Конкурс «Судьба человека». Спорное
Автор: Бересклет
Название: Преддверье
Вам не случилось быть при том,
Когда в ваш дом родной
Входил, гремя своим ружьём,
Солдат земли иной?
Не бил, не мучил и не жёг, —
Далёко до беды.
Вступил он только на порог
И попросил воды.
И, наклонившись над ковшом,
С дороги весь в пыли,
Попил, утёрся и ушёл
Солдат чужой земли.
Не доведись вам злой судьбой
Не старой быть при том
И не горбатой, не кривой
За горем и стыдом.
И до колодца по селу,
Где есть чужой солдат,
Как по толчёному стеклу,
Ходить вперёд-назад.
Но если было суждено
Всё это, всё в зачёт,
Не доведись хоть то одно,
Чему ещё черёд.
Как они могут носить воду на коромысле! Витька пробовал. Не получается. Идти - просто, а поднять без росплеска – хоть бы раз!
«Ваш-то, сопурат, - кажет на Витьку соседка, - сызнова днищем дорогу метёт!»
«Кто это - сопурат?»
Интересуется Витька.
«Который насупротив, наснарох от раза к разу делает, - объясняет бабка. – Ещё, говорят: такому хоть кол на голове теши!»
Почему наснарох, если не выходит? Девки, видать, с пелён привычные. Ладно, вырастет – сумеет. У бабки Анисьи спину прихватило, вот и приходится ему обеспечивать водой хозяйство, в обеих руках таскать. Руки те вытянулись до серёдки берцовин, как у рангутана!
Мамка хворая. Ей для этого к животу подушку привязали, круги под глазами каждый день накрашивают. Он и накрашивает, Витька… Так мастерство набил, что куда твой Айвазовский! А опасение-то простое, называется «Кузьмин».
Спроси год назад Витьку: боится ли он Кузьмина! Смех один! Кого там бояться? Бык Омар – другое дело. Мощная животина, и скорость, будто сзади перо вставили. Омара вместе с племенным стадом дедка Семён отогнал до станции. Там скот со всех деревень погрузили в вагоны, беспечально вывезли. Трактора ушли своим ходом. Их должны в танки переделать… А люди остались. Лучше бы всё наоборот. Ну, нет. У войны свои законы.
Кузьмин – белобилетник, староста, прихвостень немецкий, на мамку «глаз» положил. Витька знает этот «глаз», обнаружил и диву дался, с чего бы ему быть. До войны Кузьмин Сомов двор за версту обходил, вообще в этом конце не появлялся. Тут всё больше крепкие хозяева, передовики, а Витькин отец – егерем в заказнике, главный заводила, починальщик во всех делах. Что работа, что праздник, что городошный стук! Одно опоздал Василий Сомов – в партию вступить. Теперь не поймёшь, хорошо это или плохо… Вроде, повода нет, немцам семью преследовать, только «вроде Володи, а сзади Петра», такова присказка.
Витьке владелец «глаза» напоминает псинку-балонку, что у Дуси магазинщицы жила. Кругленькая тварь, на коротких лапах, вся в перхотной шерсти! Говорят, собаки – комнатные, пыли не выносят. В деревне совсем ни к чему они, чувствуют это и на ближних вздорностью отыгрываются.
Тане Сомовой прямо сказано было: или на сеновал, или будет вам коза палёная! Пащенок, мол, твой во все щёлки нос пихает, секреты воинские вынюхивает, ну и повесить его для примеру, чтоб героем не ходил.
Бабка Анисья тогда подсуетилась до Кузьмина, по чередному пути высказалась.
«Вот, - говорит, - подбрюшье козлиное, будешь нас забижать, я пожалюсь главному коменданту. Он нашей хозяйке платок подарил, и не тебе чета».
И всё бы ничего бы, но коменданта сменили через три месяца. Порядок, видать, у них такой – переставлять начальство. Тогда придумала Анисья беременность от него: дескать, помнит, даже деньги шлёт.
Женщина и корова одинаково носят – сорок недель. Витька считает, и чем дальше, тем страшней делается ему: где ребёнка брать? Уж лучше бы взаправдошный был. Чего плохого – ребёнок? Можно, конечно, сказать, что скинула мёртворо’жденного, но это не защитит.
