Конкурс «Судьба человека». Спорное
Автор: Евгений Парушин
Название: Встреча в поезде
Дело было в самом начале 80-х. Мне по работе пришлось провести в Ленинграде неделю, на которую пришлось 9 мая. Утром 11-го всё было завершено, и я собрался домой. Задачу отправить меня ближайшим поездом, сотрудник института выполнил точно и удивительно бестолково.
Директорская Волга подвезла меня почти к перрону за полчаса до отправки поезда. Войдя в вагон, я с удивлением обнаружил, что он пуст. Такого раньше никогда не наблюдалось в поездах Москва-Ленинград. Я удивился, но решил, что не сезон и устроившись у окна моментально задремал.
Минут через десять в купе вошла немолодая женщина с чемоданчиком и небольшой хозяйственной сумкой. Она сняла строгий пиджак, на котором располагались в рядок медали, и повесила его на вешалку. Вещи дружными усилиями были отправлены под лавки, а билеты выложены на столик. Закончив размещение, мы познакомились. Женщину звали Марина Анатольевна. Она возвращалась домой после встречи дня Победы в родном городе.
Когда поезд тронулся, появилась круглолицая улыбчивая проводница и, присев на сидение, засунула наши билеты, предварительно сложив фантиками, не глядя, в кассу. Завершив ритуал, она подняла глаза и поведала, что в вагоне пусто и, если мы захотим, то можем занять любые купе на выбор, но только после десяти вечера, когда нелёгкая унесёт начальство и она запрет двери.
Мы дружно покивали, проводница встала и уже в дверях спросила:
- Чай будете? У меня хороший чаёк, со слоном и без табака. Честное слово.
Я жутко устал, был голоден и, конечно же, согласился. Спутница тоже не возражала. Проводница исчезла. Марина Анатольевна внимательно смотрела в окно и молчала. Ну а я, откинувшись на стенку, мгновенно провалился в глубокий сон.
Очнулся я от бодрого голоса проводницы:
- Ой, вы спите, а я чаю принесла! Вы покушать хотите?
Я потряс головой, и, показав на чай, сказал:
- Вот это то, что нужно. А то я что-то задремал. Кстати, а когда в Москву прибываем?
От ответа хозяйки вагона мне стало не по себе:
- Завтра, примерно в шестнадцать часов. Вообще-то, должны в полчетвёртого пробыть, но всегда опаздываем, так что не беспокойтесь – времени у вас много. Мимо не проедем, - и рассмеялась.
- Ох, ничего себе! Так вроде восемь-десять часов всегда поезд шёл, а тут больше суток выходит? – изумлённо спросил я.
- Что вы! Мы всегда так идём. Вы, наверное, к «Красной стреле» привыкли.
Я немного огорчился и тут же решил, что всё к лучшему. Завтра не попрусь на работу, ну её в болото. Один чёрт, все мои сотруднички бездельничали на праздники. А вслух сказал:
- Точно. Ну и ладно, всё равно ничего уже не сделаешь, будем радоваться тому, что вагон пустой, колеса стучат.
Марина Анатольевна улыбнулась:
- Да, молодой человек, вам не повезло, а я всегда на этот поезд билет беру. Сижу и смотрю в окошко. Вспоминаю детство.
Проводница смутилась и, пожелав хорошего пути, попросила:
- Вы, если чего надо, стучитесь, хоть в дверь, хоть в стенку, а то тут тоска смертная. Я одна, даже без напарницы. Чаю сделаю, а если перекусить или основательно подкрепиться захотите – организую. Чем ещё в дороге можно заниматься? Поесть, поговорить и подремать, конечно. В вагон ресторан ходить не советую, опасное это дело.
Получив в ответ искренние улыбки, она вышла, оставив дверь приоткрытой.
Попив чаю с добытыми из сумки спутницы домашними печенюшками, мы разговорились. Так обычно бывает в поездах дальнего следования, люди легко сходятся, рассказывают о себе очень много того, чего никогда не поведали бы даже хорошим знакомым, и расходятся, не обменявшись адресами или телефонами.
Закончив очередное печенье, я внимательно посмотрел на случайную спутницу и осторожно спросил:
- Марина Анатольевна. Извините, если вопрос бестактным покажется. Вы ведь явно были ребёнком во время войны, а одна медаль у вас боевая. Как так случилось?
