Надвигалась ночь. Я промерз до самых костей. Дул сильный порывистый ветер, моросил
дождь. Я почти дошел до середины поля, с облегчением подумал, что полпути пройдено, хотел двигаться дальше, но мое внимание привлекло едва заметное в темноте движение.
Я остановился и стал всматриваться, по спине побежали мурашки, было как-то не по себе, но я не мог сдвинуться с места. Поле было убрано и на короткой колючей стерне, в нескольких шагах от себя я увидел силуэт какого-то существа. Я напряженно смотрел в его сторону, и вдруг оно подняло голову, я решил, что оно это он, ибо негоже девке быть такой уродиной. Я встретился с его взглядом и к моему удивлению четко и ясно как белым днем увидел его глаза, они были прекрасны. Таких ясных и чистых по выражению глаз мне еще не встречалось, только просматривалась в них боль и слабость предсмертная. Сердце мое сжалось от сострадания, и я пошел к нему.
Когда я подошел ближе существо, попыталось встать. Он был высоким, но слишком худым, опираясь о землю чем-то похожим на руки, он приподнялся и стоял, как мне показалось из последних сил. Наши взгляды опять встретились. В его глазах читалась немая мольба о помощи, я помню, подумал тогда, что такие глаза не могут принадлежать плохому созданию и подошел к нему еще ближе. Он протянул ко мне свои корявые некрасивые руки, ища поддержки. Я подставил ему плечо и мы очень медленно едва передвигая ноги, пошли домой.
Я боялся реакции своей матери, думал, испугается, или рассердится. Забьет тревогу, сбегутся соседи и тогда нашему ночному гостю наступит конец, а заодно и нам. Так и представлял себе ее карие глаза, смотрящие на меня с укоризной. Поджатую верхнюю губу и обиду, сквозящую в ее взгляде. Она когда злилась, то ее строгая не растраченная временем красота, напоминала мне красоту застывшей мраморной статуи. А ведь это редкость, когда и в гневе человек остается красивым, не наигранно, а натурально. Наверное, это благородная кровь, делала ее такой. Она была потомком знатного старинного рода. А мраморную статую видел я по счастливой случайности в одной из поездок на большую ярмарку. Там облезлый мужичонка с гордостью продавал прекрасное изваяние, на вопрос где он ее раздобыл, и как ее доставил на ярмарку, он ничего внятного не отвечал. За что был арестован и приговорен к общегородским работам уездного городишки Н. Статуя, благополучно отправилась на главную площадь и стала настоящей достопримечательностью, обросшей слухами о своем чудесном появлении. Мы подошли к дому, я тихо открыл ворота, оглядываясь по сторонам, осторожно провел гостя к крыльцу и помог ему присесть на ступеньку. Быстро закрыл ворота, облегченно вздохнул, кажется, прошли не замеченными. Мать видимо услышала скрип и вышла из дому. Я весь напрягся, не зная, что будет дальше. Но ничего не произошло, мать только сказала мне:
- Ну, что стоишь, проводи гостя в дом.
Я помог ему подняться и повел в дом, хотел уложить его в постель, но он уперся и показал на угол возле лавки. Я в недоумении пожал плечами, но устроил его в углу, бросив туда старый овчинный тулуп. Он, повозившись там немного, свернулся калачиком, и также беззвучно заснул.
Измученный таким приключением я сидел за столом. Мать поставила передо мной молоко и черный хлеб, я ел с удовольствием, но думал о нем, ведь он, наверное, тоже хочет, есть, но так обессилел, что сил хватило только, чтобы заснуть.
Я был очень удивлен, что мне не задают вопросов. Мать восприняла ситуацию, так как будто, ничего странного не произошло. Она только жалостливо вздыхала, поглядывая в угол и в ее красивых глазах, стояли слезы.
О наступлении утра, возвестили крикливые петухи. Я открыл глаза и с высоты моего печного положения увидел такую картину: Мать сидела в углу и поила его молоком. Он неловко держал кувшин, но я почувствовал, что ему стало легче и мне от этого тоже хорошо на душе стало. Я спустился вниз улыбнулся им обоим, он посмотрел на меня, и кажется, заглянул в самую душу. Он глазами с нами разговаривал, и на удивление слова были не нужны.
