ГЛАВА 1. Тяжёлый хлеб и лёгкие деньги
Самарский янтарь.
Спекулянты и крах трудолюбия.
Спасение земли.
Мельничный молох.
Биржа.
Зерновой гигант.
Самарский янтарь
«Ах, Самара-матушка, слаще хлеба мякишка» - такие частушки любили распевать горожане в своих дворах, сидя за бутылочкой. И это неудивительно. Столица губернии оформилась в прекрасный город и, как предрекал митрополит Алексий, «просияла в веках» благодаря хлебному делу. Пшеницу уважительно в крае называли «волжским янтарем», который считали главным национальным достоянием.
Богатство всегда притягивает к себе людей. Между ними сразу возникает интрига, вспыхивают конфликты. Для разрешения противоречий вмешивается государство, стараясь направить частную инициативу не на кровавую междоусобицу, а на созидание в интересах страны. Вот как описывает в XIX веке освоение Среднего Поволжья литератор Николай Васильевич Шелгунов: «Самарские степи были только что отняты от калмыков. Край был широкий, раздольный, первобытно-степной, в котором жилось свободно. Это значит, что всякий, кто мог, забирал чужое... Пионер начал с того, что познакомил калмыка с благами русской цивилизации. «Что обскачет твой конь в день, то и бери», - говорил калмык пионеру, получая от него штоф водки. Потом калмык стал умнее и начал сдавать землю по контракту, но и пионер знал цену денег. Сдавалось за десять копеек, по двадцатипятилетним контрактам, то, что стоило рубля. Потом калмыков с их родных ставропольских и самарских степей прогнали в Азию, земли их сделали казенными оброчными статьями, и статьи эти захватил тот же пионер, тот же жадный до наживы (мужик), умный, ловкий и смелый...»
Сами царские особы не утруждали себя юридическими казусами при переводе поволжских земель в частную собственность. Так, Екатерина II в 1768 году подарила братьям Орловым - Григорию и Алексею - почти всю Самарскую луку в знак благодарности за оказание помощи в возведении на престол. По этому поводу существует следующий исторический анекдот. Братья прискакали к будущей императрице после совершения государственного переворота и сообщили, что муж Екатерины оказался слаб здоровьем и преставился. Повеселевшая вдова объявила, что новоиспеченные графы Орловы должны поехать в Самару, найти там самую высокую гору, подняться на нее и поглядеть на закат солнца. Все земли, которые они увидят на правом берегу, переходят в собственность новым вельможам. Братья так и сделали, оказавшись владельцами огромного поместья. По преданию, самый высокий из братьев Алексей, поднимался на Царев курган.
Яркое описание земель, из-за которых было сломано столько копий, дает Н.В. Шелгунов: «Волга есть естественная граница... живое урочище, разделяющее эти два различных мира. По сю сторону Волги (европейская сторона) флора малорослая, скудная, тощая, по ту (азиатская сторона) точно чудом каким, лес становится иным, рослым, сильным, многообразным... В степях растет дикий малорослый персик, таволожка, мальва, истра, ковыль, а янтарная пшеница (белоголовка) растет до того густо и сильно, что за уборку ее берут вчетверо дороже, чем сейчас же на противоположном европейском берегу Волги. Даже фауна тут иная. Кузнечики величиною чуть не с воробьев, в садах шпанская муха, а в полях живут тарантулы».
Еще к 70-м годам XX века в Заволжских степях сохранилась популяция уникальных бабочек «переливниц». Особенность этого живого цветка в том, что у нее одно крыло лилового цвета, а другое ярко-синее. Стоит же этой бабочке слегка изменить угол отражения крыльев, и цвета их сразу же менялись на противоположные. Сам размер бабочки составлял порядка 7-8, а то и 10 сантиметров.
Однако вернемся к пшенице, ведь именно она привлекала в первую очередь предпринимателей. Вот как описывает это самарское богатство Н.В. Шелгунов: «А пшеница здесь замечательная, кажется, во всем мире нет и не может быть ничего подобного самарской пшенице. Это не пшеница, а янтарь, и сам Бог отвел для нее самарские и оренбургские степи, назначив им границей Волгу». Здесь выращивалось три основных типа: перерод русак, или русская, саксонка. Переродом называли твердую пшеницу, дававшую в плоскости сечения зерна «леденец». Она подразделялась на два вида – белотурку и кубанку, каждая из которых состояла из высшего (1, 2, 3-го), среднего (1, 2, 3-го) и низшего сортов. Получалось, что две разновидности одного и того же рода пшеницы «арнаутки» имели 18 сортов. Белотурку, дававшую твердое зерно со стекловидной туго дробимой сердцевиной, выращивали в ту пору в Новоузенском и Николаевском уездах на луговом берегу Волги. Лучшей считалась белотурка Новоузенского уезда. Из этого зерна мололась самая тонкая белая мука высшего качества и самая дорогая. Русак, или русская пшеница, имела мягкое, легко дробимое зерно. Различались русаки высшего качества – самарский русак, затем шли оренбургский, стерлитамакский и другие. Саксонка также росла в Самарском крае на луговом берегу и называлась заволжской. Из нее получалась мука хорошего качества и много отрубей.
Открытый хлебный Клондайк быстро стал менять демографический облик страны. Хлынул поток переселенцев из центральных и северных губерний, с Украины и Белой Руси. Эти процессы являлись глубинными и судьбоносными с трагическим оттенком для всей России. Вот как об этом пишет философ Г.П. Федотов в статье «Будет ли существовать Россия?»: «...крестьянство центральных губерний разорялось, вырождалось духовно и заставляло экономистов говорить об «оскудении центра». Великороссия хирела, отдавая свою кровь окраинам...» Переселенцы нещадно эксплуатировали землю, вели экстенсивное хозяйство. В это же время быстро развивался внутренний и внешний рынок зерна, который ежегодно требовал увеличения урожайности.
Не знавшее новых технологий, обрабатывавшее землю дедовскими методами, крестьянское море бурлило, но не могло решить экономических задач, поставленных самой жизнью. В удельных землях и на казенных территориях трудились башкиры, мордва, вотяки. Район Бугуруслана стал центром проживания мордовских племен ерзя. Мордва мокша переселилась с Тамбовщины, а вотяки из Казани. Возникают поселения черемисов. Эти народы постепенно принимали христианство, но сохраняли свои языческие корни. Самарские статистические сборники констатировали, что в 70-е годы XIX века в губернии проживало более 180 тысяч магометан. 8 процентов всей возделываемой земли в губернии находилось в руках выходцев из Западной Европы. Еще в 1762 году Екатерина II сделала попытку влить свежую цивилизованную кровь в крестьянские массы. Началось переселение немцев. Колонисты в течение 30 лет освобождались от любых налогов и податей, им давали участки и беспроцентные ссуды на постройку домов, закупку сельхозинвентаря и скота. Переселенцы освобождались от рекрутской обязанности. Ко времени царствования Александра I в Самарском крае уже существовала 131 колония общей численностью свыше 135 тысяч человек. Европейцы познакомили Поволжье буквально со всеми ответвлениями католицизма. 105 колоний образовали лютеране, 26 менониты. Самарскую землю возделывали 38 тысяч католиков, около 6 тысяч реформистов, порядка 500 кальвинистов. Всего колонистам принадлежало 656 655 десятин земли, на которой они сажали пшеницу и картофель, добиваясь огромных урожаев. Когда молодой капитализм ворвался в пореформенную губернию, ее этнический состав представлял следующую картину: 63% великороссов, 9% мордвы, 8% татар, 2% башкир, 3,5% чувашей и удмуртов, 8% немцев, 4% украинцев, 2% остальных национальностей.
Многонациональное море не восприняло европейских традиций ведения хозяйства. В процессе зернового производства поволжская земля истощалась, теряла свои природные качества. Налицо был аграрный кризис. Главным бичом региона стали регулярно повторявшиеся засухи. Природа всегда мстит человеку за неправильное с ней обращение.
Вот как описывает ужасающие результаты неумелого хозяйствования самарский вице-губернатор И.Ф. Кошко: «Только что мы выехали из Бугуруслана, по обеим сторонам тракта потянулись бесконечные поля, имевшие какой-то зеленовато-серый оттенок. То было сплошное море колеблющейся довольно редкой лебеды: решительно ни одной другой травки, только у канав дороги – пышно разросшийся репейник. Ближе к Бугульме по низким местам еще попадались полоски проса. Но что это было за уродливое просо: редкое, еле поднимающееся от земли, метелка начиналась чуть ли не у корня. Кое-где среди лебедового ковра виднелись квадратики ярко-белой гречихи с красными стеблями. Гречиха хоть была невысока, но густа, обдавала вас издали своеобразным медовым ароматом и чрезвычайно красиво переливалась своими бело-красными волнами при малейшем дуновении ветерка. Если бы не эти квадратики гречихи, общая картина была бы чрезвычайно зловещей. Казалось, над землей пронеслась какая-то разрушающая сила, унесшая все живое при своем движении и придавшая всему вид кладбищенского запустения. Сердце горестно сжималось, как при виде самой тяжкой катастрофы. Мысленно воображаешь себе, что же должны переживать люди, вложившие в эти бесконечные поля свой тяжелый труд, бросившие в пересохшую землю на уничтожение семена, поставленные перед роковым вопросом, как же прожить год буквально без всяких средств продовольствия».
