Роман Октябрь. 10-е. Любовь

                Роман  «Октябрь.  10-е.  Любовь».                Автор  Елена  Кожева.



  За  спиной  хлопнула  дверь, и  легкий  смех полетел  над  осенним  городом. Словно  очнувшись  от  дремы, Ира  медленно  повернулась  и  увидела  юную  парочку, спешащую  к  машине  укрыться  от  пронизывающего  северного  ветра. Зажглись  фары, и  недавние  гости  кафе  скрылись из  виду. Часики на  ее  запястье, издеваясь, показали  половину  седьмого. Лешка  не  приехал.
  Она  снова, как  загипнотизированная, вернулась  к  ажурной  решетке, отделяющей  парковочную  площадку  кафе «Раут»  от  проезжей  части, и  вгляделась  в  дорогу. Машин  здесь, на  малооживленном  переулке, и  обычно-то  было  немного: все  они  сновали чуть  левее, на  проспекте, где  сверкали  витрины, и  спешили  куда-то  люди, а  уж  сегодня, в первый  по-настоящему  холодный  день  поздней осени, и  подавно, стояло  затишье.
  Темнело  и  становилось  все  невыносимее  ощущать  свое  одиночество, стоя  на  ветру  без  шапки,  в  ожидании  неизвестно  чего. За  последние  пять  лет  Лешка  ни  разу  не  опоздал, а  уж  чтобы  не  приехать  вовсе! Такое  случилось  впервые, что  заставило  ее  чувствовать  себя совершенно  потерянной  и  напуганной, как  ребенок, заблудившийся  в  огромном  торговом  павильоне. Нервы  не  выдерживали  накала  эмоций. Где-то  в  самом  центре  груди  жгло  и  трепыхалось  удивленное  сердце.
 « Что  с  ним?» - меряя  мелкими  шажками  улочку, терзалась  Ира. Она  уже  осознала, что  с  окончанием  этого  дня, начнется  отсчет  страшного  периода  ее  жизни, когда  неизвестность, пугающая  тайна  Лешкиного  исчезновения, будет  изматывать  ее  час  за  часом, садясь  с  ней  завтракать, ложась  в  постель, буровя  мозг, убивая  надежду.
  Лешка  Марков  был  спасительным  уколом  против  нарастающей  в  течение  месяца  боли. Чудесным, исцеляющим  средством, после  которого  все  вставало  на  свои  места, восстанавливалось  дыхание, и можно  было  еще  целый  месяц  жить, не  мучаясь. Хотя  она  все  равно мучилась, и  сходила  с  ума, даже  зная, что  увидит  его  и  почувствует на  своей  щеке прикосновение  легких  пальцев.
  Ждать  его – значило  жить. Увидеть – попасть  на  время  в рай  и  обрести  забвение, пусть  даже  кратковременное  и  зыбкое. Наказание  ли  это было? Сначала  она  воспринимала  его  появление  в  своей  жизни  именно  так, сегодня, не  увидев  в условленный  час  его  синюю «Хонду», она  поняла, что  есть  истинное  наказание – ждать  и  не  дождаться. Теперь  перед  ней  клубились  сизым  дымом  все  круги  ада, каждый  из  которых  означал  вопрос «где?», «что  случилось?», «почему?», «как  быть?». Сонным взглядом  она  опять  обвела  переулок, борясь  с  тошнотой  и  ужасом. Ей  вдруг  показалось, что  ночь  застанет  ее  прямо  здесь, посреди  горя  и  болезненного отчаяния.
  В  окнах  домов  начал  зажигаться  свет. Улочка  стремительно  преображалась, озаряясь  огоньками, становясь  праздничной. Любимый  город, привычный  маршрут, здания, окружавшие  ее, казалось, вечность, вдруг  объединились  в  своем  безразличии  к  ее  судьбе, и  стали  далеки  и  холодны.
  Только  месяц  назад  здесь  все  было  по-другому. Еще  светло  было  небо; музыка  из  кафе  лилась, как  в детстве,  под  самыми  облаками, щекоча  воспоминаниями, а  на  парковке  остывала  синяя «Хонда»  ее  единственного, по-настоящему  любимого  мужчины.
  Ира  напряглась: из-за  поворота  сверкнули  фары, автомобиль  замедлил  ход, и  еще  раньше,  чем  белая « Тойота-Чайзер»  проплыла  мимо, девушка  поняла, что  сегодня  она Лешку  не  увидит. Они  не  встретятся. Карие, по-кошачьи  непроницаемые глаза,  не  окинут  ее  настороженным  взглядом; тонкие, нервные  губы  не  дернутся  в  улыбке. Все  кончено. Ей  пора  домой к  мужу  и  детям.
  Пальцы  окоченели  и  не  слушались. Под  звонкие  удары  расшалившегося  сердца, Ира  стала  застегивать  куртку. Поиск  перчаток  ни  к  чему  не  привел, видимо, она от  волнения  забыла  их  на  работе  где-нибудь  в  шкафчике  с  бумагами. Забудет  ли  она  этот день, десятое  октября? Получится  ли  у  нее  жить  без  лекарства  от  тоски, безысходности, осознания  допущенной  ошибки? А  может  быть, и  не  существует  от  всего  этого  лекарства, и  Лешка  только  отдалил срок  ее  неизбежной  гибели?
  В  такси  она  заплакала, свернувшись  в  клубочек на  заднем  сиденье  и  замерев  без  всякого  ожидания. Она  не  торопилась  домой. Ей  вовсе  не хотелось  видеть  сынишку  и  дочку  и  слушать  их  болтовню, хотя  обычно  она  не  забывала  поблагодарить  Господа  за  детей, данных  ей  в  утешение. Дом  не  казался  Ире родным, главным  образом, из-за  человека, которого  ей  предстояло  увидеть  через  несколько  минут. Муж, наводивший  на  нее  ужас  одним  своим присутствием, должен  был  открыть  ей  дверь  и  невозмутимо  произнести: «Ну, наконец-то, а  мы  заждались!» И  она  должна  была  улыбнуться  и  что-то  ответить.
  Если  бы  встреча  с  Алексеем  состоялась, слова  нашлись  бы  сами  собой, и  даже  улыбки, и  даже  шутки, и  вечер  в  компании  нелюбимого  мужчины  превратился  бы  в  дружеские  посиделки, как  во  всех  нормальных  семьях. Но  только  не  сегодня. Где  взять  сил  на  улыбку, когда  слезы  застилают  разум, а  чувства  все  превратились  в  одно: страх  за  любимого. Да  какая  там  улыбка, если  и  дышать  невозможно, и  плакать  навзрыд  не  получается; грудь  судорожно  вздымается, а  сердце  бьется  неровно  и  гулко.
  Выйдя  из  такси, Ира  пошла  к  дому. Ветер откуда-то  пригнал  тучи, мелкий  дождь  посыпался  крупой, больше  похожий  на  снег. Девушка  остановилась  и  подняла  лицо  к  небу. Щеки  ее, и  без  того  сырые  и  болезненные  на  ощупь, тут  же  вымокли. « Алеша!» - позвала  она шепотом  куда-то  ввысь. «Ты  где-то  близко. Я  чувствую. Знаю. Ты  близко, пусть  даже  это  только  я  вру  сама  себе, ты  вернешься!»


                2.

  Двенадцать  лет  назад  Ирина  Воронина, тогда  еще  Головлева, впервые  услышала  в свой  адрес определение, преследовавшее  ее  потом  на  каждом  жизненном  этапе. «Солнечный  лучик» назвал  ее профессор  экономики, вручая  диплом, и  добавил: «Мало  таких  солнечных  людей  на свете, Ириша, не  растеряйте  только этот  редкий дар».
  Она  как-то  сразу  и везде  становилась  любимицей. Характер у  нее  был  сильный, что  называется, со  стержнем, но  врожденная  доброта  и  чувство  справедливости  маскировали  категоричность  и  принципиальность. Ее  любили  даже некрасивые  женщины  в  самых  что  ни  на  есть  женских  коллективах, ей  не  завидовали  подруги, восхищаясь  ею  и  стремясь  в  ее  общество.
  Мужчины… Привлеченные  симпатичным  личиком  Ирины  и  лучистой  улыбкой, они  поначалу  воспринимали  девушку  как  обычную  кокетку – почти  обязательный  атрибут  любой  компании, но  потом  неведомое  колдовство начинало  опутывать  их, и  сильный  пол  сдавался, признавая  торжество  истинной  женственности  над  общепонятными качествами  остальных  девушек.
  Когда  Ира  смеялась, просто  услышав  анекдот  или  обсуждая  что-нибудь  с  подругами, вокруг  нее  словно  зажигался свет, манящий  и  волнующий. Часто  она  и  сама  не  понимала, почему  так  действует  на  людей, но  время  шло, компании  менялись, а  магия  солнечной  улыбки  не  проходила.
  И  однажды  на  свет  прилетел  еще  один  мотылек, сыгравший  не  последнюю  роль  в  пьесе, где  на  авансцену  помимо  ее  воли  режиссер  вытолкнул  Иру. Позже  она  мучилась  вопросом, как  умудрилась  самая  веселая девчонка  на свете  выбрать  себе в  мужья  такого  мрачного, даже  чуть  готического  персонажа. Но  тогда, весенним  утром, обнаружив  на  своем  столе  букет  подснежников, сердце ее  не  сомневалось, подпрыгнув  от  счастья  и  гордости.
  Михаил  Воронин  производил  впечатление сдержанного  и  надежного  мужчины, всегда готового  прийти  на  помощь  слабым  в  любой ситуации. Он  немного  напоминал  героя-коммуниста  из  старых  фильмов  советской  эпохи, вся  жизнь  которого  посвящена  долгу. Вот  только  внешность  мало  соответствовала  этому  образу. Симпатичный, ухоженный, в  дорогих  вещах, чуть  мрачноватый, он  вызывал  у  женщин  противоречивые  эмоции, которые, впрочем,  все  находились  в  положительной части  термометра  чувств. Красотки  оглядывались  ему  вслед, привлеченные  не  столько  внешностью, демонстрировавшей  достаток, сколько  силой  и  скрытой  энергией, излучаемой  всем  его  обликом. Он  стал  постоянным  клиентом   банка, где  работала  Ира, два  года  назад, и  все  это  время  умудрялся  прятать  свое  отношение  к  русоволосой  обаяшке, пока  не  настал  тот  самый  день. «Чудесный!» - с  восторгом  характеризовали  его  подружки  Иры. «Роковой», - утверждала  позже  она  сама.
  Он  не  сказал  ей, что  любит. Принес  цветы, пригласил  в  ресторан. А  когда  она, еще  увлеченная  им, с  радостью  приняла  приглашение, сдержанно  выразил  восхищение. Первое  свидание  прошло  гладко, как  по  нотам: вино, приглушенный  свет, музыка  в стиле  Брайана  Адамса…
  Позже  он  отвез  ее  домой, не  рискнув  даже  коснуться  губами  щеки.
  Их  отношения  развивались  медленно, плавно  переходя из  дружбы  в  привязанность, после – во  влюбленность  и  беспокойное  ожидание  встреч, после  пришла  очередь  любви – высшей  ее  стадии, когда  хочется  быть  вместе  постоянно.
- Юлька, я  выхожу  замуж! – прошептала  Ира, торопливо  обнимая  свою  самую  близкую  подругу.
-  Думаешь, я  удивилась?! – крепко  обняла  ее  Юля. – Хотя  поздравлять  пока  не  буду, и ты  знаешь  почему.
  Ира  знала. Юля  Брусникина  была знатоком  человеческих  душ, гуру  от  психологии, хотя  занимала  вполне  прозаический  пост  коммерческого  директора. Впрочем, может  быть, именно  этим  и  объяснялся  ее  карьерный  рост. Девушки  подружились  по  привычному  для  Иры  сценарию: после  университета  она  пришла  устраиваться  на  работу  в  тот  же  банк, где  проходила  практику  на  пятом  курсе, и  тут  же  всех  очаровала. Юля  встретила  ее  с  улыбкой:
-  Вернулся  самый  веселый  банкир! Приступай  в  отделе  кредитования, а  я  буду  забегать; проконсультирую, если  что.
