– Как люди могут решиться переехать, им же все равно надо где-то жить, как это происходит технически?
– Технически – если есть 20 000 или 30 000 долларов, ты уже имеешь свой дом, этой суммы хватает для внесения депозита, залога за дом. Зарплата на работе поднимается, Вы выплачиваете больше, зарплата падает – платите меньше. Если платить больше, можно выплатить за 10 лет.
– Где может работать человек из России? На стройке может работать?
– Может, может.
– А Вы часто бываете в России с женой и детьми?
– Да! Я был много раз. Первый раз в 1993 году, последний – в 2006 году.
– И как Вас принимают?
– В последнее время никак. Раньше люди говорили: «Приехал человек из-за рубежа!», а сейчас уже никого не удивишь этим. В такси часто спрашивают, откуда я, и узнав, что из Австралии, их больше всего интересует, сколько стоит билет на самолет.
– Сейчас объединились Русская Православная Церковь и Православная Церковь Зарубежная. Есть ощущение, что происходит некое сближение культур?
– Я думаю, культура всегда была близкая.
– У Вас с самого детства в доме был русский язык?
– Не только в доме, я ходил в русскую школу, был в скаутах.
– Скажите, что из русской культуры Вам близко? В музыке, литературе, искусстве?
– Мне сложно сказать, когда я слышу песню по-русски, под которую мы выросли – душа откликается! Или когда я был в России, смотрел на березы, то мурашки бежали по коже.
– Русская литература жила у Вас в семье, русские народные сказки?
– В русской школе было, но дома у нас больше жило Православие.
– Я имел в виду живопись. Художники, которые Вам дороги, например, Шишкин, Васнецов? Лично Вам есть близкий художник? Вы сказали, что у Вас жена – дочь художника.
– Она знает многие направления, стили. Все знает!
– Сыновья тянутся по вашему пути?
– Роману нравится все русское, ему только дай саблю, он будет ходить как казак! Когда в Мельбурне была масленица, Роман надел рубаху и с гордостью рассказывал жителям Австралии про традиции. Хоть его русский язык страдает, все равно он любит все русское!
– Каковы перспективы, Гриша? Я понимаю, что вопрос самый банальный, но как Вы видите свое будущее, есть какие-то желания, устремления, цели на будущее? Или Вас пока все устраивает, лишь бы все было стабильно.
– Вы знаете, я постоянно думаю об этом, иногда бывает так легко сказать – да, мне нравится!  Мне постоянно передают, что происходит в России, какие там сложности, дети без дома и без родителей. Мне говорят, что в России страшно! С каждым разом все страшнее и страшнее туда ездить.
– Относительно недалеко находится Новая Зеландия, не доводилось Вам там бывать?
– Нет еще, всегда хотелось.
– А доводилось еще где-то бывать, может, на островах, в Индонезии?
– Были в Китае, очень сложно знакомых из России вытянуть из дома – телевизор, работа. Поехать, посмотреть храмы, монастыри.
– Я знаю, что в Австралии есть монастыри православные и их несколько – женские и мужские, но наставников в них очень мало, как Вы считаете, почему? В монастыре нет хорошей жизни?
– Не знаю. В Австралии население 23,5 млн. человек, в России 141,9 млн. Я думаю, что даже пол процента в России уже достаточно будет, а тут пол процента – это 2-3 человека. А потом, многие тоже уезжают из Австралии в Россию.
– Казалось бы, далеко от России, а вот Православие здесь даже сильнее, нежели в самой России.
– Я помню, как моя знакомая спросила у отца Михаила, как она может стать православной. Отец Михаил ей сказал, что для людей, которые хотят стать православными, это будет очень сложно, но для их детей, так как они будут воспитываться в Православии, это уже будет не просто учение, а образ жизни.
– Скажите, это связано изначально с воспитанием дома?
– Это все связано. Например, в православной семье нельзя иметь татуировки, а почему нельзя – мы считаем, что наше тело –  это храм Божий. И зачем тогда принимать наркотики, они портят  храм.
– Видимо, в молодом возрасте было воспитано, что за все свои поступки ты будешь отвечать перед Богом.
– Это естественно. Я помню, в России меня спрашивали, ругаюсь ли я матом. Я ответил – нет.  Это самое страшное, что может сказать человек.
– А вот бывают у вас некие собрания помимо храма? Существуют общественные русские организации, современные, широкие?
– В Мельбурне особенно есть русские общины. Он всегда считался центром, там есть соборы и так далее.
– Такие праздники, как Новый год, общественно встречаются у Вас?
– Нет, тут у нас Новый год, это как взять на себя грех и идти против Церкви. Мы раньше справляли балы на Старый новый год, потом отец Михаил запретил.
– Чем увлекаетесь, рыбалка, охота? Как вместе отдыхаете?
– У нас выходы с палатками очень популярны. Мы часто ездим, я пытаюсь раз в месяц выезжать с другими семьями. Жене нравится быть на природе, только вот насчет палатки не всегда. Пришлось купить кровать, лишь бы она приезжала. Она не согласна спать на полу в палатке.
– Рыбачите?
– О да! Через неделю едем на рыбалку.
– Есть ли у Вас тут охота? Вы охотитесь?
– Да, я охочусь. Я Вам покажу ружье.
– Вот я действительно с восторгом смотрю. Умеете не только работать, но и отдыхать. Волшебная страна! Некое такое благословение, что удается все так. Я понимаю, что в России такой стабильности нет.
– Австралия дает возможность, государство знает, что мы хотим сохранить русский центр, у нас даже есть помощь от государства.
– Да, это, безусловно, целый мир и можно о нем говорить много, я от всего сердца благодарен, Гриша, за ваш рассказ. Я буду, конечно, еще очень благодарен, если Вы мне подберете фотографии, не просто подберете, а сделаете еще и подписи под ними. Это будет очень и очень здорово!
– Хорошо!




БЕСЕДА

С ОЛЬГОЙ БОРИСОВНОЙ
НИКИТИНОЙ


***

Здесь, в Австралии, я нашла Церковь, не в смысле здания,
а,  именно, вошла в Церковь и живу Церковью.
Вот в этом изменилась моя жизнь. Это основное.
О.Б. Никитина

– Как случилось, что Вы оказались в Австралии? Какие пути-дороги предшествовали этому решению и почему именно в Австралию? От России есть страны гораздо ближе, например, Канада. Что повлияло на ваш выбор?
– На это можно ответить очень коротко. Была возможность уехать, потому что мой свекор был уже здесь, и мы воспользовались этой возможностью.
Если длинно ответить, то верю, был Божий промысел. Я, будучи девчонкой, ночевала у подружки, надо мной висела карта мира и мы смеялись: где бы мы хотели жить. Я говорю: «В Австралии». Это было все равно, что сказать: я буду жить на Луне. Я родилась в Узбекистане, в Навои, от Бухары 100 км, примерно. Мой отец морской офицер, он окончил морскую академию имени Фрунзе в Питере. Потом почему-то переквалифицировался в строительные войска, его по распределению отправили в Узбекистан строить.
– Как звали отца вашего?
– Борис Васильевич Золотов. Родители попали в Навои, там родилась я. Детство мое было очень счастливое, несмотря на то, что родители развелись, когда мне было 3 года. Мать и отца вместе я не помню, тем не менее, детство мое было счастливое: полное фруктов, солнца. И когда мы переехали с мамой в Москву, мне было 11 лет, для меня это было очень тяжело и мучительно. Этот переезд был для меня как эмиграция. Теперь я знаю, что такое эмиграция. Тогда  еще, будучи ребенком, подростком, я перенесла это очень тяжело, переболела всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями. Мы жили в Бирюлево, станция «Товарная» называется. Холод, темно, ночью эти вагоны, ругань в громкоговорителе. Я рыдала ночами, и у меня была такая депрессия, что мне казалось, я просто умираю.
– Это было в 1970-е годы, наверное?
– Я родилась в 1963 году, значит плюс 11 лет. Видно, мама слышала мои рыдания, она решила меня отправить в Узбекистан. И я летела самостоятельно, мне тогда было 13 лет, меня посадили на самолет какой-то грузовой, с таким дном, куда танки заезжают.
– Москва – Ташкент, наверное?
– Нет, в Ленинград. Я там переночевала в аэропорту. Потом с пересадкой в Ташкенте, там были какие-то незнакомые люди. Короче, добралась до Навои. Когда я вышла из самолета, вдохнула запах пустыни, песка, непередаваемый ничем,  это было настоящим счастьем!
– Полынью пахнет?
– Нет, песок в пустыне – особый запах. Это то, что мне надо было. Я там прожила, обычно люди средней полосы, москвичи, в основном, ленинградцы, уезжают к себе обратно на лето. А я наоборот приехала, на 3 месяца. Мне надо было прожариться, тогда я жила у отца.
Они уехали в Ленинград, а я жила одна какое-то время и мне было очень хорошо даже одной. Я ходила в гости к дедушке. Дедушка – это отец моей мачехи, не мачехи, а жены отца. Я к чему говорю так долго: когда у нас появилась возможность поехать в Австралию, я уже знала, что такое эмиграция.
Покрестились мы с мужем в 1989 году. Но тогда мы еще были, как Юля говорит, «огнепоклонники», только ставили свечку, и все наше обращение на этом заканчивалось. Я думала, Господи, мы, конечно, поедем в Австралию, только не так, как я хочу, а как Ты хочешь. То есть, если на то воля Божья будет.
Мы уже стали подавать документы, и когда начались загвоздки, мы пошли в церковь. Если на то нет воли Божьей, значит так и надо. Вот мы приехали сюда в Австралию. В первый день, как мы приехали, надо было идти в церковь.
– В каком году Вы приехали?
– Мы приехали в конце декабря 1991 года.
– Но ведь был еще Советский Союз? У Вас уже были дети?
– С одним ребенком мы приехали.
– У Вас в Москве квартира была?
– Ничего не было.
– Где же Вы жили? У мамы?
– Мы, конечно, могли жить у мамы моего мужа Жени. Но Женина тетка сказала: «Если хочешь сохранить семью – уезжай, живи отдельно». И мы поехали на дачу. А на даче условия, сами понимаете, воду надо таскать, не то, что горячую, туалет на улице. Ну вот, Юля была, видела. И Женя у меня полоскал эти пеленки, руки у него такие скрюченные, на улице-то в ледяной воде. А летом надо было уезжать, то есть мы могли там жить только зимой. Летом на дачу было много желающих.
– И в каком районе находилась?
– Это же Рублевское направление. Вот, видимо, этот неуют, отсутствие собственного гнезда предопределил поиск в жизни?
– Да, когда родился ребенок, мы стали сталкиваться с такими трудностями бытового плана и не только бытового.
– А в каком году у Вас родился ребенок?
– В 1988-м.
– А было ли у Вас какое-то представление о том, что ждет в Австралии?
– Ну да, мы какие-то книги читали, нам свекор рассказывал, и фотографии мы видели. Какое-то представление было.
– Свекор сделал Вам вызов?
– Тогда баллы набирали и сейчас набирают, и он нам дал дополнительные баллы, как родственникам.
– Баллы – это что?
– Там учитывается возраст, стаж работы, образование. И если есть родственники, то родственники дают свои баллы.
– Оформляют разрешение на въезд в страну? Вы говорите, что приехали сюда даже с долгом, когда заняли деньги, чтобы приехать в Австралию.
– У нас была машина, мы были обеспечены по тем временам. Но что-то у нас, когда мы продали машину, так разошлось все.
Золото купили, у меня же муж ювелир, с чего-то надо же начинать. Купили полбилета до Бангкока, а на остальную часть полета уже Женин отец купил, от Бангкока до Мельбурна.
– Он жил здесь?
– Два или три года.
– А как он переехал?
– А он еврей. По еврейской эмиграции, через Италию. Поэтому мы приехали не на пустое место.
– И Вам уже спрогнозировали какую-нибудь работу, место, где и чем Вы будете там заниматься?
– Нет.
– Английский язык Вы знали?
– Нет. А Женя в школе учил, в институте, а у меня вообще не было.
– И как дальше развивались события в хронологическом порядке? Вот прилетели Вы в конце 1990-го года, остановились у родственников вашего мужа и что дальше?
– Буквально через 2-3 дня мой свекор взял Женю за руку и повез в Сити, в ювелирный магазин. А Женя привез свои изделия, ювелирные, показать. И тут же хозяин магазина дал Жене работу. Он еще был поражен, что ни паспорта, ни трудовой книжки – и сразу золото дает.
С этого началась трудовая деятельность моего мужа. Дальше Вам Женя сам расскажет, потому что тот человек уникальный, интересный. Это особая история.
– Я особенно не собираюсь расспрашивать Вас о трудовой судьбе вашего мужа. Это, конечно, разговор с ним. Просто важно понять, насколько Вы стали самостоятельными. Можно сказать, Женя зацепился как-то, начал зарабатывать с ходу. Это придало Вам уже другой статус.
– У моего мужа преимущество было в том, что он умел рисовать, он владеет карандашом, вот это ему помогло.
– Портрет Юлин – это он делал? Очень точно там поймана, я скажу, динамика лица, поворот очень хорошо. Молодец. А Вы вот с детьми…
– Да, я не работала, подрабатывала немножко.
– Вы подали документы на гражданство австралийское сразу по приезде, и как скоро удалось получить это гражданство?
– Через два года.
– Они, видимо, пронеслись довольно быстро в условиях адаптации? Когда постоянно все движется вокруг тебя, меняется, то время летит быстро или нет?
– У меня хорошее было время, молодые еще были, много, конечно, впечатлений, вторая беременность. Мне это было приятно, ощущение счастья, радости. Возвращалась с курсов английского языка, еду в электричке, смотрю, на меня смотрит мужик внимательно. Я поймала себя на мысли, что сижу и улыбаюсь, просто улыбаюсь от счастья.
– А ведь в России было очень тяжелое время. Распад Советского Союза, в общем, это бандитское время, когда люди просто вымирали от безнадеги, от непонимания, куда идти дальше, что происходит с их Родиной, родными и близкими. Ведь сменялась вся система жизни, ценности менялись вообще, вся система жизни. Вы как-то звонили маме своей?
– Конечно, я скучала по ней. Спасибо моему свекру, мы сразу начали оформлять документы, чтобы мама приехала.
– А как звали вашу маму?
– Любовь Яковлевна.
– Она не хотела с Вами перебраться?
– Она не могла с нами уехать. Мы уезжали только с таким условием, что она потом приедет к нам. Я бы жить без нее не могла.
– Но она приехала к Вам?
– Через год.
– И она помогла Вам нянчиться с детьми?
– Да, со вторым вот. Мы где-то около года прожили вместе, а потом она получила государственную квартиру.
– Было ли у Вас ощущение того, что это другая страна? Была ли у Вас ностальгия? Я понимаю, что там было плохо, был беспредел, но больного ребенка гораздо больше жалко, чем здорового.
– По идее, я должна была сказать, да. Может, у меня жестокое сердце, но я скажу Вам откровенно, что у меня не было тоски, я переживала, когда мама еще не приехала. Но когда приехала мама... Первый год я физически ощущала это расстояние телом, огромное расстояние между Россией и Австралией.
Мы часто ездим в Россию, каждый год. Я почему начала с Узбекистана, оказывается, это то, что моя душа и хотела. Вот это тепло, солнце, вот где я родилась.
– Возвращение в среду детства. Расскажите, как у Вас дом появился. Жили Вы сначала у свекра, а когда стали владельцами своего угла?
– Мы жили у жены свекра нашего, месяц или два, ей было утомительно. Я ее понимаю. Но она выдержала, почти стойко, потом у нее, конечно, терпение кончилось, она начала жаловаться моему свекру. Мы стали искать себе отдельное жилье. Стали снимать, это было первое наше жилье в Австралии, пусть хоть и не наше.
– Домик, да?
– Домик.
– Евгений работал у этого ювелира, Вам хватало денег с его работы, чтобы арендовать домик, на продукты, всякое прочее?
– Первое время мы еще получали пособие от государства.
– Вы попали в некую программу? Сколько это в месяц примерно?
– Точно не помню, долларов 500-т на семью.
– После того, как у Вас появился свой угол, это придало Вам такое ощущение, что можно маму вызывать. И создать свой семейный очаг, настоящий. А окружение, которое здесь, русская диаспора? Как дорога в церковь здесь пролегала у Вас?
– Только мы приехали в Австралию, сразу появилось желание у меня попасть в церковь, поблагодарить Бога за эту милость. Мы приехали в конце декабря, и на Рождество мы пошли. «Надо, говорю, Женя, пойдем в церковь». Мы пошли в маленькую церковь, думали в 9 часов нормально. Мы пришли в 9, я же не знала, что литургия в 11 часов начинается. Она закрыта, мы перекрестились на крест и все, ушли. Вот такое Рождество.
– Это было Рождество? Вы приехали в декабре, а в январе уже пришли на православное Рождество в церковь?
– Да. И все, я больше с тех пор, может, еще пару раз пыталась попасть, но она оказывалась закрыта. Только, когда родился сын, надо было его крестить, тогда мы отыскали церковь.
– Там отец Михаил?
– Да. Потом мама у меня стала ходить в церковь, именно в ту, в которую мы первый раз пришли. И она стала пешком туда ходить и петь.
– Это не Данденонг?
– Нет, это почти в Сити. Церковь маленькая, деревянная. Церквушечка.
– Там есть свой священник?
– Да. Единственное, мы не знали, не интересовались, почему служба на русском языке. Оказывается, она принадлежит Греческой патриархии.
– Священник замечательный, отец Михаил?
– Да, отец Михаил очень благостный.
– А как его фамилия?
– Толмачев.
– Мама ваша раньше была воцерковлена? Имеется в виду в Советском Союзе, в России?
– Нет.
– И здесь по большому счету впервые приобрела духовную жизнь? Каким-то образом ее преобразило то, что она стала ходить в храм, исповедоваться, причащаться? Вы это почувствовали?
– Да, она очень изменилась.
– Вот что человек здесь ищет в храме? Ведь у Вас все есть, Вы обеспечены средствами.
– Я могу только про себя сказать. В первую очередь, наверное, благодарность Богу. Это можно сказать, что Господь нежно так взял за руку и привел в церковь.
– Ну, конечно, у Вас же великая награда – дети. И, собственно говоря, Господь помогает их взращиванию. А как ваш муж воцерковлялся? Вместе с Вами?
– Да.
– Я вопросы задавал в ракурсе русской диаспоры. Как-то потихоньку появились друзья, знакомые, которые уже жили здесь ранее. Как расширялся Ваш круг друзей здесь? Вот даже с Юлией, Александром?
– Мы познакомились в церкви. Встречались, конечно, люди на протяжении этих лет разные. Встречались, общались и расходились.
– Люди, с кем можно быть в доверительных отношениях, а были такие сугубо материальные люди, меркантильные?
– Я не могу сказать, что у нас были какие-то расхождения в плане мировоззрения, просто не складывалось.
– Есть такое ощущение, что здесь присутствует русское культурное поле в Мельбурне? Имеется в виду самая широкая культура.
Я понимаю, что в центре – духовная жизнь в храме, православная жизнь. Культура – это еще более широкое понятие: увлечения различного рода, музыка, какие-то мероприятия самого различного характера. Вот такая жизнь есть у Вас здесь?
– Есть, конечно.
– Я вижу, Вы рисуете, слышу, у Вас звучит балалайка в доме, баян. Этому же надо было где-то научиться, обрести эти навыки, детей научить. Вот звучит «Калинка-малинка», кто учил ваших детей музыке?
– Русские преподаватели.
– Здесь есть музыкальная школа?
– Музыкальных школ типа российских нет.
– Индивидуальное обучение, платное, очевидно?
– Да. У нас уникальный вариант, вот сын Джеф, он единственный в Австралии, наверное, первый и последний, который сдавал государственный экзамен по балалайке. Это было непросто – получить разрешение на этот инструмент, тем не менее, директор пошла навстречу: были разговоры, прения. И ему позволили сдать, и он сдал очень хорошо.
– По специальности он музыкант?
– По специальности он слесарь. Он работает и учится в техникуме. Ему нравится его работа, он доволен, плюс музыка. Он продолжает заниматься музыкой. Он понял, что не сможет прокормить семью, будучи музыкантом. Для него это хобби, удовольствие. Здесь нет широкого востребованного поля музыкального, вот именно русских музыкальных инструментов.
 – Вы говорите, у Вас ежегодные поездки в Россию, а к кому Вы ездите?
– Свекровь моя там, Женина мама.
– А вот папа в Узбекистане был, он жив?
– Он умер. Он вернулся на Родину в Питер, а умер в Москве.
– А ваши подруги, которые были в России, с ними какие-то встречи есть, продолжаются?
– Да.
– Кто-то переехал? Пошел по вашему пути в Австралию?
– Нет. Примеров мало. Должны быть возможность и желание.
– Как-то изменилось ваше мироощущение с переездом сюда? В целом, ощущение своего предназначения в жизни, изменение сознания произошло или нет? Вам стало более спокойно жить, комфортно? Произошло какое-то понимание в целом, зачем человек приходит в этот мир? Что такое вообще жизнь? И главный ответ на эти вопросы – ваши дети?
– Здесь, в Австралии, я нашла Церковь, не в смысле здания, а, именно, вошла в Церковь и живу Церковью. Стараюсь насколько возможно жить духовной жизнью. Получается или нет, бывают падения – все это, конечно, на душе присутствует. Вот в этом изменилась моя жизнь. Это основное.
– Как Вам удалось такой дом построить? Я вижу, у Вас и бассейн, и сам по себе большой дом, это потребовало много средств. Это вот ваш муж?
– Да. У него золотые руки, у него талант. Он про себя не скажет, но я могу сказать – он лучший ювелир в городе.
– Работает в домашних условиях?
– Да, дома.
– Есть, видимо, кабинет, инструменты специальные? А кто-то из сыновей ваших стремится освоить его специальность?
– Нет. Интереса нет. И, в принципе, Женя не переживает по этому поводу, потому что само мастерство ювелира, оно сходит на нет. Оно в ближайшее время может стать невостребованным, потому что сейчас все штампуют, делает Китай. Именно настоящая ручная работа через 10-20 лет уже будет не нужна.
– В целом сейчас у Вас есть ощущение, что Вы стали гражданами мира, не просто Австралии, а гражданами мира? Можете свободно сейчас в Россию путешествовать. Где-то были еще, в других странах, какие-то путешествия в Европу, в новую Зеландию?
– Я была только в Израиле.
– На Святой Земле?
– На Святой Земле в Иерусалиме. Всего на неделю я поехала, без детей. Первый раз в жизни, будучи замужем, наконец оторвалась, была без детей в течение недели.
– Поездка на Святую Землю, она открыла Вам какие-то ответы на вопросы или нет? Вы ехали просто поклониться Гробу Господню? Я езжу по святым местам, имеются проблемы, вопросы, и потом раз – потихонечку что-то открылось, некая тайна разрешилась или какая-то проблема. Или Вы не искали никакого ответа?
– Нет, у меня не было вопросов. Я поехала туда специально, думала, мне не нужна никакая экскурсия, чтобы мне не говорили: посмотрите налево, посмотрите направо. Я хотела там быть, помолиться, чтобы никто не дергал, ни дети, ни муж.
– Довольно хорошо Вы знаете сейчас английский язык, и для Вас перемещение не составляет проблем?
– Нет, конечно. Поездить... не очень интересуют меня достижения человечества. Природа, духовные места, святые места – вот туда бы я хотела. Жалко терять время, хочется основное почувствовать, увидеть.
– Когда в Россию приезжаете, тоже по святым местам ездите? Сергиев-Посад, например, Троице-Сергиева Лавра.
– Мы обязательно в Оптину пустынь ездим. Там у меня подруга живет, работает в монастыре, у нее останавливаемся.
– Ваша мама живет отдельно. У Вас с ней есть духовный контакт? Часто общаетесь? Ходите вместе в храм?
– Конечно, мы ходим, в Данденонг. Она тоже раньше пела, сейчас ей тяжело по лестнице вверх подниматься. Недавно я ее возила в монастырь к отцу Алексею. Мечта моя осуществилась, наконец-то.
– В монастырь к отцу Алексею, это здесь?
– Это 8 часов езды отсюда, от Канберры два часа. Преображенский мужской монастырь.
– Австралия, приходы, монастыри, в целом далекая от России страна и все-таки она живет интенсивной духовной жизнью: 36 приходов здесь, мне батюшка говорил, в Новой Зеландии – 4-ре, монастыри. Ваши дети воцерковлены?
– Да.
– Они тоже ходят в храм, исповедуются, причащаются?
– Да.
– Это большое счастье, когда есть духовное единство семьи и некое движение к Богу, имеется в виду, служение Ему. Получилось прийти туда, куда хотели? Именно Ваше ощущение и состояние на данный момент?
– Думаю, да. Отвечу утвердительно на ваш вопрос. Благодаря Австралии у меня была возможность познакомиться, встретить очень интересных людей.
– Может, назовете кого-то.
– Павел Конюхов, родной брат Федора Конюхова.
– Я встречался с ними, с Федором и Павлом еще во Владивостоке, когда был корреспондентом газеты. Они приезжали к нам в редакцию. Это очень интересные, достойные люди. Федор сейчас стал священником, служит в Москве, а Павла судьбу просто не знаю.
– Он переехал в Воронежскую область, продолжает заниматься творчеством. Мы познакомились здесь, провели много времени, и он оставил такой след в нашей семье. Это человек верующий, духовный, сильный, интересный. Петр Плонин у нас тоже останавливался.
– А кто это, чем занимается?
– Путешественник, писатель, поэт. По-моему, в Ивановской области живет. И очень много здесь местных людей, больше в эмиграции, с которыми встретились. Это, конечно, большое счастье было с ними познакомиться, люди благородные.
– Священник Некрасов Георгий Михайлович?
– Да, один из них. Павел Николаевич Скобелкин, очень интересный человек, путешествовал по местам Миклухо-Маклая, ездил, рассказывал очень много о своем путешествии, почетный гражданин Сиднея и России.
– Какое интересное сочетание.
– Он купил домик рядом с Оптиной, под Козельском. Он умер уже. Нам посчастливилось пообщаться, встретиться. Еще раз повторю, мы встретились с благородными людьми. Вот это благородство русской эмиграции, людей верующих, духовных, может это передается по наследству. Я даже не про дворянство, не про князей говорю, а вот про понятие чести, достоинства, благородства. Нам, было очень приятно познакомиться и увидеть таких людей, общаться с ними.
– Спасибо Вам за интересную беседу, за то, что уделили мне время.
– Всего Вам доброго.


БЕСЕДЫ

СО СВЕТЛАНОЙ ИВАНОВНОЙ БРАН,


секретарем Литературно-театрального общества имени В. Солоухина
(2001–2012 г.г.)


БЕСЕДА I

Мой переезд сюда – это не моя заслуга.
Меня Бог миловал.
С.И. Бран
– Добрый день, Светлана! Вопрос первый очень стандартный. Как жизненные пути-дороги привели Вас в Австралию?
– В Австралию я приехала из Новой Зеландии, где я прожила шесть с половиной лет. Некоторые мои знакомые, которых я знала по Веллингтону, переехали в Австралию. Я не собиралась ехать на постоянное место жительства. Просто поехала в отпуск, посмотреть Мельбурн, город высокой культуры, который за такое название соперничает с Сиднеем.
– Светлана, а где Вы жили раньше? Как к Вам пришла эта мысль?
– Как я попала в Новую Зеландию?
– Да, из России.
– Я из военной семьи. Жила в разных местах на Украине, в России, в Германии, то есть в местах службы моих родителей и моего мужа. Приехала в Новую Зеландию из Луганска.
Получилось так, что мы, моя собственная семья, не были участниками серьезных событий, которые происходили в России в лихие девяностые, мы были в Германии, служили на севере. Мне посчастливилось поработать там в газете пять лет корректором.
Нас из Германии вывели в Самарскую область, в чистое поле, где турецкие рабочие строили домики. В том же году мой старший сын должен был заканчивать школу. Поэтому я с детьми осталась на Украине у родителей.
Наступило время, когда мои сыновья достигли призывного возраста, им нужно было становиться на учет в военкомате. А это был 1995-й год, когда в Чечне продолжалась, по-моему, первая Чеченская война. Было очень страшно.
Как-то моя подруга показала мне обрывок газеты, где было объявление приблизительно такого содержания: если вы хотите уехать заграницу, я вам помогу. Решили поехать и встретиться с тем человеком, который дал объявление. Ехать пришлось в другой город. Встретились. Было смешно. Встреча состоялась в маленькой комнатке в каком-то проектном институте. Человек завел нас в закуток, дал цветную брошюру. И потом сказал тихо так: «Я вам посчитаю, сколько надо баллов, чтобы уехать, но вам это будет стоить». Моя подруга преподаватель математики, поэтому, когда мы вышли, я засмеялась: «Аня, мы сами посчитаем, сколько нам надо баллов!».
Английский к тому времени я знала достаточно и могла прочесть все в брошюре. Мы не стали с ним связываться, а сразу обратились в агентство, которое было в Киеве. В брошюре предлагалось ехать в пять стран, в том числе и в Новую Зеландию. Глянув на карту, я подумала, что Новая Зеландия, наверное, очень похожа на Камчатку, где я окончила школу и поступила в институт. Как вариант, можно было и в ЮАР уехать. В институте, где я работала, туда уехал знакомый инженер. Но он вернулся как-то очень быстро оттуда. Поэтому желание поехать в ЮАР сразу отпало. Школу я заканчивала в Петропавловске-Камчатском и поэтому Новая Зеландия для меня была более понятной и воспринималась, как воспоминание юности, но в другой стране. Все, так и решили. С этого момента началась подготовка документов. Я ходила по переводчикам, юристам, ездила в Киев в агентство, которое почему-то находилось в подвале Союза композиторов и даже на документах, которые я делала для посольства, стояла их печать. Случилось так, что я сдала экзамены по английскому языку в посольстве и получила визу.
– Вы получили визу вместе с семьей?
– Да, я получила визу на всех своих детей. 
– А муж?
– Мой муж был кадровым офицером, вряд ли он бы мог выехать сразу с нами. Мы развелись, чтобы были документы и чтобы я на него никакую тень не бросала. Считали для себя, что фиктивно. Я с детьми по-прежнему жила у родителей, а он жил в кузове машины…
– Это в Самарской области?
– Да. Он жил в кузове машины. Стояло несколько машин-кузовов от радиостанций на базе машины Урал. Обстановка там была очень тяжелая. Повесился один офицер, не выдержал. Мой муж стал выпивать и душевный контакт с ним пропал. Мы с дочкой приезжали к нему. Но даже поговорить толком не могли, так он был подавлен и настолько обстановка там была тяжелой. Когда я ему сказала, что мы хотим уехать, он возмутился. Тогда я ему напомнила, что весь призыв, который сейчас идет, может оказаться в Чечне, а у нас два сына и т.д. И это на него повлияло. Он подписал документ, в котором отказался от детей, и благодаря этому я смогла их увезти с собой. Я ему очень благодарна. Конечно, жалела его потом. Как мы улетали – это отдельная история. Нужны были деньги и я продала квартиру. Правда, за небольшие деньги.
– В Луганске?
– Да. Считалось, что очень удачно продала, потому что в то время совершенно невозможно было что-то продать. Мне удалось продать за пять с половиной тысяч американских долларов, считалось – большие деньги. Родителям я ничего не говорила, пока документы готовила. Жалела и не хотела их лишний раз беспокоить, на случай, если ничего не получится. Съездила в посольство, сдала экзамен, и просто почувствовала, что удачно все получилось. Мне через два дня позвонили из посольства, что могу приезжать за визой. Вот только тогда я им все рассказала. Они, конечно, были очень расстроены. До этого мне предлагали в Луганске работу, поскольку в Германии я окончила курсы по ведению бизнеса и получила диплом. Один знакомый предложил: «Хотите я Вас устрою? Сейчас очень выгодно торговать бензином. И нужен человек такого уровня, как Вы». Я поблагодарила, но согласие сразу давать не стала. Пришла домой и рассказала своему отцу, а он мне: «Я категорически против! Ну, давай до утра подождем». А утром мы слышим по радио, что бензоколонку взорвали.
– Ужас.
– Вот. Так я сразу получила ответ на вопрос уезжать или нет. И это было для меня последней точкой. Мне было уже 42 года. До этого – успешная карьера, перспективы...А будущего не было.
– А что Вы заканчивали? Какое у Вас образование?
– Я окончила Киевский институт пищевой промышленности, инженер-механик.
Когда мы вернулись в нашу страну непонятную, то оказалось, что это какая-то совершенно другая страна. Например, в нашем городе расстреляли важного чиновника из администрации города. 
– Это в Луганске? Да?
– Да. И я поняла, что мы все правильно делаем, намереваясь уехать. Были, конечно, осложнения. У нас была чистопородная кавказская овчарка, хотели ее увезти с собой. Полгода я переписывалась с министерством сельского хозяйства Новой Зеландии и Англии, чтобы выяснить, как нам собаку забрать.
Но на таможне Украины мне намекнули, что денег не хватит на таможенный сбор, чтобы заплатить за такую собаку... Я поняла, что не имеет смысла больше никуда писать, мы должны улетать. А через год наша овчарка заняла первое место на республиканской выставке служебных собак. Очень тяжело было и с ней расставаться. Времени осталось очень мало, виза заканчивалась через пару месяцев.
Перед отъездом поехали мы в деревню недалеко от Киева, там мамины сестры живут. Провожать нас приехали родственники по маминой линии и мой муж и его родня.
А с оформлением паспортов получился казус. Мне надо было получить два загранпаспорта – один на меня с двумя несовершеннолетними детьми, а другой - на старшего сына. Паспорта делали срочно и по блату, буквально за три дня. Я документы сдала, как положено, взятку принесла, отдала, в придачу еще золотой браслет с руки сняла. Но оформлявшая паспорта женщина забыла в них поставить штампик, о чем мы даже не подозревали. В аэропорту прошли таможню без особых претензий, дошли до границы, но... нас не посадили на наш рейс. Пропали билеты, стоившие мне семь тысяч долларов, пропали финские визы. Самолет улетел, а мы остались.
– Вот это да! Это же такой удар был! Это же надо выдержать было.
– Один мой однокурсник работал в то время в Киеве, в МВД, был в звании полковника. Я первым делом позвонила ему. А он говорит, я не могу ничем помочь, я уезжаю. Что делать? Пришлось возвращаться обратно в деревню, ко всем тем, с кем только что прощались навсегда.
Ехали в электричке, разговаривать не хотелось, мы сидели притихшие и какие-то опустошенные. Я так расстроилась, что и не заметила, как мы проехали нужную станцию…
В темноте, по безлюдному шоссе, с чемоданами в руках, похожие на привидения, мы брели, не замечая времени. Как будто Кто-то невидимый давал нам последнюю возможность еще раз подумать перед отъездом. Изредка перебрасывались одной-двумя короткими фразами, а в основном шли в полном молчании... Мои веселые и непоседливые дети как будто сразу повзрослели, не мучили меня вопросами, не жаловались, а своим молчанием давали мне передышку, возможность собраться с силами и не падать духом. Эта молчаливая поддержка и безграничная вера в меня помогли нам потом пережить многие горести и трудности эмигрантской жизни.
За ночь мне надо было придумать, что нам делать. Наутро все стали охать и ахать. Муж мой тоже очень разнервничался…
Папа мне говорит: «Поехали обратно, я тебе помогу через друзей!». Я ответила: «Нет времени, у нас одна неделя осталась. Если получится, то мы улетим». Самолеты тем рейсом, с которого нас сняли, летали из Киева раз в неделю по четвергам. Если я не успеваю до четверга, то у меня все просто пропадет. Мой брат тоже был с нами в деревне. У него есть просто замечательное качество. Знаете, есть такие люди, которые доверяют тебе и согласны сделать то, что ты им говоришь, не спрашивая, зачем. Вот я ему говорю: «Если ты мне поможешь, то у меня все получится». Поговорила с мужем. Они оба Саши. У нас в роду это имя по наследству передается - брат Саша, сын Саша, бабушка Саша, дедушка Саша, тетя отца Шура. И муж Саша. Я говорю мужу: «Пожалуйста, оставайся тут с остальными, потому что ты очень нервничаешь и будешь мне мешать. А мы с братом поедем. Получится – хорошо. Не получится – приедем и будем думать вместе, что делать дальше».
Хотите, я Вам расскажу, что я придумала? Я решила найти человека, который запретил нам вылет. Пока мы ехали в Киев на машине, я говорю брату: «Я обращусь к командиру погранотряда. Мне нужно будет узнать, как  его имя и фамилия, его звание и встретиться с ним». Приехали. Стали осматриваться. Оказалось, что пограничники пользуются отдельным выходом из здания, не тем, что остальные работники аэропорта. А слева и справа от выхода были асфальтовые дорожки, с двух сторон засаженные довольно высоким густым кустарником, они вели в отдельные калитки, куда как раз заходили все пограничники.
Разобравшись, я говорю брату своему, чтобы он становился в конце этой дорожки, а я стану в начале нее - будем ждать, когда выйдет любой  пограничник. Вот мы и ждали, не помню, как долго. Вдруг вижу – идет капитан! Я пошла за ним, стараясь не отставать. Вот он мне резко так говорит: «Отойдите! Я не имею права останавливаться и с Вами разговаривать. Уходите». А сам продолжает движение. Ну и я за ним, говорю по дороге: «Я жена подполковника, у меня справка есть. Я вас понимаю. Но мне очень нужно узнать фамилию, имя и отчество вашего командира. Нас сняли с рейса несправедливо. Вот мой паспорт, если Вы мне не верите». Он его взял. Идем, уже почти бежим, он рассматривает по пути паспорт. Вдруг останавливается: «Я не вижу здесь никакой ошибки!». Я говорю: «Я тоже здесь не вижу никакой ошибки!». Тем временем мы почти доходим до конца дорожки, где из кустов выходит большой такой человек. Офицер останавливается, поворачивается ко мне и строго спрашивает: «А это кто?». А рука у него на кобуре, где пистолет. «Это мой брат,» - говорю я. Капитан подумал и быстро сказал мне: «Иванов Иван Иванович, майор – начальник погранотряда». Фамилию я изменила. И быстрым шагом, не оглядываясь, исчез за калиткой.
Я знала, что в аэропорту в зале ожидания был телефон, с которого можно было позвонить в погранотряд. Говорю брату: «Давай так. Ты позвонишь дежурному и скажешь, что ты – Александр И.К. Знакомый Иванова, хочешь увидеться с ним. Фамилию твою дежурный вряд ли запомнит, так как она сложная, а запомнит только имя». Брат позвонил. Дежурный ответил: «Иванова сейчас нет, он на обеде». Мы говорим: «Хорошо, мы подождем и перезвоним». Короче, второй раз позвонили, и нам дежурный сказал, что Иванов сейчас выйдет к нам вниз, ждите у телефона. Представляете? Вот ходим мы туда- сюда по аэропорту и вдруг видим, что телефона-то два, а не один, как мы думали. Зал ожидания разделен на три части и в двух частях телефон есть. Мы-то не знаем, как этот Иванов выглядит, к какому из двух телефонов подойдет?! Знали только, что звание у него майор, и все! Где его ждать? Людей вокруг, как в муравейнике, не протолкнуться, все кричат что-то, снуют в разные стороны. Кошмар! У меня руки опустились, что делать? И вдруг я вижу, что из боковой двери, под лестницей, выходит человек небольшого  роста. В красной рубахе и в брюках. Гражданский, но выходит из специальной двери. Что-то насторожило, что?
Я Саше говорю: «Пойди, быстрей догони его и спроси. Это он или не он?». А брат мне: «Как! Что ты? Наш же военный!» – «Я не знаю, пожалуйста, догони!». – «А что я ему скажу?» – «Скажи, что тебя попросила сестра. И все. И ничего больше ему не говори, проводи ко мне». Он так и сделал. Оказалось, что да, это был тот самый Иванов, наш человек. Он к нам подошел, улыбается. Я ему представилась. С собой у меня папка была с документами. Все ему рассказала: «Посмотрите, вот наши документы. Вот наши паспорта. Почему нас сняли с рейса и как это можно поправить?» Он все проверил и подтвердил, что у нас все в порядке с паспортами, ничего не сказал про черный штампик! Понимаете? «Я прошу прощения. Берите билеты на следующую неделю на тот же рейс. Будьте спокойны, я лично вас посажу на самолет», - говорит мне и улыбается. Мы поблагодарили его и расстались. А у меня нервы сдали, расплакалась.
– А деньги-то Вам вернули за те билеты?
– Нет.
– И Вам заново пришлось платить?
– Да. Приезжаю в Киев в агентство, мне надо четыре билета на самолет. Парень, который там был, говорит: «Вы что, с Луны упали? Июнь! Где я вам возьму четыре билета!». Я ему говорю: «Пожалуйста!». А он: «Ладно, попробую. Куда Вам позвонить?». Тут я так вежливо объясняю: «Вы звоните в деревню такую-то. На почту. На почте будет сидеть мальчик. Этот мальчик побежит туда, где я живу, позовет меня. И я прибегу к телефону». Он как закричит: «Вы что, издеваетесь?». «Нет, – говорю, – не издеваюсь, это так и есть».
Мы уехали в деревню. Моя тетя была в той деревне директором школы. Я говорю: «Тетушка! Пожалуйста, найдите мальчика!». А до почты надо было бежать через рощу. Слава Богу, она организовала, чтобы школьники на почте дежурили. И если кто-то позвонит, чтобы сразу меня позвали. Так я во второй раз взяла билеты. Попросила родных, чтобы нас никто больше не провожал, и поехала одна с детьми в аэропорт.
Приехали в Борисполь, и я сразу же позвонила в погранотряд, где мне сказали: «Извините, командир улетел». У меня просто ноги подкосились. Я говорю: «Простите, а с кем я разговариваю?» – «Это такой-то, заместитель командира». Тогда я прошу: «А не могли бы Вы мне помочь и выйти к нам, ваш командир обещал лично нас отправить». Офицер к нам вышел, я опять достала паспорта, показала, он говорит: «Не переживайте, все в порядке. Я Вам обязательно помогу». Прошли опять таможню и подходим на злополучный погранпункт. Офицера заместителя нигде не видно, а у меня сил нет переживать, просто все делаю на автомате. И вдруг нас пропустили. Так мы улетели. Но, когда мы улетели, денег уже не осталось. Я все на билеты потратила. У меня осталась тысяча или две долларов. Вот такая история о том, как мы улетали. Решили мы лететь в Веллингтон, в столицу. Это невероятно, как мы прилетели…
– Долго летели?
– Да. Первый раз мы хотели посетить Хельсинки, я визы оформила, но они пропали. А во второй раз мы просто посидели в Хельсинском аэропорту, вылетели на Бангкок. В Бангкоке у нас была пересадка. Потом, по-моему, мы отправились в Сингапур, а из Сингапура в Окленд. Дети у меня были просто зеленого цвета от перелета. Приземлились мы в Окленде, и оказалось, что билетов на самолет на Веллингтон нет. Я спрашиваю, как же нам добираться. Мне говорят, что мол есть автобус такой - ночной экспресс,- сядете ночью и утром будете в Веллингтоне. Все мы нашли, сели в автобус. И тут начались настоящие чудеса. Села в автобусе на свое место и чувствую, что села на что-то жесткое. Оказалось, что это телефонная трубка. Смотрю, а она рабочая. Набрала, не веря в такое счастье, телефон родителей в Луганске. Быстро соединилось, и говорю со слезами: «Мамочка!!! Мы приземлились в Новой Зеландии, у нас все очень хорошо, не волнуйтесь». Тут деньги на трубке закончились. Вспоминаю об этом, как о настоящем чуде!
– Удивительно.
– Да! Удивительно. Это было первое чудо в нашей поездке, не считая того, как мы угадали майора в аэропорту. В автобусах ночного экспресса обычно сидения подогреваются. Была зима, 1 июля, мы в разгар зимы прилетели, по-нашему 1 февраля. Автобус останавливался по пути следования, чтобы люди могли сходить по надобности, попить кофе или покурить. И вот на первой остановке одна из женщин стала с водителем пререкаться. Я поняла, что ее сиденье не подогревается, что она очень замерзла. В автобусе на самом деле было холодно. Особенно это ощущалось, когда мы ехали через пустыню, которая находится посередине Северного острова.
Так, в ночном автобусе, я познакомилась с необыкновенной женщиной, которую звали Иванка, родом из Болгарии. Была она врачом-урологом, а говорила на 8-ми языках, то есть, мы с ней по-русски беседовали. Это она жаловалась, а я предложила ей пледы, они сверху в чемоданах лежали. Договорилась с водителем их достать, она забрала одеяла и укрылась. Да. Таких остановок было несколько, и постепенно она меня выговорила. Кто я? Что я? Куда? Почему? Я ей все рассказала. Про то, как мы садились дважды в самолет, Иванка попросила рассказать дважды.
Она спрашивает: «Вы к кому вообще едете?» – «Да ни к кому». – «У Вас что, никого нет здесь?». Я ей отвечаю: «Никого нет». Она говорит: «А куда Вы едете тогда?». Я говорю: «Ну, вот сейчас едем в Веллингтон, там в отель какой-нибудь пойдем, снимем номер...».
Дошел разговор до денег, я ей сказала, сколько у меня наличных. А она говорит: «Вы что, шутите?» Нет, говорю, не шучу, правда.
Вадим, Вы понимаете, что сколько раз она мне по-разному вопросы не задавала, она так и не поверила, что я еду без денег. И что у меня нет ни одного знакомого там, в Веллингтоне. Тогда она такую интересную вещь сказала: «Вы так убедительно все это говорите, что так вот всем и говорите, а на самом деле деньги держите ближе к телу,  де-то у себя на животе». А потом так по-русски добавила: «Видала я дур, но такую, как ты, первый раз вижу!»
Но к концу нашего путешествия Иванка прониклась как-то ко мне сочувствием и говорит: «Знаете что, наш автобус прибывает в 5 утра, по-моему, или в 5.30. Значит, делаем так: меня встречает мой муж, он меня отвезет и вернется за вами». Мы – это полная машина: я, трое детей и вещи! Она продолжает: «Муж вернется за вами, вы одну ночь у меня остановитесь, я вас покормлю, поспите, отдохнете, и повезу я вас в церковь».
Вот так впервые в моей жизни появилась физически церковь. Она знала, что в городе есть русская православная церковь. На следующий день она повезла меня с детьми туда. В церкви я познакомилась с отцом Амвросием. Отец Амвросий – монах из Ирландии, подвизался 8 лет в монастыре в Сербии, а потом приехал в Веллингтон и стал настоятелем храма. Судьба у него интересная, конечно. Но не об этом речь. Моя благодетельница меня предупредила, что она сама будет говорить, а мне просто кивать надо. Вот она о. Амвросию в таком тоне, как бы требовательном, сказала, вот, мол, женщина тут приехала с тремя детьми, у нее никого нет здесь, помогите ей. Думаю, вы должны оплатить, чтобы семья могла переночевать в гостинице! Прямо так.
Стала рассказывать, в каком мы бедственном положении. Но, я увидела, батюшка ей не поверил. Я его понимаю. Мы совсем не выглядели несчастными, одеты все дети были очень хорошо, я тоже. А тут вдруг Иванка рассказывает, какие мы бедные-несчастные, и денег вдобавок нет. В результате она все-таки его уговорила. Напротив храма была гостиница, мы одну ночь там переночевали. Что дальше? Иванка на следующий день приехала и повезла нас устраивать на постой в маленькую частную гостиницу. Вы знаете, я впервые в жизни увидела, вот так, лицо в лицо, очень уродливого человека. Она ему сказала: «Джон, вот женщина приехала и ей негде жить!».
Потом я узнала, что у Джона останавливались и посольские чиновники, и морские офицеры, в общем, такой приличный отель. Как только она сказала, что вот женщина приехала с тремя детьми, этот Джон тут же возмутился: «Нет и нет! Мне здесь еще не хватает женщины с тремя детьми. Будут здесь бегать и баловаться! Нет-нет!». Меня это задело и я его спрашиваю, почему же они будут бегать и баловаться? Они уже взрослые! А он, глядя на меня, говорит, какие такие взрослые? Наверное, я слишком молодо выглядела по его понятиям. Потом выяснилось, что дети и вправду взрослые, но он не может дать две комнаты, а только одну, с двумя кроватями. Мы на все согласились.
Знаете, батюшка помог мне сходить в соцструктуры, чтобы мне дали пособие по безработице. Он же, как говорят, выбил для меня домик двухэтажный. Этот домик был резервом у городского совета, батюшке его дали, потому что он ладил с тем менеджером, что заведовал распределением жилья.
– А батюшка – это иеромонах Амвросий?
– Да, иеромонах Амвросий.
– А был это 1995 год, лето?
– Да 1995 год, июль месяц, зима!
– Зима в Новой Зеландии.
– Зима, да. И Вы представляете, мне дали домик, сказали, что деньги выплатят через три недели. Вот какое еще чудо. Только мы не могли сразу туда вселиться. Случилось так, что когда я это все получила, я сильно заболела, у меня отказали ноги, и я три дня не вставала с постели. Я не знаю, что это было. И тогда этот Квазимода-Джон, как я его называла про себя, переселил нас в отдельный автономный домик для семейных постояльцев. Пока я болела, он носил таблетки от температуры, чай с лимоном, детей моих кормил. Когда он нас туда переселял, у нас закончились наличные деньги. И я ему сказала: «Джон, Вы понимаете, у нас деньги закончились, я не могу Вам больше платить. Могу ли я узнать, как мне заселиться в тот дом, который мне дали?». А он мне говорит: «Денег мне от вас никаких не надо, живите здесь, сколько понадобиться, а Вы выздоравливайте!». Я была поражена. Понимаете?
– Да.
– В ответ я ему пообещала: «Я Вам обязательно верну деньги за то время, что мы здесь проживем, мы обязательно рассчитаемся».
В один из дней батюшка заехал за мной на машине и мы поехали смотреть дом. Было уже темно, зимой рано темнеет. Едем, а ливень льет просто стеной. Как долго мы ехали в кромешной тьме, молча, я не знаю. Я плохо тогда понимала ирландский акцент батюшки, а ему по-русски еще сложнее было бы говорить. Едем. Вокруг ни одного фонаря, черно. Доехали. Домик расположен на горе. Медленно поднялись, батюшка взял фонарь и стал светить в окна. Я когда увидела, что внутри, начала тихонько плакать, то ли от радости, то ли от разочарования, то ли от усталости и резко нахлынувших чувств. Плакала и не могла остановиться. Темно. Холодно. Батюшка ко мне подошел и стал утешать: «Что же Вы плачете? Вам с детьми такой дом достался, двухэтажный, а Вы плачете? Радоваться надо». Я говорю: «Я не знаю, может, я и радуюсь. Только плачу и все».
Так началась наша жизнь в новой стране. Сначала мне было положено пойти на курсы английского языка, бесплатные. Я там со многими познакомилась, на этих курсах, а потом окончила курсы более высокого уровня - компьютерные. Я получала пособие, оно было рассчитано на неполную семью с тремя детьми. Какая-то часть денег шла на оплату дома, электричества, а в результате у нас на жизнь оставалось меньше ста долларов.
Я брала эту сумму, клала деньги на стол и говорила: «Значит, что мы можем себе позволить на эти деньги? Мы можем: купить билеты на автобус (мы жили довольно далеко от города), поехать в город, погулять и купить мороженое. И все. То есть, этих денег только на это хватало. Кто-то из нас четверых может в кино сходить и поехать на автобусе, так как идти далеко было. Чаще всего мы решали, что лучше купить продукты. Ходили пешком за продуктами, единственный магазин был далеко…
Я думала, что учебный год в НЗ начинается тоже 1 сентября, поэтому мои дети весь июль и август не ходили в школу, тогда как все местные ходили в школу. Как-то на курсах я узнаю, что мне надо в школу детей отправлять! Караул! Мне наши добрые эмигранты, люди, которые там жили давно и все знали, посоветовали: вот в эту, эту и эту школу даже не думай водить. Я спросила: почему? Потому что это школы очень высокого уровня, туда не берут таких бедных, как вы, туда очередь, там все сложно, то есть абсолютно невозможно попасть. Но я узнала, что можно отдать детей в школу, где есть классы для иностранцев, так называемую High School (средняя школа). Там преподавали английский язык для тех детей, которые совсем его не знали. Возраст детей в школе был от 14 лет и старше. Поехала в эту школу, встретилась с советником по иностранным студентам, оказавшимся очень приятным человеком, поговорила. Именно он разрешил моей дочке Кате, а ей только исполнилось 11 лет, ходить в школу с братьями.
– Она младшая у Вас?
– Да, самая младшая.
– А мальчиков как звать? Один Александр, я знаю.
– Старший Артем, ему было 18, потом Александр, 14.
– А сколько Вам тогда было лет, когда Вы оказались в Новой Зеландии?
– Мне было 42 года, немолодая женщина, сейчас просто удивляюсь, как я додумалась уехать. Я потом расскажу, что я про это думаю. Ну, а пока просто факты. Катя должна была идти в школу по возрасту, которая называется интермедиа (5-8 класс). На что Катя категорически сказала, что ни в какую школу не пойдет, потому что не знает ни одного слова по-английски. Но я постаралась ее успокоить, сказала, чтобы она не переживала. «Вот смотри, пойдешь с Артемом и Сашиком, они что-то знают по-английски. Они тебя в обиду не дадут. Будете сидеть в одном классе. И она согласилась. Так, значит, до конца года, до начала декабря, они втроем ездили в эту школу. По окончании года Кате за знание английского языка присудили 3 место и приз.
– Какая молодец!
– Да! Она его просто моментально схватила и говорила на нем. Тем временем, не мешкая, я поехала в те школы, в которые нам сказали не ездить, чтобы устроить Сашу. Артем пошел в университет, так как он уже проучился один год у нас дома. А мне нужно было Сашу устроить в школу. Одна из этих школ оказалась католической, и я туда не поехала, а поехала в самую крутую, как сейчас говорят, школу, вернее колледж. Я поехала, нет… сначала я позвонила, мне сказали, что мест нет.
 Я попросила хотя бы на прием к директору записать, женщина сказала: хорошо, но только через месяц. Все дети дома учились в лицее, учились великолепно. У Саши оценки были замечательные. Прошел месяц. Директор оказался молодым человеком лет 35-ти. Почти сразу же он спрашивает так иронично: «Интересно, почему Вы решили, что ваш сын может прийти именно в наш колледж?». Я говорю: « А Вы посмотрите на отметки моего сына, – там все «А», т.е. пятерки». Он тогда: «А спортом он занимается?». Я говорю, конечно, играет в футбол, в баскетбол играет хорошо. Директор заулыбался и говорит, что знает футбольную команду «Динамо», а я ему, вот и прекрасно.
И знаете, он пригласил сына учиться в том колледже. Получилось, что Саша учился в колледже, который заканчивали премьер-министры. В этом же колледже учились дети состоятельных родителей. Саша окончил колледж с такими показателями, что его приняли в университет без вступительных экзаменов и он получил даже небольшую сумму денег.
– Стипендию, да.
– Нет, это был небольшой взнос за учебу в университете, который колледж перечислил. Когда Саша учился в выпускном классе, он выиграл Национальный (новозеландский) конкурс молодых дизайнеров. Конкурс проводился по разным категориям, он выиграл в 2-х категориях – по дизайну и по коммуникациям. Получил подарок по почте. Мы даже не знали, что его учитель послал на конкурс Сашины работы. Это была очень хорошая новость для нас, замечательная! После этого радостного события мы поняли, что здесь тоже можем проявлять свои способности и добиваться успехов.
Меня, как мать, волновало, что дети в школе говорят обо мне, потому что Сашиных и Катиных друзей привозили в школу на машинах; на уроках по графике и дизайну, у одноклассников были карандаши за 100 долларов, и тому подобное. Меня волновало, как дети справляются с такими соблазнами, что чувствуют. Мы даже школьную форму новую не могли купить, приходилось покупать в комиссионке, слишком дорогой была школьная форма.
Как-то я набралась смелости, посадила детей на кухне и сказала: «Я понимаю, что вам в школе тяжело, у вас мама безработная, у нас нет денег. Вы должны знать, что это не позор, но неприятно очень. Если спросят, вы просто скажите, что так обстоятельства сложились, что на самом деле мама у вас инженер, так что стыдиться нечего». На что мой сын говорит: «Да что ты переживаешь, мам? Я своим сказал в школе, что если бы моя мама заканчивала университет здесь, в Веллингтоне, и жила тут столько же, сколько их родители, то у нас на крыше уже стоял бы вертолет». Морально я сразу почувствовала себя хорошо и очень порадовалась за моих детей.
– А жили в том домике?
– Да, жили мы в том же домике. Хорошо было, хоть он не отапливался и зимой мы мерзли в нем, как суслики. Я не работала, не могла пока найти работу, да и за детьми нужен был уход. К тому времени закончила полугодовые компьютерные курсы, могла работать в разных компьютерных программах и редакторах. Это были специальные бесплатные курсы только для женщин и организованы они были по государственной программе.
После того, как я их закончила, программа сразу закрылась. Это вот как раз о чудесах, простите, напомню. Меня направили на стажировку в Национальное бюро статистики еще до того, как мы курсы закончили, на практику. В своей жизни я работала в Областном бюро статистики, была аналитиком в отделе новой техники, работала с отчетностью. То есть была знакома со статистикой не по рассказам.
Шел уже третий год, как мы жили в Новой Зеландии. Однажды я увидела в газете объявление, что Бюро статистики иными словами Министерство, – это самое лучшее для женщин место работы с набором привлекательных условий. Объявление это перевернуло у меня все внутри. Потому что до этих пор я искала работу где-то в инженерной сфере, но безуспешно. Например, я узнала, что для получения инженерной работы нужно состоять в одном из инженерных сообществ, иметь работы печатные, в конференциях участвовать, то есть, нужен экстра-набор. Я хорошо помнила слова советника из школы о том, что в этой стране очень трудно женщине быть инженером. Он мне даже словарик дал со специальными техническими терминами на английском.
Поэтому я перестала смотреть работы, которые были в инженерной сфере, а в какой сфере смотреть еще не понимала. Очень тяжело было. Денег даже на транспорт не было, в город попасть было непросто, ходили пешком, хотя не очень хотелось, все-таки туда 7 км, и обратно 7 км. Мы материально на самом дне оказались. Я говорила детям, мы наверху уже были, жили лучше других, теперь будем жить хуже других. Надо все испытать. Никаких жалоб никто из детей не выражал, и я им за это благодарна.
Вернусь к своему рассказу. Ливень шел, как из ведра. А я решила идти по объявлению, ну, просто так загорелось внутри все. Почему-то я не вырезала, а просто оборвала кусочек газеты с объявлением и положила в карман. Надела самое лучшее - плащ кожаный с меховым воротником, тогда они были модными в Европе, шляпку и пошла в ливень. Знаете, это был готовый сценарий для комедии.  А ливень! В такую погоду зонтики в Новой Зеландии почти без пользы из-за того, что ветер сильный и зонтик выворачивает. Приехала я в министерство, зашла в фойе. Стою, а с плаща на ковер льется вода и вокруг меня образовалась лужа. Я в ней стою. Потом подошла к регистратуре, достала из кармана обрывок газеты, положила его на стойку и расправила, он был весь мокрый от дождя. И говорю девушке, которая дежурит: «Здравствуйте! Я пришла по этому объявлению». А сама понимаю, что она смеется надо мной и плохо это скрывает. Еще бы! Она отсмеялась и говорит: «А у Вас назначено?» Нет, ничего не назначено. Тогда, подождите, звонит и говорит: «Хэмиш! Ты можешь спуститься сюда, у нас тут такой экземпляр стоит...». Они посмеялись по телефону, а после спустился менеджер из отдела кадров. Шотландец, высокий такой, седой. Я ему свое резюме показала, все рассказала, кто я, что я умею делать, и так далее, про все курсы. Он мне сказал: «Я вам ничего не могу пообещать, я могу гарантировать только то, что отдам ваше резюме по отделам. Если кто-то заинтересуется, то будет Вам работа». С Хэмишем мы до сих пор дружим, с тем менеджером, скоро двадцать лет будет.
Вскоре меня пригласили на интервью, расспрашивали полтора часа. «Мы Вам сообщим». Позвонили. Говорят, что не могут мне платную работу дать, могут только бесплатную на три месяца. Но будут оплачивать проезд. «Согласны?». Я говорю: «Согласна». Первый месяц клеила конверты и складывала в них письма, все пальцы изрезала. Потом меня перевели в другую группу, стала на компьютере работать, а дальше – взяли меня сроком на месяц для вычитки базы данных об окружающей среде Новой Зеландии. Моя начальница, на проводах через три месяца, когда я уходила, говорит: «Светлана, хотите знать, почему мы Вас взяли тогда на работу?». «Может, я умная?», – подумала я. Она продолжает: «Мы Вас взяли на спор, просто мы поспорили. Я своему начальству сказала, что женщина с таким образованием и опытом, с такими данными бесплатно работать никогда не будет, на что начальник мне возразил: «Нет, будет!». Вот мы поспорили, а он решил Вас пригласить». И продолжает: «Понимаете, Вы перевернули все мое представление о русских, о русских женщинах. Просто с ног на голову!». Человек она была не простой, была замужем за членом правительства, очень образованная, эрудированная женщина, летала на просмотры опер в Австралию, высокого достатка и мнения о себе был человек. Я просто опешила. Мне сказать нечего, а потом я подумала: «Ну и слава Богу, наверное, не зря я сюда приехала, если у кого-то перевернулось представление о нас, о России, о русских женщинах». В тот момент я впервые почувствовала, что толк был в нашем переезде.
Потом я вызвала родителей к себе в Новую Зеландию, после того, как получила работу. Зарплата у меня была мизерная, 19 тысяч долларов в год, но зарплата, конечно. Как говорил Броневой, маленькая, но хорошая! В общей сложности в Бюро статистики я проработала три года. Искренне подружилась с коллегами и со многими до сих пор поддерживаю хорошие отношения. К одной из них я летала в Эдинбург, в Шотландию, на свадьбу. Я была у нее свидетельницей. Это было в 2009 году. Мы вместе с дочкой были приглашены. Представьте, невеста – китаянка, родившаяся в Новой Зеландии, жених – шотландец, а свидетельница я – украинка, с паспортом новозеландки, прилетевшая в Эдинбург из Австралии. Как необычно, да?
– Светлана, а какая у Вас была фамилия, когда Вы прилетели? У Вас же другая фамилия была?
– Нет, та же самая, Бран, моего бывшего мужа, я решила не менять после развода. Потому что на английском моя девичья фамилия была труднопроизносимой. А фамилию Бран было легче произносить, поэтому я ее оставила.
– А какая у Вас девичья фамилия?
– Крючевская.
– Крючевская Светлана Ивановна, очень хорошо. Я думал, что у Вас эта фамилия появилась уже непосредственно в Новой Зеландии, вот видите как интересно. Да, и вот, Светлана, ведь были русскоязычные люди в Новой Зеландии? Я знаю, что там в это время жил Игорь Ледогоров, наш актер. Может быть, Вы как-то встречались с кем-то из русскоговорящих?
– Нет, Ледогорова не встречала. Вы знаете, в основном, русские эмигрировали в 1990-х годах не в Веллингтон, а в Окленд. Там тепло, море, острова. А в Веллингтоне было очень мало русских, то есть русскоговорящих. Была часть эмиграции из Китая и были еще евреи, которые в 1970-х годах, приехали из Израиля. Вот эти люди были в Новой Зеландии русскоговорящими. Я поддерживала отношения, конечно. Даже с некоторыми из Китая, такими, как Березовские, Владимир Михайлович Лучкотт (думаю, Лучков или Лужков по-нашему), был там такой хороший человек, Царствие Небесное, умер. Изо Львова была семья. С теплом вспоминаю переводчицу Маргариту Борщевскую, она до сих пор живет в Веллингтоне.
В Веллингтоне, когда я приехала, существовал свой узкий круг людей, приехавших из Союза, которые приехали до меня. В этот круг не всех приглашали. Мне рассказал кто-то, то ли в церкви, то ли еще где-то, что Новый год будут справлять там-то. Ну, я по наивности своей, позвонила тем людям, говорю: «Ой, как здорово! Можно я к вам в гости приду, я здесь еще никого не знаю?». Но мне, не церемонясь, объяснили, что я не ко двору, словно на меня ушат холодной воды вылили.
– Сказали: «Не приглашали», да?
– Да. Незваный гость сами знаете кто.
Приехала я в Австралию просто в отпуск. До этого один раз приезжала в 2000-м году в составе команды от нашего Бюро статистики, мы соперничали с такой же командой из Австралии в разных играх. Ничего особенного. Я не хотела переезжать в Австралию, она для меня совершенно не интересна была.
Вдруг, в 2001 году, моя знакомая, которой я помогла с Украины уехать, сообщает, что она перебирается в Австралию. Как-то она позвонила мне уже из Мельбурна и говорит: «Приезжай, посмотри. Такой прекрасный город, нам здесь очень нравится, климат хороший». И я решила, что есть смысл поехать, но перед тем, как поехать, я сходила к начальнику бюро нашей статистики. Почему? Потому что он руководил до этого Австралийским бюро статистики в Мельбурне. Да и мои друзья ко мне подходили с советом: возьми с собой документы, вдруг ты там понравишься, и тебя на работу возьмут.
Ну ладно, в общем, я попросила у него аудиенции. Понимаете, он меня принял. Я сказала, что хотела бы поехать в Австралию и в статистике работать. Он посмотрел на меня так и говорит: «Вы очень смелая женщина». Я отвечаю: «Не знаю, смелая или нет, но спасибо Вам большое». Когда я уезжала, он вызвал меня и дал мне телефон своего знакомого из статистики в Австралии. Почему он это сделала? Не знаю, просто сказал позвонить такому-то. Я приехала в Мельбурн, отдыхала, смотрела, и, знаете, мне очень понравилось. Просто Мельбурн не такой, как Веллингтон. Веллингтон вечнозеленый, от такой зелени устаешь. Мне не хватало смены времен года! Движения в природе!
Прилетела в феврале, тепло. В Новой Зеландии такого тепла нет, а тут так тепло, красота, солнце светит. Ну, в общем, красота!
Знакомые предложили остановиться у них. Они до ночи сидят за компьютером в выходные дни и ищут работу по Интернету, а сами днем подрабатывают в разных местах. А у них газет кипы! Я заразилась и сама подалась в несколько мест. Позвонила тому знакомому в статистику, а он уехал, его не было целый месяц. И вдруг я получаю от него сообщение: приходите, я бы хотел с вами встретиться. Прошла интервью, меня взяли на работу. Представляете! Как, почему, ведь я только приехала, знакомые не понимали.
Я в четверг вышла на работу, мне оформили все электронные карточки, поставили стол и сказали: «Мы под Вас, под вашу должность, сделаем группу, которая будет заниматься статистикой аборигенов Австралии». Оказалось, что на тот момент просто не было подробной статистики о коренных жителях: какова численность аборигенов, каков состав, сколько болеет, сколько детей и т.п. Это было в четверг, а в пятницу мне звонят из Мельбурнского университета: « Мы Вас берем на работу!» Я думаю, ну, ничего себе! И знаете, что я сделала? Я позвонила тому начальнику опять и спросила: «Могу ли я к вам прийти на прием за советом?». «Только в конце рабочего дня».
Пришла и честно сказала: «Вот я у Вас только один день как работаю, а мне предложили работу в Мельбурнском университете. Чтобы Вы на моем месте сделали?». Он мне говорит: «Вы знаете, у нас в июле будет сокращение штатов, будут увольнять в первую очередь тех, кто только пришел. Вы можете попасть в их число. Я бы на Вашем месте принял предложение из университета, предложение очень хорошее». В понедельник вышла на работу, сдала все карточки, а во вторник пошла на работу в университет.
– А какая должность? Что Вам предложили?
– Мне надо было следить за обновлением базы данных по предметам, курсам и другим параметрам учебной и административной деятельности университета. То есть, я следила за базой данных по всем предметам, курсам, которые преподавались в университете. Еще, если кому-то был нужен вход в систему, я давала пароль и определенный уровень доступа, вела специальные курсы по работе в определенных программах, отвечала за техподдержку по телефону. В общем, так я проработала пять лет. Но самое интересное, знаете, что? Помните про чудеса?
Перед тем, как я улетала в Мельбурн, пришли мои друзья меня проводить. И вот мы сидим, мечтаем, где бы я могла работать. Кто-то говорит: «Представляешь, приедешь ты в Мельбурн, получишь работу в Мельбурнском университете, заберешь туда Катю и Сашу! Вы все будете там. Они будут учиться, ты работать, и т.д.». Мельбурнский университет очень престижное место работы и учебы. В то время он был на 39 месте в мире. Все думали, что это мечты запредельные. Но Вы можете себе представить, что так и случилось, почти. Мои родственники очень удивились этому. Написала я письмо в статистику НЗ и попросила дать мне расчет. Мне предлагали вернуться на старую работу, но я подумала и решила, что не буду возвращаться.  Мой начальник в моем личном деле сделал пометку – дать работу, если вернусь обратно. Что тут сказать?
Начала работать и начались искушения. Расскажу один случай, который произошел до того, как я получила работу. Когда я только приехала, я сходила в Русский дом, зарегистрировалась, что нуждаюсь в работе, меня внесли в базу данных. Руководила этим проектом молодая женщина. У нас с ней не было никаких дружеских отношений, был только номер ее телефона. Но я его потеряла.
Как-то ночью я почувствовала себя очень плохо, поднялась температура под 40, кровь шла из носа. Дождалась утра, знакомые собирались на работу. Я из комнаты не вышла и им ничего не сказала, чтобы не беспокоить. Они ушли. Я встала кое-как, оделась и сижу. Что делать? Врачей у меня здесь нет, где поликлиника я не знаю, порядков австралийских тоже не знаю, сама идти не могу – температура очень высокая. Так и сижу, надо что-то делать, а что не знаю. Понимаете? Вдруг зазвонил телефон. Беру трубку, а там голос женщины, чей номер телефона я потеряла: « Здравствуйте! Как у вас дела, вы совсем куда-то пропали! Не звоните» Я держу телефон, а у меня кровь из носа течет, слезы градом льют, ответить не могу. Она мне говорит: «Вы что, плачете? А в чем дело?». Я кое-как ей объяснила. Она мне и говорит: «Значит  так, сидите на месте и никуда не уходите, я Вас к своему знакомому врачу отвезу. Не волнуйтесь».
Я положила трубку и еще больше расплакалась. Кто мне ее послал в такой тяжкий час?
Врач меня осмотрел и сказал: «Знаете, еще бы три дня, и было бы очень плохо». Назначил курс антибиотиков. И я выздоровела. Вы знаете, именно в тот момент я поверила, что приехала в Австралию не просто так и что мне нужно здесь быть. Понимаете? Я тут и работу получила, и детей к себе забрала, и в церковь навсегда пришла.
– Промысел Божий в Вашей жизни.
– Да. Слава тебе, Господи! Только Он мог послать ту женщину, которую я лишь по имени знала, и в час, когда я не знала, что мне делать. Ведь что получилось в нашей семье? Я, трое моих детей, родители и мой брат все уже жили в Новой Зеландии. И дети по телефону уговаривали меня: мама, как же так, ты всех нас собрала, а сама уехала. Возвращайся, ты там одна, мы за тобой очень скучаем и переживаем за тебя. Два года я жила одна в Мельбурне. Я, конечно, задумывалась и сама себя спрашивала, правильно ли я поступила? И вот после этой болезни я уже точно знала, да, я правильно сделала. Сказала детям, вы меня больше не зовите. Когда окончили институт Катя и Саша, они оба приехали ко мне, Артем к этому времени уже женился. Они с женой переезжать сюда не собирались.
– В Веллингтоне?
– Да. В Веллингтоне. Он до сих пор там живет. Счастлив. Работает в центре города. Жена у него хорошая, добрая, успешная женщина. Дочка Даша. У него жизнь сложилась там, в Новой Зеландии. Они помогают моим родителям, моему брату. Так получилось, что они там живут.
Я, когда уезжала в Новую Зеландию, думала, что вернусь еще, и сложила все самое любимое и ценное в один большой деревянный ящик. Альбомы, фотографии, детские рисунки. Дорогие мне вещи и просто дорогие вещи. Мой папа, когда я уехала, заболел, у него обнаружили рак. Так вот, когда отец заболел, а на Украине наступили страшные времена, денег не платили, брат по телефону и сказал, что надо срочно делать отцу операцию. А денег нет.
Моя мама стала продавать библиотеку, которую собирала всю жизнь. Я ей сказала, продавай, мама, все, что сможешь продать из моего ящика, я вам только так могу помочь. А все, что мы с мужем нажили, я полностью отдала ему, отправила в контейнере. Я считаю, что это честно было. Отцу сделали операцию. Но скоро потребовалась повторная, так как метастазы могли бы оказаться в других местах. Ясно было, что оперировать лучше было бы в Новой Зеландии. Я помогла родителям документы оформить и вызвала к себе. Сначала документы где-то потерялись в Москве, и пришлось родителей вызывать через Англию. Они прилетели. Отцу сделали вторую операцию, слава Богу, он после этого прожил 16 лет и никаких рецидивов не было.
– А иеромонах Амвросий, который Вас встретил, Вы с ним в дальнейшем как-то общались?
– Да, виделись. Батюшка жил рядом с церковным зданием. Он не очень любил общаться. У них в приходе история приключилась, наверное, из-за нее. Я слышала от других. У него был диакон, англичанин. Оказалось, что этот человек проиграл церковные деньги и убежал в какое-то кругосветное путешествие. И, в конце концов, здание пришлось продать за долги. Прихожане купили другое здание в том районе, где мы получили наш домик. Ангар переделали под православную церковь. А иеромонах Амвросий так и живет в домике около бывшего храма, который продали и переделали в особняк.
На Украине мы в церковь не ходили. Мой отец был военным. Мама - учителем русского языка и литературы. Оба коммунисты, я тоже была членом партии.
– Я тоже офицер, политработник. Это уже потом я стал военным журналистом. Первые шесть лет офицерской службы я был строевым политработником. В морской пехоте Тихоокеанского флота. Мы с Вами говорим на одном языке.
– В 1991 году, когда были события в Москве, телевидение Германии транслировало напрямую все, что там происходило. Мы смотрели, плакали невозможно. Мы сути-то не понимали. А я работала в политотделе, в газете. На следующий день пришла на работу, взяла лист бумаги. Мне попалась зеленая ручка и я написала заявление, что выхожу из партии, не хочу быть в партии, у которой руки в крови. Пришла в политотдел с заявлением прямо к полковнику. А он его в руки брать не хочет. Говорит мне: «Вы что, с ума сошли?» Взял кончиками пальцев и быстренько положил его в сейф. Я ему партбилет отдаю, а он говорит, ну уж нет, партбилет мой не возьмет. Для меня этот уход стал одним из значимых поступков в жизни.
Так вот, мой отец из деревни. Моя бабушка, его мама, была очень набожная женщина, у которой я и мой брат каждое лето проводили по два месяца. Мы с братом спали на перине на большой кровати в зале. А в углу висели три иконы в тяжелых серебряного цвета киотах, лежали засушенные цветы, горела лампадка. Там был красный угол. Была еще старенькая тетрадка, спрятанная под салфетку. Все молитвы бабушки Василисы были переписаны ее рукой в эту тетрадку. А еще был у нее специальный наряд, в котором она ходила в церковь. В нашей деревне не было церкви. Каждый вечер бабушка входила в эту комнату, закрывала ставни, мы уже лежали в кровати, а она становилась на колени, зажигала лампадку и в темноте читала молитвы. Под них мы засыпали. И на кухне у нас икона висела. Для меня мир православного человека не был чужим. В моем детстве мир этот всегда был перед глазами, я и в церковь с бабушкой ходила. Вторая моя бабушка, мамина мама, Александра Петровна, тоже была верующей. Бабушка была матерью-героиней, у нее было одиннадцать детей. Приехав в Новую Зеландию, я обнаружила в одной из книг, которую я привезла с собой, лист бумаги тетрадный, в линеечку. Так вот на нем бабушка Александра своей рукой написала молитву ко Господу, которую она сама сочинила. Она написала ее на украинском языке вперемежку с русским. И этот листик, слегка надорванный, я нашла. Вы можете себе представить? Он у меня есть до сих пор, эту молитву я берегу, и дети мои об этом знают.
– Это большая ценность. Драгоценность особого рода.
– Конечно, драгоценность. А маме моей, когда она в школе работала, пришлось дежурить как представителю горисполкома в молельном доме, когда не было еще свободы вероисповедания. Чтобы не было никакой там экстремистской деятельности. Дети у меня крещеные все. За крещенской водой мы ходили в церковь, брали воду. Но когда мы приехали в Новую Зеландию, я не могу сказать, что я помнила о Боге и молилась. И в Германии было совершенно безбожное время. В церковь я начала ходить только в Веллингтоне, там я впервые на исповедь пошла. Потом у меня в этой церкви венчался Артем. Но сказать, что в одночасье стала верующей крепкой, было бы слукавить. Ну, ходила в церковь. Сейчас так многие говорят – ходила в церковь. Служб и текстов богослужебных я тогда вообще не знала. Но внутренний духовный поиск начался. В Мельбурнском университете я познакомилась с Сашей Ильиным. Он меня ввел в Русский дом, познакомил со своим окружением.
– Да. Я с ним беседовал часов около пяти.
– Неожиданно стала секретарем Литературного общества, руководителем которого была Галина Игнатьевна Кучина. А лекции в литературном обществе читал наш батюшка протоиерей Игорь Филяновский, который сейчас мой духовник. Я по приезде сперва стала ходить в церковь к отцу Николаю Карыпову. Меня туда на Пасху свозили знакомые, я там и осталась. А так как я была секретарем, то я всегда присутствовала на лекциях отца Игоря. И вот он мне говорит как-то: «Светлана, почему Вы к нам в церковь не заходите?». Я же все время обещала, что приду. И мне тут вдруг стало так стыдно! В ближайшее воскресенье я пошла в его приход на службу. Пошла и осталась в приходе, и по сей день там. Все. Больше я оттуда не ушла. Это было в 2003 году. Я больше десяти лет пою на клиросе. Это мое главное послушание и моя любовь. Самое замечательное второе дело, которым я дорожу в своей жизни, и понимаю, что делаю очень нужное для своего спасения.
– А у Вас есть музыкальное образование, Светлана?
– Нет.
– Главное, что есть слух и голос.
– Наверное. С клиросом тоже все не просто было, сплошные искушения. Когда я впервые пришла в приход к о. Игорю, я призналась, что когда-то пела и очень люблю петь, с детства пела в школе, в институте. Мамина вся семья поющая. Он меня привел на клирос и сказал: «Вот человек поет». Народу там было мало и меня сразу поставили. Служба проходила на русском и английском языке. Никогда к церковному пению я отношения не имела, не знала, что и как, было очень тяжело. А в нашем приходе есть женщина, которая 20 лет руководила хорами, окончила консерваторию. И однажды она мне посоветовала: «Светочка, мне кажется, Вам не надо петь на клиросе». А я ее поблагодарила: «Как я рада, что Вы мне это сказали!». Сама уйти не могла, ведь это послушание. Я решилась и сказала батюшке, что петь не могу по совету той женщины. Какое-то время не пела.
Со временем у нас разные люди появлялись в качестве регентов. И меня опять поставили в хор. Начались репетиции каждое воскресенье. В хоре не было альтов, а у меня альт. Так постепенно стала учиться. Прошло время, я снова подошла к той женщине, узнать ее мнение. Она уверенно как-то сказала, что ни в коем случае мне нельзя уходить из хора и что у меня удивительно развился голос. Так и сказала: стоять и не уходить! Вскоре приход пригласил из России, настоящего регента, которая окончила регентскую школу в Троице-Сергиевой Лавре. Тут я по-настоящему испугалась, испугалась потому, что все остальные на клиросе имеют музыкальное образование, поют с нот. С листа! Я решила, что все, мне там не место.
Когда регент приехала, мы с батюшкой решили, что пусть она у меня пока поживет. Жила она у меня полгода. Мы с ней сблизились, она со мной занималась. В церкви, на клиросе, она начала систематически вести занятия и спевки с нами, распевать гласы, тропари, прокимны, службы учить. Она очень профессиональный и строгий человек в своем деле. Так я поняла, что не дотягиваю до остальных. Опять пошла к батюшке с вопросом что мне делать? Он спросил: «Вас гонят?» – «Нет». – «Так в чем дело? Стойте!». Я набралась смелости, пошла к Христине и сказала: «Христиночка, если я не дотягиваю, ты мне скажи. Скажи, чтобы я не портила ваше замечательное пение». Она сказала: «Ни в коем случае! Выбросьте это из головы. Пойте, тетя Светочка!». Вот так и пою. И очень рада, что так произошло. А если я неточно пою, я всегда думаю: «Господи, прости меня!». Я Вас заговорила?
– Светлана, завтра давайте продолжим. Расскажете о воцерковлении ваших детей. Об их судьбах, о ваших родителях. О знакомстве с отцом Алексием (Розентулом).
– Давайте завтра. Вы меня останавливайте, я семнадцать лет здесь живу. Столько событий произошло. Я в самом деле считаю, что мой переезд сюда – это не моя заслуга. Меня Бог миловал.
– Сила Божия в немощи творится. У Вас гордыни не было, мне кажется.
– Спасибо! Вам хорошего дня!
– И Вам хорошего вечера. С Богом! До свидания.

