- Так кому ставить-то за диссертацию, Зосимыч?
- А что сам не напишешь? – съязвил он. – Прости, Господи… Студенты Татьянин день празднуют, так ты уже у меня, вроде как, не студент… Пойдём к Серафиму, если всех «за здравие» помянул…
- Да вроде, всех…
- Вроде… - старик посмотрел на меня, как лик с потемневшей иконы. – Не спеши, Вячеслав, наше время не бесконечно. Так что, торопиться на этот раз нельзя…
Свечи догорели уже до половины, а я всё стоял и думал о тех, за кого мне ещё просить здравия. В голове почему-то мелькали то соседи сверху, затопившие нас прошлый год, то алкоголик из соседнего дома, который месяц назад чуть не довёл Ленку до инфаркта, то бывший мой научный руководитель… Людей достойных на память почему-то не приходило.
Я так и сказал Зосимычу: «Нет больше никого. Пошли…».
- Всех помянул? – спросил тот.
- Да вроде, да…
- А представь, что ты приедешь завтра домой, а там телеграмма, что помер тот, о ком ты сейчас не вспомнил. Ты поверишь в случайность?
- Не знаю… - протянул я задумчиво и спохватился: - А что же делать?
- Просить здравия всем живущим.
- И выжившей из ума бабке из триста пятой квартиры, что бросается летом огурцами во всех, кто идёт под её окнами?
- Об этой особенно. Ей, кроме здравия телесного, пожелай ещё и душевного.
- Так не поможет же!
- А ты молись усердней… - вздохнул старик. – Молиться надо обо всех живущих. Друзьях и ворогах.
С друзьями всё было ясно, а вот с «ворогами» сложнее. Но развивать эту тему сейчас не стал. Принял, так сказать, совет на веру. Хотя… почему и за врагов не помолиться…
- Но ведь во время войны молились же за победу русского оружия, – сказал я, – сам в кино видел.
- Так за победу оружия, а не за то, чтобы оно всех поубивало… - пробурчал Зосимыч. – А кино… Я тут недавно смотрел эти… «Звёздные войны». Очень уж там лопоухонький понравился. Он ещё слова коверкал… Стоит ли на кино-то пенять?
- Зосимыч, тебе бы попом быть. У тебя на всё ответ есть.
- Так он и у тебя был, да тебе самому до него доискаться лень, вот ты меня и тревожишь по пустякам. По пустякам ведь?
Я вынужден был согласиться с тем, что ответить на этот вопрос мог бы и сам, если бы задался этой целью. Но зачем это делать, если под рукой есть тот, кто ответит? Так я и сказал, извинившись, Зосимычу:
- Прости, что всё время на тебе еду…
- Так ведь мне-то ответить не трудно, если знаю, а если нет, то врать не стану. Но ведь дело не во мне. Богу нужно твоё старание, а не моё... Ты сам должен к Богу идти, а не на ком-то верхом ехать.
- Так ты же только что сказал: «пережди время…», - возмутился я.
- Пережди… Ты, если в своей химии чего-то там углядел, не станешь же бегать и у всех спрашивать. Сам думать будешь.
- Ну, у нас не наспрашиваешь – украдут и спасибо не скажут!
- Так то у вас. А у нас Бога на всех хватит. Но и ты сидишь в своём кабинетике и думаешь, почему это, отчего и зачем. И как эту хрень применить можно. Или ещё что. Но сам! Потому как, если один подскажет, да другой намекнёт, ещё третий посоветует, да пятый… Какая же, Слава, это будет твоя диссертация? Это коллективный труд. Вот так и тут. Но отмахиваться от помощи, если она действительно нужна, не стоит.
- В химии или вере?
- Везде, где ждёшь чего-то. Но сам. Ты свои книжки читаешь, я - свои. Без помощи тех, кто их написал нам не обойтись. Но это помощь, а не подмена наших мозгов и души… - старик остановился возле какой-то иконы. – Вот отец Иоанн… он никогда не говорил прямо. Да и библия написана притчами. Почему? Что может быть проще: делай так и так, и будет тебе рай. Но нет. Всё так законспирировано, что сразу и не догадаешься. Наверно потому, что человек должен сам это осознать и понять… Вот он - Серафим Саровский. Ему - самое то за диссертацию помолиться.
Я хотел уже, было, поставить свечу и попросить о помощи в научной работе, как Зосимыч вдруг сказал:
- Свеча, Слава, последняя. Она, конечно, не всесильна, как настоящая молитва, но она последняя… Подумай, может быть, у тебя есть что поважнее, за что помолиться стоит, да светом этой свечи молитву свою озарить.