Такова была тяжкая и беспощадная поступь сельского капитализма, укрепившегося после отмены крепостного права. Деревенский кулак и купец все силы бросали на создание товарного хлеба. Ради бешеной прибыли порядка 10 рублей с рубля они закрывали глаза на бедственное, фактически чудовищное положение сельского труженика. Последнего в Самарской губернии называли ласково «кормильцем» и при этом ставили не то что на грань нищеты, а реально обрекали на голодную смерть. Сельские нувориши считали, что в неурожайный год пусть правительство заботится о сохранении жизни крестьян, а они тут ни при чем, хватит того, что налоги платят.
С развитием капитализма в сельском хозяйстве нечистоплотность предпринимателей становилась общественно опасной. Так, губернатор К.К. Грот описывает, что из пятидесяти крупнейших сельских буржуа губернии 20 оказались формально несостоятельными на сумму 800 тысяч рублей, а остальные 30 понесли якобы убытков на сумму до 1,3 млн. рублей.( ГПБ.-ОР.-Ф.226, оп.1, д.26,л.37).
Чтобы понять проблемы капитализации сельского хозяйства Поволжья, обратимся к цифрам. Всего Самарская губерния составляла 14 миллионов десятин, из них удобными считались 12 390 311 десятин. Это и был основной лакомый кусочек для земледелия. Всего с 1863 по 1897 годы в пределах губернии нотариусы произвели и зафиксировали 8040 сделок по купле-продаже 3 737 542 десятин на сумму около 60 миллионов рублей. Продавцами земли являлись казна, помещики, разорявшееся крестьянство и гибнущие от голода крестьянские общества. Приобретателями земель оказывались купцы, мещане, кулацкие и зажиточные слои крестьян. При этом цена земли постоянно росла. Вот динамика: в 1863-72 гг. – 8 р. 52 коп. за десятину; в 1873-82 гг. – 14 р. 55 коп. за десятину; в 1883-92 гг. – 21 р. 40 коп. за десятину; в 1993-98 гг. – уже 27 р. 72 коп., а в 1898-1902 гг. – 43 р. 68 коп.
Как видим, происходит укрепление хозяйств. В то же время основной труженик-крестьянин лишается земли, а значит, средств к существованию. У него остается два выхода: либо уйти в город и пополнить ряды пролетариата, либо стать батраком. Выбирая последнее, обедневший крестьянин обрекал себя на нищету и безысходность. Порой труженик нанимался к кулаку за селедку и похлебку, не видя живых денег. В связи с этим падала покупательная способность села, да и о производительности труда говорить не приходилось. 40 пудов с десятины считалось успехом.
Спекулянты и крах трудолюбия.
В то время как капитализм в городе шел к успеху семимильными шагами, его сельский собрат уродливо передвигался на костылях. Отчетливо прорастало противоречие между передовым городом и лапотной деревней, что грозило большими неприятностями и общественными потрясениями. Как мы уже говорили ранее, первой проблемой была низкая покупательная способность основной массы сельского населения. Другим бичом служила спекуляция землей. В своем отчете за 1872 год губернатор Григорий Сергеевич Аксаковобращал внимание на следующую нездоровую тенденцию: «В Новоузенском уезде сдаются ежегодно земли значительными участками ценою в 10-12 и 40 копеек за десятину, тогда как купцы-арендаторы, передавая часть этих земель мелкими участками крестьянам близлежащих сел, берут 3,5 и 6 рублей за десятину».
Пришедший на смену губернатор Ф.Д. Климов резко поддержал проявлявшиеся реакционные тенденции. Его волновало лишь то, чтобы губерния увеличивала поставку товарного хлеба. Труженик, поставленный за грань выживания, его не беспокоил. Такая близорукость политических взглядов привела сановника в столкновение с самарским земством, занимавшим противоположную позицию. Земцы много сил отдавали снятию деревенских конфликтов, борьбе с голодом и улучшению социального положения «кормильцев».
Александр II сместил реакционера Климова и поставил нового губернатора Петра Алексеевича Бильбасова 11 января 1875 года. В своем отчете за 1875 год последний писал: «Арендованные земли занимают преимущественно купцы и зажиточные крестьяне... Земля является предметом спекуляции, и земледельческая промышленность приобретает чисто хищнический характер, направляется на то, чтобы по возможности скорее выжать из земли больше выгоды, ничего ей не возвращая. Обыкновенно съемщик совсем не занимается хозяйством, а снявши у казны или удела большое пространство за сравнительно низкую плату, раздает землю крестьянам меньшими участками с значительным возвышением арендной платы».
В 1887 году было сдано 1348 крупных участков по 857 десятин в среднем на участки. Причем высший размер участка, отданного в аренду, составлял до 10 169 десятин. Остальная земля арендовалась мелкими участками до 3 десятин. Громадные площади отписывало в наем удельное ведомство. Так, в 1870 году оброчные статьи, сдаваемые в аренду удельным ведомством под пашню, превышали 1 миллион десятин, в 1880 году составляли до 1,5 миллиона десятин и в 1890 году свыше 1,5 миллионов десятин. Как видим, собственник на земле – не панацея. Да, в условиях азиатского мышления хозяин становится рантье. Последний сдает свою землю в субаренду посреднику, а тот уже крестьянину. Оказывается, что на труженика садятся сразу несколько кровососов. Более того, несчастного «кормильца» наотмашь лупила еще и государственная налоговая система. Крестьяне, имеющие надельной земли от 1 до 2 десятин, должны были платить 7 рублей 70 копеек с десятины. В поисках выхода из бедственного положения крестьянство вынуждено было прибегать к займам на кабальных условиях у купцов и кулаков. Болото долговых расписок затягивало порой целые крестьянские общины. В 1880-82 годах брали займы в Бузулукском уезде 25 деревень на общую сумму 14 745 руб., в Николаевском уезде 75 деревень – 40 629 руб.
Кредиторами были на 40 процентов купцы и на 60 - кулаки. Кредиторы брали залоговую землю из расчета от 20 коп. до 2 рублей за десятину. Порой крестьяне имели возможности вовремя погасить долг, и земля переходила новому хозяину. Так, крестьяне с. Новая Полтавка Новоузенского уезда в 1885 году заняли у кулака-торговца Баронского 2 750 пудов пшеницы по 1 руб. 25 коп. за пуд (при рыночной цене 80 коп. за пуд) и 6 300 пудов ржи по 1 рублю за пуд (при рыночной цене пуда ржи 45 коп.). В залог отдали 1750 десятин земли. Через год крестьяне уплатить не могли. В 1887 году крестьяне собрали 10 000 рублей. Баронский потребовал 22 000 рублей. Кончилось тем, что Баронский вступил во владение бывшими крестьянскими наделами.
Крестьян вообще было принято называть Ваньками-дураками, деревенщиной, дубинами, поляки их величали быдлом, то есть скотом. Вокруг «кормильцев» как мухи и оводы вились аферисты всех калибров, жадные до чужих денег и дармового хлеба. Дадим слово очевидцу - самарцу И.А. Лычеву: «Дело было в 1901-02 гг. Выбрали на сходе старосту из бедных мужиков. Это редко бывало в Обшаровке. Всем казалось: бедный, но честный мужик. Ходит старостой год – прикупил коровку; ходит другой – прикупил лошадку и десяток овец. На третий год после сбора податей вдруг собирает староста сельский сход и заявляет мужикам: «Вот, мужики, случилось несчастье. Судите меня. Когда я ночевал на хуторах, то забыл под сиденьем в телеге податные книги и деньги, а ночью кобыла вместе с сеном съела все книги и бумажные деньги. Остались только медяки, да серебром собрал рублей пять. Виноват, судите меня», - закончил староста, оглядываясь, как сыч, по сторонам. Зашумели мужики, как потревоженный улей. Одни кричали: судить его, подлеца; другие предлагали избить до полусмерти, чтоб помнил, как хранить общественные деньги. Однако нашлись и такие, которых подпоил уже староста. Они переждали шум и начали уговаривать мужиков: «Чего там судить-то, суд нам ничего не даст. Ну, посадят старосту на полгода, а то и на год, а подати платить нам не миновать. Квитанции у нас нет. Староста на суде может отказаться: не получал, мол, денег. Бей не бей, старики – все равно нам платить в другой раз...» Староста оживился: «Угощу вас, только простите мою вину, старики. Поставлю два ведра водки с закуской...». Через короткое время в конюшне старосты появился породистый жеребец».