БЕСЕДА II


Новозеландцы очень гостеприимные и доброжелательные.
В них нет агрессии. Это очень редкие, уникальные качества.
С.И. Бран

– Светлана, мне бы хотелось сегодня поговорить о ваших родных и близких. Как Вы адаптировались в новой стране? Сложно ли для Вас это было? Как Вы привыкали к новому климату? Это и новая природа. Это же, фактически, на другой стороне земли для нас, русских людей, россиян. Расскажите, как там живут русские люди, как они адаптируются, живут в Австралии и в Новой Зеландии?
– Как мы адаптировались? Мы прожили до этого в Германии шесть лет, в иноязычной среде были долго.
– То есть, опыт уже был?
– Да, опыт уже был. Опыт жить в неродной стране. Это помогло. Мне кажется, у каждого человека при переезде открывается приключенческий азарт – открывать новое. Первый опыт мой был неприятным. Сейчас я объясню, почему. Мы приехали из высокоразвитой, культурной, более цивилизованной страны – Германии, где люди понимали толк в одежде, вещах, жили в добротных домах, на улицах чистота, бюргерское такое устройство. Немцы – люди обстоятельные. После Германии на Украине пожили мы всего год-полтора. Я занималась оформлением документов, и серьезно в новый стиль жизни не успела вникнуть.
Когда мы прилетели в Новую Зеландию, многое сразу бросилось в глаза. Например, цвет одежды, в основном, был серо-черный, а это создает и определенное настроение. На улице можно было увидеть человека в шинели, босиком, без шапки и без шарфа. Но это были нормальные люди, без отклонений в психике. Потом мы поняли, что у них отношение к одежде очень простое, не такое, как в Европе и России. Новозеландцы покупали на сезон дешевые китайские вещи и, поносив, потом их выбрасывали. Совсем не зазорно было одеваться в одежду из  благотворительного магазина. Сеть таких магазинов есть и в Австралии. В них отдают вещи бесплатно, магазин торгует по низким ценам, а прибыль идет в благотворительные организации. Сначала я об этом не знала, так как необходимости покупать одежду у нас не было. Единственное, что мы смогли с собой привезти, была как раз детская одежда и моя. Поэтому одевались хорошо. Но каждый раз, куда бы я ни приходила, мне говорили, что я одета слишком хорошо, нарядно, стильно. А у меня других-то вещей не было. Я пошла в такой вот магазин и купила себе несколько платьев по 3-5 долларов и в них ходила на работу.
     Что сказал старший сын, когда мы немного пожили? Прошло месяца три-четыре. И вот Артем как-то серьезно так говорит: мама, куда ты нас привезла? Посмотри, тут всего один магазин в центре города. Посмотри, как они одеваются. Люди по улицам ходят босиком. Здесь яблоки не пахнут! Ты на меня не обижайся, но мы с другом решили собирать деньги, мы улетим обратно. И я буду там работать хоть дворником, хоть кем. Но здесь я жить не хочу.
Наш собственный жизненный уровень в то время сразу упал на дно. Мы стали бедными и безработными. Вот такое первое впечатление. Но со временем мы привыкли.
В Новой Зеландии много эмигрантов и новозеландцы стремятся этих людей услышать. Не важно, на каком языке ты говоришь, с каким акцентом, они умеют слушать вас. Они не агрессивны, ведь они не знали ни войны, ни голода. Страна маленькая, не богатая.  Когда мы приехали, население было всего 3 млн. человек. Много фермеров, которые никуда не спешат. У них в стране два человека на километр живут. Думаю, это накладывает определенный отпечаток на людей. Может, поэтому у них изначально отношение доброе, хорошее к окружающим.
 Я не помню ни одного человека, который бы мне что-то враждебное сказал. К нам хорошо относились. Новозеландцы очень гостеприимные и доброжелательные. Это очень редкие, уникальные качества.
В итоге Артем остался, женился, полюбил новую страну. Ему сейчас 36 лет, взрослый человек.  Совсем недавно он сказал, что не променяет Новую Зеландию ни на какую другую страну. Ему там очень хорошо. Его друг мечтал быть летчиком. Пошел в армию новозеландскую, добился, чтобы направили в летные войска. Сейчас он работает техником, еще не летный состав, конечно. Но у него есть перспектива перейти в летный состав.
В Новой Зеландии, если у тебя есть цель и желание, то ты ее добьешься. Потому что там все законно. Его мечта сбылась, и он, наверное, счастлив.
В Новой Зеландии много состоявшихся людей. Один знакомый Артема, бывший сотрудник МЧС, заслуженный альпинист, приехал на Южный остров, поселился у самой высокой горы в Новой Зеландии. Устроил там свое туристическое дело. К нему прилетают, чтобы поохотиться с вертолета, пойти по маршруту, сходить в горы. Как он добился того, что ему разрешили водить группы? Он пришел в соответствующую организацию, предъявил документы. А ему сказали – сдавайте экзамены у нас. И что он сделал? Он поднялся на гору, поставил там российский флажок и положил записку. И сказал – вот я оставил там записку, возьмите и прочитайте. – Как? Вы на гору поднимались без сопровождения? Он говорит – я альпинист. Вот такая легенда существует. На самом деле там тяжело войти в определенный круг специалистов, они чужаков не пускают. Пока этот чужак не станет своим. Туристические группы, которые хотят попутешествовать по Северному и Южному острову, обращаются к Артему и его знакомому, они иногда что-то организуют.
Был там смешной случай – приехала группа наших народных служителей. Взяли вертолет. И загрузили в него все, что они считали нужным. И вертолет не смог подняться. Пошли проверить, что там такое тяжелое они загрузили. Шампанское, водка…
– Это из России были наши депутаты?
– Из России. Когда им объяснили, что это слишком тяжело, и вертолет не может взлететь, они выгрузили, конечно. Новая Зеландия – рай для охотников. Там нет сезона охоты на оленей, поскольку их очень много, их можно отстреливать в любое время года, так как они наносят сильный урон природе. Охотиться  можно всегда, но для того, чтобы стать охотником, нужно сдать экзамен, ходить на курсы.
– А чем занимается Артем, какая у него профессия?
– Он работает в государственном департаменте. Он системный администратор, не программист, «айтишник». Он учился на программиста, но ему не понравилось.
– Расскажите о его семье.
– Как я говорила уже, он женат, есть дочка. Супруга работает в госпитале. Она руководит отделом по сбору результатов эффективности новых лекарственных средств  в лечении рака. Это данные со всей Новой Зеландии. Она очень добрая, печется о своих пациентах, сочувствует им, иногда даже всплакнет. Однажды кошку принесла, так как ее хозяйка умерла. Хорошая, веселая, с чувством юмора и очень организованная! Помогают оба моим родителям много. Я им так благодарна.
О церкви. Когда Артем женился, их отец Амвросий обвенчал.
– А Марина православная?
– Нет. Мы не знали, что она некрещеная; я не представляла, как современный человек может быть некрещеным. Но батюшка их обвенчал. Понимаете? Думаю, у них в семье по поводу веры были какие-то недоразумения.
А тут вдруг Артем с Мариной и с Дашей прилетают в Мельбурн! Окрестить ребенка! Слава тебе, Господи! Даше было два года. Мы ее в нашем храме крестили, батюшка Игорь ее крестил. И Марина в храме была. Мои дочь и сын – крестные Даши. Так все хорошо прошло. Даша нисколько не боялась. У нас запись есть, где она за батюшкой повторяла «Аминь!», настолько счастлива была эта маленькая девочка. Они улетели. Артему, конечно, непросто, что жена некрещеная.
В Веллингтоне после того, как церковное здание продали и купили новое помещение, постоянного священника не было. К ним священник приезжал из Окленда. И так продолжалось довольно долго, точно не могу сказать. В прошлом году я поехала в очередной отпуск туда. Решила не строить никаких планов, ничего не расписывать, никому из знакомых не звонить, а просто взять и провести отпуск в кругу семьи. Лететь до Новой Зеландии всего четыре часа.
И какой это был отпуск! За этот отпуск мы успели с Артемом и дом освятить, и красный угол украсить, и в паломническую поездку по православным храмам съездить, и Дашу определить ученицей в православную воскресную школу, и на пикник поехать с приходом. Господь все управил! Вот какие чудеса! У меня такого душевного удовольствия не было давно. Моя внучка говорит по-русски без акцента, пишет по-русски, хотя родилась она в Новой Зеландии. Это все благодаря моей маме. Мы когда пришли в воскресную школу, то оказалось, что Даша говорит, пишет и читает лучше всех в классе. Получилось, что ей там как бы нечего было делать. Я попросила учительницу дать Даше хотя бы какие-нибудь задания, чтобы занять ее и не выделять среди других детей. Теперь Даша поет в хоре на клиросе и читает детям вслух то, что дает ей учительница. В общем, полностью занятая она девочка. И жена моего сына Марина ездит с ними в церковь, помогает в воскресной школе кормить детей. Слава тебе, Господи! Сыну говорю: молись, а там, как Бог даст.
У меня очень хороший сын, чуткий, добрый, честный. Моя мама ездит вместе с Артемом в церковь причащаться, исповедоваться.
– А ваши родители живут где-то рядом с Артемом?
– Не совсем. Артемка живет в спальном районе, а родители в центре. Они получили там квартиру от государства. За моим папой ухаживает медсестра. Отцу 85 лет и маме 85 лет. Недавно мама сказала: мы пришли к выводу, что жить нужно, довольствуясь, тем, что есть, и радоваться всему. Они всем довольны, квартира есть, медицинский уход есть, пенсию платят. За отцом ухаживают. Они абсолютно довольны своей жизнью. Хотя из-за переезда в Новую Зеландию у них ничего не осталось – продали квартиру и все, что в квартире, чтобы расплатиться за первую операцию отца и купить билеты в Новую Зеландию. А дом в деревне продали так, что денег им не отдали. И когда прилетели, у них просто один чемодан был. Мама с папой в 1951 году поженились, 62 года они вместе. Я чувствовала свою вину за то, что привезла своих родителей в Новую Зеландию. У мамы родственников много, и она такая патриотка украинская. Но они убеждают меня в том, что им здесь хорошо. Они с меня сняли это чувство вины. Наша Родина им обоим пенсию не платит, какая несправедливость! 
– А они получили гражданство Новой Зеландии?
– Да.
– И получают новозеландскую пенсию?
– Да. Им хватает, как я понимаю. Мама говорит, что им ничего не надо. И я понимаю, что действительно ничего не надо. Надо, чтобы проведывали, не забывали. Моя мама изучала английский язык с такими же приехавшими к детям родителями и круг общения у нее есть. А папа сейчас не ходячий. Больной. Но тоже учит английские слова. У него память хорошая. Русско-английский словарик все время под рукой, он, мне кажется, его уже наизусть знает.
Моя дочь Катя окончила школу в Новой Зеландии в 16 лет, хотя обычно дети там заканчивают в 18 лет. Закончила с отличием. Она поступила в университет, а до этого мы долго с ней рассуждали, куда поступать. Она не знала, что ей делать, что она хочет. Я ей сказала: получи профессию, которая бы тебя кормила. А потом можешь поступить, куда ты хочешь. Она так и сделала. По поступлении в университет положена была стипендия, но ей отказались платить, так как ей не было 18 лет. Вот такой прецедент мы им создали! Мне сказали: есть один вариант. Если Вы напишите письмо, что отказываетесь от своей дочери, то мы ей сразу дадим пособие. Я сказала: никогда в жизни. Она окончила университет и приехала ко мне в 2003 году. А в этом году сбылась ее мечта – она окончила Мельбурнский университет и получила второе образование – искусствовед и  археолог.
Сын Александр учился в Крайсчерче, окончил инженерный университет по специальности «кодирование сигналов высокого напряжения», инженер-электрик по-нашему. Потом тоже приехал сюда. Саша полгода искал себе работу. И говорит как-то раз: «Неужели я никому не нужен? Я же их образование получил!» Подрабатывал на какой-то упаковочной фабрике, просто, чтобы не сидеть на шее. Катя сразу устроилась. До ее приезда я в Мельбурнском университете поинтересовалась, не нужен ли им какой работник-администратор. Нужен! Катя прилетела и вышла на работу в Мельбурнском университете. 
– А у Вас свой дом или Вы арендуете?
– Арендуем. Саша не сразу нашел работу. Но сейчас все хорошо! Для первой работы ему нужна была машина, мы купили. В день, когда он получил вторую работу, он машину разбил.
– Он не пострадал?
– Не пострадал. Я когда вышла на улицу посмотреть, у меня просто волосы дыбом стали – полмашины смято было. Сам он остался цел, не пострадал. Слава Богу! Я не верю, что это просто счастливый случай. В церковь он нас возил на машине, так как я не вожу сама, поэтому сначала, мне кажется, просто из уважения ко мне в церковь ходил. А сейчас он глубоко верующий человек. Он прислуживает в алтаре, пономарь много лет.
– Это у отца Игоря?
– Да. У отца Игоря он пономарит почти десять лет.
Саша поехал в отпуск и познакомился со своей будущей женой. А до этого с ней переписывался около трех лет. И никак не получалось поехать в Россию и встретиться.
А я в свое время с родителями путешествовала по Волге. По высшему разряду мы путешествовали. И на меня это неизгладимое впечатление произвело. Волга, города русские по берегам, красота, дух захватывает. А когда дети меня расспрашивали о той жизни, я им рассказывала про это путешествие.
И Саша решил забронировать такое путешествие из Москвы в Санкт-Петербург. Он приехал в Москву, чтобы познакомиться со своей девушкой. Они побывали во многих монастырях, были в Кижах, на Валааме. Его супруга тоже из верующей семьи, мама и бабушка верующие, а папа крещеный. Сын вернулся и говорит: «Мама, я же уехал, а предложение не сделал». Я говорю: «Так в чем же дело? Звони ей и по телефону делай предложение». Позвонил, сделал предложение, купил билет, и она прилетела. И мы сыграли здесь свадьбу. Ее мама прилетала. Очень романтично и интересно. 
Саша инженер. Сейчас он получает мастерское образование. Получил еще и специальный диплом по дизайну освещения в зданиях.
– Они живут отдельно?
– Да, они снимают дом. У супруги была специальность – социальная работа: трудные подростки и наркоманы. Но она поступила в университет в Мельбурне и получила местное, австралийское образование. Она настоящая труженица. Приехала сюда без знания английского, а получила образование на иностранном языке, будет инженером по логистике. Я ее уважаю, люблю. С ее семьей тоже прекрасные отношения. Я счастлива. Здесь много проблем, большое количество семей распадаются. Разводов много, после переезда люди расстаются.
Катя у меня человек просто замечательный. Добрый, отзывчивый, честный, умный. Катя получила второе образование и сразу на раскопки, она сейчас в Израиле.
– Она археолог?
– Она искусствовед и археолог. У нее специальность «классическая история Древнего мира». Все было очень сложно. Катя здесь училась как иностранная студентка, стоимость образования высокая. Теперь будет искать такую работу, какую она любит.
Я всегда увлекалась историей и искусством, поэтому я одобряю выбор профессии Катей. На родине у нас были совсем другие возможности. Например, мне нравилась классическая музыка. Я покупала абонемент на год и ходила на все концерты. Здесь же это могут себе позволить люди только состоятельные. Мне показалось, что Катя пошла на искусствоведа, потому что у нее не было истории в школе. Был пробел в ее образовании. Они в школе не изучали историю, не пели. А в нашей семье мы все очень любим историю. Много читаем. У нее голод на это все возник какой-то. Я так думаю. И все, что она делает, делает очень талантливо. Она два года работала в Лондоне. Поехала в Лондон одна. По новозеландской визе, если тебе нет 30-ти лет, ты можешь приехать в Англию и два года там работать. Работала она в частном университете менеджером! Я считаю, что это некий показатель для такой молодой девушки.
Что у нее с церковью? Она пока не пришла в храм. На пути.
Мы с Катей на теплоходе ходили по Волге, по святым местам, по Северу России. Были в монастыре Белозерском, в Александро-Свирском, на Валааме. Прикладывались к мощам Александра Свирского, их для нас открыли. И инициатором этой поездки была Катя.
Какая здесь жизнь? Часть людей приехала по документам, которые они «сделали», чтобы попасть сюда. Что у них там, от чего они уехали, никто не знает. Те, кто удачно продал свои квартиры, сразу купили дома. Часть людей приехала просто по баллам на ПМЖ, как я. Есть и такие, которых, как специалистов, вызывают компании. Большие компании сразу же предоставляют квартиру. Есть люди, которые живут здесь с 1970-х годов, кто попал сюда после революции и гражданской войны, после Великой Отечественной (здесь говорят, Второй Мировой). Есть те, кто приехал из Китая.
Пять, а некоторые говорят девять, волн эмиграции. Мы новые русские, а они старые русские. Между новыми и старыми русскими особенной дружбы не наблюдается. Старые русские, живущие в городе, в основном, входят в приход кафедрального собора Покрова Богородицы, где настоятелем протоиерей Николай Карыпов. Туда же пришли некоторые новоприезжие, у которых есть дети, потому что при храме есть хорошая воскресная школа. Школа аккредитована и там преподают несколько предметов. Родители, которые не хотят, чтобы дети потеряли язык и знали что-то из русской культуры, ходят туда, как прихожане. Кажется, так. Но точнее лучше расспросить у старожилов или у самих батюшек.
У нашего батюшки Игоря приход однородный. Старых русских очень мало, меньше десятка. Для меня наш приход – моя вторая семья. Любимое место на Земле, в Австралии, любимые люди. В приход к батюшке Игорю многих привела любовь к Богу, любовь к человеку и его внимательное отношение к каждому.
История прихода написана одной из наших прихожанок, которая была у истоков зарождения нашего прихода, Мариной Толмачевой. А Вы будете говорить с отцом Игорем?
– Да, собираюсь. Отец Игорь прислал мне свой очерк о Нине Михайловне. Она преподавала русский язык и литературу в университете Мельбурна. Правда, он очень занят, но при современных средствах связи можно даже вот так беседовать, по скайпу. 
– Тогда я не буду Вам рассказывать историю прихода, батюшка все это пережил, он Вам расскажет. История прихода очень интересная и заслуживает того, чтобы люди знали о ней. Он духовный человек при всей кажущейся его открытости и доступности. Самый настоящий духовный батюшка. Я ему безмерно благодарна. Думаю, только по милости Своей Господь сподобил меня встретить такого истинно православного человека, который стал моим духовником.
Публика в Австралии неоднородная собирается. И имеет значение географическое место, где ты живешь. Еврейская часть селится и живет ближе к морю, на Балаклаве. Они имеют общество свое, свои клубы, печатные издания. Молодцы. Русские, украинцы, славяне живут южнее, вдоль побережья, довольно далеко от города. Но там они могут позволить себе купить дом, там не так дорого, или снимать побольше жилище. От города миль 30-40. Я живу ближе к центру. От меня недалеко до университета, где я работала последние семь лет.
Если Вы изучали историю, то знаете, что Австралия и Новая Зеландия были местами, куда Англия высылала уголовников. На этих теплоходах были и миссионеры, и искатели приключений, и авантюристы, и дети, которых сами родители отправляли в новые страны в поисках лучшей жизни. В Англии тогда был большой голод и большой неурожай. Умалишенных отправляли большую часть в Новую Зеландию, на Южный остров, где были специальные дома, где их содержали.
Молодежь считает, что австралийцы замечательные, они такие раскованные, веселые, доброжелательные. Но образовательный уровень австралийский очень низкий. Они мало что знают, если говорить о науках или о каком-то всемирном наследии, или о духовном развитии. Зато они много путешествуют, в разных странах бывают. В Мельбурне очень много иностранных студентов, слава о нем идет за рубежом, многие хотят остаться здесь. У меня австралийская жизнь ассоциируется с прекрасным сверкающим джипом. Ты сидишь в нем посредине пустыни и жмешь на все педали. Но колеса наполовину в песке, буксуют, и поэтому ты никуда в нем не едешь.
– Но ведь это печально. Так говорили про наше брежневское время – если опустить шторы и раскачивать стоящий вагон, создается впечатление, что ты куда-то едешь. 
– Да, приблизительно так. И если бы не было нашего прихода, то было бы просто пусто, очень пусто.
– Но есть же монастырь, где мы с Вами встретились. Это же тоже духовный оазис.
– Да, но я в первый раз туда попала. Мы ездим в монастырь, который рядом с Мельбурном, ехать полтора часа. Там женский греческий монастырь и мужской сербский, мы стараемся бывать там 2-3 раза в год. К сожалению, монастырь в Бомбале далековато, если ехать на машине. В этот монастырь очень много людей хотят попасть, но количество мест в гостинице ограничено. Я сюда собиралась года три, но никак не получалось. Вот приехали, наконец, с семьей сына. Впервые об отце Алексии (Розентуле) я узнала, посмотрев фильм «Православие в Австралии». Именно оттуда я узнала об отце Алексии. Это давно было, я думаю, батюшка был моложе. Один московский журналист снял фильм, и там было интервью с отцом Алексием. История создания монастыря, как деньги собирали, как всё устроилось. Такой рассказ невозможно забыть. В Интернете есть подробное интервью с о. Алексием.
– Я читал его в «Духовном собеседнике», есть такой журнал.
– У отца Алексия репутация глубокого духовника, человека прозорливого. Люди просто стремятся к нему, поговорить о проблемах, своих исканиях.  Но он не всех принимает. У моей подруги в приходе сложная ситуация с сыном, о. Алексий ей очень помог. Он одним людям говорит: приезжайте, а другим людям он ничего не говорит. Вот такой духовный батюшка есть на земле Австралии. Мой сын с Леной дважды с батюшкой поговорили душевно. Он им время уделил, слава Богу! Это же прекрасно! Я была рада за них и счастлива.
Я в Бога верю. Много искушений бывает, тяжело бывает. Но я стараюсь. На самом деле ничего в жизни нет более важного. И если забрать сейчас веру и церковь из моей жизни, то в ней ничего не останется такого, за что держаться, чем жить, в чем надежда, конечно, кроме семьи. В Австралии есть много церквей, много зданий. Но туда никто не ходит. И эти здания стали продавать, под квартиры переделывать.
– Это церкви переделывать под квартиры?
– Да! Это добротные здания. И я знаю из первых уст, что зданий много, а прихожан нет.
– Светлана,  мне хотелось бы поговорит с Вами о вашем видении своего будущего, не хочется ли Вам вернуться в Россию. Как человек вживается в новую среду. Какие внутренние проблемы приходилось испытывать. Это много вопросов и это не сегодня, я понимаю.
– Да. Хорошо. Пожалуйста. А в Россию мы собираемся. Вам привет от Саши.
– Да, они хорошие ребята. Всего Вам доброго! До следующей  встречи.


БЕСЕДА III


Большой радостью для меня стало то,
что я вырастила своих детей достойными людьми.
Семейные узы – это залог счастливой жизни.
Я думаю, что будущее за православными людьми,
которые видят мир правильно и понимают,
что на самом деле происходит.
С.И. Бран

– Добрый день, Светлана! Если первые беседы у нас были информационного характера, то сегодня мне бы хотелось поговорить о некоторых итогах. Ведь то, что Вы совершили – это удел очень немногих людей. Прошло почти что двадцать лет, как Вы за пределами Отечества. Что изменилось кардинально? Каких людей Вы встретили на своем пути, и о ком хотелось бы рассказать? Чего ждете от жизни? Чего хотите для себя и своих близких?
– Хорошо. Мой главный жизненный итог – это мои дети.
Я сейчас Вам расскажу о своей семье, о том, какие привычки у нас, какие традиции. В нашей семье сложилась такая хорошая традиция. Собираемся мы все вместе раз в неделю, ужинаем, а потом сидим и просто разговариваем о том, что произошло в семье, стране, мире. Вот такая традиция – вместе быть, слушать друг друга.
Эта традиция появилась еще тогда, когда дети маленькими были. Я работала, муж был молодым офицером, он обычно дежурил на выходные. Чтобы над детьми контроль держать и лучше их понимать, мы выработали такой тип общения, когда они все на кухне сидели, а я занималась домашними делами и мы беседовали. В результате мои дети хорошо готовят, а мой старший сын печет лучше меня.
А вот итоги, которые я могу подвести.
Получилось так, что принципы, на которых мы стоим, что важно для нас, какие отношения мы хотим, чтобы у нас были – эти принципы одинаковы, незыблемы, а вот пути у всех разные.
У меня был день рождения, юбилей в этом году. Я долго перед этим думала, что же, в конце концов, со мной произошло, каков итог моей жизни к этому моменту? Мы с детьми думали, как отмечать будем. Я отмечать не хотела масштабно. На этот счет ход мыслей у нас был одинаковый, семьей собраться лучше всего. И чтобы собраться всем вместе, мой старший сын прилетел из Новой Зеландии, сделал мне сюрприз.
Я, конечно, не знала ничего. Саша прилетел из командировки из Аделаиды и позвонил, что приедет к нам прямо из аэропорта. Заходит. Потом смотрю, у Кати лицо вдруг вытянулось, и за ним заходит Артем, который из Веллингтона прилетел. Понимаете? Мы с Катей дружно зарыдали! Обе заплакали! От избытка чувств. Так мы собрались на мой юбилей.
В жизни есть моменты, которыми особенно дорожишь, да?
Моя дочка мне однажды написала маленькую открыточку, в которой были такие слова: «Мамочка, я тебе так благодарна за то, что ты мою мечту видишь и помогаешь мне ее осуществлять». Я для нее сшила платье выпускное. И она единственная в школе (оканчивала она школу в Новой Зеландии) была в белом выпускном платье. И оказалось, что ей это очень понравилось. Платье мы с ней вместе вышивали. Вот эту открыточку очень берегу я, а платье – она.
Вот другой случай. Мы прилетели в Новую  Зеландию в июле, а в октябре я попала в госпиталь и мне сделали серьезную операцию. Врачи взяли с меня расписку, что я не возражаю, чтобы меня разрезали сверху донизу, так как они никак не могли диагностировать, что у меня. Я согласилась, прооперировали. Когда дети пришли меня проведать, Катя упала в обморок прямо в палате, она меня не узнала из-за трубок торчащих отовсюду. Я говорю ей: «Катенька, это же я». Она: «Мамочка?», и, в общем, упала в обморок. Когда меня выписывали, доктор сказал, что хорошо бы мне быть в чистой комнате, чтобы никакие микробы не попали внутрь. Мои бедные дети так надо мной тряслись! Я увидела воочию их любовь. Знаете, ту любовь, которая тебя окутывает, и о которой не надо просить. Любовь и тревога. Они пыль вытирали, пылесосили, все убирали, на кухню не выпускали, переживали, что микробы из мусорного контейнера навредят. И так весь месяц. Я их ни о чем не просила, они услышали, что говорили врачи, и сами все делали.
Я считаю, что большая радость для меня то, что я вырастила своих детей достойными людьми. Они любят семью. Они не тяготятся мной, моими родителями, нашими отношениями. Я люблю писать им письма, в которых, например, советы разные даю, или просто смешные письма. Семейные узы – это залог счастливой жизни. Моей семьи много в этом полушарии, у нас хорошие отношения. Ни один человек не может быть счастлив без любви, правда? Это наблюдение мое как матери и как женщины. Я счастлива, хоть с точки зрения Австралии у меня ничего нет.
Я батюшке как-то сказала: «В принципе, я человек, несостоявшийся в материальном плане, но поняла, что для меня это как-то неважно». А батюшка мне:  «У Вас столько всего другого есть, что Господь земное от Вас убрал». Я по-прежнему наслаждаюсь жизнью, люблю людей. Я считаю, что этот переезд – большая удача. Я и мои дети остались патриотами, мы любим Россию, говорим по-русски, читаем, мыслим. Корень у моих детей есть, стержень, от которого все можно развить. Самое важное, мы пришли к вере. Мои дети и внучка поняли, что Бог нам помогает. Без Божьей помощи ни я, ни мой брат, ни мои родители ничего не смогли бы сделать.
– А ваш брат тоже здесь?
– Да. Он живет в Новой Зеландии. Слава Богу, у него тоже замечательные дети, внуки есть.
Мы приехали сюда и мы не гнались за материальной мечтой. У меня в голове таких мыслей не было. Наоборот, с переездом мы лишились всего, но я обрела нечто другое – любовь и духовную близость детей. Сын и дочь окончили университеты, старший сын окончил компьютерный курс. Все работают. Благодарны, что имеют возможность сравнить жизнь в разных странах. 
Живя во многих странах, мы поняли, что здесь, в Австралии, жизнь абсолютно бездуховная, очень приземленная. Понять эту разницу невозможно, посмотрев телевизор или глянцевые обложки, это все возможно испытать, только пожив в конкретной стране несколько лет.
Когда у нас в доме было пусто и в жизни были тяготы, мы их вместе пережили, и я рада, что мои дети поняли – материальные ценности не могут стать главными в жизни человека. «Деньги не влияют на отношения с людьми», – так они сейчас говорят. И я с этим полностью согласна. На моем дне рождения Саша сказал: «Мамочка! Я благодарен тебе за твой жизненный оптимизм, за веру в то, что все у нас будет хорошо. Благодарен тебе за то, что ты никогда не даешь нам унывать!». Я даже не думала, что он так скажет. Я думала услышать что-то вроде: «Спасибо, что нас сюда привезла  и т.д.».
Что еще я поняла? Я смогла увидеть и оценить свою прошлую жизнь. Поняла, что какой-то период моей жизни закончился безвозвратно, и вместе с ним все, что было в другом полушарии. Когда я только переехала, у меня было чувство, что я что-то потеряла. Но семья и вера помогают адаптироваться на новом месте, так со временем и новое место обретет что-то родное. 
Иммиграция, как лакмусовая бумажка, мне кажется, проявляет в человеке и хорошее, и плохое.
Книги учат нас искать компромиссы, но в жизни на них иногда тяжело пойти. Человек проявляет силу воли отпустить старое и  принять новое, пропустить мимо себя все плохое, а хорошее задержать в себе и отдать близким. Я осознала, что без веры и помощи близких ты просто не состоишься никогда. Кто ты без них? Это глобальный для меня вопрос. Если ты знаешь, что в тебя верит хотя бы один маленький человек, то сил будет в три раза больше, а знаете почему? Чтобы его надежда и вера не пропали впустую. Если десять человек тебе скажут, что у тебя ничего не выйдет, а один поверит в тебя и будет поддерживать, то все получится. Я проверила это на собственной жизни.
В доме всегда должна быть любовь. Если ее нет или она ложная, то счастья для вас не будет, это так же как со словами «Люблю тебя». Если их часто говорят, а потом замолкают, вы все еще думаете, что вас любят, но это не так.
– Светлана, а ваши дети встречаются с отцом, вашим мужем, или отношения уже прекратились? И второй вопрос: а Вы пытались здесь, в Австралии, построить семью, то есть выйти замуж?
– Нет, не пыталась, но сначала думала. Мне казалось, что я привлекательная, что могу кому-то понравиться. Но семья, семейный труд, забота о детях, о родителях, дом, работа – это занимает много времени и любви. Мы в ответе за своих близких. Это не слова. Сейчас я понимаю, что мне, кроме моей семьи, никто не был нужен тогда. Теперь меня греют мысли о том, что им нужно мое тепло. 
Если Господь пошлет мне человека, которому я буду нужна, тогда и буду думать.
Два года назад на «Одноклассниках» в живом режиме мне пришло сообщение от незнакомой женщины из Израиля: «Я знаю, что Вы живете в Мельбурне. Мой сын с другом уехал в Мельбурн. Вот его телефон. Светлана! Помогите ему. Помогите!». Время было десять часов вечера, я взяла и позвонила на этот номер, там оказался молодой человек, у которого садится батарейка в телефоне, их с другом никто не встретил, что делать, не знают. И т.д. Когда сейчас я думаю об этом, я понимаю, что никогда не поступила бы по-другому. Этот парень часто стал приходить в церковь к нам. Стал приживаться, помогать в храме. Как  отвечали апостолы на вопрос, как узнать, что человек христианин? По поступкам. Он увидел в храме христианские отношения, любовь и стал частью нашего прихода, его полюбили.
А в июле моя дочка поехала в Израиль на раскопки, и его родители захотели встретиться с ней. Вот, на самом деле, какой маленький мир, когда люди друг другу помогают. И никакие расстояния этому не мешают. Ведь каждому из нас ничего не стоит помочь другому.
Еще один случай. Ко мне в друзья попросился незнакомый человек. Как оказалось, он был соседом моего бывшего одноклассника. Мужчина попросил: «Помогите мне найти мою родственницу, она сейчас где-то в Австралии». Я взяла у него ее данные и подумала: «Я могу попробовать помочь, почему нет?!». Нашла, передала ее координаты. Мы стали изредка переписываться, человек он интересный, стихи пишет. Однажды стихотворение прислал. И я у него спрашиваю: «Извините, а кто автор таких прекрасных стихов?». А он отвечает: «Я». Какие поразительные люди есть!
Я думаю, что Господь посылает нам людей для того, чтобы мы могли проявить свои человеческие качества, прежде всего, необходимые нам: терпение, милосердие, понимание, сочувствие. Эти качества мы не можем просто так проявлять, но по поводу кого-то. Когда кто-то постучится к нам в дверь, у нас есть возможность их проявить. И я всегда благодарна Богу, когда меня просят о чем-то. Это вот про такие встречи.
– Светлана, а у Вас были встречи с мужем?
– Да, в 2005 году мы ездили в Киев. Через 10 лет я детей повезла на Украину. Сказала, давайте поедем, пока родные моей мамы еще живы. Вся родня около 60 человек. И мы проехали по маминым сестрам, братьям, чтобы познакомиться с родней. Тогда мой муж приезжал в Киев, чтобы встретиться с нами.
– Он приезжал туда из-под Самары?
– Да. Мы по городу гуляли, разговаривали. Дети мои и сейчас с ним переписываются, отношения поддерживают. У него другая семья. Хорошо.
У нас была четырехкомнатная квартира в военном городке. Я думала, когда уехала в Новую Зеландию, что это так  замечательно, будет потом возможность уехать в Россию, место будет свое. Или можно продать будет, хоть деньги будут. Мы были очень рады.
Но тут мне в Мельбурн пришло письмо от бывшего мужа, в котором он очень просил нас от этой жилплощади отказаться. И я ему сказала: «Бог с тобой, пожалуйста». Так я полностью лишилась всех материальных благ. Через сложные переживания прошла. Но освободилась и смогла простить.
Еще о встречах и итогах. Один человек из Санкт-Петербурга хотел открыть свой бизнес в Новой Зеландии, заняться предпринимательством и попросил занять ему денег. Я взяла кредит в банке, который выплачивала 8 лет и выплатила сумму, достаточную на депозит для дома. Человек потом обратно уехал в Россию, а деньги не вернул. Я ходила к батюшке и спрашивала, что мне делать, как к этому относиться? Меня ведь не принуждали, решила помочь, а такую обузу повесила себе на шею. Он спросил, как я себя внутри чувствую, я сказала, что никого не виню, терплю. Так я сняла с души эту тяжесть, надежду, что вернутся деньги. Прошло лет десять.
Вдруг я узнаю, что этот человек покончил жизнь самоубийством. Мне стало так жалко и больно за него. Он говорил, что был человеком верующим, носил крест-мощевик, на Валааме купил. Как же так? А тут как-то недавно в передаче на радио «Радонеж» женщина задает вопрос, что делать, если крупную сумму денег не возвращают. И батюшка отвечает: «А вы скажите: Господи, прими эти деньги как жертву Тебе за все годы, что я не жертвовала». И я поняла, что это мне отвечают, на мой вопрос. Тогда и я сказала: «Господи, прими мою жертву». Много лет я не жертвовала ничего, вообще без Бога жила! И я успокоилась.
Когда я работала в редакции газеты в Германии, я часто слушала радио «Маяк», письма слушателей. Какие у людей проблемы, как они живут. Такая была связь с Россией. И меня тронуло одно письмо из Москвы.
Старушка написала: «Живем мы с внучкой вдвоем на мизерную пенсию. Родители внучки погибли. Девочке 12 лет. Ей хочется как-то прилично одеться. Помогите, люди добрые, нет никакой возможности!». У меня просто слезы градом. Отправила деньги этой женщине. Вскоре получила письмо с благодарностью. Я даже и не думала, что получу письмо. А она написала: «Приезжайте к нам в гости в Москву». Я даже улицу запомнила – улица Полярная.
– Это недалеко от меня. Я живу рядом с этой улицей. Километр, пять минут на машине.
– Вот чудеса! Я задумалась: как же сильно иногда жизнь прижимает людей, что они вынуждены просить помощи и кричать: «Помогите, люди добрые!». А если людей рядом нет, то что с ними станет? Эти вопросы всегда у меня были, мучили меня, в голове сидели. И такие моменты своей жизни я детям своим обязательно рассказываю. Не хвастаюсь, не горжусь собой, а чтобы они понимали суть: это не я что-то делаю, а это жертва, «странных приими». Нужно милосердие. Но его не воспитать отвлеченно. И если ты сам это пережил и можешь сказать: вот, было такое, и я поступила так, то это пример живой. Мне дети мои верят, потому что я всегда старалась быть человеком неравнодушным.
Сравнивая нашу семью с другими семьями эмигрантов, я увидела, что у людей есть много проблем. У меня сердце просто сжимается, когда я слышу, что после переезда семьи разваливаются. Дети ушли и не хотят поддерживать отношения с родителями.
Вот беда какая – люди в далекую даль уехали, всем пожертвовали, и не получили никакого удовлетворения душевного. И это случается среди семей и материально состоятельных, благополучных. Получается, что материальное – это только помощь для начала жизни на новой земле, а существенную роль это не играет. Я верю, вижу, что ведь Господь не дает человеку пропасть. И если доводит до какой-то черты, то сразу оказывает помощь. С нами так было.
Если ты поверил, начинаешь вести духовную жизнь, то тогда ты начинаешь видеть с православной точки зрения, что с тобой происходит, что с тобой произошло. А если смотреть с точки зрения меркантильной, с точки зрения бизнеса, то не увидишь. Не сможешь дать настоящую оценку вещам, событиям.
Например, болезни. Мы болеем не просто так. Когда я болела, мне сын сказал: «Мам, ты болей и радуйся. Ты же знаешь, что ты не можешь просто так болеть». Действительно, нам болезни нужны, чтобы мы могли отдохнуть от суеты, задуматься, трезво оценить ситуацию, подумать.
Я думаю, что будущее за православными людьми, которые видят мир правильно и понимают, что на самом деле происходит. А финансовые кризисы, терроризм, природные катастрофы – о них было сказано еще в Библии, давно, так и должно быть. Нужно быть в сердце спокойным, верить в Бога и знать, что все нам ниспослано. На счет будущего думаю, и дети со мной согласны, что слишком задержались мы в Австралии. Мы пришли к выводу, что, наверное, мы отсюда уедем. Но не знаем, когда.
– Светлана, у Вас уже есть опыт в том, как начинать с нуля. С первого колышка. Но ведь у Вас будет пенсия австралийская. Для начала достаточно, чтобы жить.
– У России с Австралией нет договора, и с Украиной нет договора, по которому можно было бы в эти страны перечислять пенсию. Однако, такой договор существует с 26 другими странами. Пенсию по возрасту начисляют с 65 лет. Но желание, мысли и планы переехать у нас есть. Если дети уедут, то и я не останусь в австралийском вакууме.
– Но родители-то останутся.
– Как Бог даст. Родителей не брошу. Очень люблю Россию. Как вариант, есть мысль ехать в Коломну, там есть родственники. Там большой монастырь, хозяйство, газета у них там есть.
– Да. «Коломенская правда», называется. Раньше, в советские годы, была такая газета – «Комсомольская правда». А у них «Коломенская правда». Даже шрифт в газете у них такой же.
– Интересно. Жилье надо покупать будет. Но это мечты, надежды, разговоры. Мы решили, что о будущем надо думать заранее. Но реально...
– У Прибалтики есть договор с Австралией о выплате пенсии. А жить можно где угодно, в средней полосе России.
– Правда? Я даже не думала об этом.
– Получив там гражданство, Вы сможете свободно ездить по Европе. А также у Вас будет свободный въезд в Россию.
– Да, хочу подать и на русскую пенсию тоже.
Еще о людях, которые встретились на моем жизненном пути. Конечно, прежде всего, отец Игорь Филяновский. Батюшка наш внимательный, обходительный, в разговоре приятный, заботливый. Я ему очень благодарна, что он меня позвал в свой приход, я тогда в другом приходе окормлялась. Он у меня принимал первую настоящую исповедь. У отца Амвросия я исповедалась, но моя исповедь не была полной, все-таки на английском языке трудно. И я хотела перед Пасхой, во время Великого Поста, исповедаться по-настоящему.
Пришла в приход к отцу Игорю посмотреть, и так в нем и осталась, больше десяти лет прошло уже. Он понаблюдал за мной и сам мне сказал: «Вам пора на исповедь». Он очень многих привел в приход доброжелательным, мягким подходом к людям, настоящим пастырским участием в человеческой судьбе, глубоким духовным подходом к человеку и его жизни. 
Второй человек, который мне помог, когда я вообще никого еще не знала, была Ира Березовская. Мы поселились в Новой Зеландии на одной улице с ними. Однажды ко мне постучались. Пришла женщина, принесла целую коробку посуды. Сказала: «Я знаю, что Вас зовут Света, а меня зовут Ира. Я знаю, что Вы только приехали, у Вас трое детей. Я решила для Вас купить коробку с посудой». Так мы познакомились.
Она оказалась сестрой церковного старосты. В Великий Пост Михаил приезжал в монастырь в Австралию, вернулся в Веллингтон и умер за день до Пасхи. Ира тоже ушла, Царствие им Небесное. Она была тихим, добрым, щедрым верующим человеком. Через этих людей я пришла к Богу. А в Австралии я познакомилась с Галиной Игнатьевной Кучиной и ее семьей.
Работала секретарем Литературного общества им. В. Солоухина, в котором она была председателем. Сейчас она пишет книгу воспоминаний, в работе над которой я ей помогаю. Все члены ее семьи люди верующие, отзывчивые, и вера их живая. Настоящая. Это жизнь в вере, которую трудно не заметить. И хочется тоже так жить.
– А они не жалеют, что не вернулись в Россию?
– Думаю, нет, так как они относятся к китайской волне эмиграции и никогда не жили в России. Но все прекрасно говорят и читают по-русски. Любят и интересуются всем русским.
При Русском этническом представительстве выходит газета «Вестник». Когда-то редактором в ней был Андрей И. И печатался в ней профессор Олег Донских, тоже замечательный человек. Его жена – искусствовед, специалист по русской иконописи. Олег и Андрей делали интересные выпуски, представляете, на 12-ти страницах, а я была корректором, так мы познакомились.
Стало приходить много материалов, письма читателей. Но в то время, как оказалось, такой тип газеты не был нужен, а был нужен, скорее, информационный листок, бюллетень. Мы все дружно ушли. Олег Донских вернулся в Россию. С ним и жена уехала. Оба сейчас преподают в Новосибирском университете. В России он написал книгу об известном человеке, подвижнице Нине Михайловне Кристесен.
– Есть очерк отца Игоря о ней, небольшой, страниц на десять. Он мне прислал. Я планирую его поместить в книгу.
– Вот о чем я очень жалею, что не успела познакомиться с этой удивительной женщиной. Я в то время только пришла на работу в Мельбурнский университет, а через два месяца Нина Михайловна ушла в мир иной, я опоздала. Как жаль! Это была невосполнимая потеря для русских людей в Мельбурне. Профессор Олег Донских написал  книгу о ней «Остров Элтам. Одна счастливая жизнь». С какой теплотой и любовью, с каким вниманием он о ней написал! С большим уважением к ее личности.
– Ее можно было бы представить в нашей книге.
– Можно будет у Олега спросить.
– Я Вам пришлю очерк отца Игоря Филяновского.
– Хорошо. Делайте все, как считаете нужным. Когда я оканчивала школу в Петропавловске-Камчатском, то школа была небольшая…
– А я большую часть службы прослужил на Тихом океане. Я бывал и на Камчатке, и рядом с Петропавловском-Камчатским…
– Так вот, учителя нас хорошо знали и любили. Учителя нам советовали, чем, по их мнению, мы должны в жизни заниматься. Мне советовали идти в журналистику, быть инженером или математику преподавать, либо в учителя идти, как моя мама. Моя мама на Камчатке была директором школы. А судьба моя сложилась так, что я поработала и журналистом, и по образованию я инженер, и по жизни я педагог, так как у меня трое детей. Моя судьба сложилась счастливо. То есть все, на что я была способна, в моей жизни раскрылось.
В театре народном играла и получила диплом, то есть и творческий аспект моей личности тоже получил свое развитие. Мне радостно жить, несмотря на болезни, проблемы. 
– А я, Вы не поверите, с одним человеком беседовал 250 раз, 250 бесед у нас было. Олег Константинович Седов, капитан судна «Крузенштерн». Все плавание мы с ним каждый день беседовали вечерами на разные темы. И вот одна из тем была профессия. И я его спросил, что самое главное в профессии моряка. Он сказал: «Надо любить свою профессию. Так и в жизни самое главное – надо любить жизнь. Любить людей». Это хорошо прозвучало сегодня из ваших уст.
– Я очень надеюсь, что мой пример кому-то поможет удержаться от уныния, пессимизма, неверия. Главное в любом событии видеть положительную сторону. Если видеть отрицательное, то будет сложно идти вперед. Начинаешь себя жалеть и считаешь, что тебе хуже всех. У меня был такой период жизни, я жалела себя. Я тогда не думала о Боге, я просто жалела себя, думала, какая я несчастная.  Пришла вера и все прошло. Я нашла, за что держаться в этой жизни, и почувствовала себя прекрасно. Уверена, что если бы этого периода не было, то я не пришла бы к правильным мыслям. Главное, вовремя начать жить.
Иммиграция нас делает такими разными и интересными. Все, что с нами происходило, это институт самовоспитания. Сам должен меняться, нет, не приспосабливаться, а менять себя в лучшую сторону… Надо стремиться к чему-то светлому. Надо верить в Бога. И ты лучше становишься, терпимее, начинаешь совсем другое видеть в людях. Начинаешь их понимать, жалеть…
– У Ольги Берггольц есть стихотворение «Бабье лето». Вот четыре строчки:

