ВТОРОЕ МЕСТО В УЧЕБНОМ КОНКУРСЕ ПО СТИЛИСТИКЕ "ВСЁ ЭТО - ЖИЗНЬ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ТРЕТЬЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ - НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ" КЛУБА СЛАВА ФОНДА
ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "КАК ОПАСЕН ЭТОТ МИР" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 37» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА
ПОЧЁТНОЕ ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ИМЯ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Санька проснулась среди ночи.
Во дворе выла собака.
Санька теперь тоскливо вслушивалась в непонятное откровение собачьей души.
В горнице заворочалась и забормотала мать.
Ей надо в пять утра вставать, чтоб подоить корову и выпроводить в стадо.
- Вот развылась! - уронила Санька в темноту, натянув одеяло на голову.
Мать заворочалась снова, вздохнула и обреченно изрекла:
- Преставился кто-то.
- Да уж! - фыркнула Санька, - как же, сказки!
- Так и есть, - убежденно заверила мать
Её уверенность заставила внутренне сжаться и замолчать.
Спорить не хотелось, спать тоже. Промучившись до утра, за обычными летними делами выкинула из головы ночной разговор.
В обед влетела переполошенная соседка и , вытаращив глаза, затараторила:
- Шурка Доценко удавился! Руки, господи, наложил на себя!
И, довольная произведенным эффектом, расположившись на лавке у печки, продолжала уже спокойнее.
Веревку через кровать перемахнул и затянулся. Так и тянул, пока не помер. Ужас! – закрыла она лицо.
- Шурка? – удивилась мать и неожиданно добавила, - да уж пора ему.
Соседка помолчала и убежденно добавила:
- Собаке – собачья смерть!
Санька оцепенела от этих слов. До ночи бестолково толкалась она по двору, слушая и слыша, как сквозь вату, новые подробности, приносимые разговорчивыми соседками.
Санька хорошо знала его и не верила, и не могла поверить. Особенно потрясли её слова людского приговора:
- Собаке – собачья смерть.
Почему? Откуда такая жестокость? Всё внутри рвалось и протестовало. Нет! Так нельзя о человеке!
Даже если он такой.
Всё равно нельзя, не имеют права судить . Разве они всё знают?
Через пару дней его хоронили.
По улице шла странная похоронная процессия. Для деревни это было невероятно:
Пять человек родных и больше - никого.
Люди выходили на улицу, провожали группу глазами и молча уходили во двор.
А Санька всё стояла и стояла на улице, и когда они уже скрылись из глаз, она всё не могла сдвинуться с места. И всё звучали и звучали в ушах ужасные слова: «Собаке – собачья смерть»
Неожиданно для самой себя она вдруг разревелась. Но и это не принесло облегчения:
- За что же так они? Не смеют, не смеют!
Но они смели. А человека больше нет. И разве нет прощения?
Да, Шурка всегда был непутевым. Он не умещался ни в какие рамки. Он был сам по себе.
Небольшого роста, обычной внешности, но в драках, которые он сам учинял, перед ним отступали самые отчаянные забияки.
Пугало в нём такое безрассудство, в котором читалось только одно: он не остановится.
И он, действительно, не останавливался ни перед чем.
Еще в школе научился вынимать нож в любой потасовке, и еще тогда мог и пырнуть.
А при виде ножа все кидались врассыпную.
А дальше – больше. Драки, поножовщина, пьянки и тюрьма, как родной дом.
Он не воровал, не грабил, нет. Он дрался.
Лез отчаянно на забияку любого калибра и побеждал. Всегда.
А если кто не отступал, были жертвы.
И как следствие – тюрьма. Опять и опять. И всю жизнь.
И чего, казалось, плакать? Одно горе причинял он своим землякам.
Но Санька помнила его другим. Она тогда еще училась в десятом классе.
Старший брат Володька вдруг увлекся боксом. В зале висела самодельная груша, которую он после работы каждодневно колошматил вечерами.