  Узнав  о  свадьбе, Юля, посвященная  в  подробности  отношений  Михаила  и  Иры, даже  немного  испугалась. Она  хорошо  помнила  вечера, когда  взволнованная  подруга  приезжала  к  ней  на  другой  конец  города  в  полной  растерянности, и  со  слезами  повторяла  всякий  раз  одно  и  то  же:
-  Он, Юля, опять  приревновал  меня  непонятно  к  кому! У нас  даже  друзей  нет, даже  знакомых, а  скоро  и  соседей  не  будет! Я  и  так  живу, как  в  тюрьме, в  магазин  не  выйди, стоит  только  телефон  достать, сразу «Кому  звонишь?!»…
-  Он  тебя  не  бил? – осторожно  интересовалась  Юля, уже  понимая, что  дело  вовсе  не  в  рукоприкладстве  щепетильного  в  вопросах  морали  Михаила, и  как  всегда  оказывалась  права, слыша в  ответ:
-  Ему  и  не  нужно  меня  бить. Оскорбления  и  подозрения  куда  больнее.
  Потом  лился  поток  слез, и  замученная  Ирка  засыпала  в  детской  или  на  диване  в  гостиной, а  Юля  с  мужем  и  дочкой  тихонько  пили  чай  на  кухне, обмениваясь озабоченными  взглядами.
  Михаил  ревновал  Иру  всегда, с самого  первого  дня  их  знакомства. Он  прекрасно  знал, что  она  работает  с  людьми, что  ее  улыбка  действует  на  всех  одинаково, что  она – открытый  человек, и  после  работы  нуждающийся  в  общении. Но  он  знал  также  и то, что  она – верный  друг, любящая  женщина, да  и просто  честная  девчонка. Но  эмоции, таившиеся  в  глубине  его  личности, порой  выходили  из-под  контроля, и  ему  начинали  мерещиться  всякие  непристойности и  ужасы, как ребенку – чудища  в  шкафу  с  игрушками.
 Оправдания, звучавшие  из  уст  Иры, давали  обратный  эффект. Он  злился  и  оскорблял  ее, не  имея  ни  единого  подтверждения  факта  ее  неверности, кроме  надуманно  косвенных. То  она  не  позвонила, задержавшись  на  четыре! минуты  с  работы, то  слишком  тихо  разговаривала  по  телефону, да  еще  при  этом  вышла  из  комнаты, то  смеялась  с  кем-то  из  знакомых  на  пороге банка, а  тот  уговаривал  ее  подвезти  до  дома.
  Передвигаясь, словно  по  минному  полю  в  условиях  ограниченной  видимости, Ира  терялась  всякий  раз, стоило  Михаилу  замолчать  и  отвернуться  от  нее  посреди  вполне  невинного  разговора, а  потом, когда  она  уже  порядком  измучается  этим  молчанием, предъявить  ей  вымышленное  обвинение, вдвойне  ужасное  оттого, что  не  имеет  под  собой  никаких  оснований.
  Юля, отметившая  в  прошлом  месяце  свое  тридцатилетие, прожившая  в  браке двенадцать  лет  и  имевшая  дочку  десяти  лет, считала, что  имеет  полное  право  удержать  свою  младшую  подругу  от  опрометчивого  шага. И  опытность играла  в  данном  случае  не  ведущую  роль. Причина   уберечь  Иру  от  свадьбы  крылась  в  простом  ощущении  неправдоподобности  происходящего. При  всей  видимости  взаимной  любви  между  Михаилом  и  подругой, Юля  упорно  не  могла  разглядеть  это  безумное  чувство, которому  еще  никому  из  поэтов  и  писателей  не  удалось  найти  точного  определения. Она  вспоминала, что  творилось  с  ней  в  старших  классах, когда  она  впервые  увидела  Дениса, и  как  подогнулись  у  нее  коленки  после  первого  прикосновения, и  как  плакали  они  оба, склонившись  над  свертком  в  розовом  одеяльце, лежащем  в  малюсенькой  кроватке  под  погремушками…. Денис  любил  ее, и  она  его  любила, и  сила  этой  любви, прожившей  двенадцать  лет  в  ее  сердце, и  давала  ей  право  не  верить  в  счастье  Ирины  с  Михаилом. С  кем  угодно, только  не  с  ним.
-  Если  уже  сейчас  он  так  тебя  ревнует, с  чего  ты  взяла, что  дальше  будет  лучше? – Юля  озабоченно  вглядывалась  в  сияющее  лицо  напротив.
-  Он  поймет, что  я  выбрала  его, что  он  самый  лучший, и  успокоится, - с  надеждой  ответила  Ира, а  Юля  аж  передернулась.
-  Выбрала?! Из  кого?! Ты  не выбирала, лапа  моя, он  просто  не  дал  тебе  такой  возможности, лишив  тебя  уверенности  в  себе. Это  его  рук  дело: убедил  красавицу, что  она – лохудра  никому  не  нужная, а  тут  он – принц! – Юля  втащила  Иру  в  квартиру  и  указала  на  дверь гостиной: - Вспомни, как  ты  плакала  вон  на  том  диване, сделай  над  собой  усилие, вспомни!
-  Юленька, мне  иногда  кажется, что  я  и  вправду  никому  кроме  него  не  нужна, - робко  произнесла  Ира, покосившись  на  диван. – Мне  ведь  уже  двадцать  два  года, а  замуж  еще  никто  не  звал. Разве  такое  могло  быть, если  б  я  была  красоткой?
-  Ты  совсем  соображение  потеряла! – голос  Юли  упал  до  шепота. – Он  тебя  не  ценит, не  доверяет  тебе, обзывается, оскорбляет, словно  не боится  потерять! Даже  если  бы  ты  была  сорокалетней  дамой  с  тремя  наследниками, и  то  не  стоило  гробить  жизнь  рядом  с  таким  козлом! Тебе, что, мало  говорят комплиментов? Мало  оборачиваются  на  тебя  на  улице? Замуж  ее  не  зовут! Да  ты  уперлась, как  дурочка, в  этого  своего  Мишеньку, других  парней  в  упор  не  замечаешь, попробуй,  подойди  к  тебе  такой  невесте!
- Сколько  эмоций, - улыбнулась  вдруг  Ира, и  на  лице  ее  появилась  уже  знакомая  Юле  отрешенная  улыбка  пациента  под  гипнозом. Тонкие  ручки  порылись  в  сумочке  и  вынули  красивую  открытку  с  золоченым  ободком. – Вот  возьми, это  вам  с  Денисом, и, конечно, приводите  Ленку, детей  будет  много, она  не  соскучится.
-  Ириша! – упавшим  голосом  выдохнула  Юля, прочитав  на  карточке «Приглашение  на  свадьбу», и  попятилась.
-  Придете? – Ира  поправила  прическу  перед  зеркалом, и  взгляд  ее  наконец-то  прояснился. Зеленоватые  глаза, лучась  улыбкой,  заглянули  Юле  в  лицо  через  зеркальную  гладь. Потом  магия  этого  обмена  взглядами  долго  будет  преследовать  ее, упрекая  за  глупость  и  недальновидность.
- Придем, - кивнула Юля, вздохнув. Она  сделала  все, что  могла.
  Оставаясь  одна, наедине  со  своими  мыслями, Ира  признавала  правоту Юлии  по  всем  пунктам. Она  слишком  низкого  мнения  о  своей  внешности, о  сексуальных  способностях  и  темпераменте, которые  негде  и  не  с  кем  было  развить  и  опробовать. Ее  страшит  внешний  мир, хоть  и  выходит  она  в  него  с  улыбкой. Обнадеживало  только  одно: Миша  ее  по-настоящему  любил. И  вовсе  не  его параноидальная  ревность  служила  тому  доказательством. В  периоды  затишья  он  казался  самым  лучшим  на свете  мужчиной, безо  всякого  преувеличения. Он  дарил  ей  именно  то, что  она  хотела именно в тот  самый  момент, он  доверчиво  делился  с  ней  своими  мыслями  и планами, он  с  энтузиазмом  взялся  за  ремонт  их  еще  не  общей  квартиры, оглядываясь  на  ее  вкусы  и  ежеминутно  советуясь  с  ней. Когда  Михаил  был  в  настроении, он  часами   мог  не  выпускать  Иру  из  виду: везде  возил  с  собой, кормил  разными  лакомствами, выслушивал  ее  рассказы  о  коллегах  и  клиентах, вместе  с  ней  смеялся  над  ее  шутками  и  шутил  сам, демонстрируя  нестандартный  взгляд  на  вещи  и  тонкое  чувство  юмора.
  Оправдывать  свое  согласие  стать  его  женой  перечислением  всех  этих  чудо-качеств  Ира  не  спешила. Ее  сильный, цельный  характер  мешал раскрывать  то, что  она  считала  очевидным. Специально  хвастаться  бриллиантами  или  новым  гардеробом  было  для  нее  невыносимо. Да, она  носила  подаренные  им  вещи  на работу, но  крутить  руками  перед  носом  той  же  Юли, дабы  убедить  ее  в  правильности  выбора  мужа, было  выше  ее  сил. И  еще  она  прекрасно  понимала, что  попросту  не сможет  выразить  словами, как  ей  надежно  под  опекой  Михаила, и  каким  теплым  он  бывает, и  как  внимательно  относится  к  каждой  ее  проблеме.
  Ревность  уйдет, потому  что  Ира  не  собирается  изменять  ему; он  должен это  понять  и  одуматься.
  После  свадьбы  Миша  не  изменился. Он  не  стал  более  ответственным  или  добрым. Иногда  он  повышал  голос, если  Ира, по  его  мнению, спустя  рукава  относилась  к  его  просьбе  сделать  генеральную  уборку  или  отказывалась  гулять  по  квартире  в  белье. Но  все  эти  мелочи  девушка  проглатывала, не  успев  по-настоящему  обидеться, виня  во  всем  себя, только  себя, исключительно  себя.
  Теперь  пульт  от  телевизора  всегда  находился  у  него в  руках. Мелодрамы  они  не  смотрели, ток-шоу  тоже. Ей  пришлось  полюбить эротическое  кино  в  пятницу  вечером, футбол  и  программы об  автомобилях  и  самолетах. К  счастью, он  любил  ходить  в  кино, а  там  все-таки  встречались  вещи  позрелищней «идиотки няни-Вики»  или  «Горячие хохлушки-7».
-  Ты  такой  разносторонний  человек, - удивлялась  Ира  вкусам  мужа, - историю  любишь, про религию  мне  рассказываешь, я  у  тебя  дома  видела  книги  по  философии, а  смотришь  такую  мерзость! Так  бывает  вообще?!
-  Что  тебе  не нравится? Веселенькое кино, легонькое? – продолжая  щелкать  пультом, отзывался  Михаил вполне  добродушно, - не  Достоевского же  все  время  читать, так  и  долбануться  можно. Я  на  работе  со  всякими  уродами  пообщаюсь, вот  и  хочется  расслабиться.
-  Знаешь, от  этого, - кивая  на  экран,  возражала  Ира, - тоже  недолго  долбануться. И  выбрал  бы  ты  что-нибудь  одно, - не  сдерживалась  она, когда  картинки  в  телевизоре  начинали  сменять  друг  друга  с  угрожающей  быстротой, прыгая  от  канала  к  каналу, послушные руке  хозяина. В  такие  минуты, отстаивая  свою  правоту, она  забывала, что  в  этом  доме  ей  обижаться не  положено. Миша  обижался  на  то, что  она  обиделась, и  ей  потом приходилось  задабривать  его  всеми  мыслимыми  и  не  очень  способами.
-  Иди  на  кухню  смотреть  телевизор! – рыкал  муж. – Не порти  мне  настроение!
-  Не  кричи  на  меня, я  больше  не  буду, - испуганно  замолкала девушка, ненавидя  себя  и  его, поражаясь, куда  подевался  ее  хваленый  характер.
  Говорят, первые  пять  лет  трудно, а  потом  привыкаешь. Словно  по  какой-то  злой  иронии, на  пятый  год  семейной  жизни, Ира  успокоилась, перестав  думать, что  ее  половинка еще  не  найдена, а  Миша – это  просто «первый, всегда  неудачный  выбор». Бдительность  ее  уснула, убаюканная  стабильным  материальным  положением  и  ставшими, слава  Богу, редкими  ссорами. Грани  характеров  притерлись, и  семейная лодка, лавируя  между  бытовыми  преградами, уверенно  двигалась  от  цели  к  цели.
  Ирина  совсем  отдалилась  от  подруг, от  прежнего  круга  знакомых, перестала  ходить  на  корпоративные  праздники  и  дни  рождения, в общем, исчезла  из  виду, словно  и    не приходила  на  работу  ежедневно к  девяти  часам.
