Дневные вахты сменялись утренними, те, в свою очередь, ночными – и так навигация готова была улететь одним июньским днем, одним жарким летним месяцем, одним быстрым мгновением моей молодости, но все это когда-то потом. А пока я осваивал навыки всех премудростей флотского мастерства, дноуглубления сложных по структуре, рельефу и составу дна, донских перекатов, прорезей и прочей гидрографической атрибутики, которыми насыщена жизнь и работа путейца гидротехника.
Днем вахты давались тяжело, под палящими лучами беспощадного южного светила, в раскаленной рубке, где не спасали ни открытые настежь двери и окна, работающий вентилятор, гоняющий горячие потоки воздуха, ни ежечасное охлаждение под душем, где вода тоже была сродни ветровому потоку – теплая и не охлаждающая. Тая, как шоколад, такую вахту всегда хотелось побыстрее закончить и сбежать от солнца, его поджаривающих лучей вниз, в каюту, с закрытыми на жалюзи и занавески окнами, в прохладу и тишину…
Утренние начинались на розовом летнем рассвете, когда все вокруг, в том числе и командир с его наставлениями, еще спокойно спят безмятежным прохладным сном. Нежная тонкая полоска света зарождается на востоке, расширяя свои владения, открывая глаза всему живому на нашей Земле, помогая родиться чему-то новому и легкому, светлому и приятному, а тебе в это сладкое для сна время необходимо смотреть во все глаза на это чудодейственное многоголосие красок и звуков, не забывая выполнять свою основную и необходимую другим работу. Не успеешь оглянуться, уже завтрак, а там команда поднялась и начался простой рабочий процесс всего окружающего…
Ночные, самые приятные, долгожданные и спокойные вахты, можно выбрать время и звездочки посчитать на чистом темном, и сверкающем разными красками, небосклоне, можно послушать спокойную или возбуждающую музыку, какая ближе к душе в данный момент данной ночной вахты. Все вокруг спит, отдыхает и отходит от изнуряющей южной жары, все спит, только ты, вахтенный в рубке работаешь и…
Двумя перекатами ниже нас стоял такой же земснаряд, разрабатывал его и углублял, только он на белой кромке судового хода, выкидывая за нее выработанный грунт. Наше же судно находилось, соответственно, повыше и располагалось на красной кромке и за нее же высыпало грунт, куда был направлен грунтопровод. Даже, иногда, по возможности, мы переговаривались с вахтенными того, ниже стоящего. Мне попался напарник постарше меня да еще сильно заикающийся, как только в комсостав пропустили такого. Он, пока рассказывал судоводителям транзитного флота всю обстановку вокруг себя, объяснял, как мимо пройти, несколько раз говорил одно и то же, забывая, порой, главное…
Однажды, такой тихой спокойной звездной ночкой уходящего в небытие южного лета мы с ним стояли на вахте и спокойно коротали это самое время, делая каждый свое дело. У моего снаряда засорился всасывающий грунтопровод, и я, как полагается, отошел немного в сторону, ближе к кромке судового хода, на всякий случай, освобождая проход судам, после чего мы с вахтенным мотористом пошли проводить очистку грунтовых путей. При этом, я не посчитал необходимым зажечь белый стояночный огонь на клотике главной мачты, как предлагают и рекомендуют «Правила Плавания судов на внутренних водных путях РСФСР», так как до моего слуха из радиостанции не доносилось ни одного позывного о приближающихся сверху судов. В это самое время, пока я отсутствовал в рубке, пройдя втихую, без позывных находящийся вверху труднопроходимый перекат, со мной на связь пытался выйти сухогруз типа «Сормовский», держащий курс на Азовское море. Там тоже, видимо, на вахте стоял молодой человек или не выспавшийся штурман, но только он не предполагал нашей ситуации расположения рядом, в пределах слышимости, двух земснарядов и не счел необходимым заглянуть в «Бюллетень судоводителя», имеющийся на каждом судне, проходящем по разным участкам рек. Мы с мотористом спокойно занимались своими делами, находясь в шумном машинном отделении, естественно, не слыша, что происходит на реке. Проходящее судно просто запросило на проход:
- Земснаряд «Донской», прошу проход вниз, спускаюсь перекатом Верхний Манычский, - слышал в это время вахтенный земснаряда, стоящего ниже нас по течению, причем произнесенное не однократно.