Реакционный губернатор Климов считал, что все крестьянские беды от пьянства и лени, но ведь когтями земли не обработать. Нужна современная техника. А где взять деньги на ее закупку? Основная масса крестьян оказалась с орудиями труда XII века, где уж тут выйти на интенсивный путь? В 90-е годы в Новоузенском уезде богатые крестьяне, составляющие 24,7% дворов, сконцентрировали в своих руках 82,9% всех усовершенствованных орудий, 38,2% середняков имели 17% орудий и 37,1% бедноты приобрели только 0,1% орудий, то есть пять сельскохозяйственных машин из 5 724 имевшихся у крестьян губернии.
Согласно товарной ведомости Самарского губернского сельскохозяйственного склада за 1900 год было куплено 7 323 орудия на сумму 323 751 руб. 88 копеек. Среди проданного перечислено: 5 054 одноплеменных плугов, 1 418 двух- и многолемешных плугов, 46 сеялок, 178 косилок, 149 конных граблей, 172 жатки, 37 сноповязалок, 237 молотилок, 177 веялок, 125 сортировок. 90% машин оказывались в руках помещиков, купцов и кулаков. Далее деревенские богачи нанимали поденщиков, которые сводили на нет все попытки интенсифицировать хозяйства.
Неквалифицированный труд вел к эрозии почвы и варварской ее эксплуатации. Катастрофическими неурожаями отмечены годы: 1866, 1871, 1872, 1873, 1879, 1880, 1890, 1891, 1892, 1898, 1899. Вот как описывает лихолетье в Самарском крае граф Л.Н. Толстой, имевший поместье в нынешнем Алексеевском районе: «1871 год. Богатые крестьяне, делавшие большие посевы, уменьшили посевы, стали только достаточными людьми. Достаточные крестьяне, также уменьшившие посевы, стали только ненуждающимися. Прежде ненуждавшиеся крестьяне стали нуждаться и продали часть скотины. Нуждавшиеся прежде крестьяне вошли в долги, и явились нищие, которых прежде не было. Второй неурожайный год, 1872, заставил достаточных крестьян еще уменьшить посев и продать излишнюю скотину, так что цена на лошадь и на рогатый скот упала вдвое. Ненуждавшиеся крестьяне стали продавать уже необходимую скотину и вошли в долги. Прежде нуждавшиеся крестьяне стали бобылями и кормились только заработками и пособием, которое было им выдаваемо. Количество нищих увеличилось. Нынешний, уже не просто неурожайный, но голодный год, должен довести до нужды прежде бывших богатыми крестьян, и до нищеты и до голода почти 9/10 всего населения. Едва ли есть в России местность, где бы благосостояние или бедствие народа непосредственно зависело от урожая или неурожая, как в Самарской губернии».
Иностранцы, приезжая в Самарский край и знакомясь с бытом деревни, часто восклицали: как можно на такой богатой земле так бедно жить?! Еще больше европейцев удивляла необъятность территории, Николаевский уезд почти равен Калужской губернии, а Новоузенский – Санкт-Петербургской. При этом крестьяне убивали друг друга копьями на меже за захват четверти сажени, за потраву клочка на лугу. Крестьянский труд, превращаясь в сизифов, отбивал охоту вообще что-либо делать, за что-либо браться. Сельские труженики заражались ленью от безысходности. Эту опасную тенденцию замечали многие, но ярко описал А.Эртель в очерках «Самарская деревня»: «... Благодаря совершенному отсутствию деревьев, поселение (деревня Хилково Самарскойго уезда) представляется каким-то жалким и скучным становищем... и особенно, когда летний зной нестерпимо палит избушки этого поселения и распространяет на все тоскливые тоны. Раскрытые дворы; неуклюжие жерди загородок; кучи темного навоза, неподвижными пирамидами возвышающегося возле гумен, - все это... кажется особо печальным и настоятельно рекомендует вам деревенскую хилость и беспомощность... Село лежит в глубокой долине, скучное, пыльное, обнаженное, насквозь открытое безжалостному солнцу, а рядом с ним зеленеет сад бывшей барской усадьбы... «Отчего вы не садите деревьев около изб?» - спросил я однажды. «Посади-ка, у нас проходу не дадут, если посадишь!» - «Как не дадут прохода!» – удивился я. «А так: засмеют. Поди-ка, выищись первый: от смеху не оберешься, да и ребята повыдергают». А вот отношение хилковцев к заработкам: «Если случается, что хилковские приходят искать работы, то ищут такую, которая по выгодности была бы необычайной... Они запрашивают совершенно неподходящие цены, как будто испытывая, насколько глуп наниматель, и, вследствие этого, большею частью остаются без работы. Так, например, не редкость, что если хилковские будут просить за работу рубль, то посторонние возьмут за нее 10 копеек. Явное нерадение на чужой работе – общее свойство самарского мужика».
В путевых заметках подмечено прорастающее в крестьянской массе неуважение к труду, как и делу практически бесполезному, бессмысленному. Нищета развращала. Стали возникать секты, которые проповедовали, что труд дан Богом в наказание за грехопадение и изгнание из рая. Новые проповедники объявляли труд Каиновой печатью человечества. 24 августа 1894 года казанский губернатор сделал запрос в Самару о новой религиозной группировке «Царские мужики». Как выяснилось, ее возглавила крестьянка Анна Юркина. С 1861 года в селе Хрущевки Ставропольского уезда от сельской общины отделились крестьяне, которые заявили, что землю надо мерить «царской десятиной» (800 саженей с каждой стороны). Анна Юркина, пользовавшаяся большим авторитетом, учила не признавать земские учреждения, не участвовать в общественных делах, сельских сборах, выборах.( ГАСО,Ф.3,оп.233,д.1291,с.15). Она говорила, что царь одарил крестьян своим наделом, а местные чиновники обманом сократили размеры истинной десятины. Крестьяне отказывались обрабатывать землю, беднели, голодали, но помощи от государства не принимали. Дело дошло до того, что любая взятая у них взаймы вещь назад не принималась, называясь порченой. У заборов «царских мужиков» гнило зерно, по селу бродили голодные лошади, а сектанты кричали: «Чем беднее – тем лучше». А Юркина заявляла, что Русь любит сирых, убогих и нищих, предлагала «расточить свое имущество» и «дойти босиком до царя». Сама же духовная наставница, проведя очередные денежные сборы со своей паствы по 20-100 рублей с семьи, уезжала якобы ко двору Императора. Возвращаясь с бланками телеграмм, какими-то письмами, она успокаивала: «Скоро добьемся передела земли». Самарский полицмейстер сообщал губернатору: «Это длится несколько лет и дает основание считать, что Юркина эксплуатирует крестьян и выманивает у них деньги».
Спасение Земли.
Интеллигенция от либералов, демократов до славянофилов хотела видеть крестьянина сытым, образованным, крепким, а деревню богатой. Эти чаяния прекрасно выразил поэт Н. Некрасов в строках о мифической деревне Тарбогатай: «Мельницу выстроят скоро, уж занялись мужики. Зверем из темного бора, рыбой из вольной реки. Дома одни лишь ребята, да здоровенные псы. Гуси кричат, поросята тычут в корыта носы. Все принялось, раздобрело, сколько там, Саша, свиней. Перед селением бело на пол версты от гусей».
Увы, жизнь сочиняла другие стихи: «Бога нет, царя не надо, губернатора – убьем. Подати платить не станем, все в разбойники пойдем». Но крестьяне от тоски по справедливости чаще всего шли к сомнительным кумирам. В сентябре 1894 года в канцелярию самарского губернатора Александра Семеновича Брянчанинова из Министерства внутренних дел пришла телеграмма. В послании говорилось, что необходимо принять меры по пресечению деятельности «Штунды». Сектанты отвергали церковые обряды, таинства, не признавали никаких властей, выступали против присяги и воинской службы. Их требования о разделе имущества и полном равенстве оценивались православием как «подрыв русской народности». (ГАСО,Ф.3,оп.233.д.1374а). Министр МВД Дурново отдал приказ арестовывать «штундистов» наравне с террористами по статье о государственных преступлениях.
Губернатору Брянчанинову пришлось также расхлебывать и дело о «панияшках». 20 сентября 1898 года Епископ Самарский и Ставропольский доложил губернатору о распространении в Покровской слободе нового ответвления «хлыстовства». Крестьянин Захарий Белобородов стал проповедовать среди сельчан полное раскрепощение души и тела. Назвав свое учение «Панияшки», он выбрал Татьяну Лебедеву богородицей. Сам назвал себя батюшкой. Его сторонники причащались, употребляя обильно спиртные напитки и кощунствуя в отношении Святого писания. (ГАСО,Ф.3,оп.233,д.1566,с.3). В молельном доме женщины-»панияшки» устраивали оргии со своим пастырем. Захарий Белобородов выставлял напоказ свою фальшивую набожность и требовал денежных подношений. Полицейскими установлено, что в Новоузенском уезде аферист оказался, сбежав от своей законной жены и детей из села Квасники.