 Случились  эти  грустные  перемены  не  сразу. После  свадьбы, находясь  в  приподнятом  настроении, она  еще  надеялась, что  ее  новый  статус позволит  общаться  с  коллегами  и  друзьями, но  Михаил  быстро  расставил  точки  над  е. Любая  задержка, даже  на  пять  минут без предупреждающего  звонка, наказывалась  обращением «потаскуха», а  робкое «можно  я  схожу на  день  рождения  к  Юле?»  заканчивалось  недельным  бойкотом  и  презрительными  косыми  взглядами. Попытки  достучаться  до  разума  все  еще  любимого  мужа  имели  один и  тот  же  финал: резкая  смена  настроения  и  три  слова: «не  зли  меня!»
  Пока  Ира  выполняла  все  требования  Михаила, он  вел  себя, как  истинно  любящий  и  преданный  муж. Забота  и  нежность  окружали  девушку  теплым  коконом, ей  оставалось  только  принять  их  и  пользоваться.
-  Разве  я  для  себя  все  это  делаю? – Миша указывал  на  недавно  купленную  мебель  в  гостиной, любовно  дотрагивался  до  музыкального  центра, подходил  к  жене  и  теребил  ее  пальчики  в  красивых  кольцах  с  камнями, - мне  самому  ничего  не  нужно. Пожалуй, только  машина, да  и то, я, наверное, выбрал  бы  попроще. Я  тебя  очень  люблю, и  еще  многое  смогу  сделать  для тебя.
-  Я  знаю, - честно  отвечала  Ира, потому, что  это  было  правдой, но  сердце  колко  дергалось, потому, что  это  было  правдой  только  с  юридической, холодной  точки  зрения. Она  не  могла  объяснить  ему  своей  почти  болезненной  потребности  в  общении  с  людьми. С  самыми  обыкновенными  людьми. Михаил  этого  не  понимал, потому что сам  в  людях  не нуждался  и  считал  их  досадным  недоразумением, часто  возникающем  на  пути  такой  выдающейся  личности, как он. Всех  он  делил  на  две  части: те, кто  полезен, и  с  ними  нужно  сдерживаться  и  по  возможности обходиться  без  хамства, а  кое-с кем  следует  даже  полебезить – не  убудет, и те, кто  просто  окружает  его – неопределенные  личности, будь  то  подчиненные  или  соседи  по  площадке. Его  внимания  они не достойны.
 Ира  часто  спрашивала  себя, как  она-то  умудрилась  занять  отдельную  ступеньку  в  этом  извращенном  понимании  мироздания, и  находила  только  тот  ответ, что  однажды  дал  ей  сам  Михаил:
-  Ты  лучше  всех, и  ты  должна  оставаться  такой.
  Первая  половина  этого  высказывания  льстила  самолюбию  девушки, да  и  кто  бы  остался  равнодушен, услышав  такое  в  свой  адрес, а  вот  вторая  уже  ко  многому  обязывала, и  потому  пугала. Вдруг  она  не  справится?! Растолстеет, например, подурнеет, совершит  какую-нибудь  глупость  или  допустит  ошибку?! Что  тогда? Она  рискнула  узнать  у  мужа.
-  Тогда, чтобы  этого  не  случилось, слушайся  меня.
  Девичник, посвященный  восьмому  марта, который  по  общему  уговору  подруги  Иры  провели  совсем  без  мужчин  в  кафе «Мороженное», да  еще  в  три  часа  дня, стал  последним  мероприятием, где засветилась  девушка. Разъяренный  Михаил  простоял  под  дверями кафе, демонстративно  не  заходя  внутрь, не  реагируя  на  приглашения  к  столу  на  протяжении  всего  праздника. Упреки  Иры потонули  в грозном:
-  В  машину!
  А  вечером  к  ним в дом  впервые  приезжала «скорая». Истерика  девушки  не  прекращалась. Она  рыдала, выла, разодрала  себе  руки  в  кровь  и  швыряла  в  мужа  посудой. Сердце  не  выдержало  и  застыло  болезненной  точкой где-то  в  горле. Дальше – морок и  тишина, а  потом  слова, сказанные  с  возмущением  и  пролившие  бальзам  на  ее  измученный  разум:
-  Что  же, молодой  человек, девочку  свою  так  довели? Совсем, видно, не  любите.
-  Люблю, очень  люблю! Помогите  ей, я  заплачу, сколько  нужно! – лепет Михаила  совсем  не  напоминал  его  привычный  рык.
-  Не  нужны  мне  ваши  деньги. Лучше  совета  послушайте: не  треплите  ей  нервы, иначе  окажется  в  психбольнице! Вам  этого  хочется? То-то  же.
  Он  присмирел на  целых  пять  лет, пока  Ира  не  забеременела  и  не примчалась  из  больницы  с  радостным  воплем:
-  У  меня  будет  ребенок!
-  От  кого? – мрачно  спросил  муж, и  ноги  ее  подкосились.
 Она  не  нашла  в  себе  сил  уверять его  в  своей  любви  и  чистоте, потому что  любви  в  ее  сердце  не  осталось  совсем. Видно, почти остановившись, сердце  изгнало  из  себя  то, что  мешало  ему нормально  работать – ложное  чувство, способное  убивать.
-  От  тебя, - улыбка  ее  погасла. – Если  хочешь, сделаем тест на  отцовство, но  учти, мне  стыдиться  нечего, а  ты  окажешься  в  смешном  положении  муже-ревнивца, - ее  трясло, сердце  опять заныло. Она  прошла  мимо  ледяного, как  снежная  глыба, мужа  и  закрылась  в  спальне. Слезы  лились рекой. Ира  даже  не успевала  их  вытирать. Мысли  грызли  ее  мозг, не  желая  умолкнуть: «Другой  бы  муж  на  руках  носил  от  радости, а этот  только  и  знает  «кто» да «от  кого». Идиот! Ненавижу! Ему  ничего  не  докажешь, будешь  жить  потаскухой до  самой  старости, если, конечно, нервы  выдержат, а  то  и  сдохнешь  в  припадке…
  Беременность  протекала  легко, хотя  ожидалось  сразу  двое  малышей. Понаблюдав  за  женой,  разглядев  в  ее  лице  первые  признаки  отеков, услышав, как  мучается  она  от  приступов  рвоты по  утрам, Михаил  успокоился  и расслабился. Еще  бы, кому  нужна  женщина  с  брюшком, как  у  бегемота, желтушными  щеками  и  отекшими ногами!
  Он  подобрел. Стал  закармливать  Ирину  конфетами, фруктами, мороженным. Он  заставлял  ее  гулять  и  посещать  специальные  занятия  в  спортзале. Он  укачивал  ее  на  руках перед  сном  и  шептал  нежности, каких  она  уже  давно  от  него  не  слышала.
 «Давно  следовало  завести  детей», - говорила  себе  Ира, боясь  поверить  в  чудо. «Ведь  своя  семья  для  него  очень  много  значит». Ей следовало  бы  добавить:  своя «правильная»  семья.
  Михаил  не  простил  родителям бедности, их  простого  происхождения, робкого  отношения к  жизни. Его  мать – обычная  женщина, угробившая  здоровье  на  заводе, побаивалась  сына, отдавая  душевное  тепло  его  младшей  сестре, пока  та «по  глупости», как  уверял  Михаил, не  погибла от  руки  своего  сожителя. После  похорон  дочери  прошло  больше  пяти  лет, а  женщина  так и  не оправилась. Единственным  ее  утешением  стала  религия, чего  сын  уж  точно  не  мог  принять  и одобрить.
  Отца  Михаил  кое-как  терпел, но  только  не  в  те  дни, когда тихий  старик  выпивал  и  начинал  вспоминать  былые  денечки. Сын  иногда  навещал  его, убедившись, что  матери  нет дома. Он  торопливо  выкладывал  на  стол  деньги, продукты, рассеянно  выслушивал  жалостливые  исповеди  и  уезжал  с  чувством  выполненного  долга.
  Ира  пыталась наладить  отношения  со  свекрами, чтобы  хоть  с  ними  разговаривать  и  встречать  Рождество, но  муж  пресек все  неумелые  действия  одной  фразой, брошенной  презрительно, как  обычно, словно  общался  с  дурочкой:
-  Я  не  для  того  поднимался!
  Запретить Ире  навещать  ее  маму  он  не  мог, и  оттого  ненавидел  тещу  первобытной ненавистью, ничуть  не  похожей  на  чувство  анекдотных  зятьев. Единственным  местом, где  нервы  Иры  чуть  успокаивались, был  ее  дом, заботливо  обустроенный  мамой – веселой, несколько  нервной  женщиной  с копной  русых  волос, обожавшей  гостей  и  своих  трех  кошек. Дочь, естественно, занимала  в  ее  сердце  отдельное  место.
  Ира  приезжала  вечером  пятницы раз  в  месяц. Чаще  было  нельзя: Михаил  выдумывал  для  нее  кучу  занятий, да  и  в  эти  редкие  часы  не  давал  ей  покоя, звоня  на  домашний  телефон  и  проверяя, действительно  ли  жена  там, где  сказала.
  В  небольшой  комнатке, служившей  ей  когда-то  детской, с  видом  на  дворик, обсаженный по  периметру  березами, Ира  забиралась  с  ногами  в  кресло  у  окна  и  затихала, положив  локти  на  подоконник  между  цветами. Она  ни  о  чем  не  думала  поначалу, просто  вдыхала  воздух  родного  дома, наполненный запахами  детства: меховым  покрывалом, незатейливой  косметикой, книгами, которыми  от  пола  до  потолка  был  уставлен  большой  шкаф. Ее  дрему  прерывал  очередной  звонок  мужа, на  который  следовало  ответить  незамедлительно, чтобы  снова  получить  кратковременную  передышку. Она  могла  рассказывать  матери  и  Юле  о нанесенных  ей  оскорблениях, о  запретах  на  походы  в кино  и  по  магазинам, о тычках твердым  пальцем  в  нежное  местечко  прямо  посередине  спины, но  об  этих  звонках  она молчала. Язык  не поворачивался  произнести  вслух, что  ее  держат  в  плену  унижений, ни  на  минуту  не  ослабляя  поводка. Ей  приходилось  говорить  маме, что  звонит  ей  не только  муж, но  и  другие  люди  по  работе. Все  это  было  невыносимо, но  она  терпела.
  Потом  приходили  кошки  и, мурлыкая, забирались  девушке  на  руки, словно  спрашивая: «Мур-мур, ты  дурра, или  прикидываешься, если  остаешься  жить  с  человеком, которого  ненавидишь  все  душой?»
  Девушка  гладила  их  всех  сразу, тискала  свою  любимицу – британскую голубую  Исиду, заглядывала  в  глаза  грациозной  черной, как  ночь, Мисси, чесала  лоб  капризной  персиянке Пашке, и  благодарила  небо  за  предоставленные  ей  редкие  минуты  счастья. Она  не  знала, что  судьба  готовит  ей  куда  большее  потрясение, чем  простое  общение  с пушистыми  мурлыками.

                3.

Рассказывать  матери о  своих, как  она  считала, личных  неурядицах, Ира  не решалась, оберегая немолодую  уже  женщину  от  разочарований  и  тревог. К  тому  же, девушке было  неловко  за  проявленное  некогда  упрямство. Ведь  если  и  был  человек, кроме  Юлии, не  желавший  ее  брака  с  Михаилом, так  это – мама.
  Зять  поначалу  очень  ей  понравился. Ну, еще  бы: непьющий, серьезный, при  деньгах, не  то  чтобы  красавец, но  и  уродом  не  назовешь. Высокий, крепкий, ну  с  недобрым  взглядом, так  муж  и  не  должен  быть  теленком.
  Первый  звоночек  прозвенел  на  свадьбе. Михаил  откровенно  мучился  своей  дурацкой  ролью  влюбленного  без памяти. Он  вообще  ненавидел  подобные  сборища, но  с  чужих праздников  всегда  можно  уйти, что  он  и делал  обычно, а  тут  собственная  свадьба!
  Мать  Иры – миловидная, улыбчивая, в  синем  платье  до  пола, подошла  подбодрить  молодого  человека, приняв  хмурое  выражение  его  лица  за  признак  волнения, и  была  ошеломлена, услышав:
- Хреновиной  какой-то  маемся! Свидетельница  дура! Водка, по-моему, паленая…
-  Миша! – всплеснула  она  руками; кольца  сверкнули  в  свете  праздничных  огней, и  все  вдруг  померкло.
-  Что, Миша?! – грубо  выпалил  он, оборачиваясь  к  теще. – Без  соплей  этих  никак  нельзя  было  что  ли?!
- Но  ведь  можно  было  раньше  отказаться, - негромко, но твердо  произнесла  женщина, и  глаза  ее  встревожено  поискали  дочь  в  толпе  гостей.