- Да, вы, молодой человек правы, - тоном учительницы младших классов, ответила она, - действительно мне ещё не было пятнадцати, когда начались первые бомбардировки Ленинграда.
Отставив в сторону стакан, Марина Анатольевна продолжила:
- Сколько раз я тут проезжаю, столько раз вижу то, что было за окном в августе сорок первого, когда нас, детей из детдомов Ленинграда вывозили последними эшелонами через Мгу, Волховстрой и Вологду на Урал. Это было ужасно и страшно.
Я устроился поудобнее и приготовился слушать. Она это поняла, и тоже откинулась на спинку. Положив руки на колени, пристально посмотрела на меня и спросила:
- История это длинная и тяжёлая. Вам, правда, интересно?
- Да, войну я, слава богу, не видел. В книжках всё очень красиво описано, но ясно, что в жизни было совсем не так. Мне очень интересно. Тем более что вы явно умеете рассказывать, - я улыбнулся.
- Однако, - проговорила она и задумалась, - а как вы думаете, кем я работаю?
Вопрос был абсолютно неожиданным и показался неуместным, но заставил задуматься. В голове промелькнуло: «А ведь и правда, от того, кем я вижу собеседника, зависит восприятие его рассказа». Почесав абсолютно не чесавшуюся голову и посмотрев сначала в окно, а потом на дверь купе, я решился:
- Вы знаете, я могу ошибаться, но мне показалось, что вы похожи на учительницу.
Она слегка наклонила голову, с интересом посмотрела на меня, и я продолжил:
- Вы говорите чётко и громко, так говорят учителя, чтобы их услышали. Вы одеты в идеально выглаженный костюм, хотя из дома уехали очень давно. По крайней мере, пару недель назад. Вы держите голову прямо и даже слегка назад, как женщины на старорежимных открытках, поэтому мне кажется, что вы не рабоче-крестьянского происхождения.
Закончив речь, я немножко испугался своей прямолинейности и опустил глаза. Марина Анатольевна рассмеялась:
- Удивительно, но ни одной ошибки вы не допустили. Это поразительно. Чуточку промахнулись – не учитель, а воспитатель в детском доме, но это почти одно и то же. Я не ожидала. Позвольте мне попробовать?
- Давайте! - улыбнулся я в ответ.
- Мне кажется, что вы имеете хорошее образование и занимаетесь научной работой. Скорее всего, какой-то техникой, я в этом ничего не понимаю, просто чувствую. Судя по уверенности в себе, вы не рядовой инженер какого-то НИИ, а руководитель лаборатории или отдела. Я права?
- Вот это да! Вы угадали. Хотя как, я не понимаю. Странно, Почему вы так думаете?
Я критично осмотрел себя и понял, что выгляжу тем ещё бомжаком. Толстенный свитер в духе Хемингуэя, изрядно помятые брюки. А про причёску, подобную вороньему гнезду и клочковатую бороду лучше не вспоминать. Чемоданом мой багаж назвать трудно, а портфель на вид готовился встретить четвертьвековой юбилей.
- Просто большой жизненный опыт. И свитер вполне симпатичный, хорошей ручной работы, не смотрите на себя так скептически.
Я довольно фыркнул. Мне нечего было сказать, поэтому я решил вернуть разговор к самому началу:
- Марина Анатольевна, вы только не думайте, что пристаю с вопросами со скуки. Мне, правда, интересно, за что девочка из детдома получила боевую медаль. Но если не хочется рассказывать, то не надо. Это я так.
Она улыбнулась, пригладила идеально лежащие волосы и повернулась к окну. Казалось, что она ждёт какого-то момента для начала разговора. Мы медленно ползли по пригородам Ленинграда среди тоскливых лачуг садоводов и огородников. Совсем недалеко уже была Мга. Среди избушек показались развалины водонапорной башни. Марина Анатольевна оживилась и показала рукой на них. Голос изменился, появилась грусть:
- Посмотрите, вот тут мы простояли пару суток. Воду брали прямо у башни с раздатки. Страшно было бегать, поезд мог тронуться в любой момент. А вода нужна. У нас в вагоне было почти полсотни маленьких детей. Самому младшенькому пять лет в дороге исполнилось.
- Когда это было? Ведь Ленинград очень быстро попал в блокаду, - поинтересовался я, сожалея, что плохо знаю историю.