Как хорошо Витька жил! Даже не верится! Каждое утро, будто подарок, каждый миг – открытие. Проснётся, бывало, и, глаз не разомкнув, думает: что-то сегодня! Поджожка потрескивает, сыроватые дрова шипят, не желая заниматься, Анисья подоила, молоко через дыночку цедит. «Плим-плим-плим», хлюпают тяжёленькие капли, добирают кувшин. Мамка то курям, то утям отнести – бесшумно бегает. Двери смазаны, не скрипнут, только дух вольный по лицу, а с ним радость от новой зари.
Будет сбор, узнает, куда поставили, на бобров или на пресмыкающихся! Лучше, если птицы, фотоаппарат дадут! Отец обещался в город взять – велосипед купит! Но прежде – до речки и назад! Домотканое полотенце ледяные брызги насухо! Завтрак – яишня с луковым пером!
«Ну, хозяюшка, - говорит Анисья, - наказывай, что сегодня на день?»
Таня наказывает всем, и отцу, только сперва выяснит, какие работы у кого вне избы.
«А может, вон чего лучше, как ты думаешь?»
Спрашивает свекровь так, чтобы своё сказать, и последнее слово за молодицей было.
Матушка Дарья Прокоповна иначе – Приходит, и начинается: У тебя то не так, это не эдак! Одно она верно сделала – малых увела, когда Витька корью заболел. Ну, нет, надо всё по порядку.
Сколько помнит себя Витька – точно крылья за спиной! Выйдешь на порог, и мир без края, свет без меры, даже ночью! Непроглядная мгла, осенняя, да с дождичком! Но живому сердцу ясно: тут ольха, тут сарай табашный, а там, за коренной канавой, болото дышит. Непроходимое, кажут, только не для Витьки. Он скрозь на двадцать пять вёрст, может, и далее, каждую былинку приметил, даже с мешком на голове нигде не спотыкнётся. Чуткие ноги сами бегут, разум и без звёзд страны угадывает.
Село Ступанки торговое, зажиточное – не городам чета! Дворы у всех крытые, баньки по-над речкой, ульи… Электричество, радио в каждом доме. Не только «тарелки», но и приёмник попадается. Ребята сами могут собирать, на ключе работают. Школа у них тоже хорошая, биологический кружок есть, и Витька – первый-впереди! Колхоз - опытное хозяйство, рыбоводное, потому что на краю водоохраной зоны.
Здесь какое-то место, важное для всех рек. Трогать нельзя ни дорогами, ни мостами. Странное, надо сказать, место: земля меняется, и Витька наблюдает перемены. Речушки немудрящие, далеко до Днепра или Волги, однако, в прохождении сложны, купаться – ещё подумаешь. Кажется – тишь, да гладь, да Божья благодать, но внимательному видно: то там, то тут майданит, а здесь – крутешочек махонький! Только сунься, утащит вглубь, неживым выплюнет. Под берегами пазухи, в которых к полному счастью одного спрута из «Тружеников моря» не хватает. Грунт ползучий, плывуном зовётся. Иной-то раз, где вошёл, там уж не выйдешь – заперто. Поэтому лазать без дозволения нельзя. Кто дозволяет? Спрашивай, кто. Краткого Иисуса пять раз произнёс, и слушай: исчезнет ли жар из подвздошины, - смело иди. А нет! Даже не пробуй. Хорошо, если дорогу перегородит до вскрыши! А если после? Вот и вот-то!
«Герои спят вечным сном, - говорит Андрюшка Деменков, старший группы учёта, - настырного страхом шибает, а на смельчаках увечье катается».
Андрюшка этот живёт на хуторе Кладезь в самом сердце болот, в школу ходит, контрольные сдавать, но учится лучше многих. У них все так на хуторах – отдалённо, и грамотные. Тамошние ребята – смальства следопыты. Собака им и за батьку, и за матку, с одной миски едят. Иначе нельзя.
« Недаром есть пословица,
Что нашей-то сторонушки
Три года чёрт искал.
Кругом леса дремучие,
Кругом болота топкие,
Ни конному проехать к нам,
Ни пешему пройти!
Нас только и тревожили
Медведи... да с медведями
Справлялись мы легко.
С ножищем да с рогатиной
Я сам страшней сохатого,
По заповедным тропочкам
Иду: "Мой лес!"- кричу.
Раз только испугался я,
Как наступил на сонную
Медведицу в лесу.
И то бежать не бросился,
А так всадил рогатину,
Что словно как на вертеле
Цыплёнок - завертелася
И часу не жила!»
Вот такие «богатыри Святорусские!» Витька даже завидует! Андрей выглядом на богатыря не схож – просто мальчик, пока просто. Стань посложней, - грянется оземь, обернётся ясным соколом!