  Лишь  однажды  заговорила  мать  с  Ириной  о  неподобающем  поведении  Михаила  на  свадьбе, и  всего  только  раз, потупя  глаза,  поинтересовалась, не  поспешила  ли  дочка  с  выбором. Ирина  тогда  ответила  в  довольно  резкой  манере, перенятой  у  вновь  испеченного  мужа, но  позже, убедившись  в  материной  правоте, не  раз  глушила  в  себе  желание  покаяться.
  Тогда  Михаил  сдержался. Изо  всех  сил  заставил  себя  улыбаться  и  носить  невесту  на  руках. Он  любил  Иру, и  единственное, что  ему  было  нужно  в  этой  жизни – это  быть  с  ней рядом. Когда  она  держала  его  за руку, заглядывала  в  глаза, смеялась, он  становился  счастливым  и  спокойным. Извечное  напряжение  будней, не спадавшее  даже  ночью  во  сне, покидало  его, стоило  увидеть  изящное  личико  с  зеленоватыми  глазами  в  обрамлении  русых  волн, спускавшихся  до  талии. Ей  оборачивались  вслед, провожая  восхищенными  взглядами. Многих  не  останавливало  даже  его  присутствие. Удержать  ее  рядом  стало  целью, самой  важной, самой  значимой  в  жизни. Он  понимал, что  Ирине  нужны  люди, но  поделать  со  своим  безумным  страхом  потерять  ее ничего  не  мог. Вдруг  ее  внимание  привлечет  кто-то  еще! Вдруг  с  подружками  ей  будет  интереснее, чем  с  ним! Вдруг  ей  уже  лучше  с  ними: тетками  в  банке, продавцами, барменами, одноклассниками! Он  не  видит  их  лиц, не  слышит  их  голосов, но  их  существование  в  жизни  любимой  им  женщины  отражается  у  нее  на  лице, в  ее  чертах  он  читает  намерение  ускользнуть, потеряться  для него  в  этой  толпе  бесконечной  толпе  ненужных  ему  призраков. Что  делать  ему, если  только  ее   присутствие  позволяет  ему  расслабиться  и  вздохнуть  полной  грудью. В  страшных  снах он  видел  ее  в объятиях  другого мужчины, причем  соперником его  воображение  рисовало  любого: от  симпатичного  телеведущего  новостей до  соседа  с  верхнего  этажа. Образ  разлучника  не  был  сформирован, он  просто  жил  в  его  подсознании, вымышленный, наделенный  непременно  всеми  качествами, что  Ирина  так  ценила  в  мужчинах. Если  улыбка  ее  была  адресована  не  ему, он  начинал  ощущать  собственную  никчемность, словно  заболевая, и  срывался  на  нее  же – любимую, воздвигнутую  им  на  пьедестал.
  Однажды, доверительно  беседуя  с  женой, Михаил  понял, чем  мужчина  может  удержать  женщину, если    упреки  и  скандалы  не  помогают. Разговор  шел  о  деньгах, пока  они  под  ручку  прогуливались  по  центральным  улицам  города, где  через  каждые  пятнадцать  шагов  располагались  яркие витрины  магазинов  и  салонов. Ирина, всегда  неплохо  зарабатывающая, привыкла  спокойно  относиться и  к  тратам, и  к  кредитам, но  обходиться  совсем  без  средств  или  жить  в  условиях  жесткой  экономии  не  смогла  бы.
-  Я  люблю вот  так побродить  по  городу, - доверчиво  говорила  она  мужу. – Захочу  вон тот  пуховичок, зайду  и  куплю. Понравится  какая-нибудь  юбка, обязательно  примерю…. Понимаешь, Миша, у  женщин  ведь  совсем  мало  радости  в  жизни. В  сущности, это  дети  и  тряпки, - в голосе  ее  послышалась  горечь, потому  что  когда-то  она  рассуждала  совсем  по-другому.
-  Не  говори  так, пожалуйста, - остановил  он  ее, намеренно  оставляя  без  внимания  поникшие  плечики  и  потухшую  улыбку  жены, чья  проблема  была  куда  глубже, чем  он  хотел знать. – Я  же  стараюсь  для  тебя. Что  ни  попросишь – пожалуйста, кроме  машины, естественно.
-  Почему, естественно? – она  отвернулась, делая  вид, что  рассматривает  витрину.
-  А где  мне  потом  тебя  искать? – на  полном  серьезе ответил  Михаил.
-  Я  не  ребенок, - пожала  Ира  плечами.
-  Хватит. Сядешь  за  руль, и  начнется! То  один  помог  колесо  поменять, то  другой  дорогу  указал, то  в  пробке  начнешь  телефон  всем  раздавать со  скуки. Твоя  натура  такая! Знаю  я  тебя, только  и  думаешь, как  бы от  мужа  свинтить! – щеки  его  побагровели, и  оставшееся  время  он  молчал и  дулся, буркнув  только, что  она  опять  испортила  ему настроение  в  хороший  выходной  денек. Ирина тоже  молчала, борясь  со  слезами  и  раздражением.
 Но  дело  было  не  в  этой  ссоре, миллионной по  счету. Главным  явилось  то, что  вынес  Михаил  из  разговора: Ира – раба  тысячных  купюр, и  жить не  может  без  обновок. Значит, он  может  стать незаменимым. Где  она  возьмет  мужика, готового  оплачивать  каждый  ее  каприз? А  он  все-таки  директор  фирмы, и  у  него  скоро  открытие  четвертого  магазина  отделочных  материалов. Обо  всей  прибыли  ей, банкиру  и экономисту, складывающему  пятизначные  цифры  в  уме, знать не  обязательно, а  вот  в  зависимость  от  комфорта  он  ее  введет.
 Ирина  же, не  подозревающая  о  подобных  планах  мужа, чуть  не  осела  на пол, получив  в  подарок  на  Новый  год  норковую  шубу  до  пят  и  кольцо  с  гранатом, чуть  не  во  всю  фалангу. Да, она  любила  красивые  вещи, но  сейчас, подаренный  ей  природой  хороший  вкус  слегка  обалдел.
- Куда  мне  это  носить? – спрашивала  девушка свое  отражение  в  большом  зеркале, а  рядом  вертелись Настя  и  Никита, уже  готовые  к  прогулке.
-  С  вами,  что  ли  на  горке  кататься? – присев, она  обняла  своих  ненаглядных  двойняшек, и  шуба  расстелилась на  паркете. – Неужели  он  решил  купить  мою  бессмертную  душу?! Говорит, любит, а  сам  думает  обо  мне  такое, что  и  вслух-то  не произнесешь. Зачем  подарки  такого  размаха, если  я  в  магазин  не могу выйти  без  звонка, а  в  театры  и  рестораны  он  меня  не  водит. Не  умно, Мишенька, не  умно. Хотел  бы  продемонстрировать  большое  чувство, перестал  бы  перетряхивать  мобильник  на  предмет  поиска  чужих  входящих!
-  Тете Юле  поедем хвастаться? – спросила  Настя, и, воспользовавшись  рассеянностью  матери, завернулась  в  подол  шубы.
-  Если  папа  согласится  нас  отвезти, - ласково  разворачивая  дочку, ответила Ира.
-  Папа  не  согласится, - деловито  сообщил  Никита  и  хлюпнул  носом. – Он злой  опять.
 «Вот  уже  и  малышня  научилась  понимать, что  такое  злой  папа, и  чем  нам это  грозит», - Ирина  сняла  шубу, молча  повесила  ее  в  шкаф и  тяжело  вздохнув, спросила:
- Почему  сердится папа?
- Тетя Юля  звонила  и звала  нас  в гости, - объяснили дети чуть  не  хором. – Он  взял  трубку и сказал  «посмотрим». Когда  он так  говорит, значит, все  вечером будут  плакать.
  « Пусть  он  засунет  свое «посмотрим»  вместе  с  шубами  и  кольцами! Разве  можно  назвать нас  благополучной  семьей, если  дети  уже  заранее  готовятся  к  слезам, с  ужасом  ожидая вечера?!» - разозлилась  вдруг  Ирина. « На  Новый  год  к  друзьям  не  съездить, дожила!»
  Но  в  гости  они  все  же  поехали. То  ли  отчаяние  подвигло  Ирину  на  хитрость, то  ли  сказанные  дочкой  простодушные  слова  оказали  магическое  действие  на  Михаила, но «хвастаться  шубой»  он  повез  жену  безо  всяких  возражений. К  Юлии  он  относился  более-менее  терпимо, поскольку, она  одна  из  всех  знакомых  Ирины  отвечала  стандарту «приличная  жена». Таковыми, по  его  мнению, являлись  замужние, средней  красивости  дамы  за  тридцать  с  детьми, умеющие  печь  блины  и  содержащие  дом  в  сверкающей  чистоте. Царившие  в  этом  отдраенном не  без  помощи  домработницы  уютном  жилище  любовь  и  взаимопонимание, не производили  на  придирчивого  Михаила  никакого  впечатления. Брать  с  кого-либо  пример  поведения он  не  собирался. Он желал  подавать  его  сам. Вот  тут  и  пришлось кстати  предложение  Иры показать  Юле  его  дары. Пусть  знают, как  должен  зарабатывать  настоящий  мужчина, и  как  им  вознаграждается приличная  жена. Узнав, что  Денис  преподнес  Юле  всего лишь  крохотные  бриллиантовые  «гвоздики», еле   заметные  в ушах, Михаил  и  вовсе  расслабился. В  любом  обществе он  круче  всех – это  непременное  условие, иначе  он  обойдется без  общества.
  Ира, хохочущая над  шутками  друзей, впервые  позволившая  себе  эту  вольность  за  много  лет, не  рассуждала о мотивах  мужа. Она, пусть  и  смеясь,  всеми  силами  души  отодвигала момент, когда  ее  поступки  подвергнутся  тщательному  анализу, и  приговор  прозвучит  строгий  и  непреклонный. Сейчас она  счастлива. Так  сбылось  первое  из  двух  загаданных  девушкой желаний: муж позволил  ей  бывать  в  гостях.
 - Как  ты  думаешь, с  чего  он  так  расщедрился? – спросила  Юля  у  подруги, когда  та  согласилась  поехать  к  ней  домой после  работы. После  Новогодних  праздников  миновало  целых  полгода, пока  девушки  решились обсудить  перемену  настроения  Михаила. – Я  еще  ничего  подобного не видела: твой  муж  и  вдруг  говорит  «поезжай», не  иначе, бабу  завел.
-  Да  хоть  сто  баб! – Ира  вздохнула  и  огляделась. Дом  Юлии  был  светел, и  в  нем  удивительно  легко  дышалось. Со стен  смотрели  котята  в  рамочках, цветы  свисали  чуть  не  до  пола, легкие  жалюзи  беспрепятственно  впускали  солнце – летнее, позднее, еще  жаркое. – Если  бы  он  знал, как  мне  все  стало  безразлично, он  бы  успокоился.
-  Это плохо, Ирка, - чуть нахмурившись, заметила  подруга, - хоть  в  спортзал, что  ли, запишись, или  на  пляж  сходи, запустишь  себя…
- Ладно  тебе, - улыбка  Иры  была  мечтательно  отсутствующей, - мне  совершенно  все  равно, как  я  выгляжу, и  что  подумают  люди. А  для  него, - она  помедлила, словно  заставляя  себя вернуться к  неприглядной  реальности, - я  стараться  не  стану, неинтересно.
-  Я  же  не  о  нем, а о  тебе, - удивилась  Юля  отстраненности  девушки. – Причем здесь  вообще  кто-то? Ты сама  должна  понимать…
-  Юля, мне все  равно, - повторила  Ира  и рассеянно  повертела чашечку  из  тонкого  фарфора. Чай  остыл, а  она  и  не  заметила. Время  плыло  мимо  золотой  патокой, изо  дня  в  день, изо  дня  в  день; и  чай остывал  в  сотый  раз, оставаясь  нетронутым, и  обещание, данное  себе, заняться  спортом, не  выполнялось. А  Юлька  не понимала, что  жизнь  ушла  сама  по  себе, прихватив  ангела-хранителя, и, казалось, часть  воли.
  Ире  хотелось  только  одного, чтобы  ее  оставили  в  покое и  не  мешали  думать. Общество, пусть  и  небольшое, куда  она  так  рвалась еще  полгода  назад, стало  ей ненужно. То  есть, нужно, конечно, только  совсем  для  других  целей. Юлька  воспринималась, как  неодушевленный  персонаж, достойный  уважения, разумеется, но  все-таки придуманный, ненастоящий. Ее советы  Ира  не чувствовала. Ей  были  непонятны  слова  о  самолюбии, самоуважении, цели  в жизни. Когда  же Юлька  начинала рассуждать  о  возможном  разводе  с  Михаилом, красочно  изображая  Ире  прелести  свободы, девушка  раздражалась  и отвечала  про  себя «Куда  я  от  него  денусь? Мне  с  ним теперь  всю  жизнь мучиться!»