Марина Анатольевна отвернулась от окна и начала рассказ. Говорила она чётко, красиво, чувствовалось, что делала это не в первый раз. Паузы были уместные, и вообще, слушать было очень интересно.
- Нас отправили одними из последних – в августе сорок первого. Выделили несколько вагонов в составе, который загнали на ветку завода, который эвакуировали за Урал. Там из вагонов выкинули сиденья и поставили широкие грубые лавки вдоль стенок, чтобы можно было класть матрасы. В углу даже прикрутили небольшую печку, которая нас спасала от холода и голода за два месяца дороги. Из детдома мы забрали матрасы, одеяла, подушки, да по паре комплектов простыней. Железные миски, кружки и ложки каждый имел свои. Немного тёплой одежды, ну собственно вот и всё. Ах, да, конечно же, почти у каждого была с собой любимая игрушка.
Нам сказали, что будем ехать до Вологды несколько дней, а там нас примут и отправят дальше за Урал в тамошние детдома. Поэтому дали с собой провизии только на пару дней. Уже тогда, даже детям было ясно, что скоро в городе будет голодно и холодно. Воспитатели и учителя прощались с нами под мелким ленинградским дождём и тихо плакали. Большая часть из них осталась работать в госпитале, который уже развернули в нашем детдоме. Раненых тогда привозили очень много, едва места хватало.
Она замолчала, вспоминая события того времени. Я понял, что пауза затянулась и спросил:
- А взрослые были в эшелоне?
- Нас, старших в вагоне было всего двое – я и семнадцатилетний мальчик Андрейка, с больной ногой, которая не гнулась с детства. Ну и полсотни детишек от пяти до тринадцати лет, - вздохнув, продолжила собеседница:
- От детдома с нами на пять вагонов детей была только одна воспитательница, очень старенькая и слабенькая. Она везла все наши документы. Каждый день на стоянках бабулечка проходила по вагонам и писала в толстую тетрадку отчёт о происходящем. Помочь она не могла ничем, разве только добрым словом, за что её мы очень любили. Только вот отчёты были страшные. Почти каждый день кто-то из детей умирал. В соседнем вагоне было совсем плохо. Тиф, о котором в стране забыли со времён революции, выкосил три четверти мелюзги. Лекарств не было никаких. Еда закончилась на третий день. Из-за опасности эпидемии нам настрого приказали закрыть переходы между вагонами и не допускать контактов между детишками. Это было очень и очень трудно. Но шла война, и дети научились исполнять приказы.
Мне стало неуютно, почему-то картинка представилась в серых полутонах как хмурое ленинградское небо за окном. Пустые дома вдоль путей, полустанки и вагон набитый такими же хмурыми детьми.
- А почему же вы так долго тащились, ведь расстояния до Волховстроя и Вологды от Ленинграда совсем небольшие?
- Так мы почти все время стояли, чаще всего в поле или в лесу. Пропускали на полустанках встречные с солдатами и пушками в Ленинград. Состав наш был очень длинный, а станции, сами видите, до сих пор коротенькие. На остановках мы оказывались очень далеко от станции и водокачки. Денег, естественно не было, и купить продуктов мы не могли. Изредка нам подкидывали на станциях картошки и крупы. Несколько раз на полустанках бабушки приносили парное молоко, которое мы разбавляли, чтобы хватило всем. Добирали ягодами и грибами. Только собирать их было очень сложно. Поезд мог тронуться, а остаться в лесу или на болоте было страшно.
Конечно, времена были не те, трогался состав очень тяжело. Сначала машинист давал несколько гудков. Потом паровоз сдавал назад с жутким скрежетом и, только потом, поезд начинал движение.
- Все вместе собирали дары природы? – улыбнулся я.
- О! Как только поезд останавливался, мы все выбегали на поиски съестного. Не брезговали лягушками, кузнечиками, да вообще любой живностью, которую можно было поймать. В вагоне сортировали добычу. Из живности, жучков-паучков и грибов варили супчик, а ягоды делили поштучно.
- Да уж, - отозвался я, почувствовав, что рассказчица устала от воспоминаний.