С каждым годом становилось все очевиднее, что сельское хозяйство края поразил не только экономический, но и духовный кризис. Это ощущение тонко выразил обер-прокурор империи А.Ф. Кони, который не раз посещал губернию, расследуя дело о похищенных миллионах гуманитарной помощи голодавшему населению начала 90-х годов XIX века. Он писал: «Природа лучше человека. В ней нет раздвоения, она всегда последовательна… Самарские степи, например, днем, под палящим солнцем, однообразны и могут наскучить. Но какая прелесть ночью, когда земля дышит полной грудью, а над нею раскинут необъятный купол неба, и к нему несутся с земли нежные звуки, издаваемые жабами… Человек, однако, все умеет испортить… В человеке вообще нет цельности. Он роковым образом осужден на раздвоение: если в нем побеждает скот, то это нравственная смерть; если побеждает человечное, в лучшем смысле слова, то эта победа часто сопровождается таким презрением к самому себе и отчаянием за других, что почти неизбежна смерть, и притом очень часто от собственной руки».
В 70-90-е годы интеллигенция всех направлений спорила до хрипа в горле – кто должен внести нравственность в деревенскую жизнь, как приучить к цивилизованному труду и нормальным человеческим отношениям.
Экономисты, социологи, политологи задавались вопросом – почему городской капитализм достаточно легко принимал цивилизованные формы и давал высокую производительность труда, в то время как капитал на земле действовал губительно, расшатывая державу. Именно из-за проблем села, считал А.Ф. Кони, «самодержавие рухнет в один прекрасный день, как глиняная статуя, и все, что говорится и пишется об отношении к нему народа, как к чему-то священному, не что иное, как сказки».
При городском капитализме предприниматель вкладывал личные деньги в собственный завод, считая его своим детищем. Он переживал за каждый кирпичик, за каждый винтик на своем производстве, которое создавалось его личным энтузиазмом, энергией, умом. Он вкладывал личные кровь, пот и слезы в дело.
В сельском хозяйстве все наоборот. Люди приходят на землю голые и беспомощные. Только создаваемые ими изощренные общественные законы и юридические казусы позволяют узкой кучке захватывать общечеловеческую землю в свою частную собственность. Они получают землю не благодаря уму или трудолюбию, а в силу хищнического характера, хитрости и агрессивности. В этом уже содержится безнравственность. Дармовая земля усиливает низменные черты человека. В условиях открытости послереформенной России все эти язвы стали бросаться в глаза каждому. В интеллектуальных кругах происходил разброд и шатание. Одни призывали Русь к топору, другие бросались в народную пучину с букварем, третьи… Третьи ломали голову над проблемой – как спасти землю, задушенную диким капиталом. Огромную помощь Самарскому краю оказал отставной подполковник Иван Лишин. Еще служа в местном гарнизоне, он на добровольной основе занимался озеленением городских садов и скверов. Солдаты майора сажали молодые липки, дубки, березы в Александровском, Струковском саду, в соборных сквериках. В детстве мы еще застали то время, когда дубовые аллеи в сквериках на площади Куйбышева называли «лишенскими». Потом пришли бульдозеры и тракторы, которые выкорчевали столетних великанов, еще полных жизненных сил и листвы. Память о выдающемся ученом, действительном члене Русского Технического общества И.А. Лишине сохраняют его книги: «К вопросу обводнения и облесения степной полосы Самарской губернии»; «Проект положения о юго-восточной хлебопромышленной и сельскохозяйственной выставке в Самаре в 1890 г.» и другие.
И.А. Лишин имел собственный хутор в Николаевском уезде, где проводил свои научные эксперименты в области землепользования. Анализ автора не устарел и сегодня: «Степная полоса Самарской губернии, за отсутствием текучих вод и понижением грунтовой влаги, а также по почвенным и климатическим условиям принадлежит к местности, где только при помощи своевременного естественного или искуственного орошения может устраниться пагубное влияние засух и горячих ветров. Реки и притоки в степной полосе ныне задерживаются на определенных высотах воды плотинами, и эти ярусные воды обуславливают возможность пользования летнею водою для орошения, чаще из запруд, посредством насосов и двигателей для передачи воды полям, лугам и огородам, чем отпуском вод из резервуаров, устраиваемых выше орашаемых пунктов… Особенно важно ознакомление населения с применением снежниц и дождевой воды, а также с содержанием посевов и посадок в чистом от сорных трав виде, что во многих случаях заменяет само орошение… Нельзя продолжать оголение земли». Он подсчитал, что ежегодно земство должно выделять не менее 150 тысяч рублей на обводнение и облесение степной полосы. И.А. Лишин как рачительный хозяин полагал, что лучше вкладывать регулярно деньги в землю, чем потом бросать огромные суммы на ликвидацию голода. Отставной майор на собственном опыте доказал, что считающиеся почти непригодными солонцеватые почвы при орошении могут давать хороший урожай проса, бахчевых и высших сортов твердой пшеницы.
Исследователь составил карту необходимых для орошения земель южной части Бузулукского и Самарского уездов. Карта охватывала также Николаевский и Новоузенский уезды. Большую помощь И.А. Лишину оказали исследования Веселовского, который подсчитал, что на долю Самарской губернии приходится в год 16,54 дюйма дождевой воды. 1 дюйм дождевой воды это 22,848 ведра на десятину. Для орошения одной десятины надо 80 ведер. Таким образом, Самарская губерния получает воды в три раза меньше нормы. Отсюда понятно, что по мере увеличения производства зерновых опасность засухи и неурожая будет возрастать. Значит, промедление с обводнением смерти подобно. Лишин одним из первых заметил еще одну проблему сельского хозяйства. Неожиданно большой урожай бывает трудно вывезти с полей и не погноить на месте. Нужны подводные пути. Простые шоссейные дороги здесь не годились, считал автор, так как у крестьянских телег раскрошатся неошиненные колеса. Необходимо вложение земством денег в проведение железнодорожных путей, причем предполагалось использование конной тяги для удешевления проекта Слова офицера были услышаны в самых верхах губернии. Первое лицо края в докладной правительству в 1891году писал: « Потребности в ссудах определяются земством суммой более 10 миллионов рублей…Обводнение и облесение должны быть обязательны в известном установленном законом размере как для сельских обществ, так для частных землевладельцев казны и удела.Причины неурожаев – однообразие в крестьянских хозяйствах. Требуется посев ценных сортов пшеницы, а также ржи и картофеля. Нужны меры, а не попытки..»( ГАСО,Ф.3,оп.233,д. 1000,с.2).
Богатая и красивая самарская природа привлекала внимание иностранцев, которые также делали попытку получить прибыль в сфере сельскохозяйственного производства. В 70-е годы XIX века член Лондонского парламента лорд Джонстон Бутлер купил богатое имение у села Тимашево на реке Кинельке. Вот как об этой сенсации писал Н. Юшков: «…Еще с весны (1877 года) начали доставляться в имение разные сельскохозяйственные машины. Нанят был особый пароход, который из Волги прошел в Самару, а затем в Кинельку (куда, конечно, никогда не заглядывает ни один пароход) и привез в Тимашево жатвенные, сеятельные машины, соломорезку, камнедробилку и другие. За три рейса парохода Джонстон Бутлер уплатил 1300 рублей серебром. Но главная часть машин, а именно паровые плуги и другие, еще не доставлены в Самару, но уже получены в Нижнем. Всего машин им выписано тысяч на семьдесят. Между тем в имении уже приступлено к разным нововведениям. Так, там уже устроено орошение полей, пока еще на пространстве 15 десятин. Устройство ирригаций или орошения этого участка земли удалось вполне и стоило недорого, и между тем, в засуху настоящего года, орошение это принесло большую пользу. В имении предполагается устроить маслобойню и произведен посев свекловицы с тем, чтобы попытать, нельзя ли здесь устроить свеклосахарный зывод… Сам лорд в настоящем году не будет в имении. Он принимает особенно деятельное участие в парламентских делах, сильно интересуясь «восточным вопросом».
К началу XX века в сельском хозяйстве Самарской губернии возникла следующая картина: 120 владельцев земли располагали участками свыше 10 тысяч десятин. Среди крупнейших латифундистов, имевших современное хозяйство, назовем купцов Аржановых – 140102 десятины, к Лаврентию Семеновичу относилось 27080 десятин. Антону Николаевичу Шихобалову принадлежало 113122 десятины, Анисиму Михайловичу Мальцеву – 107988 десятин, Анне Васильевне Терликовой – 62079 десятин, Елизавете Ивановне Субботиной – 25531 десятина; Александру Георгиевичу Курлину – 10292 десятины… Крупнейшими землевладельцами-дворянами оставались: Докучаевы – 67092 десятины; Николай Львович фон Баумгартен – 14138 десятин; князь Евгений Владимирович Васильчиков – 11218 десятин; граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков – 19986 десятин, Дурасовы – 29739 десятин; Дмитрий Александрович Мордвинов –11067; Наумовы – 22530 десятин; князья Оболенские – 11246 десятин; Анфиса Семеновна Обухова – 17648 десятин; графы Орловы-Давыдовы – 73586 десятин; Дмитрий Федорович Самарин – 25679 десятин; князь Чингиз Измаил Бек Ахмет Гиреев – 10583 десятины; Шелашниковы – 19010 десятин…(ГАСО,Ф.4940,оп.1,д.17,с.6-7,с.33)
Благодаря реформе 1861 года из грязи в князи выбились следующие крестьяне: Василий Григорьевич Кобзарь – 26029 десятин, Овчинниковы – 17782 десятины, Егор Иванович Пшеничный – 20460 десятин; Мелентий Евграфович Хохлачев – 16072 десятины… Зажиточные крестьяне владели 40 тысячами хуторов. Все нами перечисленные крупные землевладельцы поставляли на самарский рынок 90% зерна. Миллионы бедняков и середняков давали лишь 10% товарного хлеба.