 Она смутно  представляла, какой  была  бы  реакция Юлии, решись она  произнести  все  это  вслух, но…реакции  посторонних  ее  теперь  мало  трогали.
  Ей  начало  казаться, что  Юля, ее  дом, ее  дочка, а  затем, работа  и  прогулки, нужны  только, чтобы  сбежать  от  всепроникающего  взгляда  мужа. И  если  раньше  она, попав  в общество  нормальных  людей, сама  тут  же  преображалась, начиная  светиться  улыбкой и  кокетством, то  теперь, по  прошествии  почти  семи  лет, смех  давался  ей  непросто  и  пугал  своей  неестественностью. «Солнечный  лучик», казалось, истончился  и  престал  греть  всех, кто оказывался  в  этой  полоске  света  и  тепла.
  Лето  перевалило  за середину. Все, страдающие  зимней  хандрой  или  весенней депрессией, отогрелись, вновь  почувствовав  вкус жизни. Заводились  романы, плескалась  теплая  вода, города  плыли  в  жарком  мареве  длинных, нескончаемых  дней, и  томились  душными  ночам  под  огромными  звездами. Росли  дети, смеялись  пожилые  люди, собравшись  кружком, влюблялись  шестнадцатилетние, а  те, кому  тридцать, вдруг  снова  осознавали  себя  прекрасными. Время  цветов, солнца, любви  и  открытий…
-  Ты больна, - Юля  приобняла Иру  за  плечи. – Я  точно  знаю.
-  Возможно, - бледное  личико  не  озарилось  улыбкой, - и  что  с  того?
-  Тебе  нужен  врач.
-  Зачем?
-  И  правда, зачем  тебе врач, если он  пропишет  тебе  то, что  я  назначила уже  давно!
-  Что?
-  Развод!!!
-  О, Господи!
-  Господь  уже  злится  на  твое  упрямство, не  призывай  его!
- Что  мне  делать?
-  Я  уже  сказала!
-  Я  не  могу, не  могу.
-  Надо. Он  убивает  тебя! Он уже  убил  твой  смех. Всех  на  работе  повысили, а  ты  сидишь  на  рутине. Сходи  к  боссу, пусть  уже  определит, чего  ты  стоишь!
-  Ничего я  не  стою. А  если  и  так, то  придется  ездить  по  стране, а  Миша…
-  Будь  он  проклят, твой  Миша!
-  Будут  прокляты  сотовые  телефоны.
-  Почему?
-  Он  проверяет  мою  трубку  по  десять  раз, и  звонит  в  самое  неподходящее  время. Я  ему  вчера  говорю: «У  меня  клиент», а  он: «Ты, как  проститутка!»
-  Ира, у  меня  есть  знакомый  врач, он  работает в  диагностическом  центре. Я  с  ним  иногда  кофе  пью, помнишь, Вадик  Смолянский?
-  А  Денис?
-  Не  поняла. Причем  тут Денис? А? Ну, причем  тут  Денис, если  я  тебе  пытаюсь  оказать  помощь  любыми  доступными  мне  способами!
-  Юля, ты  что, спишь  с  этим  Вадиком? Это  ты называешь  доступными способами?
-  Может, хватит  уже  изображать  девственницу! Сплю  иногда, но  Дениса  это  не  касается!
-  О, Господи!
-  И  Господа  тоже!
  Ира  встала, неловко  поправила  платье. Русые  волосы, еще недавно  завитые, безжизненно  скрутились  в  два  жгута  и  легли  на плечи. От  мыслей, крошащихся  в мозгу  битым  стеклом,  заболела  голова. «Я  становлюсь  похожей  на  Михаила! Ужасно! С  чего  бы  мне  злиться  на  Юльку  за  ее  измены? Это  ведь  ее  семья, ее  жизнь, ее  муж. Пусть  делает, что  хочет. А, может, я  злюсь, потому  что  сама  не  могу позволить  себе  хотя  бы  частичку  подобной  свободы? Нет, не  спать  с  другими – я  на  это  не  способна, но  смеяться  и  слушать  комплименты  без  страха  за  собственную  жизнь.
-  Я  поеду, Юля, - она  вымученно  улыбнулась, надеясь, что  ее  гримаса  хоть  отдаленно напоминает  улыбку  сожаления. – Спасибо  за  чай.
-  Ты к  нему  не  притронулась, - сдвинув брови, Юля  продолжала  сидеть, глядя  перед  собой. – Ты  меня не  слышишь  и  не  видишь. Это – депрессия. Тебе  следует  обратиться  к  врачу.
-  Юля, давай, я  подумаю, - Ира  пошла  к  выходу.
-  Не  обольщаюсь, - Юля  покачала  головой.
  Солнце  скрылось  за  крышами  соседних  домов, и  сразу  помрачнело.
-  Я  не  идеальна, да  и  никто  не  таков. Живем  себе, живем, планы  строим, радуемся, ссоримся, миримся, врем  и  откровенничаем, а  ты  не  живешь  даже! Я  иногда  думаю, что  и  не  дышишь! – в  голосе  Юлии, дрогнувшем  на  последних  словах, отчетливо  угадался  страх. – Что  он  сделал  с  тобой? Боже! Зная  твою  скрытность, я  уже  ничему  не  удивлюсь! Это  как  вообще  нужно  издеваться  над  человеком, чтоб  тот  исчез, продолжая  вставать  по  утрам, работать, и  теперь,  даже  ходить  в  гости! – темные  глаза  девушки  расширились, заняв  половину  веснушчатого  лица. – Это  не  тебе  нужен  врач, Ирка, а мужу  твоему! Чтобы  запер  его  в  комнате  с  маленькими  зарешеченными  оконцами  и  колол  психотропами, пока  не  согласится  признать  свободу  твоей  личности! – слова  падали, как  камни. Даже  Ира  попятилась, прочувствовав  их  страсть, ощутив  весь  ужас  сказанного. Ведь  она  прожила  с  человеком, о  котором  шла  речь  не  один  год. Выходит, по  реакции  Юли, не  с  человеком, а  с  чудовищем! На  осмысление  требовалось  время.
-  Терроризм  какой-то, - неуверенно произнесла  она, испугавшись  вдруг, что  впервые  за  всю  жизнь  с  мужем, ступила  на  незнакомую  дорогу  и  не  хочет  возвращаться  с нее  назад.
-  Террорист  твой  Миша, чтоб ему  провалиться! – выдохлась  Юля и  подошла  к  подруге, удерживая  ее  за  руку  на пороге. – Я  знаю, ты  мне  не  доверяешь  из-за  моей  несдержанности. Я  уже  просила  у  тебя  прощения  за  тот  нелепый  случай  с Сашкой, но ради  того, чтобы  ты  меня  услышала, могу  и  на  колени  встать. Ничто не  оправдывает  моей  легкомысленной  болтовни, особенно  учитывая, то, что  я  знала, с  кем  именно  говорю, но что  сделано – то  сделано. Твоя  безупречная  жизнь  уняла Мишку, я  понимаю, но сколько  же  ты  вынесла  из-за  меня, по  моей вине! Прости  меня, Ириша, прости, только  прислушайся  к  моим  словам! Не  дай  ему  уничтожить  твою  личность окончательно, - она  всхлипнула  и  взяла  Иру  за  вторую  руку.
-  Я  простила, потому что  отдаю  себе  отчет, с  кем  именно  живу. Ты  из  нормальной  среды, где  на  подобные пересуды  и  шутки  реагируют  адекватно: смеются и  подкалывают. А  Мишка – он, как  псих  в  лечебнице, которому  президент  вдруг  стал  читать «Унесенные  ветром», понимаешь? У  него  мания, навязчивая  идея, черт  знает, как это  называется, и  он  живет, подчиняясь  ее  влиянию. Даже  если  бы  ты  сказала, что  я  приняла  постриг  и  хожу  в  банк  под  присмотром матушки-настоятельницы, он  и  тут  нашел  бы  повод  для  ревности  и  оскорблений. Я  живу  с  ним, потому  что он  мне  все  же  дорог. Он  понимает  меня с  полуслова, внимателен  к  детям.… Это  очень  сложно. Иногда, Юля, мне  кажется, что  это  и  есть  любовь, ведь  она  у  каждого  своя.  Повисло  молчание. Потом  Юля  медленно  разжала  пальцы  на  запястьях  Иры  и  тихо  произнесла:
-  Ну,  ты  даешь.

                4.

  «Случай  с  Сашкой», о  котором  Ире  напомнила  взволнованная  ее  поведением  Юля, произошел прошлым  летом, когда в  банк  на  работу  приняли нового  сотрудника.
  Саша  Сошникову  было  двадцать  шесть  лет, два  года  без  малого  из  которых  он  провел  на  войне. Была  ли  это Чечня, или  какая-то  другая «горячая»  точка, он  не уточнял, а  Северова  Алиска  из  кадров  ничего  не  сообщала, уходя от  ответа  с  маневренностью  немецкого  автомобиля.
  В  банке  хватало  и  других  мужчин, чтобы  Саша  освоился  и  начал  предпринимать  попытки  завести  подружек  среди  прекрасной  половины  сотрудников. Женщины  постарше  снисходительно  приняли  его  за  сына  полка  и  принялись  откармливать  домашней  стряпней, с  девушками  же  вышла  осечка. Во-первых, они  были  очень  заняты  в  течение  рабочего  дня  и  не  могли  отвлекаться  на  болтовню; банк – это  все  же  деньги, а  деньги – как-никак серьезная  ответственность. Во-вторых, почти  все  шесть  операционисток  были  замужем  или «с  кем-то  встречались».  В-третьих, и  в главных, Саша  не  производил  впечатления.
-  Пресненький, - так  ответила  на  вопрос  Юли  и  Иры  Маринка  Рудых, когда  забежала  в  отдел  кредитования  рассказать  последние  сплетни. Девушки  отдыхали  от  визита  противного  одышливого  дядечки – владельца  дышащей  на  ладан фирмы, набиравшего  кредитов, чтобы  оплатить  прежние  долги. По закону  он  имел  право  влезать  в  трясину, и  на  добрые  советы, сделанные  из  лучших  побуждений, реагировал  матершинной  бранью. Юля  подбадривала  Иру  обнадеживающей  информацией, которую  для  нее  собрали  ребята  из  юридического  отдела, и  девушка, сердечная обычно, искренне  желала  дядьке  сесть  за  решетку, причем, как  можно  скорее. Напрочь  забыв  о  новеньком, подруги  увлеченно  спорили, удастся  ли  фирме  вредного  клиента выстоять  без  кредитования, поэтому  удивлению  их  не  было  предела, когда  в  дверь  просунулась  коротко  стриженная  Маринкина  голова. Юля сориентировалась  первой  и  шутливо  дернула  подбородком, понизив  голос:
-  Ну, как  он, а?
  Услышав характеристику, подруги переглянулись.
-  Серьезно? – разочарованно  вздохнула  Юля  и  кивнула  Марине на  кресло, - садись, кофейку  выпей.
 Худая  и  высоченная  Марина  прошествовала  через  весь  кабинет  и  рассеянно  остановилась  у  открытого  окна.
-  Серьезно, - подтвердила  она, скривив  красивые  губы. – Невысокий, худенький, беленький, и, что всего  невыносимей, кудрявенький  и  голубоглазый!
-  Чего  тут  ужасного-то? – рассмеялась  Ира  и  пошла  к  Марине  с  чашечкой  кофе. – На, выпей, не  всем  же  быть, как  тот  рыжий  Ян…
-  Который  очень  увлекся  нашей  Ирочкой, - подхватила Юля, подмигивая  подруге.
-  Ирочка  без  него  обошлась, - вздохнула  Марина, упустившая  некогда  симпатичного  литовца  и  теперь  пребывающая  в  постоянном  поиске  жениха. – Спасибо, Ирочка, - сказала  она  многозначительно  и  взяла  чашку из  рук  девушки.
-  Ладно, ты  про  этого  кудрявого  расскажи, - сменила  опасную  тему  Юля: в  ее  памяти  еще хранились  Маринкины  взгляды, способные прожечь  в  Ире  немаленькое  отверстие.
- Нечего  больше  рассказывать. Алиска  не  колется. Говорит, досье  в  компьютере, права  не  имею  показывать! Представляете? Я  ей  даже  торт  обещала!
-  Нашла  что  обещать, она  после  декрета  в  спортзале  потеет  по два  часа  и  на  диету  села – одни  апельсины  жрет  и  водой  запивает! – чуть  не  хором  выдали  девушки.