- Я понимаю вас. Даже слушать о таком в наше время трудно. Но ведь получилось же! Зато у нас никто не умер от голода и болезней. Ох и тяжело нам с Андрейкой доставалось. Он совсем болезненный и худенький был. Вечером просто падал и спал в дальнем конце вагона, даже иногда поесть не мог от усталости. А на мне ещё была печка. Ночи были сырыми, холодными, вот и приходилось потихоньку поддерживать огонь, благо дров было сколько угодно. Топить приходилось очень осторожно. Нас предупредили, что от одной искры вагон сгорает за три минуты, а потом обязательно загорится и следующий за ним. Машинист при такой длине состава ничего не увидит, а если и увидит, то будет поздно. Так что по ночам спала урывками, караулила печку, особенно на ходу.
Она замолчала и снова повернулась к окну. Я молчал, да и что можно было сказать.
Показав рукой на полустанок, мимо которого мы проехали без остановки, она продолжила рассказ:
- Вот тут мы простояли несколько дней. Впереди, через несколько километров отсюда, большая станция, там прямо перед нашим прибытием немцы разбомбили два воинских эшелона. Дорога встала, железнодорожники растаскивали завалы днём и ночью. Бомбардировщики с крестами пролетали над нами дальше на восток и бомбили застрявшие эшелоны. Не боялись, летали низко, чувствовали себя хозяевами.
- А вас не бомбили?
- Ни разу. Не считали нужным бомбы на нас расходовать. Знали они, кто и что идёт на восток. Допустить мысль, что демонтированные заводы можно будет собрать и что-то путное производить, они просто не могли. На вагонах с детьми были ещё и полотна с красным крестом.
- Дети пугались самолётов или привыкли? – чтобы продолжить беседу задал я идиотский вопрос.
- Нет. Нет, - она покачала головой, - к этому привыкнуть нельзя, по-моему. Смотрели с недетской злостью, сжав кулаки и губы, на проходящие эскадрильи и говорили: - «Вырастем, станем лётчиками и всех вас перебьём».
А вот по ночам маленькие дети часто кричали, метались, приходилось брать к себе и успокаивать, поить тёплой водой, а потом отправлять в постель. Сказывался испуг от тех первых ленинградских бомбардировок.
- Эх, ну и ну. Я никогда не думал, что эвакуация проходила так тяжело. Скажите, Марина Анатольевна, а почему только вам удалось сберечь всех детей.
- Не только своих, но ещё и несколько совсем маленьких, сбежавших к нам из других вагонов, несмотря на запреты. Наша бабушка никак не могла понять, почему у нас к Вологде стало больше детей, чем в начале. Но ведь не могли же мы прогнать умирающего с голода ребёнка. Одни глаза, как в кадрах из концлагерей. По два-три дня лежали, не могли шевелиться, потом потихоньку оживали.
- А почему у других было так плохо? – картинка стояла у меня перед глазами и вызывала тоску и даже лёгкую тошноту.
- Увы, где-то болезни, где-то старшие вагонов оказались слабаками. Как мы с Андрейкой выдержали, я до сих пор не понимаю. Каждый день утром казалось, что новый день не переживу, но вставала. Вот так мы и доползли до Вологды. Там нас отцепили, забрали совсем слабеньких в больницу. Остальных подкормили, помыли и отправили дальше – на Челябинск. Детей переформировали, но наши отказались куда-нибудь переходить. Никто и не настаивал, на самом деле. Эти три дня были для нас курортом. Провизии дали достаточно, да и нельзя нам было много кушать, опасно ведь после такой голодухи.
Когда приехали на место, нас определили в здание казармы, наспех переоборудованной под детдом. Персонал заранее набрали из местных бабушек. Начиналась новая жизнь.
А я, как легла вечером в нормальную постель, так и очнулась, но только в больнице через три дня, сказалось перенапряжение. С Андрейкой было намного хуже. Он больше месяца провалялся, ногу чуть-чуть не пришлось ампутировать. А я за пару недель в себя пришла. Женщины она живучие, не то, что ваша порода, - и рассмеялась.
Мы сидели наверно с полчаса молча. Как ни странно, устали оба. Очнулись, услышав скрежет открывающейся двери и бодрый голос проводницы:
- Уже вечер, а вы сидите, не выходите, чаю не просите. Я уже забеспокоилась. Может быть, поужинаете? Я организую. Это недорого.