Вот видишь – проходит пора звездопада,
И кажется – время навек разлучаться.
А я лишь теперь понимаю, как надо
Любить и жалеть, и прощать, и прощаться…

Вот я Вас сейчас слушаю и вспомнил это. 
– Так понимаете, радость в чем? Когда ты становишься на этот путь, понимаешь, что если ты не будешь идти вверх, то не сможешь стоять на месте, будешь падать вниз. Не можешь на месте стоять: либо вверх, либо вниз. Это стремление сделать больше хорошего разгорается в тебе, и не хочешь, чтобы пропало это чувство.
– А Вы могли бы представить свою жизнь, если бы не поехали в Новую Зеландию, а потом в Австралию? Какой бы Вы ее видели?
– Жила бы в России, в провинции. Я подумала, может, и не надо было мне улетать, раз нас с самолета сняли. Мне кажется, что я уехала бы и жила в деревне. Либо я уехала бы в Киев жить. 
– Некий круг жизни. Все возвращается на круги своя.
– Может быть. Киев я люблю и в дождь, и зимой, в любое время года. Я была там в 2009 году, но он очень изменился. И люди там очень изменились. Очень неприятные моменты были, которые режут глаз и ухо. Такая жалость внутри появилась. Такие потерянные люди вокруг были.
– Конечно. У нас же державный дух. И когда это рухнуло, многие потеряны. Это излом.
– Было грустное чувство. Стены те же, а люди изменились, атмосфера другая.
– Нужны годы, смена поколений, прежде чем это залечится, зарубцуется.
– Сейчас тяжело найти настоящих друзей, особенно, в другой стране.
– Я вижу, что здесь люди, в основном, прагматики.
– Да, здесь много таких, это правда. Прошлое связывает людей на всю жизнь. Совершенно невозможно новому человеку рассказать, объяснить свою жизнь.
– Не всем нужно и рассказывать. Но некоторые могут и почувствовать. Например, отец Алексий (Розентул). Он как-то мгновенно читает человека, и я это почувствовал в общении с ним. Я еще не успел подойти к нему, а он говорит: «А вот писатель из Москвы».
– Да. Это просто необыкновенный человек. Я о нем давно знаю. Я поняла, что у меня очень хорошие друзья, благодаря которым я начала правильно жить. Пустота в сердце, которая образовалась, когда уезжаешь навсегда, она заполняется. В моей жизни был человек, перед которым я хотела извиниться, мой школьный товарищ. Надо платить долги, если обидел, совесть не дает нам спать. И никак не могла его найти. Сорок лет прошло. Так хотела попросить прощения. И вот в феврале он сам меня находит! Вот так чудо!
– А Вам удалось посмотреть фильм «Остров»? Человек всю жизнь мучился от чувства вины, а в конце фильма произошла эта встреча.
– Да, я смотрела «Остров». Меня нашел этот человек сам, написал письмо. Чудны дела Твои, Господи! Он даже недавно мне звонил. Он капитан дальнего плавания в прошлом, сейчас на пенсии. Так появился у меня шанс совесть мою немножко отмыть. 
– Светлана, скажите, а приходилось ли Вам общаться с известными русскими людьми, нашими современниками?
– Да. Я в России даже не представляла, что я была бы когда-нибудь способна с ними вообще познакомиться, с этими людьми. Я писала письмо с соболезнованиями самому Валентину Распутину.
– Когда он дочь потерял, да?
– Да. По поручению нашего прихода дважды писала письма митрополиту Кириллу, нынешнему Святейшему Патриарху. Однажды мы с сыном оказались полезны владыке Иллариону (Алфееву). Господь сподобил. Вызывала в Австралию мужской ансамбль из Петербурга, который  называется  «Валаам», поют они замечательно.
– Я там был, в Свято-Преображенском Валаамском мужском монастыре, в 2001 году, и там за одну неделю причастился четыре раза. И потом в моей жизни начались серьезные, очень неожиданные перемены, где я только не оказывался.
– Да, это Валаам. Представляете, когда мы с дочкой были на Валааме всего 5 часов, мы с ними снова встретились – они приехали на один день и пели во вратарном храме. Когда я поднялась в эту церковь, я просто не поверила своим глазам, разве это не промысел Божий?
– Промысел, Светлана, да.
– Так тепло мы с ними встретились и сфотографировались на память. 
– Вот Александр Александрович Ильин, например, очень интересный человек, говорил с ним, наверное, часа четыре. Это было перед самым отлетом моим из Австралии, в тот же день, он очень интересный человек.
– Да, я с ним хорошо знакома. Он глубоко верующий человек.
А моей невестке 30 лет будет в воскресенье, отмечать будем у меня дома. Я очень рада, такая честь. Саша тоже свой день рождения у меня дома отмечал. Что же еще может быть лучше, правда?
– Конечно, родные, близкие люди, которые вместе, рядышком, это счастье. Светлана, мы теперь с Вами в одной связке, как альпинисты.  Раз договорились сделать книгу, то надо ее сделать! Будем одолевать эту дорогу шаг за шагом. Это как раз нерукотворный памятник тем людям, с которыми Вам приходится встречаться и общаться, и разговаривать. Всего Вам доброго!
– Спасибо, Вадим, до свидания!



БЕСЕДА

С ВАЛЕНТИНОЙ ЕВГЕНЬЕВНОЙ
ЯКИМОВОЙ



***

…за Россию я всегда восстаю, всегда молюсь…
В.Е. Якимова

– С вашего позволения, первый вопрос: представьтесь, пожалуйста, ваши имя, отчество и фамилия.
– Валентина Евгеньевна Якимова.
– Очень простая русская фамилия. Валентина Евгеньевна, как  получилось, что Вы оказались в Австралии?
– Оказались потому, что многие наши родственники выехали в Россию, а мы в 1963 году выехали сюда.
– А откуда Вы выехали?
– Из Китая, с Трехречья.
– То есть, ваши родственники и родились в Китае?
– Да, я родилась в Китае, а сюда с родителями приехала.
– Скажите, а ещё были дети в семье?
– У мамы было десять детей, двое умерло, тех я не знаю даже. Приехали мы в Австралию в марте месяце. Ну, языка не знали, по первости нам было очень трудно, ездили на полевые работы.
После я вышла в замуж, поторопилась, Австралии не видала. Когда я приехала сюда, в Австралию, лично мне здесь не понравилось. Мой младший брат, он прожил здесь четыре с половиной года, после выехал в Россию и до сих пор там живет. Приезжал два раза сюда. А я так осела, детей я не могу бросить.
– А муж австралиец у Вас?
– Нет, русский. Мы здесь как-то вместе держались, так дружны мы были все, старались поддерживать религию. Первое, что сделали: мы собрали деньги и как-то сразу купили землю для церкви. И постепенно начали, вот этот зал выстроили, в нем молились, а после стали строить церковь.
– В Данденонге?
– В Данденонге, да. Ну, я сначала жила в Сиднее и в Джилонге жила.
– А кем работаете, какая у Вас профессия?
– Ну, сейчас я за больной женщиной смотрю, за одной старушкой, она не ходит, не говорит, её нужно кормить, ей нужно уделять много времени. Она не узнаёт людей, но по голосу меня уже знает.
– А сколько ей лет?
– 86.
– А она тоже из России родом?
– С Ростова она, по-моему. По первости, когда мы попали сюда в Австралию, мы всегда каждое воскресенье в церковь ходили, вообще дружно все жили.
Я своих детей учила в школе, они говорят по-русски, хотя и не очень хорошо, но они понимают, они могут спросить. Знаете, я стараюсь также делать, чтобы и внуки что-то знали о России. По-русски они хотя и не говорят, но слушают, когда я с сыном говорю, а с сыном я говорю исключительно только на русском языке, и тогда они меня спрашивают: «Бабушка, а что Вы говорили?». Я говорю, что нужно учить русский язык, чтобы вы понимали его и ходили в церковь.
Господь помогает мне, как бы трудно мне не было. Были такие случаи, что я и не знаю, как я это выносила. Я работала в субботу и воскресенье по 16 часов, дети были маленькие, я с детьми общалась только по телефону. Но я им внушала, чтобы всегда они при церкви были. Что сохранило мне детей? Церковь. Я помогала, как сказать, я работала при церкви, была старшей сестрой 6 лет.
– В Данденонге?
– Да. И родители у меня в церкви помогали, в общем, я с родителями сюда приехала. Папа работал здесь, мама приехала как инвалид, она не могла работать.
– Папа кто по специальности был у Вас?
– Да простой рабочий. Он работал в гараже, а мама по дому, за внуками смотрела. А папа и дедушки – забайкальские казаки с обоих сторон. С маминой и папиной стороны дедушки были заслуженные – у них золотые медали и георгиевские кресты.
Когда дедушка ушел на войну, моего папы ещё не было. А встречал его мой папа, когда ему уже было 7 лет. Я, в общем-то, хорошо не знаю, но я так слышала, что и дедушки, и бабушки перешли границу, ушли в Китай с семьями, большие семьи были, все они перешли. А у моего дедушки с папиной стороны семья 25 человек уже была. Потому что, как жили? Один брат женится, второй брат женится, третий брат женится, и живут все вместе.
– То есть 25 человек – это семья трех братьев и родителей?
– Да, трех братьев и родителей, там еще тетка незамужняя была,  дружно жили все.
– Да и как-то за один стол садились все?
– Все вместе. Вот дедушка садится у нас в центр, нам нельзя было смеяться за столом или крошку хлеба уронить, очень строго у нас было. За столом тишина, такой закон, порядок такой был у нас. И стол, я помню, длинный был, большой. Ну что Вам ещё рассказать? Ну,  братья у меня. Старший брат, второй, третий. По приезде в Австралию они работали на фабрике. А четвертый брат, он младше меня, он прожил в Австралии 4,5 года, выехал в Россию, ему здесь не нравилось. А я уже была замужней, я не могла выехать. Я не люблю эту природу, я вот езжу в Россию, ну, радуется душа. Да, мой брат живет в городе Шелехов, Восточная Сибирь, там ведь суровые зимы бывают,  от Байкала до Шелехова 70 км.
– А на Байкале бывали Вы?
– Я кругом объехала Байкал, те места.
– Валентина, скажите, есть у Вас ощущение, что Вы прожили жизнь по промыслу Божьему? Удалось себя реализовать в жизни?
– Тяжелая жизнь была, старались, молились, просили Господа, и Господь давал всё. Мои родители жили в Джилонге, но мы устроились в Данденонг потому, что я работала здесь.
– А есть ли у Вас ощущение радости от жизни? Воспитали детей, внуки есть, и в России бываете. Вы-то лично достойно жизнь прожили, пронесли свой крест и несете сейчас...
– И несу. Такой Господь дал крест и всё. У меня радость – дети, внуки. В общем, до сих пор я скорблю по умершему сыну. Он имел аварию, авария большая была. Он ехал и заснул в машине, возле дома врезался в столб.
А после он попал во вторую аварию. У него лёгкие отошли вниз, почки тоже вниз, но как-то постепенно все прошло. Но на него находил страх. В 26 лет я его все равно потеряла. Я перенесла это очень-очень тяжело, я переболела сильно. Но что меня опять спасло? Через полгода я постаралась быстренько сделать памятник, и поехала из Австралии в Иерусалим.
– На Святую Землю съездили.
– На Святую Землю я уехала на два месяца. Ну, еще я ездила в Россию в 1974-м году, мне при коммунистах больше нравилось. Заходили везде, ходили мы там по Красной площади, заходили во всякие храмы и всё, а в этот раз я возила дочку и не попала никуда.
– Валентина, на Святой Земле Вы побывали, вот что-то Вам открылось там?
– После смерти сына каждый день я молилась, исповедовалась, просила Господа. Но не могла перенести потерю сына. И тогда я купила билет и уехала. Оставила Австралию на два месяца и уехала в Иерусалим. Я почувствовала, что меня тепло встретили там, потому что уже знали о моей беде, о потере сына. Встретили у ворот и так ко мне, знаете, как свои, отнеслись. Я влилась как будто бы в семью. И я никуда не хотела ехать, я только молилась у гроба Господня, молилась по монастырям. Я не могла даже рядом дорогу перейти, вот что-то меня держало. Я на Синай и то не поехала, никуда, это в 1997-м году было. Но я чувствовала, что кто-то мной руководит. Я думала, Господи, дай мне справиться.
– Но вот после Святой Земли Вам стало легче жить?
– Да, я вернулась, вышла на работу, и, знаете, кто мог, поддерживали меня. Я не переставала сына поминать все время. Я заказывала служить панихиды, это меня успокаивало, потому что я знала, что если служишь панихиду о мертвом человеке, то, знаете, легче. Молилась и молилась, и отправляла деньги, чтобы молились везде, и это меня успокаивало.
– Валентина, а вот ваши дети – сын и дочь, они воцерковленные  люди?
– До 18-ти лет все были при церкви. А сейчас уже нет. Как быть? Только молитва. Материнская молитва. Я верю в то, что Господь помогает невидимо и меня это успокаивает.
– Конечно, Валентина. Я в целом хочу Вас спросить, Австралия, видимо, страна материального образа жизни. Здесь люди живут ради неких материальных ценностей, прежде всего.
– Да, правильно.
– Вот и для русского человека по духу это, может быть, и не самая лучшая страна для выживания, все-таки русский человек должен жить в России.
– Ну да, большинство выехало в Россию, но мы остались, может быть, Господу Богу так  нужно, Господь разъединил.
– Вы ездили в Россию, случались у Вас поездки?
– Два года тому назад ездила и еду опять.
– В 2010-м Вы ездили?
– Да, в 2010-м. В июне я еду. Я навещаю часто своих. Брат навещал тоже. А в России я, как бы себя не чувствовала, когда приезжаю, чувствую себя здоровой. Я ездила в последний раз, и даже домой не позвонила, как я долетела, что да как. Просто я чувствовала там себя, как дома. Брат, племянница со мной везде ездили, ходили, тут ведь все свои, самые близкие. Не знаю, теперь, наверное, уже осела, уже старая.
– Вы в июне едете?
– Да, на три месяца. Буду я, если Богу угодно, в Москве, Петербурге. У меня в Петербурге знакомая, потом поеду к сестре в Абакан, от нее поеду на станцию Харек, там у меня родственники, и на кладбище нужно сходить. Ну и здесь, потому что у меня везде родство. У нас очень большое родство Якимовых, очень большое.
– Да, это хорошо. То есть, ваша жизнь, она получилась, ну скажем, у Вас две Родины – Австралия и Россия?
– Ну, в Австралии-то я не родилась, она просто как место жительства, так как я живу здесь.
– Здесь Вы прожили длительное время.
– 50 лет.
– Здесь родились ваши дети.
– Да, молодость-то я прожила здесь.
– У Вас гражданство австралийское.
– Австралийское. В Китае мы жили по русскому паспорту, но в Гонконге у нас его отобрали, сказали сдать паспорта, потому что у нас виза была в Аргентину. А когда визу переписали, чтобы сюда, в Австралию, ехать, то паспорта мы должны были сдать. Но люди некоторые не сдавали, сказали, что нет у них и всё. Здесь мы могли в русском консульстве пролонгировать их. Мы вот так потеряли, а сейчас мне так трудно выезжать, мне нужна, знаете, пригласительная. Последний раз я просто ездила по бизнесу, взяла такую визу, знаете, на месяц я только ездила. Но за Россию я всегда восстаю, всегда молюсь.
– Валентина, а вот ваш приезд сюда, в монастырь в Бомбалу, это постоянные у Вас поездки сюда бывают?
– Да.
– А кто Вас здесь духовно окормляет, отец Алексий?
– Отец Алексий. Он беседы проводит. Вы знаете, как это интересно, это успокаивает человека, и отсюда уже приедешь совсем другой. Вот я сегодня на исповеди была и мне уже так хорошо, я чувствую, вот на душе у меня ничего нет, чувствую, думаю, есть у меня сердце, бьётся оно или нет. Отец Алексий, знаете, он очень много помогает, успокаивает людей, даже и больных, помогает вот этим. Но далеко сюда ехать.
– А так, в основном, Вы ходите в храм Успения Пресвятой Богородицы?
– Да. Отец Михаил Протопопов – хороший священник, он помогает. Я всегда прошу у него благословение, если я куда-то еду, к нему обращаюсь.
– Я думаю, что для Вас сейчас это вот такая, может быть, даже главная радость жизни – побывать здесь, в Бомбале?
– Ой, знаете, какая радость! Вот я приезжала, была здесь на Крещение. Небо ясное, а звезды такие крупные, крестный ход был, с крестным ходом ходили на речку, речка бежала чистая такая. Еще постом я всегда приезжала. И всем как-то очень нравится. Вот, знаете, природа, она неказистая здесь такая, но вот что-то  радует.
– Наверное, сам дух этих святынь?
– Да, вот именно, что-то, хоть камешек отсюда привезешь.
– Я понимаю. Мне хотелось бы спросить Вас, в завершение этой беседы,  скажите: Православие здесь, на Австралийской земле, оно Вам заменяет Родину, Россию? Вот монастырь, храм в Данденонге, Вы чувствуете, что это русская земля, что здесь часть вашей Родины?
– Да.
– То есть, это ваша духовная Родина?
– Это духовная. И знаете, мы по храмам ездим, когда там престольный праздник, мы стараемся поехать, помолиться. Ну, в общем, поддерживаем религию и всё это, знаете, и это нас радует.
– Это Вам дает силы для жизни здесь?
– А как иначе жить? Если бы не поддерживалось это, я не знаю как, как жить без этого.
– Безусловно, здесь была бы чужбина.
– Чужбина совсем была бы.
– Спасибо Вам, спасибо. Я с большим удовольствием, Валентина,  с Вами поговорил.



БЕСЕДА

С НИКОЛАЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ
ШКОЛОЙ


***
Все равно я русский…
Н.Н. Школа

– Здравствуйте! Вначале прошу Вас просто представиться, назвать фамилию, имя, отчество.
–Меня зовут Николай Николаевич Школа.
– Чем Вы занимаетесь?
– Я сейчас уже в отставке, я бывший финансист, всю жизнь проработал в финансовых компаниях, учреждениях.
– А в храме, в церкви?
– В храме, в церкви я казначей, еще читаю Псалтирь. Помогаю батюшке в алтаре иногда, но не постриженный чтец. Я работаю в церкви уже 30 лет, но ходил всю жизнь, конечно, в церковь.
Проработал, кажется, около 16 лет в Русском благотворительном обществе имени святого Иоанна Кронштадтского, помогал русским новоприезжим обосноваться в Австралии, после путча, после 1991 года.
Государство узнало, что приезжает много специалистов, они очень помогали сперва, только бы приехали. Квартиру давали – люди приезжали, пища на столе лежит, коробка большая с продуктами. На следующий день идут и им пробивают соцобеспечение. Им сразу же платили пенсию как безработным. Сразу же посылали в школу даже тех, которые не говорили по-английски, никаких экзаменов по английскому языку не было, их посылали учить английский язык. Все делали. И они 6 месяцев жили на соцобеспечении, а потом находили работу по своей профессии.
И у меня таких подопечных много очень было, особенно компьютерщиков, которые ни гу-гу по-английски, но в то время сразу же первые подали на переезд. За год они выучили английский язык в совершенстве, потому что люди образованные, и получили работу. И сейчас они богатые люди, хорошо живут. У меня таких есть много знакомых. Через мои руки прошли сотни людей, которым я помог. Помог почему? Потому что они едут, а английского языка не знают. Получается, как будто их выбросили, а что дальше? А тут есть церковь, тут есть русские люди, как не помочь. Помогали с мебелью, потому что все это нужно иначе покупать, рассказывали им, что и как делать. У меня потом был дом, в нем было 5 спален, которые я давал новоприезжим, они там жили, между собой сговаривались, ездили на рынок.
– В 1990-х годах?
– В 1990-х и 2000-х, ездили на рынок вместе, закупали оптом продукты, делились, очень интересно прошло это время. Если Вы сейчас попадете в австралийское посольство в Москве, Вы увидите там мою табличку, она там висит. Там написано, если Вы едете в Австралию, в Мельбурн, обращайтесь к Николаю Школе, он может Вам помочь с жильем, с работой и обосноваться в Австралии в первое время. Хотя я уже 5 лет не работаю, но эта дощечка висит до сих пор.
На днях пришло ко мне по e-mail письмо от одной женщины, которая просит ей помочь обосноваться в Австралии. И таких у меня были тоже сотни, если не тысячи писем, многие обращались. Но, конечно, как я могу помочь, я обычно спрашивал: у вас есть английский, у вас есть деньги на первый год жизни, у вас есть образование, у вас есть стаж работы, главное 2-3 года минимум. Без этого их не пускали. Если все это есть – пожалуйста, подавайте на визу в Австралию и вам ее дадут, потому что Австралии нужны были люди. Кроме этого, есть семейные визы.
В Интернете выступали наши девочки-красавицы и общались с австралийцами. Некоторые из них знали английский язык, и их  выписывали сюда как жен. Большинство, многие, которые приехали, обосновались здесь, хорошо жили.               
– Расскажите о своем детстве, о родителях.
– Мама моя работала на телефонной связи в городе Харбине, которая еще была построена русскими до прихода советских войск. В 1945 году, кажется, они пришли в Харбин.
– Родились Вы в Харбине?
– Я родился в Харбине в 1946 году. В Харбине было все русское, китайцев в одно время было меньшинство, они только были как рабочие. Город был построен нашими русскими, которые строили КВЖД, Китайскую восточно-железную дорогу, и километр по обе стороны железной дороги был русский.
Мой отец, мой дед был из города Орла, потом он учился на инженера. Мой дед был дьяконом, его перевели в Харьков. И они переехали в Харьков.
Первая фамилия была Твердолюбовы. Твердолюбовы были в местной думе, харьковской, все это, говорят, были мои родственники. Когда он выучился, строили Китайскую восточно-железную дорогу, дед уехал туда, у меня паспорт его есть, из Харькова. Местечко в паспорте, которое написано, куда он переехал, я на днях смотрел в Интернете и нашел это местечко, и до сих пор оно так живет. Это был связной пункт, в общем, там война Первая Мировая, потом гражданская война. Дед пробыл в этом местечке до 1923 года. Там и мать родилась. Он продолжал работать, потому что железная дорога также работала, также платили, и дом был в этом месте, сейчас покажу фотографию, даже фотография этого дома есть до 1923 года. Он хорошо общался с рабочими, вдруг к нему как-то приходят и говорят: в следующую ночь за тобой придут. В ту же ночь, в тот же день или ночь...
– Китайцы?
– Нет, уже наши дошли, революция в Петербурге, а до 1923 года они шли потихонечку. Уже бои с чехами, там что только не было, с Колчаком и так далее. И это был 1923 год. Сперва они были как будто ничего, красные, все в порядке, а потом начали прижимать потихоньку и так далее. И в эту ночь или в этот же день дед, бабушка все погрузили в поезд, который шел на юг, в Китай, переехали в Харбин. Через неделю после этого закрыли границу. Потом уже было гораздо труднее, потом наши русские бежали.
Приходилось, чтобы выжить, дочерей отдавать китайцам в жены. Говорят, в той стороне китайцы и китаянки выглядят, как русские. Многие очень бежали или умирали в лагерях, были расстреляны, раскулачены.
– Николай Николаевич, а в дальнейшем как сложилась ваша судьба? Я понял, Вы родились в Харбине, а где учились? Как Вам удалось сохранить чистый русский язык?
– Мать работала, а отец, когда был, когда не был. Первые годы я воспитывался у тетки, потом в детский сад ходил, потом в школу. У нас школа была на полдня, в 2 смены. Это бывшая музыкальная школа, потом она перешла в нормальную школу, и мы в ней учились.
– А как она называлась? Городская?
– Городская, в самом центре города. Я первый год там учился, второй год мы учились через дорогу, называлась «женская школа», мы в ней учились, а третий год мы учились снова в музыкальной школе. Мне было трудно, меня мама на год, на класс выше поставила, чем других. Все меня были на год старше, мне было гораздо труднее.
– Семья большая была?
– Нет, только я, мать, и тетка. Тетка жила отдельно, особенно воспитание у меня было от тетки. Я не любил читать, ленился и всякая всячина. Я уже в школу ходил в Харбине, и все равно были проблемы. Была там такая Татьяна Александровна, ее прадед знаменит на всю Россию, чуть ли ни на весь мир. Его звали Карамзин, наш историк. А это была его правнучка Татьяна Александровна.
– У вас был свой дом?
– Нет, дом был когда-то железнодорожный, потому что дед был железнодорожник. Им построили дома, и мы так остались. Дед умер в  1940 году, а через 6 лет я родился.
– Многоэтажный дом?
– Нет, одноэтажный. Мы с Ирочкой были в 1992 году, он еще стоял. Люди приехали несколько лет после, построили многоэтажки там. В 1992 году еще стоял.
Ну и вот, значит, это было мое воспитание. Я 3-го класса не закончил, уехали сюда. Когда я приехал в Австралию, английского ни слова. Была экскурсия на шоколадную фабрику. Я пошел, посмотрел с детьми другими, ну, ни слова, но мне понравилось. Учительница сказала всем описать то, что они видели, и мне сказала: только на своем языке, на русском. Я накатал пару страниц, она пошла, перевела их, поразилась, что я мог такое написать в десятилетнем возрасте. Тогда она поняла, что образование русское очень сильное, потому что по арифметике я был лучше всех. Они еще таблицу умножения учили в 4 классе, а мы ее в 1 классе закончили. Вот так. Потому эта женщина, учительница, очень меня полюбила и со мной занималась после школы каждый день. Кроме этого, в субботу и воскресенье у меня были другие учителя, которые меня учили. За год я более-менее выучил английский язык. Это так было. Мать приехала сюда, сразу же была работа, сразу же пошла работать на фабрику.
– В каком это году было?
– В 1957-м мать пошла работать на фабрику, английский у нее был, она говорила, но очень, как сказать по-русски, на бытовом уровне.
– Вам тогда было 11 лет?
– 11 лет мне исполнилось 10 октября 1957 года, я родился 10 октября 1946 года.
– В каком месяце сюда приехали?
– Значит, мы выехали 3 марта 1957 года, приехали сюда 1 апреля.
– Добирались морем или самолетом?
– Нет, мы из Харбина поездом до Тяньцзиня. Из Тяньцзиня пароходом до Гонконга, неделю плыли. Из Гонконга нас посадили на самолет, и через день мы были в Сиднее.
В Сиднее нас посадили на поезд, и мы поездом приехали в Мельбурн. В Мельбурне нас встретил Андрей Степанович Школа, который стал мужем моей матери и я был его приемным сыном.
Теперь хочу показать кое-какие фотографии Вам. Вот это Харбин, это духовенство в Харбине, вот эта фотография маленькая, большая. Это мама, бабушка и я. Это часть моей жизни. Мы жили тогда в Канберре и строили храм. Сейчас там давно служат.
Это наш собор в Харбине, где меня крестили. Вот как раз мы за углом от него жили. Вот часовня Николаевского собора. Это батюшки наши в Харбине. Митрополит Мефодий. Я отдал оригиналы батюшке, это копии, потому что мне они не так нужны, как батюшке нужны будут. Вот Орел. Это все родственники наши. Это дядя мой. Это первая жена моего деда, от которой дети, умерла она там.
– Какое у Вас фотонаследие.
– Видите, японский фотограф там. Это нужно как-то переснять. Это еще мамины фото, понимаете.
Челябинск, это с бабушкиной стороны родители. Вот интересное расскажу... Это мой дядя, расскажу немножко про него. Он уехал на Первую Мировую войну, на фронт. Он был доктор, фельдшер, он там три года был, вернулся назад и говорит: «Вот посмотрите, как миловал Бог». Показывает свою шинель, она вся прострелена пулями, а он выжил, он живой приехал. Уехал потом, уже больше никогда ничего не слышал о нем.
Значит, брат моего деда, священник, он из Челябинска, кажется. Словоохотовы.
– Это фамилия такая?
– Да. Вот дом был от моего деда и бабушки, который они закрыли. Ключи сюда привезли, деньги сюда привезли, все бумажки были пермские, потому что золото везти тяжелее.
Вот фотография Челябинска. Значит, со стороны моей бабушки Челябинск будет. Это не родственники, но это очень почетные люди.
Это в Харбине священники. Вот мой дед, его родственники, бабушка. Такие фотографии. Это уже Харбин. Это мама, совсем маленькая, все родственники. Это я, и тут я еще. Это река Сунгари, была у нас в Харбине, приток Амура. И вот набережная, в 1992 году там гуляли, было очень интересно.
Это были друзья бабушки, дедушки, в Харбине, и вот как-то дома у нас сидели. Вот эта женщина пришла, и бабушка так внимательно смотрит на нее. А они были банкиры из Челябинска. Бабушка смотрит: «Извините, это же мои сережки на Вас одеты». «О, извините». Женщина снимает и отдает их. Сейчас эти сережки у дочери.
– Как интересно.
– Они были банкиры, все у них было в банке. Потом банки лопнули. Бабушка была певица, в хоре пела, была солисткой. Она должна была ехать в Америку. Была она во Владивостоке, когда ее муж умер. А у мужа были дети от первого брака. Для бабушки это был первый брак. Она продала все, разделила деньги. Свои деньги положила в банк, и должна была ехать в Америку из Владивостока. Там какие-то Горки, первая станция или третья станция, как-то место называется. Мама всегда говорила, я не могу запомнить. Банки лопнули, бабушка осталась без копейки. Чем она выживала? Она шила шинели... А вот эти люди были очень хорошие, говорили: «Извините, возьмите, пожалуйста». Отдала бабушкины сережки…
Это разные церкви, Дом милосердия. Вот мама, бабушка стоят у могилы дедушки. После этого та же самая могила, только там дальше будет, где уже одна мама стоит, и оба лежат там. Мы были там в 1992 году. Это место китайцы сровняли, ничего не осталось от кладбища. Знаете, все сравняли и там парк культуры сделали. Могилы, надгробия, все разбили, и что осталось, они из этого сделали тротуары. Идешь по тротуару и видишь «Упокой, Господи, раба такого...», по-русски написано, они-то не понимают, им все равно. Остальное они все выбросили, в реку Сунгари. Там делали дорогу. Они бросают камни, потом на них землю, и получается дорога.
Это разные фотографии из Харбина. Дедушка на рикше, снялся с этим китайцем, который его возил, а тот закатил большие деньги за это, плати и снимай.
Дедушка работал. В 1940 году в Харбине были японцы, но он продолжал работать, работал на КВЖД, но уже не инженером, а где-то сторожем. Он при японцах и умер там. Его привезли назад в Харбин в цинковом запечатанном гробу, не позволили гроб открывать.
– А японцы в ту пору, они что, хозяйничали там?
– Они взяли Маньчжурию, они же полностью взяли Китай, а потом их выгнали русские.
– Я имел в виду, они там уничтожали русских, когда взяли Китай?
– Нет, не уничтожали, но притесняли очень сильно.
Это церковь в Харбине.
– Этот альбом, наверное, достался Вам от родителей?
– Этот от мамы достался, конечно. Эта вся жизнь харбинская, старые фотографии, все эти люди...
– Это хорошо, что они у Вас сохранились, потому что Вы ушли через Харбин в Австралию. Если бы Вы остались в России, вряд ли сохранились.
– Конечно. Это то, что мама помнит, другие, например, моя бабушка, они из Челябинска, жили под Челябинском, называлось Птичье место, не знаю почему. Ее брат был священником, и он был над местным женским монастырем. Когда получилась война гражданская, когда уже пришли советские, многие эвакуировались, уходили дальше во Владивосток и за границу. Многие в Китай попали, и священник, отец Афанасий, он тоже решил ехать. Он уже прощается со всеми, он уже вышел и монашки ударили в колокол, завыли и говорят: «Пастырь, не оставляй своих овец». И он остался и погиб, конечно. Царство ему Небесное. И мама очень боялась...
– А как звали вашу маму?
– Ольга Алексеевна Твердохлебова.
– Она, видимо, берегла этот альбом, постоянно пополняла, заботилась.
– Это все друзья. Пляскин, а это его жена Полина, его нет здесь, кажется. Они были друзья еще моих бабушки и дедушки в Харбине. И потом они уехали в Австралию, мы остались с мамой вдвоем дома в Харбине. Маму уволили со связи, было очень трудно, можно сказать, что голодали. Жили мы на одной чумизе. Чумиза – это такая крупа желтенькая, очень мелкая крупа. Пшенка, может быть. Это было и утром, и вечером. На этом мы прожили год, я помню. И мама умудрялась из нее делать всякие лепешки и с молоком, и с водой. На этом мы выжили. Было трудно.
Они, Пляскины, уехали сюда раньше нас на 3 года. И когда они приехали в Мельбурн, в Австралию, мать Игоря Пляскина все думала, как помочь моей матери. И она тут встретила человека, который ей показался хорошим, и познакомила их. И начали переписываться, его звали Андрей Степанович Школа, родом из Полтавы. Его забрали из его села немцы, и он попал в Германию, потом не вернулся назад, а попал в Австралию. И они переписывались, в итоге он выписал мать и меня. И вот, когда мы приехали, мать Игоря не прожила и месяц или несколько недель и умерла. Благодаря этой женщине, Пляскиной, мы оказались в Австралии. У нас была другая виза, в Чили. Слава Богу, что туда мы не попали.
Вот еще фото. Это русские скауты. Это на лодочке на Сунгари. А это Павел Николаевич Морозов. Это вход в Успенскую церковь на кладбище в Харбине. Налево сразу же здесь кладбище советских воинов, погибших при взятии Харбина от японцев, столбики с красной звездой, наверное, знаете.
Когда мы были с Ирочкой в 1992 году, все это кладбище советское было огромной высокой стеной отгорожено из-за культурной революции. Они боялись, что местные возьмут и надругаются над кладбищем, а русские дадут им жару. Поэтому они обнесли его высокой стеной, чтобы нельзя было перелезть, но в калитке, в воротах щелки маленькие есть. А через щелку очень хорошо видит видеокамера, я все так хорошо заснял, потому что окуляр у видеокамеры хороший. Все заросшее было, но сейчас, говорят, все сняли, все сделали хорошо, все опять в порядке.
Много этих женщин, которые тут помогали. Это моя крестная. Это Ольга Эльфимерова. Это все знакомые, друзья моей мамы. Это, вот помните, говорил, женская школа. Вот она как выглядит. Но сейчас даже вот так стоит. Тогда, когда были в 1992 году, она точно так выглядит, женская школа. Туда ходила моя мама, и вот здесь где-то моя мама. Вот тут она есть, вот она.
– Какой это год? 1930-е годы, наверное.
– 1936 год, Вы правы, 30 октября 1936 года. Самые страшные годы в России были тогда. Ученики стоят в зале перед молитвой.
Тут мама сидит на уроке вышивания, физкультура, все школьные фотографии. Вот это так стояло, выглядело в этом доме.
Это уже начинается Австралия, Андрей Степанович прошел это все, и очень была трудная жизнь.
– Это Школа Андрей Степанович?
– Да, это Андрей Степанович, из Полтавы, украинец.
– Какое доброе у него лицо.
– Да, очень хороший человек, за которого каждый день молюсь, потому что он дал все.  Андрей Степанович мне дал всю жизнь, дал школу, образование, сам он был необразованный человек, никакого образования у него почти что не было. Он из деревни, был просто человек очень хороший, доброй души.
– А чем он занимался?
– Он работал на фабрике, шины для мотоциклетов делал, очень тяжелая работа была, вынужден был.
Андрей Степанович очень полюбил мою мать. Он приехал сюда в Австралию на 2 года по контракту работать. Они через всю Австралию, Центральную  Австралию прокладывали трубы.
Они все должны были работать 2 года там, куда их пошлют, потому что Австралия платила  за их переезд сюда. Он рассказывал, что была очень тяжелая жизнь, но они выжили. И хорошо даже отзывался об этом, хорошо кормили.
Это уже Австралия. Это Гонконг. Вот тут разное. Вот мы стоим в Гонконге.
Мама, это тетя Оля. Вот мой лучший друг Миша, тоже в 10-11 лет приехал в Австралию, они приехали жить в Сидней, и потом мама их перетянула сюда в Мельбурн. Нашла ей мужа здесь.
Это отчим, вот как раз Татьяна Александровна, помните, я говорил. Что написано? «На память Оле от Т.А. Карамзиной. 20 октября 1957 года».
– Да.
– Мы только приехали, она еще там. Наверное, переписывались, прислала. Это я, первый год, еще не в своем доме, где-то жили у людей, снимали дом. Потом купили дом, купили участок и на нем построили дом, взяли деньги в залог. Работали мама и Андрей Степанович, очень было трудно, потому что взяли сразу же, не хватило на депозит на дом, так что они взяли два. Первый на дом, а другой еще, чтобы отдать депозит. Так что в первые года было очень трудно. И это было построено на таких камнях, такие огромнейшие камни.
Там было много работы и потом дороги еще не было такой. Эта дорога земляная была, купили участок что-то за 30 паунд, это на эти деньги 60 долларов в то время. Все равно это было дешево по сравнению с тем, что сейчас стоит. Потом строили дорогу. Отец вышел, поговорил, дал ящик пива и всю землю, которую снимали, они покрыли все, ни одного камушка не было. Все сделали это люди, которые из России приехали. Они там уже жили гораздо дольше.
Видите, папа только что вернулся с ночного. Он работал ночью. Мама помогла очень многим, когда мы сюда приехали, наверное, 100 человек выписала в Австралию, включая эту женщину, ее семью, гарантом становилась. И приезжали сперва к нам, на полу спали люди, кто как мог. А потом очень быстро, через несколько дней работу находили, уже переезжали на свое место. Очень многие вот так жили.
Это я уже в школе, 1957 год, 4 «А» класс. Вот я сижу, первый год в Австралии. Виктор Дьяконов, потом мы с ним стали хорошими друзьями, украинец. Интересно бы когда-нибудь их увидеть.
Вот семья, расскажу интересную историю. Это мамина ученица Елена Ведерникова. Отца я не знаю, кто и как, но у нее был сын Сережа и мать. И они остались там, в Харбине. Мы приехали сюда, но они дружили еще со школы. И мама дала гарант с отцом, они приехали сюда втроем: тетя Лена, Сережа, ее мать – бабушка. Приехали сюда, сперва у нас несколько дней пожили, потом сняли квартиру, рядышком дом у нас, у Часовниковых. У них сняли, потом они нашли работу, я даже помню, переводил, она по-английски не могла говорить. Я с ней ходил на работу, она чертежница была, я переводил. Потом им не понравилось в Мельбурне, они переехали в Сидней, я пару раз их видел, приезжал в Сидней из Мельбурна. Потом, оказывается, они хотели уезжать назад в Россию. Бабушка решила, что тут плохо, нужно уезжать. Ну и поехали они, и все.
К нам сюда приезжал московский цирк и там был клоун, он живет здесь теперь.
– Попов?
– Да.
– Скажите, после школы как ваша жизнь складывалась?
– Среднюю школу закончил, потом сразу же пошел работать, и  познакомился с Ольгой. Она приехала из Сиднея, моя первая жена, на операцию приехала. Здесь был нужный специалист, плюс у нас общие знакомые.
– А где Вы экономическое образование получили? Финансовое?
– Это уже в Канберре, я работал секрет-бухгалтером. До этого проходил курсы в Мельбурне после школы.
– Говорят, работа для мужчины – это некая сущность его. Вам нравилась эта работа, финансы, бухгалтерия?
– Да, я работал в офисе. Продвинулся, только женился, первый год. У нас родился ребенок, ее родители были здесь. Она и ее родители хотели уехать в Сидней. Вот она дала мне ультиматум: я еду с ребенком в Сидней, а ты как хочешь. Ну, как же я мог оставить, я поехал. Я бросил своих родителей здесь и уехал с ней, мы переехали в Сидней. Переехал я в Сидней и потому, что у меня там сразу же работа была. Я здесь работал маклером и там маклером, почти что одинаковая работа. Проработал я у маклеров в бухгалтерском отделе.
– Это, видимо, было в начале 1970-х годов?
– Где-то так. Это была компания «Посейдон». Посейдон – это царь воды. И через них я получил другую работу в финансовой компании. И вот как от маклера я перешел в финансовую компанию. Это была английская финансовая компания, проработал я в ней год бухгалтером, увидел, что мне там никак не продвинуться, потому что там были очень богатые сотрудники, работали просто так. Так как у меня не было яхты, чтобы в воскресенье ездить на заливы в Сиднее, им было неинтересно со мной разговаривать. Тогда я начал что-то искать другое, нашел другую работу, тоже бухгалтером в другой компании, только начинающей. Там я проработал 20 лет. Сперва я работал бухгалтером, потом мне все это надоело, стал помощником администратора, потом перешел в продавцы. Потом родители здесь оказались больные, я к тому времени разошелся с женой и жил в городке, который называется Вулонгонг. Это шахтерский город и там вырабатывают сталь. Я там работал в компании. А тут родители заболели. Думаю, что же я там делаю, в этом штате… У меня друзья были в главном офисе, и я им дал знать, что хочу в Мельбурн. Они мне предложили работу администратора в штате Виктория. Я уже был помощником администратора в одном отделе и так сюда перешел. И так еще лет 10 проработал.
– И в Тасмании бывали?
– Нет, в Тасмании не был, все приезжали ко мне. И вот так я проработал, пока банк не купил нашу финансовую компанию. Они нас купили, сперва 2 года было все в порядке, потом сказали так: если ты получишь повышение, даем получку – 60 тысяч в год, но она может упасть сразу на 25 тыс. Я сказал: мне такое неинтересно. Опять-таки дал знать моим друзьям в главном офисе, что делать? Добровольно ушел и мне оплатили чуть больше 200 тысяч долларов. Мы этот дом с Ирочкой купили за 155 тысяч.
– Очень здорово. Думаю, сколько у Вас было интересных перемен мест. Путь жизни у Вас был чем-то мотивирован? Вы искали, где больше платят, или Вам было интересно поменять работу?
– Зарплата, конечно, всегда была важной. Но я проработал 20 лет в финансовой компании, только в ней. Это работа с австралийцами, это не религиозные люди. Сперва было ничего, но потом все время должен был защищать свою спину, иначе столько ножей в нее поймать можно... Вы, наверное, понимаете? Я думаю, я финансист, я знаю, как финансовая компания работает от «А» до «Я».
– А сколько лет было, когда ушли?
– Наверное, 43, где-то вот так.
– Это ведь очень хороший дееспособный возраст.
– Но тут крах получился в Австралии, получился крах денежный. Это по всему миру пошло в то время. Это было в 1992 году.
И никто не хотел меня брать. Во-первых, я за 40 лет, во-вторых, когда я ушел, сказали: «Нам не надо таких умных». Так мне сказали. Для чего? «Нам нужны роботы, исполнители, а ты чересчур много знаешь и так далее». Я никак не мог сидеть дома. Ира работала, она педагог, французский, немецкий она преподавала.
Я сидеть дома не могу, нашел работу. Сперва продавал страховку на компьютеры, когда компьютеры только начали появляться.
Потом работал год на обработке овечьих шкур. Сначала шкуры очень неприглядные, а когда их обработают, выделают, то, как видите, очень красивые дубленки получаются, вот такие. А это целый процесс. И я там работал, хорошо платили, но это была очень тяжелая физическая работа. Год прошел, потом работал на бензинке, ночью работал.
– Заправочная станция?
– Я просто сидел, автомат работал, люди деньги платили. И потом, думаю, все уже. Там тоже заканчивалась работа. Я думаю: буду работать в такси. У меня друзья в такси, хорошо работают. Я пошел, сдал сразу с первого раза экзамен. А тут наш отец Михаил Протопопов предлагает работу. Наши русские начали ездить за границу. Им нужен был человек, который говорит по-русски. Сперва меня взяли на 3 дня в неделю, а потом... И так я проработал лет 16-17.
– Вы говорили, что в 1992 году ездили в Россию.
– С Ирочкой мы ездили, сперва мы в Китай проехали.
– На гуманитарной помощи были?
– Это было другое, в 1992 году, с января до марта месяца.
Год до этого у нас были чернобыльские дети, вот мы им помогали. Мы поехали, они приезжали сюда, у нас двое ребят остановилось. Нам предложили из Киева люди, которые нас знали, они нам говорят: «А почему Вы не можете выписать детей?» И мы с Ирочкой решили, поговорили с друзьями, поговорили с отцом Михаилом, благотворительным обществом, потому для этого нужно было, чтобы какая-то организация стояла за спиной.
Вот тогда где-то 130 человек приехало детей. Мы их расселили в семьи полицейских, пожарников, скорой помощи и, конечно, в русские семьи, которые хотели взять. Это были люди, которые имели своих детей и хотели помочь. Детям мы организовали медицинскую помощь, зубы у всех проверили, отремонтировали, и еще они отдохнули здесь. Свежая пища хорошая, воздух, море, пляж – это все было. Они должны были быть 3 недели, а остались на 2 месяца. Дети были очень хорошие, такие воспитанные, с ними было просто интересно поговорить.
У нас  был один случай. Один мальчик, ему было лет 12-ть, из Чернобыля, когда мы приехали на аэродром и прощались, сказал: «До свидания, рай, а я еду в ад». Мы все плакали, привыкли к этим детям. Очень привыкли, относились к ним, как к своим. Я начал работать в русском обществе. Занимался семейными визами.
– Все-таки совпало: ваш профессионализм и тяга к духовной жизни. Как-то Вы сказали, что вдруг поняли: земная жизнь имеет свойство кончаться, надо подумать о вечном.
– Я всегда в церковь ходил. Как молодой человек, иногда раз в месяц, иногда в неделю, смотря как.
Когда мы переехали в Канберру и пошли в церковь, то познакомились там со священником, отцом Антонием, старичком таким, бывшим казаком. Я приехал, он спросил: «Кем работаешь?» Я говорю: «Я работаю бухгалтером в финансовой компании». «Нам как раз нужен казначей. У нас нет казначея в церкви». И хочешь, не хочешь, он меня сразу завербовал, можно сказать. И приезжал к нам домой, и разговаривал с нами. Нам очень он понравился, интересный человек. А тут начали церковь строить, стал помогать на постройке. Я стал казначеем этого храма. После этого, когда приехал из Канберры в Сидней, мы там жили около церкви. Там другая церковь была, меня туда взяли казначеем. Потом, когда я уже переехал сюда в Мельбурн...
– Из Канберры?
– Из Канберры в Сидней, из Сиднея в Вулонгонг, из Вулонгонга в Мельбурн. Это все внутри  одной компании. В Мельбурне меня знали, потому что мать здесь. Меня здесь сделали казначеем в большом храме. Потом мы переехали сюда, а отца Михаила я знал с детства. Ему 12 лет, мне 10-ть. Когда я приехал в Австралию, в первое воскресенье познакомился с ним. Мама говорит: «А он прислуживал в Николаевском соборе, в Харбине».
Мы подружились с ним в 1957 году, он тогда был прислужник, и я прислужник был, но я потом перестал прислуживать, а он продолжал. Вот он стал священником. Когда я приехал, меня не знал никто. Сначала я был в приходском совете, через десять лет выбрали казначеем, вот сейчас 11-й год. Всего я двадцать один год в этом храме.
– Это, может быть, пожизненная должность?
– Да, может, и пожизненная.
Я очень сильно курил, очень любил курить. И вдруг я чувствую, что мне тело говорит: хватит курить. Ночью ноги отнимались, потом дышать не мог, ложусь – не могу дышать, задыхаюсь и так далее. Молился Божьей Матери, и Она помогла. Я бросил курить. Вот уже 14 лет не курю.
Один раз мне даже было виденье храме, и я понял, что правильно делаю. Видел, как наш дьякон шел по воздуху. Отец Петр. Я видел, как он шел по воздуху, он нес Евангелие, не по земле шел, шел по воздуху.
– А как Вы встретились с Ириной?
– Было так. Я жил один лет пять. И, конечно, хорошо зарабатывал, машина, свободен, сравнительно молодой. Все это было, женщины были. Но для чего я буду жениться, если вижу, что мы разойдемся. И тоже помолился Богородице. Почему? Меня на исповеди спрашивает отец Николай Далинкевич: «Что ты не женишься?» Я говорю: «Да не могу я никак, нет никого». – «А ты попроси Божью Матерь». Потом я как-то подумал, и со слезами на коленях молился.
И вдруг знакомые меня пригласили после церкви на обед к ним. Туда и другие люди были приглашены, знакомые их. И вот Ира сидела около меня.
– Это конец 1980-х годов?
– Да, конец 1980-х. Так что нас обоих пригласили.
– Николай Николаевич, перед вашими глазами прошли многие судьбы людей, которые перемещались из одного континента на другой, как все это менялось. Были какие-то ярко счастливые судьбы и ярко несчастливые  судьбы?
– Были, конечно, ярко счастливые.
– И каких больше?
– Я думаю, больше всего просто счастливых. Телефонный звонок из Москвы или получаю электронную почту: можете встретить нас в аэропорту? Я встречал народ в аэропорту здесь и потом перевозил их в тот дом. Лучше начну сначала, с человека. Приехал сюда один мужик и звонит мне, говорит: «Я слышал, Вы помогаете русским, можете мне помочь?» Я говорю: «Где Вы?» – «Я остановился в гостинице, в городе». – «Да, и сколько Вы там?» – «3-4 дня и много денег стоит». – «У Вас много вещей?» – «Все вещи – чемодан». – «Берите такси и приезжайте ко мне». Он так и сделал, все бросил, заплатил за гостиницу и приехал ко мне.
Разговариваем, оказывается, он сюда приехал лет 5-6 назад, с женой и ребенком. Приехал сюда, оба они инженеры, она инженер-химик, он инженер-строитель. Она говорит по-английски, виза на нее. Она, естественно, работает, а он никак ничего не мог найти, а ему все время звонят: приезжай, работа тебе есть в России. Он из Краснодара. Он решил туда поехать, и, правда, работа есть, есть все. Он хорошо зарабатывал. Приезжал сюда каждый год, привозил деньги и все жене привозил. Он там прожил уже несколько лет, а теща осталась там. Конечно, нашел там местную девчонку и так далее. В очередной раз он приезжает сюда, денежки все жене. Она его не приняла. Он у меня прожил пару недель. Потом снял квартиру, а деньги у него были. Тут суд, он получил половину, все разделили.  Тут умирает одна старушка, за углом нашей церкви. Отец Михаил, который смотрел за ее делами, прочитал завещание. Он говорит: «Такой-то дом есть на продажу». Сказал я Олегу, который из Краснодара. Он прошелся туда, сюда. «Сколько?» – «35 тысяч». Говорит: «Беру». Взял, заплатил, сейчас этот дом стоит 350 тысяч. Десять лет прошло. Дал мне ключи и говорит: «Я уезжаю назад в Краснодар, мне здесь нечего делать». Языка нет, и уезжает в Россию. Дал мне ключи и говорит: «Ты сдавай и смотри за домом». Я так и сделал, и это было лет 12-ть. Я его сдавал, он приезжал только один раз, я передал ему деньги, которые получил. Но я в свое время очень много сделал ремонта в доме, очень много. Дом поднял, там ломалось все, покрасил все, и выставил этот дом в Интернете для сдачи в ренту. Когда со мной связывались, люди смотрели дом по Интернету. Когда приезжали, я их встречал, этих новоприезжих, на аэродроме, привозил в этот дом за номинальную стоимость 100 долларов с человека в неделю.
В доме было все, но им говорил сразу же, привозите с собой постельное белье, а если нет, можете здесь купить. И мы уже узнали, где можно дешево купить для беженцев здесь. Огромное количество людей прошло через это. Многие отзывались очень хорошо потом.
Насчет церкви – единицы остались, в церковь почти что никто не ходит, только единицы.
– Те, кто  приехал, да?
– Почти что никто, часто вижу их на Пасху, на Рождество, некоторых из них, а большинство нет. В нашей церкви много новоприезжих, Вы видели, но это не те, которые через меня прошли.
– Живут материальными ценностями.
– Да. За 10-15 лет я многих людей встречал, иногда в 2 часа ночи звонили.
Один мне звонит, что они приезжают такого числа. Хорошо. Я приготовился их встретить, уже нужно было выезжать, вдруг среди ночи телефонный звонок: «Наш переместили рейс, выезжаем позже вот такого». Хорошо. Прилетели, я встречаю, никого нет, стою, жду, все проходят. Потом уже, когда все прошли, выходят еле-еле, выползает пара и ребенок, маленький ребенок лет 3-х.
Сразу же их отвез, тогда у меня этого дома не было. Я отвез к одним людям, которые сказали, что их примут. Приняли, они прожили у них несколько дней, потом сняли дом. У них уже были деньги. Они оба МГУ, филфак закончили, он еще добавочно с филфаком компьютерные курсы закончил. Она закончила химфак с золотой медалью. Вначале не работали, не знала английского языка совсем. Первый год она пошла, выучила английский язык, на второй год она переучилась, пошла в университет и сдала на компьютерщика, и после второго года сразу же получила 2 или 3 работы. Она выбрала одну и проработала очень долгое время. Саша же начал работать в Ай Би Эм, большая компания по компьютерам, потом ушел в другую компанию. Открыл сам компанию, но клиентов взял себе у них. Работает один, сейчас жена ушла из своей компании и теперь вместе работают.
Купили дом очень быстро здесь, они приехали сюда с деньгами, многие тогда, в те годы, ехали со своими деньгами, ну что-то, наверное, 30 тысяч долларов американских. Это было, чтобы начать жизнь. И мы могли показать, что у них есть деньги, это для визы. Мы до сих пор с ними дружим. Мы познакомили их с моими друзьями местными, и с ними все время встречаемся. Мы стали близкими друзьями за это время. Это только одна пара, можно сказать, есть там другие, но эта одна пара, с которой мы остались друзьями и другие наши друзья очень полюбили их. Встречаемся на Пасху, на Рождество, на Масленицу и на чей-то день рождения, или куда-нибудь вместе идем, или уезжаем куда-нибудь вместе.
Дочь у них в этом году заканчивает на геолога, Маша, которая сюда в трехлетнем возрасте приехала. Тоже очень способная, умная девушка. Может, чем-то мы помогли. Мы вместе ездили в горные области, где шахты, где очень интересно. Она, когда это увидела, ей так понравилось, что она переменила факультет и взяла геологию.
– А как Вам удается находить энергию для жизни?
– Это благодаря Ирочке, моей жене. 
– Просто люди такой энергичной жизни, дееспособности высокой. Такой интенсивный образ жизни. Вы, я вижу, кипучей жизнью живете и сейчас. Вот посмотрел сегодня это собрание общее, как интенсивно Вы его вели. Я понял так, что  Вы такой «министр финансов» у батюшки, у отца Михаила.
– Я финансист, да. Я держу все финансы церковные. Моя сейчас жизнь – это церковь. В свободное время мы с женой ездим по Австралии, ездили на север Австралии, в пустыне были, или за границу. За это время были в Париже, Турции, Австрии, Германии, Чехии и в Китае, в России, в Индонезии, в Малайзии, в Камбодже были.
Вот сейчас мы едем в сентябре месяце на Святую Землю в Иерусалим, а потом после этого сразу хотим проехаться по греческим островам на пароходе, круиз на пароходе.
Мы работали всю жизнь и сейчас у нас все оплачивается. Мне платят пенсию. Мы на это живем. Ирочка, как педагог получает тоже. Пенсия, только большая пенсия. Это все деньги, которые мы заработали сами и, конечно, государство нам помогало. Вот так мы живем.
– Скажите, а ваши дети крепко стоят на ногах? Они самодостаточные?
– Да, самодостаточные
– То есть, не надо никому помогать?
– Все равно нужно, как не помогать? У моей дочери муж инженер, получает хорошую зарплату. Доченька никогда не работала, хотя у нее два университетских образования, два бакалавра, никогда не работала в жизни. Она работала, но мелочь, может годик фотографом. Смотрит за моей внучкой. У меня внучка Эмилия.
– Это ее фотография?
– Да, а верхняя – это Ирочка, когда ей было 12 лет. Это самая главная фотография, мне очень нравится.
– Очень хороший снимок. Скажите, что Вас в мире влечет? Столько стран Вы посетили. Это просто любопытство или некое стремление что-то найти и что-то понять?
– Любопытство. И понять, конечно, культуру другую, интересно.
– А какие все-таки у Вас цели в жизни? Есть внуки, внучки, есть уже обустроенные дети, чего бы еще хотелось?
– Хотелось бы, чтобы дети выросли, чтобы было все в порядке, все хорошо, чтобы мир, спокойствие в нашем доме, в нашей семье, с нашими друзьями. Родители уже старенькие – 94 года отцу, 90 лет матери. Они старенькие.
– Живут далеко?
– Нет, недалеко от нас живут, 15 минут езды. У них есть соцработники, которые приходят. Отец хорошо заработал, он был умный. Когда он получал зарплату, он ее вкладывал в дома, и он купил дома вокруг, где он живет. И он сдает эти дома и на эти деньги живет, плюс у него хорошая пенсия от государства, они живут комфортабельно.
Тогда он был замдиректора главного государственного учреждения по научным исследованиям. В 2000 году вышла книжка «Главные изобретения Австралии», 100 главных. Юрий Владиславович в первой десятке, у него было два.
– Юрий Владиславович, а как фамилия?
– Воротницкий.
– Поражают меня такие люди, оторванные от России. Своим талантом, в конечном счете, я не говорю про него только. Например, вертолеты Сикорского из России, да много очень.
– В Боливии, в Перу все шахты построены русскими инженерами, в 1930–1940-е годы. И вот эти инженеры разошлись в Боливии, потому что там очень много шахт, в Южной Америке очень много и в самой Америке очень много. Я читал, что очень много изобретений было сделано нашими русскими. Даже говорят, что «Харли Дэвидсон» – мотоцикл, который Вы знаете, был разработан двумя русскими инженерами, Харламовым и Давыдовым. Они не могли  назвать, назвали Харли Дэвидсон, потому что «Харламов и Давыдов» никогда не продался бы мотоциклет. Правда или нет эта история, так я слышал.
– Скажите, Вы чувствуете, что Австралия для Вас  – это Родина?
– Да, какой-то, но все равно я русский. Я не могу жить в России, потому что, когда мы были в России, я видел, что там делается. Мы этой жизнью жить не можем.
– Знаете, как бы я хотел вот этот материал с Вами в книге назвать просто «Фотоальбом Николая Школы». И то, о чем мы говорим, мы же все время говорим с фотографиями, прежде всего, фотоальбом об этом. Вы рассказываете о людях, но мне обязательно нужно, чтобы Вы потом вот эти фотографии взяли и подписали.
Это будет некая выжимка, которая составит суть нашего сегодняшнего с Вами разговора с тем текстом, который сейчас звучал и, безусловно, я думаю, какие-то фотографии будут с храмом связанные, с батюшкой, как Вы работаете, именно храм Успения Пресвятой Богородицы. Очень хорошая беседа и главное, она не тяжелая. Вы жизнерадостный человек, пройдя, может быть, сложности значительные в жизни, но Вы сумели устоять, сумели не уйти на обочину жизни, в какую-то маргинальность.
– Да, эта библиотека. Компьютеры уже были, но не так сильно было все это замешано. Это еще маленькая библиотека, она в 3 раза больше стала, потому что книги мне жертвовали австралийские библиотеки, у них русские книги были. В австралийской библиотеке был маленький отдел русских книг, потом люди перестали книги брать, и чтобы не выбрасывать, они мне эти книги давали.
До сих пор библиотека существует у отца Михаила, люди иногда берут. У них было две библиотеки: видео и книги. Эта фотография очень нравится, когда в Рождество мы даем подарки детям. Уже забывается, даже не знаешь, кто это, помню кто, это знаю кто, а вот многих уже не помню, потому что так много народу прошло.
– Это фото из Данденонга?
– Дом, который я сдавал. Сейчас этот хозяин вернулся, он там живет, Олег. Я отдал ему ключи назад, и он так продолжает, потому что до сих пор по-английски не знает.
Вот Ирин папа, работает, Воротницкий, он инженер.
– Что он делает здесь?
– Проверяет напряжение камней в туннеле, где он работал, как научный работник.
– По проходке, по горному делу?
– Да. В Канберре есть огромное озеро. Оно держится на дамбе. Дамба очень уникальная, потому что она в скалу упирается. Юрий Вячеславович ее всю высчитал. Это его дамба.
А вот моя мама. Она приехала, работала у Сморгана, сталелитейное производство. Там разные работы были. Это вот она. А это мой отчим, помните, трубы он прокладывал? Тут написано, что это 1951 год.
– Скажите, есть у Вас ощущение слитности с историей страны, Австралии? Вашей жизни, вашей биографии? Есть некие радости за австралийские какие-то победы.
– Ну, конечно. Это мы выиграли тогда кубок американских яхт, уже много лет тому назад было. Это большая радость для всей страны. Сейчас наш австралиец выиграл гольф, главный гольф мира, американский турнир. Мы были за него рады. Когда наша маленькая страна все время приходила четвертая на Олимпиаде, не считая последнюю Олимпиаду, и всех била, – Англию, Германию. Была Америка, Китай, кто-то еще и потом Австралия, четвертая. Все время на Олимпиаде были, потому что мы были очень сильны. Сейчас пришло другое правительство, не дает денег и все рухнуло, немножко, но все поднимется. Такая маленькая страна, но приходила четвертая на Олимпиаде. Представляете?
И мы очень рады, что живем в Мельбурне, который считается сколько лет уже лучшим городом мира для проживания человека. Вы знаете это? Нет?
– Нет, это очень интересно.
– У нас сильная конкуренция с двумя другими городами. Или они выиграют, или мы. Первый город – это Вена, а второй – это Ванкувер, в Канаде. Все три, даже Сидней не равняется с Мельбурном. Вы пробовали пить воду из крана?
– Я пил, конечно. Я постоянно набираю.
– Нашу воду разливают в бутылки и отправляют по всему миру. Такая чистая хорошая вода.
Каждые семь лет у нас резко меняется климат. Иногда у нас очень сухо, а потом бывает, что у нас очень много дождей.
– То есть наводнения?
– Это вот австралийские фермеры, которые живут, говорят: у нас или пожары или наводнения. Все зависит от течения в Тихом океане. Когда у нас сухо, в Америке слишком много воды, очень много дождей, а когда у нас много дождей, у них там сухо.
– Смотрел некоторые передачи, именно о морских течениях, которые формируют климат на планете.
– Значит, Вы морской человек?
– Морской человек. Я отслужил именно на флоте. Начинал на Тихом океане, 10 лет прослужил. Вообще, моя профессия – рулевой-моторист речного, правда, флота, учился в Пермском морском училище на судостроительном отделении. Пришла пора служить, я поступил в военное училище в Новосибирске, закончил его, по профилю воздушно-десантных войск, ушел служить в морскую пехоту на Тихий океан, и там служил. Потом поступил в Москве в военную академию, а затем преподавал последние 8 лет военную журналистику. Потом в правлении Союза писателей России работал четыре года, два года работал в бизнесе. Тоже как-то надо было деньги заработать.
Потом неким чудом ушел в кругосветное плавание на барке «Крузенштерн», много стран повидал, и после четыре года был чиновником в Министерстве по делам печати и информации Правительства Московской области. У меня было 56 газет, я отвечал за их содержание, оформление, муниципальная пресса.
Там у меня зрение, честно говоря, подсело. Это просто за компьютером все время надо писать всякие обзоры. Я вновь оттуда убежал на паруснике «Надежда» по Тихому океану. Как только возникло предложение, я сразу оттуда уволился.
– Да, интересная у Вас судьба, Вадим Александрович.
– Мне тоже было очень интересно поговорить с Вами.