Мельничный молох
Ни в одном языке мира, кроме русского, слова «полевая работа», то есть «страда», не породили слов, означающих мучения. Только в России могли появиться слова «страдать», «страдания», «пострадавший»… Тяжек был труд хлебопашца. Батрак в Самарской губернии получал от 30 до 50 рублей в... год! При этом наемный рабочий в Самаре имел более 300 рублей в год. Городской пролетарий трудился не более 12 часов в день, а крестьянин – 16 часов и более, порой и без праздников. По данным земской статистики, в начале 80-х годов 5,5% крестьян губернии были бездомными, 21,3% семей жили в землянках и глинобитных избах, 72,4% - в деревянных и только 0,46% - в каменных избах.
Кто-то подумает, что когда крестьянин соберет урожай осенью, тут ему солнышко и улыбнется, так сказать, бабье лето настанет. Ничего подобного. Крестьянину еще нужно свой хлеб самому продать, чтобы с долгами и податями расплатиться. Вот как это происходило на деле. Читаем жалобу самарскому губернатору Петру Алексеевичу Бильбасову от 31 мая 1878 года: «…покупка хлеба проводится преимущественно у квартир покупателей-купцов, куда загоняют крестьян-продавцов нанятые кулаки молодцы, то есть приказчики. Когда мужичок попадает в квартиру, купец старается сбить цену как можно ниже, при этом торгуется так громко, чтобы слышали его последнюю цену соседи-купцы, и горе тому, кто не продаст свой хлеб этому первому покупателю… Выходящего из квартиры купца мужика окружают «молодцы» и наперебой дают ему ниже – что давал сам хозяин. Другие купцы дают цену еще ниже. Мужик теряется, он устал, скотина его целый день на улице без корма – поневоле уступишь».(ГАСО,Ф.3,оп.14,д.46,с.4). Отсюда в нашем крае до сих пор живет поговорка: «Первого покупателя – не обходи, беду накличешь». Если крестьянин хотел продать зерно напрямую в купеческие амбары, то и там его ждал подвох. Купеческие амбары строились так, что воз с хлебом надо было без упряжи на веревках спустить под кручу. Крестьянин договаривается с приказчиком о 45 копейках за пуд. Начинает опускать вниз телегу с мешками. Вдруг приказчик кричит: «Постой-ка, братец, зерно-то сыровато, возьму по 30 копеек за пуд или вертай взад!» Крестьянин-то с кручи воз поднять не может и соглашается на все. Мало того, взвешивая зерно, спущенное в амбар, приказчики применяли фальшивые гири, брали неумеренный поход, обсчитывали… Получит крестьянин свои гроши и пойдет горе заливать в ближайший кабак. Поэтому сельские жители воспринимали город как змеиное гнездо.
Нелестно отозвался о Самаре и писатель Н.В. Шелгунов, чувствуя в ней алчного хищника, пожирающего человеческую плоть и душу: «Как только путешественник из плавучего дворца вступит на самарскую землю, его сейчас же обдаст невыносимый смрад от полувысохшей, гниющей береговой грязи, затем его обманет ободранный, грязный извозчик, потом путешественник, задыхаясь от уличной пыли, попадет в грязную гостиницу… Это деревня, оставившая степь и поселившаяся в городе, чтобы работать на пионера. Самару приспособлял пионер только для своих нужд; а пионеру пока ничего не нужно, кроме пристани для грузки пшеницы, амбара для ее ссыпки и мельниц, чтобы ее молоть».
Но Самара о себе думала иначе. Темпы ее роста приближались к динамике североамериканских городов, жизнь била ключом, в руки предпринимателей стекалось золото. Русский Чикаго на Волге не хотел брать в голову лишних чужих проблем.
В середине апреля, когда по Волге проплывал темный рыхлый камский лед, из устья Самарки вереницей выходили, груженные до отказа самарским зерном, баржи. «Хорошо яичко к Христову дню», - говорили купцы, предвкушая баснословные барыши. Весенние рейсы на Рыбинскую биржу давали самые высокие доходы. Преимущество у самарцев здесь было велико, ведь судоходное устье реки Самарки вскрывалось раньше Волги, и баржи успевали заранее загрузить трюмы зерном. Крутые берега реки Самарки были застроены сплошными амбарами. В 1804 году их насчитывалось 90, в 1839 – уже 170. В 1857 г. вырос целый амбарный городок со своими улочками, перекрестками – 10 каменных и 223 деревянных.(ГАСО,Ф.815,оп.2,д.3,с.83) Размер каждого амбара составлял 4х6х5 саженей (1 сажень – 2,18 метра). Эти дома для хлеба шли по Самарке по улице Садовой и по набережной Волги до Старо-Самарской (Крупской). Денег на строительство не жалели, крышу крыли железом или тесом. Купцы вкладывали капиталы в это дело не случайно, ведьамбары давали прибыль в год до 80 тысяч рублей чистого дохода. Хлебохранилища породили крупнейшие купеческие фамилии: назовем только Елену Ивановну Субботину, имевшую более 20 амбаров, Ольгу Павловну Шадрину, Ираиду Петровну Ненюкову, Николая Ивановича Сурошникова, Павла Михайловича Журавлева и других.
Самара не только собирала зерно, но и перерабатывала. «Губернские ведомости» за 1860 год описывают следующую картину: «Издавна при въезде в Самару с Оренбургского тракта был целый город мельниц, из-за которых даже был не виден настоящий город, так как хлебная торговля была специальностью Самары, поглощавшей почти всю деятельность ее жителей...» В 70-е годы XIX века насчитывалось около 60 ветряных мельниц. К этому времени была построена первая многоэтажная паровая каменная мельница помещика Шишкова. Располагалась она рядом с Жигулевским пивоваренным заводом. Она молола сначала 300 пудов в сутки, потом мощность была увеличена до 1000 пудов. У мельницы сложилась непростая судьба: в чьи руки она только не переходила. Была и у купца И.И.Смирнова, и П.С. Субботина, потом у С.И.Аржанова и А.Эрлангера. В конечном итоге ходившую по рукам мельницу приобрел город за 150 тысяч рублей. В 1910 году ее перестроили под казармы. Любопытно, что до сих пор там расположен конвойный полк. Вторая паровая мельница сооружена в Засамарской слободе Светловым. В 1882 году ее приобрело «Товарищество», в котором состояли П.С.Субботин, А.Н. и М.Н.Шихобаловы, Г.И.Курлин. Затем ее перекупила А.М.Неклютина, имевшая еще и хлебопекарню на Заводской.(ГАСО,Ф.815,оп.2.д.2.с.14-17).
Судьба владельцу амбаров и мельницы П.С.Субботину не улыбалась. Его долги рассматривало и купеческое собрание, и городская управа. В конце концов хозяин покончил жизнь самоубийством в собственном доме на Казанской, 3. Его собственность перешла к кредитору А.Н.Шихобалову. Купец I гильдии Антон Николаевич боялся привидения, в доме жить не стал, сделал шикарный ремонт и сдал в аренду под резиденцию самарского губернатора. В 1906 году там поселился губернатор Иван Львович Блок, которого 22 июля того же года убил террорист. Самарцы стали бояться несчастливого дома как огня.
Брат владельца опасного дома Емельян Николаевич Шихобалов в 1883 году построил свою собственную мельницу за Самаркой. Она проработала до 1906 года. С 1884 г. собственную мельницу имел А.И.Винник.( ГАСО,Ф.815,оп.2,д.2,с.4) Если уважаемый читатель сегодня прогуляется по набережной реки Волги от улицы Осипенко и внимательно посмотрит на стены здания завода КИНАП, то увидит цифры 188(?) г. Вряд ли кто знает, что в этом старинном здании когда-то располагалась мельница Зварыкина, которую потом купил и модернизировалА.Н. Шадрин. В 1889 году громадную мельницу на берегу реки Волги воздвиг Торговый дом «Н.Е. Башкиров с с-ми» (угол Преображенской и Старо-Самарской, Водников и Крупской). Эта мельница была автоматизирована, оснащена электрооборудованием, работала в три смены. Ежегодно давала свыше 6 миллионов пудов размола. На потребителький рынок мельница поставляла 10 сортов пшеничной муки и 6 ржаной. Оснастила это производство фирма «А.Эрлангер и К». Весь комплекс на 1900 год оценивался в 140 тысяч рублей. Другим магнатом мельничного дела считался Яков Гаврилович Соколов. К бизнесу он привлек сыновей Ивана и Александра. Мельница заработала с 1906 года. Она располагалась за Хлебной площадью под Журавлевским спуском. Ее также отличала высочайшая технологичность. Электричество вырабатывала собственная динамомашина. Подвоз зерна осуществлялся по железнодорожным путям, подведенным к предприятию. Работавший бухгалтером старожил Н.Жаров рассказал, что хозяин принимал на работу лишь тех, кто по виду муки и на вкус мог определить сорт и помол. Сын Александр занимался покупкой пшена на Хлебной площади и досмерти боялся гнева отца, если тому не нравилось приобретенное зерно. Дисциплина на мельнице была как в военном гарнизоне.