Мы дружно посмотрели на сумку, которая оказалась практически пустой. Потом также синхронно перевели взгляд на проводницу и закивали головами. Это вызвало у неё приступ жизнерадостного, совсем не обидного, смеха. Тут уже и мы рассмеялись, представив, как это выглядит со стороны. Поставив на стол чайник, она исчезла.
- Удивительная у нас хозяйка, - заметил тогда я, - появляется со страшным грохотом, а исчезает абсолютно бесшумно.
Марина Анатольевна рассмеялась в ответ. Когда мы пришли в себя и прогулялись по вагону, появилась наша ангел-хранитель с двумя тарелками, на которых было картошка, кусочки мяса, огурчик и какая-то травка. В полотенце были завёрнуты крупно нарезанные куски хлеба. Поставив перед нами ужин, она достала из кармана две хороших, вовсе не общепитовских ложки, и положила в тарелки. Сделав шаг назад, женщина посмотрела на стол наклонив голову влево, потом вправо и, не найдя огрехов в сервировке, слегка похлопала в ладоши:
- Угощайтесь. Если чайник остыл – подогрею. Что может быть лучше хорошего ужина под стук колёс, - улыбнувшись своему красноречию, гордо приосанилась проводница.
- Ой-ой, не надо греть, всё прекрасно, - сказал я, - Сколько с нас?
Сумма, которая она назвала, показалась мне подозрительной:
- Хозяюшка, так не бывает. Любые помои в вагоне ресторане вдвое дороже. Что-то здесь не так, - и улыбнулся, доставая кошелёк.
Она испуганно осмотрелась вокруг и попросила:
- Вы только никому не говорите, пожалуйста. У нас ведь зарплата маленькая, жульничать я не научилась, потому на этом поезде и работаю. Домашнее всё, вкусное.
- Да не переживайте, мы никому не скажем, - чётко вступила спутница, - вот возьмите денежки.
- Э, нет, так не пойдёт, - возмутился я, чем перепугал проводницу донельзя. Она даже присела на лавку.
- Марина Анатольевна! Мы съели все ваши припасы, а теперь вы ещё хотите, чтобы джентльмен отказался оплатить ужин?
Марина Анатольевна покраснела, а хозяйка сразу успокоилась и рассмеялась от души:
- Ну, вы меня и напугали. Так же нельзя, я чуть не померла, а у меня внуки только-только подрастать начали.
- Ой, как здорово, и у меня внучата бегают, - в том же стиле продолжила Марина Анатольевна и мягко коснулась руки проводницы.
Та опомнилась, встала, пожелала приятного аппетита и, забыв про деньги, выскользнула из купе. Я подумал тогда: «Надо же – бабушки всегда найдут общий язык».
Мы с удовольствием поели, я положил денежки на столик между тарелками и постучал в стенку. Для тех, кто не в курсе – первое купе отделено от купе проводника тонюсенькой стенкой. Почти мгновенно появилась улыбающаяся хозяйка. Она молча забрала посуду и денежки. Уже стоя в дверях, осторожно спросила:
- Утром будете завтракать? Или в ресторан пойдёте?
- А мы у вас все съели? - спросил я удивившись.
- Нет, ни в коем случае. Ещё на пару раз есть. Курочка и котлетки с лапшичкой.
Мы переглянулись и дружно кивнули головами, не в силах сказать ни слова, так это было смешно и мило.
На улице стемнело. Наш поезд полз еле-еле, останавливаясь на каждом полустанке. Мы видели, что на платформах кучковались люди с баулами и сумками. Но садились и выходили только из плацкартных вагонов, которые традиционно шли во второй половине состава. В первых вагонах было пусто и тихо. Марина Анатольевна смотрела в окно, а я привычно задремал и очнулся, услышав шуршание. Оказалось, что за окном уже начало светать, а мы уставшие от суеты и разговора проспали сидя больше шести часов.
Моя попутчица выглядела измученной после такого отдыха, да и мне было некомфортно, ныла спина и шея. Размявшись и умывшись, мы решили не беспокоить проводницу и просто набрать кипятка в титане и доварить вчерашнюю заварку. Однако она учуяла наши перемещения, и появилась в дверях с новым чайником, в котором плескались свежезаваренные чаинки.
- Ой, да что же это! Вы даже не прилегли. Разве так можно. Ещё целый день ехать, можно вдоволь наговориться, - запричитала она, забрала остывший полупустой чайник и незаметно вышла.