БЕСЕДА

С НАДЕЖДОЙ ИВАНОВНОЙ
КОНОНОВОЙ



***

Австралия – такая страна, страна-благодетельница.
Для пенсионеров, безусловно, для маленьких детей и
для всех – это страна благодетельница, в этом смысле
она самая лучшая. Она для меня стала второй Родиной,
а первой, естественно, остается Россия.
Н.И. Кононова

– Надежда Ивановна, 14 лет назад Вы сюда приехали?
– В 1998 году. Из России, к сыну.
– А из какого города?
– Мы в последнее время жили в Москве, до того – в Подмосковье, ранее на Урале, в Челябинске. Вы были когда-нибудь на Урале?
– Я родом оттуда, из Пермской области. В Южно-Уральске живет родня. Конечно же, я там был и не раз.
– Как раз в Южно-Уральске однажды делали обмен. 4-ре обмена делали, пока добрались до Москвы, какой-то из них в Южно-Уральске.
– Надежда Ивановна, а как же сын у Вас оказался в Австралии? Вот Вы к нему приехали, он давно здесь?
– Они здесь тринадцатый год. Он приехал как специалист.
– Как фамилия его – ваша?
– Кононов.
– А кто у Вас сын по профессии? Программист? Значит, с Александром Хрусталем они профессиональные коллеги. Быть может, вместе даже и работают.
– Нет, у них работы не пересекались. Но зато пересекались мы своей общиной. В русской общине они друзья. Как Вам наша церковь?
– Церковь такая красивая, ухоженная, как игрушечка. А как Вы освоились здесь, Надежда Ивановна? Несложно ли Вам было после России привыкать к жизни в этих условиях?
– Знаете, я сама себе удивляюсь. Каждая мать там, где ее ребенок, его семья, осваивается быстрее, гораздо легче. Ведь он уже к этому времени нашел работу, так сказать, осел.
– Он с семьей здесь, с детьми?
– Он с семьей, с детьми. Девочка уже здесь родилась, а старший сын родился еще в Москве. И поэтому я как-то быстро освоилась здесь. У меня очень хорошая, внимательная невестка. Правда, я английский не освоила на курсах, как полагается.
– Когда Вы  сюда приехали, ведь были уже на пенсии?
– Я в России уже была на пенсии.
– А здесь Вам тоже дали пенсию?
– Да, такая страна, Вы отметьте это особо, страна – благодетельница. Для пенсионеров, безусловно, для маленьких детей и для всех – это страна благодетельница, в этом смысле самая лучшая. Незаслуженно получаем пенсию, абсолютно незаслуженно. Главное, хорошую такую, можно жить. А те, кто получают еще и российскую, небольшую, правда, просто хорошо дополняет.
– Конечно. И Вы им помогаете, высылаете, какие-то переводы отправляете?
– Да, небольшие, но, во всяком случае, систематически.
– Надежда Ивановна, с тех пор Вы в России не были?
– Была дважды.
– А летали Вы в Москву? Родственники у Вас в Москве?
– Нет, летала я на Урал. Но была, естественно, и в Москве.
– В Челябинск?
– В Челябинск, в Миасс. У меня в Миассе сестра, ее дочь. Вы были в Миассе?
– Нет, но проезжал.
– Там, в Миассе, озеро Тургояк, по-моему, жемчужина мировая.
– Тургояк?
– Изумительное озеро, тринадцать метров видимости чистой воды.
– После того, как Вы здесь прожили 14 лет, стала ли Австралия родной страной?
– Но родной страной, вообще, чужая страна никогда не станет. Это даже нонсенс.
– Вы говорите, что она очень хорошо заботится о людях.
– Она стала второй Родиной, а первой, естественно, остается Россия.
– А здесь ездили по Австралии? Кроме Мельбурна где-нибудь бывали?
– Ну, конечно, в таких городках, золотоносных в Виктории, например. Вам надо туда съездить, в Балларат, отсюда полтора часа от Мельбурна, Бендиго – два часа. Это те города, которые выросли на золоте. Собственно, и Мельбурн вырос на золоте. Где-то близко золотоносная жила. Старатели все там, я думаю. Вам там нужно побывать, прикоснуться к истокам Мельбурна.
– У меня основная задача не столько в том, чтобы прикоснуться к истокам Мельбурна и Австралии даже вообще, а именно, к нашим русским людям. Поэтому, если я и не поеду туда, не расстроюсь. А так, я надеюсь, что мне удастся, может быть, написать книгу, именно о наших соотечественниках.
Все-таки радость есть от того, что живете с сыном? У Вас больше нет  детей, которые бы остались в России?
– Нет, в России у меня родственники.
– А давно ли Вы ходите в храм?
– Сразу, как приехала, только не в этот, а там, где ранние поселенцы жили. У нас есть такой храм, под Греческим патриархатом, это православный храм, очень хороший.
– Сейчас дети недалеко живут отсюда?
– Далеко, но ездят сюда.
– А как Вы добираетесь?
– Я когда одна, на двух автобусах и на поезде, как сегодня. А когда с детьми, то на машине. Кто хочет, тот доберется.
– Вы же научились ориентироваться в Австралии? Скажите, Вы  жили  в Москве?
– Нет, жили мы в Челябинске. А в Миасс получила распределение, окончив институт. У меня племянница уехала с мужем в Миасс. Они до сих пор работают на таком прекрасном военном заводе, для авиапромышленности. Потом к ним переехала сестра, и они там живут.
– Вот здесь у Вас подруги есть русские?
– Много очень.
– В храме?
– В храме и вне храма.
– Кто-то из матерей, коллег вашего сына?
– Да, из коллег. Просто с кем познакомилась, даже на улице.
– Услышали русскую речь?
– С кем-то в церкви, потом с кем-то через церковь. В общем, есть много хороших друзей, надежных.
– Вижу, Вы компьютер освоили?
– Вот теперь да.
– То есть, общаетесь с родными по скайпу, наверное?
– Да, теперь уже да, три недели уже по скайпу. 
– Скажите, пожалуйста, сын и ваши внуки, они уже укоренились здесь? Они уже не думают возвращаться в Россию?
– Наверное, нет, но Россия всем им очень нравится, всем им очень дорога.
– Они ездят туда?
– Они ездили уже не раз. С большой печалью возвращались, совершенно с большой. Но здесь местожительство, школа, внук старший имеет очень хорошую профессию, прекрасное положение само по себе. Он у нас повар высшей квалификации, сейчас занимает должность заместителя шефа. Вообще как-то интересно называется. Очень уважаемый человек в этой сфере, невероятный трудяга, талантливый, очень креативный, творческий.
– А чем Вы здесь увлекаетесь? Цветы выращиваете, говорите, живете в саду?
– Я когда жила в другом месте, я там действительно очень много разводила цветов. Именно, благодаря этим цветам, я заболела, потому что трудилась, трудилась, приехав из России и дотрудилась до госпиталя.
– А что такое? Надорвались?
– Надорвалась. Теперь я развожу цветы только в горшках, как, увлечение. Самое главное – церковь, это не увлечение, это дело.
– Это духовный мир, который поддерживает?
– Поддерживает. Мы каждое воскресенье ходим на службу. Уборка, приготовление еды, это все делаю сама.
– Сколько Вам лет?
– Семьдесят семь. В гости к кому-то съездить в госпиталь. Вот три дня назад моя подруга сделала операцию, я у нее две ночи ночевала.
– Ухаживали за ней?
– Да. А дочь с мужем случайно оказались в больнице. Ну, так получилось, и я к ней поехала. Книги читаю, вот теперь компьютер. В Курске я училась на курсах английского, но здесь оставила курсы, учу сама. В прошлом году у меня было две операции на глазах.
– Хрусталики меняли?
– Да, немножко зрение подкачало.
– У моей мамы тоже хрусталики меняли, правда, у меня мама постарше. Ей уже 88-й год идет. Две восьмерки. У Вас две семерки, у нее две восьмерки.
– А где она живет?
– Она живет в Пермской области, город Губаха. Вы слышали, наверное, такой город. Березники, Соликамск.
– Вот Березники, Соликамск – слышала, а Губаху нет.
– Кизел, недалеко от Кизела.
– Кизел – тоже слышала. Мы были в Перми с экскурсией с работы. Кунгурские пещеры посещали.
– Это южнее чуть-чуть. А как, в целом, Вы смотрите на жизнь в России? Сильно она отличается от австралийской? Хуже там, гораздо беднее?
– Если говорить о простых людях, естественно, хуже, особенно, пенсионерам. Несравненно хуже, у кого нет родственников, которые помогают, просто значительно хуже. Правда, вот моей сестре, когда ей исполнилось восемьдесят, добавили какие-то льготы, оказалось. А то она по сравнению с другими, трудно работала; она умная очень, у нее пенсия побольше, а вот другие, родственники, подруги – они не очень. Мы считаем, что это нехорошо.
– То есть, я бы сказал, что это для Вас еще и миссия, материальная помощь родным и близким.
– Не только материальная, но и моральная.
– Звоните, поддерживаете?
– Обязательно, всем, всем.
– К Вам кто-нибудь из родственников приезжает из России?
– Из родственников – нет.
– Наверное, очень дорого?
– Вот тем, которые самые близкие родственники, нам нужно будет помогать. Так подумаешь, лучше мы их там поддерживать будем, чем этот билет покупать. Ну, десять-двадцать дней проживут, деньги такие махнешь, поэтому, пока нет, никто не приезжал.
Подруга моей невестки приезжала из Москвы, лет, наверное, одиннадцать назад. А из родственников пока никто не был. Зато наши сами туда ездят.
– Сколько внуков у Вас?
– Трое, вот один старший мальчик, повар, и две девочки.
– Они, видимо, еще школьницы?
– Да, одна учится в 11 классе, вторая в 6-м.
– По-русски говорят?
– Отлично. У нас все говорят отлично по-русски и интересуются. Девочки поют песни, слух хороший. Поют в церковном хоре часто, старшая играет на гитаре. Вообще, способные девочки.
– Поэтому Вы себя не чувствуете оторванной от русской речи?
– Нет.
– От русской духовности, от русской культуры и от общения с родственниками?
– Нет, нет. Общение с родственниками такое взаимопроникающее. Это просто удачно. Я ими интересуюсь, они мной интересуются. А Австралию я полюбила, по России все равно ностальгии такой острой нет. Я ее люблю, это совершенно не подлежит никакому сомнению, и все мои тоже. Всю Россию! Я думаю, я ответила на все ваши вопросы.
– Спасибо Вам большое. Мне было приятно с Вами познакомиться.
– В другой раз когда-нибудь. Всего Вам доброго.


БЕСЕДА

С АННОЙ ВЕРЕЗУБ




***

Австралия – страна очень хорошая, очень красивая,
очень своеобразная. А я люблю березки.
А. Верезуб

– Здравствуйте, расскажите, пожалуйста, как так случилось, что Вы переехали сюда в Австралию? Вы родом с Украины, да?
– С Украины, из Харькова.
– А фамилия как  у Вас в девичестве?
– Моя девичья фамилия Кузьменко.
– Скажите, как пришло решение, это на материальной почве были проблемы?
– Нет, я не думаю, что это были даже материальные. Это был какой-то интерес, жажда что-то узнать.
– Хотели как-то радикально поменять жизнь, да?
– Да я не знаю. Хотели или не хотели, какой-то такой момент был, просто хотелось чего-то нового.
– Неужели из-за этого?
– Почему бы не посмотреть Австралию?
– Посмотреть мир, да. У Вас было так много денег для этого путешествия?
– Нет, у нас не было много денег. Но когда мы ехали по независимой эмиграции, нам австралийское правительство давало кредит, который мы должны были потом выплатить, беспроцентный, понимаете. То есть, когда мы подавали документы на эмиграцию, надо было баллы набрать: возраст, профессия, язык.
– А английский Вы знали, Анна?
– Я в тот момент французский больше знала. Но я учила языки всегда, мне это нравилось.
– По специальности Вы экономист?
– Нет, я инженер-энтомолог.
– Ну, а было куда ехать, к кому? По крайней мере, те люди, которые до Вас сюда приехали...
– Нет, здесь до 1995 года для приехавших были хосталс специальные, куда всех селили. Да, хосталс они назывались. В них все было для жизни. Так как мы приезжали по независимой эмиграции, нам давали пособие, и из этого пособия правительство брало деньги за все (мебель и все такое, до четырех месяцев).
– То есть, можно сказать, что Вы вырвались из некой разрухи. А тогда действительно было разрушение Советского Союза.
– Да, действительно, тогда была разруха, организации закрывались одна за одной.
– Люди не знали, что будет завтра, как кормить детей, семью, на что их содержать. И Вы, собственно, спасались. По крайней мере, старались себя защитить?
– Да, наверное, пытались себя защитить. Но решение было, что мы, как бы, не навсегда едем.
– Нина у Вас уже была?
– Нет, она здесь родилась. С Ниной мы бы уже никуда не поехали.
– То есть Вы вдвоем с мужем поехали? У Вас одна дочка?
– Да, одна.
– Муж был инициатором этого переезда или Вы ему помогли?
– Нет, это я помогла ему в этом. Потому что у нас на работе люди в то время  много говорили об эмиграции.
– А жили Вы в Харькове оба?
– Да.
– И родители у Вас там и его, и ваши?
– Да.
– А родители как отнеслись к вашему выбору?
– Плохо, не одобряли. Но потом сказали, если это на несколько лет, то поезжайте, посмотрите.
– Посмотреть мир, пережить вот этот кризис.
– Да, вот именно такое было решение.
– И Вы, видимо, и внутренне настраивали себя максимум на несколько лет? И думали вернуться. В итоге, сколько Вы уже здесь?
– 20 лет.
–То есть, получается с 1993 года.
– С 1992-го.
– То есть, 21-й год уже идет. А вот, Анна, за 20 лет – это целое поколение. Не было у Вас желания все-таки вернуться обратно?
– Ну, мы постоянно ездим туда.
– Вы ездите туда уже как в гости к родителям?
– В  гости, да.
– А окончательно вернуться туда, основательно?
– У меня эта мысль все время в голове. Видите ли, теперь надо сидеть до пенсии. Надо же пенсию где-то получить, правда?
Мы не владеем своей судьбой, наверное. Я много и с батюшками говорила. Они говорят, что так было Богу угодно, так надо было, чтобы Вы уехали. Ну, я не знаю как это, может, наказание за что-то. Все же со смыслом.
В принципе, Вы видите, здесь церковь есть, конечно, и монастырь есть. Там себя чувствуешь человеком на родине. Австралийская культура – она нам чужая. Они все живут по-другому. Ну, кто такие австралийцы? Ирландцы – они сами по себе, допустим. Аборигены? Мы тоже к ним не принадлежим. Страна очень хорошая, очень красивая, очень своеобразная. Вот если поедете, она очень разная. А я люблю березки.
– Скажите, а муж ваш имел какую-то серьезную работу?
– Да.
– А чем он занимался?
– Он инженером был в автомобильной сфере. Работал здесь 17 лет.
– И сейчас это все как-то осложнилось?
– Сейчас большой кризис в автомобильной промышленности здесь.
– Но говорят, что здесь можно прожить и на дотацию безработного, есть такая защита. Не густо, но, тем не менее, многие живут.
– Мы пока живем на деньги, которые мужу дали из-за того, что компания закрылась, ему дали компенсацию. Это больше, чем пособие.
– Спасибо Вам за беседу. Всего доброго.
– И Вам спасибо. До свиданья.




БЕСЕДА

С НИКОЛАЕМ ГЕРМАНОВИЧЕМ НЕКРАСОВЫМ




***

Мы росли в Китае как русские. Я чувствовал,
где я духовно родился, по родителям, – в России.
Я так с этим вырос.
Н.Г. Некрасов

– Для начала я попрошу Вас представиться: фамилия, имя, отчество и чем Вы занимаетесь, ваша профессия.
– Николай Германович Некрасов. Сейчас я уже пенсионер. До этого работал на машиностроительном заводе, затем в строительстве.
– Здесь, в Мельбурне?
– Да, здесь.
– У Вас вся жизнь прошла в Мельбурне?
– Нет, я родился в Китае.
– Вот давайте с этого начнем. Когда и где Вы родились?
– Я родился в Западном Китае в 1946-м, город Кульджа. Там я жил до 18 лет, потом приехал в Австралию.
– У Вас послевоенное детство прошло в Китае. В каком году Вы выехали оттуда?
– В 1965-м.
– А до этого Вы закончили школу?
– Да. У нас там была русская школа.
– А семья большая была у Вас?
– Две сестры и я.
– Еще родители, 5 человек. Чем отец занимался, какая профессия?
– Отец был бухгалтером в «Обществе советских граждан». Это было акционерное общество, его переименовали в 1944 году. Пришел консул, нам выдали паспорта советские. И общество переименовалось в «Общество советских граждан». Вот там он работал.
– Отец-то, видимо, родился в России? А где именно? Фамилия-то известная – Некрасов. Откуда именно корни?
– По документам, Павлодар.
– Это же Казахстан, да?
– Сейчас, да, Северный Казахстан.
– Он не из казаков?
– Да, из казаков.
– Семья была относительно небольшая, сестры и Вы, получается. Они в каком году из России ушли, сразу после революции? Наверное, их пытались раскулачить?
– В 1920-м, когда атаман Анненков отступал. Отец попал к нему, это было в 1919 году.
– И все отошли в Китай, и в Кульдже укоренились? Там был у Вас свой дом, какое-то хозяйство?
– Это после. Вначале отец работал дворником, потом у купцов приказчиком.
– Когда он уходил, он же уходил с войсками? Какое-то звание было у него воинское?
– Нет, он же в то время был несовершеннолетний.
– Но ему 18 лет было, он с 1901 года?
– Да. Вот он с ними так и остался, нашел своих собратьев по школе. Один из них его устроил в штаб писарем, значит. Вот он так и отступил.
– А кто-нибудь из вашей родни ушел вместе с Анненковым?
– Братья отца.
– И все они стали вместе жить в Кульдже?
– Да, они жили там.
– А сама по себе система, она была похожа на некую русскую общину?
– Ну, наверное. Все они так и жили. Когда я родился, там уже много чего было.
– Как звали вашу маму?
– Мама.
– Отчество?
– Мама Прокопьевна, в девичестве Андреева.
– А отца как звали полностью, имя, отчество?
– Герман Владимирович.
– И до 1965 года Вы жили в Кульдже, никуда не уезжали? Почему решили уехать в Австралию? Помните Вы это?
– Люди все разъехались, мы не захотели ехать на целину. Были знакомые у мамы здесь, и все решили ехать, отец тоже не захотел туда возвращаться.
– Не было предложений ему вернуться в Россию?
– Ну, как не было? Он же работал в «Обществе советских граждан», из-за этого его, наверное, и уволили, потому что отказался. И там все закрылось.
– Как Вы добирались туда, через Гонконг?
– Мы, когда оформились, лет 10-ть ждали визы, уже подросли, потом все приехали.
– Вы помните это время, как Вы ехали? Видимо, это было нелегко просто собраться? Много вещей было?
– Немного, но было.
– Говорят, что с одним чемоданом выезжали?
– Да, брали только необходимое.
– А знали ли Вы английский язык? Учили в школе?
– Нет.
– Приехали без знания английского языка? Сразу в Мельбурн приехали? У Вас никакой специальности не было, только среднее образование, без знания английского языка, и все вы начали здесь жить. Как пошли куда-то на работу?
– Сразу же устроили нас на фабрику.
– На какую?
– Машиностроительную, траки делали на грузовики. Я проработал там, потом перешел на «Ниссан».
– Но все равно без знания языка было сложно, или с Вами работали обычные русскоговорящие люди?
– Было 3-4 человека русских, всякие национальности. И все мы так учились.
– Специальных курсов по изучению языка не было?
– Были, коротенькие такие.
– А ваша семья, ваши родители, они тоже жили где-то с Вами?
– Все вместе.
– Все вместе одним домом? Вам дали дом или сразу начали строить?
– Нет, нам оказали помощь на депозит, дали немножко денег, всем выдавали многосемейным. Сначала сняли квартиру, потом ее купили, немножко добавляли на депозит денег, остальные деньги занимали в банке, потом выплачивали.
– Вы поменяли уже другое государство. Почувствовали, что другая жизнь после Китая?
– Да, конечно.
– Там, все-таки, сельская местность была в Кульдже?
– Мы там на фабриках не работали.
– Жизнь стала индустриальной.
– Да-да.
– В основном, что собирали, разбирали? Собственно, Вам 18-19 лет, а свою семью когда завели?
– У меня семьи нет.
– И сейчас нет?
– Я холостяк.
– И сейчас холостяк? И всю жизнь прожили холостяком? Как у Вас здесь жизнь? Вы работали до пенсии, жили один или со своей семьей, с родителями?
– Да, мама была все время дома. Она 4 года назад умерла.
– Как Вы пришли к вере в Бога, в церковь?
– По наследству.
– Это у Вас с Кульджи?
– У меня родители в церковь ходили.
– Вы тоже вместе с ними?
– Да. У нас церковь была там.
– А крещены Вы когда были, в младенчестве?
– Да. Там у нас всех крестили, как полагается.
– Здесь тоже самое, все вместе в церковь ходили?
– Да, здесь в Данденонге тоже.
– Никуда отсюда не уезжали? Постоянно в Мельбурне жили? В России не были ни разу?
– Нет, в России не был.
– Где-то были вообще в жизни?
– Съездил к другу в Америку.
– А куда в Америку?
– Штат Орегон.
– А друг тоже из Китая?
– Да, оттуда же. Женился здесь на американке и уехал туда жить.
– Николай, как-то у Вас меняется жизнь? Переехали сюда, здесь живете, семьи не было. А какие цели ставили в жизни? Чего хотели достичь, кем стать или просто достойно жить?
– Просто жить, никаких планов больших не было.
– Но, тем не менее, родня-то у Вас есть, сестры остались у Вас, племянники. Жизнь ваша, русского человека, прошла вне России, родились в Китае, взрослая жизнь прошла в Австралии. Вы чувствуете себя русским человеком или австралийцем?
– Русским.
– А что это ощущение создает? Культура, вера или все вместе?
– Не знаю. Мы росли в Китае как русские. Я чувствовал, не знаю, как сказать, где я духовно родился, по родителям, – в России. Я так с этим вырос.
– На данный момент, какие у Вас цели? Что делаете? Сейчас Вы на пенсии, человек свободный.
– Свободный, да не совсем.
– Вы заняты в старческом доме?
– Волонтером. Бабушек вожу. Вначале они заставили помогать, потом, когда можно было остановиться, как-то втянулся, неудобно, стыдно было их бросить.
– За это ведь ничего не платят?
– Не платят.
– Вы сами на пенсии находитесь, помогаете бабушкам. Есть ощущение, что сейчас жизнь интереснее идет? Ушли куда-то и пришли. Я знаю, иностранцы начинают куда-то ездить, путешествовать, мало ли там, на Святую Землю съездить, в России побывать.
– Не знаю, как-то привык. В Россию так охота было б съездить, посмотреть.
– Собственно, сколько Вам сейчас лет? Вы с 1946 года?
– 66-ть.
– Я Вас приглашаю, приезжайте, буду очень рад. И встретить Вас и показать матушку Россию. Давайте я Вам дам визитку. Другое дело, что нужно лично Вам как-то собраться, какой-то, может быть, наметить план, где Вы хотите побывать: просто Москву посмотреть или у Вас там родные есть?
– Нет, уже все... Они все уехали на целину.
– А в монастырях приходилось бывать, в Бомбале или возле Сиднея?
–Нет.
– Те, которые из Кульджи, они, наверное, для Вас являются особенными людьми, с которыми Вам интересно. Мухины, например.
– Да, но когда проживешь вместе лет 10-ть, я уже не смотрю, кульджинец – не кульджинец, в Данденонге мне уже безразлично со временем все это.
– Но у Вас свой дом, машина.
– Все, как полагается.
– Друзья в гости к Вам заходят, общаетесь или Вы живете: мой дом – моя крепость?
– Не совсем так, заходят, конечно. У каждого свои семьи.
– Каких-то трудных периодов не было у Вас, когда не знаешь, что делать, как поступить? Или жизнь как шла, так и шла?
– Похоже, что так, проблем не было.
– Регулярно ходите в храм, исповедуетесь, причащаетесь, участвуете в каких-то праздниках общих?
–  Вожу почти что каждый раз...
– Волонтером?
– Красавиц местных... Каждое воскресенье.
– Родители ваши умерли и Вы сейчас один?
– Не один, две сестры есть. Да, там старшая сестра, а рядом младшая.
– Вы сейчас человек, который живет исключительно своей волонтерской работой? Ходите, водите в храм пожилых людей. Это все, чем занимаетесь? Огорода нет?
– Есть, сажаю маленько, только чтоб посмотреть, как растет. Все на базаре у нас.
– Хватает Вам пенсии и на продукты, и на одежду, и на все социальные нужды, оплату квартиры? Какие Вы сейчас видите перед собой интересные цели? Чем думаете заняться?
– Пока ничем.
– Ну что ж, спасибо за беседу.
– Всего доброго.



БЕСЕДА

С АЛЕКСАНДРОМ АЛЕКСАНДРОВИЧЕМ ИЛЬИНЫМ


***

Творчество – вторая вещь. Гордость, что эти ребята
поймут русское, что я после себя оставлю наследие.
Я горжусь тем, что я сделал.
А.А. Ильин

