Сказать, что презентационный зал национальной библиотеки был украшен, это значит не сказать ничего. Он выглядел богаче, чем платье императрицы в день свадьбы. Центральный круг колонн был обтянут атласной тканью, а бронзовые капители в форме быка были начищены до блеска.
За колоннами находилось множество книжных стеллажей, каждый из которых был сделан из дорогого эбенового дерева, которое при полировке приобретает буквально зеркальный блеск. Именно в таком неприступном для термитов, плесени и грибка книжном шкафу можно хранить самые дорогие книги империи, голозаписи и архивы медиа-информации.
Каждая из книг, хранящихся в национальной библиотеке, заслужила это право признанием миллионов подданных, ибо в них содержатся все знания, когда-либо полученные человеком.
Этот день был необычен – ведь появился некий автор, который претендовал на то, чтобы его книга заслужила право попасть в национальную библиотеку.
В центре находилась площадка в духе великих предков, когда-то завоевавших весь мир: соединение архитектурных правил метрополии с провинциальными традициями. Именно этому правилу был обязан внешний вид главной презентационной кафедры империи, ведь мало где увидишь сочетание зала в виде древнегреческого амфитеатра с классической имперской трибуной.
О публике, пришедшей на презентацию, не возможно не сказать. Все гости были одеты по последнему слову моды. На первом ряду всегда сидел прокуратор Авилий, человек далёкий от искусства, но мнящий себя истинным ценителем и поэтому считавший, что ни одно крупное культурное событие в столице просто не имеет права проходить без него. Он всегда носил сине-салатовый плащ в шахматную клетку поверх розового костюма, как знак своей утончённости. Хотя даже он понимал, что до образа истинного светского ценителя ему не хватает настоящей причёски в виде быка или орла оранжевого или голубого цвета, но, поскольку природа не даровала ему волос, приходилось обходиться париками.
С краю сидели сёстры Юлия и Минора, настолько изящные молодые особы, что позволяли себе занять не более трети стула. Они были похожи как две капли воды. Их внешность как всегда абсолютно прекрасна: зелёные губы и оранжевые щёчки, глаза, накрашенные красной тушью, в сочетании с красными же тенями, платья, меняющие цвет в зависимости от света (по-настоящему большая редкость), а венчает это великолепие шляпка с огромным фиолетовым пером страуса. Поскольку вокруг сестёр всегда была свита из молодых людей, жаждущих прикоснуться к прекрасному, можно признать, что образы Юлии и Миноры были вполне оправданы. Настолько оправданы, что, наверное, даже страус был не против окрашивания его перьев.
Где-то по центру сидел молодой сын претора западных провинций. Зовут его Най. Все знают, что западные и центральные провинции разделены огромным океаном, так что у Ная было огромное преимущество, по сравнению с его братьями, проживающими не в столице – он был далеко от отца, а это значит, что он мог делать всё, что посчитал нужным, ведь личный банковский счёт никогда не был пустым, а папа слишком занят делами, чтобы приехать к любимому сыночку и узнать, учится ли он в столице или занимается чем-то другим. С первого взгляда не совсем понятно, зачем такому человеку как Най находиться в национальной библиотеке? Но ответ прост: самые недоступные удовольствия всегда есть в высшем обществе, а попасть туда можно, только вращаясь рядом с его представителями. Вот и сейчас отпрыск богатого дома сидел на презентации в надежде познакомиться с кем-нибудь, кто помог бы ему в достижении поставленных целей.
Среди пестреющих разноцветными красками, перьями, невообразимыми причёсками гостей был ещё один человек, заслуживающий внимания. На заднем ряду сидел Марк, в отличие от остальных, он был одет по моде прошлого века: строгий костюм-тройка чёрного цвета, никаких едких красок в одежде и причёске. Неудивительно, почему он чувствовал себя одиноким в этом обществе.
Часы пробили двенадцать, настало время презентации. К трибуне вышел молодой человек с книгой в руках. В зале образовалась тишина, каждый со вниманием смотрел на Публия.