Я вышел во двор, надо было колесо от телеги отремонтировать, собирались с матерью на ярмарку свой товар продать, чужой закупить. Не успел приступить к работе, как в ворота постучали. Я спросил, кого нелегкая принесла в такую рань, за воротами послышался голос нашего деревенского старосты:
- Эй, Ванька открывай ворота, это я Федор Игнатьич.
Я метнулся к дому, хотел мать предупредить, но она махнула мне рукой, мол, открывай.
Староста бесцеремонно важной походкой начал расхаживать по двору, при этом, не забывая заглянуть во все сараи и укромные, по его мнению места. Я, молча, наблюдал за ним, стараясь не выдать своего волнения. А потом спросил:
- Что потерял, а Игнатьич, может, чем помогу?- Я-то в своем хозяйстве всему место знаю.
Староста исподлобья не по доброму посмотрел на меня своими черными как уголь глазами и сказал:
- Хозяйство твое, а в деревне я главный. – Люди добрые сказывали, что вчера ты волоком что-то тащил на себе, твое счастье, что урожай убрали, а то болтаться бы тебе на виселице.
Я молился, чтобы он не пошел в дом. А он все не уходил и как бы невзначай все ближе и ближе продвигался к крыльцу, у самого порога остановился и снова спросил:
-А куда это тебя нелегкая носила в такой поздний час?
-Ни куда а откуда, - сказал я. – К твоим же родственникам в соседнее село работать ходил, не веришь, спроси у них. – Они люди щедрые и заплатили хорошо.- А по дороге хвороста прихватил, когда мимо оврага шел, холодно по ночам, дрова экономим, зима долгая.
Смотрю, у старосты взгляд смягчился и от крыльца он отошел. Направился к воротам и, не оглядываясь, вышел. Я вытер вспотевшие ладони, послонялся еще по двору и, сдерживаясь, нарочито спокойно пошел в дом.
- Что ему нужно было, все никак старую обиду простить не может, сказала мать. – Не за него замуж вышла, все попрекает меня, недавно у колодца встретились, а он и говорит:
- Что ж ты Матрена, променяла меня на недоделка, его нет уже давно, помер, тебя чуть по свету побираться не пустил, голытьба.- А со мной жила бы как за стеной каменной, дура. Староста не находил себе места. Хотелось ему приукрасить, облагородить свой бандитский род, достигший богатства и власти, путем грабежей, подкупов и интриг. Времена были настолько неспокойными, что уже и он начал побаиваться потерять свое влияние и оказаться где-нибудь на задворках, просящим милостыню. С каждым днем он все более ожесточался. Его взгляд становился волчьим, а наши деревенские боялись его как огня, чуть, что не так сразу виселица. Бандитские шайки время от времени нападали на наше село, устанавливая свои порядки, грабя мирных селян, потом приходила власть и тоже грабила, только официально. И со всеми хитрый староста находил общий язык, извлекал для себя пользу, предавая и подставляя своих односельчан. И держал всех в таком повиновении, что люди боялись и пикнуть. Он не жалел ни детей, ни стариков, ни женщин.
Глаза матери стали грустными, наполнились слезами, она любила моего отца и с ним всегда чувствовала себя защищенной. Он хоть и беден был, но могуч, в селе его побаивались и уважали. В работе первым был, слово держал, себя и семью в обиду не давал. Погиб он при странных обстоятельствах. Никогда не пил, а нашли его, в нескольких метрах от дома и от него так разило самогоном, казалось, он весь им пропитан. Он был мертв. Следов насильственной смерти не было обнаружено, только с руками его что-то не то было. Кисти его рук все синие были, как будто веревками перетянуты надолго, а потом эти веревки кто-то убрал. Староста быстро замял дело. Отца похоронили. А мы с матерью подозреваем, что это староста его на тот свет отправил. Он через полгода уже сватов к матери прислал. Да только мать помоями их обдала, и с позором выгнала со двора. С тех пор староста только и ищет причину, как бы нам отомстить. Все придирается, все вынюхивает. Никакого житья от него не стало.