Санька помнила, как брат пришел однажды домой весь избитый. И тогда она впервые услышала про Шурку. Мать – учитель математики, запретила ему выходить на улицу вечерами.
Но Володька был упрямый и гордый.
Однажды поздним вечером родители ушли к знакомым что-то отмечать. Санька делала уроки.
Вдруг - захлебывающийся лай овчарки. Грохот двери, которая была просто снята с петель. И появился невысокий парень в распахнутом полушубке с ножом в руках. Володька побледнел.
Санька изумлённо поднялась из-за стола и пошла навстречу. Вид ножа её не только не испугал, она поразилась невиданной наглости.
- Ты что, сдурел? – возмущенно заорала она. – А ну сейчас же дверь на место поставь!
Мороз на дворе!.
С ума сошел что ли?
Шурка оторопел. Опустил нож и вдруг расхохотался:
- Татьяна Тимофеевна! Вылитая Татьяна Тимофеевна! Как есть!- Татьяна Тимофеевна!
Дело в том, что мать Саньки, Татьяна Тимофеевна, когда-то учила его.
Её знали, как строгого и требовательного учителя. Все хулиганы уважали её за справедливость. Санька, действительно, была очень похожа на мать.
Шурка безропотно и даже охотно поставил дверь на место, балагуря с Санькой о том, какая умная и строгая у неё мать. Уходя, взглянул на Володьку и добавил: «А ты не лезь, куда не надо. А то получишь. Понял?»
- Сам получишь! – возмутилась Санька, - еще не хватало!
- Да ладно, - щелкнул он её по носу, - Татьяна Тимофеевна!
- Я Санька!
-Тёзка!
Во дворе грозная овчарка проводила его только рычанием.
Второй раз она увидела его, когда была уже первокурсницей. Приезжала домой на выходные. Была зима.
Решила сходить на танцы в клуб, куда раньше путь был заказан, учениц туда не пускали.
Вошли с подругой и вдруг, как сквозняк по залу:
- Шурка! Шурка!
Повисла тишина. Напряженно повернуты головы к двери.
Санька увидела плотного невысокого паренька в щегольских белых послевоенных бурках, в лисьей дорогой ушанке, вызывающе заломленной на ухо.
Санька с любопытством,а потом и весело изучала его кавалерийские замашки. Её веселила вызывающая рисовка, живописная свита и купеческий задор.
Дома она хохотала, описывая экстравагантный его вид и поведение.
Старший брат неодобрительно косился и пророчески предупредил:
- Ты его не знаешь. Это головорез. Его все парни боятся.
- Почему? - искренне удилась Санька, - он такой смешной! И не злой вовсе.
- Добрый! – Володька едва не захлебнулся от негодования, - Добрый? – повторил он и развел руками. – Если бы все добрые столько народу перерезали, то я уже не знаю, кто злой!
- Вы его сами избаловали, - упрямилась Санька, - потому что дрожите, вот он и бахвалится.
- Дрожи, не дрожи, у него разговор короткий. Не дрожишь - пырнет ножом, только и всего, - холодно возразил брат, - и вообще, помолчи, салага. Мам! Скажи ты ей! А то я не пущу её на танцы!
- Попробуй! – возмутилась сестра, - феодал!
А его боишься! Ха-ха-ха!
- Ну ладно, я с детьми не спорю, - брат хлопнул дверью.
- Скажите, пожалуйста, какие мы взрослые! – крикнула вслед Санька.
А через неделю Шурка пригласил её на танец.
Танцевали вдвоем, а рядом - ни одной пары.
Санька веселилась:
- Это они все тебя боятся? Да? А хорошо! Не тесно!
Шурка разговаривал с ней уважительно:
- Я знаю, ты дочка Татьяны Тимофеевны!
По глазам узнал.
Это моя любимая учительница.
- Ого! У тебя что, любимые учителя есть?
- Одна, - просто ответил Шурка, - я её на все праздники поздравляю.
Санька вспомнила открытки, что получала мать к праздникам, чуть ли не со всего света.
- И из тюрьмы тоже? – съязвила Санька.