Автор выглядел лет на тридцать. Коричневые, волнистые волосы были аккуратно уложены назад, а борода, едва тронутая сединой, ровно пострижена. Публий носил круглые очки, одет он был в тёмно-синие брюки на подтяжках. Поверх синей в белую полоску рубашки был одет чёрный пиджак с кожаными налокотниками – небольшая дань традиции профессоров прошлого века. Молчание выступающего не могло продлиться дольше, Публий начал.
- Добрый день, дамы и господа. Я рад видеть всех вас здесь и скажу, что для меня честь находиться под одной крышей с великими умами нашего времени.
Наша история насчитывает многие сотни лет, начиная свой отсчёт от Ромула и Рема, вкусивших молоко волчицы. Великий народ Рима помнит войны первой империи и её раскол, столетнюю войну, начатую императором Константином, объединившим разрозненный народ перед натиском варваров.
Упадок римской культуры сменился эпохой Возрождения, давшей толчок новым географическим открытиям и промышленной революции. И сейчас в зале национальной библиотеки Римской империи, как некогда богослов из Антиохии Иоанн Златоуст, чьи труды хранятся здесь, хочу представить свою работу – «Труд о мирах иных».
В своей книге я исследовал весь исторический путь нашей империи, подробно рассмотрел, к чему приводили те или иные решения наших лидеров, и подвожу итог нашей культуре. И под итогом, уважаемые дамы и господа, я понимаю финал нашей цивилизации – мы обречены исчезнуть.
Недовольный ропот пробежал по залу.
- Вздор! – раздался крик из зала.
- Ничем не подтверждено! – ответили с другого конца амфитеатра.
- Послушайте! – попытался прервать выкрики Публий, - Мы больше ничего не производим, мы не создаём ничего нового! Всё, что мы делаем сейчас, лишь переработка уже полученного, причём полученного нами давно. Мы уже столкнулись с этим много веков назад, и ещё неизвестно, как повернулась бы история, если бы Константин не принял судьбоносное решение вновь объединить Рим. Всё, что интересовало людей в первую империю – это земные блага, но никак не развитие как духовное существо. В своей книге я указал, как мы можем избежать этого.
Всё что нам нужно – это перестать считать себя центром вселенной. Наш народ обязан решать реальные проблемы, а не твердить всем вокруг о собственном величии и особенности. В своём труде я пишу, что сейчас мы ещё можем отказаться гонки за наслаждениями и перейти к настоящему созиданию. Мы должны снова начать творить.
- Довольно! – прервал выступающего Авилий. Прокуратор поднялся со своего места, всем видом показывая важность собственного положения, - Уважаемый автор, чем ещё, помимо бредовых отсылок к истории прошлого, Вы можете убедить нас в том, что Ваша книга достойна места в библиотеке, а значит и всеобщего внимания?
Автор молчал. Внутренне он понимал бесперспективность своего положения, но другого выбора у него не было.
- Люди склонны повторять ошибки прошлого. Мы слишком уверены в собственной значимости, а это застит нам глаза. Оглянитесь вокруг, что Вы увидите? Безвкусие. Люди идут на что угодно, лишь бы выделиться среди окружающих и быть непохожими на остальных, но в этом они становятся однообразны. Это путь в бездну.
В библиотеке воцарилось молчание. Никому из достопочтимых гостей не хотелось расписаться в собственной ущербности. Один за другим в полном молчании посетители стали уходить из зала.
- Это, - прокуратор указал рукой на уходящих людей, - лучший ответ Вашим идеям.
Зал опустел. Публий сидел напротив стеллажа с голозаписями философов прошлого века. Напротив него была включена голограмма писателя из Гальской провинции Жана Бода. «Это — профилактическая белизна пресыщенного общества, общества без головокружения и без истории, не имеющего другого мифа, кроме самого себя» - говорил Жан. Публий склонил голову, невольно проступали слёзы.
- Знаешь, - послышался голос со стороны, - была бы моя воля, я бы заставил каждого из подданных прочитать твою книгу, но это никому не нужно.
Публий поднял глаза, напротив него стоял Марк, профессор философии Императорского университета.
- Просто, - продолжил Марк, - уже слишком поздно.
- Я хотел помочь.
- Им не нужна твоя помощь. Им нужно, чтобы ты их поражал.
В обществе, стремящихся лишь удивляться, осталось только двое, желающих творить.