А у Витьки дар – собак чувствует. Что хочешь, может ей велеть, и выполнит, любая. Для этого команд человеческих не надо, собачье слово есть, тайное слово. Не выучил, от деда Хванаса наследством досталось.
«Ты, чадушко, смотри кА, - говорил Хванас, - собака хозяином славна, человечьей власти ждёт, умной власти, сердечного повеления. Кутёнка-то ладонью прижимаешь, и почуй, где у него зудит, где свербит. Угадаешь ноготком, твой товарищ, преданный. Самое бесспорное для пса – взгляд человеческий. Реже пользуйся, не квили зверя. Голосом тоже ни к чему злоупотреблять. Он, звук-то, по ветру летит, или будто луч, - в трубочку сверни его, - точней дойдёт. Круговой звук ещё бывает. Это, если своих надо собрать».
Не столь разъяснял, сколь показывал мудрый лесовин. Внучонок повторял, и замечал старик, даётся мал’ому свойство, проявляется, будто родился с ним. Главное же – хвастаться не спешит.
За неделю до войны на пожаре сгинул дед, младенцев с яслей вызволял. Пора, вишь, страдная, бабы на полях, вот и затеяли, чтоб под присмотром малые.
По полудни грозой короткой молонья ударила, и захватило избу с соломенной крышей. Лиза, девчонка-нянюшка, одна была. Матери откормили, детки придремнуть полегли, прочие, кто смотрел, подоить отлучились на час.
Свечкой вспыхнула изба, вдруг занялась, огонь сенцы обнял, не выпустил. Хванас поблизости оказался, вышиб торцевое окно, первых двух на руки принял, уложивши на траве, Лизавету с двумя другими достал, сам же туда сунулся. Отдавал бы ей детишек, только жар таков, что девка подойти не может! Собрал тогда всех в одну зыбку, да сиганул из окна. Тут кровля обрушилась, и чем-то деду по хребтине ударило. Он ещё некое время бежал ногами, дымной, будто головня. Ношу наперевес держал, и, прежде, чем навзничь грянуться, вперёд себя выставил.
По деревне кликнули, - погорел Сомов Хванас! Витька подскочил, глянул… Лежит дедка на спине, чумазым ликом в небушко уставлен, белые зубы языком оглаживает, а глаза-то ясные, счастливые, видать по всему!
«Больно тебе?»
Спрашивает Витька.
«Нету, - шепчет, - спину перебило, нету болей, и рук нет. Помоги ты мне, внучек, перекреститься».
Витька сложил три дедовых перста, поднял и выполнил по его же науке, на лоб, на пузо, на правое плечо, на левое плечо: «Во Имя Отца и Сына, и Святого Духа!» В ответ слышит слова невесомые, будто отклик:
«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение языком, и славу людей Твоих Израиля».
Последнее, Хванасом сказанное, на век в памяти запало. Витька сам глаза ему закрыл, а потом повернулся против ветра, чтобы крик обратно затолкать, да так больше деда и не видел.
Хотели покойного в клуб отнести, как героя, только что тот клуб – изба, места мало. Среди церкви поставили. На похоронах Витька не был – назвался старшим над детьми, своими и наехавшими, но это – повод. Главное же – страх, неизбывный ужас, первый в жизни! Даже сознаться никому нельзя про него! Объяснял себе, что, будто бы, хочет деда живым помнить, сам же при мысли о смерти нудел кишкой, подплывал иголочками в пальцах. Одним вопросом задавался: зачем родиться и цвести, если помирать?
Дома все притихли, осунулись, и стала бы Анисья неутешной вдовой, только грянуло горе – превыше высокого!
«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. – Изливалась беда из репродуктора. - В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Сперва так и верилось, да не долго. Поплыла напасть, точно плесень разъедающая! Всё, вроде, порядком- прополка, уборочная, только в лесу исследования прекратили, а другие повинности объявились, зловещие, надо сказать. Лучше же молчание, так велел Михал Петрович, директор. Сперва школьную библиотеку в бочки закатали, куда-то вывезли, потом – архив сельсоветовский… Много такого-то, всё не упомнишь, потому что лучше забыть.