- В этот раз удивительно спокойно едем, - отметила Марина Анатольевна, - в прошлом году военкомат взял два вагона для призывников и тут такое творилось! Мальчишки, как будто последний день жили, так резвились.
- Да уж. Только почему в купе, обычно в плацкарте такое происходит.
- В плацкарт на этот поезд билетов днём с огнём не сыщешь, все заранее бронируется, - усмехнулась моя попутчица, - вон посмотрите сколько народа на каждой станции ждёт посадки.
- А вы что-то в окно перестали смотреть, - спросил я, прихлёбывая горячий душистый чай с сахаром.
- Та мы сошли с того маршрута, по которому шёл эшелон в сорок первом. Всё просто и грустно. Два месяца тогда и меньше полусуток сейчас, вот как получается.
Мы затихли. После очередной остановки я поинтересовался:
- Марина Анатольевна, вы извините, если чего не так, а как вы оказались в детдоме.
- Да нет, всё так. Дело не во мне, а в родителях. Времена такие были, знаете, наверное.
Я вздохнул:
- Знаю, очень хорошо знаю. Они были врагами народа?
- Да, и шпионами. А кем они могли быть? Оба моих деда служили офицерами в царской армии. Яблочко от яблоньки, такая была в то время присказка.
- Я вас понимаю, моя семья тоже сильно пострадала. Да и мне досталось, как-никак, внук врага народа, сын врага народа. Ваших родителей забрали в 37-ом?
Она замолчала и отвернулась к тёмному окну, а когда пришла в себя, я снова увидел уверенную в себе учительницу. Она вздохнула:
- Произошло всё так быстро, что ни я, ни мой младший брат ничего не поняли. Ночью суета, какие-то люди ходили по квартире, топали сапогами, а утром нас посадили в машину и развезли по разным детским домам. Больше мы никогда не виделись.
- А потом, после войны и реабилитации, вы нашли брата?
- Конечно, я нашла всех, переворошила архивы, хотя это было страшно трудно. Спасибо райком партии помог, запросы шли на бланках с гербом. Только вот вместо папы, мамы и братика я в шестьдесят пятом получила справки с номерами захоронений на кладбищах в разных концах страны. За пятнадцать лет я по паре раз побывала в гостях у моих родных, договорилась, чтобы присматривали за могилками. Мне в райкоме обещали помочь перенести их на кладбище под Ленинградом, где покоятся мои бабушки и дедушки. Но это очень сложно, надо собрать ещё полпуда бумаг. Наверно года три уйдёт, может больше. Ничего, спешить некуда.
Она замолчала, мне сказать было нечего, да и зачем? Сказать, что не всем детям врагов народа удалось узнать даже тридцать лет спустя, где поятся их предки? Лишнее это.
Так мы сидели в тишине наверно с полчаса. Вернула нас в реальность, появившаяся в проёме двери, сияющая каким-то удивительным теплом, проводница с двумя уже знакомыми тарелками. Расставив принесённые яства на столике, она гордо подбоченилась и спросила:
- Я правильно сделала, что с утречка котлетки подогрела?
Мы радостно закивали в ответ.
- Кушайте, если надо я чайничек обновлю, и, убедившись, что мы вышли из состояния транса, удалилась.
Как только мы взяли в руки ложки, из щели между столиком и окном вылез здоровый рыжий таракан с огромными усами и деловито направился к тарелке Марины Анатольевны. Она постучала ложкой по столу перед самым носом у пришельца и посоветовала ему покинуть стол, иначе у него могут возникнуть крупные неприятности. Видавшее виды насекомое спокойно развернулось и в том же темпе удалилось в свою щель. Мы развеселились и не спеша с удовольствием позавтракали.
Как обычно, после еды я сладко задремал, не меняя позы, а Марина Анатольевна сидела тихо и думала о чём-то своём. Вернуло к реальности меня движение по коридору. Сбылось, к нам в вагон подсели первые попутчики, которые прошли в середину и там обосновались. До Москвы оставалось часа четыре, и мы снова разговорились.
После пяти минут ничего не значащих фраз, я спросил:
- Марина Анатольевна, а как потом-то сложилась жизнь?