– Александр Александрович, история вашей жизни, если говорить глобально, и в частности, каким образом Вы оказались в Австралии? Какие дороги сюда привели? Вы же такой по духу русский человек, я насколько знаю, корни у Вас с Урала.
– С Перми, Кунгур и Пермь. Так вот, значит, по отцовской линии мы все пермяки. И вот то, что меня страшно интересует. К сожалению, я был слишком маленький, когда семья распалась, и дедов не спрашивал вовремя. Но краем уха слышал, что родственники были сосланы в Пермь за участие в декабристском восстании 1825 года. Отец мой родился в 1916 году в Перми, в семье офицера, дед тогда воевал.
– А как его звали?
– У нас все Александры.
– И он Александр?
– Конечно. И дед Александрович, и тут не ошибешься. У отца брат Николай, у меня брат Георгий, так что там уже свободно. Как-то семейная традиция – первого сына всегда называть Александром. Я так назвал своего сына тоже Александром. Я ему говорю: «Ну, Сань, дело твое. Будешь ломать традицию – ломай, но это уже на твоей совести». В 1916 году, когда дед вернулся с Первой Мировой, раненый был, контуженный и, естественно, воевать не хотел. Пришли белые, сказали: «Вы кадровый офицер, ваше место в рядах добровольческой армии». И дед пошел. Каким образом моя бабушка и мой отец за ним последовали, то ли они шли в обозе, я не знаю, но попали с армией Колчака в Китай. Когда расстреляли Колчака в Иркутске, армия была обезглавлена, тогда командование принял на себя Владимир Оскарович Капель. И уже с Капелем отступили в Харбин. А Харбин, я должен сказать, может быть, Вы знаете, почему белые вступили в Харбин: потому что уже были во Владивостоке, куда ступать? Дальше Охотское море, а КВЖД построили русские. Был секретный военный договор с Китаем против Японии, и по этому договору была построена КВЖД и как оплата, китайцы были не в состоянии платить за постройку железной дороги, была полоса отчуждения: 6 верст влево, 6 верст вправо дороги – русская земля на 80 лет. И когда русские вступили в Харбин, то они отступили теоретически, я повторяю теоретически, на свою землю, которая должна была быть довольно долго.
В 1925 году, после смерти Ленина, Китай сказал: слушайте, товарищи, мы с царем подписывали договор, с Советской властью мы ничего не подписывали и так что... И отказались. И дорогу начали футболить: сперва китайцы, потом Советы взяли обратно, потом японцы пришли в 1932 году. И вот это было ужасно. Есть очень хороший фильм, Вы знаете, в России министр Христенко, так вот его отец родом из Харбина, родился там. Приехал в 1937 году, попал в ежовщину, поплатился, отсидел, выжил. Ну вот, внук написал книгу о своих родных «Это началось в Харбине».
– Довольно много интересных людей было в Харбине. Такая интеллигенция, свет России, можно сказать.
– Но так сложилось: не худшие люди уезжали из России, не говоря то, что в Харбине были Вертинский, отец советского джаза Лев Лундстрем начинал в КВЖД, китайская восточная железная дорога. Называется клуб «ЖЕЛСОБ» и он начинал там со своим оркестром, все было очень здорово.
– Лундстрем родился в Харбине?
– Да, и оттуда, значит, перебрался в Шанхай, потому что захватили японцы. Японцы и до Шанхая добрались, оттуда он уже уехал обратно в Россию, так же, как и Вертинский, и Шаляпин, которые закончили свои дни в России. Ну что говоря, мои детские воспоминания, какие у меня воспоминания? Вы знаете, школа, наш дворик, сад, это все очень мило. У меня бабушка по отцовской линии была церковным регентом. Дед уже на старости лет был старостой, так как люди были очень состоятельные.
Харбин стоит на реке Сунгари, на правом берегу, а на левом берегу дачный район. Дачный район делился, самый крайний, самый последний «Пески». Так вот, жили там, и дедушка мой много лет работал на шоколадной фабрике, потом перешел работать в газету, как бухгалтер, в газету «Русское слово». Работал там до последнего, когда уже русские стали исчезать, он, значит, перешел в единственную в то время организацию, где он мог получать работу, потому что в Китае был лозунг: «Китай для китайцев», что вы, русские, здесь делаете. Несмотря на то, что Харбин с нуля строили русские, на пустом месте был построен. Мы оказались чужими людьми там. Ну ладно, не в этом дело.
– Но Харбин ведь еще был отстроен в царское время?
– Да, до революции. Там было где-то около 4,5 тысячи русского населения, которые в основном были железнодорожники, и Харбин знаменит чем: это железнодорожный узел, откуда можно было уехать во Владивосток, Хабаровск и Пекин. На Харбинском паровозоремонтном заводе у меня мать работала чертежницей. Еще в царское время завод построили, так же там было несколько сотен казаков, которые охраняли склады, охраняли завод, потому что время было неспокойное, были хунхузы, делали набеги постоянно, взрывали русские мосты и так далее. Так что место было боевое, об этом очень хорошо пишет некий Байков. Может быть, читали рассказы Байкова?
– Кое-что читал, когда служил на Дальнем Востоке. Ну, чтобы сказать, системно и глубоко, я особенно в это не вникал. Мне было просто интересно узнать, как жили наши русские люди в Харбине и вообще, как они выживали там.
– Как он выжил? Он приехал в Австралию, умер в Австралии, в Присбурне.
– Байков? И там похоронен?
– Да, писатель Байков, похоронен в Присбурне. У меня есть где-то фотография.
– Сколько интересных писателей нашли свое место за пределами Отечества, тот же Станюкович, например, с удовольствием...
– «Морские рассказы».
– Да, «Морские рассказы». Умер он в Италии, и как тяжело выживал в России.
– Как Вы знаете, официально в Советской энциклопедии Харбин – это белобандитское гнездо. И были набеги до Харбина, и не доходили. Но Трехречие, знаменитое Трехречие, это само слово говорит, что три реки в долине сходились в одно русло, и там, значит, 7 русских сел. Драгоценка самая большая там была, где-то 1,5 тысячи населения. Настоящие русские села в Китае. И там жили забайкальские казаки.
Последние воспоминания в Харбине, последний год был, конечно, крайне трудный, все по карточкам.
– Это какой год был?
– 1958 год был самым трудным и голодным. Мать уволили с работы, с КВЖД, была чертежницей, ей пришлось брать где-то работу на дом. Она прекрасно владела английским языком и делала переводы. Но должен сказать небольшую интересную вещь. Мы сперва подали на выезд в Бразилию. У мамы там 3 двоюродных брата в городе Сан-Паулу, семья Удиловых. Они, значит, сделали нам приглашение, но Бразилия отказала матери-одиночке с матерью.
– Что с отцом произошло?
– В 1952 году родители разошлись. И в 1953 году, после смерти Сталина, Советский Союз объявил поднятие целинных залежных земель. Мой отец ринулся  чуть ли не одним из первых на целину. Ну вот, уехал на целину, на целине он пробыл 2 года в Кустанае. Ну, Вам объяснять не надо, Вы прекрасно знаете, что это и где.
– Казахстан.
– Пробыл 2 года на целине. Ну, понял, что это не для него, и сколько бы ни говорили, ни обещали, он все равно гражданин третьего класса. Что Вы хотите, сын белого офицера, несмотря на то, что рожден в Перми, закончил коммерческое училище на английском языке, работал на Филиппинах в американской компании «Шелл», но с такой биографией. Вы что!
Там была очень хорошая агитация, советские чиновники работали отлично. Хорошо, что в живых остались. Мы с мамой, оставшись с бабушкой в Китае, подали на все, что возможно, только не в Советский Союз. Подали, значит, в Бразилию, в Канаду, помню тогда, еще куда-то мать подавала. В общем, куда угодно.
– А как мама с бабушкой почувствовали, что не надо возвращаться?
– А у нас в Харбине уже установилось четко, люди понимали, что это такое, куда люди едут, потому что писали.
Ну вот, пробыл отец 2 года на целине и женился. И начал пробираться на Кавказ, нашлись какие-то родственники, сперва в Кутаиси, в Кутаиси не прижились, а потом попали в Кировабад. И в Кировабаде осели, и до конца своих дней папа там жил и работал.
– Это Азербайджан?
– Азербайджан, в Армению так и не попали по каким-то причинам, осели там.
– Вы сразу оказались человеком двух культур, как минимум, имеется в виду русской и китайской с малолетства. Вот не было ощущения, что у Вас какой-то двойной мир. Китайская культура ведь очень древняя, и соприкосновение с ней, наверняка, вызывало в детской памяти ощущение долгого пространства.
– Знаете, очень интересный вопрос задали. Жили мы в таком небогатом районе, кругом нас китайцы-трудяги.
Никогда не забуду 1 октября – это день китайской революции. Потом началась так называемая «политическая чистка», искали врагов народа.
– По опыту Советского Союза.
– Конечно, только китайский вариант. Значит, наш участок стоял к дому, параллельно тротуару. Мы жили в этом доме, там уже заселились полностью китайцы. Соседи были китайцы, очень трудолюбивая семья: отец, мать, кажется, двое сыновей и дочь. У них был свой небольшой бизнес, а какой бизнес – они газированную воду продавали, значит, собирали, чистили бутылки, батя гнал газировку и развозили. Работала вся семья, как проклятая. Значит, было партсобрание, сказали: «Ли, ты капиталист». Ли понял свою ошибку и принародно подарил свой маленький бизнес. А народ тоже оказался добрым. Они его оставили, как менеджера на мизерной зарплате.
В один прекрасный вечер, как сейчас помню, только зима, еще совсем холодно не было, сидим, по-моему, со стола еще не убрали, вдруг... А у нас, значит, двор и у нас была собака Черный, для России вполне понятно, длинная проволока и цепь, и он еще бегал от калитки до дома. Ну, в общем, сидим, вдруг Черный что-то из себя выходит, да, а вечером мы его спускали с цепи. Вдруг стук, дед выходит, ему буквально в лоб маузер: так ни слова, закрывайте ставни, собаку в дом, не показываться на улицу. Всё. Ставни закрыли, все сидим. Тихо, тихо, тихо, потом паф-паф-паф, пару выстрелов, «Скорая» и ничего. Что было? Этот Ли работал, ну его так достали, до того над ним измывались и пятое, и десятое.
С этой газировкой, что он там что-то напортил, бросил всё и убежал, сбежал  с женой, со всей семьей. Бросил все и сбежал. Его не поймали, а жену поймали буквально через 2-3 недели, но не тронули, и дочку не тронули. Их вселили туда же и они там же жили, и там же работали. И прошло пару лет и вот в тот вечер, о котором я Вам говорю, китайское КГБ называется ДОП, департамент общественной безопасности, им донесли, что он пришел на свидание к своей жене.
Они окружили дом, через наш забор перелазили, Черный, пес наш мешал, конечно. Окружили дом: выходи. А он, у него оружия не было, он полез на крышу. Те значит: слезай. И он бросился головой вниз, но не повезло, сломал шейный позвонок и ключицу. Вылечили, судили и расстреляли.
– Вот китайский Вам подход. Да, поразительно все это. И Вы в самом детском возрасте уже ощутили, можно сказать, собственной кожей этот ужас.
– Это было практически на моих глазах через ставни.
– Черный воронок, тот же самый.
– Еще одну вещь хочу сказать: я попал, как говорится, в неудачный период. Значит, было так называемое покаяние. Лето, август месяц, мама приходит с работы, ее просто трясет, у нее красивое было желтое платье, там какие-то зеленые цветы. У нее кровь везде на платье. Что такое? Оказывается, она работала чертежницей, а в то время, если Вы помните, чертежные доски стояли вертикально и значит, сверху была калька, бумага, которую просто потянешь, сколько нужно отрежешь ножом. Просто натягивали на доску. А у нее спина к спине работал китаец, очень хороший. Мама с ним долго работала, его прекрасно знала. В один прекрасный день на партсобрании, на работе выяснилось, что у товарища Ли покойный папа был заведующий районного почтамта при коменданте. «Так вот, товарищ Ли, никуда не уходи, сиди на работе, вот тебе листочек бумажки и напиши, что ты сделал против родной китайской власти, народной власти». И он вот сидел неделю, ничего не писал, домой не отпускали.
– Ли – это имя нарицательное, условно говоря, Иванов, да?
– Ну, да, Су, Ли, Ван...
Ну, значит, утром нормально, работаешь свои часы, а потом оставайся, вот листок-то ты не заполнил: кто с тобой был, вы единомышленники, почему это, все такое? Отвечай за грехи отца. Вот так пошло. В общем, по истечении 10 дней, мама это, конечно, все знала, что она могла сделать, она к этому отношения не имела. Он так немножко говорил по-русски, подходит и говорит: «Татьяна Васильевна, какой сегодня хороший день». Мама что-то занята работой: «Да, к вечеру дождик обещают». «Вот – говорит, – меня уже не будет». Она не придала этому значения.
А он, когда пришел, взял этот нож, кальку режут. Мама работает и вдруг через доску на нее кровь. Он себе сонную артерию плесанул. Она туда, его хвать, он у нее в руках дергается, кровь пульсирует, льет, уже ничего не сделаешь, сонная артерия.
Утром, на трамвае на работу, в школу, куда бы ты ни ехал, на каждой остановке, я плохо читал, и, практически, не читаю по-китайски. Но все, что подчеркнуто красным цветом, понятно,  что эти люди приговорены к расстрелу. На всех остановках, везде в городе.
Это мы говорим о 1958 годе. К русским было отношение, китайцы были старые, милые, хорошие трудяги, они все прятались и молчали, молодых настроили против европейцев, причем у нас же были не только русские, у нас и украинцы, грузины, армяне, кого только не было, многонациональный город. Но общий язык – русский.
– То есть, с холодом репрессий довелось в самом раннем детстве встретиться в Китае? И как это все нарастало, вот Вы говорите, Бразилия появилась, Китай начал изживать русских внутренне? Либо в Россию...
– Всех иностранцев, не только русских. Всех, потому что политика была: Китай так Китай. И вот сейчас смотришь, милые, улыбающиеся китайцы, которые страшно рады всем. Это совсем не то, что было в стране в 1958 году. Я расскажу жуткую историю: выехали мы из Харбина 19 декабря, в Николин день, снег шел 3 дня, а мы были прихожане. В нашем районе был Алексеевский храм.
– Вы постоянно ходили в храм в детстве?
– Ну, не постоянно, не каждый день, часто ходили, у меня все: родители, бабушка – верущие.
– Бабушка Евдокия?
– Она жила, это по отцовской линии, на «Песках», по маминой линии – оренбургские, она урожденная Гнездилова, мы жили в районе Модяково. Ходили в Алексеевский храм, и в последнее время все русские священники стали то вымирать, то уезжать. Появились китайцы священники, но было очень мало. И китайцы были, причем, очень интересные, это были албазинцы. Вы знаете, что такое Албазино?
– Нет.
– Значит так, это интересная история. Петр Великий решил основать русское посольство в Китае. Снарядили, значит, дипломатов, купцов, также послали священника, чтобы была духовная миссия. Прошли через Россию-матушку, чуть ли не 6 месяцев шли до китайской границы, там остановились  в поселке. И там погранично-казачья станица, называлась Албазино. И вот, надо переходить китайскую границу, идти в Пекин, взяли сотню казаков, как охрана будущей российской дипломатической миссии в Пекине. Пришли в Пекин, основали миссию. В это время Петр умер, началась борьба за власть между Меньшиковым, Петром II, называется «время временщиков». Про них забыли: ни помощи, ни подмоги, ничего. Ну и понятно, наши казаки набрали себе китаянок, переженились, всех крестили в Православие. И появилось племя, их в Китае даже называют «албазинцы».
Это с XVIII века, от казачьей станицы Албазино. И вот эти китайцы, во-первых, они были более рослые. Я даже видел китайцев голубоглазых, это редкость. И вот представляете, к нам в Алексеевский храм попал такой священник отец Тифан. Отец Тифан, фамилию его не помню, китайская фамилия, говорит по-русски, голос... пел, проповеди читал, закроешь глаза – русский до мозга костей.
– А посмотришь – китаец.
– Чистый китаец, просто видно, что более рослый, более крепкий, религия – опиум для народа.
– Это тоже в Китае так было?
– Ну вот, выезжаем мы, снег идет, вечерний поезд, чтоб не опоздать, едем, такси буксует на горке. Вдруг перед нами стоит китаец в ушанке, останавливает. Мы остановились, открываем окно, снег идет. Стоит отец Тифан весь в угольной пыли, так рукавицей обтер лицо: езжайте, счастливые. Благословил нас на дорогу: Езжайте с Богом, счастливые.
– Это уже в Австралию?
– Да. Поцеловал я ему руку, помню, и на вокзал. Следующим летом всех китайцев-священников собрали, их было тогда чуть ли не 11 человек уже, посадили в грузовик.
– В Харбине?
– Да. Одели им на голову железные колпаки, вывели их, возили по городу, привели на центральную площадь и забили насмерть камнями.
Еще один маленький эпизод. Река Сунгари, она, как правило, весной разливалась, были наводнения, бывали и осенью наводнения. Я это хорошо помню, потому что я все лето проводил у бабушки по отцовской линии на Песках. Там я научился плавать, огородничать, в ночное ходил. Ну, в общем, сельской хорошей добротной жизни научился. Прекрасно помню все эти наводнения. Выше течения от Харбина была такая гидростанция, называлась «Гилин», и был там главным инженером немец много-много лет, уже уважаемый человек, старичок, прекрасно знал, что такое быть директором, главным инженером станции. Нужно дружить с метеорологами, смотреть, какой прогноз погоды, когда открывать шлюзы, когда закрывать шлюзы, это же целая наука.
Народная власть пришла, сказала: ты немец, вон! Вот тебе 48 часов, уматывай. Умотал он, собрал свои пожиточки и уехал. Поставили молодого китайца, партийного, иновера.
Была весна, причем запоздалая. Он держит шлюзы закрытыми, он не посмотрел на барометр, а там, как припекло, реки потекли, он испугался, что плотину разорвет и открыл шлюзы. И колхозники не успели убрать скот с полей и скот погиб. Так вот, я не удивлюсь, если скажу, он же был враг народа, он работал на американскую разведку. Конечно, приписали дело и его расстреляли. Был бы человек, а статья найдется. А при мне, помню, я сам таскал, называлась «Борьба человека с природой». Рекордное наводнение было в 1957 году и, значит, знаменитый Харбинский мост, потом железнодорожная насыпь, очень такая прочная, где-то километра 3-4 была извилина. И, когда пошло наводнение, почему-то начало бить именно в эту извилину и под рельсами промыло.
– Пробоина такая?
– Да, это самая главная линия, потому что это снабжение с Китаем было. Почему это в Китае был голод? В Китае все рождалось, все хорошо было.
– Вывозили в Россию?
– А за что? Вооружаться надо, потому что в России оружия было после Второй Мировой войны выше крыши, а его нужно куда-то продавать, Китай надо вооружать. Платить нечем, надо платить. И везли скот, картошку, морковку, все овощи, муку, все везли. Этим платили Советскому Союзу. А сами голодали, самим было: подтяните, товарищи, ремень, завтра будет лучше. Так вот, никогда не забуду, что где-то подмыло пути, а к вечеру должен идти военный поезд с этим. Так бросили армейские части забить эту брешь, эту промоину.
Значит, пришли, а там настолько давление большое, они бросают мешок, его «корова языком». Надо что-то сделать, тогда под бодрые марши и великие слова Мао ребята обвязались ремнями и пошли с двух сторон, чтобы своими соединить спинами, сдержать напор воды, чтобы можно было залатать брешь мешками. Ну что сказать, не все ремни были крепкие, человек 20, как «корова языком слизала», им памятник поставили, вот герои.
Потом эти бодрые звуки марша, никогда не забуду, когда наводнение было настолько сильным, что город остановили, все жители вышли на берег и строили плотину. Город оказался на метр ниже уровня воды. Представляете, и там такое напряжение было, будут жертвы, только сколько, но, Слава Богу, вода отошла и сразу пошла вниз.
– А в детстве Вы уже знали заповеди Божьи?
– Я, когда маленький рос, меня бабушка, будучи церковным регентом, постоянно брала с собой, я страшно любил на хор смотреть, потому что сверху мне всех видно. Естественно, бабушка была в наилучших отношениях с настоятелем, отец Николай Стариков, который меня всему основному научил. И вот, я постепенно привык, как же, у нас цветочки, давай Боженьке в дом цветочки отнесем. Мы ходили к  Боженьке в дом.
И вот, эта двойственность, когда я получил «5» по Конституции СССР и после этого ходил вечером в церковь, и наш директор ходил в церковь.
После 1945 года, когда пришли советские войска, освободили Харбин от японцев, то все бывшие гимназии стали советскими школами. Практически учителей оставили тех же, только 2 учителя преподавали, именно чисто советскую историю, в мой класс попала женщина, Ирина Владимировна, высокая красивая женщина. Седая, как лунь и она, наверное, была в Сталинграде. Была ли она там или нет, она никогда о себе не рассказывала. Но, естественно, человек был очень знающий и все такое. С наукой у нас никогда проблем не было, это я хорошо помню.  Вот такая двойственность: говорили то, что надо, чтобы сдать предмет. Надо сдать предмет.
– К моменту вашего переезда в Австралию, Вы уже чувствовали, что у Вас сформировался образ жизни? Вы уже стали подростком?
– Мне взрослеть пришлось очень рано, потому что отца дома нет, так я уже в очередях стоял, и дрова рубил, и чистил, картошку сажал, чтоб семья не голодала. Я был маленький мужчина дома. Так что мне пришлось повзрослеть раньше.
– Если можно, расскажите о самом переезде. Вы ярко его помните? Как вот началось это движение, сборы, что с собой взяли, сколько у вас было денег, как искали жилье и как вообще этот процесс происходил?
– Говоря о жилье, дело было так. Китайцы прекрасно понимали, что русские рано или поздно куда-то уедут, поэтому покупать у них нужно за самые минимальные деньги, за копейки. Я помню, у нас был прекрасный набор классической музыки. Они взяли пластинки на вес, как ваниль. Были записи Вертинского, Шаляпина.
– Хорошо, что не поехали в Бразилию?
– Да, везде отказали. У бабушки была сестра Таня, которая осталась в России. Перетерпела все и жила в Ташкенте. Значит, жить в Китае невозможно, впроголодь – едем в Союз. И вот мы сделали все документы, а в то время она должна была гарантировать жилплощадь.
У них в Ташкенте было с жильем как-то получше, потому что на целину две женщины и пацан, мы бы там не выжили. И все. Теперь, пришли документы, все, едем, надо все продавать. Мы начали все продавать за копейки. Продали все, а чтобы выехать в Советский Союз, ДОП должен поставить печатку о сдаче с учета.
Департамент общественной безопасности, китайское КГБ. Ну вот, сколько мы не пытались, продали, жить не на что, работы нет. Начали тратить те запасы, которые мы хотели взять с собой, спали на полу, кровати нет, ничего нет, пустая квартира.
«А сегодня начальника нет, начальника поехала далеко-далеко, потом приедет». – «А когда приедет?» – «Не знаю, приходите завтра». И вот каждый день ходят, месяц ждали, и вдруг приходит телеграмма: тетя Таня скончалась ночью. Наша жилплощадь пропала. И вот, если б сняли с учета раньше, мы б были уже в Советском Союзе.
Она умерла во сне и наша жилплощадь лопнула. И вот тогда мы хлебнули горя по полной программе. Очень трудно было.
– Долго пришлось ждать отъезда в Австралию в таком состоянии?
– Знаете, когда подали, тут был такой отец Андрей Бричининов, не Брянчанинов.
– Катков?
– Катков, совершенно правильно. И у него был отец Георгий Бричининов, который до сих пор жив. Они нам сделали визу в Австралию буквально за 6 месяцев. Это после всех мытарств, когда мы ждали 4 года визу в Бразилию, Канаду, Америку, куда угодно.
– А кто такой Катков?
– Он умер, отец Андрей.
– Священник?
– Да, священник. Он был другом моего дяди. И мама была еще ребенком, с ними играла и знала. Они знали друг друга. Так получилось, мы не попали в Советский Союз. И вот буквально через год после этого уже попали в Австралию.
Сели мы в поезд, я так далеко никогда в своей жизни не ездил, самое большое – там день от города. Вы представляете, все это 5 дней.
– Харбин–Гонконг?
– Кантон. Гонконг – это уже за бугром, дальше. Мы приезжаем в Кантон, уже другие китайцы. Первое, что мне бросилось в глаза: китайцы между собой пытаются говорить на ломаном английском, потому что диалект китайский они не понимают, в общем, полная неразбериха. Пробыли мы в Кантоне пару дней, там поселили в гостиницу. А границу переходить от Кантона где-то километров 10-15 автобусом, погранстанция, речка, переходишь – а там Гонконг, британская территория. А мы ждем списки: сегодня такие-то, такие-то фамилии, а нас опять в списках нет. Второй, третий день – нет, четвертый день опять нас в списках нет.
Вдруг в середине дня прибегает взмыленный китаец, говорит: «Время есть, место есть, маленький семья, маленький семья». Мы самая маленькая семья, и нас сразу же в машину, даже не в автобус, чтобы успели, потому что в определенное время граница закрывается и все. Приходим мы в просматривающий зал, это я никогда не забуду: ходят китайцы в формах, пограничники просто, как будто ничего не видят, наблюдают за всеми. И ты должен, построено так, что ты должен пройти вот через этот зал перед тем, где проходит контрольный пункт. И фотографии всех русских, которые попались, провозили золотишко, иконы красили как будто доски, замазали легкой краской.  И там столько этих фотографий людей, которые попались, и это действует на психику. И после этого там небольшой зальчик, где вы ждете. И женщина, которая была до нас, у нее были, видно, еще царские рублики запрятанные, пошла и спустила в унитаз. Говорят, что в унитазе фильтр был, все это доставалось народной власти. Когда мы пришли, у нас ничего запретного не было, только нам кто-то в Кантоне сумел, то есть в Харбине, когда еще были, сумел шепнуть: в Гонконге очень ценятся русская водка, жемчуг и русский флаг, и можно выносить по 2 бутылки на человека. И вот представляете, мать, которая почти не пила, бабушка тем более и юный алкоголик с ранцем: две бутылки торчат, как рога, и тут границу пересекает. У меня все же отобрали, это была цепь марок, я собирал марки по национальным флагам, но отобрали.
И вот подходим мы, значит, к границе уже с той стороны, главное, с этой стороны защитник в форме, в каске, с «калашом» стоит на защите Родины. Погранец с той стороны такой же китаец, такой же косоглазый в английской форме  сидит на табуретке, ногу задрал, курит «Комон тайм».
Вот 20 метров, представляете, пришли туда, и нас сразу посадили в электрический поезд, который везет в сам город Гонконг, Колумб, потому что Гонконг – это остров, а Колумб – это то, что на материке. Едем мы туда, мама так смотрит, тоже никогда не была, бабушка, такие интересные. В первый раз я увидел белый хлеб в Гонконге, спайст резаный. В Гонконге мы были недолго, где-то 5 дней, погрузили нас на судно и плыли.
– Вам в ту пору сколько лет было?
– 13-ть.
– Какой это год был?
– Мы выехали 19 декабря 1958 года, приплыли в Австралию 5 января. Это очень недолго, так что нам повезло. В пути, практически, не было простоя. Ну, так что еще хочу сказать, интересная заметочка. Гонконг... во-первых, без денег. Ничего не купишь.
– Питание исключительно в этих лагерях?
– Совершенно правильно. Да еще такая вещь, Вы знаете, я себя таким чужим почувствовал, потому что кругом английская речь или китайская, причем тот диалект, который я не понимал.
– А мама не учила Вас английскому языку?
– Мама учила, но очень трудно учиться у родной мамы. Очень трудно учиться, мать моя свободно говорила. Я только для того, чтобы в седьмом классе сдать английский. Я помню, на экзамене переводил с русского на английский первомайский парад, должен каждый знать.
Приезжаем мы в Австралию, приплыли в порт Аделаиду. Пароход назывался «Истен Квин», кстати, у меня все пересечения экватора есть. Ехали мы очень хорошей дружной командой. Большинство было харбинцев, но среди нас были староверы, которые какие-то были звероловы из тайги. Даже не староверы, а пятидесятники. Они все такие бородатые, держатся обособлено, едят обособлено, молятся перед едой. Команда вся почти китайская, а весь офицерский состав и боцман – все англичане. Подходят, вызывают мою маму, мать была переводчицей в группе и говорит: «Так, Вы соберите этих людей, представляющих ваши группы».
Мы Новый год встречаем в море, и мы взяли набор, у нас есть шампанское, и водка есть. Вы же русские, вы же водку пьете, и вам будет специальный обед сделан для встречи Нового года. А там как вы хотите, самодеятельность. Мама приходит, собрала представителей для пятидесятников и кто-то еще был. Она переводит, он говорит, у нас есть то. Другое. Пятидесятник говорит: «Мы водку не пьем». Один вскакивает, говорит: «Татьяна Васильевна, только не переводите это. Мы их долю выпьем. Татьяна Васильевна, ради Бога, не переводите это». В общем, получилось, мы их долю получили, выпили, естественно. Встретили Новый год, и купание было, сами Вы знаете, едем в неизвестную страну, объединенные одним и тем же. Каждый не знает, куда едет. Приехали, сдружились во время плавания, все хорошо. Приезжаем в Аделаиду, первое, обогнули западную Австралию, потому что заходили в Индонезию, взяли лес, стояли полдня, загрузили лесом, потому что это был товарно-пассажирский пароход. Загрузили лесом, обогнули западную Австралию и зашли в Аделаиду. Австралия, это интересно, на берег не выпускает, вдруг забегает какой-то чиновник, опять вызывает мою мать. Мать переводит, говорит: «Так, сейчас после Нового года грузчики объявили забастовку, неизвестно как долго забастовка продлится, разгружать лес не будут, а дальше с лесом никто не хочет, потому что нужно как-то дальше транспортировать. Поэтому судно остается здесь. Все те, которые иммигранты, едут дальше в Питсбурн, Сидней, Мельбурн, выходите, всем выдаются железнодорожные билеты, и вы едете поездом».
Мама всем говорит, там Ивановы в Сидней, Петровы в Присбурн... всем билеты раздали, последние Ильины в Баларат. Что это такое? Баларат, мы даже представить не могли, не знали, что такой город существует. Мы думали, что мы в Мельбурн. Оказывается, в то время была политика: нужно было первые три месяца держать дома людей, гарантировать жилплощадь, чтобы они нашли работу и их кормить. Многие русские, которые приходили в храм, им говорили: слушайте, вот такая-то, помогите. Вам же помогали, помогите, возьмите. И нас взяла семья Стреколовских из Белграда, русские из Сербии. И они жили в Баларате, 70 миль, 100 километров отсюда. Это город золотопромышленников, где золото нашли, «золотая горячка» оттуда началась. И представляете, нам объявляют, что билет в Баларат. Баларат так Баларат. Что делать, поезд уже отходит, сели, помню, груз остался, тяжелый багаж остался, только с собой ручную кладь.
Сели в поезд, едем всю ночь, 7 часов 5 января 1959 года. Мы выходим на перрон, поезд уходит, жарко, никто нас не встречает, ни станционный смотритель, никто.
Город вымер, воскресенье, летом жара. Оказывается, наши спонсоры, милые добрые люди, поехали нас встречать в Мельбурн. Судно-то должно в Мельбурн прийти, и никто не сообщил, что судно осталось в Аделаиде, а всех посадили на поезд. Представляете, вот мы приехали, мы 2 часа сидели, в 9 часов солнце. Ну что делать, куда идти. Вот мы выходим, едем, никогда не забуду первого человека, который бежит к нам навстречу: это был католический священник Фадаро Хайир, ирландец. И мама к нему подошла и говорит: так и так, нас должны были встретить, нас никто не встретил. Он говорит: «Сейчас, без всяких проблем, идите за мной, я вас помещу в весче. Весче – это под церковью такое помещение, церковный склад, где они держат вещи. Мы там прожили три дня. И он нас поил, кормил.
Священник католический, который говорит: «Извините, у меня служба, я должен служить, но после службы займусь вами». Привел, посадил, напоил, накормил, все. И потом он позвонил в иммигрантский департамент, нашел Стрелковских. Стрелковские нас ждут в Мельбурне, он им сообщил, они сказали: где они. Они приехали, мы познакомились, замечательные люди. Так что, здравствуй, Австралия, получилось не очень хорошо.
– Вот вы ехали: Вы, мама, бабушка. Еще кто ехал?
– Трое ехало.
– Вас всего трое было? Да, это, конечно же, большой путь и новая страна. И скажите, было у Вас, помимо русского православного сознания, еще и советское? Вот, скажем, смотрели фильм «Чапаев» Вы тогда? Все равно было воздействие в Китае, то есть Вы, может быть, отчасти приехали в Австралию еще и советским человеком?
– Я Вам объясню, это даже было очень, вот Валерий свидетель. Его папа в этом участвовал. Мы в Китае, когда росли там, мы практически не делали такого колоссального. «Катюша», «Подмосковные вечера» – последний хит был в то время. Представляете, «Карнавальную ночь» смотрели. Мы уже знали, что это такое. И «Чапаева» видели, и Петьку, и все остальное.
– То есть культура Советского Союза проникала в ваши души?
– Так там другого не было. Была культура дома, на которой мы воспитывались.
Это было в обществе, это было в разговоре, было среди людей и все такое. И приехав сюда, никогда не забуду, в первый раз меня привели в церковь, с мамой пришел. Мама очень быстро устроилась в беженский комитет, помогать другим русским приехать сюда. И она там встретила такую Ольгу Николаевну Бернс. Она говорит: «У тебя сынок?» А эта Ольга Николаевна – это мать отца Михаила. Она говорит: «У меня 2 шалопая Мишка да Колька, отец Михаил, они в скауты ходят, давай твоего запишем в скауты». И вот с легкой руки матери отца Михаила меня записали в скауты. И вот в первый раз прихожу на скаутское собрание, а там уже стоят, построено, взрослые. Иду, никого не знаю, вроде русские ребята, многие говорят по-английски между собой. Иду и вдруг слышу на чистом русском языке: «Что, еще одного розовенького привезли?» В мой адрес, потому что красные, мы не были совсем красными, были розовенькие.
– То есть Вас называли розовенькими?
– Да, потому что другой культуры мы не знали и учились по советским учебникам уже. Австралия была совсем другая, вы не могли говорить на иностранном языке в транспорте. Вы сюда приехали, говорите по-английски. А сейчас и программа, и телевидение на любом языке, пожалуйста. Это была совсем другая страна.
– Как вы жили, когда приехали?
– Мы приехали, первое, что мы сделали, приехали в Колорад. Стрелковские очень хорошие люди. Дали свою комнату, где мы жили, как у Христа за пазухой: поили, кормили и спать укладывали. Замечательные, очень хорошие люди были. Царство им Небесное. Все уже умерли.
– Как их звали?
– Георгий и Наталья Стрелковские.
В следующие же выходные мама отправляется в город, в Мельбурн. Тогда поездом надо было ехать. Приехала, туда-сюда. Ей сказали Стрелковские: «У нас есть хороший друг, тоже из Белграда, семья живет в Кью. В то время Кью еще было доступно, они живут там. Вы там можете спокойно ночевать, ищите работу. Мама пошла, взяла газету, буквально ничуть ли первое чертежное «Стай Паблик Вокс», и пошла,  принесла документы, показала.
– То есть, она уже устроилась в Мельбурне?
– Она устроилась буквально через 5 дней. Причем на отличнейшую государственную работу, но ее китайскому диплому сперва не поверили. Сказали, поработайте 3 месяца на зарплате копировальщицы, а потом чертежницей. 3 месяца прошло, сразу же прибавка, полные права чертежницы и все остальное.
После этого, она, когда получила первую зарплату, пошла искать квартиру и, значит,  был такой Щербанюк. Одна семья снимала целый дом, а потом пускали жильцов. И так вот переехали. Пожили у них годик в одной комнате, скопили деньжонок и сделали то же самое. Поехали,  сняли дом в районе и стали сдавать своим же русским. Две-три комнаты, естественно, себе, еще две-три комнаты сдавали.
– Получилось, что укоренились благодаря работе мамы?
– С мамой повезло.
– Обрели самостоятельность. Вам сколько было – 13-14 лет?
– Мне было 14 лет. Я родился 8 января, а в Австралию приехали пятого.
– Когда Вы почувствовали, что находитесь в другой стране?
– Когда я начал подрабатывать, потому что это поощряется. Все школьники подрабатывали. У меня папы не было, который мог бы мне купить велосипед. Я скопил денежку, естественно, мама очень помогла, купил велосипед. И вот на велосипеде я уже самостоятельно ездил на все пляжи, начал познавать город, общаться гораздо больше с друзьями, потому что у меня появился независимый транспорт. Я не был зависим от общественного транспорта. Вот это первое познание было на велосипеде.
– Что Вас укрепило? Конечно, укрепила работа мамы, а еще что?
– Большую роль сыграли скауты. Это русско-патриотическая молодежная организация. Это именно сугубо русская и там, чтобы идти по скаутской лесенке, расти, ты должен проходить родиноведение, знание о России, музыку, литературу, историю и так далее. Нужно знать Православие. Начинается с маленького: молитва до и после еды. И с каждым разрядом тебе все больше и больше. Потом устройство храма: почему так, а не так, объясни – вот алтарь, объясни порядок службы, почему так, а не этак. Вот это постепенно, но мне это было легко, потому что я прислуживал.
– В храме?
– Я же прислужником был. Моя бабушка в Китае, когда я начал быть более сознательным, она меня отдала в прислужники. Я прислуживал, я всю службу знаю, алтарь.
И все свои проказы помню, и как нужно было звонить. Как звонить, ну, наушники, воск в уши затыкали. Строгий очень был священник. Очень хорошо, я ему очень благодарен.
– Вам, наверное, лет 9-10 было?
– Да.
– И вот, смотрите, какая интересная свивалась, даже Вы того не осознавали, такая вот разнокультурность. И сейчас тут Австралия,  английская культура. У Вас возникло ощущение, что Вы стали человеком мира? Или всегда были русским человеком?
– Я себя не вижу никем другим, только русским. Несмотря на то, что у меня нет никаких проблем с языком. Я в Австралии, как рыба в воде, я общаюсь, но у меня нет близких друзей австралийцев, у меня есть знакомые.
– Вы почувствовали, что они с другой ментальностью?
– Совершенно правильно. Потом я думал, прожив 8 лет в Австралии, что знаю Австралию и австралийцев.
Меня призвали в армию, и вот там 2 года бок об бок 24 часа в сутки я окунулся в австралийскую среду. Там были ребята с университетским образованием, там были те, которые расписаться не могли. И вот их отношения в то время к совсем чужим людям – совсем другое. Мне было очень трудно завоевать свое место, завоевать уважение и я, извините за грубое выражение, и мне приходилось быстрее, лучше прыгать, бегать, упражняться, стрелять.
– А  во сколько лет Вас призвали на службу?
– Призвали в 20-ть, но так как я еще учился, мне дали 18 месяцев отсрочку, чтобы я закончил. И я пошел, когда мне уже было почти 22.
– А где Вы учились? Это все школа?
– Нет. У меня трагическая судьба, мать, не дожив одного дня до 5 лет в Австралии, она внезапно скончалась.
– Вы же были еще молодым человеком?
– Мне было 18 лет.
– Бабушка была жива?
– Мне в 18 лет пришлось содержать бабушку и себя кормить. Бабушка не знала по-английски, я понимал хоть что-то.
Ну вот, я учился и работал. Закончил как токарь-слесарь-фрезеровщик, и потом еще заочно учился в техникуме. Я по специальности технарь. И когда все это учил, делал, мне дали 18 месяцев закончить образование. И вышел я как техник-конструктор.
– Страшно, по сути, на Вас бабушка и Вы только-только обрели профессию, и армия. Это закон такой австралийский?
– Нет, в то время в 1965 году объявили войну с Вьетнамом. И этот закон, кстати, по сегодняшний день не отменен, и мало граждан Австралии об этом даже знают: как объявлена война, сразу автоматически мобилизация.
– Повсеместная, людей призывного возраста?
– Но здесь свои австралийские нюансы. В этом году идут все, кто рожден от января по июль, в следующем году все идут, кто от июля. Я попал как раз.
– Как это вообще все происходило? Пришла повестка, как в России бывает?
– Пришла повестка, должен идти на медицинский. Что я не пытался, ничего не помогает. Этих «рябчиков» как я, каждый день видят.
– А бабушка-то что?
– Ну что бабушка. Бабушка Богу молилась.
– Кто за ней ухаживал, где ей было брать деньги?
– Она получала уже к тому времени пенсию. На пенсию можно было жить, она еще подрабатывала. Подрабатывала чем: она дома убирала, чистила.
– Ей было уже за 70-т?
– Бабушка с 1900 года.
– Был 1965 год, то есть 65 лет. Это еще не такой возраст, это вполне можно стоять на ногах самостоятельно. Вы говорите, в Мельбурне, куда сразу Вас направили?
– Под Мельбурном, там был 3 месяца. После этого небольшой отпуск. Расскажу очень интересное. Не стрелянный, молодой, курс молодого бойца закончил. Тут такая  проформа: шапка заполненная: «Где Вы желаете служить в части ее Величества?» И дается артиллерия, пехота, саперы. Я не помню, сколько было их, 12, 15. Я смотрю, ничего мне не нравится: пехота – не хочу, артиллерия – не хочу. Никуда не хочу. Смотрю, есть инженер. Вот, думаю, то, что надо. Я технарь, я пойду в инженерные части. А нужно 1, 2, 3. Я – второй, нужно: саперы. Пойду в саперы. Иду, в самом-самом конце последняя разведка. Говорю по-русски, по-китайски. Тогда еще по-китайски говорил неплохо. Наступает день, я прихожу, вызывали только по номеру. «Рядовой Ильин?» – «Я». – «Будете служить в пехоте. Вопросы есть?» – «Вопросов нет». «Кругом шагом марш». Это было настолько быстро. Я выхожу ошарашенный, ничего понять не могу. Спрашиваю, подхожу, у меня ротный командир хороший был Адамс, такой мужичок. Я говорю: «Ты куда?» – «Я в пехоту попал, 5 стрелковый». – «А ты что написал?» – «Я написал инженерные войска, написал саперные войска» – «Это хорошо. А что ты третье написал?» – «Написал разведку». Он мне смотрит в глаза в упор и говорит: «Рядовой Ильин, как Ваша фамилия? Вы же не Смит, Джонс». Это в первый раз, когда мне плюнули в лицо. Я понял, что пожизненно буду чужим.
В Советском Союзе то же самое сделали бы, по биографии не прошел бы даже с фамилией Иванов, Петров. Так что входит до тебя в кабинет начальника твоя биография. Таких сюрпризов у меня было много.
– Скажите, дальнейшая судьба у Вас развивалась, вьетнамская война, служба, как все это дальше пошло? Был отпуск, приехали, навестили бабушку. У Вас было ощущение, что остались один на один с жизнью? Отец в Советском Союзе, бабушка в годах, и Вам самому надо хорошенько работать и руками, и ногами, и головой для того, чтобы просто выжить, устоять?
– Такого, чтобы выжить, устоять: что как попал в армию, уже все. За тебя уже думают, вперед придумано. Нужно было крутиться, жить лучше. Я попал в 5 стрелковый, потом пехотная школа, после пехотной школы я попадаю в 5 стрелковый. И в 5 стрелковый я попал по пополнению, потому что 5 стрелковый только что вернулся из Вьетнама, много было отчислено по разным причинам и его пополняли. И я попал в это пополнение. И вот ты, как говорится, в мирное время тебя всячески поощряют, чтобы ты проходил курсы. Я прошел курсы пулеметчика, противотанковые, полевого радиста, минометчика. Что я только там не прошел, кажется, всего 9 штук вместе.
– Это все под Мельбурном?
– Нет, я служил в Сиднее. Откуда я более-менее знаю Сидней, я служил в Сиднее. И как ты проходишь курсы, тебе добавляют 2-3 доллара, а когда много их нащелкаешь, уже начинает иметь свой смысл. Деньжата никогда не мешают.
Я уже 3 месяца во Вьетнаме был простым рядовым радистом, стрелком. Вдруг приходит диспетчер из центра: «Ильина в штаб разведки». Ладно, взяли следующим вертолетом, потому что каждый четвертый день сбрасывают паек, воду пресную. Местную воду пить невозможно. Сухой паек на 4 дня. Сбросили продукты и меня туда. Привозят, день не трогают, не спрашивают, второй день. Думаю здорово, даже помыться можно, душ принять, вроде человеком себя чувствую. Вечером, где-то в 7 часов, вызывают. Связист приходит, в штаб разведки. «Рядовой Ильин, вот Вам коды на 3 дня, вот координаты, вот Вам частоты, будете менять частоты каждые 12 часов. Идете в тыл с разведгруппой. Вопросы есть?» – «Вопросов нет». – «Вы знаете, где хранить шифры?» – «Да». Я попал в разведку. Полевая разведка. Вертолетом ночью нас забрасывают в тыл. Группа всего лишь 6 человек: 3 спецназовца, радист, я, капитан артиллерии и, кажется, лейтенант разведки. Там никаких чинов, все равны, как на подбор. Я вообще не видел спецназовцев спящими. Спали ли они эти 3 дня, я не знаю, но их была охранная группа.
Ночью мы выходили на определенные точки, координировали огонь батареи: мост, видишь мост, скрип колес, везут. Артиллерист говорит: выходи на чистоту батареи, координаты, говорит сейчас залп. Залп. Промазали, корректируй. Второй залп – моста нет. Но они же не дураки, если промазали, а вторым залпом скорректировали, значит, кто-то здесь видит. А видит откуда? С горки. Все, значит, на горку, а нас уже нет. И вот такая работа 3 дня. Когда были эти 3 дня, днем спали, ночью работали. Лейтенант, хороший парень был, я его спрашиваю: «Джек, скажи, как это вы меня взяли?» – «У нас нехватка радистов. Там один болен, один в отпуске. Для чего мы курсы даем, ты же закончил с отличием». Я говорю: «Да». «Вот ты был следующим в списке». Я говорю: «Это же разведгруппа. Я полтора года тому назад подал в разведку, мне сказали, что я Ильин, и в разведгруппу не могу идти, а сейчас работаю, как развед». – «Что, тебя так заело?» – «Вот заело. Хочу знать». – «Ну ладно, когда вернемся, заходи ко мне». Закончили задание, вернулись. Захожу, он уже при погонах, я в чистой форме, все дела, как полагается. «Садись. Пива хочешь?» – «Давай». Пиво выпили. «Что, пришел?» – «Да». – «Алекс, Вы когда-нибудь принимали участие в протестах, демонстрациях?». Я говорю: «Нет». «Вы когда-нибудь принадлежали австралийско-советской дружбе?» Я говорю: «Никогда не был». «А Вы когда-нибудь в австралийско-советский клуб ходили?» Говорю: «Ходил». «Это Вы?» Сижу я с Димкой Семеновым, это был вечер-концерт Людмилы Зыкиной.
Знаете, просто пошел. Я никакого отношения никогда не имел к австралийско-советской дружбе, не участвовал в демонстрациях. Это были просто провокационные вопросы. Но естественно, не помню, что кто-то меня снимал, я помню с кем я сидел, что это было именно вечер Людмилы Зыкиной, когда мы пошли на концерт. А тогда в большинстве австралийско-советская дружба устраивали именно встречу Зыкиной, это было очень почетно – пойти на вечер Зыкиной. И это мне, естественно, потом припомнилось.
– В каком смысле это припомнилось? То есть ограничивало какой-то рост Вам?
– Нет. До сих пор существует слежка. Мне прятать нечего. Понимаете, и сейчас это настолько все. В то время, кто ходил, сочувствуют ли австралийско-советской дружбе или принимали участие. Я ходил, почему? Потому что я русский. Я ходил почему? Потому что любил песни Зыкиной и потом слышать в авторском исполнении «Течет река Волга», по тем временам, это было что-то. Это был эталон.
Была возможность – я ушел, пошел, я это все сделал. Потом многие из нас, я, естественно, неоднократно бывали на советских судах. А почему? Где бы вы могли купить или обменять Володю Высоцкого здесь. Это, когда судно приходило, первое: «Высоцкий есть?» – «Есть». – «На бутылку «Смирновки» пойдет?» – «Пойдет». Все это было установлено: в то время были бабины с песнями Высоцкого. Как мы с Володей познакомились? Через суда.
– Это была целая жизнь.
– Булат Окуджава. Мне повезло с Булатом Окуджавой. Я лично встретился. И с Никулиным встретился, и Никулин мне очень отплатил, до сих пор благодарен. Он приезжал в первый раз, он тогда еще был клоуном, работал в паре с Шудиным. После был прием. Сидим на приеме. Получилось так, что я сижу с Мишей Шудиным, выпили. Он говорит: «Я же Герой Советского Союза, я в танке горел, я танкист. Все любят Юру, я его тоже люблю, он мой партнер». Он мне как бы жаловался: какая слава, а кто знает второго напарника?
– А как судьба ваша в период службы? Вы знали, что взрываете мосты на войне с вьетнамцами, ведь одновременно вьетнамцам помогал Советский Союз, то есть шла незримая война не столько с Австралией, сколько с Америкой. И был единый блок, коалиция. Не было ли ощущения того, что, в конечном счете, через Вьетнам Вы воюете с Советским Союзом?
– Я расскажу Вам больше. Чем я уважаю австралийскую армию, они не сидели на плацдармах, они воевали в джунглях на тех же условиях, что и ветконги, потому что не было такой мощи, как у американцев. Американцы посылают маленький взводик, шумите, наделайте шумиху, знаете, как бросают удочку, если по нему кто-то ударил, на вас обрушивается с воздуха несметные силы.
Где-то правда, где-то неправда. У меня уважение к американцам, как к солдатам никакое. Я видел такое разгильдяйство, такое отношение жуткое, причем к тому времени из 10 американцев 4 было черных. Большое количество черных, и отношение к ним было не из лучших. Мы говорим про 1968–1969 годы. Разведка доносит: среди отряда был замечен европеец, высокий блондин, возможно, советский инструктор. Ни в коем случае не стрелять, если будет возможность – взять живым. Я думаю, Боже, Боже, не дай Бог, если он выйдет на меня, я же русский, и что мне делать, и какой выбор у меня будет: быть верному присяге?
– На войне как на войне.
– Самое интересное, все закончилось хорошо, он был швед-корреспондент. Он потом сам вышел, он просто с той стороны снимал, а потом вышел.
– Вы 2 года прослужили? Я видел у Вас медали. Это все вьетнамская война и служба?
– Не все. Вьетнамская война, у меня есть и от России один орден, одна медаль, есть орден Австралии «За вклад в культуру Австралии». Мы еще не говорили о моем увлечении народными танцами.
– Это было после службы?
– Да.
– Все-таки служба. Ведь все равно надо потом определяться в жизни. Вот служба, Вы пришли...
– Очень трудно было в мирную жизнь войти, смещение ценностей. Я никогда не забуду, что когда я вернулся, у нас в городок между Дженлунгом и Мельбурном – Лара, там был пожар в лесах.  И в этот момент мы с моим дружком Сашкой Виноградовым как раз ехали в Дженлунг к Сухову. Тогда еще покойный Володя Сухов был живой. Ехали к нему. Езжайте, не езжайте. Одна пара решила – прорвемся, закроем окна, прорвемся. Проходит какое-то время, огонь перешел, так езжайте быстро, не останавливайтесь ни в коем случае.
– Через пожар в эвкалиптовых лесах?
– Да. Едем, и вижу картину. Эти люди, которые выехали до нас, буквально за 10 минут, попали в самое пекло, машина взорвалась, женщина выбежала, бежала, где-то на ней горела одежда, волосы. Сашку начало рвать, я посмотрел: ты что, больной. Ну, сгорели люди. Он говорит: ты зверь.
– А много пришлось смертей повидать во Вьетнаме?
– Не буду врать, немного. Но, естественно, трупы видел, и сам стрелял, и в меня стреляли.
 – Ощущение, что это ненужная война, было у Вас? Причем здесь вьетнамцы? Это как другая планета.
– Причем не только у меня, а у всей австралийской армии.
– В целом, Вы вернулись с войны в каком-то звании? Присвоили?
– У меня срок истекал моего призыва в июне, мне говорят: «Слушай, останься вместе, этот еще 6 месяцев. Я гарантирую тебе полного капрала». – «Нет». Зачем судьбу испытывать?
– Конечно, война – это война, что там говорить. Люди погибают с обеих сторон. Вот Вы какой-то урок вынесли, когда вернулись с войны? Домой вернулись, когда все это окончилось?
– Во-первых, что мне помогла армия, лично мне.
– Укрепиться физически и закалиться психологически. Я понял первый раз в своей жизни сермяжного австралюгу, дремучего австралюгу. Я их начал понимать.
– Это те, некие среднестатистические?
– Это люди, которые живут в Кантри, так называется. Живут на периферии.
– Провинциалы.
– Их манера говорить, вот эта неторопливость. Потом не забывайте, такая вещь у австралийцев есть, очень выраженное чувство «озли», что мы...
– Особенный род.
– Да, потому что когда заселяли эту страну заключенными, у них осталась оскомина на Англию, что мы – третий класс.
Англия себя показала, когда они бросились штурмовать Галиполи. Вот это был позор, несмотря на все, австралийцы показали себя потрясающе.
– Это отдельная тема. Вы поняли простого австралийца, пройдя службу вместе с ним, плечом к плечу.
– Это сближает, когда ты спишь и знаешь, что твоя жизнь в руках вот этого парня, который бодрствует на часах.
– Когда вернулись домой, было ощущение спасения?
– Вот это было самое страшное – возвращение домой.
– Почему?
– Потому что в Австралии так же, как и в Америке, началось движение «Флаур плаур».
– Я не знаю, что это такое.
– Свободная любовь, цветы, радость, мир, любовь. Флаур – цветок, плаур – сила, т.е. «Сила цветов». И случаи, когда солдаты поздно возвращаются посланной страной, в них бросают красной краской, их обливают нечистотами. Никогда не забуду. Подлетаем к Мельбурну утречком, командир говорит: «Так ребята, прощаемся, переодевайтесь сейчас на борту в штатское, выходить в разные стороны, по одиночке.
– Это родной Мельбурн, куда прилетели?
– Родной Мельбурн, меня ждали, позор выходить...
– А кто Вас ждал, у Вас одна бабушка, по большому счету?
– К тому времени, когда я был в армии, я женился.
– В период службы женились?
– Да.
– У Вас уже была семья, и дети были?
– Да, один ребенок.
– Дочка?
– Дочка Таня.
– Это очень большое дело, вернуться домой, в родную семью, начать жить заново. Возвращение с войны — это всегда некая жизнь заново.
– Да, очень трудно. Смещение ценностей. Они просто смещенные, они не другие, они смещенные.
– Что произошло в вашей судьбе по возвращении? Как Вы входили снова в мирную жизнь, семью, в окружение австралийское? Ведь оно все равно австралийское, все равно где-то жили русские люди, Вы с этими русскими австралийцами общались?
– Ребята, мои друзья устроили прекрасную встречу. У меня закадычный друг Федя Рудковский и Саша Виноградов, с которым еще познакомился в парке. Они приходят, мы жили в этом доме –  бабушка, моя жена Регина, Таня-малышка, ей еще пара месяцев, и все. Я прихожу. Смотрю, из своей комнаты выходит бабушка, говорит: «Саш, тебя тут кто-то хочет видеть». Я захожу, битком набитая комната моими друзьями. Они все попрятали машины и все привезли все с собой, меня чествовать. Бабушку мою выселили на день, в общем, погудели мы хорошо.
– Возвращение – это всегда большая радость.
– Мне было легче, вернувшись с войны, устраиваться на работу, потому что австралийцев уже начал понимать. Я уже знал больше и лучше, чем они, потом как-то чувствовал увереннее. Но говорить о Вьетнаме нельзя.
– Даже о том, что Вы там были?
– Можно сказать.
– Но рассказать было нельзя?
– Да.
– А как жена относилась к тому, что у Вас сейчас новые возможности, дом и прочее?
– Все это, естественно, приветствовалось.
– Регина, она русская?
– Нет, она литовка из Каунаса.
– Вы встретились, когда служили в армии?
– Встретились мы, когда у меня умерла мама. Мне пришлось, чтобы выжить, работать на трех работах.
– Как для Вас открывался вот этот мир культуры, мир искусства, мир танца, музыки? Понятно, что надо было зарабатывать на жизнь. После войны Вы устроились работать?
– Я работал дома, только-только устроился. Я устроился в компанию «Эриксон», шведская компания, телекоммуникация. И там работал старшим инспектором в отделе технического контроля.
– То есть Вы довольно хорошо владели английским языком?
– Да. И когда идешь на военную службу, они не имеют права не взять тебя обратно. Я прослужил, меня место мое ждало.
– Вам было комфортно там с багажом новых знаний?
– Я, может быть, это не использовал, как надо. У меня была  непоседливость, чего-то надо было большего, оседлой жизни я не хотел.
– Конечно, Вы же молодой человек. Спортом занимались, вот это каратэ?
– Я в волейбол играл, вот откуда собралась русская команда сперва. Каратэ гораздо позже, это уже в университете пришло. До этого, что у меня было, откуда все это началось? Был такой Александр Васильевич Карасев, он по образованию физкультурник, из Хабаровска. Отца, как кулака расстреляли, был он в беспризорниках, и когда вломился в какой-то дом грабить, его накрыли. А дом был какого-то человека из органов, кто-то был. Смотрят: ты кто? Ни отца, ни матери, ни кого, из детдома бежал. И он взял его к себе. И вот он повел его в физкультуру. Он закончил отлично физкультурный институт и участвовал в пробеге «Хабаровск-Москва», и лично из рук Сталина получил часы за лыжный пробег.
– Это очень дорогой подарок.
– По тем временам. Потом, так как он был физкультурником, в общем, крепким, сильным, красивым человеком, на него положил глаз кто-то из военного ансамбля. Его взяли как солиста-трюкача, делал всякие эти разножки. Я, говорит, когда зашел, ни повернуться, ни рук поднять, но я выходил только на трюковые.
– Чечетку, наверное?
– Вот это все ему давалось, и он начал танцевать в дальневосточном ансамбле. Во время войны, тут есть какие-то шероховатости, неясности. Он был в Краматорске с ансамблем, и там немцы. В общем, он оказался на немецкой стороне.
– В плену оказался?
– Да и из пленных составил ансамбль, и выступал для немецких частей, потом для американских частей. Приехал в Австралию, его первый ансамбль – казачий ансамбль пляски, это у Карасева.
– А как он назывался?
– Александр Васильевич Карасев, ансамбль казачьих плясок. Отчего казачьи пляски получились? Когда он оказался в плену, он оказался в тех местах, где было много кубанских казаков. А он человек очень способный, очень музыкальный и вот он у них нахватался именно таких казачьих плясок, приемов.
– Вы вошли в эту среду?
– И вот я начал сперва у него, потом меня взяли в армию. А вернулся, вообще не хотел никакие танцы. И подходит мой дружок, с которым я когда-то танцевал у Карасева, говорит: «Сашка, слушай конкурс на телеке, делать нечего. Я посмотрел, такой примитив. Мы с тобой разгромим, хорошие бабки». Я говорю: «Да ты что, 2 года не танцевал, ноги ушли, мягкость, прыжок, отдачи нет». «Давай, давай». В общем, он меня уболтал. Нашли мы двух девчонок, сколотили быстренько, пошли. И выиграли первый раунд, выиграли второй раунд, выходим в полуфинал. Уже серьезно, уже поняли, что своих сил не хватит.
В этот момент из ансамбля Моисеева остался здесь Юрий Миронов и Нелли Самсонова, они на 3 месяца остались в Австралии и давали показательные уроки. Туда ходили русские, украинцы и поляки. Парни были русские, украинцы, поляки, а девочки в большинстве австралийки. И руководила всем этим Марина Георгиевна Березовская.
– Тоже она жительница Австралии из России?
– Ее отец – очень знаменитый художник-декоратор, писал декорации в театре, в Питере. Я могу даже показать фотографии, знаменитый Билибин, а этот лучший ученик Билибина, Нарвуд. Вот она – дочь Нарвуда. Родилась в Питере, потом каким-то образом в советское время попала в Киев, и в Киеве окончила балетную школу, танцевала в киевском балете, во время войны оказалась на Западе. И приехав в Австралию, танцевала, очень немного, правда, в балете Барабанского. И потом уже стала преподавать характерные танцы и балет. И когда остались эти ребята, то она, значит, была заведующей этой группы. Мы приходим, говорим: «Марина Георгиевна, вот дело такое, хотим выступить на конкурсе. Могли бы Вы помочь?» Она говорит: «Покажите, что у вас есть». Мы пришли, показали ей с девчонками. Она говорит: «Так, ребята, приходите вдвоем на обед в воскресенье». Приходим, она говорит: «Так, из вас я еще что-то смогу сделать, а от своих девиц избавляйтесь, как хотите». Я говорю: «Хорошо, спасибо». Поговорили с девчонками, очень хорошо расстались.
«А сколько мы должны за хореографию?» Она говорит: «Ничего, но при условии, что эти танцы, что я вам поставлю, вы будете танцевать на концерте «Колобка»».
– Это что такое?
– «Колобок» – это те люди, которые ходили на школу Миронова. Она кинула клич, и был образован первый ансамбль, который, в конце концов, стал профессиональным ансамблем танца «Колобок».
И я пошел буквально сразу через полгода, когда Бакшеев на меня напал: давай, давай. И я был одним из основоположников ансамбля «Колобок». Протанцевали 4 года, как самодеятельный ансамбль, потом получили государственную субсидию и стали профессиональным ансамблем Австралии. Но мы танцевали танцы всех народов, живущих в Австралии: русские, украинцы, китайский танец был, еврейский танец был, греческий танец был, танцы всех народов. Мы должны танцевать все.
Но через 4 года получилась очень интересная вещь. Когда ансамбль получил профессиональный статус, правительство дало 160 тысяч. В то время это были неплохие деньги, мы сняли свое помещение, у нас свой автобус был профессиональный, там все было. Они стали набирать, знаете так: а мы все решили. Ребята, нас вытянули, мы вышли, горбатились еще как: после работы приходишь на репетиции, ничего не хочется, а тут нужно разминаться, выдавать 3 раза в неделю по 3 часа, а в выходные зачастую выступления.
– Вам платили что-то за это?
– Все, что мы получали, шло на костюмы.
– Это было сердечное увлечение?
– Да. Это продолжалось 4 года. Когда вышли на провокационный статус, мне сказали: «Ребята, вы, конечно, все, кто подняли «Колобок» с нуля, все приглашаетесь. Но нам дали такую зарплату, на которой никто выжить не мог, потому что к тому времени у большинства парней и девочек уже были семьи, были дети и были долги. Выплачивали за дома, машины, чего только не было. Мы не могли себе позволить. Кто это мог себе позволить – выпускники хореографических училищ. И они набрали молодняк. А нас: извините ребята, но это только зарплата, которую можем платить.
– Как это совмещалось, ведь все равно некая перспектива должна быть. У Вас не было образования кроме среднего и среднетехнического, а влекла культура. Не возникло у Вас мысли, что вообще-то надо учиться, учиться серьезно?
– Я очень большую ставку поставил на танцы. Я объясню почему. Когда закончился «Колобок», он не закончился, нас держали. На все большие концерты в городе Мельбурне без выезда весь старый состав приглашался. Мы принимали участие, это было здорово, почетно, в больших театрах, все это было. От нас не просто отсекли, поставили на молодежь. Каждый из нас, русский, украинец и поляк, повернулись лицом к своей общине, и я тогда был инициатором русского театрального кружка. Это объединяло хор, балалаечный оркестр, где играл Валерий, и танцевальный кружок. Это вот 3 элемента, которые были. И я 8 лет отдал этому, с нуля поднял ребят, которые левую ногу от правой не отличали.
– Это огромная работа, гигантская я бы сказал.
– Я это сделал.
– Сделали бесплатно?
– Да.
– Что Вами двигало? Для Вас эта была Россия в Австралии? Вам хотелось обрести некий остров российский в этом танце, русскую жизнь?
– Давайте сейчас уж говорить – говорить до конца. Что получилось, с этим театральным кружком все было хорошо. Я был полон энергии, полон знаний, я очень много получил. Чем «Колобок» был силен? Мы получали государственные субсидии и выписывали хореографов и учителей из России. Я учился у Борзова, у Климова, у Моисеева, в общем, лучшие педагоги. Мне просто повезло, я учился у очень хороших педагогов, я много чего почерпнул, и мне нужно было это куда-то вылить, передать. Собрал театральный кружок, в «Колобке» все уже были готовые танцоры, только ставь хореографию. Я их родил, учил, как танцоров, а потом еще делал хореографию. Вот поехали мы, был первый в Австралии конкурс народного танца. Выступили мы, а тогда у меня была новая хореография. Валерий, наверное, помнит, «Зимушка зима». Снег был, тройка и медведь, в общем, все, что мог, объединил, сделала музыка была, здорово.
– Это в Сиднее, где мы были?
– Да. Ансамбль за выступление получил 4 место, а я за хореографию получил 1 место. Мне вручают 1 место, поздравляют, вдруг подходит Анатолий Алексеевич. «Как, Вы здесь». – «А меня пригласили быть в жюри». Анатолий Алексеевич Борзов – заведующий кафедрой народного сценического танца им. Луначарского в Москве. Его пригласили быть в жюри на этот конкурс. И он, увидев меня, старого танцора, ученика, как говорится, проведал, говорит: «Молодец, хорошо сделал». Я говорю: «Спасибо». Он говорит: «А ты хочешь учиться в Москве?» – «Что?» – «А ты хочешь учиться?» – «Конечно, хочу». – «Так существует план культурного обмена, я завкафедрой народного сценического танца в ГИТИСе, ты попадешь ко мне. Я знаю, я твою работу видел, я помню тебя, как танцора, я видел твою работу, как начинающего хореографа. Я знаю, что тебе надо, я могу все втиснуть в один год, тебе не нужны политистория и все. Я тебе напишу программу,  именно то, что тебе надо». – «Анатолий Алексеевич, скажите,  куда и когда». Он мне сказал, я бросился в австралийский отдел искусства, в общем, 3 месяца заполнял анкеты, получил 1 тысячу долларов на дорогу  и где-то там «бегом-кругом» – 2,5 тысячи.
Здорово, теперь нужно в Россию, а мне говорят: «Раз Вы в плане культурного обмена, за Вас будет подавать австралийское правительство». И тут начались мои мытарства: подали не туда, в Москве держали и они подали в отдел образования, а нужно было в отдел искусства министерства искусства, там у какого-то чиновника лежало 3-4 месяца, у другого чиновника, потом сказали все такое. В общем, мне заняло 2,5 года пробить разрешение учиться в ГИТИСе, и я его пробил. Мне потом Анатолий Алексеевич сказал: «Что греха таить, тобой заинтересовались, почему из Австралии едет Ильин, а не какой-то Джон Смит, да еще вьетнамский ветеран. Шпион, точно хочет нашу присягу выучить». В общем, заинтересовались и очень долго меня мурыжили. Пока меня мурыжили, прошло 2,5 года. И вот 1980 год, я списался с отцом, отец у меня еще был жив в Кировабаде, он безвыездной, выезда никакого нет. Я еду в Москву, думаю, замечательно, буду учиться, 1 сентября начало учебного года, первые каникулы – я поеду в Кировабад, с батей встречусь, увижусь. Я его с 6 лет не видел. Я уже взрослый мужчина, переписываться  мы не могли, понятно, тем более, когда я был военнослужащий. Все, увижусь с батей, все будет здорово. Занимаюсь, я был в форме, все кружилось, вертелось, все было замечательно.
Но… Что было в августе 1980 года? Олимпиада. Почему Олимпиаду бойкотировали?
– Афганистан.
– И меня туда же всунули. Порвали культурный обмен. Вход советских войск в Афганистан. Я, имея билеты, документы на руках, остался на берегу. Я должен был лететь одним рейсом с олимпийской командой. У меня все было.
– Вы были без 5 минут на Олимпе своей мечты.
– На что я положил все.
– Видимо, это сильно осложнило семейную жизнь и вашу работу?
– Слушайте, что получилось. И вот, когда я был таким фанатом, когда ты идешь и кругом ничего не замечаешь, у жены завелся друг, и она ушла.
– А дочка?
– Она была несовершеннолетней, она ушла с мамой. У меня удар, провалилась годовая стажировка, у меня ушла жена буквально через 3-4 месяца после того, как понятно было, и через год умирает отец.
– И Вам где-то, видимо, 36-37 лет.
– Совершенно правильно, я 1945 года рождения, это все в один раз.
– И у Вас ощущение, что земля уходит из-под ног?
– Было.
– Вы ведь творческий человек, я бы сказал, художник. Вы художник по сути, Вы художник в танцах, в песнях, в инсценировке. Но художники люди такие, скажем, импульсивные. Люди, которые подчинены страстям. Как выживали после этого напряжения?
– Потом меня свела обратно с моей женой дочь Таня. После этого мы нажили с ней еще двоих детей, но чтобы счастья, его не было.
– Танец остался в душе?
– Я до сих пор преподаю. Три ансамбля поднял с нуля. Последний –  «Русичи», которыми я очень горжусь. Валерий у нас был, и в концертах принимал участие, и пел, и играл. Мы сейчас делаем много инсценировок.
– Это большой ансамбль? Давно создали?
– Человек 12 ходит регулярно, но еще ходят 3-4 человека, которые придут, уйдут, серьезных надежд не подают.
– А где они собираются?
– В Русском доме в Мельбурне.
– В каком районе Мельбурна?
– Петрос.
– Вы учились в университете?
– Я не учился, я работал 32 года в университете. Я оформлял все эксперименты, все наши умные, светлые головы задумают, садятся со мною. И вот мы начинаем на бумажечке ковырять, потом я начинаю делать чертеж.
– Это Вы ушли из «Эриксона», наверное, да?
– И потом я 32 года отработал в университете, работал сперва у механиков, работал на горном отделении, металлургическом и 16,5 лет работал в анатомии клеточной биологии.
– Вы ведь долго работали на серьезных должностях, сейчас Вы работаете водителем. Казалось бы, Вы должны быть обеспечены. Что заставляет крутить баранку сейчас?
– Когда разошелся с женой, то у меня осталось очень мало денег, и я на остатки денег купил вот этот дом, я за него еще много, много должен. Если я могу жить на пенсию, то пенсию я не могу получить, потому что моя вторая жена Алена работает.
– То есть она по австралийским законам может Вас содержать теоретически?
– Да.
– Был ли промысел Божий в вашей жизни?
– Иногда смотрю и думаю, что меня влечет в танцах желание самовыразиться.
– Это творчество?
– Творчество – вторая вещь. Гордость, что эти ребята хоть чего-то поймут русское, что я после себя оставлю наследие. Я горжусь тем, что я сделал, что эти ребята сейчас стали понимать что-то, провели Масленицу на площади Федерации, 47 тысяч человек было. Мой ансамбль, которым я руковожу, «Русичи», я бы сказал, далеко не из последних. А там у сербов отличный ансамбль, у украинцев много ансамблей. А если бы не я, кто был бы? Говорят, свято место пустым не бывает, но я просто на данный момент не вижу замены, что самое страшное.
– А замену зачем? Собственно говоря, если это приносит Вам радость, это все равно, что отказаться от любимого какого-то дела. Зачем отказываться?
Мне, кажется, что у Вас достойно сложилась жизнь, есть семья, любимая работа и, в конечном счете, Слава Богу, в таком возрасте еще крутите баранку, дороги хорошие. В целом есть ощущение, что жизнь получилась?
– И да, и нет. Нельзя винить Господа и жаловаться. Все хорошо, я жив, я счастлив и голодным не буду, и на улице не буду. Это все понятно. Бывает обидно.
– Жизнь прошла вне Родины, корневой Родины.
– Это раз, во-вторых, я часто думаю, кем бы я был, отсидел бы наверняка.
– Чего только у Вас в жизни не было, а Вы остались таким заводным русским человеком, где только не приходилось бывать. Вы были в России?
– 13 раз был.
– Каким образом это происходило?
– В первый раз я, значит, был, как Вы знаете, в качестве основателя русского этнического представительства. Много постоянно общественной работы, и когда в 1991 году, если мне память не изменяет, был конгресс соотечественников в Москве. Первый, куда съехалось более 800 соотечественников из разных стран. Я был делегатом от штата Виктория. Я попал в путч, я как раз был в Кремле, на Манежной площади. У меня есть фотографии на баррикадах, так что везде я попал, успел. Потом был в Сибири: Новосибирске, Омске, Томске и вНовгороде, а с братом в Питере встретился. Это отдельная история, очень интересная.
– Это брат сродный ваш?
– По отцу родные. А он потом не мог переписываться, сержант ракетных частей был. Представляете, если родственники «за бугром».
– А как это 13 раз? Это надо же было оплачивать дорогу, проезд туда, сюда. Это все от университета?
– Нет. Раза четыре я ездил по линии соотечественников, потом был «Русский мир». Вы знаете организацию «Русский мир», по линии «Русского мира», а потом очень много бизнесменов, которые, зная, что я неплохо владею русским языком, хотели делать бизнес, крутить через меня. И я ездил как консультант-переводчик. Я даже ездил, была такая вещь: тут есть один русский, который хотел привезти сюда ансамбли казачьи. Говорит: «Саша, ты танцор и по-русски говоришь. Вот я тебе даю деньги, объезди все казачьи земли и посмотри, выбери достойный ансамбль, привезти в Австралию на гастроли». Я по всем казачьим землям проехал, и на Кубани был, и на Дону был, и с сибирскими казаками встречался.
– Колоссальная энергия требовалась: движение, общение. И Вы свободны на это время, чтобы ездить?
– Работая в университете, тебе полагается за выслугу лет премия: 10 лет проработал – 3 месяца с полной оплатой, и там нарастание. В общем, у меня было такое количество отпуска к 1991 году, потому что я за границу не ездил, работал с ансамблями.
– Впервые выехали в 1991 году в Россию?
– Да.
– Первая встреча с Россией, она Вас разочаровала или, наоборот, обрадовала?
– Вы знаете, у меня столько радужных и столько грустных воспоминаний, и все вперемежку. Я из России ничего плохого не вынес.
– Но Вы попали в очень необычное критическое время для России. Распад Советского Союза и период бандитизма прямой власти.
– Бог миловал, я везде ездил сам.
– В Вязниках даже были?
– У меня тетка родная там живет. Были скаутские лагеря здесь, в Австралии. И к нам приехали два юных скаутских руководителя Юрий Свободный и Валерий Молов, оба москвичи из Черноголовки.
Мы с ними в лагере были, научили всему, чему могли научить. У ребят, естественно, еще две недели есть. Ну, куда? Взял этих парней к себе. Город показал, пообщались, подружились, 1989 год. Они уехали. Я  в это время занялся общественными делами: конгресс соотечественников, меня выбирают делегатом. Я должен ехать, подготавливаю пока место, в первый раз попаду в Россию-матушку, весь в этом. Буквально за неделю до моего вылета в Москву на конгресс мне приходит письмо, приблизительно следующего содержания: «Здравствуйте, Александр, меня зовут Любовь Васильевна, моя девичья фамилия Кочнева. Если ваша мать Татьяна Васильевна Кочнева, следовательно, мы с ней сестры, Вы племянник». Все сходится. Оказывается, семейная тайна, которую знал, будучи маленьким. Дед с бабушкой разошелся и уехал на юг Китая. Женился во второй раз, у него от второго брака родилась дочь Люба, Любовь Васильевна. Дед, белый офицер Василий Иванович Кочнев из Пензы.
– Это по материнской линии?
– По материнской линии. А мать со своим отцом переписывалась, но дедушка Вася умирает рано, в 56 лет. Его вторая жена берет Любу маленькой и уезжает на целину. На целине она умирает от рака, и бедная Люба остается сиротой, ее помещают в детдом. Все, что у нее остается от родителей – письма ее папы. Став взрослой, она читает, что ее папа был женат в первый раз, и от первого брака дочь Татьяна, которая вышла замуж за Ильина.
– Ваша мама?
– Да, которая вышла за Ильина, и она сейчас живет в Австралии, и они вроде собираются уезжать в Австралию. На этом все. И она эти письма не выкидывала, и моя мать посылала детские фотографии.
– Да было бы страшно, если бы она выкинула эти письма. Для нее они были, как спасательный круг всю жизнь, некая такая идентификация.
– И вот это письмо приходит, все сходится: «Я живу в городе Вязники, улица Металлистов, дом такой-то, квартира такая-то. Я думаю, пока я ей напишу, я быстрее буду там. Я не отвечаю. Она пишет: «Ответьте, Вы тот или не тот». Приезжаю в Москву, встречает меня мой крестник. У меня очень знаменитый крестник. Знаете, в Москве есть космический музей на ВДНХ.
Там полковник Соломко Юрий Михайлович, вот он мой крестник. Я его крестил, когда он был в Австралии. Так что, там у меня хороший знакомый.
Приезжаю туда, остановился у него, все замечательно. Август, 1991 год, жара. Я первый раз в России, все еще в новинку, все интересно. Через 2 дня еду в Вязники. Вот она Россия, я еду в поезде самостоятельно в первый раз, солнышко уже садится. И в это время поезд делает такой небольшой поворот и там березовая роща, и купола. Я смотрю, вот лубочная картина, вот она Россия. У меня невольно слезы текут. Вдруг чувствую, рука на плече: «Сынок, попей молочка, все хорошо». Где ты здесь в Австралии такое увидишь: сынок, попей молочка, все будет хорошо. Другой такой страны не найдешь.
Приехал в Вязники, уже поздно. Люди моментально туда-сюда, я стою, спрашиваю: «Улица Металлистов куда? Подскажешь мужик?» – «А вот садись на этот автобус до конца. Там спросишь». Сел на этот автобус, приезжаю в конец, а там уже новострой, и дома, где-то электричество есть, где-то нет, где-то горит лампочка, где-то не горит, да еще начал моросить дождик. Думаю, ну все. Уже где-то 10 часов, я туда-сюда, спрашиваю, никто ничего не знает, все отмахиваются. Наконец, нашел, подхожу, стучусь. «Кто там». – «Саша». – «Какой Саша?» – «Из Австралии»…
В первый раз я был где-то день, на второй к вечеру после я сразу из Вязников в гостиницу «Россия», которую снесли. А на следующий день утром автобусом в Кремль. Заходим в Кремль, Преображение Господне, служба, служит патриарх Алексий II. Вышли, царь-колокол, царь-пушка, фотографии, то, другое. Выходим, стоит танк. У меня какая-то глупая мысль была: фильм какой-то снимают.
Я помню, как Таманская дивизия зашла на площадь, в первый раз подняла бело-сине-красные флаги, такое «Ура!» грянуло. Такое впечатление, Берлин взяли. Это было потрясающе.
– Мы с Вами были на одной площади, в одно и то же время.
– Мои ребята регулярно ездят в Россию из ансамбля «Русичи». Трое ребят, они паломники, в каждое паломничество ездят, но они, помимо этого, общаются с молодежью, танцуют и очень гордые, что они могут показать, как в Австралии танцуют русские танцы.
– Вот удивительное дело, Вы здесь, в Австралии сберегаете культуру, духовность. Действительно, я вижу, что и храмы, и монастыри живут тут интенсивной жизнью. А с кем из русских людей из России, из Советского Союза Вам доводилось встречаться? Говорили с Булатом Окуджавой, как эта встреча произошла?
– Когда я работал в университете, зав. кафедрой русского отделения была некая Нина Михайловна Крестинская, замечательный,  интереснейший человек, и она твердо верила, что язык без культуры, без общения с живым русским словом мертв. И она проводила за счет университета, выбивала гранты, субсидии, но если не каждый год, то точно каждый второй год. У нас здесь были Вознесенский, Евтушенко, Булат Окуджава. У меня есть фотография с Евтушенко у нас дома.
– С детьми общаетесь, встречаетесь?
– У дочери Наташи своя семья, двое детей, 9 и 7 лет. У меня пять внучат, а Санька у меня еще холостой, 30 лет. Пошел добровольцем в армию, прослужил 6 лет, был во всех горячих точках. Сейчас в запасе, и периодически куда-то там ездит, на какие-то тренировки.
– Сын все-таки у Вас австралиец?
– Он, конечно, гораздо больше австралиец, чем я. Но душа у него русская.
– Ему комфортно здесь, в Австралии?
– Он другого ничего не знает. Он у меня такой путешественник, он недавно, он поехал на Кубу, в Бразилию, Аргентину, лазил там по Андам. Он у меня крепыш, он же десантник. И в Бразилии докопался до наших родственников. Помните, я говорил, что уехали в Бразилию мамины три двоюродных брата, Удиловы. Он нашел. Пошел в храм, посмотрел. Тетя Катя умерла, оставшийся Джордж жив, 89 лет.
– Скажите, а  как Вы себя чувствуете в храме?
– У меня очень хорошие отношения со всеми священниками. Некоторые сильны в одном, другие сильны в другом. С отцом Михаилом я с 14 лет знаком, я 9 лет был председателем русского этнического представительства, он возглавлял Кронштадтское.
– Просто здесь островок русской земли, русского православного духа. Поэтому насколько Вам комфортно здесь, именно в Австралии?
– Мне не комфортно, когда там, в Греческой церкви был раскол: кто празднует 7 января Рождество, кто 25-го. И те греки, которые считали себя обиженными, они перешли к нам.
– А никогда не возникало мысли вернуться в Россию?
– Я даже сейчас думаю, что меня держит? Ну, поеду я туда, ну что я буду делать, и кому я нужен?
– Все-таки там родственники есть.
–Вот тетка в Вязниках и два племянника в Питере, и все.
– Я имею в виду, просто по некоему состоянию. Вот то, что Вы здесь имеете, вполне могли иметь и там: и дом, и прочее, и простор какой-то. Тем более, необязательно иметь благополучие огромного города, можно жить, допустим, в какой-то провинции. Почему? Небольшое пояснение. Как-то было 80 лет Александру Городницкому. Спрашивали: «Не хотите ли уехать за границу?» Он говорит: «Хотел, когда меня чуть два раза не зарезали местные эскулапы и не уничтожили. Хотел, но вот все мои друзья, песенники, поэты уезжают. Я с ними встречался, общался. Понял, что они контролируют собственное дыхание. И это меня остановило. Всякий раз вспоминал, как погружался на батискафе под воду, контролировал вдох, выдох».
У Вас большая часть жизни прошла здесь, и этого дискомфорта нет?
– У меня дискомфорта нет, я часто задумываюсь жить в России, но весь вопрос, где и как.
– Если по возрасту, когда дают пенсию, можно жить в любой стране мира.
 – Если ты желаешь уехать – заявление в собес. Уезжаешь, они тогда все меры принимают, и будут платить пенсию по возрасту. Если перевести на рубли, там очень нормально, там даже припеваючи можно жить.
– Какой интересный у Вас дом. Картины. Специально кто-то писал, заказ какой-то?
– Нет, один русский иконописец попал здесь в беду. Привез иконы на выставку, его обманули, в общем. Остался в беде, написал дарственную надпись, подарил, как в знак благодарности, что я его вызволил.
Вот комната Алисы, Алиса здесь спит. Учится она у нас вовсю.
– Кабинет у Вас рабочий. Это веранда у Вас такая? А что это за дерево?
– Разновидность эвкалипта, но их же 87 разновидностей.
– Надо же, похож на елку.
– Мы, когда с Аленой искали дом, мы очертили несколько районов. Ходили на все аукционы, бились. Я искал, искал и вот в один прекрасный день приходим, уже 3 месяца искали в этих районах. Приходим в агентство, они говорят: «Вы знаете, только что поступил в продажу дом, но мы его еще не рекламировали. Хотите посмотреть?» И мы приходим, и вот здесь, облокотясь на этот столб, я сказал: «Все, я буду биться за этот дом». И 25 тысяч выторговал все-таки. В то время я купил за 420 тысяч, сейчас он, конечно, стоит около 600 тысяч. Ничего особенного, внутри кое-что делали. Здесь выход в парк. Хозяева до нас имели собак, у них, значит, потайная калитка, видите детская площадка. Русских здесь довольно много.
– Очень красивый вид, даже русский вид: горки, пригорок туда идет, тянется.
– Плетухины живут от нас самые близкие, Кулаковы, Червов Коля живет, много вокруг живет.
Это у нас поспели оливки, руки не доходят, надо идти как-то собирать.
– Готовить их умеете сами?
– Алена умеет.
– Это же тоже процесс целый такой.
– Не говорите, знаем.
– Я-то не знаю, я просто видел на Афоне, на Святой Горе, как готовят монахи.
– Ничего особенного, красота здесь тут в чем? Что у меня, фактически, нет окон, кроме тех, что смотрят сюда. Довольно изолированный дом. Соседи – окна туда, те – туда окна, те ниже.
– Тут у Вас сокровенное место, уютное оно.
– Не хочется никуда уезжать, потому что с возрастом все тяжелее за ним смотреть, потому что такая вещь: желоба забиваются листвой, нужно чистить, 2 раза в год минимум нужно чистить.
– Все равно большая радость, говорят: «Своя ноша не тянет». Та работа, которая по дому, она как-то стимулирует к жизни дальнейшей. Что-то надо делать, окучивать... Кирпич тут какой-то черный, интересный. Это специальный кирпич черный?
– Продают, очень много разновидностей. У меня очень много  общественных дел, потом у меня эти танцевальные ансамбли. Просто не хватает ни на что времени.
– Спасибо Вам за такую долгую интересную беседу. Всего Вам доброго.



