Намаявшись в выматывающих душу очередях за какой-нибудь дурацкой справкой по «Форме номер девять», или в «Собесе», за милостиво ниспосланной свыше льготой, к окошку в налоговом святилище с табличкой для «физических лиц», не ощущая себя от усталости уже никаким не физическим «лицом», а физиологической субстанцией, кто-то первым, не выдержав, а равно и из склонности учинить склоку, изрекает сакральное:
- Нет! Хоть убейте! – при коммунистах лучше было: ТАКОГО не позволялось!
До убийств, как правило, не доходило - напротив, с риском переломить старческие шеи, томящиеся вдоль стен узкого коридора, освирепев от отсутствия туалета, приглушив голос и памяти и совести, энергично кивают, поддакивая коварному провокатору…
Жалкий всписк: «а тогдашний дефицит?!…» тонет в возмущенном гуле агрессивного большинства.
Я не согласен, но трусливо молчу. Я помню… Я хорошо помню мздоимцев, весь этот институт титулованной дворни: «своих» мясников, сантехников, вальяжных продавщиц, электриков и сословие «дворян»: баронов от продовольственных рынков и комиссионных магазинов, герцогов от мебельных и универсальных дворцов. Помню!
Но ветчина и козетки не самое главное, и даже периодическое исчезновение в аптечных точках изделия номер один Баковского завода резиново-технических изделий- коварнейший происк руководства страны, направленный на недопущение замирания стыдливо-единообразного демографического ритма в целомудренных советских спальнях.
Книги!
-Что вы могли купить в киоске? Да, «Правду», «Крокодил» и «Мурзилку»(не всегда). Без всякого знакомства и блата вы могли купить «Блокнот агитатора», «Целину» и сборник выступлений Л.И.Брежнева. Пожалуй, все.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
В нашем доме не было полированных, покрытых ореховым шпоном дорогих шкафов, резных настенных часов и барометров, не было рояля и кровати с готическими спинками, фаянсовых ночных ваз в виде просыпающегося лотоса, не было кухонной роскоши с мрамором и хрустальными оконцами в створках.
Зато были книги. Много. Были редкие собрания сочинений Великих классиков, были запрещенные Булгаков, Гумилев, и мягко оттесняемые с полок, Ильф и Петров. Мама и папа с фиолетовыми цифрами на ладонях проводили бессонные ночи, предшествующие дате открытия подписки, у витрины Львовского центрального книжного магазина, напротив памятника Адаму Мицкевичу… Результатом одного из таких бдений явилось появление в нашей квартире роскошного восьми-томника в желтом, с синим и золотом, тисненном коленкоре. «Тысяча и одна ночь»!
Все, абсолютно все истории дамы при постели падишаха.
Кажется, без купюр. Даже не кажется, а точно без купюр! Иначе, как бы я мог в своих стараниях набрести на взбудоражившие меня строчки, на соответствующем текстовом фоне, что-то вроде: «…и он зарядил пушку, и заряд выстрелил…» Прозрев суть, и потрясенный открытием, я немедленно поделился найденным и еще парочкой близких по теме мест, с сердечным моим приятелем Леней по фамилии Цалевич. Ленька, хихикая и елозя пальцем по строчке, несколько раз перечитал пикантности, вник, восхитился и попросил «почитать всю книжку»
Я совершил первое преступление перед своей семьей-потом были прочие, гораздо мельче, но то было первым, чудовищным. Необязательный Ленька книгу не возвращал, что-то врал и отнекивался. Я с ужасом, с замирание сердца смотрел на прямоугольник ярких корешков на книжной полке и, холодея, высчитывал, когда папа дочитает том, идущий перед исчезнувшим. Перспектива грандиозной порки обретала почти ощутимый в тазовой области зуд…
Я читал где-то, что иногда люди, приговоренные к смерти, умоляли палача избавить от мук страшного, бессмысленного, безнадежного ожидания и прекратить их жизнь немедленно.
Не выдержав пытки, я сознался в преступлении, все рассказав, запинаясь, маме. Мама соколицей метнулась в гостиную, припала грудью к полке и пересчитала корешки.
-Немедленно, слышишь? – немедленно! К Цалевичам – как ты мог! Боже! У них вечно такая грязь!- и без книги не приходи - лучше умри по дороге обратно! - неискренне пожелала мама – Даже если умрешь, будешь порот.