- Вы знаете, совершенно обычно. Когда я выписалась из больницы, меня тут же забрали в детдом, но только уже не ребёнком, а воспитателем младшей группы с небольшой, но вполне ощутимой по тем временам зарплатой. Ох, как мне было приятно работать с малявками. Я чувствовала себя взрослой и нужной. Жила вместе ними, кушала вместе, вообще никуда от них не уходила. Ухаживала, если кто заболевал, а это было часто.
Где-то была война, но я про неё забыла начисто. И так прошло целых три года. Это было замечательное время, хотя и очень трудное. Ближе к концу войны стало намного хуже с обеспечением и едой. Всё, что можно, отправляли в освобождённые районы. Там было вообще пусто. Изредка к нам привозили доукомплектовывать детдом детишек с запада – это был кошмар. Они были не только истощены, но и пугались всего на свете. С ними было очень трудно работать. Но когда они отходили и оживали, мы понимали, что мучились не зря.
Она остановилась, как после пробежки. Я покачал головой и попросил продолжать, если она ещё не очень устала.
- Ну, так вот, война закончилась, а эшелоны шли мимо. Мы смотрели на них из окон детдома и не понимали, что происходит. Только потом мы узнали – война переместилась на восток. Вот так бывает, - неожиданно сказала она.
- А что стало с Андрейкой? Он ведь выздоровел?
- Да, конечно. Сразу после больницы его взяли на завод. Он оказался очень толковым и освоил работу токаря буквально за неделю. Ему давали самые сложные детали. Только здоровья не было, увы. Работать ведь приходилось под навесами. Ветер, холод и плохонькое питание добили его. Сначала думали, что простудился, а потом поняли - туберкулёз. Сгорел за несколько месяцев. Очень мы плакали, все его очень любили. Нам начальство даже автобусы выделило, и мы всем ленинградским вагоном были на его похоронах.
- Жалко парнишку. Скажите, а ему тоже медаль дали?
- Конечно, но только очень поздно. После войны. У него не было вообще никакой родни. Мы добились, чтобы его медаль передали в детский дом, и она у нас висит на доске почёта до сих пор.
- А вы, ведь уже бабушка. Как с такой работой удалось устроить свою жизнь. Только, пожалуйста, если не хочется, не отвечайте, - спросил я и подумал: «И чего я пытаю немолодую женщину всю дорогу?»
- Ой, да что вы! Совершенно нормальный вопрос. Я ведь говорила, что после отправки на фронт воинской части, которой принадлежал военный городок, казармы отдали для нашего детдома и госпиталя, где долечивались раненные. Так вот ходячие офицеры считали своим долгом приходить к нам поиграть с детьми, ну помочь по хозяйству. Один из них и стал моим мужем. Его вчистую комиссовали по инвалидности, и он сразу после выписки пришёл к нам работать. Нам дали малюсенькую комнатушку в пристройке. Это было удивительно хорошее время. Так мы вместе и работали несколько лет. А потом он умер, сказались раны и перегрузки, полученные на фронте. Такая судьба была у очень многих солдат и офицеров, прошедших тяжелейшую войну на одном дыхании. И жён фронтовиков… Врачи мало что могли сделать в те времена, да ещё вдали от Москвы или Ленинграда.
Зато у меня остались двое прекрасных детей – мальчик и девочка. Сейчас они уже взрослые, примерно вашего возраста. У них хорошие красивые детки. Мои внуки, - с удивительной нежностью проговорила Марина Анатольевна и засуетилась.
Через минуту из, казалось, пустой сумки она достала альбомчик, в котором были фото внуков. Фото меня не вдохновили, но я их вежливо просмотрел, и сказал несколько дежурных фраз, приличествующих подобной беседе. Спутница почувствовала неискренность и рассмеялась:
- Ничего, ничего, станете дедом, тоже будете восторгаться, подождите. Вы, кстати, наверно уже поняли, почему я не называю вас по имени? – с грустью в голосе спросила она.
- Кажется, да. Ваш муж на фотографии - он очень похож на моего отца тех послевоенных времён.
- Верно, и звали его как вас. Надеюсь, что вам не обидно.
- Ни в коем случае, боже сохрани, - искренне ответил я.
Мы ещё немного поговорили о пустяках, погоде в Москве и Ленинграде, а потом я не выдержал и спросил:
- Марина Анатольевна, а скажите, как вам, дочери врагов народа выдали медаль, да ещё такую серьёзную. Или это произошло в шестидесятых, как например, у моего отца?