Когда мы вернулись в дом, наш гость спал тихим и мирным сном. Я глядя на него подумал, что, не смотря на его внушительный рост и явную некрасивость похож он на беззащитного ребенка. Мы так и не смогли вытащить его из угла, не знаю почему, может стеснять нас не хотел. Из еды, только молоко пил, вообще хлопот с ним никаких не было сидит себе тихонько в углу, благодарными глазами поглядывает. Только деревенские наши никак униматься не хотели. Все ходили, вынюхивали, что я ночью домой притащил, авось поживиться можно. По деревне разошлись слухи, что я клад нашел. Соседи в друзья стали набиваться, обижаться, что в дом не приглашаем. Только на улицу выйдешь, а они уже тут как тут. Девки повадились в самых нарядных сарафанах, вдоль нашего забора разгуливать, громко посмеивались и строили глазки. Нам бы избежать такой популярности, а она подогреваемая всевозможными слухами росла как на дрожжах.
Однажды, в наши ворота опять постучали. Ранним утром. Я думал, что староста пожаловал, а оказалось наша деревенская сплетница тетка Фекла. Я и ойкнуть не успел, а она уже как колобок по крыльцу в дом закатилась, я ринулся за ней.
В доме я столкнулся с ней так сильно, что мы оба с грохотом повалились на пол, все бы ничего, если бы она не упала сверху. Тетка дородная, колобок, только гигантский, глаза с перепугу чуть из орбит не повылазили, лежит на мне и верещит:
- А вот что вы прятали, чертей в дом понатаскали, а сами про клад, вот тут у вас какой клад, все старосте доложу. Сказав свои последние слова, она скатилась с нашего крыльца и докатилась до дома старосты с несоразмерной ее габаритам проворностью. Потому, что не больше чем через четверть часа, к нашему дому стала сходиться вся деревня. Кто с ухмылкой, кто, стреляя ненавистным взглядом и потирая в предвкушении новой травли “нечистые” руки.
В наши ворота раздался настойчивый стук. Послышались голоса:
- Эй вы, открывайте, сейчас ворота снесем, - Вместе с избой.
- Да поджечь их надо вместе с этой нечистью.
Я подумал, что это конец мы с матерью стояли посреди двора растерянные и боялись подойти к воротам, мелькнула мысль спрятать нашего гостя в саду. Я побежал в дом, распахнул дверь, а в доме пусто. Нет никого, да и как будто не было. Все на своих местах даже старая овечья шуба. Я подумал, что наш окрепший друг сам надежно спрятался и, успокоившись, пошел открывать ворота. Тут же во двор ворвалась толпа, кто с вилами, кто с топором, все чем-то были вооружены. Нас с матерью прижали к стене дома, сами сбивая друг друга с ног, ринулись внутрь.
Мать пыталась докричаться до людей, просила остановиться, но никто ее не слышал.
Все рвались на борьбу с нечистым. И каким же было их разочарование, когда в избе они никого не обнаружили. Разъяренная толпа вывалилась наружу, и вся их злость переместилась на нас. Матери к животу приставили вилы, а над моей головой занесли топор, мы стали тихо молиться и прощаться с жизнью, но погибнуть, нам в этот день было не суждено, вмешался староста.
- Тихо, уймитесь все! – Я здесь решаю, кого и как судить завтра на обще деревенском собрании на свежую голову, и решим, кого повесить, а кого миловать.
Сказав это, он многозначительно и явно смакуя ситуацию, посмотрел моей матери в глаза. Но в ее глазах он не увидел страха, она все для себя решила, лучше смерть, чем унижение и позор.
Нас связали и повели к старосте в конюшню. Как лошадей привязали к стойлу и на некоторое время оставили в покое, точнее до утра.
Еще не рассвело, а я уже слышал шум, доносившийся с улицы. Какие-то крики, лязг железа. Я подумал , что это для нас строят эшафот, взглянул на мать, она тоже не спала, ее глаза были полны тихой смиреной грусти, разговаривать не было сил, мы просто смотрели друг на друга – прощались.
Вдруг в конюшню забежал взмыленный с перекошенными от страха глазами староста и начал лихорадочно нас развязывать. Он что-то невнятно нашептывал и был похож на сумасшедшего:
-Все подожгли ироды, баб и детей загнали в сарай.