БЕСЕДА

С ТАТЬЯНОЙ АНДРЕЕВНОЙ
ПАПКОВОЙ




***

Самое главное – душу не убить…
Т.А. Папкова

– Вначале, если можно, просто представьтесь.
– Татьяна Андреевна Папкова.
– А в девичестве как ваша фамилия?
– Карусова.
– Если можно, расскажите о своей судьбе. Как Вы оказались в Австралии?
– В Австралию я приехала 15 лет назад, еще будучи студенткой. Я заканчивала университет Киевский, педагогический факультет, в институте физкультуры училась. Я писала диплом про Австралию. Я считаю, что это Божий промысел. Много раз у меня были друзья мои, которые предлагали мне уехать в Австралию. Все как-то не получалось, все как-то не до того было. И вот волею судьбы, я приехала в Австралию.
– В конце 1990-х годов?
– Да, в конце 1990-х годов я приехала в Австралию. Я не бежала из дома оттого, что там было плохо. Я бежала, как говорится, от самой себя, то есть у меня были свои семейные проблемы. И друзья мои просто предложили мне выехать для того, чтобы развеяться.
– Вы уже были замужем?
– Я была замужем. Так получилось, что мой муж поехал в Америку, естественно, семья развалилась. Для меня это была трагедия, потому что мы прожили почти 25 лет. Сами понимаете, в таком возрасте редко разводятся. Так сложилось, как сложилось. Я была в состоянии депрессии. Двое деток у меня было: старшая уже взрослая была, младший совсем еще мальчишка. Все перевернулось в нашей жизни. Я работала учителем в школе, но тогда в конце 1990-х, если помните, и зарплату не платили, всякое было. И пришлось идти на рынок, как многие тогда.
– Торговать?
– Мне пришлось выйти торговать. Когда произошло это в моей семье, приехав сюда, я не собиралась здесь оставаться. То есть, я действительно приехала, чтобы развеяться. Но, когда я поняла, что прошел промежуток времени, я еще не выздоровела, будем так называть мое состояние, я осталась еще немного здесь. И волею Божьей попала в храм.
Я из Киева приехала, а в храм попала здесь, в Сиднее, в храм святого Владимира. Это был мой первый храм, и так получилось, что из Киева позвонил мне человек и сказал: «Там есть у вас такой-то человек». Я не буду говорить уже кто. И говорит: «Если ты можешь, передай ему на словах то-то, потому что не могу дозвониться». Как мы встретились, этот человек уже сам был при храме. Он был старостой.
Знаете, так как у меня душа была больна тогда, у меня было очень много проблем: «Пойдем, кофе попьем. И как ты приехала?» И я начала плакать, естественно. И он тогда мне говорит: «Давай пойдем со мной в храм». Я говорю: «Хорошо, в воскресенье встречаемся». И знаете, как люди начинающие: а, я устала, я не пойду, зачем мне это надо. И потом, когда в один прекрасный момент, я стояла на остановке в Австралии, я обратила внимание, что человек ходит вокруг меня и смотрит на меня странно. Я сама к себе прислушалась, что я сама с собой разговариваю, то есть это был стресс душевный. В общем, я пошла в храм, таким образом, я попала в храм. Мы были там года 3-4 с мужем, там нас венчали. А потом в один прекрасный момент мой духовный отец Алексей...
– Розентул?
– Да. И он тогда мне сказал, что твое место в монастыре. И на протяжении семи лет мы постоянно здесь. Если не живем неделями, то, в общем, помогаю все, что матушка попросит, все мы помогаем.
– А Ваш муж, как Вы с ним повстречались? В храме?
– Нет, это было не в храме. Перед отъездом домой я решила сделать портфолио. Знаете, я никогда не фотографировалась, не знала, что это такое. Думаю, надо сфотографироваться, муж фотограф. Когда я обратилась в агентство австралийское, мне они сказали, в общем 1 тысяча долларов за 2 фотографии. Я тогда была с сыном младшим, я сказала: «Прости, мое лицо столько не стоит». И перезвонила знакомой своей, я говорю: «Так бы хотелось сфотографироваться». Просто объяснила, что я хотела. «Ой, – говорит, – да послушай, так у нас здесь есть фотограф, сам, свой, фотографирует, все сам тебе сделает». Так мы с ним познакомились, повенчались. Андрюша, человек той закалки: много не хочет говорить. Я скажу о нем коротко, за это на него обижаться не нужно. Это мы с вами люди русские, а у него менталитет немножко другой. Кровь-то у него русская, а менталитет другой. Еще бабушка вывозила в Югославию его маму. Там его родители познакомились, там поженились, там он родился. Много лет он жил в Аргентине, потом переехал сюда в Австралию. Вот здесь мы с ним познакомились.
Что Вас еще интересует?
– Как Вы здесь устроились? Чем занимаетесь?
– Как я здесь устроилась? Было очень тяжело тем, которые приезжают. Особенно, я приехала, тогда мне фактически было под 50. было очень тяжело: знание языка ноль, по профессии ты никому не нужен, потому что языка нет. В общем, знаете, как тут говорится: стукнешь мячом в одну стенку, в другую отлетает, вот таким образом.
Мне пришлось идти работать, как многим приехавшим, уборщицей здесь, будем говорить так. Я сначала уборщицей работала – это по-русски, клинером, а потом я, конечно, по-разному: и за детками смотрела, сидела до тех пор, пока не вышла замуж. Потом уже муж сказал, что достаточно тебе работать, и я больше не работала. Моя миссия заключалась быть с мужем дома и в монастыре. Были такие подработки у меня, уже когда появилась наработка английского. Тогда уже потихоньку были кое-какие. Сейчас уже не работаю, сейчас я больше помогаю монастырю и занимаюсь домом. Так что я домохозяйка.
Впечатление мое об Австралии было: первые три года я ничего не могу Вам сказать, потому что это было выздоровление, процесс восстановления. А потом я ничего опять понять не могу. Я оценить могу сейчас. И скажу честно, в последние годы, дети мои остались в Киеве, я возвращаюсь домой, я понимаю, что душа моя плачет.
– По родной земле?
– По родным местам, по родной земле. Как бы там не говорили, какая она есть у нас плохая, а душа у меня плачет. Естественно, возможно было бы, если бы не мой муж, возможно бы я вернулась. Это я говорю честно, потому что знаете, сам дедушка говорил: где родился, там и пригодился. Мое есть мое, со всеми проблемами, со всем неустройством, с безденежьем, со злыми людьми. Я понимаю, что, во-первых, может, потому, что я человек верующий. Я приезжаю, я могу поехать по всем святым местам, где я хочу, где я могу помолиться. Здесь, к сожалению, этого очень мало, поэтому мы стараемся, вот Вы как говорите: в богатое общество не вклиниваться. Нам этого не надо, потому что дорога-то – спасти душу. Нам уже осталось-то совсем немного. Я бы, конечно, хотела вернуться, но Андрей Андреевич никак не хочет этого. Его тоже можно понять, его может это пугать, потому что он был в Киеве с нами, пару раз столкнулся с наглостью. Я расскажу просто элементарный пример: мы ходили по улицам, он мне говорит: «Почему у вас люди не улыбаются?»
– В Киеве?
– Да, это везде, не только в Киеве, это везде. Здесь, если Вы видите, Вы будете идти, Вам будут люди улыбаться. Они могут вам сказать: «Хай». Вечером идем, они говорят: «Здравствуйте». Это ничего не значащее, просто «Как дела? Как погода?» – и они пошли дальше. То есть, ощущение свободы. Здесь, конечно, нет, как у нас. Он столкнулся, он говорит: «Почему люди не улыбаются?» Подходит как-то женщина, мы разговорились. Он ей говорит: «Почему Вы не улыбаетесь?» Она так на него посмотрела и говорит: «Если бы я всем мужчинам улыбалась, меня бы неправильно поняли». Даже тут, понимаете, он не к тому сказал, а просто его менталитет. Его очень пугает жизнь в нашей стране. Так что пока я могу здесь находиться, но я приношу пользу монастырю. Я счастлива, мне больше ничего не надо.
– Вот ваши духовники, наверняка есть и у вашего мужа духовник? Что они говорят?
– По поводу?
– По поводу дальнейшей жизни. Советуетесь?
– Естественно. В данный момент мой духовник говорит: «Как написано в Библии: мой глава семьи – это мой муж, и он принимает решения». Я подчиняюсь полностью ему, потому что в свое время, к сожалению, очень многие женщины брали на себя, и я в том числе, вот такую обузу, то есть быть главой дома. Это к хорошему ни к чему ни приводит.
– Это эмансипированность.
– Да, это ни к чему не приводит абсолютно, поэтому я сейчас благословляюсь у отца Алексея на что-то, он первый вопрос задает: «Что говорит твой муж?»
– А как часто Вы видитесь с отцом Алексеем?
– К сожалению, не так часто, как хотелось бы. Но мы очень часто общаемся по телефону. Но я очень уважаю его, очень люблю, он очень тонкий психолог, очень умный человек.
Вы знаете, побывав на Украине, я была в Одессе у старца Ионы. Бог дал возможность пообщаться с ним. Мне даже хочется плакать, он сейчас упокоился, он умер. У меня было ощущение, когда я с ним встретилась, это было ощущение отца, потому что так сложилась моя жизнь, что 20 лет я не общалась с отцом. Так сложилось, прости меня, Господи. И я тоже была виновата, может быть и папа тоже не так к этому подошел. Поэтому, когда я побыла у отца Ионы, Вы знаете, как монахов трогать нельзя, монахинь трогать нельзя. А он, когда я ему рассказывала свои проблемы, когда он прижал меня к себе, это было ощущение, вот я Вам клянусь, что сам Господь Бог небесный меня обнял, как отец. Так что вот была такая у меня милость. Поэтому у нас как-то отец Алексей сказал, что ему тоже нравится Россия, может быть, он хотел бы уехать. Конечно, тут начали все говорить, что если Вы уедете, кто с нами останется. Монастырь закроется, и к кому люди будут ехать за помощью, потому что все-таки он оказывает большую помощь людям. Это мое мнение, но вижусь я с ним, к сожалению, не часто, потому что ехать туда 6-7 часов.
– Это Бомбала?
– Это 500 километров.
– Мне интересно Ваше ощущение, насколько Вы себя чувствуете здесь гражданином Австралии? Вы вписались в этот статус?
– Если сказать телом – я вписалась, душой продолжаю быть дома. А еще лучше, можно сказать так: у меня сердце разделено на 2 части, то есть одна часть здесь, другая часть там. Может быть, по той простой причине, что там мои дети. Если бы дети здесь были, потому что многие кто забирал своих детей, они уже не думают о России. Да, они вспоминают, они очень хорошо отзываются, часто ездят, но у них нет такой боли. У меня там остались дети, поэтому, когда я приезжаю туда, я побуду там. Я понимаю, что у меня здесь муж, изумительнейший человек. Слава Господи, я своего бывшего благодарила мужа за то, что он так поступил со мной. Потому что я встретила чудеснейшего человека, интеллигентнейшего, понимающего, уступающего, то есть этот человек с двух лет в храме, даже с рождения  в храме. Поэтому сердце разделено на 2 части: одна дома, другая здесь.
– А как Ваши дети? Они не приезжали к Вам сюда?
– Сын младший был здесь, но уехал. Естественно, для молодежи здесь очень хорошо с зарплатой. Я не могу его забрать сюда, не получается. Он бы хотел приехать.
– А почему не получается?
– А не получается, такая ситуация. Они говорят так: ваш ребенок уже взрослый и ваш ребенок имеет право. В эти страны тяжело попасть. Они говорят: ваш ребенок имеет право сам жить там, где он живет. Пусть он сам подает. Во-первых, мы его звали, как помощь нам оказывать, по студенческой визе – не получили. Нам отказали, они сказали: пусть подает на общую эмиграцию со знанием языка, со знанием специальности. Видите, как получилось, мы приехали, когда ему было 19, то есть оттуда он уехал, закончил школу, мы приехали, здесь мы прожили 5 лет. Здесь ему не разрешили ни учиться, ничего.
Бриджи-виза, полулегальное положение у него было, получается, там он потерял, а здесь не приобрел. Теперь он поехал домой, ему нужно все приобретать. Тут прошло 7 лет, он как раз все приобретает. Вернуться очень хочет, старший не хочет. Он сюда не ездил и не приезжает.
– А как Вы сами видите свое будущее? Сердце разделено, как Вы говорите: половина здесь, половина там. А все-таки чем сердце успокоить?
– Если бы я была человек мирской, полностью мирской, я бы сказала: «ну, я там буду чего-то добиваться». Теперь я говорю: «Как Бог даст, потому что без Него ничего. У Бога все записано в книге: и Ваша жизнь, и моя жизнь. Это все расписано у него в книге».
– Ведь Господь говорит: «Просящему – дай». Вот что Вы просите у Бога?
– Я прошу милости для детей и прошу прощения у Господа, что я их плохо воспитала. Я их не воспитала почитанию Божьему. Естественно, масса проблем возникает у моих детей. Сама безбожница была – точно такие же проблемы.
– То есть, они не воцерковлены?
– Абсолютно нет. Старший особенно, младший еще более-менее
– Но крещены?
– Крещены. Как сказал мой духовный отец: «Скорби приводят в храм». Меня привела скорбь, вот этот разлад, семья. По всей вероятности, я пытаюсь с ними говорить. Я надеюсь, все-таки, как Андрюша говорит: «100 раз скажешь, 99 вылетит сразу, 1 раз останется». И когда-то в душе у них что-то останется, хотя мой младший сын говорит так: «Мама, я начинаю понимать, что Бог меня любит». Потому что бывают ситуации, когда он мог пострадать в чем-то, а он из этой ситуации выходит чистым. Он говорит: «Мама, я иногда в потрясении, потому что я понимаю, что Бог меня охраняет, что Он меня любит». Я надеюсь на свои молитвы.
Батюшка мне сказал: «Молись, только молитва матери может спасти наших родителей». Еще я прошу Бога о детях живущих и о своих грехах. Больше я ничего не прошу, мне ничего не надо. Мне достаточно того, что есть. Мне не нужны дома, Бог мне все дает. Батюшка мой молится. И мы получили здесь великолепную квартиру. Мы получили бронь, абсолютно новое, в современном стиле отстроенное здание, везде секьюрити. Я могла об этом только мечтать, и я такого не заслуживаю, так что у меня все есть. Мне ничего здесь не надо. Я прошу Бога, чтоб Он меня простил.
– А детей нет разве?
– А детей, к сожалению, нет. Мы с ним поздно встретились, я думаю, из него получился бы  чудный папа.
– Можно же усыновить.
– Можно было бы. Опять-таки, в Австралии это сложно. Когда-то я заикнулась, была с батюшкой и разговаривала даже с этой женщиной, про которую я рассказывала. Говорю: «Я бы, наверное, сейчас, может быть, сделала». Она сказала: «Таня, поздно. Это надо делать, когда 50, 45, потому что нужны силы для того, чтобы поднять». Не просто так взять. Я ведь понимаю прекрасно – это ответственность больше, чем иметь собственных детей.
– Ну, это ведь Господь дает, может быть потом и жизнь, и силы.
– Я с Вами согласна. Но опять-таки, я не могу это сделать без благословения мужа и во вторую очередь, самое главное, без благословения батюшки, потому что батюшка отец Алексей, я Вам сразу скажу, вот как он мне говорит – все так и сбывается. Я иногда была, в первое время, да и сейчас бываю, он иногда говорит: «Нет». Я говорю: «Ну, батюшка, ну, вот надо». Вот, как мы многие на себя надеемся. Вот я взяла билет через Китай, а он мне говорит: «Не благословлю». А я опять вопрос: «Мне надо, меня дома ждут». Он: «Не благословлю». И чем это закончилось: меня в Шанхае арестовали. Арестовали по той простой причине, что компания, которая продала билеты, мне не дала транзитной визы. Вот и пожалуйста. Но и отправляя меня, сказал: «Ладно, поезжай, как не поедешь – позвони». Вот Вам. Я только из-за этого одного... Потом опять же, пока я вернулась, и он молился, и муж молился. Это было 3 года назад, когда я сказала, что, батюшка, без Вас больше ничего не сделаю. С тех пор я делаю то, что он говорит, потому что все знаем, когда он усердно молится, Бог ему дает многое видеть. И он очень многое видит и говорит.
Так что, я бы хотела, я бы даже говорила, что здесь вот у нас ведь таких детей нет, брошенных, как в России. Здесь детей усыновляют, но усыновлять, во-первых, мне могут не дать по той простой причине, что у меня муж на пенсии, он работает из-за меня. Я пенсионерка. Кто же нам может дать детей? В этом плане нам могут не дать.
Значит, мы должны что-то другое делать.
– Вот расскажите мне о той женщине из Санкт-Петербурга, которой, вот Вы говорите, надо помочь. Как Вы о ней узнали? Что Вы хотите сейчас предпринять?
– Я попала в Петербург на папину могилу. Папа умер, я не смогла быть на похоронах.
– Папа не из Киева?
– Родители разошлись много лет назад. Как получилось: папа умер, в прошлом году умерли мои родители. Папа умер в январе, мама ушла за ним следом в марте. Я поехала к папе на кладбище и встретилась с его женой. Чудная женщина, мы с ней в прекрасных отношениях. Я прилетела и говорю: «Я так устала». У меня как раз были проблемы со здоровьем немного. Она говорит: «Полежи и вот тебе газета – почитай». Когда я начала читать, я была потрясена не тем, что она усыновила, а тем, что она усыновила калек. Чтобы усыновить калек, это вот, задай себе вопрос, и Вы себе зададите вопрос и, наверное, тоже не найдете ответа. Это очень сложно. Мы можем усыновить здоровых, которые бегают.
Я Вам скажу, когда я начала ей говорить, что, когда я увидела, я нашла контакт, я с ней встретилась в монастыре. И когда я начала плакать, говорю: «Я согласна Вам в ножки поклониться, потому что я живых-то своих-то убила, возможно, здоровых, а Вы усыновили». Она говорит: «Ты не думай, что ты такая, ты лучше меня, то есть не хуже меня. Я точно такая, как ты». У нее, оказывается, была проблема тоже с сыном, очень большая проблема. Не знаю, алкогольная или еще какая-то проблема, какие у нас в России. И она говорит, что пошла помогать в больницу просто, где лежат такие дети.
И так получилось, что когда привезли маленького этого мальчика, Коленьку пятилетнего, он попал в автомобильную катастрофу, у него проблемы с головой. Какие проблемы? То есть у него проблемы больше нервного характера. Он не ходит, одна ручка не работает, но он все прекрасно воспринимает, он прекрасно считает, а самое главное, как ребенок играется, а потом выдает Вам такие вещи, которые к нам, Вам и мне Бог не дает знать. Как-то он общается, он говорит, что общается с Боженькой. И он выдает такие вещи, я могла б, допустим, не поверить, если бы он как-то сказал мне. Мы сидели, разговаривали, вдруг он говорит: «Батюшка тебя благословил икону вышивать». Я вышивала икону, я говорю: «Да». Он говорит: «Почему ты до сих пор не вышиваешь».
И когда мы с ней разговорились, она говорит: «Мне, Коля, надо делать операцию, а мне надо в паломничество ехать». Она, кстати, очень часто с детишками в паломничество ездит. У нее этот Коленька, Валера и Женя, и она. Два с ДЦП, один на коляске. И она мне говорит: «И коляску мне надо в Киеве купить. Как бы мне купить на заводе Антонова коляску?» Я говорю: «Знаешь что, я пока не уезжаю, у меня большая квартира, я тебя жду, только позвони и коляску, даст Бог, купим». Мы таким образом познакомились.
Они жили у нас полторы недели. Очень тепло мы их встретили, друзья мои тепло встретили. И будем говорить так, она приехала с двумя сумками, а уехала с одиннадцатью. И батюшка наш в храме все дал. Приняли мы очень хорошо, и когда мы разговорились, где она живет, она говорит: «Я начала строить дом и в связи с тем, что прораб я плохой, а прораба как-то не получилось мне взять. Кто-то из Узбекистана предложил свои услуги, я согласилась. Дом построили холодный, и теперь я ничего не хотела. Мне бы немножко как-то достроить свой дом, чтобы дети не мерзли, потому что когда бывают сильные морозы, я ухожу или к маме, или куда-то с детьми. Очень много топим, холодно».
И вот, поэтому приехав сюда, мои действия в дальнейшем: я хочу позвонить в редакцию нашей газеты «Единение», поговорю с редактором. Просто маленькую статейку от себя чиркну, как вот я с ней познакомилась и дам просто эту статью в газету, чтобы он напечатал. Я надеюсь, что люди помогут наши, потому что некоторым уже давала, забрали, отпечатали, в храмы забирают. У нас есть общество, называется «Русское православное дело».
Они сказали, что постараются выслать немного денег ей. Мне бы хотелось, честно хочу сказать, как-то наладить контакт с такими людьми и как-то помогать им.
– Очень благое дело.
И еще в завершение у меня к Вам вопрос: что такое жизнь русских людей в Австралии? Расскажите о тех, кого Вы знаете. У Вас сложилось представление, как живет русская диаспора здесь?
– Диаспора разделилась на несколько частей. Самая первая, большая диаспора – это та, которая приехала очень давно из Харбина и других стран, тех, которые были первыми беженцами.
– Здесь у них дети и внуки?
– Дети и внуки. К сожалению, я Вам хочу сказать, многие говорят по-русски, многие живут русской жизнью, а многие уже ассимилировались. И они, естественно, живут более австралийской жизнью. Есть, которые приехали в наше время, они отрезали себя от России, Украины полностью. Как-то у меня даже был с одной женщиной такой неприятный разговор. Она мне сказала, что Россия нам ничего не дала. Я говорю: «Как же ты так можешь говорить. Она тебя вырастила, она тебя выучила, ты здесь переквалифицировалась и работаешь по специальности (она уже молодой приехала). Россия твоя мать, а родителей не предают».
Третьи – это, наверное, как мы с Андреем, которые живут в своем мире. То есть, это духовный мир, мир церкви. Это для нас самый главный мир. 3 группы: Харбин, Шанхай и Европа. Потом из разных других стран, как мы из Аргентины. А самая большая – это Харбинская, они после войны приехали. Мы с этими людьми не знаемся, потому что как-то больше сталкиваемся с теми людьми, в храмах.
– Из Советского Союза, в основном?
– Да, которые приехали, вот мы сейчас общаемся, из Владимира девочка, из Харькова девочка с семьей, я имею в виду здесь. Лена приезжает, Лена из Москвы, из Белоруссии есть люди, с Минска есть люди. Мы как-то больше встречаемся в храмах.
– А чем занимаются наши русские люди?
– По-разному, благотворительностью. Кто собирается, оказывает помощь для русских людей. Как бы то ни было, когда я поехала, я все-таки понимаю что, как Вы говорите, достаток здесь настолько мощный. Что грешным делом, я сама такая, иногда зайдешь в магазин, чисто как женщина: знаете, а тем более, когда тут распродажи идут, это вообще за копейки. Берешь, берешь и потом понимаешь, что это не нужно, абсолютно не нужно для твоей души и начинаешь паковать тогда. Надя когда говорила: «Ты высылай все. Здесь все примут. Как бы вы не говорили, что Россия богатая, что люди богатые – есть очень бедные. Поэтому благотворительностью такой люди занимаются, детей нянчат.
– А часто Вы приезжаете сюда в монастырь в женский, в Кейтлине?
– Очень часто, почти в каждый уик-энд. Когда батюшка меня благословил сюда, он мне сказал: «Твоя церковь – это здесь монастырь». Бывает такое, что мы живем здесь неделями. Ни на шаг от монастыря не отлучаться, поэтому мы часто ездим сюда. Иногда приезжаем, как сейчас. Мы рассчитывали поехать к отцу Алексею, не получилось у нас. Он сейчас в Новой Зеландии, кстати.
Для нас, когда мы заезжаем сюда в наши ворота, я всегда перекрещусь: Слава Богу, я дома. Это территория – территория дома.
– Есть ощущение, что жизнь сложилась у Вас? Шли и пришли, есть осуществление задуманного, чего хотели, то получили в жизни?
– Я получаю то, что дал Бог. Я не могу сказать, что я получила то, что хотела. Я теперь живу, не думая о том, сложилась у меня жизнь, не сложилась. Я благодарна Богу за все, за науку. Если бы не было науки –  я погибла бы. Если бы не было того стресса, я бы погибла, потому что моя жизнь как Бог даст, так и будет.
Я всегда говорю тоже: «Господи, дай мне это. Если мне это не угодно – не давай. Если это не во благо моей души – не давай». Вот я единственное Вам говорю, что я очень прошу за своих детей, потому что я понимаю, что дети мои страдают из-за меня. Все дети страдают из-за матери.
Когда-то я встретилась с матушкой Никоной, покойной, в Шамордино. Она была у нас здесь. Мы все так разговаривали, я говорю: «Я с удовольствием к Вам приеду». Она так на меня смотрит и говорит: «Как Бог даст». Я все никак понять не могу, опять говорю: матушка, я приеду. Она говорит: «Ну, как Бог даст». А потом я с ней встретилась, она отъезжала, мы много говорили о моем грехе. И она сказала: «К сожалению, твой грех пал не только на тебя. Тысячи женщин страдают с детьми из-за этого греха на Руси. Только лишь из-за этого».
– Думаю, что миллионы.
– Миллионы. Я уже, когда прощалась с ней, говорю: «Матушка, если Бог даст, я к Вам приеду». Она тогда заулыбалась и говорит: «Настоящий слышу ответ христианки». Так что, как Бог даст, так и сложится моя судьба в дальнейшем. Если будут трудности – буду просить Бога выдержать все. Если это будут какие-то скорби – буду просить Господа дать силы перенести эти скорби. Если будут болезни – буду благодарить Бога, потому что лучше пострадать здесь в болезнях, чем страдать в другом месте. Вот все, что могу сказать. Наверное, нового Вам ничего не сказала.
– Наверное, и не надо. Важно не то, что Вы сказали, а как Вы это сказали, потому что некое ваше дыхание, оно через вашу речь передается, через все Ваши чувства. Потом они в книге дойдут до читателей.
– Дай Бог. Самое главное, очень хотелось бы, Вы бы могли это в книге написать о женщинах, об их роли на этой Земле.
– Вот и скажите.
– Родненькие женщины, роль наша на Земле – деток рожать, семью беречь, мужа почитать. Если бы это мы делали, как это было раньше на Руси, наверное, не было бы сейчас такого, что произошло. Не было бы наркоманов, алкоголиков, самоубийств. Это же все, как сказала матушка Никона, это все по грехам нашим. Поэтому, если бы мне вернуться, если бы я познала Бога раньше – я бы столько не сделала бы плохого. Я  честно говорю, я бы не нагрешила столько.
– Я думаю, сейчас у Вас совершенно другой взгляд на жизнь и на прошлое, и на настоящее, и на будущее?
– Абсолютно. Мое прошлое, когда я первый раз отсюда приехала, я уже была воцерковленная. Я, когда приехала в первый раз в Киев, я была страшно потрясена тем, что мне показалось, что вот там моя прошлая жизнь. Это было из прошлой жизни. Это, как человек дважды живет – это была моя прошлая жизнь, но я поняла, что эту жизнь не понимаю. Дошло до того, что у меня проблема с детьми. Они мне говорили: «Мама, верни нам нашу маму. Ты не та мама».
Я говорю: «Дети мои, а, может, я не с детства вот такая. Вот жизнь так сделала. Я, может, с рождения была такая, какая я должна быть». Поэтому я поняла, я даже приехала, говорю батюшке: «Странно, такое ощущение, я поехала по своим юношеским местам, я не получила радость от воспоминаний, я получила горечь». Вот что самое страшное. Я силилась вспомнить, у меня не было желания вспоминать и у меня, мне вдруг захотелось вспомнить мою Австралию.
Почему я говорю: как я приехала в монастырь, как я в первый раз попала сюда. Как мне батюшка в первый раз сказал: «Бог в помощь», второй раз. А потом я говорю: «Батюшка, Вы все время: Бог в помощь, Бог в помощь». А он говорит: «Милая моя, если бы ты знала, какая благодать для монастыря поработать. Если бы ты только знала!» Это настолько мне сюда вошло, и оно там просто внутри черепной коробки постоянно сидит. Иногда даже бывает, я если долго не еду, я начинаю нервничать, что я долго не еду сюда. Видимо, душа моя требует, то есть я без этого уже не могу. Тяжело. Иногда так тяжело работаем, потому что иногда матушке помогаем, а ты наработаешься, и матушка нам уже говорит: «Значит, Таня, отдыхать». Я говорю: «Матушка, я еще хочу». Она говорит: «Отдыхать». А мать Евдокия говорит: «Да ты уже белая вся». А я не чувствую усталости, что поразительно. И потом батюшке задаю вопрос, а он говорит: «А ты как хотела? Царица Небесная держит тебя, Она силы дает здесь, потому что это Ее монастырь».
– А у Вас есть хорошие фотографии монастыря? Отца Алексия?
– Есть.
– У меня сейчас предстоит с ним встреча, хотелось бы иметь какие-то профессиональные фотографии.
– Я только должна у него благословиться. Я не могу, он не всегда благословляет. У меня был день Ангела, я приехала из России, привезла ему икону святого Луки. Говорю: «Батюшка, хотела бы Вас поздравить». Он тут же в ответ: «Не люблю». Все. Он не желал бы, я хотела бы приехать именно на день Ангела. Он четко сказал свою позицию, я поняла, я не получила благословения. В любое другое время – пожалуйста, а если такое... А если он позволит сфотографировать Вам, то лучше фотографируйте.
Владыченка у нас... Я не знаю, как бы я попала к вашему патриарху, а к нашему владыке звоню, говорю: «Владыченка, мне надо так с Вами увидеться». «Я тебя жду». Я приезжаю, он стоит босиком, открывает дверь: «Заходи, пойдем чай пить». Была такая ситуация у нас, мы встретились с владыкой в Киеве, и я приехала в Киево-Печерскую Лавру. Приехала на службу, стою, смотрю, готовятся к приему епископа. Думаю, ну, готовятся, потом смотрю, идет наш владыченка, поднимается на амвон, начинает кадить. Вдруг попадает взглядом на меня, и опять кадит, кадит, на меня потом второй раз так. Потом я к нему подошла, уже после службы, он говорит: «Таня, я смотрю, надо же, как женщина на тебя похожа». И так спокойно говорит: « А ты что делаешь, давай полетели, я улетаю завтра, полетим вместе». Вот настолько он простой. Я говорю: «Нет, батюшка, я еще остаюсь».
– То есть, владыка Илларион был в Киеве?
– Он не только в Киеве, он везде был.
– Встреча была в Киеве? Просто Вы говорили, что были в Санкт-Петербурге, в Москве.
– Да, была. Я и в Оптиной пустыни была, в Дивеево не попала. В Шамордино была. А вот самая большая милость, конечно же, я попала к святому Луке.
– В Симферополе?
– Да, просто чудо такое, что даже не знаю, как Вам сказать. Как говорят, излечение и милость Божья показана. Я, когда мощи его сюда привезла, я страдаю почками, решили в воскресенье привезти их в храм Петра и Павла, самый большой храм, для того, чтобы люди могли поклониться.
И чтобы могли отслужить благодарственный молебен. А потом вечером я говорю: «Андрюша, а кто я такая, какое я имею право предлагать эти мощи? Да, мне дали, говорят: «Вези в Австралию, у вас нет». Но какое я имею право предлагать там, чтобы повезти по храмам». Ночью меня схватили почки. Боль была такая… Я говорю: «Вот Господь меня наказывает за то, что я согласилась и предложила, чтобы люди приложились к мощам». И ушла в другую комнату, спать-то не могу. Вдруг смотрю, Андрюша бежит, несет все мощи, иконы и положил на меня. Отошел, сделал 4 шага, Господи, боль мгновенно ушла, вообще ничего не было. Я вскочила, а он испугался, говорит, что, скорую помощь вызываем? Я говорю: «Нет, Андрюша, святой Лука дал понять, что я правильно делаю. Нам надо обязательно вести». И мы действительно повезли. Теперь люди приезжать будут, молебен служить. Вот сейчас люди приезжали приложиться к мощам. Вот такая милость Божья. Я говорю батюшке нашему: «Отец Георгий, почему так говорят, что мощи могут везти только монахи, священники?» Он говорит: «Тань, мы не знаем, Господь потом раскроет нам, почему именно через тебя позволил везти».
Даже батюшка Алексий говорит: «Как, мощи у нас? Слава Тебе, Господи». Самый почитаемый сейчас святой у нас.
– По каким-то святым местам, помимо России, приходилось бывать, на Святой Земле, например?
– Не бывала. Когда начала говорить матушке: «Матушка, вообще нигде не бывала, много лет сидела и не ехала, и не ехала. Матушка, как же так один поехал, второй поехал, у нас никак не получается?» Она мне говорит: «Здесь тебе и Россия, здесь тебе и Иерусалим, и Святая Земля».
– В Австралии?
– Нет, именно в монастыре, она сказала, то есть на данный момент мне не надо было ехать.
– Это матушка Мария?
– Да, значит, мне не надо было ехать. А потом все сложилось само собой. Разве это не милость Божья? Звонит мне моя знакомая: «Ты не хочешь поехать в Шамордино?» Я говорю: «Хочу, а дорого поездка?» Она говорит: «Дорого, (что-то 400 долларов была поездка), а для тебя всего лишь 50-т». Я говорю: «А почему?» Она говорит: «Потому что набрали автобус, а два места осталось свободных и водитель говорит, возьмите хоть по 50 долларов». Вот скажите, ведь это промысел Божий? Вот я и поехала. Я проехала по многим местам.
– Было желание, стремление и, собственно, благословение на это, что важно?
– Если нет батюшки, я благословляюсь у Бога, я говорю: «Господи, благослови меня. Вот хочу съездить, если мне надо – благослови, поеду». Если мне надо, я действительно еду. Если Бог не благословляет – я не еду. Иногда мне бывает трудно, потому что отец Алексий уезжает и связи, контактов как таковых, нет больших, поэтому бывает трудновато. Поэтому благословляемся так. И самая основная молитва: «Господи, помилуй». Это самая основная. Вот идешь, и не надо много говорить. Как батюшка здесь говорил: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». И даже если плохо, и Вам бывает плохо, и нам бывает плохо, я по себе знаю, начинаю читать: «Господи, помилуй». И отпускает, и на сердце легче становится.
Когда начинаешь Царице Небесной молиться – это, вообще, я просто плачу, у меня такое на душе. Потом я чувствую облегчение. Я говорю: «Спасибо, Матушка, что услышала меня».
– Что Вы еще хотели бы сказать женщинам в России?
– Пусть женщины рожают всех, кого Бог даст. Самое главное – душу не убить. Это самое главное, потому что если душа рождается, и если женщины думают, что они не могут вырастить, Господь дает и деток, и пищу, и кров. Он все даст, если видит, что мать рождает ребенка и с любовью его выращивает, хоть 5, хоть 6, хоть 10 детей, пусть всех рожает. И, может быть, за счет этого Россия наша воспрянет, даст Бог.
– Спасибо Вам за такие слова. Всего Вам доброго.



БЕСЕДА

С ОЛЬГОЙ КОНСТАНТИНОВНОЙ ШОНИНОЙ,

председателем Литературно-театрального общества им. В. Солоухина
(г. Мельбурн)




***

Русский язык и русскую культуру
мы стараемся сохранить…
О.К. Шонина

– Добрый день! Ольга, не могли бы Вы несколько слов сказать о ваших корнях, откуда Вы родом.
– Мои родители из-под Костромы, и насколько удалось мне выяснить – все мои предки оттуда, с Костромской земли. Род моей мамы – это священники с незапамятных времен.
Когда мои родители поженились, они перебрались в Ленинград к папиным родственникам. Мама сразу нашла работу. Она преподавала русский язык и литературу в вечерней школе в Петродворце, папа работал где-то на заводе. Так что мое детство и вся последующая жизнь связана с Ленинградом, но два длинных лета я провела в деревне у сестры  моей мамы в Костромской области. И именно там, в костромских полях меня посещало ни с чем несравнимое, незабываемое чувство Родины, которое гениально выразил Рубцов:

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.      

 – Расскажите, пожалуйста, каким образом пришло решение перебраться в Австралию?
– Так сложилась жизнь…
– А чем занимались до переезда в Австралию?
– Мой муж – музыкант, пианист. Он работал сначала в Ленконцерте, потом преподавал в музыкальной школе, а я работала экскурсоводом в Ленинградском городском экскурсионном бюро в литературной секции. Проводила автобусные экскурсии о Пушкине, Есенине, Блоке, Достоевском в Петербурге. В ту пору я была влюблена в ушедшую эпоху и жила, можно сказать, в параллельном мире.  Выезжаешь в Пушкинские горы, и неудержимо понесло тебя туда, в начало 19 века, и все маленькие детальки и приметы того, ушедшего времени встают на дороге живыми картинами прошлого, о котором с упоением рассказываешь и в котором –  и ты  – уже почти что – живешь. 
С моим мужем наши жизненные пути пересеклись на моей экскурсии в Пушкинские горы. Он сел ко мне в автобус и проявил сначала большой интерес к теме экскурсии, задавал множество вопросов, а позже стало понятно, что не только тема экскурсии его интересует…
 Я  отработала экскурсоводом 15 лет. Началась Перестройка, людям стало не до экскурсий, работы становилось все меньше и меньше, в нашей организации начались брожения, какие-то перевыборы администрации, было тревожно и непонятно, что с нами будет завтра.
И тут мы получили  приглашение в Австралию.
– А мужа пригласили как музыканта?
– Да. Мы поехали по независимой эмиграции. Наши профессии не входили в список нужных в Австралии специальностей, но мы подали документы, и в один прекрасный день нам позвонили из посольства Австралии и сообщили, что нам открывается виза на постоянное жительство в Австралии. Поскольку получилось все как-то легко и просто, мы засомневались. А надо ли нам туда? Как там все будет?
Но в России тогда, в 1992 году, нагнетался страх. Обещали голод и гражданскую войну. И, кроме того, мы с мужем всегда были людьми романтического плана. И, конечно же, нам было очень интересно увидеть Австралию. И тут выпал такой шанс. И вот, поехали, настраивая себя на путешествие, но длительное. По тем временам поездка в Австралию – как полет на Луну – то есть путешествие в полную неизвестность. В те времена ведь никакой информации об Австралии не было.
 До этого за границей мы побывали только в одной стране – в Америке. Это случилось так. Совершенно случайно, во время моей экскурсии, когда я вела группу детей из детского дома на «Аврору», ко мне подлетела американка (из другой экскурсионной группы) и начала объяснять, что она учительница, что её бабушка была русская, что она впервые в России, и что она хотела бы пообщаться лично. Я дала ей свой телефон, и мы через пару дней  встретились и познакомились. Потом мы получили от неё приглашение в гости и отправились всей семьей к ней в Америку. Честно говоря, мы вернулись безо всякого желания когда-либо куда-либо эмигрировать. Мы посмотрели на эту жизнь. Она комфортная, она удобная, но в ней нет главного –  нет пищи для ума и сердца.  Для русского ума и русского сердца.
– Там нет русского духа. Другой образ жизни.
– Там совершенно другие люди. У них другие понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо. Осознав это, мы тогда шутили (а позднее и в Австралии), что советская пропаганда, оказывается, во многом была права в отношении западного образа жизни.
И, тем не менее, мы эмигрировали. Так получилось, можно сказать, мы плыли по течению. Нас как будто влекло в эту струю. И в какой-то момент мы поняли, что для нас эмиграция в Австралию –  это выход из положения. После 15-ти лет работы в автобусах у меня началась жуткая аллергия на городскую пыль и запах выхлопных газов, я шла прямой дорогой к астме. Мой младший сын начал страдать аллергическими бронхитами, в общем, надо было думать, что делать дальше. А тут такой простой выход – Австралия.
– Как Вас приняла Австралия? Первый город, куда Вы приехали? Это Мельбурн был?
– Нам предложили выбор. Мы выбрали Мельбурн, потому что где-то случайно прочитали, что это самый удобный город мира для жизни. А через неделю после нашего прибытия сюда я выбросила все свои баллончики со спреем для бронхов. (А я с ними уже не расставалась к тому времени). Чистый целительный воздух Мельбурна был лучшим лекарством и для меня, и для моего младшего сына. Надо признаться, что Австралия приняла нас с нежностью.
 И когда я слушала истории других эмигрантов, то поняла, что наша история очень отличается.
– Расскажите, пожалуйста, об этом.
– Если смотреть в корень, пытаясь проникнуть в суть цепочки событий, то надо сказать, что все это совершалось по молитвам моей мамы. Мама моя – большая молитвенница. Она всегда нас с молитвой провожала. На все пути. Ежедневно. И в Австралию тоже она нас благословила. А ведь это было непросто для неё. Но она не делала трагедию из-за того, что мы уезжаем, расстаемся на неизвестное время, ведь тогда, уезжая за границу, мы расставались, не исключая мысли, что это навсегда. Надеялись, конечно, но…
Так что, мамиными молитвами Австралия открылась нам своей самой лучшей стороной.
На таможне в Москве, как водилось тогда, нас обобрали. У нас с собой были небольшие деньги. Но багаж оказался с перевесом. Все свои сбережения до последнего доллара по требованию чиновника таможни мы отдали в конвертике ему лично в руки. Так что мы приехали в Австралию, где нас никто не знал и не встречал, без единого доллара. Муж, с любезного разрешения таможенного чиновника, тут же, с таможни,  позвонил в департамент по эмиграции. «Вы нас вызывали, вот, мы приехали. Что нам теперь дальше делать?» Нам сказали: «Не беспокойтесь!» Их любимая фраза в Австралии: «No worries!» – «Мы сейчас за вами пришлем такси! И вы отправитесь на место, где будете первое время жить». Прислали нам такси. В одну машину наши вещи не помещались. Нам прислали вторую. И мы поехали в Enterprise Migrant Center. Сейчас его уже закрыли. Туда принимали беженцев из разных стран и независимых эмигрантов. Там нам сразу по приезде отвели трехкомнатную квартиру. Мой младший восьмилетний сын Артем просто валился с ног после этого перелета и спал уже просто на ходу.
Да и мы сами падали от усталости и нервного напряжения. А тут нужно было включаться и вникать в то, о чем тебе толкуют. Но австралийцы так терпеливо и по нескольку раз все объясняли, что все-таки доходило. Провели нас в эту квартиру. В квартире все необходимое было. Как в гостинице. Когда мы отоспались, пошли прогуляться. На что это было похоже? Пожалуй, на дом отдыха в раю. Мы уехали из слякотной октябрьской Москвы и попали в австралийскую весну. Цвело и благоухало вокруг всё. Каждый куст и дерево. На территории нашего центра было множество кустов роз, они оплетали ограды и ползли по стенам, цвело все, что у нас в Питере цветет в горшках на окошках и в оранжереях. И даже сирень. И даже русские ромашки и фиалки. Мы гуляли, отдыхали, знакомились.  Еда была приготовлена и подана четыре раза в день в прекрасной столовой. Там мы познакомились с  несколькими семьями из России.  На все это давался месяц, чтобы перестроиться на другое время и привыкнуть.
В это время к нам приходили представители из разных организаций и давали нам первые понятия о социальных службах Австралии. Мы поняли, что мы имеем право на бесплатное медицинское обслуживание, что имеем возможность получать Special Benefit. То есть, с первого дня нам платили деньги. Сначала специальный Benefit, а потом просто пособие для безработных.
– Сколько вас человек приехало? Четверо? Двое ваших детей и Вы с мужем? Мама осталась в Санкт-Петербурге?
– Да. Но мы её потом выписали. Через четыре года она с нами была.
– А мама ваша с Вами?
– Она умерла уже. Ей 86 лет было, когда она умерла.
– Царствие ей Небесное!
– Она прожила с нами 7 лет. Встретилась со своими внуками, которых очень любила, как и они её. До этой встречи четыре года мы были с ней в разлуке.
После месяца, проведенного в Enterprise Migrant Center, нам дали государственную квартиру. Причем также можно было выбирать из трех районов, и  квартиру тоже  из трех в доме – на выбор. За аренду мы платили очень маленькие деньги по сравнению с рыночными ценами на съемные квартиры. Я начала ходить на бесплатные государственные курсы английского. Это тоже была специальная программа для эмигрантов. Сережа начал работать: сначала в частной школе, потом в Австралийском католическом университете. Все это проходило не быстро, неспешно. Вы, наверное, заметили, что жизнь в Австралии, сравнительно с московской, – неспешная,
– Здесь все дисциплинированно, спокойно. Без всякого рода гонок. Правила более спокойные, чем в России.
– Да. На третий день, как мы приехали в Австралию, дети пошли в школу. И, причем, в школу их отвозили на такси, и из школы также привозили на такси. Конечно, это было, как в сказке.  И еще – хороший стимул идти в школу. «Мама, – в школу на такси!» – не переставали удивляться они.   
Артему еще не было восьми лет. Шесть с половиной часов ребенок был в англоязычной среде. Я пытаюсь понять, как же он там, в школе – справляется. Его ответ удивлял: «Мама, ну, я как-то все понимаю». Это было похоже на чудо. И у меня долгое время не проходило ощущение каких-то непрерывных чудес.  Страна встретила нас очень ласково.
Первая встреча с другой стороной Австралии  произошла, когда мы должны были, покинув государственную квартиру, которую предоставляли нам на шесть-восемь месяцев для дальнейшей адаптации, самостоятельно нанять квартиру уже по рыночным ценам. У нас было два музыкальных инструмента: пианино, которое мы приобрели к тому времени, и школьный фагот, на котором играл мой старший сын. И соседям по дому это не понравилось. У нас такая оказалась соседка, которая терпеть не могла классическую музыку. Она внизу жила, мы на втором этаже. И она начала жаловаться, начала претензии предъявлять – куда только возможно. А мы к тому времени уже обрели много новых знакомств.
Надо сказать, что еще в Enterprise Migrant Center к нам приходили русские баптисты. Надо им отдать должное – они заботились о нас, возили на экскурсии, приглашали в гости. Мы сразу им объяснили, что мы православные и не перейдем в их церковь, но они продолжали везде нас приглашать, и эти проявления самой бескорыстной христианской любви незабываемы. Мы постепенно познакомились с русской эмиграцией. Это был совершенно новый пласт знаний. И вот в тот момент, когда у нас пошли проблемы с нашей «немузыкальной» соседкой, наши новые православные друзья уезжали в Америку к отцу Глебу Подмашенскому, своему духовнику, который вместе с Серафимом Роузом основал православный  монастырь в Америке. Они уезжали на несколько недель, а дом у них оставался без присмотра. Ну и говорят: «Не могли бы вы пожить в нашем доме, пока нас нет? Не хочется оставить надолго дом без присмотра». А нам как раз это было кстати. Соседка уже достигала точки кипения. И мы решили пожить у них, пока ищем новую квартиру. Правда, о квартире мы больше не думали. Нашей музыкальной семейке это не подходит, как мы поняли. Нужен дом. Район, в который мы перебрались в дом наших друзей, нам очень понравился. И мы купили себе там дом, в конце концов.
А теперь и мой старший сын обосновался со своей семьей недалеко от нас. Они тоже купили дом в этой части Мельбурна. У него трое детей.
– Скучаете по России?
– Ну, конечно, я скучаю по России. Я очень скучаю. Жизнь вдали от Родины открыла мне мою глубокую связь с Россией, открыла мне мои корни, которые невозможно выдрать из русской почвы. Здесь я стала перечитывать нашу классику. Удивительно, но здесь всё открывалось по-новому. Это была встреча как бы в другом мире, на другом уровне. Много перечитала и передумала. В это время жизнь всей нашей семьи тесно переплелась с церковью Покрова Пресвятой Богородицы в районе South Yarra.
 – Расскажите вот об этом. О своем церковном участии и о литературной работе. 
– Мои сыновья прислуживали в алтаре, муж руководил хором в этой церкви, я вела библиотеку при церкви, состояла в церковном совете. В этой церкви мой старший сын венчался, о. Игорь Филяновский отпевал мою маму, крестились мои внуки. Когда мы пришли впервые в эту церковь, в которой настоятелем был ныне покойный о. Михаил Толмачев, мы почувствовали себя в кругу семьи. Такая там была тогда атмосфера. Всякого нового человека, появившегося в церкви, всегда приветливо встречали, после службы приглашали перекусить, выпить чашку чая. Прихожане старались оказать друг другу посильную помощь. Сын о. Михаила Василий Михайлович и вся его семья служили при церкви. А надо сказать, что за границей работа для церкви всегда исключительно на волонтерских основаниях. А наш о. Михаил был настоящим бессребреником, служил в церкви, не получая практически никакого денежного вознаграждения. А жили они вместе с матушкой Людмилой (Царство им Небесное обоим!) очень скромно, смиренно. И образ их жизни давал всем нам пример.
А в годовщину смерти Владимира Солоухина мы вместе с Галиной Игнатьевной Кучиной, получив благословение владыки Иллариона, зарегистрировали Общество любителей русской словесности им. В. Солоухина.
– Расскажите об этом обществе, о его создании. И в чем Вы видите смысл и задачу такого общества вдали от России?
– Создание нашего общества пришлось на то время, когда имя Владимира Алексеевича Солоухина было у всех на слуху. Я вспоминаю, как Галина Игнатьевна Кучина пришла ко мне с идеей создания литературного общества, и как мы вместе вдохновились этой идеей.  Идея нашла поддержку среди русской общины. Шло восстановление Храма Христа Спасителя, и Солоухин, как известно, был одним из главных инициаторов воплощения этой идеи, знаменующей возрождение России. Интерес к его личности и его книгам в тот момент был особенно огромен как в России, так и здесь, среди русской общины. И первые встречи Литературного общества были посвящены его творчеству, обсуждению его книг, мы проводили дискуссии по его произведениям.
Активное участие в этих встречах принимали покойные ныне Анатолий Карель, поэт, член Союза писателей России,  поэт Смольянинов, Лев Бодно. За эти пятнадцать лет с момента организации общества было проведено множество встреч, посвященных русской литературе и русскому искусству, литературно-музыкальных вечеров и концертов. Ежегодно наше общество проводит большой концерт – День Русской Культуры. Концерт всегда посвящается конкретной дате. Например, в 2012 году концерт был посвящен Марине Цветаевой. Я написала сценарий, в котором творчество и судьба Марины Цветаевой как в зеркале отразились в её стихах. Роль Марины Цветаевой сыграла Наталья Новикова, русская актриса, которая живет в Мельбурне.
В 2013 году день Русской культуры был посвящен С. Рахманинову. После вступительного слова музыковеда Сергея Суетина о жизни и творчестве Рахманинова исполнялась фортепианная музыка и романсы знаменитого русского композитора. Этот концерт привлек в зал не только русских эмигрантов, но и многих австралийцев – почитателей музыки С. Рахманинова. В 2014 году,  концерт был посвящен 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова.
Мне бы хотелось, и я постараюсь приложить все усилия к тому, чтобы хранить связь с Россией, и чтобы Литературное общество им. В. Солоухина служило здесь, в Мельбурне, распространению русской литературы и русской культуры. Потому что русская литература и – шире – русская культура – это неисчерпаемый источник познания жизни, источник мудрости, к которому всем, и молодым, и людям среднего возраста и на склоне наших лет нужно постоянно обращаться; это источник, который дает насущную пищу и уму, и сердцу.
– А кто в Австралии наиболее интересные писатели, прозаики? Наверное, Вы с кем-то общаетесь?
– Да, вот живет в Мельбурне Любовь Петровна Миллер. Вы, наверное, с ней уже пообщались?
 – Да. Встречался, разговаривал. Она мне подарила книгу о семье царя-мученика Николая II и некое приложение о том, как она была на Святой Земле.
– Любовь Петровна Миллер – автор нескольких книг, изданных здесь, в Австралии, и в России. Любовь Петровна много послужила Православной Церкви и своим творчеством, и своей щедростью. Помню, как она организовывала благотворительные концерты при церкви, в которых мой муж Сергей Суетин и я не раз принимали участие. Собранные деньги она отсылала на Святую Землю. На её личные пожертвования был обновлен алтарь в храме.
Несколько лет назад приехал в Мельбурн поэт и прозаик Вячеслав Жуков, стал членом нашего Литературного общества. Под псевдонимом Джеймс Гудвин он печатается на сайтах «Проза.ру», «Стихиру», «Неизвестный гений». Он пишет ярко и самобытно, на мой взгляд. Человек с неординарной судьбой и своим взглядом на все окружающее. Автор книг «Сердце Дурака», «Специфика Смерти».  Переводчик сонетов В. Шекспира, поэт.
Он был номинирован на национальную литературную премию России «Писатель года 2012, 2013, 2014». Номинирован на национальную литературную премию России «Поэт года 2012, 2013, 2014».
- Ольга, может быть, издавались какие-то поэтические сборники здесь, в Австралии?
- Да, издается литературный альманах «Витражи» под редакцией Залмана Шмейлина, возглавляющего литературное объединение «Лукоморье». Мне они подарили два сборника. Эти сборники включают в себя множество имен наших современных местных поэтов и прозаиков. Эти сборники можно найти в Интернете. 
– Вот, Ольга, а ваша духовная жизнь… Вы ходите в один определенный храм?
– Со временем я поняла, что в каждом храме своя атмосфера, исходящая от настоятеля и поддержанная постоянными прихожанами. И поэтому хорошо, что есть возможность испить из разных духовных источников. У нас в Мельбурне есть три русских православных храма.  Я очень часто бываю в храме у отца Игоря Филяновского. Отец Игорь – крестный моих внуков. Он венчал моего сына. Он маму мою соборовал и отпевал. Так что, Отец Игорь – священник очень  близкий всей нашей семье.  И что немаловажно – мы говорим с ним на языке одних понятий – мы жили в России доперестроечной и послеперестроечной.
И в приходе у о. Игоря, в основном, такие же, как и мы, эмигранты последней волны.
В Брансвике у о. Николая Карыпова больше эмигрантов, попавших в Австралию сразу после войны. А также  русская эмиграция из Китая 1950–60 годов после китайской культурной революции. У тех и других –  уже взрослые внуки. Это уже три поколения. Их дети и внуки росли в Австралии времен холодной войны, им было очень нелегко сохранить в своих семьях русский язык. И поэтому многие из последних двух поколений уже не говорят по-русски. А когда нет языка, то и живые связи с Россией ослабевают. Утрачен ключ к сокровищам русской литературы, человек питается уже из других источников. К сожалению, это процесс, которому очень трудно противостоять. Невозможно, окунувшись в воду, выйти сухим. Очень трудно, живя в другой стране, не пропитаться её духом. И язык этой страны становится твоим родным, на этом языке ты не только говоришь, но и думаешь…
  И вот в русской церкви возникает потребность служить на английском языке и произносить проповедь на двух языках. Церковь в Брансвике сформировалась еще в те времена, когда приехали первые иммигранты.
Из «белых» иммигрантов жила здесь Нина Михайловна Кристенсен. Думаю, Вам рассказывали о ней. 
– Да, рассказывали. Я читал о ней небольшой очерк батюшки отца Игоря.
– Нина Михайловна много послужила для распространения русской культуры среди австралийцев. В те времена, когда это было особенно трудно – во времена холодной войны. Она Солженицына видела, она много видела интересного. Она рассказывала мне как-то в личной беседе, как перевозила его бумаги из России. Это были специально разрозненные части книг. Он по частям тогда книжки посылал. С разными людьми. Одно то, что в те времена она осмеливалась ездить в советскую Россию, ставило её здесь под удар в среде русской эмиграции. Но она тихо спокойно вела свою линию. В ней было достоинство людей ушедшей эпохи.   
Она создала русский факультет в Мельбурнском университете, и я была уже при его упадке. Это когда в России началась Перестройка. Я была на интервью в этом университете как соискатель на одну из открывшихся вакансий у тогдашнего ректора славянского факультета. И вот что он мне сказал, –  глава этого факультета, –  который был после Нины Михайловны.
– Вы знаете, в недалеком будущем мы хотим этот факультет закрывать. А русскую библиотеку (которую Нина Михайловна с таким трудом создавала, на свои деньги), мы распродадим.
Я была просто потрясена. Там были ценнейшие книги, дореволюционные издания. Он спокойно так поясняет, что Россия, мол, сейчас упала. Она уже ничего собой не представляет на политической арене. И университету больше не нужна вся эта русская культура. Зачем тратить время и деньги на её изучение. История России, её культура и литература – все это кончилось. Это было высказано спокойно, открытым текстом. Понимаете?
– Да, конечно.
– На английском языке можно заговорить легко и свободно. Но заговорить на языке таких понятий для русского человека невозможно никогда. Для меня это было откровение. Это было еще в самом начале, как мы приехали. Я тогда очень хорошо поняла, до какой степени здесь жесткий прагматизм во всем.
Россия, вот даже сейчас, в таких условиях, когда весь этот дух западный уже два десятилетия вбивается через продажные СМИ, все равно остается другой, с другой шкалой ценностей, это где-то глубоко в русской душе сидит, не знаю, на каком уж там уровне.
– Ольга, а не тянет Вас вернуться в Россию? Беспредел 1990-х годов уже позади.
– Очень тянет.
– Вот, Вы говорите, ездили в Россию в 1999 году, собирали информацию о своем дедушке, о своих родных и близких. Какая сейчас, на ваш взгляд, обстановка в семье? Вот как будете дальше жить? Все, наверное, есть какие-то устремления.
– Какой Вы интересный вопрос задаете. Вы знаете, стараюсь не страдать оттого, что мы здесь. Вот именно так и надо сказать. Стараюсь не страдать по поводу того, что мы здесь, а не в России, и что мои внуки растут здесь, а не в России. Потому что, видно, так уж надо. Хотя внутри сидит боль, что мы здесь.
– А ваша невестка – они русскоговорящая или она австралийка?
– Моя невестка Анастасия (так же как и мой сын) – дочь эмигрантов последней волны. Она здесь с девяти  лет. Она училась здесь в субботней русской школе, когда росла. Теперь вот внуки… Они здесь родились. Уже все ходят в местную школу, уже шесть с половиной часов находятся в англоязычной среде... Стараемся открыть им Россию, вырастить в их душах любовь к её истории и литературе, все эти годы стремились, чтобы русский язык был первым для них. Надо сказать, что они все трое бегло читают, а также свободно и без акцента говорят по-русски (Алеше 11 лет, Маше – 9 , а Катеньке – 6).
Что касается того, что мы будем дальше делать… Вам скажу так, что мой сын с невесткой хотели бы поехать в Россию пожить и поработать… Пожить в России, подышать ее воздухом. Побыть в духовной атмосфере Русского Православия, проникнуться всем этим.
Есть такое желание. Моя невестка работает. Она в прошлом году защитила докторскую диссертацию, работает психологом в одной из компаний и ведет частную практику. Сын закончил Мельбурнский университет, архитектурный факультет. Уже десять лет работает в хорошей строительной компании.
– А второй сын чем занимается?
– Второй сын закончил тот же университет, что и его старший брат. Специализация связана с анализом и прогнозированием рынка недвижимости. У него сейчас не очень складывается с работой по специальности. Даже думает пойти по другому пути. Они ведь оба занимались здесь музыкой, и старший в университете поначалу даже учился на двух факультетах – занимался и архитектурой, и музыкой. И  младший тоже подумывает сейчас о музыке, ищет свою дорогу. Он на распутьях во всех отношениях. И в смысле жизненного пути, и в смысле духовном. Еще не женат. 
– А скажите, Ольга, Вы считаете Австралию своей второй родиной? Ощущаете себя здесь комфортно? Здесь можно путешествовать. Что Вам здесь нравится, что по душе? Нашли то, что хотели найти?
– Вы знаете, я приехала в Австралию в солидном возрасте. Мне было 38 лет. Большая часть моей жизни прошла в России. Что я могу сказать? Да, здесь действительно все есть для того, чтобы жизнь человека была счастливая, комфортная. Чтобы у него была возможность поездить по стране и по всему миру. Это все прекрасно.
Но мне здесь чего-то главного не хватает.
– Да, видимо, русского духа. Человек, рожденный в России, он это и ищет.
– Да, все время очень тянет приехать в Россию, побыть подольше. Но вот такой парадокс: поскольку у меня вся семья здесь, в Австралии, начинаешь скучать. В прошлом году я приезжала в Россию на два с половиной месяца. И очень скоро уже скучала по Австралии. Такая двойственность возникает. Человек начинает раздваиваться.
Сюда приезжаю – через месяц уже хочу обратно в Россию. Хотя там, конечно, много проблем. Первое время приезжаешь, надо привыкнуть. Но когда привыкнешь, не можешь нарадоваться тому, что ты здесь, кругом русский язык, и все мелочи радуют бесконечно. И столько милых добрых людей встречаешь, отзывчивых, ласковых… А в храм зайдешь, уставшая, –  думаешь –  «ну, только вот свечку поставлю» –  и уйти не можешь до конца службы. А на Валааме я в прошлом году была – так это нельзя описать… Просто как на небе. 
– В этом году Вы собирались в Россию приехать к весне?
– Да в апреле уже буду в России, надеюсь, что все будет как задумано. От Ольги Жегловой получила приглашение в Оптину пустынь на православный форум. Для меня большая честь и радость поучаствовать в таком форуме. 
– Ну, дай Бог, чтобы все задуманное осуществилось и у Вас, и у ваших родных и близких. Спасибо за беседу.



ВАДИМ АРЕФЬЕВ



Страницы
из австралийского дневника

Март–апрель 2013 г.




***

11 марта 2013 года
Выезд с Павелецкого вокзала на электричке в Домодедово. Встреча в аэропорту с Александром Хрусталём и алтарником храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» Димой Долголенко.
Упаковать плёнкой чемодан и сдать в багаж. Пройти регистрацию на рейс QR-689. Оформить страховку в аэропорту у стойки № 63 на 30 тысяч евро.
Перекусить в «узбекском» кафе аэропорта: лепёшка, рыба, картошка, овощи, сок.
 Посадка в самолёт А-321. Полёт шесть часов в пункт пересадки – аэропорт столицы Катара – Доха. В полёте маленькие дети. Девочка месяцев 4-х-5-ти в люльке. Все дети пикают одинаково.
Прилетели тёмной ночью. Температура воздуха примерно 15-20 градусов. Всюду арабская вязь рекламных и информационных текстов.
Записал в зале ожидания на диктофон первую беседу с Александром Хрусталём. Фотосъёмка с Александром Хрусталём в зале вылетов Дохи. Поговорить по телефону и скайпу с родными в Москве и на Урале – «Привет из Катара». Пройти регистрацию на рейс QR-030 – Доха-Мельбурн.
В аэропорту Дохи – чернобородые арабы в белых туниках и в платках-арафатках, женщины в паранджах. Фотографирую через иллюминатор на камеру мобильного телефона закат над Аравийским заливом. В иллюминатор самолёта видны золотые огни ночного города Дохи, кромка Аравийского залива.
В полёте у меня раскрошился край коренного зуба. Сам виноват – кусал лёд в стакане сока, фисташки в кожуре из пакетика. Вот и результат. Спросил Александра Хрусталя о страховке и лечении в Австралии. «Ну, тут хорошо зубы починить шансов мало, - ответил он. – Позвонишь в страховую компанию, скажут – надо самому лечиться. Один только визит к врачу – это уже 100 долларов».

12 марта 2013 года
Посадка в самолёт на рейс QR-030 в аэропорт Мельбурн. При досмотре на посадку у меня почему-то забрали небольшую пластиковую бутылку – в ней была святая вода. Сам полёт по времени – 13 часов 5 минут. Расстояние около 12 тысяч километров. Соседка по креслу – явно спортсменка – высокая, крепкая – как наша теннисистка Мария Шарапова. В самолёте вижу других, чем в России людей. Вроде бы у них европейского вида лица – но другие. Александр Хрусталь называет их «австралопитеками». «С ними нам постоянно приходится вести конкурентную борьбу, – говорит он. – За рабочие места, за жизненное пространство, за всё. И, как это ни печально, в основном, они нас теснят и выигрывают». С нами летят и мусульмане. Один из них, ни на кого не обращая внимания, прямо в самолёте под монитором развернул коврик и совершил намаз.
Самолёт огромный. Ширина его фюзеляжа примерно как два пассажирских вагона вместе взятых. В салоне на большом мониторе – электронная карта полёта, на которой отображается наш маршрут через Индийский и Тихий океаны. Видна и карта Австралии. Огромный остров-континент. Такое ощущение, что показывают его со спутника, зависшего над Антарктидой. Показывают и карту светового дня Земли.
Заполняю в полёте с помощью Александра Хрусталя лист таможенного контроля. Сам бы, наверное, не справился. Всю жизнь учил немецкий язык, а тут надо читать и писать на английском.
Прибываем в Мельбурн. Вот она Австралия. Получаем чемоданы. При выдаче багажа контролёр признала во мне русского. Проходим таможенный контроль. «Тут всё строго, – говорит Хрусталь, – могут придраться, намаешься. Почитай молитву Пресвятой Богородице». Я негромко читаю: «Богородице, Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобою…».
Таможенный контроль мы проходим быстро и благополучно.
Прилетаем ночью. Тут в Мельбурне ночь, а у нас в Москве ещё вечер. Разница во времени – шесть часов. Можно сказать, что в Мельбурне живут по владивостокскому времени.
Нас встречают на легковой машине жена Александра Хрусталя – Юлия и его старший сын – Пётр. Он за рулём. Грузим чемоданы в багажник и в путь. Едем по ночному Мельбурну около часа.
Ночи тёмные. Дом у Александра одноэтажный, кирпичный. Перед домом – пальма. Жарко. Ночью плюс тридцать. По двору бегают опоссумы. Они похожи на кошек. Пётр говорит, в основном, по-английски. Но мне на вопрос, чем он занимается, ответил по-русски: «Сейчас я занят тем, что пытаюсь определиться в жизни».