- Это целая история, молодой человек. Когда готовили к отправке эшелон, меня позвала к себе наша директриса. Она посадила меня перед собой, налила полстакана киселя – это было знаком внимания в то время, и сказала: «Девочка, я хочу тебя поставить старшей в вагоне с маленькими детьми. Но я не имею права этого делать. Ты понимаешь почему?». В те времена пятнадцать – это как сейчас восемнадцать, а то и двадцать. Обстоятельства помогли мне рано повзрослеть, и я прекрасно понимала, что к чему.
Она предложила мне временно забыть о том, кто были мои папа и мама. В мою папочку она вложила справку о поступлении в детдом недавно умершей девочки, где было написано, что родители не установлены. Я не хотела так, но она объяснила свои действия так: «Мариночка, ты уже большая и умная девочка. Почти взрослая. Я не предлагаю тебе отказаться от родителей. Боже сохрани. Я прошу тебя не говорить никому ни слова о том, кем они были, пока не придёт время. В справке будет написано, что фамилию и отчество тебе дали по выбору комиссии, а сама ты ничего не вспомнила. Такое в десять лет возможно. Пойми, я хочу, чтобы ты взяла на себя ответственность за детей, которым никто не поможет в дороге». Ну, я и согласилась. Я понимала, что с ней могут поступить так же, как и с моими родителями, если вскроется обман.
- Удивительно, как она решилась на такое, - помолчав, сказал я.
- Мне в жизни повезло, наверное. Я почти всегда была среди хороших людей. Представьте себе, в конце пятидесятых, меня рекомендовали в партию. Я не хотела никого обманывать, и пошла на приём ко Второму секретарю райкома. Он курировал наш детский дом, и я легко попала к нему в кабинет. Там я честно рассказала о своих родителях и обмане, который был в документах. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую, а потом дал листок и сказал: «Садитесь в приёмной и запишите все, что можете вспомнить. Потом зайдите ко мне».
Представляете, моё состояние? Но я собралась с духом и, сев за столик напротив секретарши, за час описала своё детство. Вышло полдюжины страниц исписанных мелким почерком. Когда я положила их на стол Второго, то чуть не умерла от страха. Он же спокойно и быстро прочитал написанное, закурил и вызвал помощника. Дальше - как в тумане. Помощнику была дана команда - запросить документы в архивах по родителям и брату. Запросы ушли буквально на следующий день. Правда ответы пришли через несколько лет - это да. И вот, что меня потрясло. Он вызвал секретаршу и распорядился подготовить рекомендацию в партию от его имени. Это было для меня непостижимо, и я расплакалась как ребёнок прямо в кабинете.
Приняли меня, конечно, единогласно. Вот такие были времена. Сейчас намного формальнее и проще. Да вы наверняка это знаете, - с лёгкой усмешкой закончила она.
- Конечно. Я в курсе. Очень хорошо понимаю, что рекомендация Второго секретаря – это серьёзно. Решительный и сильный наверно был человек.
- Почему был? Он и сейчас работает. Уже в обкоме. Замечательный человек.
Марина Анатольевна посмотрела в окно и ахнула:
- Слушайте, мы же почти приехали. Давайте рассчитаемся с проводницей и достанем чемоданы. Меня должны встречать, надо успеть причесаться.
В суете прошли десять минут. Мы едва успели проститься, как Марину Анатольевну с шумом и радостными возгласами вывели из вагона и утащили несколько женщин – на вид её ровесниц. Меня никто не встречал, и я тихо пошёл в метро.
С тех пор прошло больше тридцати лет, но встреча осталась в памяти. Время погасило эмоции – и это верно. Вероятно, что-то забылось. Возможно, я допустил небольшие ошибки в повествовании. Но воспоминания о событиях и испытаниях, через которые прошли дети давно закончившейся войны, я постарался передать. От того, как мы видим прошлое - зависит наше будущее. А настоящее – ну так мало что изменилось с того времени. Войны начинают одни, а страдают другие, в первую очередь дети. Так было и есть. Возможно, что в будущем что-то изменится к лучшему.
Москва 2015
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2015
Свидетельство о публикации №215102100012
Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2015/10/21/12