Тот заикающийся вахтенный устал слушать запросы без ответов, может, куда тоже из рубки выбегал, только сам, видимо, подумал, что это его спрашивают и заикающимся голосом протяжно и отрывисто ответил:
- «С-с-с-ормовский», п-п-п-роходите по к-к-к-расным, п-п-п-ропускаю.
Тот и пошел по красным, где стояло мое судно, а на напорном грунтопроводе, точнее, на понтонах, растянувшихся дугой к берегу, через пятьдесят метров горели красные огни. То ли с высоты рубки транзитника не было видно их яркости, то ли что еще сыграло свою злую шутку, но теплоход шел прямиком в дугу понтонов, образующих некое препятствие на реке для прохода. На носовой части проходящего судна загорелись прожектора, и вахтенный штурман неожиданно увидев в ста-ста пятидесяти метрах прямо по курсу препятствие, резко дал «задний ход». Судно спускалось вниз малой скоростью и успело практически остановиться, но всю дорогу вахтенный вызывал по радиостанции уже уточненное название моего земснаряда. Громко спрашивал и членораздельно, ведь, его направили по ложному курсу. А вахтенный, который направил неправильно транзитное судно, потерял дар речи, поняв, что натворил, и молчал, как «рыба об лед». Потом штурман устал кричать в рацию и на весь Дон, мирно и спокойно отдыхающий, начал раздаваться сигнал судового тифона, низкий, протяжный, как подается при вызове «Прошу выйти на радиосвязь». Ночь была тихой и безветренной до этих сигналов, водная гладь громким эхом повторяла и усиливала гудки, раздающиеся в полной тишине, наверное, вся, близлежащая к берегам, округа слышала происходящее на Дону. Командир-то наш точно слышал, потому, что через несколько минут я увидел на трапе машинного отделения его, с большими, по пять советских копеек, глазищами, в одних трусах, со взъерошенной шевелюрой на голове и набором нецензурных слов на устах. Пусть я их, нецензурные слова и не слышал, но шкурой своей ощущал слова из его уст, ощущал по движениям губ и жестикуляции рук. Я пулей выскочил из машинки на палубу и увидел в своих понтонах город огней, высокий и страшно гудящий всему миру о своей «беде». На всех парах я мчался в рубку, а вдогонку уже конкретно слышал от моего начальника все, что он обо мне думал в эти минуты, ведь, его каюта располагалась по тому самому борту, под которым «Сормовский» оповещал всей округе громким уже воем, что он стоит в «шалмане» земкаравана. Влетев в рубку, я молниеносно оценил обстановку и сообщил по радиостанции транзитнику, куда идти:
- «Сормовский», говорит «Донской семьсот первый», вам по каким дали проход?
- По красным, - спокойно ответил штурман, как ни в чем не бывало.
- Понятно, извините, я не включил белый стояночный огонь, а вас пропустил стоящий ниже «Донской семьсот второй», он по белым работает.
- Ничего страшного, - с выдержкой настоящего моряка произнес в ответ вахтенный, - хорошо, что я вам понтоны не распорол, даю назад, сейчас выйду.
А в рубке уже стоял мой командир, окончательно проснувшись, выговорив весь набор нелицеприятных слов и слушая разговор. Когда мы закончили, он, уже успокоившись, произнес:
- Да, «трояк», начудил, хорошо, что действительно, не авария, а то бы грехов не обобрались. Я с кровати чуть не упал, дочка проснулась от сирены. Будь внимателен, лучше перестраховывайся, включай стояночный и троса опускай от судового хода, - произнес он и вышел.
Я вздохнул с облегчением, сделал необходимые переключения бортовых огней, опускания носовых и бортовых тросов, спустился с рубки и продолжил свои дела в машинном отделении. Мой моторист, занимаясь начатым нами, по-моему, так ничего не услышал и не увидел. Ну и ладно, здоровее будет, тем более, что он таким же «трояком» станет через год, закончив наше родное Кулибинское училище. Еще успеет научиться ругаться и слушать наставления старших…
Утром в экипаже была масса смешливых фраз о том, что я всему Дону устроил флотский «сон-тренаж», разбудил даже «мертвых на хуторском кладбище» и в том же духе, а я «намотал себе на ус» еще один урок своего существования, флотского бытия…
Потом, конечно, при личной встрече, я высказал тому заике, как надо слушать радиостанцию и связываться с проходящими судами, но, ничего, время лечит и приносит новые премудрости и тонкости бытия, долгого и интересного бытия речной братии.