В госбанке на счету Соколовых числилось свыше двух миллионов рублей. Когда старик приезжал оформить платежные документы, его лично встречал управляющий, приглашал в кабинет и подчивал коньяком. При всей строгости Яков Гаврилович был щедр к профессионалам. Знающим рабочим он назначал премии. При заключении трудового договора отдельной статьей указывалось число и час получения заработной платы в конторе на Заводской. Для себя и сыновей он выстроил великолепные каменные виллы на Барбашиной поляне. Вокруг белокаменных дворцов с орлами на крыше был разбит прекрасный английский парк. Ныне там находится санаторий им. Валерия Чкалова.
На Николаевской, в 3-й части города, в начале XX века держали мельницу в 50 тысяч рублей Ромашевы. Иван и Степан Александровичи, а также Константин Ефимович заработали первые капиталы, перевозя по Волге зерно, а затем открыли собственное дело. Предприятие обеспечивало рабочими местами 50 человек. Контора находилась в здании напротив. Хозяева мельницы вымостили к берегу Волги специальную дорогу, по которой зерно и мука спускались подводами на баржи. По этой извилистой, как злые самарские языки завистников, дороге может прогуляться современный читатель, без особых трудов, преодолев крутой волжский берег.
Крупнейший самарский предприниматель, владелец механического завода на Алексеевской Павел Михайлович Журавлев во второй части, угол Казанской и набережной, также построил ультрасовременную мельницу. Ее обслуживало более 100 рабочих. Однако помол муки был настолько тонок, что зерновая пыль однажды создала критическую ситуацию, и произошел мощный взрыв, как на пороховом заводе. Самарские острословы язвили по этому поводу: «Там, где слишком тонко – там взорвется».(ГАСО,Ф.815,оп.2,д.2,с.5).
Член биржевого комитета Александр Георгиевич Курлин имел крупчатую мельницу за Самаркой, которую сдавал в аренду Торговому дому «М.М.Боберман и сыновья». Паровые зернорастирочные машины обслуживались сотней рабочих.
В одной известной опере герой-мельник, сойдя с ума, поет: «Не мельник я, а ворон местный». Самарские мельники с ума не сходили, а только ставили новые производства, подключали динамомашины, подсчитывали барыши. К концу XIX века мельницы перерабатывали в год 10 миллионов пудов пшеницы, а в 1913 году губерния располагала уже 143 паровыми мельницами, которые размалывали 55 миллионов пудов зерна.
Каких-нибудь 50 лет назад, до отмены крепостного права, губерния торговала в основном зерном. Пришедший молодой капитал быстро понял, что мукой торговать выгоднее, так как в процессе обработки закладывается дополнительная прибавочная стоимость. Кто же согласится пройти мимо живых денег?
Биржа
Мельница рентабельна, когда находится в постоянной работе, а производство муки непрерывно день и ночь. Для этого нужно иметь постоянных поставщиков зерна и заказчиков готовой продукции, желательно с долговременными соглашениями. В эпоху становления капитализма на помощь пришло государство и юристы. Для упорядочения зернового товарообмена в 1869 году Император дал разрешение на открытие самарской биржи. А.М. Плешанов, брат известного салопромышленника, купца I гильдии И.М. Плешанова, взялся за реализацию царского постановления. Он даже преподнес нарождающемуся биржевому делу святую икону, но купеческое собрание это начинание спустило на тормозах. Предприниматели никак не могли взять в толк, зачем заключать сделки в официальном здании, да еще платить особые налоги. Купцы обычно договаривались где-нибудь на пристани или в полутьме питейного заведения, били по рукам и с таинственным видом расходились.
Более двадцати лет шла борьба за цивилизованную торговлю. К 90-м годам увеличился товарооборот, резко возросло число совершаемых сделок. Уставшие от обманов, подлогов крупные предприниматели решили все-таки создать Дворец торговли и тем самым навсегда защитить себя от перекупщиков-мартышек и прочих аферистов. 8 марта 1893 года прошло расширенное купеческое собрание, на котором присутствовало 224 местных предпринимателя и 95 доверенных лиц иногородних фирм. Решался вопрос о бирже.(ГАСО, Ф.3,оп.109,д.18,с.2).
Секретарь записал в протоколе: «Местная торговопромышленность несомненно нуждается в этом учреждении как для облегчения всевозможных торговых сделок, так, главным образом, для выражения могущих встретиться местных торговопромышленных нужд и потребностей». Вечером того же дня в городской Думе состоялось заседание совета купцов, где избрали членов и председателя биржевого комитета. На каждое их четырех вакантных мест претендовало не менее двух кандидатов. Протокол заседания совета свидетельствует об эмоциональности выборов, в ходе которых избрали первый биржевой комитет. В него вошли: председатель-купец первой гильдии Федор Гаврилович Углов, члены – Н.Д.Батюшков, Я.И.Гущеев, А.Н.Шадрин. Совет постановил, что кроме годовой платы за посещение биржи купцы должны делать ежегодные взносы на содержание Дворца торговли. Протокол подписал самарский городской Голова Н.Г. Неклютин.
Под биржу решено было использовать здание воксала Александровского сада, на что городская Дума дала специально разрешение в декабре 1893 года. Через несколько дней протоирей Спасо-Вознесенского кафедрального собора отец Лаврентий получил официальное письмо: «Городская Управа имеет честь покорно просить Ваше Высокоблаговоление пожаловать к 1 часу дня в помещение бывшего воксала Александровского сада для служения молебна по случаю открытия Самарской биржи».
В кафедральном соборе в конце декабря 1893 года дали присягу первые городские маклеры. Перед святыми иконами они поклялись служить верой и правдой торговому делу, не щадить живота своего во имя процветания поволжского предпринимательства. Вот эти люди: Григорий Иванович Анисимов, Алексей Михайлович Кириллов, Ефим Наумович Жуков, Иван Григорьевич Немцев...
Операции на бирже напоминали некое священодействие, основанное на юриспруденции и глубоком знании экономики. Учитывались все нюансы и тонкости. Вот пример оформления договора маклером Г.И.Анисимовым в 1894 года: Торговый Дом Петра Тихомирова и с-вья. По приказу Вашему взято для Вас от Петра Александровича Суханова Сызранского купца на доставку в Вашем барже из с. Новодевичье до Костромы хлебного груза от 40-50 тысяч пудов. Ценой за исправную доставку по 7 коп. с каждого пуда. Под этот груз вы должны поствить к означенному сроку крепкую благонадежную и застрахованную по I разряду баржу. Если поставите старье, то излишняя премия доплачивается с Вашего счета. Товар грузит Суханов своим счетом. Принятое зерно Вы должны сохранять от подмочек, затечек, растраты и других случаев. А если что случится по вине Вашей, Ваших служащих или Воле Божьей и причин посторонних, то вы должны заплатить Суханову наличными деньгами по существующим в то время в Костроме ценам за исключением фрахта, не доводя до спора и судопроизводства. Вы не должны спасать груз за счет Суханова или Страхового общества. Доставить до Костромы без прибавки цен, получая таковую только за доставленное количество, причем срок доставки прибавляется на столько дней, сколько употреблено будет на спасение и приведение груза в порядок. О случае несчастия Вы должны телеграфировать г. Суханову или его доверенному, произвести следствие, составить акт и копию представить Суханову, а также исполнить правила страхового полиса, если копия с такового будет передана Вам, отвечая в противном случае за последствия. Наличные деньги с груза должны быть получены со счета Суханова. В случае мелководья Вы должны забуксировать баржу не позднее 23 или 25 сентября и доставить до Костромы в течение 20 дней. По доставке в Кострому вы должны поставить баржу на место, показанное Сухановым и дозволенное начальством. Из баржи выгрузить товар Суханов должен своим счетом в течение 15 дней. Если баржа зазимует ниже Костромы ранее 15 октября сего года, то зимовка должна быть оплачена Сухановым, а позднее 15 октября оплачиваете Вы своим счетом. Платеж денег должен производиться следующим порядком: при забуксировки 300 рублей, а остальные, сколько будет причитаться, должны получить по сдаче товара сполна в Костроме или в Самаре 16 сентября 1894 г. Петру Александровичу Суханову».( ГАСО,Ф.391,оп1,д.11)
В свою книгу маклера Г.И.Анисимов вписывал сделки, заключенные им между разными предпринимателями и крупными фирмами. Ему позволили провести самую первую сделку на бирже. С почином выступил сам председатель биржевово комитета, судовладелец Федор Гаврилович Углов и Торговый Дом «М.Боберман с сыновьями» представлявший фирму «А.Нобель» в Самаре. Лед тронулся, сделки потекли потоком. Анисимов регулировал отношения между предпринимателями И.С.Удаловым и В.А.Ситниковым, В.А.Череминым и Н.М.Михайловым и т. д. С легкой руки маклера грузы отправлялись в Нижний Новгород, Рыбинск, Царицын, Астрахань, Хвалынск, Саратов...