Добровольцев проводили песнями, мобилизация откричала. Тихо стало, сумно. Подлый слушок пополз: будто бы хуторские мужики от армии уклонились все, как один, в урочищах попрятались. Витькин отец у Анисьи старший. Следом пятеро – погодки, разошлись на возрасте: иной в соседнюю деревню, другой по северам лётчиком, третий учиться… И все на фронт. Куда уж за мужа горевать! Лишь в молитвах поминала бабка, шептала перед сном:
«Ко времени ты увайшёл праведником, хванасьюшка, во ангелах там! Заступись за них, упроси Господа, невредимых сохранить!»
«Ты будто рада, что помёр!»
Возмущался Витька.
«Теперь уж сделано. - Отвечала Анисья смиренно. - Господу видней, кому, какое место занять».
«Тогда, на что просишь? Пусть бы гибли на войне!»
Витьке стыдно за те слова, но помнит – будто не настоящим был, будто поволока на душе налипла. Обида, аль другая муть? Погибелью ругают, как отмахивают, вот и притёрлось словцо до расхожести, только Словом создан Мир. Витька про это меж делом слыхал. В церковь нельзя, смеяться станут, а дома говорили.
«Почему про Бога заказано?»
Интересовался Витька.
«А вот, - объяснял Хванас, - дадено всё Русской земле: и Слово, и храмы, и праведники… Да распорядились как? Народ неграмотный, библию на цигарки! Сам-то в кабак да за кистень! Власть куды смотрела? Спрашивай теперь! А смотрела так, чтобы в покорности держать тёмных, в суете! Своя мошна превыше Господа той власти, вот куды. Правду Божию на религию променяли! Недаром Ленин сказал: «Религия – опиум народа». Ни к свету ведёт, а в кабалу! Вот и повелел Господь:
«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядый во имя Господне!»
Так и будет на Руси - нельзя про Господа слышать, покудова каждый сам не скажет, не позовёт».
Картошник пожух, конопля с ветром перепуталась, когда захворал Витька. На тот самый день весть подошла, будто в Суволоках магазин разграбили. Ступанские тоже не мимо пронесут. Интересно, переколотят друг друга, или как? Анисья велела сбегать, поглядеть.
У магазина и впрямь сутолока: заходят, выносят… Детей не видать, одни хозяйки цепочкой стоят с дрекольем да вилами. Сунулся, было, Витька в двери, ему назад указали: бабку, мол, с матерью зови. Ну, кликнул, подошли. За прилавком Дуся, чинная, будто на торговле.
«Сомовы, заберите ваше и распишитесь».
Какое наше? Да такое, что магазин никто не грабит, а разные товары по списку раздают, чтобы всем досталось. Тётки снаружи хранят от оголтелости, порядок поддерживают.
«Как же платить?»
Интересуется Анисья. Дуся отмахивается, утомилась объяснять, зато Куничка Митрохина, язык без костей, да ещё и с подвывом докладывает:
«На что ей деньги! Немцы-то нас скрозь обыйшли. Мы теперь на вражеской земле! Вона как, и бечь некуда».
Витька и не бежит. Сзади бедон керосинный плоский, впереди мешочек с солью, под рукой рулон, сукно синее… ноги по пыли волочатся, каждым шагом в землю врастают, а вместо воздуха прогорклое масло заходит и выходит, заходит и выходит, - что далее, то плотней оно, и хуже всего - ветер досадливый, будто просом по лицу.
Небо над головой, куда не глянь - одинаково, а всё-таки годом рознится! В полную силу зимы - звонкое, точно кристалл. Февральское небо влажное, умыто слезой первотаянья. Весной глубоко – омут без дна. Летом изнывает плавленая синь. Поздней осенью непомерен, высок леденистый простор. Теперь небо душное, плотное, хоть и холод по ногам. Ждёт затяжного ненастья пора листопада, кричат птицы, гонимые предполётной маетой.
Ай-яй-яй! Слышит Витька сквозь суморо’ку и видит, на дворе телега, кобылка белая. Подле Дарья Прокоповна руками плещет, будто плыть собралась. Она Сомовым торф привезла избыточный и уже разгрузилась. Тут же ребятишки, братик и две сестры. Старшая показала, куда сложить, ковротцы закручивает. Меньшие соломку стелют, чтоб мягче ехать бабке.
«Всё-всё, не ходите, - запричитала Дарья Прокоповна, глянув на Витьку. – Корь у него! Забираю детей! Ничего вашего не надо, зипунишко с чувячонками на первый случай найду! Берегите тут его, оставайтесь!»
Схватила малых в охапку, на ту же солому сунула, и кнута лошади! Настёна едва успела во задок вскочить.