- Да, - нисколько не удивился тот и торжественно заявил, - всегда! Я её уважаю.
- Это за что же?
И она вспомнила, что мать никогда не высказывалась о Шурке плохо.
- Она строгая и справедливая. Мы её уважали. Да.
Санька помолчала.
Надо же, идеалы у него.
- Я тебя пойду провожать, - закончил он разговор и вежливо провел её на место.
- Валяй, - хмыкнула Санька и представила вытянувшееся лицо брата.
- Пошли через озеро, - предложила она,- чтоб не шокировать бабок.
- Давай, -согласился он
Они шли и беседовали. Санька спрашивала, он отвечал. Наконец, она осмелилась:
- Ты почему из тюрем не вылезаешь? Нравится что ли?
Шурка тяжело замолчал.
«Ну, влипла, - подумала Санька, -и зачем?»
Вдруг он остановился и горячо заговорил.
Из его пульсирующей исповеди Санька поняла:
- Дразнят, задевают, лезут все. А я дурной! – упавшим голосом завершил он, - сам не понимаю, как за нож хватаюсь. Дурной я! Дурной!
Саньке это было совсем непонятно, совсем!
- Удобно устроился, - буркнула она, - себя не помнить, себя не понимать! Очень удобно! Можно позавидовать!
- Чему? -искренне удивился тот.
- Ты почему такая темнота? Ты почему всё на инстинкты спихиваешь? А?
Теперь не понял он. И Саньке стало ясно: не поймет. Не знает он про инстинкты.
- Ну ладно, - оборвала она себя, - тормоза тебе надо ставить, а иначе – крышка.
- Да, - наивно согласился он, - только ничего не выйдет, я пробовал.
Вот так они и расстались
- Мама! - кричит возмущенный брат, - ты знаешь, кто её провожал сейчас? Шурка! Я следом полз по кустам, все штаны продрал! Перетрясся весь, а она, представь, воспитательные беседы с ним проводит! Дура больная! Учительница облезлая! Да он же тебя одной рукой!
- Ладно! Прекрати, Не тронет он её. Я знаю, - отрубила мать,и ушла в горницу.
- Вот так! Сам дурак! А он искренне со мной разговаривал!
А ведь он, действительно, был абсолютно искренним. Это она чувствовала. Но как же сочетать его искренность, даже наивность с нечеловеческой, звериной жестокостью?
- Брось ты свою философию, - злился брат, - прямо педагог Макаренко нашлась! Ну, давай, займись воспитанием! А он тебя прирежет из благодарности.
Так и не решила Санька этой мучительной загадки.
Шурку опять посадили за какую-то разборку с поножовщиной.
И еще была одна встреча.
Случайная.
В одном районе, где после вуза она только начинала работать в восьмилетке.
Как он обрадовался, увидев её!
- Ты знаешь, завязал я, всё! Точно! Сейчас работаю в геологоразведке. Уже второй год! Я деньги зарабатываю. Матери дом куплю. Хватит ей в землянке жить! Слушай, а ты можешь мел достать?
- Зачем? – удивилась Санька.
- Бурки помелить, чтоб белые были.
Санька расхохоталась:
- Мне бы твои проблемы!
- Ну достань, - обиделся он, что тебе стоит.
- Запросто! – достала из портфеля мел, - доволен?
- О! – заулыбался тот, - спасибо, а то нигде не могу достать!
Вот и всё.
А потом ещё прошло года три. Летом Санька всегда гостила дома.
В прошлом году умерла Шуркина мать, так и не дождавшись дворца на Шуркины деньги.
Умерла в землянухе.
А он приехал из тюрьмы, опоздал на похороны, а ночью удавился, сам.
Какой же постылой должна стать жизнь, что даже инстинкт самосохранения не смог одолеть его в тот момент.
Его, человека - на уровне инстинктов.
Шурка, Шурка! Безрассудная голова!
«Собаке – собачья смерть!»
Почему же так больно за тебя?
Наверное, что-то ты понял, если не смог больше жить, Шурка!