Я замер. Действительно, в жизни столько такого, за что стоит поставить последнюю свечу, что…
- На-ко вот, он протянул мне тряпицу, протри да подумай, – сказал старик. – Я пойду пока вон пыль протирать дальше.
- Не надо, – ответил я сразу, – я знаю.
- Тогда пошли!
Мы обходили колонны храма, которые поддерживали высокие его своды. Они были покрыты иконами без малейшего промежутка до самого потолка, который был сплошь покрыт старинными фресками. И во всём этом многоличии святых угодников я ещё издали увидел ту, единственную икону, к которой вёл меня Зосимыч. Она… она светилась. Тихим, совершенно неброским светом, даже не светом. Просто она была светлее всех остальных. Господи! Я бы и сам мог догадаться, а не идти за «поводырём». Я положил руку на плечо Зосимыча, идущего чуть впереди, и он тут же остановился. Только бы он не стал спрашивать! И старик, пропустив меня вперёд, повернулся и пошёл протирать стёкла киотов.
Пока горела свеча, я стоял пред иконой Божией Матери. Я просто стоял и… всё. Мне казалось, что в душе моей было пусто. Но только поначалу. Потом я осознал, что вот оно единственное, самое сокровенное моё желание, и сейчас, как и всегда, для меня нет ничего важнее этого. Потому всё остальное отошло куда-то, освободив место главному. Я смотрел на икону и не мог найти нужных слов. Потом оказалось, что слов здесь и не нужно, что есть нечто другое, что выше и чище слов, что это способно быть всем и ничем одновременно. И Она улыбнулась мне. Я приложился к иконе и свеча, догорев, погасла…
Вернувшись в "земную жизнь", я разыскал старика. Он тщательно протирал икону, не закрытую стеклом, стараясь почти к ней не прикасаться.
- Отец Иоанн говаривал, что это - икона самого Андрея Рублёва. Я не больно верю в это, – сказал он, – но, может быть, и так.
Я удивился, но кто знает. Даже Андрей Рублёв не сразу стал таким...
- Давай помогай.
В моих руках оказалась губка, и мы на пару принялись за работу. Зосимыч поначалу наблюдал за моими действиями очень внимательно, но мой опыт обращения с тонкими приборами позволил мне работать даже нежнее, чем он, и старик быстро успокоился. За работой мы молчали, сосредоточившись на деле, и мне приятно было видеть, как один за другим светлели лики икон, очищенных от пыли забвения.
Часов около двенадцати Зосимыч скомандовал отбой.
- Всё, Слава. Если проводить генеральную уборку, то нам с тобой месяц нужен. Нет у нас столько времени… так что, вы уж нас простите, – старик поклонился иконам. Не вольны мы своим временем располагать по собственному разумению… Пошли, Слава, на колокольню ответ держать перед нашими женщинами… Господи, благослови и поддержи в трудный час! Не остави нас, – старик трижды перекрестился и поклонился в пояс, – не знаю как тебе, а мне не лишним будет… - сказал он и пошёл к выходу.
У самых дверей он остановился, повернулся лицом к храму и просто сказал:
- Прости, Господи, за жизнь несуразную, за грехи содеянные. Благодарю за светлые дни мои, что были. Прости, что уверовал лишь под старость лет и благодарю, что надоумил на это. Прости, что покидаю храм сей, потому как уж сил нет сюда вернуться снова, и благодарю, что привёл меня сюда когда-то. Благодарю за прожитую жизнь и за ту, что осталась. Как хорошо, что Ты есть!..
Старик говорил совершенно тихо, и если бы не полная тишина, то я не расслышал бы ни единого его слова. Да и предназначались они вовсе не мне. Я просто стал их нечаянным свидетелем, не догадавшись выйти раньше Зосимыча, не привыкший ещё к тому, что многое из того, что Зосимыч сейчас делает, он делает последний раз в своей жизни. Искренне. Наконец сообразив, что старика нужно оставить наедине, я тихо вышел.
Потом, спустя время, вышел и он. Вышел, закрыв за собой дверь, отделившую его от того места, где только что происходило нечто потаённое, сокрытое от всех людей, тайна, таинство между Богом и человеком, и подошёл ко мне.
- Пойдём на колокольню, Слава. Сдаваться будем…
Возвращение в мирскую жизнь он переносил сейчас так тяжело, словно там, в храме, он и провёл большинство лет своей долгой жизни.
Продолжение:
http://proza.ru/2015/11/09/2358