-  Раньше не  могла  сказать?! – обиделась  Марина  и  отвернулась  к  окну.
  А  вскоре Ире  представился  случай  самой  познакомиться  с  Сашей. Стажироваться  его  посадили  к ней  в  кабинет  за  соседний  компьютер, и  общаться пришлось  невольно, ведь  парень  нуждался  в  советах  и  некоторой  опеке.
  Через  месяц  она  знала  о  нем  почти все, кроме, пожалуй, географического  названия военной  части, где  служил  Саша. Война  не сломала  его, как  опасались  многие  впечатлительные  сотрудницы, а  несколько  видоизменила. Он  был  всегда  чуть  насторожен, но  не  грубил, не  огрызался, общался  ровно  и  доброжелательно.  Покурить Саша  выходил  в  специально  отведенное  место,  и  то,  очень редко. Он  внимательно  слушал, о  чем  ему  рассказывала Ира, и  в  его  лице  она  неожиданно  обрела  и  ученика, и  ненавязчивого  друга.
  Внешность  у  него  была  располагающей, хоть   и  немного  невзрачной, зато  голубые  глаза  улыбались  по-доброму, без  обычной  мужской  надменности. Он  казался  очень  чистым  душой, без  конца  повторяя, как  ему  повезло.
- В  чем? – интересовалась  Ира.
- Во  всем, - ласково  окидывая  ее  взглядом, отвечал  он.
  Особое  сочувствие  Иры  вызвал  рассказ  Саши  о  девушке, пообещавшей  дождаться  его  из  армии, и  через  три  месяца  вышедшей замуж  за  его  друга – более  обеспеченного  и  солидного. Тот  факт, что  он  нисколько не винил  ее, а даже  умудрялся  оправдать, мол  женщинам  непросто  живется  и  надо  как-то  устраиваться, поразил  Иру до  глубины  души, и  даже  не  вызвал  недоверия. Она  не  решилась  узнать у  паренька, виделся  ли  он  со  своей  бывшей невестой, и  если  да, то, что  сказала  эта  дрянь  в  свое  оправдание. Ей было  чуждо  такое  любопытство, и  она  малодушно  понадеялась  на  других  девчонок, менее  щепетильных  и  болтливых.
  Еще  Саша  доверчиво  поведал  Ире  о  своей  огромной любви  к  сестре  и  племяннице. Но  это  его  чувство  не  требовало  никаких  слов, потому  что  чуть  не  каждый  день  подтверждалось  делом. Саша  выходил  в  обеденный  перерыв прогуляться  по  городу  и  часто  возвращался  с  купленной  игрушкой  или  сластями  в  яркой упаковке. «Это  для  Машки», - застенчиво  пояснял  он, пряча  глаза, и  девушке  ничего не  оставалось, как  напускать  на  себя  занятой  вид  и  просто  кивать, чтобы  еще  больше  не  смущать  молодого  человека.
  Он  любил  читать, и  даже  приносил  книги  на  работу. А  когда  появлялось  свободное  время, зачитывал  Ире  отрывки, произведшие  на  него  особое  впечатление.
  Ей  было  с  ним  легко. Дружба  ни  к  чему  не  обязывала, и  девушка  становилась  день  ото  дня  все  более  открытой  и  доброжелательно. Лишь  однажды  она поймала  на  себе  взгляд  Саши – глубокий, пристальный, из-под  сдвинутых  светлых  бровей, но  тут же  отогнала  наваждение:  он  же  просто  друг.
 Все  изменилось  в одночасье. Ира  глазом  моргнуть  не  успела, как  ей  приписали  победу  над  сердцем  паренька  и  заняли  выжидательную  позицию: как  поведут  себя  влюбленные. Девушка  не  верила  своим  ушам, и  отказывалась  им  верить  даже  когда  бледный, как  смерть, Сашка  принес ей  цветы  прямо  на  работу  и положил  перед  ней  на  рабочий  стол. Точь-в-точь, как  Мишка  когда-то.
-  Что  это  значит? – негромко  спросила  она, с  ужасом  понимая, что  он  нес  эти  цветы, неприкрыто  шествуя  по  общему  холлу, где  его  могли  видеть  все – от   бабусек, пришедших  узнать, перечислена  ли  пенсия,  до  генерального  директора, имевшего  дурную  привычку  держать  двери  открытыми.
-  Это  тебе, - он  нерешительно  подвинул  кресло  и  сел, сложив  руки  на  коленях.
-  Не  надо  было  этого  делать, - медленно  произнесла  Ира, поднимая  на  него  глаза. – Я  замужем, и  ты  это  знаешь.
-  Ну  и  что! Мне  неважно! Главное, что  я  могу  тебя  видеть  и  говорить  с  тобой, ты  так  меня  понимаешь, ты  одна! – голос  его  звенел, щеки  все  еще  были  бледны, а  ласковые  голубые  глаза  прямо-таки  сияли.
-  Если  мой  муж  узнает  о  цветах, тебе  больше  не доведется  меня  увидеть, - усмехнулась  Ира  и  с  горечью  добавила, - объяснить  ему  твое  восхищение  я  не  смогу.
-  Я  смогу! - выпрямился он  и  поднял  подбородок.
-  А  я  не  желаю, чтобы  ты  вмешивался! – жестко  прервала  она  его. - Это  моя  жизнь, и  в  ней  есть  свои  законы, пусть  и  нелепые  на  твой  взгляд. Я  должна  уважать  мужа  и  не  морочить  голову  посторонним  мужчинам!
-  Азиатчина  какая-то! – поморщился  Саша.
-  Попрошу  без  комментариев, - Ира  взяла  цветы  и  аккуратно  положила  ему  на  стол. – Возьми, пожалуйста. Я  не  могу  их  принять, ведь  это  значило  бы, что  я  готова  на  дальнейшее  общение  с  тобой  вне  стен  этого  кабинета, а  это не  так.
-  Ира,  не  делай  этого, - он  испуганно  смотрел  на  цветы  на  своем  столе, - ты  не  понимаешь, как  дорога  мне!
-  Возможно, что  и  понимаю. Пойми  и  ты  меня.
  Цветы  он  выбросил  в  окно. Потом  пошел  вниз, поднял  и  отправился  на  поиски  урны. На  улице  шел  дождь, и  он вернулся  жалким, с  завившейся  шевелюрой  и  повисшим  костюмом; с  него  капало, и  он  хлюпал  носом. Весь  остаток  дня  он  тихо  стучал  по  клавишам, а  под  вечер  выпил какое-то  лекарство.
-  Что-то  случилось? – глупо  спросила  Ира, указав  на  таблетки  в  бутылочке,  и сама  же  поморщилась.
- Просто  голова  болит, - ответил  Саша  и  спрятал  пузырек  в карман.
  В  последующие  дни  Ира, к  своему  сожалению, не  раз  замечала, как  Саша  тайком  принимает  таблетки. Внешне  его  болезнь  никак не  проявлялась: он  не  прикладывал  никаких  компрессов, не  кашлял, не  выказывал  признаков  озноба  или, того  хуже, тошноты. Так  продолжалось  с  неделю, пока  любопытство  Иры  не  взяло  верх  над  воспитанностью. Дождавшись  обеденного  перерыва, когда  Саша вышел за  ставшим  уже  привычным  кофе  с  бутербродами, девушка  стремительно подлетела  к  его  портфелю  с  бумагами  и, почти  не  глядя, вытащила  знакомый  пузырек.  Название  ей  ни  о  чем  не  говорило, поэтому  она  открыла  крышку  и  заглянула  внутрь. Так  и  есть, аккуратный  Сашка  сохранил  инструкцию  и  держал  ее тут  же, с  таблетками. Развернув  крохотную бумажку, Ира  принялась  разбирать  мелкий  текст. Информация  ее  встревожила:
-  Принимать  по  рецепту  врача, - первое, что  бросилось  в  глаза, а  дальше, и  вовсе  страшно: для  подавления  агрессивности  и  выраженных  приступов  паники, для  улучшения  состояния  больных  после  комы  и  тяжелых  нервнопаралитических  состояний, а  так  же…, - Ира, судорожно  ловя  воздух ртом, стала  сворачивать  клочок  бумаги.
 Саша  вернулся нескоро. Взгляд  его  был  измученным, лицо  зеленоватым. Он  сел  за  стол, развернул  пакет  с  бутербродами, отпил  кофе  и  стал  смотреть  за  окно. Дождь  принес  похолодание, и  теперь, через  неделю, все  еще тянуло  сыростью, но молодой  человек, казалось, наслаждался  свежим  ветром, ворошащим  его  короткие  белокурые  кудряшки.
  Ира  вздохнула, качнув  головой. Он  совсем ей  не  нравился  внешне, но  она  никак  не  могла  избавиться  от  жалости  к  нему, с  этим  странным  душевным  расстройством, перенесенным  предательством  любимой, ее  собственным  отказом, с  этой страшной  войной, об  ужасах  которой  он  не  мог  никому  рассказать…
-  Саша, что с  тобой? – спросила  она, пристально  глядя  на  него.
-  Спасибо, все  нормально, - он  отпил  кофе  и  повернулся  к  ней. - Мне  уже  значительно  лучше.
-  Хорошо, - она  кивнула.
-  Может, закрыть  окно, если  тебе  холодно? – спросил  он, указав  подбородком на распахнутые  во  всю  ширь  створки.
-  Пусть  открыто, - Ира  опустила  глаза. Зачем  он  так  смотрит  на  нее?! Неужели  нельзя  просто  общаться  безо  всяких  личных  симпатий, влюбленностей  и  нежностей? И, словно  отвечая  на  ее  немой  вопрос, Саша  вдруг  предложил:
-  Давай  просто  дружить, если  полюбить  меня  у  тебя  не  получится.
-  Давай, если  ты  сможешь  просто  дружить, - ответила  Ира, не  поднимая  глаз.
-  Значит, я  могу  пригласить  тебя  в  кино? – голубые  глаза  зажглись  надеждой.
 Ира  вздохнула. Ей  хорошо  была  известна  эта  игра, хоть   сама  она  ни  разу  не  принимала  в  ней участия. Мужчина, если  он  влюблен, всегда  изыщет  способ  обойти  сопротивление  женщины. Пообещав  ей  дружбу  и  усыпив  бдительность, он  начнет  новую  атаку, более  хитроумную, более  продолжительную, но  всегда  ведущую  к  одной-единственной  цели – спальне. Несмотря  на  ангельскую  внешность, Саша  вполне, по  ее  мнению, был  способен на  подобные  маневры. Интересно, куда  он  поведет  ее  после  кино? На  съемную  квартиру  какого-нибудь  не  слишком  щепетильного  друга, или  прямо  к себе, заранее  удалив  на  время родителей  и  сестру? Неприятно  так  думать, но  он  весь  как  на  ладони, и  ее согласие  откроет  перед  ней  двери  в  страну  обмана. Представив  себя  вдруг  в  жарких, нетерпеливых  объятиях Саши, пытающегося  прильнуть  влажным  ртом  к  ее  губам, Ира  передернулась. Он  ее  не  возбуждал, а уж  чтобы  именно  с  ним  нарушать  законы, установленные  обществом  и  ее  мужем, и  думать  нечего! С  Михаилом  она  давно  разучилась  расслабляться  и  отдаваться  наслаждению, но и  с  Сашей  она  себя  не  представляла. Более  того, нарисованная  картина  измены  вызвала тошноту. Ей  стало  противно  от  собственных  мыслей.
-  Я  замужем, - произнесла, она  уже  в  тысячный  раз  пользуясь  этим  заклинанием  против  навязчивого  ухажера. – Нельзя  ходить  в  кино с  мужчинами, если  ты  замужем, нельзя, понимаешь? – голос  ее  звучал  жестко  и отрывисто. К  своему  ужасу, она  услышала  в  нем  злость. Она  хотела  смягчить  свой  ответ, но  было  поздно. Саша  снова  потянулся  за  таблетками.
-  Прости, Саша, но  я  не  могу, - зачем-то  сказала  она, хмуро  наблюдая, как  лихорадочно  нащупывает  он  стакан  с  остывшим  кофе  и  запивает  уже  не  одну, а  две  таблетки.
-  Ничего, - он  дернул  уголком  рта, должно  быть,  полагая, что  эта  гримаса  похожа  на  успокаивающую  улыбку. – Переживу.
  Довольно  долго  Ире  удавалось  обходить  стороной  тему  Сашкиных  ухаживаний  в  разговорах  с  подругами, но  тот  злополучный  букет  не  остался незамеченным. Первой, разумеется, все  пронюхала  Маринка, появившаяся  в  кабинете  Иры  с  видом  оскорбленной  добродетели.