13 марта 2013 года
Масленица. По городу летают попугаи. Обед в семье Александра Хрусталя за большим столом. Рыба, картофель, солёные огурцы. Дети в доме разговаривают на английском. Старшая дочь у Хрусталей – Ульяна – вышла замуж в 18 лет. У неё есть маленькая дочка – Анимаиса. Ей скоро исполнится 2 года. Муж Ульяны – Володя Протасов – плохо говорит по-русски.
Поездка с Александром Хрусталём на его машине к храму Успения Пресвятой Богородицы. Познакомился с братом священника о. Михаила Протопопова – Николаем. У о. Михаила есть много разных наград. Сюда приезжала княгиня Ольга Николаевна Романова-Куликовская.
Люди, в основном, здесь живут в коттеджах. Александр Хрусталь арендует свой дом за 12-ть тысяч долларов в год. У семьи Александра Хрусталя есть небольшая пасека – несколько ульев. Имеют свой мёд. Жена Юля и старший сын Пётр развозят по почтовым ящикам различную рекламу. Всего около 350 адресов. Перед развозом они скручивают рекламные проспекты и баннеры в трубочки. Оплата за эту работу, по словам Юли, мизерная. Но всё же позволяет получать какие-то копейки. Ещё Юля подрабатывает тем, что переводит детей через дорогу.
В рассказе Николая Шипилова «Золотая цепь» сестра главной героини выходит замуж за австралийца. И уже в этом, дескать, происходит решение всех проблем её жизни. Так ли это? Посмотрим. Поживём – увидим. Родственник Хрусталей Валерий Вишневский, можно сказать, коренной австралиец хорошо печёт блины. При этом лихо говорит по мобильным телефонам и по-английски и по-русски. Он называет Австралию страной рыночного социализма.

14 марта 2013 года
Поездка к морю. Точнее – к океану. Мы едем в район Мельбурна – Seaford. В хозяйстве у Александра Хрусталя хороший микроавтобус «Мицубишн-турбо-2800». Правда он требует небольшого ремонта. Надо бы починить электрику, заменить тормозные колодки, отрегулировать дифференциал. Но и без этого ремонта машина шустро бегает.
Мы приехали на море – проблемы с парковкой. Фотосъёмка в рыбном магазинчике – у греков.
Встречаем закат над Мельбурнским заливом. На пляже в Seaford нас атаковали чайки – наглые и прожорливые. У нас много вкусной еды: рыба – голубой гардемарин, кольца кальмаров. Всё это запечено в кляре. Мы пробуем рыбные Fich-чипсы, запечённые ананасы, пьём виноградный лимонад, сок. В общем – у нас праздник живота на берегу Тихого океана.
На пляже пустынно. Лишь какая-то женщина одиноко сидит на песке и смотрит на закат. На спине у неё татуировка – синяя роза.
В этом районе Seaford у Александра Хрусталя живёт тёща – Ольга Викторовна Кузнецова. Она переехала в Австралию вслед за дочерью. У неё есть уже гражданство Австралии. А у Александра Хрусталя – нет. Он не принимает его по идейным соображениям. А у его жены – Юли – австралийское гражданство есть. Вот такие идейные семейные разногласия.
Быстро темнеет. Ночью среди зарослей деревьев и кустарника в песчаных дюнах я увидел опоссума. Он похож на кошку. На пляже очень чисто. Специальный трактор периодически ходит по нему и чистит – просеивает песок. Бесплатные аккуратные туалеты. Есть даже электрическая плита для барбекю. Тоже – бесплатная. Так дешевле обходится – сказал мне Александр Хрусталь. А то – раньше эти электроплиты взламывали – пытались достать из них деньги.
Александр Хрусталь всякий раз молится в машине перед поездкой. Надо полагать – верит в Бога глубоко и серьёзно.
Долгая ночная поездка из Seaford. Окна в домах погашены. Люди рано ложатся спать. На улицах пустынно. Наверное, живут осторожно.
Вечером сбрасываю Юле Хрусталь на флэшку свои рассказы – для знакомства.

15 марта 2013 года
Перевожу часы. Переход на австралийское время жизни. По сравнению с Москвой + 6 часов.
Александр Хрусталь подбрасывает по городу от дома гитариста-инвалида Алексея Малышева.
Далее мы едем в «Русскую резиденцию». Встреча с митрофорным протоиереем Михаилом Протопоповым у него в кабинете. Кабинет министерского вида. При входе ростовой портрет о. Михаила. Вручаю о. Михаилу свои книги «Вокруг света на «Крузенштерне» и «Сто дней «Надежды». Договорился с о. Михаилом о 2-х первых беседах на 1-й неделе Великого Поста. Познакомился с местной газетой – бюллетенем Русского благотворительного общества «У нас». Записал на диктофон две кратких беседы с Юлей Хрусталь.
Поговорить по скайпу с женой и дочерью в Москве. Позвонить на Урал родителям.
Во дворе дома у Александра и Юли Хрусталь есть ульи. Пчёлы двух видов – «рыженькие» – итальянские и «агрессивные» – новозеландские. Собирают в год примерно 150 кг мёда.
Александр Хрусталь иногда подвозит по городу инвалида Алексея Малышева. И хотя Алексей Малышев получает приличную инвалидную пенсию, но подрабатывает игрой на гитаре и исполнением песен на английском и русском языках в городском парке. Ему 57 лет.
По дороге останавливаемся на автозаправке. Она же – придорожный магазин. Чего тут только нет. Особенно удивляет разнообразие разливных соков. Они тут, можно сказать, всех цветов и оттенков. Есть даже светло-голубой, нежно зелёный. Но стоят очень даже прилично.
Коттеджный посёлок, где живёт зять и дочь Александра Хрусталя – это красивые одноэтажные дома. Мы вкусно едим – ризотто – рис с яйцом и креветками. За обедом говорили о судьбе бывшего диакона Успенского храма – дескать, его судьба экстремальна: в 1990-е годы он в России торговал спиртом «Royal». Эта торговля оказалась небезопасной. Пришлось убежать от бандитов в Австралию. Говорили, что он привёз с собой две тонны водки.
Во время застолья Александр Хрусталь несколько раз повторил фразу: «Комфорт пережить гораздо труднее, чем недостаток».
А вечером за ужином Юля Хрусталь сказала про Австралию, что «мы скрылись в ней, как Святое Семейство в Египте».
Средний сын Александра Хрусталя – Сергей – сказал: «Я думаю по-английски, а по-русски вообще не думаю».
В Мельбурне много деревьев, внешне похожих на наши ёлочки. Называются они араукарии.
Жена по скайпу сообщила, что 11 марта умер писатель Борис Васильев. Сразу вспомнилось кино «А зори здесь тихие». Говорят, что Борис Васильев работал по 10-ть часов в сутки. Как писал в своём знаменитом дневнике Жюль Ренар – литературу могут делать только быки. Надо пахать по 14-16-ть часов в сутки. Только тогда будет толк.

16 марта 2013 года
Поездка к храму Успения Пресвятой Богородицы в район Данденонга. Быть на дне рождения внучки Александра и Юли Хрусталей – Анимаисы. Уменьшительное её имя – Мася. Ей исполнилось два года. Подарил ей крестик и маленькие чётки. Фотосъёмка вручения подарков и застолья. Познакомился и кратко поговорил с тёщей Александра Хрусталя – Ольгой Викторовной Кузнецовой. Познакомился и поговорил с Анной Михайловной Вишневской. Она живёт в старческом доме. Познакомился с дочерью А.М. Вишневской – Лидой. Исполнил под гитару две детских песенки на дне рождении Анимаисы.
Во дворе «Русской миссии» в Данденонге растёт настоящая наша ёлочка. Растут и берёзки. Запомнилось выражение Юлии Хрусталь, что «Австралия – это страна, которая обходится без Бога. Здесь хорошая социальная защита, хороший климат». Из ягод здесь активно растёт ежевика, которую всячески изводят – мол, чужеземная ягода и сами кусты – колючие. Население Австралии по нашим меркам для отдельного континента – невелико – около 20 миллионов человек. Сам континент – плохо заселён – особенно в центре. В центре – в основном пустыни, по которым ходят верблюды. Жизнь в Австралии бурно идёт лишь по краям, по берегам континента. Самая крупная река здесь – Муррей – как наша московская Яуза. Коренное население – аборигены – считают себя «озами» – людьми из книг американского писателя Лаймена Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз». Австралия – можно сказать – страна чудес.
Лида, дочь А.М. Вишневской, преподаёт английский язык и пишет мемуары – воспоминания её мамы. Ольга Викторовна Кузнецова собирается дней на 10-ть улететь в Рим. Александр Хрусталь сказал, что есть шанс в это время пожить в её квартире.
Дом у зятя и дочери Александра Хрусталя – Володи и Ульяны Протасовых – находится возле Успенского храма. Это место называется «Русская деревня». Об этом говорят берёзы и ёлки. В доме всё плотно. У зятя Володи есть шестиструнная гитара, есть и балалайка. Как мне сказали, он учится в Мельбурнском университете 1-го класса «Монах» на дипломата. Специальность – история и политика.
Бензин в Мельбурне в полтора раза дороже, чем в Москве. Но пенсии, например, больше, в среднем – в четыре раза.

17 марта 2013 года
Утром видел на столбе возле Храма двух огромных белых попугаев. Каждый размером с довольно крупную ворону. Утром было +12 градусов. Машин на дорогах в Мельбурне утром мало. Все ездят дисциплинированно примерно с одной скоростью около 90 км/час. Даже велосипедисты ездят исключительно в специальных шлемах. Приучили. Штрафуют за любое нарушение. Например, за проезд под красный свет – штраф 500 долларов.
Был утром на Литургии в храме Успения Пресвятой Богородицы. В храме на 5-ть австралийских долларов я купил две свечи. Один доллар – пожертвовал. Диакон в храме – итальянец. Он – монах. Поёт, как птица. Думаю, что он просто не может не петь. Само воплощение песни и счастья.
Причастился Святых Христовых Тайн. Записал на диктофон Литургию и Вечерню. Часть службы идёт на английском и итальянском языках. Второй священник, иерей, – тоже по имени Михаил – по национальности серб. По-русски не говорит.
Договорился о беседах с прихожанами храма Г.М. Некрасовым, А.Д. Усатовой.
Фотосъёмка в храме и в Русской деревне. Чаепитие в гостях у Володи и Ульяны с Анимаисой. Папа у зятя Александра Хрусталя – Володи Протасова – врач.  Но сыном он особо-то не занимается. У него своя жизнь.
Поездка с Володей и Анимаисой в горы – в эвкалиптовую рощу. Фотосъёмка самой этой поездки и на смотровой площадке «Kalorama». Эвкалипты огромные – смотришь, и замирает дыхание – неужели такие деревья бывают на самом деле. Это, примерно, то же самое, что увидеть на улице человека ростом в три или четыре метра. Невольно ахнешь. Эти деревья, как мне сказали, живут до 600 лет.
Совместный масленичный ужин – Александр и Юля Хрусталь и Ольга Викторовна Кузнецова. Ели в изобилии блины и фисташковое мороженое. Пир на весь мир.

18 марта 2013 года
Начало Великого Поста. До обеда беседовал с Юлией Хрусталь о её работе в школе при храме. Александр Хрусталь с самого утра до обеда меняет тормозные колодки у микроавтобуса.
Поездка на машине с Юлией Хрусталь к 16.00 на беседу с о. Михаилом Протопоповым. Первая беседа с о. Михаилом о его биографии, о жизни.
С 17.00. до 18.00 – канон Андрея Критского в Успенском храме. На каноне Андрея Критского все держат свечи в белых керамических чашечках с отверстием – чтобы воск не капал на лакированный паркетный пол. В конце службы батюшка попросил меня задуть большую богослужебную свечу. Я успешно выполнил его просьбу. На что он в шутку сказал, дескать, я уже что-то хорошее сделал для Австралии. На прощание после службы здесь говорят: «Спокойной ночи». Хотя до самой ночи ещё не близко.
Ещё раз кратко поговорил с прихожанкой храма Александрой Даниловной Усатовой. Внимательная, доброжелательная и отзывчивая женщина.
Узнал, что Валерий Вишневский собирается отвезти на автобусе местных паломников в монастырь в Бомбалу. Это не близко – километров примерно 600-т. Хорошо бы там побывать.
На ужин – винегрет и рис. Чай с мёдом и хлебом. Весь вечер Юля кропотливо и аккуратно раскладывает и сворачивает сотни рулонов рекламы для раскладки в почтовые ящики. Подработка. Такая напряжённая у неё жизнь.
Я звонил в Кудымкар тёте Гале. Она очень рада меня слышать. Шутка ли сказать – звонок не просто от меня, а ещё и из Австралии. Цена одной минуты разговора здесь по телефону в переводе на наши рубли – 1 рубль 70 копеек. Не так уж и много – если учесть, что звонишь из другого полушария и с иного континента. Ещё по скайпу поговорил с дочерью Настей и внучкой Вероникой. Всё хорошо видно и слышно – словно и нет между нами многих и многих тысяч километров.

19 марта 2013 года
Поездка с Александром Хрусталём на местный рынок за виноградом и фруктами. Продовольственный рынок похож на московский. Например, на Рижский. Только кричат здесь на английском языке. На рынке запомнился торговец картошкой. Здесь она называется «patatos». Сухопарый, загорелый, в джинсовых шортах, белой рубашке, светоотражающем жилете и в ковбойской шляпе. Фруктов – персиков, груш и винограда покупается на семью много. И это понятно. В семье Александра и Юли Хрусталь – пятеро детей. Четверо из них живут вместе с родителями. Лишь старшая дочь – Ульяна – вышла замуж и живёт отдельно.
Дорогой Александр Хрусталь рассказывает о том о сём. Например, о том, что пальмы тут растут повсюду, но финики на них не вызревают. Недостаточно жарко. Африканеров (а попросту – негров) здесь немного. В основном – люди европейского вида. Глава Австралии – английская королева. По пути нам встречаются лошадиные фермы. Лошадей держат преимущественно для прогулок. Дорогое развлечение.
Вторая беседа с протоиереем Михаилом Протопоповым на тему о русской диаспоре в Австралии. Во второй день Великого Поста был на каноне Андрея Критского. В храме на каноне в основном пожилые люди. Записал на диктофон проповедь о. Михаила «О суде и осуждении». Перед службой поговорил с прихожанином храма Николаем Николаевичем Школой. Он тут специалист по финансам. Можно сказать – местный казначей.
После службы познакомился я с Борисом Трофимовичем и его женой Тамарой  Александровной Мухиными. Приглашают в гости. Так же познакомился с известной русской и австралийской писательницей – прихожанкой храма – Любовью Петровной Миллер. Договорились с ней о беседе.
Кратко поговорил с одной из старейших прихожанок храма – ей 93 года – Елизаветой Васильевной (фамилию не уточнил). Она увидела мой внимательный взгляд и в ответ сказала: «Что поделаешь, милый! Надо как-то доживать!»
Прихожане бойко интересуются у Александра Хрусталя – кто я такой. Он активно рассказывает. «Рекламирует» московского писателя, ветерана советской и российской морской пехоты.
Говорил вечером по скайпу с родными. Главный вопрос у всех – видел ли я кенгуру? Как будто именно в этом и заключается основной смысл моей поездки в Австралию.
Александр Хрусталь «стоит на посту» – голодает второй день подряд. Лишь воду пьёт.

20 марта 2013 года
Третий день Великого Поста. Поездка в Русский этнический центр имени святого праведного Иоанна Кронштадтского. Третья беседа с о. Михаилом Протопоповым. Уточняю по визитке его должность – уполномоченный по делам Австралийской епархии, председатель Русского благотворительного общества.
Был вечером в храме на каноне Андрея Критского. После службы раздают поминальные оладушки, съедают по ложке кутьи с ягодами.
Юля приготовила вечером фунчёзу – лапша из сладкого картофеля с морковью и перцами. Все едят урывками. Общего стола нет. Каждый сам по себе. Вечером Юля Хрусталь и старший сын Петя вновь собирают в рулоны рекламные листки для последующего разноса по почтовым ящикам.
Говорили с Юлей о школе. По её словам, образование в Австралии очень плохое. Требования низкие. Дескать, ученик может закончить школу и не уметь время по часам определять. А мы берём с них пример. У нас в России появился ЕГЭ.
Александр Хрусталь озабочен поиском денег. Ему до 23 марта надо уплатить за квартиру. Он занят – ему некогда. Мне он назидательно-шутливо говорит: «Вместо того, чтобы общаться с попами – надо лежать на пляже и пить шампанское».
Тёща Александра Хрусталя – Ольга Викторовна Кузнецова – гуляет в соломенной шляпке по территории Русского этнического центра и озабоченно смотрит по сторонам. У неё напряжённо-болезненный взгляд.
Позвонил в Москву редактору издательства «Российский писатель» Николаю Дорошенко – передал австралийский привет участникам пленума Союза писателей России.
Побаливает зуб. Небольшая опухоль на нижней челюсти слева. Неприятность.
Нашёл в интернете сборник геологических песен «Горит костёр на перевале…». Слушаю в наушниках. Несколько раз прослушал песню Наума Лисицы «Вальс в ритме  дождя».

21 марта 2013 года
Поездка в Данденонг в Русский этнический центр. Четвёртая беседа с о. Михаилом Протопоповым. Быть на службе в Успенском храме – канон Андрея Критского. Записать на диктофон проповедь о. Михаила Протопопова.
Быть в гостях у Володи и Юли Протасовых.
Беседа с Надеждой Ивановной Кононовой в доме у Протасовых и на прогулке по Данденонгу. Поездка в гости к Надежде Ивановне Кононовой – чаепитие.
Какой-то тревожный день. Что-то идёт не так. Приснился тяжёлый сон. Вижу крушение поезда. Гибнут, потом оживают мои родители. В общем – ужас. Не спадает опухоль на нижней челюсти слева.
Какие-то шумные англоговорящие гости у Володи и Юли Протасовых – это солдаты австралийской армии. Пьют пиво, а вид пьянее, чем от водки. Я сказал и попросил перевести, что каждый солдат носит в своём ранце маршальский жезл. Один из них ответил грубо, что ему нужны кулаки, а не какой-то там жезл. Я сказал, что и голова солдату не помешает. В ответ услышал, точнее, увидел театральный жест, мол, голова ему нужна лишь для того, чтобы «взять противника на калган». Подумал, что не дай Бог, тебе, сынок, встретиться в рукопашном бою с нашим братом морпехом. Оторвут тебе всё, что можно и нельзя оторвать и голым отпустят в Африку гулять. В чём причина такого поведения. Не знаю. Возможно, не понравился им мой независимый вид или то, что я – офицер из России.
После службы в храме я уточнял у о. Михаила дату и время очередной беседы.

22 марта 2013 года
Поездка на Всенощную службу в Успенский храм в Данденонге. Был на исповеди у о. Михаила Протопопова.
Контрастный день. До храма было тяжело на душе. Потом – как гора с плеч. Облегчение. Главное – это исповедь.
Побеседовал с прихожанином храма Григорием Григорьевичем Павловым. Слушал его и думал – какие они – Павловы – цельные и трудолюбивые люди. Далёкая Австралия – чужбина – стала для них родной страной. Самое большое ругательство среди них: «Ты бессовестный человек!» Очень уютный дом. Всё построено своими руками. Поразительные принадлежности для охоты: лук, арбалет, стрелы. Прекрасный семейный фотоальбом. Как торжественно тут проходят свадьбы. Всё это происходит по благословению церкви. Глубокое почтение к родителям.
Вечером ели дыню. Цвет у неё, как у фрукта папайи. Попробовали и малосладкий арбуз.
Слушал и слушал песню Наума Лисицы «Вальс в ритме дождя». Прилипла.
Опухоль зуба на нижней челюсти стала меньше. Бог даст – пройдёт.
Звонил на Урал. Поговорил по телефону с мамой. Сразу стало легче на сердце и мне и ей.
На вопрос Юли о том, что приготовить завтра – попросил фунчёзу. Вкусная и редкая еда.

23 марта 2013 года
Дважды был в Успенском храме: на Божественной Литургии и на Всенощной. Причастился Святых Христовых Тайн.
Быть в супермаркете с пальмами – купить чай. Поговорить днём с друзьями Хрусталей (тоже многодетная семья) Евгением и Ольгой Никитиными. Подарить им две своих книги «Вокруг света на «Крузенштерне» и «Сто дней «Надежды». Обсудить перспективные беседы с прихожанином храма капитаном 2-го ранга в отставке Г.М.  Некрасовым. Познакомиться с книгой Г.М. Некрасова «Чёрное море 1914–1917 гг.».
Поговорить с Александром Хрусталём о главе ЗРПЦ митрополите Илларионе (Капрале). Поговорить и о дежурном в офисе о. Михаила – Степане. Он, как мне думалось, из тех, кто познал монастырскую жизнь – возможно, из послушников, иноков. Стройный, в подряснике, хорошо читающий псалмы, точно и красиво поющий басовую партию на клиросе.

24 марта 2013 года
Был утром на Божественной Литургии в Успенском храме в Данденонге. Причастился. Кратко поговорил с Григорием Михайловичем Некрасовым. Познакомился и поговорил с редактором местной газеты «У нас» Светланой Мороз.
Поездка в гости прямо из храма к Борису Трофимовичу Мухину. Побеседовал с Б.Т. и Т.А. Мухиными. Экскурсия по дому Мухиных. Прекрасное хозяйство. Огромный дом. Ухоженный сад, просторный гараж, курятник с заморскими курами. Земляника в горшочках, малина, крыжовник. Всё ухожено, всё прибрано.
Семейный обед. За столом собралось около 20-ти человек родни. Прекрасные постные блюда: тушёный рис (плов) с морковкой, пареная тыква, свекла, капуста, запечённые перцы с просяной начинкой. Крем из орешков. Крупная голубика в изобилии. Кофе с растительным молоком, разнообразный сок. Что тут скажешь? Настоящие хозяева Мухины. Труженики. Договорился с сыном Мухиных Валерием о фотоснимках для книги. Он профессиональный фотограф.
Встреча и беседа с иеромонахом Евфимием (Саморуковым) – братом Тамары Александровны Мухиной (в девичестве Саморуковой). Ужин в семье Мухиных. Фото и разговор с иеромонахом Евфимием. Получил в подарок от него его книгу «Два пути».
Поездка по ночному Мельбурну с Б.Т и Т.А. Мухиными – к Александру и Юле Хрусталям.
Об иеромонахе Евфимии его сестра Тамара Александровна говорила, что их мама очень не хотела, чтобы он шёл в монахи. Плакала, уговаривала отступиться. Думала, он там пропадёт. А сейчас он всех нас утешает. Если плохо на душе – поговорит с ним – становится легче.
Борис Трофимович одно время держал в доме кенгурёнка. Мать у него убили – вот и растил. А выкормила кенгурёнка – собака – овчарка. Много всякой живности было. Кабанёнка держали.

25 марта 2013 года
Поездка с Александром и Юлей Хрусталь в эвкалиптовые леса на прогулку. По стволам эвкалиптов бегают гигантские муравьи. Никогда таких больших муравьёв я раньше не видел. В длину они примерно по два с половиной сантиметра.
– Они очень больно кусаются, – сказала Юля Хрусталь.
А сама лужайка, сама опушка или поле возле леса, где «пасутся» кенгуру – весьма неприглядное. Зелени очень мало. Это, наверное, потому, что здесь по состоянию и времени года осень. У нас в России весна, а здесь – осень. В основном повсюду пожухлая трава, колючки. Но кенгуру что-то в этих зарослях всё же выгрызают. При подъезде к этой кенгуровой вотчине вдоль дороги – домики-коттеджи. Мне сказали, что среди них есть и домики одного нашего российского миллионера.
– И что, он там сейчас живёт? – спросил я у Александра Хрусталя.
– Нет, вроде бы сейчас не живёт, – ответил он. – Похоже, что он купил себе небольшой остров в Индонезии. Там отдыхает.
 
Сфотографировался возле автодорожного знака «Осторожно,  кенгуру!» Его можно назвать символом Австралии. «Главное австралийское фото» у меня уже есть. И, честно сказать, я даже не знаю, нужно ли мне ещё какое-либо дальнейшее путешествие по этой стране? Нужны ли мне все эти коалы, утконосы? Разве что – если вдруг по пути.
Хорошо бы поговорить с капитаном второго ранга в отставке Григорием Михайловичем Некрасовым. Тут – судьба, жизнь, годы. Он на пороге ухода из жизни. Многое повидал. А всё равно – вне родины. Незалеченная рана эмиграции. Что-то главное, наверное, не сделано пред лицом вечности.
Подобрал для книги стихи Александра Блока и Николая Гумилёва.
Позвонить на Урал в Губаху – поговорить с мамой.
Фотосъёмка кенгуровых стаек в лесу на закате.

26 марта 2013 года
Прошло уже полмесяца с тех пор, как оказался я в Австралии. День для раздумий. Что я увидел, узнал? Активно идёт сбор материала. Но ведь его надо будет обработать, определённым образом выстроить, проиллюстрировать. Значительная работа впереди.
Посмотреть фотоснимки в книге Григория Михайловича Некрасова.
Отправить фото кенгуру в Москву и на Урал.
Поговорил вечером по скайпу с Сергеем Никоновым. Он рассказал мне актуальный австралийский анекдот. Приходит в кафе кенгуру.
– Будьте добры баночку Кока-колы, – обращается он к бармену.
– Пожалуйста, – отвечает тот, – с вас 15-ть долларов. Что-то вы редко к нам заходите?
– Спасибо, – отвечает кенгуру. – Только как же я буду к вам заходить часто, если у вас баночка Кока-колы стоит 15-ть долларов?

27 марта 2013 года
Быть на службе в Успенском храме в Данденонге. Литургия Преждеосвященных Даров. Поездка из храма на машине с Анной Верезуб к ней домой для беседы с писательницей Любовью Петровной Миллер.
Познакомиться с книгой «Русские в Австралии». Познакомиться с книгой Л.П. Миллер о великой княгине Елизавете Фёдоровне.
Побеседовать с Л.П. Миллер и Анной Верезуб. Фотосъёмка вместе с ними.
Поездка вечером с Александром Хрусталём в Seaford на море. Купание в Мельбурнском заливе. Находимся в море почти час. Вода тёплая – градуса 22-23. Дно песчаное. Красота. Сказочное удовольствие. После солёного моря – душ. Всё это бесплатно. Вот так здесь веселится и ликует весь австралийский народ.
Возвращаемся затемно. Едем с Александром Хрусталём в легковой старомодной машине «Commander» по ночному Мельбурну и слушаем концерт по авторадио. Идёт оперетта «Мадам Баттерфляй». Диктор хорошим поставленным голосом комментирует постановку на английском языке.
– Хороший английский язык, – сказал Александр Хрусталь. – Можно что-либо взять и запомнить для общения. Вот как-то читал на английском Диккенса – совсем другой язык, чем при бытовом общении здесь.
Узнал, что в Австралии живёт наша соотечественница – олимпийская чемпионка по стрельбе.

28 марта 2013 года
Гостевой день. Побывал на обеде у Александры Даниловны Усатовой. Замечательный обед. Десятка полтора с любовью приготовленных различных постных блюд на столе. Александра Даниловна – радушная, гостеприимная хозяйка. Поговорил с ней и её гостями и родственниками – Владимиром Петровичем и его женой Ниной Яковлевной Солодченко. Дружно фотографируемся.
После обеда поехали в гости к супругам Солодченко. Усадьба у них широка и просторна.
– Вот здесь у нас обычно растут грибы – рыжики, – говорит Владимир Петрович. Правда, сейчас рыжиков нет, но на траве много конского навоза. – Вот пройдут дожди – и будут рыжики.
По зелёной травке бегают несколько овечек. Различная техника. Тракторы, косилки и прочее.
В усадьбе чего только нет. И высокие сосны, и ёлки, и берёзы. И яблоневый, и персиковый сад. Даже киви у них растут, как виноград на лозе цепляются за сетку-рабицу. Плоды киви – словно огромный крыжовник.
Главная опасность для урожая – наглые попугаи розеллы. Никого не боятся. Сидят на деревьях и клюют яблоки. Ловить или отстреливать их нельзя – они защищены законом. Вот и приходится натягивать над фруктовыми садами защитные сетки. Иначе всё склюют. Нина Яковлевна угощает меня яблочной пастилой собственного приготовления. Дом по нашим меркам просто роскошный. Несколько спален. Всё сияет и светится.
Вечером вместе с Юлей Хрусталь едем в гости с Евгению и Ольге Никитиным. У них так же, как и у Хрусталей – многодетная семья. Глава семьи – Евгений – хороший ювелир. Дом у него свой, а не в аренде –  богатый в несколько этажей. Возле дома есть бассейн с голубым дном. Беседую с хозяйкой дома – Ольгой Никитиной. После беседы она сказала мне в дополнение: «Россия для меня – это, как мать! А Австралия – это, как муж». Подарил Никитиным свою книгу «Сто дней «Надежды».

29 марта 2013 года
Путешествую по Интернету. Найти в Интернете текст книги Л.П. Миллер.
Прочитать в Интернете информацию об экспедиции в Антарктиду.
Найти и Википедии информацию об Австралии.
Вечерняя прогулка по парку «Дженс» возле озера. Наблюдал на закате за птицами из специальных укрытий через щели. Птицы гнездятся на острове посреди пруда. Прилетают ибисы, различные утки. Длинноногие курицы «болотоходы» бегают по траве. Повсюду заросли мимозы. Но она не цветёт – не время. А камыш – точно такой же, как у нас в России. Людей в парке немного. Ходят пешком, ездят на велосипедах. Китайцы в пруду ловят рыбу.

30 марта 2013 года
Быть в Успенском храме на исповеди. В храм добираемся на машине Ольги Никитиной.
Торжественный обед – исполнилось 10 лет младшему сыну Павлику Хрусталю. Едем с Александром Хрусталём за подарками в супермаркет.
Получаю письма и отвечаю Наталье Аргентовой – приглашает провести со мной встречу в Троицком храме Московского Патриархата в Австралии. Своеобразный творческий вечер.

   Добрый вечер, Вадим!
Это Наталия, мы встречались у Анны. Как  Вы думаете, не провести ли встречу, о которой мы говорили, во вторник, 2 апреля, в 7. 30 вечера, в одной из русских Православных церквей?
 Наталия

 Добрый вечер, Вадим!
Извините за беспокойство. Священник церкви, куда мы с Вами едем во вторник, о. Игорь приглашает Вас в воскресенье на богослужение в свою церковь. (Если, конечно, у Вас уже  нет  других планов на этот  день). К сожалению, ни я, ни Анна не сможем Вас подвести в воскресенье, но если бы Вы смогли подъехать до станции метро   Oakleigh  или Holmesglen, то кто-нибудь  из  церкви мог бы Вас встретить и подвести.
Я могу дать Вам мобильный телефон о. Игоря.                Наталия.

Наталия, доброй ночи!
С большим удовольствием я принимаю ваше приглашение. Есть лишь одна просьба – согласовать дату и время вечера и возможной моей поездки в монастырь с Евгением Никитиным – так, чтобы не было случайной накладки. А в остальном – в любой день и в любое время. Рад буду поговорить с земляками. Всего самого доброго.
Вадим.

Наталия, ещё раз добрый день!
Я уточнил у Юли Хрусталь дату предполагаемой поездки в монастырь. Это – в выходные дни через неделю. Так что всё получается, как надо. Второго апреля вечером я готов быть там, где Вы обозначите.
Вадим.

Наталия, доброй ночи!
К сожалению, быть на богослужении я не смогу. Дело в том, что я совершенно не знаю английского языка. Так получилось, что всю жизнь я учил немецкий. И в городе я не рискну самостоятельно добираться куда бы то ни было. Это во-первых. А во-вторых, так сложилось, что вместе с Александром и Юлей Хрусталь мы ездим на службу в Успенский храм в Данденонге. Не хотелось бы нарушать сложившуюся традицию. К тому же в это воскресение мы настроены там причаститься. Надеюсь, что своим ответом ни Вас, ни батюшку – о. Игоря – я не обидел. Всего Вам самого доброго.
Вадим.

Хорошо, Наталия!
Я с большой радостью встречусь с Вами, как и договорились, во вторник. До скорой встречи.
Вадим.

Поговорил вечером с Л.П. Миллер. Она просит отправить в России в помощь одной бедной женщине 400 австралийских долларов. Охотно соглашаюсь.

31 марта 20013 года
Был утром в храме на Божественной Литургии. Причастился Святых Христовых Таин. Записал на диктофон проповедь о. Михаила Протопопова. Взял у Ольги Никитиной альманах «Духовный собеседник» № 3 за 2007 год. Там есть большие беседы с настоятельницей женского монастыря в Кейтлине матушкой Марией и духовником мужского монастыря в Бомбале архимандритом Алексием (Розентулом).
Был вечером на службе в Успенском храме в Данденонге. Служба называлась –  Пассия.
Наломал пучок веток с поваленного эвкалипта вблизи Успенского храма. Будут у меня теперь во множестве бесплатные австралийские сувениры.

1 апреля 2013 года
Поездка утром в район Данденонга – взять с собой Протасовых. У нас сегодня день путешествий. Для начала мы едем километров за 200 от Мельбурна в зоопарк.
Прекрасная асфальтированная дорога. По обочинам – эвкалиптовые рощи, поля, лужайки. Скот – коровы, овцы – круглый год пасутся вдоль дорог. Мы останавливаемся перекусить пончиками. Их продают прямо из автобуса-пекарни возле дороги. Приезжаем в зоопарк. Он называется «Maru» – «Koala Animal Park». Идём смотреть австралийскую живность. Фотографирую страусов Эму, веерохвостых павлинов, собак Динго, разных по цвету и росту кенгуру. Ну и, конечно же, центром фотосъёмки – фото на память с мишкой-коалой. Тут же вскоре получаю и фото. Как говорит Юля – один из австралийских «тиков» – фото с коалой – уже у меня есть! Ну, вот наконец-то! Коала, которого я держал на руках – мальчик. Рядом с ним в клетках есть ещё и три коалы-девочки. Но он с ними не общается. Они родом из разных мест. Он – с севера. Они с юга. Получается – разная порода. Хотя очень похожи. Внешне – так ни чем не отличаются. Так и живут они – порознь.
Далее наш путь лежит на остров Филиппа. Или, как его здесь называют – Филиппайленд. Дорога – сплошная экзотика: просторы океана, ухоженные туристические городки, сады и рощи. Сплошные удовольствия. Мы переезжаем мост от австралийского городка Сан-Ремо и оказываемся на Филиппайленде. Обедаем в рыбном кафе «Фиш-чипс». Среди прочих блюд впервые в жизни пробую кусочки филе акулы.
Мы отправляемся в район скал к рокочущему океану. Вдоль дороги несколько раз встречаются тельца погибших кенгуру. Выскакивают на проезжую трассу – и гибнут под колёсами автомашин. Их тушки какое-то время так и лежат у обочин дорог. Специальная служба помечает их краской - красными крестами.
Мы у скал. Мощные волны накатывают на них одна за другой. Белоснежная пена. Словно кипящее молоко. Скалы покрывает зелёный ковёр особой травы, похожей на традесканцию. Ощущение вечности и одновременно бренности нашего бытия. На склонах этих скал живут пингвины. Они главная достопримечательность этих мест. Пингвины живут в специальных деревянных домиках. В них они выращивают пингвинят. Ловят рыбу и несут её своим деткам – карабкаются по почти отвесным скалам. Очень впечатляет эта их родительская забота.
Далее мы едем на побережье Тихого океана – раздолье для сёрферов. Простор  – от горизонта до горизонта. Чистейший белый песочек. Могучий океанский ветер. Очень красиво. Дух захватывает от мощи этой океанской природы.
Далее мы едем в район гоночной трассы Гран-при. Тут же трассы для мотокросса и картинга. Очень ухоженная инфраструктура. В фойе администрации этой трассы – портрет разбившегося в 61 год автогонщика. Мужественное лицо человека, которым гордится вся Австралия. А мы о нём ничего не знаем. Гонщик врезался в дерево и погиб.
Вечерняя дорога из Филиппайленда в Мельбурн. Незабываемый и неповторимый – золотой, эвкалиптовый, особый – удивительный австралийский закат.

2 апреля 2013 года
Поездка с Александром Хрусталём к 16.00 в «Русский центр». Пятая беседа с о. Михаилом Протопоповым. Быть на вечерней службе в Успенском храме, на исповеди.
Поездка с Анной Верезуб и Любовью Петровной Миллер в Троицкий храм Московского Патриархата – на мой творческий вечер. Рассказал о себе. Читал свои рассказы из сборников «Подснежники», «По звёздам», «В кругосветном плавании…». Познакомился с батюшкой протоиереем о. Игорем Филяновским. Вместе сфотографировались. Я попросил его о беседе с ним, о его жизни и службе на далёком австралийском континенте.
Фотосъёмка в Троицком храме. Подарил свою книгу «Сто дней «Надежды» Любови Петровне Миллер. Чаепитие и беседа в Троицком храме.

Публикация об этом вечере на сайте Троицкого храма в Мельбурне:
Встреча с прозаиком Вадимом Арефьевым.
Опубликовано в 02/04/2013 ozshots
2 апреля в прицерковной детской студии Свято-Троицкого прихода состоялась встреча с гостем из Москвы – прозаиком Вадимом Арефьевым.
Вадим Александрович рассказал нашим прихожанам о своем творческом пути и о своей дороге в Церковь.   
Слушатели с теплом и благодарностью приняли рассказы писателя из его последних книг.
   

 

2 апреля он любезно согласился рассказать всем желающим о своем творчестве в церкви Святой Троицы, что расположена по адресу: 4 Park Road, Oakleigh. Кто читал рассказы Вадима Александровича, тот наверняка заметил, насколько они светлые и добрые, с долей юмора и житейской мудрости. Они отражают и характеризуют самого писателя. Вадим Александрович очень интересный и скромный, смелый и добрый, искатель приключений и, одновременно, домосед. Он родился на Урале, но волею судьбы оказался в Москве. Его первое образование – офицер,   политработник воздушно-десантных войск. В свое время он с золотой медалью закончил редакторское отделение Военно-политической академии, а через несколько лет совершил кругосветное плавание на барке «Крузенштерн» и посетил более 20-ти стран мира.
Этот неоднозначный и неординарный человек уже опубликовал несколько книг и получил массу наград. Читая рассказы Вадима Александровича, я могу ярко ощутить полное присутствие в описываемом сюжете. Все события осязаемы и потому сопереживаемы.       
На встрече Вадим Александрович прочитал нам несколько своих произведений. Его голос завораживал, и хотелось слушать и слушать. На все вопросы Вадим Александрович отвечал кратко и понятно. Мне запомнился один вопрос, который и меня мучил в течение всей беседы: «Как и почему Вы, бывший военный, политрук, коммунист пришли к вере?».
Вместо ответа Вадим Александрович прочел нам одно из своих произведений – «Воздушный змей», где рассказывалось об эпизоде из жизни одного лейтенанта, у которого на глазах по нелепой случайности погиб подчиненный. И как он затем жил с этой смертью на своей совести, пока в один из весенних дней он не вспомнил о прогулке с родителями,  когда был ребенком: «Вся гора была нарядная, цветная. И тогда отец запускал в небо большого воздушного змея. Это был сюрприз. Отец ничего не говорил накануне. И лишь на горе, на самой ее вершине, он неожиданно достал из сумки склеенную фанерными полосками газету и отпустил ее на волю ветра. А ветер был ровный, сильный, и змей поплыл по его волнам, качая головой и размахивая хвостом. И они долго тогда смотрели: змей с неба на них, они с земли на него.
Плыли бесконечной чередой над ними белые облака, а еще выше горело и сияло летнее солнце. День был бесконечный, счастливый, светлый. Таким и вспомнил его через много лет Ленька, и еще вспомнил слова отца: «Надо обязательно видеть небо, сынок». Правда, в тот ли раз или когда-либо потом… но так ли это важно?  Цветов Ленька так и не нашел – то ли весна холодная, то ли искал не там. Он возвращался домой с тремя веточками вербы. Возвращалось хорошо и думалось тоже легко и хорошо. Теперь Ленька знал, что делать и как жить дальше».       
Я была тронута таким простым и откровенным объяснением. И мы еще долго потом пили чай и разговаривали, общались друг с другом, и чувство прикосновения к чему-то большому и светлому не покидало меня еще очень долго.
Елена Бондарчук

3 апреля 2013 года
Прочитать путевой очерк Л.П. Миллер «Чудо Преображения». Её воспоминания о том, как она побывала на праздник Преображения Господня у горы Фавор.
Прочитать очерк протоиерея Игоря Филяновского «Две встречи» – о подвижнице русского языка в Австралии и просветительнице Нине Михайловне Максимовой-Кристесен.
Отправить краткое письмо-ответ Наталье Аргентовой.
Познакомиться с книгой (просмотреть и выборочно почитать) иеромонаха Евфимия (Саморукова). Это его огромный многолетний труд по истории христианства, по выбору жизненного пути человека, о духовной жизни и о многом-многом другом.
Отправить два письма о. Игорю Филяновскому. 

Письма дня:

Здравствуйте, Вадим!
Большое спасибо за вчерашний вечер, за очень интересную беседу, которая никого не оставила равнодушным.
Желаю Вам удачной поездки в монастырь и самых лучших впечатлений от Австралии.                Наталия Аргентова.

Спасибо, Наталия!
Мне тоже было очень приятно пообщаться с земляками, поговорить о жизни. Правда, очень тёплый и добрый получился вечер. Не много у меня в жизни было подобных вечеров. Ещё раз спасибо Вам за приглашение и за саму организацию вечера. Моя сердечная признательность батюшке о. Игорю и всем, кто присутствовал. Всего самого доброго.
Вадим.

Дорогой Вадим!
Спасибо, что пришли к нам и познакомили со своими рассказами! Было очень тепло и приятно. Для меня это было как дыхание Родины.
Знаю, что Вам интересны судьбы людей в эмиграции. Высылаю Вам свой небольшой очерк о совершенно замечательном человеке, с кем меня свел Господь здесь. Надеюсь на встречу в Москве.
С любовью во Христе.
О. Игорь.

Дорогой батюшка отец Игорь!
Спасибо Вам за гостеприимство вчерашнего вечера, за сердечное письмо и за трогательный очерк о Нине Михайловне Максимовой-Кристесен. Я бы очень хотел до отлёта в Москву поговорить с Вами. Хотелось бы рассказать о Вас и вашем служении в книге, которая, надеюсь, выйдет в обозримом грядущем. И этот очерк, который Вы мне прислали, я бы так же хотел разместить в качестве приложения к беседе с Вами. Может быть, Вы нашли бы для меня час-полтора для беседы на будущей неделе? Я очень Вам рад. Прошу ваших молитв. Поклон Вам.
С благодарностью, Вадим Арефьев.

Дорогой Вадим!
Звоните, как приедете из монастыря - буду рад встрече!
О. Игорь.

Спасибо, батюшка!
Обязательно позвоню!
В.А.

4 апреля 2013 года
Прочитать в альманахе «Духовный собеседник» (г. Самара) №3 за 2007 год интервью Людмилы Захордяевой «Расслышать голос Божий» с духовником Преображенского мужского монастыря в Бомбале архимандритом Алексием (Розентулом). Очень сильное, глубокое и откровенное интервью.
Поездка с Володей Протасовым в Данденонг – в «Русскую деревню».
Провести шестую (завершающую) беседу с о. Михаилом Протопоповым. Договориться с батюшкой о беседах с поселенцами старческого дома.
Поговорить днём с морским офицером Австралии капитаном 2-го ранга в отставке Григорием Михайловичем Некрасовым. Договориться о беседе – позвонить ему во вторник. Беседа не состоялась. Г.М. Некрасов, к сожалению, заболел.

5 апреля 2013 года
Поездка в Преображенский мужской монастырь в Бомбале – за 600 километров от Мельбурна. Выезд небольшого автобуса с прицепом от храма Святой Троицы. В пути беседую с водителем автобуса Валерием Вишневским. Затем сам рассказываю спутникам о своём кругосветном плавании на барке «Крузенштерн».
Привал и обед во второй половине пути. Много необычных вкусных постных блюд. За окном необычная природа. Древние дуплистые (им не одно столетие) эвкалипты своими стволами напоминают баобабы. Встречаются и сосновые рощи. Сосна здесь называется – пиния. Говорят, в этих рощах в сезон можно набрать много грибов – маслят и моховиков. Впервые в жизни увидел за окном ползущего дикобраза. Он похож на большую колючую кочку.
Возле дороги встречается много погибших (сбитых машинами) вомбатов. Это такие лесные свинки – кабанчики. За время нашего пути я насчитал шестерых. Получается, в среднем, один погибший вомбат на сто километров дороги.
Примерно за сорок километров от монастыря у автобуса ломается сцепка – фаркоп. Звоним в монастырь – нужна техническая помощь. Примерно через час к нам на мощном джипе приезжает из монастыря монах Герасим. Он берёт на буксир наш автобусный прицеп, и мы следуем дальше.
Во время стоянки поговорил с паломницей Татьяной Бирюковой. Она проводит экскурсии по Мельбурну. Пригласила и меня как-нибудь побывать с ней на экскурсии. Поживём – увидим. Будет ли для этого время.
Перед самым въездом на территорию монастыря – уже заметно свечерело – несколько кенгуру выскочили из кустов и перебежали нам дорогу в непосредственной близости от автобуса.
Долго пытаюсь понять – на что же похожи эвкалипты. Что-то неуловимо знакомое. И вдруг понимаю – они похожи кронами на гигантские цветы липы. Точнее – липовые соцветья.
Вечером на балконе гостиницы, где мы остановились на ночлег, я увидел созвездие – Южный Крест. Огромная радость вдруг наполнила душу. А почему – и не объяснишь. Просто радость, как в детстве – и всё! Смотрел и смотрел в небо. Любовался и любовался.
Под горой метрах в ста от гостиницы течёт небольшая горная речка. Шумит и шумит, словно песню поёт. А в период дождей она превращается в мощный, грозно рокочущий горный поток.
В лесу здесь живёт птица кукобарра. Её не спутаешь ни с какой другой птицей. Она в точности выразительно выкрикивает своё имя: «Ку-ко-бар-р-ра! Ку-ко-бар-р-ра! Ку-ко-бар-р-ра!»
Ужин в гостинице монастыря с 19.00 до 20.00. Гостиница очень ухожена. Всё в ней есть. Даже горячая вода. Чистые хорошо прибранные душевые. Кровати в келиях-комнатах – на четверых. Две нижних и две верхних. Почти, как в купе поезда.
Современная обустроенная кухня. В холле специальная печь с витыми воздушными трубами, которая топится дровами. Она служит для обогрева гостиницы и на ней можно вскипятить и держать в горячем состоянии большие пятилитровые чайники с водой. На крыше – солнечные батареи. Есть дежурное электрическое освещение.
Устраиваюсь на ночлег на нижней кровати справа от окна.

6 апреля 2013 года
Быть утром на Божественной Литургии в Преображенском храме. Встали рано затемно. Шли из гостиницы в храм с фонариками.
Прогулка по территории монастыря с Валерием Вишневским. Фотосъёмка видов монастыря, подсобного хозяйства, теплицы.
Познакомился и поговорил с послушником Павлом. Он родом из Львова. В Австралии оказался, женившись на австралийке.
– Ужас, а не жизнь у меня здесь была, – говорит Павел. – Все эти австралийки – женщины очень обмирщенные. У них один только материальный расчёт в голове.
Семейная жизнь у Павла в Австралии не сложилась. Кроме того, стал он от тоски и одиночества крепко попивать. Чтобы выкарабкаться из этого потерянного состояния, Павла доставили в монастырь. Здесь он уже несколько месяцев. Работает, трудится по хозяйству. У Павла есть подаренный ему прихожанами современный мобильный телефон, а на нём многочисленные записи Григория Лепса. Этот певец для Павла – просто кумир. Он готов слушать его песни днём и ночью. Есть у Павла мечта – вернуться в Россию и попасть на концерт Лепса.
Мне Павел подарил на память керамические шары. Он их сам вытачивает на специальном точильном агрегате.
Вообще-то Павел тут хорошо обосновался. У него своя комната-келья. В свободное время он ловит рыбу. Причём рыбу не простую, а огромных угрей. Как ни странно, но угри в Австралии считаются сорной рыбой. Это нечто вроде змеи. Кто же из нормальных-то людей будет употреблять в пищу змею? Вот и не обращают «австралопитеки» на угрей никакого внимания. Так же у них считается сорной рыбой – карп. Не едят здесь карпов. А Павел научился угрей ловить. Сделал коптильню. И теперь гости монастыря иногда пробуют угря горячего и холодного копчения.
Кратко поговорил с архимандритом Алексием.
-– А вот и писатель из Москвы, – сказал он. Хотя никогда раньше меня не видел.
Я изложил ему свою просьбу о беседе с ним. Он ответил, что сейчас для этого совершенно нет времени – много людей приехало в монастырь на Благовещение, всем хочется поговорить – и предложил мне приехать в монастырь ещё раз через десять дней специально для беседы.
Вечерняя беседа на балконе гостиницы с Валентиной Якимовой. Её трудный путь из Китая в Австралию. Река шумит под горой. Фотосъёмка на балконе.
Поговорил у печки в фойе гостиницы с Валерием Вишневским. Он рассказал мне о своих поездках в Москву. О том, как гулял по столице и даже в милицию угодил.
Быть на Всенощной – записать проповедь о. Алексия (Розентула) –  два духовных праздника и события: Благовещение и Крестопоклонная. Исповедаться у о. Алексия (Розентула).
Крестный Ход вокруг храма. Созвездие Южного креста над храмом.
Эвкалиптовые рощи вокруг и внутри монастыря. А в них пасутся кенгуру и страусы Эму.
Прочитать три канона и правило к Святому Причастию.

7 апреля 2013 года
Быть утром на Божественной Литургии в храме Преображения Господня. Причаститься Святых Христовых Таин.
Познакомиться с паломником Александром Браном. Попросить его сфотографировать Преображенский храм снаружи и внутри.
Вкусная и обильная трапеза в монастыре. На Благовещение рыба. В трапезной на стене надпись большими буквами: «Кто бежит от трудностей – тот бежит от Бога!»
После обеда идём с трудником Павлом на рыбалку. Угрей мы так и не поймали – не сезон, но сделали много фотоснимков у реки с удочкой, на фоне Снежных гор и эвкалиптового леса.
– Здесь много утконосов, – рассказывал Павел. Особенно по утрам выйдешь к реке, и они всплывают как мини подводные лодки.
Павел рассказывает так просто и понятно, что я невольно представил себе ярко эту картину. Можно сказать, что почти в натуральную величину утконоса повидал.
Был на Всенощной. Как удивительно в трепетном свете свечей сияют мозаичные иконы. Основатель и духовник монастыря архимандрит Алексий (Розентул) мастерски владеет искусством изготовления этих икон.
Как интересно и живо горит, раскачиваясь, кружась и трепеща десятками восковых свечей в храме паникадило.
Взял благословение на дорогу у настоятеля монастыря иеромонаха о. Сергия (Шатрова).
Фотосъёмка на веранде гостиницы с монахом о. Герасимом.
Поговорил с Александром Хрусталём о вторичной поездке в монастырь в Бомбалу 16 апреля для беседы с архимандритом Алексием (Розентулом).
– Можно, – ответил Александр Хрусталь. Вот только бы ещё где-то деньги на бензин найти. Деньги на бензин вскоре нашлись. Их Александру выделил о. Алексий (Розентул).
Поговорил с трудником Павлом о русских в Австралии.
Вкусный и сытный ужин в гостинице. Рыба с рисом, кофе, чай.
Поговорил за чаем с Валерием Вишневским о том о сем.


Преображенский монастырь в Бомбале

Монастырь в честь Преображения Господня в Бомбала – православный мужской монастырь близ города Бомбала в Австралии в юрисдикции Австралийско-Новозеландской епархии Русской православной церкви заграницей.
В 1982 году, по благословению архиепископа Павла (Павлова), иеромонах Алексий (Розентул) приобрёл 400 гектаров с домом земли на юго-востоке Снежных гор в Новом Южном Уэльсе вблизи города Бомбалы.
В 1983 году было закончено строительство главного здания, келий, трапезной, иконописной мастерской, гостиницы и небольшой библиотеки.
В 1984 году основано братство Преображенского монастыря.
13 августа 1987 года было получено официальное разрешение Архиерейского Синода Зарубежной Церкви на основание монастыря.
К концу 1990-х годов братия монастыря насчитывала четыре монаха и двух послушников.
18 августа 2010 года архимандрит Алексий (Розентул) был уволен на покой и остался в обители на правах духовника. Новым настоятелем назначен иеромонах Сергий (Шатров).
В монастыре проживает настоятель и 9 монахов. Богослужение совершается на английском и церковнославянском языках.
Престольный праздник Преображенской обители всегда привлекает большое количество богомольцев. Для всех паломников после освящения плодов предлагается обильная трапеза на монастырском дворе. Сюда приезжают не только русские, но и греки и сербы, многие из которых участвовали в строительстве монастырской церкви, братского корпуса, гостиницы для паломников и других зданий.

8 апреля 2013 года
На рассвете собираемся в обратную дорогу. Завтракаем в гостинице. Выезжаем из монастыря в 7.30 утра. При выезде из монастырских ворот нас то справа от автобуса, то слева сопровождают десятки кенгуру. Они легко обгоняют наш автобус, стремительно несутся в горку и лихо перепрыгивают двухметровое проволочное ограждение. Прыгуны – что надо! 
Видели мы и страусов Эму. Словно вся живность местных лесов пришла попрощаться с нами. Мы постепенно спускались вниз с горы, т.к. монастырь находится на высоте 700 метров над уровнем моря. Едем в Мельбурн через леса Австралии. Дорогой разговариваю с Валерием Вишневским. У меня удобное место – я сижу рядом с водителем и мне всё хорошо видно через лобовое стекло. Потом я рассказываю о своей поездке на Святую Гору Афон. Кто-то слушает, кто-то дремлет. Всё правильно. Тут каждый всё делает по своим силам.
Останавливаемся на перекус в небольшом городке Канн Риве. Это примерно на середине пути. Там мы заходим в кафе «Фиш чипс». Едим рыбу и картошку.
На подъёме в гору останавливаемся и все вместе фотографируемся на фоне бухты, где плавают чёрные лебеди.
Вечером уже дома в Мельбурне звоню на Урал родителям. Вчера у моего папы был день рождения. Ему исполнилось 83 года. Передаю ему самые сердечные, пусть и чуть запоздалые, поздравления. Как хорошо, когда есть папа и мама. Чувствую себя большим, хоть и напрочь седым, но всё ещё ребёнком. Слава Богу!

9 апреля 2013 года
Утром позвонил Валерий Вишневский – пригласил вечером поехать с ним на машине в Сидней. С радостью и благодарностью согласился.
Получил от Александра Брана фотоснимки Преображенского храма в Бомбале.
Повидаться с Володей, Ульяной и Анимаисой Протасовыми.
Позвонил Григорию Михайловичу Некрасову – договорился о беседе в воскресение.
Зарядить аккумуляторную батарею в фотоаппарате, подготовить диктофон.
Собраться в дорогу. Выезд в Сидней ночью. Будем ехать всю ночь – это около тысячи километров.
Прочитать в альманахе «Духовный собеседник» № 3 за 2006 год беседу Людмилы Захордяевой с настоятельницей женского монастыря игуменьей Марие (Мирос).

10 апреля 2013 года
Выезд в Сидней. Берём по пути в машину жену Валерия Вишневского – Лену. Заезжаем в гости к его товарищу и напарнику по вождению автобуса – Александру Александровичу Ильину.
Поговорил с А.А. Ильиным, его женой Алёной, дочерью Алисой. Посмотрел фотоальбом А.А. Ильина, его книги, награды, плакаты о русской культуре в Австралии.
Ночная, в основном, лесная дорога. Проезжаем через какой-то совершенно сухопутный городок по пути с… подводной лодкой в центре этого городка. Чего только не увидишь на белом свете!
Ранним утром останавливаемся на автозаправке уже недалеко от Сиднея. Перекусываем. Едим попкорн. Пьём кофе из термоса. Утро солнечное свежее. Какие-то буддисты недалеко от автозаправки молятся на резиновом походном коврике.
Едем в Российское консульство в Сиднее. Валерию Вишневскому нужно оформить документы. Я тем временем рассматриваю многоэтажный кирпичный дом, что напротив – в нём живут наши консульские сотрудники. Красивый дом. Всё вокруг зелено. Даже бассейн возле дома с голубым дном.
Совершаем экскурсию по Сиднею. Проезжаем по легендарному Сиднейскому мосту 1932 года постройки. Фотографируемся на фоне Сиднейского оперного театра – в виде морской ракушки-гребешка. Снимаемся и на фоне знаменитого моста, и на фоне морского пассажирского суперлайнера-теплохода.
Фотографирую виды Сиднея. Куда ни посмотришь – везде интересная и неповторимая картина.
Обедаем в рыбном кафе «Фиш энд чипс». Неплохой обед, но и стоит неплохо – примерно по 100 австралийских долларов на нос.
Едем в гости домой к дьякону Самуилу Вишневскому на его машине «Ниссан икс трейл». Он довольно долго служил в Успенском храме в Мельбурне, а теперь служит в другом храме – в Сиднее. А живут в квартире многоэтажного дома. Сейчас диакон Самуил занят тем, что зарабатывает на жизнь подготовкой телефильмов по разным поводам и обстоятельствам. У него дома небольшая монтажная телестудия. Есть своя телекамера, свои видеомагнитофоны и микрофоны. В общем – телевизионная техника.
Ещё раз обедаем в гостях у о. Самуила. Замечательные креветки с вермишелью специально для нас приготовила матушка Ольга.
Едем с о. Самуилом к Тихому океану. Семья Валерия Вишневского идёт на прогулку вдоль берега, а мы в это время с дьяконом Самуилом беседуем в машине.
Далее мы отправляемся на ночлег в женский монастырь «Новое Шамордино» в Кентлине. Это в нескольких десятках километров от Сиднея.
В монастырь приезжаем уже затемно. Наместницы монастыря игуменьи Марии (Мирос) нет. Она уехала в краткий и редкий отпуск – больны родители. Нас встречают монахини Евдокия и Макрина. Они хлопочут, чтобы нас разместить и вкусно накормить. Они хорошо знают семью Вишневских. Не раз они были уже в этом монастыре.
В монастыре ощущается особая благодать. Мирно, спокойно, уютно. Сама речь матушки Евдокии умиротворяет. Её забота, материнское внимание всех нас делают счастливыми – словно оказались мы в детстве на празднике жизни.
В кухне всё ухожено. Свежие разнообразные продукты. Особое кулинарное искусство насельниц монастыря.
Нас приходит проведать охрана – монастырский лохматый пёс Микки. Он уже пенсионер. Ему лет десять, если не больше. Он уже даже не лает, просто обходит со знанием дела свою территорию.
На ночлег меня определили в старой келье. Намоленное пространство. Благодать, да и только.