И кто теперь скажет, что не бывает судьбы! А может, молитвами Хванаскиными спаслись? Видишь ты, как! Село Красное, куда уехали дети, в десяти километрах, а там ни то, что немцев, полицаев толком не было! Не о том старалась Дарья Прокоповна, коздно уж изолировать! Кори своим привезла! Переболели все! Да только живы! И кто теперь скажет, что не бывает судьбы.
Витька плохо помнит нездоровье, - долго длилось. Перепадал из горячего забытья в не приносящую облегчения точечную ясность, и очнулся, наконец. Руки вялые, ноги дрожат, будто у новорождённого телёнка. Глянул в окно, – земелька выбелилась, дочиста вымыт мир! Восприятие резкое, акварельно-графическое – тёплый тон и острый контур. Трудно так нарисовать. Витька не смог бы, хоть в других художествах очень даже преуспевал. Например: ему ничего не стоило на глазок изобразить местность с промерами, углами, высотами, прямо, как на военных картах. Поэтому и бурчал Кузьмин.
Оказывается, в ту ночь, когда заболел Витька, во главе с Михал Петровичем ушёл из села молодёжный актив: и биологи, и радисты, и все, кто мог или хотел. Витьку же, считал Кузьмин, нарочно оставили.
Немцы по хатам не живут, сперва в школе и колхозных строениях поселились, потом щитов готовых привезли, бараки себе построили. Витька хотел бы посмотреть, не вышло.
И охота им следить? Почему жителей сразу не выгнали? С пастухом на лугу часовой, сеять заказано, косить - подавно. Вкруг села вышки поставлены, на колокольне пулемёт рано или поздно затараторит.
Ступанки – какой-то стратегический пункт. Лишнего шагу не смей: от крыльца до колодца или в огород. До соседней избы – куда ни шло, а дальше – затвор клацает! Витьку язык выручает, - шпрехает малёк. И собаки! Дочего хороши у немцев овчарки сторожевые! Прямо с ними бы убежал, Но Анисья не потянет. У ней с дыхалкой что-то или с сердцем, ношу наперевес нести нельзя, и звучит: «Эйкхтаах-эйкхатах-эйкхатах…» Короткий вдох, долгий выдох…
Предлагал Витька побег по лёгкой лыжне, только мимо ушей миновало.
«Нельзя, - объяснила Анисья, - далеко видно, сподручь убивать. Вот когда гусь-гусенин в овсах сховается, тогда и побежим».
«Какой гусенин?»
«Птица такая мудрая, царь над всеми водоплавающими. Он уж ведает, где туману пасть, откуда яснушку просветиться».
«Как найти того царя?»
«Повсюду он. Вдумайся, и увидишь».
Сказывает Анисья сказочки, чтобы малому не так страшно было жизнь доживать, потому что итог проглядывается с каждым днём очевидней и ближе, да никто дня не знает. Крысами в подмостьях сидят, доедают последнее с того года, не надеются новины дождать. Птицу нехристи постреляли, свиней с овечками – тоже, коров пока нет. Кошка у Сомовых, и та девалась куда-то.
Зато в церковь ходить дозволено, и Витька ходит. Там можно видеть односельчан, и Отец Геннадий проповеди говорит такие, что немцам кругло, а Кузьмин не догадывается!
«Несть бо власть аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть».
«Итак, слушайте, цари, и разумейте, научитесь, судьи концов земли! Внимайте, обладатели множества и гордящиеся пред народами! От Господа дана вам держава, и сила — от Вышнего, Который исследует ваши дела и испытает намерения. Ибо вы, будучи служителями Его царства, не судили справедливо, не соблюдали закона и не поступали по воле Божией. Страшно и скоро Он явится вам, — и строг суд над начальствующими».
В большинстве своём Витька понимает богослужебный текст, от деда перенял, да и те слова, что городским сложны, в обиходе звучат повсеместно. Вслушивается от раза к разу и диву даётся: чего плохого тут? Ни одной крамолы против советов: надо различать власть, прямо установленную Богом, и власть, попущенную Им. Если служит, чтобы жила страна – одно дело, а так!!!
на Савву, или на Варвару, забылось оно, Батюшка годовой праздник устроил, - исповедующимся, каждому тишком, после разрешительной пару слов добавил: «Погнали от Москвы». Все разволновались, никто не донёс, и оттого десятерной праздник!
А главному-то суждено было случиться аккурат на Троицын день
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2015
Свидетельство о публикации №215102100008
Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2015/10/21/8