Интерес представляет договор. Заключенный маклером между купеческим старостой, будущим городским головой Д.К. Мясниковым и Торговым домом «Бр. Куроедовых»: «Господин Дмитрий Кузьмич Мясников по приказу Вашему взято для Вас в Иваново-Вознесенске на доставку в Вашей бирже и арендованном буксирном пароходе из Самары до Кинешмы хлебного груза количеством от 25 до 35 тысяч пудов с правом догрузки на палубу в мешках ценою за исправную доставку с каждого пуда по 6,5 коп. Под этот груз Вы должны поставить 20 сентября крепкую благонадежную и застрахованную I разряда баржу...»
Подобные сделки заключал и маклер А.М.Кириллов. В его книге за 1895 год читаем: «Господин Николай Гаврилович Неклютин, самарский I гильдии купец (городской голова). По приказу Вашему взято для Вас от господина Василия Степановича Сорокина нижегородского купца на вывозку за собственные средства буксирный пароход от Хвалынска до Рыбинска в навигацию 1895 г., нагруженную зерновым хлебом в количестве 100 тысяч пудов, баржу постройки 1889 г., осадкою в воде по 15 четвертей. Вы должны означенную баржу с грузом сохранять от поломки, повреждений и других случаев, а если, что случится по вине Вашей или Ваших служащих, то должны заплатить Сорокину наличные деньги за погибший, испорченный и растраченный товар по существующим в то время в Рыбинске цене за исключение фрахта, а за баржу и припасы по их стоимости, не доводя до спора и судопроизводства».(ГАСО,Ф.391,оп.1, д.2)
Мы не случайно подробно приводим тексты документов. Читатель может убедиться, на сколько четко прорабатывались все детали каждой сделки, учитывались любые нюансы и форсмажорные ситуации. Предприниматели приучались к честному и открытому бизнесу. Подписав подобную бумагу, купец привыкал, что проблему надо решать мирно, консенсусно, не входя в конфликт. Биржа учила искусству компромиссов, а потому самарский окружной суд освобождался от необходимости вмешиваться в дела Храма Торговли. Чем меньше маклер участвовал в судебных разбирательствах, тем выше поднимался его статус, а значит и росли его гонорары. Не побоимся громких слов, но биржа во многом способствовала формированию гражданского общества. Задумка царя Александра II дала неплохие всходы. В круг деловых людей включались все новые лица – мещане, ремесленники, крестьяне. Всех их называли господами и приучали к самоуважению и равенству перед Законом.
Читаем актовую книгу маклера самарской хлебной биржи Е.П.Киселева на 1911 год: «5 февраля. Комиссионная контора П.И.Трусова и К. По приказу Вашему куплено у Господина Петра Александровича Суханова крестьянина села Новодевичье Симбирской губернии, торгующему по свидетельству II разряда овса урожая 1910 года сухого, чистого, провеенного без запаха и повреждения, натурою 79 золотников по гамбургской пурке, количеством 35 тысяч кулей, 6 пудов весу каждый. Платеж денег Вы производите через артельщика Санкт-Петербургского международного банка, за каждую привезенную партию и сложенную в амбары и бунты по 3 рубля за куль, а последние деньги 30 копеек за куль уплачиваются весной по погрузке овса в баржу на пристани Ундоры. Если кули окажутся с затечкой, Суханов должен пересыпать в новые кули».( ГАСО,Ф.391,оп.1,д.59).
Тот же маклер заключил полноценный договор между ревельским купцом Я.М.Левиным и крестьянином села Павловка Бузулукского уезда Т.Т. Яковлевым на поставку 25 вагонов русской пшеницы по 900 пудов в каждом, что соответствовало 130 золотникам по Гамбургской пурке по цене 86 коп. за пуд с погрузкой в баржу в Самаре.
Последние указанные сделки осуществлялись уже в новом здании биржи, построенном архитектором А.А. Щербачевым в классическом стиле. Здание напоминало античный храм и располагалось в том же Александровском саду. В новой бирже размещались зал для торгов, кабинеты маклеры, ресторан, буфет. Из современных средств связи имелись телефон и телеграф. Сюда стекалась информация со всех мировых хлебных торгов. Сводки публиковались в газете «Голос Самары»: «По полученным биржевым комитетом телеграммам, настроение Лондонского рынка с пшеницей – как на поставки на ближайшие сроки так и на близкое – вялое, с рожью – спокойное, с овсом – устойчивое; настроение Лондонского рынка с льняным семенем – устойчивое; настроение Нью-Йоркского рынка с пшеницей наличной – бездеятельное. На иногородних рынках настроение калашинской биржи в Петербурге с крупчаткой – крепкое, с остальным хлебом – устойчивое, на Ревельской бирже – крепкое, на Рижской – без перемен, на Саратовской – тихое, на Варшавской с рожью – слабое, с остальными хлебами спокойное, Одесской – твердое, Николаевской – спокойное, Чистопольской – без перемен и так далее. 13 января 1912 год».
Конечно своя рубашка ближе к телу, потому биржевиков в первую очередь интересовала ценовая обстановка в самом губернском городе. Когда экономический организм Самары был здоров, то газеты публиковали лучезарные сводки: подвоз в Самару хлеба устойчивый до 10 тысяч в сутки. Вдруг приходило тревожное сообщение – подвоз слабый. Это означало не выше 3 тысяч возов в сутки. На бирже начиналось волнение. Взлетали цены у оптовиков, нервничали мельники. Заключали сделки на поступление зерна из амбаров. Маклеры потирали руки и доставали хлеб из отдаленных уголков губернии и других регионов. В сторону Ташкента и Одессы, Николаева шли телеграфные запросы. И так каждый день. Велся строгий учет количества проданной за день пшеницы. Обратимся к газете «Голос Самары» за 1912 год 13 января: «Вчера на бирже, на мельнице Соколовых, у местных хлеботорговцев куплено 90 вагонов русской пшеницы по 1 руб. 39-40 коп. за пуд. А вот 19 января 1912 г.: «Вчера привезено на рынок перерода 100 возов, по 1 руб. 18-42 коп., ржи – 25 возов по 1 руб. 4-8 коп.».
Об интенсивности биржевых операций свидетельствует книга маклера Х.Н. Иоффе: 16 июня 1914 год оформлено 6 сделок, 17 июня – 7 сделок, 18 июня – 1 сделка, 19 июня – 3 сделки... С начала XX века годовой оборот биржи составлял не менее 25 миллионов пудов зерна и муки.
Зерновой гигант
К 80-м годам XIX века в России сложилась крупная школа экономистов. Собрал их вокруг себя Государственный банк. Ученые исследовали экономическое состояние страны как части мировой системы. Они пришли к выводу, что возникает зерновая цивилизация и успеха в ней добьется то государство, которое поставит сельское хозяйство на высокотехнологический уровень.
Самим главным становилось не столько производство, сколько стандартизация готовой продукции. Неожиданно лидером здесь становились Северо-американские штаты. Известный экономист профессор Л.Н.Яснопольский в начале XX века бил в набатный колокол, что в США имеются терминальные портовые элеваторы, способные принимать и отгружать в час до 170 тысяч пудов дерна. На Европу угрожающе надвигался вал американской пшеницы. Русское зерно хоть и считалось качеством выше за счет более богатого содержания клейковины, но... В этом «но» заключается российский менталитет. В русской пшенице не была заложена гарантия качества, не было равнозначности зерен, процветала разносортица. Иностранные биржевики порой шутили – у России два сорта пшеницы – пшеница есть и пшеницы нет. Конечно Россия все еще оставалась главной житницей Европы. Страна собирала астрономическую цифру – 4 миллиарда пудов хлеба в год, из которых экспортировала от 600 до 800 миллионов пудов. При этом доля Самарской губернии составляла от 10 до 14 процентов.
Однако тенденция, складывавшаяся на Западном рынке, не радовала. Русскую пшеницу старались лишь добавлять при помоле для повышения качества муки. Стало наблюдаться падение цен. В 1883 году пуд пшеницы стоил 1 руб. 04 коп.; в 1989 году уже 70 копеек. Цена на овес упала с 98 копеек до 63 копеек. В 1898 урожайном году русский овес в Лондоне стоил 1 рубль за пуд, а в Воронежской губернии в это время его цена упала до 31 копейки за пуд; в Оренбургской губернии до 22 копеек за пуд. Такие ножницы в ценах напоминали фарцовщину и вели к ограблению крестьян и обнищанию латифундистов. Богатели лишь посредники, имевшие право на торговлю с заграницей.