- А мы тут своих убиваем, а они нас всех перебьют. – Это чужаки, наши бандиты по сравнению с ними ангелы. – Страшно, конец пришел. Староста метался, снимая с нас веревки, и все шептал, как сумасшедший. В его глазах виден был неподдельный страх. Он и без того сутулый сгорбился еще больше, крупные черты его лица никогда не были привлекательными. Слишком большой нос, огромный рот и по сравнению с ними маленькие черные глаза, посаженные глубоко и далеко друг от друга. Сейчас все его лицо было искажено гримасой ужаса и казалось до тошноты безобразным.
Но впервые в жизни я видел настоящее лицо нашего старосты. Без напыщенной маски, простое лицо человека ощутившего близкий запах смерти.
Я не помню как мы выбежали из конюшни, мы настолько смирились с неминуемым концом, что наблюдали за всем происходящим как-то отстраненно, включиться в действительность я смог, только тогда, когда увидел горящий сарай набитый женщинами и детьми, не раздумывая, я ринулся в самое пекло.
Как мне удалось открыть накалившиеся кованые ворота, не знаю, обожженный и надышавшийся дыма я валялся в пыли, судорожно глотая воздух. В сарае стоял жуткий, угар пламя уже лизало ноги запертых, но чудом все были живы, когда я открыл ворота, обезумевшие от страха буквально втоптали меня в землю. Я лежал, и предательские мысли поползли внутрь моей головы, как тлетворные черви. Вот чем заканчиваются добрые намерения. Пригрел какого-то черта, накликал беду на нас с матерью, да видно и на всю деревню. Добро не помниться. Лежу втоптанный в грязь спасенными мною людьми.… Но в этот самый момент ко мне склонилось чье-то лицо, в черных клубах дыма я не мог толком его рассмотреть, но глаза, эти глаза забыть было невозможно, теперь он был красив и молод, он улыбался и весь светился каким-то удивительным лучезарным светом, не было сомнений, это был наш спасенный гость. Он коснулся безукоризненной рукой моей щеки, одарил меня еще одной прекрасной улыбкой, сказал спасибо и исчез. В дымном тумане, на какие-то доли секунды, мне показалось, что передо мной мелькнули два белоснежных крыла. Я долго еще ощущал на своем лице легкое дуновение, и видел ослепительную белизну этих крыльев.
Все закончилось, никто серьезно не пострадал, все были очень напуганы, но живы. Все награбленное чудесным образом осталось в деревне. Куда подевался налетевший ураганом враг не известно. Две недели в присмиревшей деревне боялись даже вздохнуть громче обычного. Когда опасность миновала, все вернулось на круги своя. Завистливые, озлобленные, затравленные, подобострастные взгляды. Жажда наживы за счет других, все пошло своим чередом. Они так ничего и не поняли. Староста надел свою прежнюю маску, при встрече, он все время напоминает мне, что по моей шее веревка плачет.
Я улыбаюсь ему в ответ и вспоминаю его перекошенное простым человеческим страхом лицо. Видимо моя улыбка пугает его, во мне нет страха, и боится уже он. Эта боязнь подсознательная, ибо после спасения нашего гостя и односельчан, я почувствовал в себе силу не знакомую мне раньше. По всей видимости, это сила духа, а она превосходит физическую. Перед лицом смерти люди теряют свои маски, они им уже не нужны и чем меньше шансов на спасение, тем благороднее их мысли. Но стоит опасности отойти в сторону, как маски лихорадочно возвращаются на свои места, укрывая плотным слоем, то настоящее, что есть в каждом из нас. В ответ и мир ограждается от нас. Тогда приходит царствование потребностей и инстинктов, а за этой пеленой ничего увидеть не возможно. А мир, как я понял гораздо больше и многограннее, чем нам представляется. Иногда он пытается дать нам шанс жить полноценной, насыщенной жизнью, приоткрывает свои глубины и бесконечные измерения, но мы остаемся, равнодушны к его проявлениям, и, по сути, слепыми. Только в детстве наши глаза открыты по настоящему, потому, что открыта душа и есть вера в чудеса. Если бы мы знали, что будет с нами после смерти, возможно, вели себя иначе, но в том то и вся интрига. У нашего создателя помимо прочих талантов великолепное чувство юмора.