-  Привет, сердцеедка, - усаживаясь  в  кресло  для  посетителей  и  закидывая  одну  длиннющую  ногу  на другую, поздоровалась  она  и  насмешливо  оглядела  Сашкино  рабочее  место. – А  где  у  вас  кровать?
-  Дурочка  ты, - фыркнула Ира. - А  это – его  пыточная  камера, потому  что  я  его  послала. Хотя  жаль  мальчика, - добавила  она, став  серьезней.
-  Бедняжка, - без улыбки  сказала  Марина.
-  Да. По-моему, он  серьезно  болен, - помолчав, поведала  Ира, - и  мне  кажется, его  зря взяли  на  работу  с  клиентами. После  каждого отдельного  трудного  случая, он  пьет  лекарства.
-  Ничего  себе. Скажу  тебе, надолго  его  не  хватит, если  всякий  раз  за  валерьянку  хвататься, - Марина  окинула  стол  Сашки удивленным  взглядом.
-  Если  бы речь  шла  о  валерьянке, - вздохнула  Ира, - я  бы  не  волновалась.
-  А  что, наркота?! – оживилась  Марина.
-  Нет, что  ты! Просто  лечит  нервы, - Ира  умолкла, спохватившись, что  раскрывает  нее  свои  секреты. – Ты  бы  не  болтала, Марина, а  то  он  только  устроился; вдруг  с  проверкой  явятся.
-  О  чем  болтать-то? – пожала  плечами  девушка, но  Ира  еще  долго  корила  себя за  несдержанность, неуверенная  в  Маринкином  прекраснодушии.
  Потом  о  странностях  Саши  узнала  Юля, к  счастью, из  других  источников, но  в  ее  порядочности  Ира  не  сомневалась. Молодой  человек  продолжал  работать. Закончился  его  испытательный  срок, и  его  перевели  в  отдельный  кабинет, расширив  круг  обязанностей. Над  Ирой  и  ее  колдовским  обаянием  подшучивать  перестали, и  она  подозревала, что  должна  благодарить  свою репутацию  верной  жены. Саша  как  будто  охладел  к  ее  чарам. Не  заходил  поболтать  в  обед, и  уж,  тем  более, не  дарил  больше  цветов. Ира  вздохнула  с  облегчением, хоть  и  не  без  грусти, ведь  быть  предметом обожания  всегда  лестно. Но  она  прекрасно  понимала, что  играть  на  нервах  и  без  того не  очень  счастливого  парня  преступно.
  Рано  радовалась.
  Как-то  августовским  утром  Ира  приехала  в  банк  позже  обычного, задержавшись  из-за  болезни  детей. Маленькие  негодяи  умудрились  одновременно  подхватить  ветрянку  в  детском  садике, отчего  их  срочно  пришлось  везти  к  маме. Вызвав  врача  и  дождавшись  его  рекомендаций, девушка  примчалась  на  работу  ближе  к  полудню, взволнованная  и  чуточку  напуганная. Все  были  заняты  своим  делом. Холл, лестница  и  весь  коридор  второго  этажа  пустовали, хотя  ясно  ощущалось  присутствие  множества  людей. Тишина  стояла  обманчивая. Если  прислушаться, ухо  сразу  различило  бы  гул  сотен  компьютеров, жужжание  кондиционеров, голоса  и   шелест  купюр.
 Отдышавшись  и  сказав  себе  в  десятый  раз, что  ветрянка – наименьшая  из  детских  бед, Ира  достала  ключ  от  своего  кабинета  и  вдруг  вся  сжалась. В  ту  же  секунду  чье-то  теплое  дыхание  коснулось  ее  шеи сзади, и  руки  в  аккуратной  белоснежной  рубашке  сомкнулись  на  ее  руках, сдавив  все  тело  словно  тисками. В  голове  осталась  одна  мысль – освободиться! Крутя  головой  из стороны  в  сторону  и  ударяя  своего  молчаливого  мучителя  затылком  в  подбородок, Ира  попыталась  нащупать  каблуком  туфли  его  ногу, чтобы  изо  всех  сил  наступить  на нее. Не  вышло, еще  одна  попытка, и  опять  мимо.
-  Ты  кто? Чего  тебе  надо? – зашипела  она, задыхаясь. – Я  заору  сейчас!
  Как  на  карусели  ее  крутануло  на  сто  восемьдесят  градусов, и  к  своему  изумлению, девушка  оказалась  лицом  к  лицу  с Сашкой. Вместо  ужаса  накатили  отвращение  и  раздражение. Никогда  бы  она  не  подумала, что  этот  добрый  паренек  с  ласковым взглядом  вызовет  в  ней  нечто  подобное. Все  то  время, пока  продолжалось  их  знакомство, Ирой  владело  только  одно  чувство к  Сашке – жалось.
-  Что  тебе надо?! - она дернулась  и  стукнулась  спиной  о  дверную  ручку, впившуюся точно  в  позвоночник.
-  Нравится  меня  мучить? – глаза  его  на  этот  раз  были  неласковы. – Очень  красиво  разбалтывать  всем  о  моих  проблемах, да? Я  думал, ты  отличаешься  от  других  женщин, а ты – такая  же  трескучая  домохозяйка.
-  Прости, я  была  обеспокоена  твоим  здоровьем, - заставив  себя  дышать  ровно, проговорила  Ира.
-  И  не  нашла  ничего  лучше, как  трепаться  с  Маринкой, да? Кстати, она  мне  не  отказала в  заботе, в отличие  от  тебя! Она  классная, дает  по  первому  требованию, только  сиськи  подкачали – нет  их  у  нее!  - вот, почему  молчала  Маринка, дошло  до  Иры. Решила  в  доктора  поиграть, да  не  учла, что  разочарованного  мужчину  не  утешишь банальными  ласками, будь  ты  хоть  самой  Моникой  Белуччи. Мужчина  не  автомат, его  чувства, внешне  поддающиеся  контролю, могут  жить  в сердце  годами, и  не  Маринке  лечить  глубокие  душевные  раны. Дурочка, вечно  ее  тянет  на  отвергнутых  Ирой  парней, а  потом  еще  ссориться  приходит  и  дуется!
-  Ладно, если  ты  удовлетворен  в  определенном  смысле, - окончательно  взяла  себя  в  руки  Ира, - чего  же  ты  хочешь  от  меня?
-  С  чего  ты взяла, что  я  удовлетворен? – Саша  со  страдальческим  видом  приблизил  свое изможденное  лицо  к  ней.
-Ты  вроде  дал  понять, - Ира отдернулась и  тут  же  пожалела  об этом. Саша  стиснул  ее  личико  двумя пальцами  и  грубо  поцеловал, не  обращая  внимания  на  протестующие  стоны.
-  Я  хочу  тебя, Ириша, - зашептал  он  ей  на  ухо. – И  я  тебя получу. Сейчас  вот  изнасилую  тебя, муж  узнает  и разведется  с  тобой, и тебе  ничего  не  останется, как  выйти  за  меня  замуж.
-  Клевый  план! - тихо  покачала  головой  Ира. Ничего  не скажешь. – И  вдруг  заорала  что  есть  силы: - Помогите! Юля! Иван  Олегович! Помогите, пожалуйста! – на  ее  пронзительные  вопли  Саша  отреагировал, как  на  вой  сирены, возвещающей  воздушную  тревогу: пригнулся  и  закрыл  голову  руками, видимо, сыграло  роль  военное  прошлое. Через  минуту  все  двери  второго  этажа  распахнулись, и  все, кто  был  на своих  рабочих  местах, повыскакивали  в  коридор. На  лицах  затаилось  волнение  и  любопытство.
 Скоро все  было  кончено. От  Юли  Ира  узнала, что  Иван  Олегович, генеральный директор, заставил  написать  Сашу  заявление  об  уходе, пригрозив  в  случае  сопротивления  уволить  его  за  неподобающее поведение  на  рабочем  месте.
-  И  все  твои  потенциальные  работодатели  будут  думать, что  ты – серийный  маньяк, или  решат, что  ты  бегал  по  улицам  с  голой, пардон, попой. Выбирай, - и Сашка выбрал « собственное  желание».
  Уходя, он  без  стука  открыл  дверь  в  кабинет  Иры  и  смерил  ее  презрительным  взглядом
-  Ты меня  убила, - произнес  он  печальным  голосом, - как  ты  только  могла?!
-  Ты сам  себя  убил, - оторвавшись  от бумаг, равнодушно  заметила  девушка. – Как  бы  то  ни  было, я  сохранила  твою  болезнь  в  тайне, и  у  тебя  остался  шанс  найти  хорошую  работу. Знай  генеральный о  твоих «колесах», стер  бы  тебя  в  порошок. Не  благодари, - так  же  равнодушно  добавила  она, почти  не поворачиваясь  в  его  сторону.
-  Я  совсем  тебе  не  нравился, да? – Сашка  устало  облокотился  на  дверь.
-  Нравился, но  всегда, как  друг. Вы  же, мужчины, дружить  не умеете, а  жаль.
-  Я  не  виноват, что  ты  такая, - он  грустно  улыбнулся, похоже, забыв, что  пришел  обвинять  и  показывать  характер.
- Я  самая  обыкновенная, - вздохнула  Ира.
-  Не  ценишь  ты  себя, даже  поверить  трудно.
-  Спасибо, Саша. Прости, если  все-таки  считаешь  меня  виноватой.
-  Прости  лучше  ты  меня. Я  последнее  время  совсем  очумел. Работы  было  много, тебя рядом нет, Марина  эта, дура  озабоченная.… Прости. -  Пока, Саша, я  не  сержусь, - Ира  кивнула  и  посмотрела  ему  в  глаза. – Все  у  тебя  наладится.
-  Не  думаю, - он  поднял  руку  в  прощальном жесте  и  вышел, плотно  закрыв  за  собой  дверь. Девушка  вздохнула  с  облегчением. Он  исчез  из  ее  жизни, как  ненужный, неприятный  сон, увиденный  перед  рассветом. Иногда  она  вспоминала  о  нем  с  жалостью, и  каждый  раз  выражала  надежду, что  у  него все  в  порядке: жена, дети, работа. Никто  не знал  о  нем  больше  того, что  следовало  знать  сотрудникам, встречающимся  раз  в  день. Потом  о  нем  забыли.
 Ближе  к  октябрю  Ира  пригласила  Юлю  и  Марину  в гости  отпраздновать  шестилетие  Насти  и  Никиты. У  Юли  росла  смешливая  дочка, обожавшая своих  маленьких  приятелей, а  Марина просто  мечтала  о  собственных  детях, и  в  компании  ребятишек  подруг  становилась  нежной  и  женственной. Миша  одобрил мероприятие, и  даже  купил  небольшие  сувениры  девушкам, а  для  детей  заказал  красивый  торт, украшенный  фигурками   персонажей  из  сказок.
  Все  собрались  в  гостиной, позволив  детям  носиться, визжать  и  мешать  взрослым. Беседа  была  непринужденной, даже  Михаил  смеялся  и  шутил, поразив  всех  присутствующих. Виновники  торжества обалдело  поглядывали  на  папу, благоразумно  спрятавшись  под  стол. Вечером  ребятишки  изъявили  желание  смотреть  последнюю  серию «Шрека», для  чего  всех  препроводили  в  детскую  и  усадили перед  телевизором.
  И  болтовня  за  столом  продолжилась, уже  без  аккомпанемента  из  хохота  и  визга.
-  Ну, что у  вас  новенького  на  работе? – спросил  Михаил  у  Юлии, как  раз  собиравшейся  в  отпуск  после  суматошного  сентября.
-  Завтра  иду  подписывать  заявление  к  Олеговичу, - стала  рассказывать  девушка. – Если  откажет, закачу  скандал. Я  ведь по  его  просьбе  все  лето пахала, пока народ  в  Египте  отрывался. Я, да  еще  Ирка. Свози  ты  ее, Миша, пусть  хоть  подзагорит.
 Обняв  Иру, Михаил  улыбнулся:
-  Съездим  еще. Она  к  Новому  году  в  Альпы  просится.
-  Ого! Классный  у  тебя муж, Ира! - рассмеялась  Марина.
-  Я  всегда это  говорила! – погладила  Ира мужа по  плечу.
-  И  всем! - торжественно  подхватила  Юля. – Даже  Сашка  уволился, обломав  зубы  о  крепкое  чувство.
-  Да! - хохотнула Марина, - Ирка  его  сделала!
-  Что  за Сашка? – продолжая  улыбаться, спросил Михаил, но  Юля  похолодела, встретив  мертвый  взгляд  Иры.