Знойный, июльский львовский полдень. Акации охотно делились жаром с брусчаткой улицы, пропуская невесомые клинья наполненных пляшущими пылинками лучей, через прорехи в пушистых, залитых солнцем кронах. Древние камни мостовой раскалилась, как противень в плите…
Я медленно продирался через напоенный ароматами лета, зной, заранее зная, что обречен…
Кто говорит, что Господь не творит чуда?
Тучная мама Цалевич, развесив задрапированные вытертым шелком халата бедра по обе стороны кустарно скрепленого загнутыми гвоздями венского стула, восседала у заваленного грязной посудой стола в темноватой, прохладной комнате. Даже открытые настежь окна не выветривали въевшийся в стены и потолок запах веками жарившейся здесь рыбы и прочей снеди.
Перед женщиной, упокоив тисненную обложку на залитой утиным жиром латке, как одалиска упокаивает свою спину в шелк подушек перед тем, как согрешить, лежал наш несчастный, обесчещенный том. Полчища мух, завихряясь над подсыхающими объедками в ритуальной танце, жужжали осанну тучным пажитям на загаженных тарелках…
Лёнина мама, изящно отставив мизинец в сторону, держала в пальцах крупный кусок жареной трески. Масло золотилось на полноватом подбородке, пальцы поблескивали от рыбьего жира. Согнав на лоб все имеющиеся морщины, женщина азартно вглядывалась в страницу, дочитав, перемахнула, облизнув пальчик, страничку, оставляя на книге еще одну незаживающую ранку.
-Тетя Клара, здравствуйте!
- Некогда! Леньки нет, где-то черти носят.
-Да, не-е-е, я за книгой, за той, что на столе…
-Это твоя? – я у Лёньки отобрала- мал еще про такие дела знать! Ты дал, бесстыдник?! Забирай, я этих гадостей и видеть не могу. У меня дети! И скажи маме, чтобы ремня дала, да не позволяла туда даже заглядывать - там такое внутри! Там такое!
Тетя Клара обтерла ладони о колыхнувшуюся отогревшимся на солнце студнем грудь, потом, захлопнув, обтерла книгу заскорузлым передником и протянула мне.
Во дворе я осмотрел томик: грязный коленкор, несколько карандашных рецептов, каракулями на форзаце, неимоверное множество заломленных страниц, жирные пятна почти на всех листах, масса подчеркнутых строк в тексте…
Реакция была такая, как если бы я принес домой и подложил в сахарницу тухлую жабу.
Моя закаленная задница порку, конечно, выдержала, хоть я и орал так, что лошади на Киевской заложили от страха уши, а сапожник через улицу отложил молоток и вслушавшись, припомнил рев сирены перед газовой атакой в Карпатах, папу отпаивали валерьянкой. (Точно также меня выпороли несколько позже, когда я, почерпнув начальную теоретическую подготовку из сказок, выяснял с Наташей Харчевой, какие между нами анатомические различия- в подвале, где нас и накрыла их соседка)
Недавно в «Старой книге» - угол Невского и Литейного я грустно смотрел на несколько комплектов восьми-томников в потускневшем жёлтом коленкоре: никому ненужные, почти нечитанные, они стояли, как памятники умершим дням моего детства…
Я взял тот томик, который читала мама-Цалевич…Он был почти новый, пожелтевшая бумага чистая и гладкая, без изъянов…
Проверяя себя, безошибочно открыл «ТО» место: про пушку и про заряд… Зачитался.
-Интересуетесь? -спросила с улыбкой девушка-продавец, молодая и стройная Шахерезада,- могу вкратце – это сказки, буквально в двух словах, я сама только аннотацию пока прочла… Скидочку сделаю…
-нет, говорю, нет. Вкратце не надо, а на тысячу ночей, боюсь, меня уже не хватит…Даже со скидочкой…
Я захлопнул книгу и медленно выплыл из марева воспоминаний. Кто-то подталкивал меня в плечо: -Заснул, дед? Твоя очередь!
-Ах, да- пролепетал я, простите- и, взявшись за казенную алюминиевую ручку, шагнул в дверь с надписью «Паспортный стол» За справкой по форме номер девять. Оформить завещание на квартиру.