Назрела необходимость в специальной правительственной программе по строительству современных исключительно емких зернохранилищ. В России к концу XIX века имелось лишь 60 элеваторов с общей вместимостью 22 миллиона пудов. Портовых элеваторов насчитывалось 7. Самарская губерния располагала 9 элеваторами в районе Бугуруслана. Там могло содержаться лишь 1 900 тысяч пудов. Все эти цифры хранения – капля в море при хорошем урожае. В Самаре по этому поводу шутили так – плохой урожай – голод, хороший урожай – беда.
В ноябре 1910 года Совет министров предложил Государственному банку соорудить и эксплуатировать восемь собственных элеваторов в юго-восточных губерниях, в городах Воронеже, Тамбове, Пензе, Симбирске, Саратове, Оренбурге, Уфе и Самаре. Выбор пал на Госбанк не случайно. Эта мощная финансовая система участвовала в зернопроизводстве, вкладывая в него свои капиталы. Приведем динамику: в 1885 году – 3,6 миллиона рублей; в 1890 году – 11,5 миллионов рублей; и в 1895 году уже 35 миллионов рублей...
24 марта 1911 года председатель самарского отделения Госбанка Александр Константинович Ершов выступил на заседании биржевого комитета, где заявил: «...пора упорядочить хлебное дело и очистить зерно. Для этого надо построить гигантский элеватор, который дает возможность удержать хлеб в стране от выбрасывания на заграничные рынки во время понижения цен. Элеватор удержит излишки хлеба урожайных годов для неурожайных, даст уверенность банкам, исключит порчу хлеба». Он также отметил: «Элеватор повысит закупочные цены на хлеб, увеличит состояние, покупную и платежную способность землевладельцев, посевщиков и крестьян. А так как землепашцев в губернии более 90 процентов населения – ясно, что от правильного хранения зерна зависит расцвет торговли и промышленности Самары».
Эта речь с воодушевлением была встречена членами биржевого комитета. Среди них назовем М.Д.Челышева, Е.А.Зубчанинова, В.М.Догадина, И.Г.Немцева, А.Ф. фон Вакано, И.С.Пензина, Н.Ф.Колесникова, В.П.Ушакова... Председатель биржевого комитета В.И. Ромашов в своей речи отметил: «Хранение хлеба в амбарах сопряжено с большими накладными расходами, растет потеря при перевозке гужом не менее 10 пудов с вагона, тратится до 5 копеек с пуда при загрузке и выгрузке». Речь Ершова подхватили журналисты, распечатав во всех газетах. Город заговорил о новом элеваторе-гиганте. Это касалось всех, ведь к тому времени ежегодно в Самару поступало около 12 миллионов пудов зерна гужом. Отсюда 8 миллионов пудов отправлялось баржами, 2 миллиона уходило железной дорогой на российский рынок. Остальное хранилось в частных амбарах.
300 тысяч пудов содержалось на складе железной дороги. Отсутствовала техника, способная сортировать зерно, правильно сушить его. Город мог брать дешевое зерно и, повысив его качество, придержать до повышения цен, а затем уже выбросить на рынок. Экономические магнаты мечтали влиять на цены мирового зернового рынка. Сконцентрировав в своих руках самарскую твердую пшеницу, они могли бы диктовать свои законы всем передовым индустриальным странам. Зерновая конкуренция с каждым годом становилась все жестче. Экспортерами становились Канада, Аргентина, Австралия. Вчера про эти страны узнавали лишь из произведений Жюля Верна, а сегодня они готовы были зачеркнуть труд тамбовского мужика и оренбургского казака. Если не касаться большой политики, то чудо-элеватор навсегда бы снял опасность голода во всем регионе при неурожае. Хранитель зерна рассчитывался на 3 миллиона 400 тысяч пудов зерна тяжелой пшеницы.
Как обычно, правительство объявило конкурс на лучший проект. Ведущие инженеры взялись разрабатывать конструкцию будущего хлебного гиганта. Было представлено 4 проекта. 17 июля 1913 года при обсуждении приняли чертежи инженера В.Г. Петрова. Они подкупали простой технической грамотностью и дешевизной строительства.
Одним из самых сложных вопросов стал выбор места расположения зернохранилища. Существовали две точки зрения, как бы два враждебных лагеря. Хлеботорогвцы, имевшие свои амбары по реке Самарке, требовали возведения элеватора вблизи Полицейской площади, так как самарский лед вскрывался первым и можно было заранее загрузить баржи зерном. Кроме того, проведение железной дороги к элеватору не требовало строительства длинной железнодорожной ветки, что также удешевляло проект. Казанские предприниматели, заинтересованные в строительстве элеватора, взяли обязательство за свой счет углубить бухту при впадении Самарки в Волгу. Тем самым они обеспечили бы зимовку 66 баржам емкостью от 3 360 тысяч пудов до 3 960 тысяч пудов. Работы обещали закончить к осени 1913 года.
Другая группа новых хлеботорговцев требовала строительства элеватора на Волге вблизи Шадринской мельницы (у завода Кинап). Их цель заключалась не в том, чтобы как можно раньше по весне выбросить хлеб на рынок, а наоборот, как можно дольше его держать, ориентируясь на цены Западной Европы. В биржевом комитете началась настоящая война, писались письма протеста, собирались подписи, созывались чрезвычайные заседания. Так, например, 16 августа 1912 года в 10.00 на чрезвычайном собрании биржевого комитета обсуждалось письмо пяти членов Биржи. Присутствовало 29 человек. А.И. Кан, Г.И. Лесинский, А.Я. Слободчиков, С.Н. Постников и Н.Т. Якушев потребовали строительства элеватора на Волге. Им резко возразила другая группа биржевиков. Так И.В. Лосев ответил, что на бухте за подачу вагонов не платить, а на Волге – платить.
В качестве аргумента звучало, что плата за подачу вагонов до Шадринской мельницы – стоит 3 рубля 25 копеек. С.Н. Постников в ответ заявил, что бухта на Самарке мала и резко снизит обороты. Госбанк соглашался заплатить любые деньги за земли на Волге, так как был заинтересован в увеличении экспорта зерна, а не в его выгодной продаже на внутренний рынок. Представители городских властей заявили, что отдадут безвозмездно в бухте у реки Самарки земли, так как городу самому нужно зерно и право им распоряжаться.
В конечном итоге строительство началось в бухте. В сентябре 1912 года город приступил к подготовительным работам и заготовке стройматериалов. В 1913 году был вырыт котлован под главное здание и построена железная дорога, которая обошлась в 1,5 миллиона рублей. Вблизи строительства сконцентрировалось до 180 тысяч пудов железа, тысяча кубов песка, около 40 тысяч бочек цемента. Железобетонные работы проводились 11 месяцев и закончились к 1 января 1915 года. В августе 1914 года началось строительство силовой станции и закончилось в декабре 1915 года. В то же время возродилась насосная башня и шестиэтажный комфортабельный жилой дом для обслуживающего персонала элеватора. Там же была оборудована лаборатория и контора. Квартиры предоставлялись смотрителю, бухгалтеру, электротехнику, двум весовщикам. Двум сторожам.
Сам чудо-элеватор открылся 21 сентября 1916 года. На торжественном собрании присутствовали представители фирм, участвовавших в его создании. Механическое оборудование поставило Товарищество Антона Эрлангера и К. Силовую установку конструировали заводы Шведского Акционерного общества де Лаваль, котлы – завод Бари в Москве. Прокладку проводов, освещение взяло на себя Акционерное общество Вольта. Телефонную и световую сигнализацию провело Акционерное общество «Борьба с огнем».
Именинником на этом заседании чувствовал себя инженер В.Г.Петров, ведь он лично руководил всем строительством. Хочется отметить, что хранитель зерна строился в тяжелейших условиях, когда Россия вела кровопролитную мировую войну. И тем не менее правительство выделило на осуществление этого величественного проекта 2 973 607 рублей. Денег царь не жалел, так как понимал, что зерно относился к стратегическому сырью. Элеватор должен был служить огранкой Столыпинской аграрной реформы. Он являлся кирпичиком в фундаменте военно-промышленного комплексе Империи, знаком монополизации и укреплении производства. Увы, судьба распорядилась иначе. Урожай лета 1917 года в связи с февральской революцией и надвигающейся анархией, не попал в закрома хранителя зерна. Последующие годы также не востребовали хлебный гигант. Он оказался летучим Голландцем в Самарских просторах, памятником неосуществившейся экономической мечте. Ставшее ненужным здание приспособили под комбикормовый завод. В памяти самарских старожилов осталась частушка, вот, пожалуй и все: «Мой милок как элеватор, потому что в три обхвата. В элеваторе - зерно, а в моем милке – вино».