Монастырь
в честь Казанской иконы Божией Матери в Сиднее

Монастырь в честь Казанской иконы Божией Матери или Новое Шамордино – православный женский монастырь в юрисдикции Австралийско-Новозеландской епархии Русской Православной Церкви Заграницей, расположенный в сиднейском микрорайоне Кентлин, в штате Новый Южный Уэльс в Австралии.
Женский православный монастырь в честь Казанской иконы Божией Матери был основан в микрорайоне Кентлин (в 50 км на юго-запад) в городе Сиднее на участке земли, пожертвованном клириком Петропавловского кафедрального собора Сиднея протодиаконом Петром Гришаевым.
В 1955 году правящий архиерей Австралийско-Новозеландской епархии архиепископ Савва (Раевский) выразил намерение создать в своей епархии мужской и женский монастыри. В день Святого Духа 12 (25) июня 1956 года во Владимирской церкви Сиднея был отслужен молебен и в тот же день епископ Савва в сопровождении иеромонаха Димитрия (Обухова) и протодиакона Петра Гришаева осмотрел будущий монастырский участок, который в тот же день и был передан епархии дарителем. В день Сретения Владимирской иконы Божией Матери 23 июня (6) июля того же года, был совершен молебен и освящено место для сооружения временных монастырских построек мужской обители в честь Всех Святых. В воскресенье 3 (16) сентября в приспособленном для этого гараже была совершена первая Божественная литургия архиерейским чином, а также освящено место для сооружения главного монастырского здания, в котором должна была разместиться церковь и кельи.
Малочисленной братией, состоящей из иеромонаха Димитрия (Обухова), послушников Михаила Сорокина, Алексея Пленина и Иоанна Бойко, началась расчистка монастырского участка. При посредстве трудников был разбит сад, посажен виноградник. Одновременно протоиерей Ростислав Ган в микрорайоне Кабраматта (англ.) русск. (пригороде Сиднея) вёл работы по созданию первой женской обители, где несколько монахинь, приехавших из Харбина, во главе с монахиней Еленой (Устиновой) временно разместились в старом доме Русского благотворительного общества.
Указом Архиерейского Синода Зарубежной Церкви от 9 (22) ноября 1957 года при Покровском храме в Кабраматте была учреждена женская монашеская община, а монахиня Елена утверждена в должности начальницы обители. Другим указом от того же числа монахиня Елена была награждена золотым наперсным крестом. 26 января 1958 года за Литургией в Покровском храме архиепископ Савва возложил на монахиню Елену наперсный крест и совершил чин открытия женского монастыря. Через некоторое время монахини лишились своих помещений в Кабраматте и встал вопрос об их новом размещении.
Ввиду ухода из мужского монастыря двух наиболее ценных для его хозяйственной жизни трудников, там возникли затруднения, а вследствие болезненного состояния иеромонаха Димитрия ему также пришлось оставить монастырь и просить о назначении на приход в город Брисбен.
Духовник обители протоиерей Ростислав Ган обратился с рапортом на имя архиепископа Саввы о возможности предоставления для женской общины помещений мужского Всехсвятского монастыря и переводе оставшейся братии в помещения при Владимирской церкви. Указом архиепископа Саввы от 16 января 1959 года женская община была переведена в Кампбеллтаун (англ.) русск. и ей усвоен статус монастыря с наименованием «Новое Шамордино», так как одна из сестёр (инокиня Михаила) была постриженицей Оптинских старцев.
С переездом монахинь в Кампбеллтаун монашеская жизнь оживилась: начались ежедневные богослужения, были устроены молочная и птицеферма. Особое место было отведено для будущего постоянного храма, где был сооружён высокий деревянный крест на каменном постаменте. Духовником и настоятелем монастырского храма был назначен протоиерей Антоний Галушко.
Художник В.П. Загороднюк вместе со своим зятем В.С. Салтыковым и женой Зинаидой Павловной помог устроить иконостас, написал распятие и выполнил некоторые другие работы по украшению монастырского храма. При въезде в монастырь по проекту В.П. Загороднюка были поставлены высокие деревянные ворота в русском стиле. Строил их престарелый мастер М.В. Артёмов с помощниками. Несколько позже он же построил и звонницу.
Монастырь сыграл значительную роль в размещении русских беженцев из Китая, которые прибыли в Австралию при содействии Епархиального Беженского Комитета. В это время были спешно сооружены три больших барака и несколько вспомогательных зданий. Русская общественность в Австралии живо откликнулась на призыв архиепископа Саввы, и десятки машин привозили в монастырь рабочих для выполнения строительных, хозяйственных и полевых работ. После расселения беженцев из монастыря, бараки были переоборудованы в гостиницу для паломников, а позже близ обители были построены небольшие квартиры для пенсионеров, в которых православные пожилые люди могли вблизи храма и монастыря провести свои последние дни. Так возник поселок «Братства Святого Креста», и затем приют для больных и немощных, торжественно открытый 4 августа 1963 года.
В 1965 году, на расстоянии в несколько сотен метров от монастыря, было начато созидание мужского скита во имя святого Иоанна Предтечи в котором поселились монах Гурий и послушник Михаил Сорокин, который создал епархиальный свечной завод и мастерские. Именно в них были сделаны паникадило и подсвечники для женского монастыря.
После протоиерея Антония Галушко духовником и настоятелем храма был назначен протоиерей Тимофей Клопов. За все годы существования обители много священнослужителей участвовали в духовной жизни монастыря – протоиерей Ростислав Ган, протоиерей Михаил Клебанский, протоиерей Никита Чемодаков, протоиерей Михаил Константинов, протоиерей Николай Грант, протоиерей Георгий Скринников (из Канады), протоиерей Сергий Окунев, протоиерей Серафим Ган, протоиерей Борис Игнатьевский, священник Владимир Цуканов, иеромонах Косьма (грек), иеромонах Иоаким Росс (австралиец) и иеромонах Евфимий (Саморуков). Многие ново-рукоположенные священники и диаконы для приобретения богослужебного опыта проходили в монастыре своё служение. Кроме участия в ежедневных богослужениях, сестры обители занимаются выпечкой просфор для большинства сиднейских храмов.
В 1984 году в 93-летнем возрасте скончалась игуменья Елена (Устинова), а на праздник Живоносного Источника настоятельницей монастыря была назначена монахиня Евпраксия (Пустовалова), которая управляла монастырем в сане игуменьи 22 года. При ней был построен новый кирпичный Казанский храм, освящённый 4 (17) февраля 1990 года митрополитом Восточно-Американским и Нью-Йоркским Виталием (Устиновым). Возведены новый кирпичный монашеский корпус, колокольня, главные ворота с аркой и другие постройки.
С 19 августа 2006 года обителью управляет игуменья Мария (Мирос) (возведена в сан игуменьи в день Казанской иконы Божией Матери 4 ноября 2006 года).

11 апреля 2013 года
Быть утром в монастырском храме иконы Казанской Божией Матери на Божественной Литургии. В храме есть чудотворная проявляющаяся икона преподобного Серафима Саровского, несколько ковчежцев с мощами святых.
Побывать утром в старом храме – при гостинице.
Фотосъёмка в монастыре. Рядом с монастырём Дом для пожилых и немощных людей. В фойе этого дома на столике я увидел книгу с дарственной надписью Ирины Ган «Русские в Антарктиде». Подумал – хорошо бы познакомиться с автором этой книги и побеседовать с ней. Обнаружил в книге её электронный адрес. Надо будет написать ей письмо.
Фотосъёмка в храме Казанской иконы Божией Матери. Беседа с батюшкой протоиереем Александром Лапониным возле храма. Батюшка сам приехал в Австралию в гости к родственникам. А служит он в одном из сёл Курской области.
Беседа с монахиней Евдокией (Чипизубовой) – в четыре приёма. Она осталась за игуменью – много разных хлопот и отвлечений. Я дарю ей небольшое фото о. Николая Гурьянова – батюшки с острова Залит. Матушка Евдокия охотно рассказала о своей большой жизни. Вспоминала свою последнюю поездку (полёт) в Россию. Говорила, что перемены в России встретила невероятные: «Летела-то я в Россию, а получилось, что прилетела в Америку!» Рассказывала о своём чудесном спасении после удара током в воде…
Фотографируюсь со священником из Индонезии иереем о. Дионисием. Он старательно изучает службу на церковно-славянском языке. Когда говорит – сильно смущается. Всё повторяет и повторяет: «Да-да! Хоросё-хоросё».

12 апреля 2013 года
Быть утром на Божественной Литургии в храме Казанской иконы Божией Матери. Причаститься Святых Христовых Таин.
Побеседовать с протоиереем Никитой Чемодаковым на лавочке возле храма.
Трапеза в монастыре за одним столом (особая честь и уважение) со священниками  о. Никитой и о. Дионисием.
Поездка в Каброматту. Фото глубоким вечером на фоне Покровского храма.
Беседа в Русском доме имени преподобного Сергия Радонежского с супругами Петром Ивановичем и Елизаветой Ильиничной Метленко. Фотосъёмка в фойе и в зале.
Ужин в монастыре. Продолжение беседы с монахиней Евдокией (Чипизубовой).
Поговорить с чтицей Нэллей (Еленой) и прихожанкой Верой.
Фотосъёмка монахини Евдокии (Чипизубовой) на лужайке вместе с собакой Микки.

13 апреля 2013 года
Беседа утром с прихожанкой женского монастыря в Кентлине Татьяной Папковой из Сиднея.
Поговорить с чтицей Нэллей. Попросить её подготовить для книги подборку стихов наших поэтов в Австралии и их краткие биографии.
Трапеза в монастыре. Очень вкусно и сытно. Уж никак не скажешь, что это была великопостная трапеза. Люблю я поесть. Есть такой грех. Прости и помилуй меня, Господи!
Поездка из Кейтлина в Мельбурн – более 800 километров. Фотосъёмка в дороге. Весь день в пути.
Позвонить поздним вечером на Урал в Губаху – поговорить с мамой.

14 апреля 2013 года
Быть утром в Успенском храме в Данденонге. Причаститься Святых Христовых Таин.
Договорится о беседе с казначеем храма Николаем Николаевичем Школой.
Поговорить о беседе с Евгением Никитиным. Фотосъёмка на крыльце храма с Николаем Петровичем Солодченко. У него большая белая борода.
Поговорить с прихожанином храма Борисом Трофимовичем Мухиным.
Позвонить настоятелю Свято-Троицкого храма Московского патриархата протоиерею Игорю Филяновскому – попросить о беседе с ним.
Поездка в район «Seaford» в гости к тёще Александра Хрусталя – Ольге Викторовне Кузнецовой. Замечательный обед. Суп из креветок. Фотосъёмка картин в доме у Ольги Викторовны. Её отец был художником. Фотосъёмка снаружи дома. Ольга Викторовна – на балконе.
Отправить электронные письма Александру и Светлане Бран.
Вечерняя беседа с Николаем Некрасовым в доме у Александра Хрусталя. Фотосъёмка с Николаем Некрасовым.

15 апреля 2013 года
Дневной отдых. Восстановление сил, сон.
Позвонить в монастырь в Кейтлине. Поговорить с монахинями Евдокией и Макриной. Позвонить настоятельнице монастыря в Кентлине игуменье Марии (Мирос).
Подготовиться к поездке в Преображенский монастырь в Бомбалу.
Поговорить вечером за чаем с Валерием Вишневским.
Поговорить по скайпу с Надей и Вероникой.
Позвонить в Губаху – поговорить с мамой.

Получил письма от Светланы Бран, надо ответить ей:
Дорогой Вадим!
Это Светлана! Простите, не получилось поговорить в монастыре. Я у сына взяла ваш емайл и решила написать Вам.
Потеряла вашу визитку, простите.
В воскресенье мы будем в церкви. Если Вы тоже будете на службе, то увидимся.
С уважением, Светлана.

Светлана, добрый день!
Я сегодня был в храме Успения Пресвятой Богородицы в Данденонге.
Наверное, Вы были в другом храме. Если Вы не против, то можно встретиться и поговорить завтра – там, где я остановился – у Александра и Юли Хрусталь.
С уважением, Вадим.

Давайте, Вадим, до завтра отложим.
 Я сейчас в гостях. Дома посмотрю по карте, где это. Всего доброго.
Светлана.


16 апреля 2013 года
Выезд утром в 9.30 на микроавтобусе с Александром Хрусталём в монастырь в Бомбалу. Заезжаем по пути в район «Staford» – берём с собой Ольгу Викторовну Кузнецову.
Обедаем на середине пути в Канн Риве. На 30 австралийских долларов.
Слушаем на автомагнитоле в дороге «Добротолюбие».
Фотосъёмка потрясающего по краскам заката на подъезде к Бомбале.
Прибываем к воротам монастыря в 18.30.
Кратко поговорили с монахом о. Кириакосом.
Ужин и обустройство в гостинице.
Вышел на балкон и увидел Южный Крест! Сказочная красота. Ночь темна – ни огонька вокруг. Звёзды горят во всё небо. Просто дух захватывает.
Посидел перед сном у печки-камина – посмотрел на огонь.
Пришло письмо от Татьяны Бирюковой:

Вадим, здравствуйте!
Это Таня – из совместной поездки в монастырь.
Я видела Валеру в церкви в воскресенье, и он сказал, что Вы с ним удачно съездили в Сидней и уже теперь дома.
Я тут по уши завязла в делах.
Но я помню, что у Вас это последняя неделя. Что у Вас завтра? Когда Вы едете с Сашей в монастырь и едете ли вообще? У меня завтра, в среду, после трех, похоже, что есть свободные полдня, но, скорее всего, нет машины. М.б. у Юли есть машина, и Вы приехали бы ко мне в гости? Или мы можем встретиться где-то на перепутье...
В воскресенье 21 апреля я могла бы напоследок показать Вам мой Мельбурн. Или это уже у Вас перед самым отъездом, и будет трудно выбраться?
Надеюсь, что Вы замечательно провели прошлую неделю!
Таня.


17 апреля 2013 года
Завтрак в гостинице монастыря.
Вторая беседа с Ольгой Викторовной Кузнецовой на веранде монастырской гостиницы.
Встреча в иконописной мастерской с архимандритом Алексием (Розентулом).
Разговор с о. Алексием вместе с Александром Хрусталём и О.В. Кузнецовой.
Был в Преображенском храме на Божественной Литургии Преждеосвященных Даров.
Трапеза после Литургии: вкусный суп, гречка с грибами.
Фотосъёмка возле храма и в трапезной.
Двухчасовая беседа с о. Алексием (Розентулом) в монастырской беседке над речкой.
Чаепитие в монастырской гостинице.
Кратко поговорил с трудником Павлом.

Пришло письмо от о. Игоря Филяновского:
Дорогие друзья!
Сейчас все силы нашего прихода направлены на сбор средств необходимых для постройки будущего церковного здания. Однако при этом было неправильно забывать и о  христианских делах милосердия.
В нашем приходе уже стало традицией во время Великого Поста собирать средства  на помощь нуждающимся детям в России.
В прошлом году собранные нами средства пошли на покупку инвалидной коляски девочке-инвалиду из Сергиева Посада Варваре Соколовой. Это коляска теперь позволит Варе свободно передвигаться по школе и заезжать в недавно построенный в городе  и специально оборудованный для детей-инвалидов храм в честь явления Божией Матери преподобному Сергию Радонежскому.
В этом году одним из благотворительных фондов Варе было предложено пройти обследование в клинике Израиля. Фонд может оплатить пребывание в клинике и сдачу анализов, но перелет и проживание Вари и ее мамы в стране должен быть из их семейных средств.
Если мы сможем собрать какую-то сумму для поддержки этого обследования, то семья Вари Соколовой будет нам очень признательна.
 Деньги можете передать после  воскресной службы нашему казначею  Евгении Демидовой или старосте Андрею Владимировичу с указанием, что они для помощи Варе.
Также можно перечислить на наш церковный счет с пометкой for Barbara Sokolova
Common wealth Bank of Australia
Cheque Account (Acct no. 063894 10190108)
Account Name: Russian Orthodox Church Of The Holy Trinity
С любовью во Христе,
о. Игорь

Простите, Вадим, что не удалось поговорить.
Очень занятая выдалась неделя. Мне, кроме моего прихода, еще нужно служить в двух маленьких городках – Баларате и Бендиго и на этой неделе каждый день оказался занят.
Приходите, если возможность есть, на вечерние службы в четверг или в пятницу. В субботу я буду служить утром и вечером.
Если не получится встретиться, то, может, позже отвечу по емейлу на Ваши вопросы.
Во время Поста, сами понимаете, не всегда удается найти свободное время.
С любовью о Господе,
о. Игорь.

18 апреля 2013 года
Быть с часа ночи до пяти утра в Преображенском храме на Андреевом стоянии.
Сон до и после Андреева стояния.
Трёхчасовая завершающая беседа с архимандритом Алексием (Розентулом) в иконописной мастерской.
Фотосъёмка в мастерской иконописи. Фотосъёмка с о. Алексием (Розентулом) на фоне Преображенского храма. Получил в подарок от о. Алексия фотоальбом монастыря в Бомбале и цветные ксерокопии икон его работы. Фотосъёмка часовни в лесной чаще.
Нарвать букет из веток эвкалипта возле гостиницы.
Обед в трапезной монастыря. Кратко поговорить с монахом Герасимом. Монах Герасим всячески сторонится внимания и почитания. Он сказал: «Не надо целовать чужие руки. Они могут быть грязными».
В обед выезжаем в Мельбурн. По дороге веду фотосъёмку дороги через лобовое и боковое стёкла.

19 апреля 2013 года
Ответить на письмо трудницы женского монастыря в Кентлине Татьяны Папковой.
Поездка с Александром Хрусталём в парк гигантских эвкалиптов и папоротников.
Фотосъёмка дорогой видов Мельбурна и в Ботаническом саду. Впечатление такое, словно я оказался в «Парке юрского периода».
Позвонить Георгию Михайловичу Некрасову – договориться о беседе с ним по скайпу.
Поговорить дорогой с Александром Хрусталём. Вторая длительная беседа с ним. Первая была во время пересадки на другой самолёт в Дохе.
Отправить электронное письмо экскурсоводу по Мельбурну Татьяне Бирюковой.

Письмо-ответ Татьяне Бирюковой:
Татьяна, добрый день!
Спасибо за приглашение. Я бы с удовольствием, но время уже не позволяет – надо завершить намеченное и – в дорогу. Вы были очень добры и внимательны ко мне. Я Вам искренне благодарен. Берегите себя. Всего Вам самого хорошего, самого доброго! Уверен, что мы ещё не раз поговорим.
До свидания. Вадим.

Письмо от Татьяны Папковой и ответ ей:
Добрый день, Вадим Александрович!
Простите, если я вызвала у Вас душевный дискомфорт по поводу письма. Простите, если я обидела Вас этим письмом.
Простите, что информация была короткой, а потому и неполной, всегда спешим. Да и расстроилась я, что опять поступила не так как надо.
Слава Богу! Вы получили благословение на написание книги. Уверена, она у Вас получится. А вот я, к сожалению, благословение на интервью от батюшки не получила, о чем мне и напомнили в монастыре. Я, как и Вы, знала, что он в отъезде.
2 дня звоню в Бомбалу, не могу дозвониться. Так бывает. Мобильным пользуются в экстренном случае. Не переживайте, фото монастырей мы Вам вышлем. Вопрос стоял о монашествующих, праздничных фото и матушкиных. Возможно, я что-то не поняла. Но благословение просили вместе с Андреем. Перезвоню еще раз матушке, а о. Алексею буду звонить по своим делам, тогда и благословлюсь. Высылаю адрес Надежды.
Фотографии Андрей подбирает, вышлем немного позже. Открывали Ваш «Омофор». Понравился, немного почитали, даст Бог, после Пасхи смогу посмотреть больше.
Спаси, Господи!
Андрей и Татьяна.

Добрый день, Андрей Андреевич и Татьяна!
Я только что вернулся из Бомбалы. Встречался и беседовал с архимандритом Алексием. Он благословил меня на работу над книгой. Благословение получено. Можете, как мы и договорились с Вами, Татьяна, ему позвонить и уточнить. Кроме этого, надеюсь, у Вас есть и мобильный телефон вашего духовного отца. Помимо встречи и нескольких бесед для книги с о. Алексием, перед отъездом в Бомбалу я позвонил и лично поговорил с настоятельницей монастыря в Кентлине игуменьей матушкой Марией. Мы хорошо, очень по-доброму поговорили. Я даже спросил её благословения о публикации беседы с ней, которая была прежде уже опубликована в альманахе «Духовный собеседник» №3 за 2007 год. Возражений не было. Она лишь спросила – есть ли у меня фото иллюстрации к данной беседе. А по иным беседам, включая ту, что прошла с Вами, никаких ограничений со стороны матушки Марии не было. Так что все наши договорённости, которые произошли в монастыре, на мой взгляд, остаются в силе.
А матушки Марии мы не дождались только лишь по простой причине – детям семьи Вишневских, с которыми я приехал в Кентлин, надо было идти в школу. Вот поэтому мы и возвратились обратно в Мельбурн, не дождавшись матушки Марии. Рассчитываю на фотоснимки (Храмов и монастырей) уважаемого Андрея Андреевича и на адрес той женщины, которой нужна помощь. Безусловно, также как и Вы, я надеюсь на Вашу обязательность в наших соглашениях. Храни и Вас, Господи! Всего Вам самого доброго. 
С уважением, Вадим Арефьев.

20 апреля 2013 года
Поговорить с Александром Александровичем Ильиным. Договориться о беседе с ним на понедельник 22 апреля.
Собрать в основном чемодан к отлёту. Просмотреть и уложить в пакет австралийские газеты и журналы.
Прочитать информацию о реликтовом парке в Данденонге.
Поездка на машине с Юлей Хрусталь на Вечерню в Успенский храм. Быть на исповеди у о. Михаила Протопопова.
Договориться с Н.Н. Школой о беседе на завтра у него дома на 18.00.
Договориться о завершающей беседе с о. Михаилом на утро в понедельник 22 апреля.

21 апреля 2013 года
Быть утром на Божественной Литургии в Успенском храме в Данденонге. Причаститься Святых Христовых Таин.
Записать на диктофон проповедь о. Михаила. Получить подарок от о. Михаила – миро из Бари.
Поговорить с Н.Н. Школой, Б.Т. Мухиным, Светланой Мороз. Купить журнал о жизни русских в Австралии.
Быть на общем годовом собрании прихожан Успенского храма.
Поездка с Юлей Хрусталь в магазин – купить подарки и сувениры.
Фотосъёмка на фоне памятника-вертолёта и австралийского флага.
Беседа с Николаем Николаевичем Школой и его женой Ириной.
Взять CD диск у Валерия Мухина с фотоснимками к беседам.
Поговорить с Евгением Никитиным – договориться с ним о беседе по скайпу.
Получить от Н.Н. Школы трёхтомник «Русские в Австралии».

Письмо от Татьяны Бирюковой:
Вадим, счастливого пути!!
Надеюсь, Вы уезжаете с полной сумой впечатлений и хороших впечатлений!
Жаль, что так совпало и не удалось мне показать Вам Мельбурн – у меня уже сложилась своя программа со своими любимыми местами. Ну, в следующий раз!
Я, кстати, могу послать Вам свои координаты в смысле организации экскурсий, гостиниц и машин – на случай, если кто-то из ваших знакомых сюда поедет. Пишите, если надо!
Как Вы съездили в монастырь во второй раз, удалось ли побеседовать с о. Алексием и какое ваше впечатление?
Мне, с Божьей помощью, удалось поговорить с о. Алексием по поводу проекта нашей церкви в Окли.
Я была поражена размахом его личности и таланта! Монастырская церковь построена по его проекту и с его росписями, и это все безукоризненно! Его иконы и росписи удивительны, сочетания цветов  и композиции предельно гармоничны и имеют авторский стиль – их можно разглядывать бесконечно! Мне это напомнило мастеров Серебряного века. Сергиев Посад, Абрамцево, Талашкино, Поленово. В общем, место удивительное.
Дай-то  Бог, он нам поможет в решении архитектурных проблем и в росписи нашей предполагаемой церкви.
Я пошлю Вам фотографию реки со взгорка недалеко от гостевого дома. Если приглядеться и увеличить фото, то там видно, как Вы с Пашей на маленьком островке ловите рыбу! (В это время на соседнем холме за вами  гуляла семья страусов!)
Всего Вам самого хорошего! Ждем новых книг!
Татьяна.

22 апреля 2013 года
Утром поездка в Данденонг на встречу с о. Михаилом Протопоповым. Беседа с о. Михаилом.
Поговорить с редактором газеты «У нас» Светланой Мороз. Сбросить на жёсткий диск фото жизни прихода из архива газеты разных лет.
Окончательные сборы в дорогу. Полностью уложить чемодан и сумку.
Поблагодарить и попрощаться с Александром и Юлей Хрусталь. Поездка домой к Валерию Вишневскому.
Поездка с Валерием Вишневским для беседы к Александру Александровичу Ильину.
Трёхчасовая беседа с А.А. Ильиным. Получить от него в подарок книги и CD-диски.
Поездка с Валерием Вишневским в аэропорт Мельбурна.
С трепетом прохожу таможенный контроль. Я один, а английского языка не знаю. Но, слава Богу – среди контролёров есть русскоговорящая девушка. Её звать Каролина. Она из Сербии. Хорошо говорит по-русски. С её помощью я спокойно и уверенно прохожу предстартовый контроль.
Посадка в самолёт и полёт в Доху. В полёте я неоднократно продегустировал щедро предложенную мне стюардессами различную еду.

23 апреля 2013 года
Прилёт в Доху и нахождение там более шести часов. Выпил стакан кофе с молоком – улетело 20 американских долларов.
Фотосъёмка в аэропорту Дохи на фоне небоскрёбов и мощных трансконтинентальных пассажирских авиалайнеров.
Вылет из Дохи в Москву в 12.45.
Прилёт в столицу нашей Родины – в 18.40 – без опоздания.
Звоню на Урал в Губаху родителям – сообщаю о прилёте. Какое счастье возвращаться домой!
Получаю багаж. Покупаю билет на скоростную электричку.
На Павелецком вокзале меня встречают дочь Настя и зять Сергей.
Слава Богу – дома!
Хороша страна Австралия, а Россия – лучше всех!

27 апреля 2013 года
Письмо Александру Хрусталю:
Саша, привет! Вот уже несколько дней, как я в Москве. Но ощущения, что полностью вернулся домой – ещё нет. Думаю, что тут продолжается (как у подводников) некий период декомпрессии. Вновь привыкаю жить на родной земле. Хотя уже потихоньку что-то начинаю делать. Но основательно возьмусь за работу над книгой, видимо, после Пасхи. Завтра вечером у моих родных – зятя и внучки – крестины. Большое событие. Тебя, Юлю и всю вашу семью сердечно поздравляю с Вербным Воскресением. Пусть всё у вас будет хорошо. Берегите себя. Помоги вам, Господи. Ещё раз благодарю вас за гостеприимство, за ваше терпение и добросердечность. Прошу, по возможности, передать мои поздравления о. Михаилу, Протасовым, Ольге Викторовне, Вишневским, Никитиным и всем-всем, с кем довелось поговорить. В нашем больничном храме ещё не был. Собираюсь побывать завтра. Прошу ваших молитв.
С благодарностью, Вадим Арефьев.








Приложение

ИНТЕРВЬЮ
С ГЕОРГИЕМ МИХАЙЛОВИЧЕМ НЕКРАСОВЫМ,
капитаном 2 ранга ВМФ Австралии в отставке



 



ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ НЕКРАСОВ – капитан 2 ранга Королевского ВМФ Австралии (в отставке), медалист Ордена Австралии. Моряк, историк, исследователь, публицист, писатель
Родился 21 января 1933 г. в г. Загребе, в Королевстве Югославия. Отец был офицером Белой армии, первопоходником; мать, пианистка, дочь офицера Императорской, а затем Белой армии. Рос в военной семье. С пятилетнего возраста решил стать моряком.
В 1944 году семья эвакуировалась в Австрию, а затем была послана на работу в Силезию, откуда пришлось бежать перед наступающими советскими войсками.
В 1950 году семья выехала в Австралию. Приехав в Австралию 17-летним парнишкой, отрабатывал, как большинство послевоенных мигрантов, по контракту, затем учеба в университете. В 1957 году был принят офицером в Королевский ВМФ Австралии, стал морским офицером. Морская профессия послужила основой новой мечты — заняться исследованием истории морских сражений. Причем главным интересом стали события, связанные с Россией. В 1990-х годах, полностью выйдя в отставку, стал первым председателем Русского этнического представительства штата Виктория.
Первая книга об истории на английском языке вышла в издательстве Колумбийского университета, Нью-Йорк, в 1992 году. Ее русская версия «У врат Царьграда» вскоре будет издана в Санкт-Петербурге. Перу Г. Некрасова принадлежит публиковавшееся в сокращении в «Благовесте» историческое исследование «Кто наследник Российского Престола?» Автор книг на английском языке North of Gallipoli – «Black Sea Fleet at War 1914-1917», «Expendable Glory - a Russian Battleship in the Baltic 1915-1917» (это про линкор «Слава»), из которых первая уже вышла в русской версии.
Помимо того на русском языке вышел сборник статей и докладов в издании «русской программы» Мельбурнского университета «История и мы». Написал небольшую книгу о Русско-японской войне, которую писал сразу на двух языках. В этой книге автор старается развеять многие мифы о неспособности русских моряков.




***


– Георгий Михайлович, в детстве многие мальчишки, начитавшись книг о великих путешественниках, мечтают стать моряками. Для Вас эта мечта сбылась. Закончив инженерный курс в университете, Вы могли бы работать в разных местах, но сознательно выбрали морской флот.
– Ваш вопрос о том, как моя мечта сбылась, можно было бы расширить, а именно, как она зародилась. Дело в том, что в то время я еще не читал книг, просто не умел читать! В пятилетнем возрасте я впервые увидел море, — лазоревое Адриатическое море — и сразу же решил связать с ним свою жизнь. Эта решимость оставалась со мною постоянно. К тому же, когда в 1944 г. нашей семье пришлось бежать из Загреба, то мы оказались в одной группе с контр-адмиралом К.В. Шевелёвым, ветераном Порт-Артура и Первой мировой войны на Балтике. Конечно, я, одиннадцатилетний парнишка, был в восторге от знакомства с настоящим адмиралом и много его расспрашивал. Он охотно мне рассказывал, особенно про Русско-японскую войну. Затем, мы жили в лагере Фишбек возле большого портового города Гамбург, где влияние моря всегда ощущалось.
Можно сказать несколько слов и о лагере Фишбек. Это был бывший лагерь французских и других западных военнопленных офицеров. И вот, когда туда поселили «бесподданных беженцев православного вероисповедания», (слова «русский» тогда нельзя было упомянуть) то эти старые и дырявые бараки быстро обросли палисадничками, появились завалинки и грядки с овощами. Очень быстро была сооружена церковь, настоятелем которой был игумен, а затем архимандрит Виталий, — будущий Первоиерарх Зарубежной Церкви. Появился на территории лагеря театр и библиотека, была создана и «школа». Детей было много, но у всех было самое невообразимо разное прошлое; некоторые и вовсе почти не учились.
Нас всех разделили на группы и каждая начала с азбуки и «1+1=2». По необходимости перемещали учеников из одной группы в другую. В конце первого года подвели итоги и «группы» превратили в классы средней школы или гимназии. Преподавательский состав был первоклассный, были и те, кто работал в высших учебных заведениях. Директором школы и преподавателем физики был профессор Е.Г. Зелинский, чей внук сейчас возглавляет научный отдел Министерства обороны Австралии. О нем Вы писали в «Единении».
Когда стало ясно, что надвигается разъезд беженцев по разным странам, то дирекция гимназии решила ускорить темп занятий старшего, предпоследнего класса и пройти сразу двухлетний курс с тем, чтобы дать нам законченное среднее образование. Пришлось ученикам поработать! Мы стали вторым выпуском гимназии. С этим аттестатом зрелости меня и приняли в Мельбурнский университет. Я выбрал инженерный курс электроники, надеясь, что, может быть, с этой специальностью смогу поступить во флот. Тогда, в ранних 1950-х годах, у меня была лишь слабая надежда. В то время, чтобы стать морским офицером, надо было родиться британским подданным, желательно в Австралии.
Мой переход из Неаполя до Мельбурна на американском военном транспорте лишь укрепил мое желание стать моряком. В Австралию мне пришлось ехать одному, т.к. отцу не разрешили подписать контракт из-за болезни сердца. Родители ехали позже, но отец по пути скончался от инсульта и похоронен в Порт-Саиде рядом с братской могилой моряков крейсера «Пересвет», подорвавшегося в 1916 г. на германской мине.
Когда я оканчивал последний курс, у меня была встреча с одним из старших офицеров Navy Office, который предложил мне работу инженера в судостроительном и судоремонтном заводе в Уильямстауне возле Мельбурна. Я сразу согласился. Я уже окончил университет и работал, когда законодательство изменилось, и мне пришло извещение, что по решению министра я могу быть принят в военный флот. Заветная мечта осуществилась! Я стал первым «новым австралийцем», как тогда говорилось, получившим офицерское звание в Королевском Австралийском ВМФ.
– Ваша первая большая книга называлась «North of Gallipoli». Этот полуостров в Турции связан исторически и с Австралией, чьи войска в корпусе ANZAC участвовали здесь в боях в 1915 году, и с Россией, на этом полуострове жили войска, ушедшие из Крыма в конце Гражданской войны.
– Моя первая большая книга была о боевой деятельности Российского Императорского флота на Черном море в Первую мировую войну. Полуостров Галлиполи в 20-м веке имеет два различных значения для русских и австралийцев. Русским он больше всего знаком как место лагеря Белой армии генерала Кутепова, «Голое Поле», после ее исхода из Крыма. Австралийцам, да и вообще на Западе он известен по неудавшейся попытке сил Великобритании и Франции захватить его в 1915 г. и этим открыть путь для связи с Русскими войсками. Идея операции была замечательная, однако она была очень плохо продумана. Для молодых сухопутных армий Австралии и Новой Зеландии десант на Галлиполийский полуостров и последующая затяжная борьба за него послужили боевым крещением, унесшим много жизней. Высадившиеся войска были брошены в совершенно бесперспективную кампанию. Да ещё на их беду противником оказался блестящий тактик Кемаль-паша, более известный ныне как первый президент Турции Ататюрк.
Высадка десанта на Галлиполи была связана с боевыми действиями на Черном море. Когда в 1975 г. отмечалось шестидесятилетие этих событий, то мне было предложено прочитать доклад в Морском историческом обществе Австралии (Naval Historical Society of Australia) в Сиднее. Я решил обратить внимание на события на Черном море. Меня поразил интерес, проявленный аудиторией. Для них это было нечто совершенно неизвестное. Позже доклад пришлось повторить сначала в Канберре, а потом в Мельбурне, где мне был задан вопрос: почему я не напишу об этом книгу? На следующий день вечером я сел за машинку и начал ее писать.
– Сейчас, особенно в Интернете, появляется немало исследований, которые по-новому стараются осветить ту или иную часть нашей Российской истории. Вы просмотрели немало документов, когда готовили свою статью о Русско-японской войне.
– Да, в Интернете появляется много нового и интересного; я стараюсь за этим следить. Я заметил интересную тенденцию, — многое вольно или невольно поддерживает те версии, которые были напечатаны в специальных журналах Белой эмиграции, а не официальную советскую версию. Анализируя официальные источники, приходится удивляться, как иногда вымысел от повторения превращается в «исторический факт, не требующий доказательств».
Русско-японской войне я посвятил мою последнюю книгу, (пока еще не изданную) «Война ошибок и оплошностей», которую я писал сразу на двух языках. В эту книгу я включил много того материала, который частично использовал в своих докладах и статьях, как в русской, так и в западной печати. Надеюсь, издатель найдется.
В этой книге я постарался сделать обзор самых разнообразных источников и первоисточников, включая западные, и продумать это, исходя из собственного мореходного опыта. Я писал ее больше как моряк, а не историк.
– 25 лет назад в течение 4 лет Вы были первым председателем РЭП Виктории. Представительство существует и ведет большую работу и сейчас.
– К сожалению, мне малоизвестны подробности по созданию Русского Этнического Представительства. Скажу только, что очень энергичная инициативная группа проделала огромную работу, но, на ее беду, человек, который должен был быть председателем, неожиданно скончался. А тут как раз я приехал в Мельбурн. Со всеми членами инициативной группы я был уже давно знаком. Они мне предложили заменить их потерю. Что ж, как говорится, «от службы не отказывайся», я согласился и постарался внести свою долю в общий труд.
– Трудно удержать русские корни у новых поколений, живущих в Австралии. Удалось ли передать любовь к морю, русскому языку и истории вашим детям?
– Дети, вырастая в австралийской культуре, в нее вливаются до разной степени. Это нормально. Вспомним про африканские корни А. С. Пушкина и о том, как Лермонтов гордился своими шотландскими корнями, а оба были светилами русской культуры. И сегодня наши дети, включаясь в австралийскую культуру, ее обогащают. Необходимо для этого, чтобы они не забывали своих корней, как не забывают их выходцы из Англии, Шотландии, Ирландии и других стран. И чтобы сохраняли свою веру. Наши дети (давно уже по возрасту не дети!) о своих корнях помнят. Любовь к морю, как у меня, пожалуй, не проявляется, зато они любят путешествия и дальние страны.
– Какие темы Вас интересуют сейчас. Я знаю, Вы часто публикуете статьи в Интернете на различные темы, здесь и объединение двух частей Православной Церкви и попытка осмыслить происходящие события в мире.
– Последнее время меня очень интересовало всё, что было сопряжено с восстановлением единства Русской Православной Церкви. Я человек верующий. Знаете русскую пословицу: «Кто в море не бывал, — тот и Богу не молился»? Это относится и ко мне. Сейчас я пока ничего не пишу, — кроме, вот, ответов на Ваши вопросы! Начну ли еще что-либо писать, — увидим.

Владимир Кузьмин, г. Сидней





ГЕОРГИЙ НЕКРАСОВ



На круги своя


Наши дни, дни конца сентября и начала октября 2005 года – это исключительно интересные дни.  Во-первых, происходит перенесение останков генерала Антона Ивановича Деникина с супругой, а также и профессора Ивана Александровича Ильина в Россию, в Донской монастырь.
Сама процедура крайне интересная – с церковной стороны будут принимать участие все три русские юрисдикции: Московская Патриархия, Зарубежная Церковь и Парижский экзархат Константинопольского Патриарха. По прибытии останков в Москву гробу генерала Деникина будут оказаны воинские почести. Интересно также, что профессора Ильина в России называют одним из самых замечательных русских философов, а он был до мозга кости белым и монархистом!  О том, что генерал Деникин был не только героем Первой мировой войны, но и вождем Белого движения, напоминать не приходится. И в процессе перезахоронения играют крупные роли: с эмигрантской стороны – князь Д. Шаховской, а с российской стороны – княгиня Елена Николаевна Чавчавадзе, супруга председателя Высшего Монархического Совета.
Второе большое событие, – это то, что во время своего официального визита в ООН и США Президент Владимир Владимирович Путин посетил не только храм Московской Патриархии в Нью-Йорке, но и Синодальный Собор Русской Православной Церкви За Границей, где был встречен Митрополитом Лавром, которого благодарил за окормление русских изгнанников и отстоял молебен.  Затем, помолившись, приложился к чудотворному образу Курской-Коренной Богородицы и мощам свв. преподобномучениц Великой Княгини Елизаветы и инокини Варвары. Перед поездкой в Нью-Йорк он побывал на Святой Горе Афон, где посетил русскую обитель и во всеуслышание сказал, что Россия – страна Православная. (Вероятно, многие от этих слов Президента в гробу перевернулись!)
Похоже, мы теперь наблюдаем, как «ветер возвращается на круги своя».
Молебен в Нью-Йорке служили перед Курской-Коренной иконой... Это наводит на некоторые мысли. Вспомним историю этой иконы. Чудотворная икона была рассечена на две части татарской саблей, и эти две части татары швырнули в лесу в разные стороны, а священника, служившего при часовне, отвели в плен. Но вот со временем священника выкупили из плена, и он, вернувшись на место часовни, после поисков нашел две половины иконы - и они сверхъестественным образом срослись. Остался, однако, некий шрам от татарской сабли. В начале ХХ века революционеры-террористы хотели икону уничтожить и подложили под аналой бомбу, принесшую много вреда храму, но сама икона осталась нетронутой.  По шраму можно было определить, что это не копия, а сам чудотворный образ. В 1944 году в Вене эту икону обнесли по ряду домов, где жили русские православные люди. И при всех свирепых бомбежках Вены американскими ВВС, принесших огромные разрушения городу, ни один дом, в котором побывала чудотворная икона, не был разрушен.
Можно предположить некую связь всех этих событий.  Итак, татары разрубили икону, а в 1927 году большевики (а они были похуже орды!) разрубили всю Русскую Православную Церковь на две части и разбросали их и физически, и административно, и политически. Русский же народ они увели в плен. И одну часть иерархии тоже. Этот плен прекратился 22 августа 1991 года. Теперь же пришло время составить две, пусть даже очень неравные количественно, половинки Русской Православной Церкви вместе – и они срастутся, как срослась икона. И тогда Владычица, этой Своей иконой посрамившая безбожных террористов и защитившая прибегающих к Ней с верою от воздушных бомб, будет защищать всех нас от терроризма, этого бича наших дней, и других возможных напастей, и, будем верить и надеяться, даст России явить миру свет Святого Православия.    

Мельбурн, Австралия, 29 сентября 2005 г.






От автора

Как-то уже перед самым отлётом в Мельбурн – у меня уже были куплены билеты – я сказал своему соседу (мы вместе спускались в лифте) – вот, дескать, улетаю в Австралию!
– Куда-куда?! В Австралию?! – переспросил он удивлённо. А чего там вообще делать-то?
– Ну, как что? Пригласили! – ответил я! Страну посмотреть. Интересно же!
– М-м-м, - промычал сосед, – и добавил: «Вообще-то наши люди просто так в Австралию не ездят!» И ничего более не говоря, вышел из лифта.
А следом вышел и я, и подумал, что он, конечно же, прав, и, что, действительно, просто так в Австралию не ездят.
И всё же я летел в Австралию. Меня пригласили. Понятно, что не просто так. За всем этим была история. Дело в том, что уже лет семь до этого я уже мог побывать в этой стране во время кругосветного плавания на барке «Крузенштерн». Согласно маршруту экспедиции, наш парусник должен был зайти в австралийский порт Фримантл, который находится на западе австралийского континента. И даже на карте-схеме кругосветного маршрута легендарного барка всё это было красочно нарисовано.
Но наш парусник туда не зашёл. Во время самого похода почему-то возникли проблемы с оформлением визы для захода в эту страну. И Австралию мы не посетили. И осталась досада. Казалось бы, грех жаловаться – и так жизнь подарила возможность обойти Земной шар на парусном судне – весь мир посмотреть. Ну не получилось с Австралией. Чего уж так досадовать и грустить-горевать? Но всё же досада была. Всё дело ещё и в том, что мысленно я уже нарисовал для себя этот континент-остров среди Тихого океана. Просто представил, как сойду я с барка по трапу, встану своими собственными ногами на австралийскую землю и скажу: «Здравствуй, Австралия! Вот я и прибыл тебя повидать!»
А ещё я увидел эту страну прямо в кругосветном плавании – на картинах моего хорошего товарища художника Андрея Петровича Красильщикова. Он уже бывал раньше в Австралии. Я смотрел на его картины и думал, что очень, наверное, всё необычно в этой стране. Вот даже, казалось бы, просто листва на деревьях (картина называлась «Утро в эвкалиптовой роще») и та – необычного цвета – какого-то сизо-перламутрового. И воздух там, думал я, наверное, другой. И люди – другие. И можно будет с ними поговорить и узнать, и открыть для себя…. Ведь каждый человек – это огромный мир. А мне рассказывали, что в Австралии много наших соотечественников и что они охотно приезжают в порт, когда туда заходит наше судно.
Всё это могло быть, но – не случилось тогда, а осталось жить где-то в глубине сознания и время от времени напоминало о себе.
И вот однажды, когда я был в храме на литургии,  мне сказали, что чтецом у нас сегодня служит – житель Австралии – из Мельбурна.
И мы познакомились с ним. И он пригласил меня в Австралию. И через некоторое время я оформил визу и купил билет на самолёт.
Вот, собственно, и вся история о том, как я туда попал. Другой вопрос: «А что же мне  довелось там делать-то?»
Да, конечно же, повидать австралийский экзотический мир. Например – как кенгуру прыгает между автомашин на окраине Мельбурна. Или посмотреть маленькие домики пингвинов на острове Филлиппа. Или – рощу эвкалиптов-гигантов возраст которых более полутысячи лет, а высота каждого около сотни метров. Всё это и многое другое мне довелось увидеть собственными глазами. И это – незабываемо.
Но главное, конечно же, это те встречи с нашими соотечественниками, с которыми мне довелось повстречаться в пути, в храмах и монастырях и поговорить во время поездки. Это – православные люди, которые волей судеб оказались на этом далёком континенте. Судьба каждого из них – уникальна. Каждый – особым, своим путём оказался здесь и сумел обрести здесь приют – свой дом, свою малую родину.
Я сердечно благодарен всем моим собеседникам за их искренность, открытость и доброжелательность, за подробный рассказ о жизни.


С уважением,
русский писатель Вадим Арефьев




Православие в Австралии

Первые православные в Австралии появились в начале XIX века. Первая Божественная литургия была отслужена в Сиднее в 1820 году русским священником Дионисием. В 1898 году началось строительство первого православного храма – в честь Святой Троицы – для русских, греческих и арабских прихожан. Священников для постоянного пастырского служения в Сиднее и Мельбурне прислал Иерусалимский Патриархат. В 1925 году в Брисбене была построена первая русская церковь, а в 1961 году основан первый православный монастырь.
В 1850-х годах антихристианская резня в Османской империи вынудила многих православных греков и сирийцев переехать в Австралию, после 1917 года пошла волна русских иммигрантов, после 1922 года – вторая волна греков, изгнанных из Турции, а после Второй мировой войны и прихода на Балканы коммунистов добавились десятки тысяч сербов, сотни румын и болгар. Наконец, падение «железного занавеса» привело к еще одной волне иммигрантов из православных стран.
Согласно результатам переписи 2001 года, число православных в Австралии составляет 529 444 человек или 2,82 % от общего числа населения. Однако, по оценкам специалистов, реальное число их выше, поскольку далеко не все из православных иммигрантов приняли участие в переписи.
Огромный приток иммигрантов в Австралию за прошлые несколько десятилетий увеличил православное население приблизительно в 70 раз. В течение последних 30 лет Православие по численности выросло в этой стране пропорционально больше, чем любая другая христианская конфессия. Большую часть православного населения составляют четыре этнические общины: греки, сербы, русские, арабы.
Эти общины имеют свои епархии:

– Австралийская архиепископия Константинопольского Патриархата, возглавляемая архиепископом Стилианом; имеет 118 церквей и приходов и 7 монастырей (официальный сайт: http://home.it.net.au/~jgrapsas/pages/);
– Австралийская и Новозеландская епархия Русской Православной Церкви за рубежом, возглавляемая архиепископом Илларионом; имеет 31 церковь и приход, 5 монастырей и 2 скита (официальный сайт: http://www.rocor.org.au/, e-mail: diocese@rocor.org.au);
– Австралийско-Новозеландская епархия Сербской Православной Церкви, возглавляемая епископом Иринеем; имеет 38 церквей и приходов, 2 монастыря и 2 скита (официальный сайт: http://soc.org.au/);
– ахиепископия Австралии и Новой Зеландии Антиохийского Патриархата, возглавляемая митрополитом Павлом Салибой; имеет 25 церквей и приходов и 1 женский монастырь (официальный сайт: http://www.antiochian.org.au/, e-mail: admin@antiochian.org.au).
Кроме того, 7 приходов содержит Румынская Православная Церковь, 3 прихода – Русская Православная Церковь Московского Патриархата, 3 прихода – Болгарская Православная Церковь, 2 прихода – Православная Церковь в Америке, 1 приход – Польская Православная Церковь.

Итого в Австралии 228 православных церквей и приходов разных юрисдикций, 15 монастырей и 4 скита. Монастыри здесь небольшие: редко, где число насельников превышает 2–3 человека, а общее число монашествующих – около 50 человек. В греческие монастыри регулярно приезжают опытные монахи со Святой горы Афон для духовного руководства. В прошлом Австралию посещал даже известный старец Паисий Святогорец (1924–1994).
В 1979 году была организована Конференция Канонических Православных Церквей Австралии (CCOCA), которая позволяет представителям разных православных юрисдикций вместе решать общие вопросы церковной жизни на Австралийском континенте.
В стране действуют православные школы и высшие учебные духовные заведения, издательства, общественные центры, выходят книги о Православии, а также периодика (например журнал «The Voice of Orthodoxy»), существуют православные радиопередачи, созываются конференции. В Мельбурне работает Институт православно-христианских исследований, в котором учатся студенты разных юрисдикций. В некоторых храмах есть святыни, иногда сообщается о чудесах, происходящих по молитвам верующих у чтимых икон.

Следует рассказать о некоторых наиболее примечательных монастырях, на примере которых можно хорошо видеть историю и современное положение православного монашества в Австралии.

Монастырь в честь иконы Божией Матери «Пантанасса» (КПЦ).
Адрес: 567 Mangrove Creek Rd, LOWER MANGROVE CREEK 2250.
Настоятель: игумен Стефан.
Телефон: + 61 (2) 4374 1060.

Монастырь основан в 1976 году и первоначально находился в Сиднее. Но в 1995 году, когда к игумену Стефану пришли первые послушники, обитель решили перенести далеко от городской суеты, в Мангровые горы, на вершину одной из них. В 2005 году начато интенсивное строительство традиционного монастырского комплекса в стиле афонских монастырей. По словам архиепископа Стилиана, «это будет первая лавра, появившаяся в Австралии». Уже сейчас монастырь известен своей иконописной школой. Всего в обители подвизаются пять монахов вместе с настоятелем. Богослужение совершается на греческом языке.

Монастырь святого Иоанна Горного (КПЦ).
Адрес: 280 Holmes Rd, FORRESTFIELD, W.A. 6058.
Настоятель: иеромонах Евагрий.
Телефон: + 61 (8) 9359 2988.

Единственный православный монастырь в западной части Австралии появился в самом начале XXI века. Все три монаха, вместе с настоятелем составляющие братство обители, прибыли из афонского монастыря Симонопетра, где отец Евагрий подвизался 14 лет. Богослужение совершается преимущественно на греческом языке, а один раз в месяц – на английском.

Свято-Преображенский монастырь (РПЦЗ).
Адрес: Richardson Road, Bombala NSW 2632.
Настоятель: архимандрит Алексий (Розентул).
Телефон: + 61 (2) 6458 3009.

Монастырь находится в Снежных горах. Был основан в 1982 году архимандритом Алексием, приехавшим со Святой Земли, где он трудился несколько лет в Русской духовной миссии в Иерусалиме. Настоятель известен как хороший иконописец. Одним из основных служений монастыря является духовное окормление паломников, которых сюда приезжает немало в праздничные дни. В настоящий момент в монастыре живут шесть насельников. Богослужение совершается на английском и церковнославянском языках.

Иоанно-Предтеченский скит (РПЦЗ).
Адрес: 3rd Avenue, Old Kent Road, Kentlyn NSW 2560.
Настоятель: иеромонах Иоаким (Росс).
Телефон: + 61 (2) 4626 3945.

По времени основания это одна из старейших православных обителей Австралии, но не всегда в ней сохранялась монашеская жизнь. В 1956 году архиепископ Савва благословил иеромонаха Димитрия (Обухова) основать монастырь в Кентлине, определив ему в помощь трех послушников. Однако в 1959 году отца Димитрия перевели на приход в г. Джилонг, двое послушников вернулись в мир, а третий целиком был занят трудами на свечном заводе, построенном рядом со скитом. В 1960 году здесь поселился монах Гурий (Демидов), прибывший в Австралию как беженец из Харбина (Китай).
Подражая житию древних отцов, он нашел пещеру недалеко от скита, где проводил много времени в отшельничестве. Эта пещера – место его подвигов – ныне является местом паломничества. В 1988 году по телесной немощи отец Гурий переселился в близлежащий женский монастырь «Новое Шамордино», а умер в 1992 году 98 лет от роду. Недостроенное здание скита тем временем пустовало более десяти лет, пока в 1999 году сюда не пришел иеромонах Иоаким (Росс), православный австралиец. Он восстановил монашескую жизнь в скиту, а также начал миссию среди австралийцев. Он, в частности, издает православный журнал на английском языке «The Voice». В его планах также завершить строительство скита, начатое при отце Гурии. Богослужение совершается на английском языке.

Монастырь в честь Казанской иконы Божией Матери «Новое Шамордино» (РПЦЗ).
Адрес: 32 Smith Street, Kentlyn NSW 2560.
Настоятельница: игуменья Мария (Мирос).
Телефон: +61 (2) 4625 7054.

Община была основана в 1959 году русскими монахинями, вынужденными покинуть Китай из-за репрессий пришедших там к власти коммунистов. В 1983 году была построена новая церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. В старой церкви ныне совершает богослужения иеромонах Иоаким (Росс) из соседнего Иоанно-Предтеченского скита. Всего в обители сейчас подвизается 15 монахинь. Богослужение совершается на церковнославянском и английском языках.

Монастырь во имя пророка Илии (РПЦЗ).
Адрес: Frahns Farm Road, Monarto SA 5254.
Настоятель: иеромонах Вениамин (Форбс).
Телефон: + 61 (8) 8339 2162.

Монастырь был основан в 1995 году, с 1998 по 2003 год находился в юрисдикции Антиохийской митрополии, в 2004 году вернулся в РПЦЗ. Монастырь совершает пастырское служение для Православной миссии в Мельбурне. В обители сейчас подвизается два иеромонаха, и одна монахиня – в миссии. Все они – обратившиеся в Православие австралийцы. Богослужение совершается на английском языке.

Монастырь святого Петрока (РПЦЗ).
Адрес: PO Box 198 South Hobart TAS 7004.
Настоятель: иеромонах Михаил (Мэнсбридж-Вуд).
Телефон: + 61 (3) 6224 0871; e-mail: stpetrocabbey@trump.net.au

Единственный православный монастырь на о. Тасмания основан в 1992 году отцом Михаилом, прибывшим из Англии, и назван в честь святого Петрока, древнего подвижника VI века, родившегося в Уэльсе. Изначально это был католический монастырь, но в 1997 году его основатель, отец Михаил, перешел в Православие и был принят в Австралийскую епархию РПЦЗ.
Монастырь ведет миссионерскую работу, целью его является привлечение к Православию людей англо-саксо-кельтского происхождения. Для этого, в частности, совершаются богослужения «по западному обряду», с использованием древних литургических текстов, созданных на Западе до его отпадения от Православия. Обитель устроила несколько миссий на острове и часовню при университете Тасмании (адрес: 40 Alexander St, Sandy Bay, Tasmania), где служит иерей Барри (Джеффрис). Издается специальный журнал, посвященный Православию западного обряда. Богослужения совершаются на английском языке.



Адреса русских храмов в Австралии

Канберра
(Canberra, федеральная столица Австралии)

Церковь во имя святого Иоанна Предтечи (РПЦЗ).
Адрес: 1 Matina Street Canberra ACT 2604.
Настоятель: протоиерей Александр Морозов.
Телефон: + 61 (2) 6295 7798.

Новый Южный Уэльс (New South Wales)
г. Сидней (Sydney, столица штата)

Свято-Покровский храм (РПЦ МП).
Адрес: 135 Kildare Road, Blacktown NSW.
Настоятель: иерей Самуил Вишневский.
Телефон: + 61 (2) 9622 5322.
Богослужения совершаются еженедельно: в субботу – с 18:00, в воскресенье литургия – с 9:30. Действует приходская школа, занятия проходят по субботам с 9:25 до 14:35.

Кафедральный Петропавловский Собор (РПЦЗ).
Адрес: 3 Vernon Street, Strathfield NSW 2135.
Настоятель: архиепископ Австралийский и Новозеландский Илларион.
Телефон: +61 (2) 9747 5892, e-mail: diocese@rocor.org.au
Богослужения совершаются еженедельно: в субботу – с 18:00, в воскресенье литургия – с 9:00.

г. Ньюкасл (Newcastle)

Богоявленский храм (РПЦ МП).
Адрес: 7a, Werribi street, Mayfield West, NSW 2304.
Настоятель: иерей Александр Фильчаков.
Телефон: + 61 (2) 49676737, e-mail: Theophany@yandex.ru

г. Кабраматта (Cabramatta)

Покровский храм (РПЦЗ).
Адрес: 136 John Street, Cabramatta NSW 2166.
Настоятель: иерей Борис Игнатьевский.
Телефон: + 61 (2) 4625 7743.

Квинсленд (Queensland)
г. Брисбен (Brisbane, столица штата)

Свято-Никольский собор (РПЦЗ).
Адрес: 344 Vulture Street Woolloongabba QLD 4152.
Настоятель: протоиерей Гавриил Макаров.
Телефон: + 61 (7) 3341 8881.

г. Уэйвилл (Wayville)

Свято-Никольская церковь (РПЦЗ).
Адрес: 41-42 Greenhill Road, Wayville SA 5034.
Настоятель: протоиерей Владимир Дедухин.
Телефон: + 61 (8) 8271 2653.

о. Тасмания (Tasmania)
г. Хобарт (Hobart, столица штата)

Храм в честь Воздвижения Креста Господня (РПЦЗ).
Адрес: 3 Augusta Road, Lenah Valley TAS 7008.
Настоятель: протоиерей Михаил Протопопов.
Телефон: + 61 (3) 9706 3122.

Виктория (Victoria)
г. Мельбурн (Melbourne, столица штата)

Свято-Троицкий приход (РПЦ МП).
Адрес: Cnr of Royal Pde. & The Avenue, Parkville VIC Australia.
Настоятель: иерей Игорь Филяновский.
Телефон: + 61 (3) 9375 7116, 0403381967.

г. Джилонг (Geelong)

Скорбященский храм (РПЦЗ).
Адрес: 17 Yarran Street Bell Park VIC 3125.
Настоятель: иерей Симеон Кичаков.
Телефон: + 61 (3) 5278 7783.

г. Колинвуд (Collingwood)

Покровский Собор (РПЦЗ).
Адрес: 6 Oxford Street, Collingwood VIC 3056.
Настоятель: протоиерей Николай Карыпов.
Телефон: + 61 (3) 9306 8497.

г. Саус Ярра (South Yarra)

Русский православный приход в честь Покрова Божией Матери (КПЦ).
Адрес: 41 Moore St, SOUTH YARRA, VIC 3141.
Настоятель: архимандрит Тихон (Романов).
Телефон: + 61 (3) 98269547.


Содержание

Игорь Домнин. Русская диаспора в Австралии…………………………………………..
Беседы с митрофорным протоиереем Михаилом Протопоповым
Биография о. Михаила Протопопова………………………………………………………...
Беседа I……………………………………………………………………………………..........
Беседа II…………………………………………………………………………………………..
Беседа III………………………………………………………………………………………….
Беседа IV………………………………………………………………………………………….
Беседа V…………………………………………………………………………………………..
Беседа VI………………………………………………………………………………………….
Беседа VII…………………………………………………………………………………………
Проповеди о. Михаила Протопопова………………………………………………………..
Беседы с архимандритом Алексием (Розентулом)
Биография о. Алексия (Розентула)…………………………………………………………..
Беседа I……………………………………………………………………………………………
Беседа II…………………………………………………………………………………………..
Проповедь о. Алексия (Розентула)…………………………………………………………..
Беседа с протоиереем Игорем Филяновским………………………………………….
Протоиерей Игорь Филяновский. «Две встречи»………………………………………
Беседа с протоиереем Никитой Чемодаковым……………………………………......
Беседа с протоиереем Александром Лапониным…………………………………….
Беседа с иеромонахом Евфимием (Саморуковым)
Беседа с монахиней Евдокией (Чипизубовой)…………………………………………
Беседа с иереем Самуилом Вишневским………………………………………………..
Беседа с Петром и Елизаветой Метленко……………………………………………….
Беседа с чтецом Александром Хрусталем………………………………………………
Беседа с Юлией Хрусталь…………………………………………………………………...
Беседа с Ольгой Кузнецовой……………………………………………………………….
Беседа с Анной Беседа с Валерием Вишневским………………………………………………………….
Беседа с Владимиром и Ниной Солодченко и Александрой Усатовой………….
Беседы с Любовью Миллер
Беседа I……………………………………………………………………………………………
Беседа II…………………………………………………………………………………………..
Любовь Миллер. «Я видела Беседа с Ириной Ган………………………………………………………………………….
Ирина Ган. «В Антарктику с российской экспедицией»……………………………….....
Ирина Ган. Поездка в Россию………………………………………………………………..
Беседа с Борисом Мухиным………………………………………………………………..
Беседа с Борисом и Тамарой Мухиными……………………………………………….
Беседа с Григорием Павловым……………………………………………………………
Беседа с Ольгой Никитиной………………………………………………………………..
К.Н. Пестрово. Австралия……………………………………………………………………
Беседы со Светланой Бран
Беседа I……………………………………………………………………………………………
Беседа II…………………………………………………………………………………………..
Беседа III………………………………………………………………………………………….
Беседа с Валентиной Якимовой…………………………………………………………...
Беседа с Николаем Школой…………………………………………………………………
Беседа с Надеждой Кононовой…………………………………………………………….
Беседа с Анной Верезуб……………………………………………………………………..
Беседа с Николаем Некрасовым…………………………………………………………..
Беседа с Александром Ильиным………………………………………………………….
Беседа с Татьяной Папковой……………………………………………………………….
Беседа с Ольгой Шониной…………………………………………………………………..
Вадим Арефьев. Страницы из австралийского дневника………………………………
Приложение. Владимир Кузьмин. Интервью с Георгием Некрасовым……………..
Георгий Некрасов. На круги своя……………………………………………………………
Вадим Арефьев. От автора…………………………………………………………………..
Приложение. Православие в Австралии………………………………………………...
Стихи Александра Блока на открытие книги……………………………………………..
Стихи Николая Гумилёва на закрытие книги………………………………………….....
Содержание……………………………………………………………………………………..



Николай Гумилёв

Старина

Сборник "Жемчуга"


Вот парк с пустынными опушками
Где сонных трав печальна зыбь,
Где поздно вечером с лягушками
Перекликаться любит выпь.

Вот дом, старинный и некрашеный,
В нем словно плавает туман,
В нем залы гулкие украшены
Изображением пейзан.

Мне суждено одну тоску нести,
Где дед раскладывал пасьянс
И где влюблялись тетки в юности
И танцевали контреданс.

И сердце мучится бездомное,
Что им владеет лишь одна
Такая скучная и темная,
Незолотая старина.

…Теперь бы кручи необорные,
Снега серебряных вершин,
Да тучи сизые и черные
Над гулким грохотом лавин!







































Выходные данные