-  Был  у  нас  один  придурок, приставал  ко  всем, - фальшивая  улыбка приклеилась  к  лицу  Юли. – Ира  сказала ему, чтобы  не  смел  приближаться  к  замужним  дамам.
-  Да, она  его  классно  отшила, - подтвердила, отчаянно  кивая, перепуганная Марина.
-  Сговор  у  вас  тут, я  смотрю, - он  поднялся  и  крикнул в  сторону  детской, - Настя, Никита, идите  сюда  торт  кушать!
 Сладкое  уничтожали  в зловещей тишине. Девушки переглядывались, косясь  на Иру  и  ее  мужа, подсчитывая, пора  ли  уже  сворачивать  веселье. Провожал  их  до  двери  один  Михаил, успев  грубо  толкнуть  поднявшуюся, было  жену  обратно на диван. Дети  спрятались  в  детской, придвинув  стул  к  дверям. Они  знали, что  папа  будет громко  кричать, а  мамочка  плакать. Никита  шепотом  успокаивал  сестру:
-  Вырастем, убьем  его, ладно?
- Когда  же  мы вырастем?
-  Через год  уже  пойдем  в  школу, тогда!
-  Как  долго  ждать! А  вдруг  он  пока мы  растем, маму убьет?! – и  слезы  текли  ручьем, словно  малыши  чувствовали, что  истина где-то  недалеко.
 Михаил  вошел  в  гостиную  и  смерил  Иру  взглядом, хоть  и презрительным, но так  не  похожим  на  Сашкин.
- Как, оказывается, полезно  звать  в  гости  твоих  подруг, - заметил  он, сдвигая  густые  брови. – А  то  живешь  с  рогами, и  сказать  некому!
- Ты, кажется, слышал, что  именно  они  говорили? – стараясь  сдерживаться, спросила  Ира.
- Да. Идиотом  меня  считаете, вот  и  сплели  сказочку  о  добродетельной  жене, хранящей  верность  мужу!
-  Зачем? – мрачно  спросила  Ира. – Зачем  им  врать? Не  веришь  им, съезди ко  мне на  работу  и  спроси  других, менее  заинтересованных  людей.
- Издеваешься, да? Я  так  и  знал, сука  ты, потаскуха  несчастная, что тут  что-то  не  то! – голос его  окреп  и перешел  в  дикий  крик. – Шляешься черт  знает  где  и  с  кем, гадина! Я  для  тебя  все  делаю, в  семь ровно  уже  дома, можно  часы  сверять, а  у  нее Сашка  завелся!
-  Хватит, Миша, - вздохнула  Ира, дети  боятся  твоего  крика. Соседей  постыдись.
-  Это  ты  постыдись. Пусть  знают, что  у  меня  жена – шлюха!
-  Зачем им  это  знать? Если  жена – шлюха, значит, и  муж  не  подарок. Гулять  уходят  только  от  мерзавцев, Миша, - Ира  свернулась  в  уголке  дивана, понимая, что  никакие  доводы  мужа не  урезонят, и  ей  надо  смириться  и  переждать бурю.
- Ах  ты  тварь! – он  понизил  голос  и  приблизился. – Значит, я  мерзавец, и  ты,  поэтому  Сашку  завела, так  надо  понимать?!
- Ты  не  мерзавец, Миша, ты – дурак, - спокойно  подняв  на  него  глаза, сказала  Ира. – И  мне жаль, что  ты  тратишь  нашу  жизнь  на  ревность  непонятно к  кому.-  Я  тебя  ни  разу  не  бил, - угрожающе произнес  он.
-  Вот  и продолжай  себя  контролировать, - прошипела  она.
- Шлюха!
-  Это я  уже  слышала!
- Что, нравится  на столе  в офисе  трахаться?!
-  Извращенец! Сам  себя  накручиваешь, а  я  виновата! Отвяжись  от  меня, я  тебе  не  изменяла, могу  детектор  лжи  пройти!
-  Телефон  покажи.
-  В сумочке  возьми.
 Похожий  обмен  любезностями  повторялся  потом  до  самого  Нового  года, и  в  никакие  Альпы  супруги  Воронины  не  полетели, ограничившись  скупым  отдыхом  на  пригородных  лыжных  базах. С  мужем  Ира  старалась  вообще  не  разговаривать, оскорбленная  до  глубины  души  его  поведением. Она  приходила с работы  или  из  магазина, привычным  жестом  выкладывала на  полочку  у  стационарного  телефона  мобильник  и  шла  к  детям, которые, казалось, стали  любить  ее  во  стократ  сильнее, чем  прежде. Они  сражались  за  ее  внимание, поминутно  лезли  с  объятиями  и  поцелуями, а  спать  ложиться  соглашались  только, если  она, сев между  их  кроватями  на  плюшевый  бесформенный  пуф, прочитает  им  сказку  из  толстенной  старой  книги.
 Михаил  пробовал  ревновать  ее  к  детям, но  здесь  вышла осечка. Ира  холодно  выставила  его  однажды  за  дверь  детской, злобно прошипев:
-  Они  мои!
 Он  знал, что  дети  и  его  тоже. Никита  был  его  уменьшенной  копией, и  раз  Ира  так  его  любит, значит,  чувство  не  угасло  и  к  мужу, которого  сын  должен ей  невольно  напоминать. Настюшу  Михаил  любил  безмерно  за  ее  сходство  с  Ириной, но  девочка  последнее  время  его  избегала  и  даже, как  будто,  побаивалась. Он  сожалел  об  этих  переменах, но  своей  вины  не чувствовал.
  Страх  потерять  жену  посещал  Михаила  с  неопределенной  периодичностью. Он  то  отпускал  его  из своих  когтей  полностью, и  тогда  мужчина  радовался  жизни, дарил Ире  подарки, возил  на  отдых, то  нападал, как рысь, откуда-то  сверху, и  в  голове словно  переключался  невидимый  тумблер. О вспышках  неоправданной  жестокости  и  грубости  по  отношению  к  доброй, заботливой, красивой  жене, Михаил  искренне  сожалел, но  девушка  ни  разу  не  услышала  слов  раскаяния. Она  догадывалась, что  муж  осознает  свою  неправоту, и  что  слабость  духа  мешает  ему  признать  ее  вслух. Именно поэтому  уважение  к  мужу  понемногу  ослабевало  и  заставляло  сравнивать его  с  другими  мужчинами, и не  в  его  пользу. Крамольные  мысли  о  несостоятельности  своего  брака  Ира  гнала, как  церковники  ересь. Она  принуждала  себя отворачиваться от  людей  и  глохнуть  при  звуке  комплиментов. Но  судьба, ухмыляясь, цапнула  за  хвост  птицу невиданного  в  природе  оттенка  и  всучила  ее  девушке  помимо  воли.

               
                5.

  Жарким  вечером  на  Михаила  снизошло  очередное  просветление, и  выражалось  оно  в приглашении  жены  на  прогулку  вдвоем  без  детей. Двойняшек  отвезли  к  бабушке, которая  от  радости  согласилась  взять  их  на  все  выходные, а  потом, поставив  машину  в  гараж, пошли по  летней  зеленой  улице, оживленно  болтая. После  разговора  с  Юлей, когда  подруга  настойчиво  советовала  Ире  лечить  депрессию  у  врача, прошло  всего  четыре  дня. Девушка, находившаяся,  словно  в  анабиозе, ушам  не  поверила, услышав  слова  Михаила:
-  Пойдем  гулять, Иренок, погода  стоит, как  на  курорте!
-  А дети?
-  Отвезем  к  бабушке.
-  Хорошо.
  И  теперь  они  шли, взявшись  за  руки,  и  обсуждали  будущую  школу  для  ребятишек, последние  новости  кино  и  возможную  покупку  машины  для  Иры, которая измучилась  добираться на  работу  в  толкотне  общественного  транспорта. Сердце  Иры  было  достаточно  закалено  молниеносными  перепадами  настроения неуравновешенного  супруга, поэтому она  благоразумно  поддакивала, смеялась, вставляла  нужное замечание, но  ни  на  секунду  не расслаблялась. Промах  вышел  бы  ей  боком. Задумавшись, пока Михаил  рассказывал  очередной случай  на  работе, девушка  шла  рядом, не  глядя  под ноги, поэтому, чуть  не  запнулась, услышав:
-  Привет, Леха.
-  Привет.
 Она  подняла  глаза,  и  сердце  ее  почему-то  застучало  тихо-тихо.
-  Это  твоя  жена, Миша, да? - молодой  человек, только  что  обменявшийся  рукопожатием  с  Михаилом, повернулся  к  Ире. – Познакомь?
-  Конечно. Ира – это  Алексей, - спокойно произнес  муж. – Мы  иногда  вместе  работаем.
-  Очень  приятно – негромко сказала Ирина  и  протянула  руку.
-  Мне  тоже, - прикосновение  было  коротким, но  подействовало, как  удар  тока. Она  чуть  было  не  вырвала  свою  руку  из  тонких  пальцев  нового  знакомого. От  него, стройного, даже  немного  изящного, шел  такой  мощный   поток  энергии, что  Ирине  хватило  секунды  почувствовать  эту  иную  силу  и  испугаться  ее.
  Как  ни  странно, Михаил  не  уволок  Иру  прочь  от  Алексея, а  продолжил  болтать  с  ним  непринужденно  и  весело. Зная  коварство  супруга, Ира  все  же  сделала  несколько  мелких  шажков  в  сторону  и пошла, уже  смелее, осматривать  клумбы  перед  многоэтажкой. Деланное равнодушие  давалось  ей  с  невероятным  трудом. Так  и  тянуло обернуться, и  смотреть, смотреть  на  этого красивого  мужчину  в  черной  облегающей  рубашке  и  черных  джинсах. Его  взгляд – первый и  единственный – при знакомстве,  жег  ее  сильнее, чем солнце, пекущее  затылок. Глаза  его, запомнившиеся  ей  немедленно, были  карими, но  зеленоватый  отсвет  делал  их  непроницаемыми  и, оттого, колдовскими.
  Она  обернулась. Алексей  смотрел  на  нее, хоть  и   был  занят  беседой  с  Михаилом. Конечно, она и  раньше  ловила  на  себе  восхищенные  мужские  взгляды, но  этот, только  этот   беспокоил  ее  по-настоящему  и  пугал.
  Ира  замерла, балансируя в  неудобной  позе, и  чуть  развела  руки, чтобы, не  дай  Бог,  не  свалиться  на  клумбу, запутавшись  в  собственных ногах. Идиотка! Разволновалась, как  десятиклассница. Отвернись  и  любуйся  незабудками  с  бархатцами. Сейчас  Михаил опомнится, свернет  беседу  и  опустит  тебя  назад  на  грешную  землю, где  тебе, оказывается, так  скучно  без  ласковых  мужских  взглядов.
  Сделав  два  глубоких  вдоха, Ира  взяла  себя  в  руки, но  не  удержалась  и  еще  раз  посмотрела  на  Алексея. Он  продолжал  любоваться  ей, невольно подписывая  девушке  смертный  приговор. Он, что, с  ума  сошел?! Нет. Он  нормальный  человек, как  Юлька, как  Маринка, и  даже, как  Сашка. Выражая  восхищение  женой  друга, он  как  бы  льстит  самолюбию  последнего, что  бывает  весьма  полезно  в  мире  нормальных  людей.  Ах, Алексей, зря  вы  не  познакомились  поближе  с  нашей  семьей, а  то  бежали  бы  сейчас  без  оглядки, прочь  от  тяжелого  взгляда  Михаила  Воронина. 
  Заметив, что  она  смотрит  на  него, Алексей  легко  улыбнулся, а  Ира  в  панике  зажмурилась. Ноги  сами  понесли  ее  к  самой  дальней  клумбе  с  анютиными  глазками, высаженными  чьей-то  заботливой  рукой  в  виде  восьмерки, и  больше  уже  не  оборачивалась, трясясь  всем  телом, словно  уже  застигнутая  мужем  в  постели  любовника.
  После  того, как  мужчины  попрощались, Михаил, к  изумлению  Иры, позвал  ее  самым  нормальным  голосом:
-  Ириш, пойдем, я  хочу  еще в  торговый центр  успеть.
-  Успеем, - охрипнув, отозвалась  она  мигом, потому  что  промедление  было  бы  подобно  смерти, и  посмотрела  на  часы, не  увидев  стрелок.
-  Хорошо, - твердая  рука  легла  ей  на  талию. Все-таки, вовремя  она  вспомнила  сегодня  о  своей  любви  к  цветам, раз  Михаил  остался  таким  благодушным.
 Ночью  она  мучилась  бессонницей, и  пока  ровное  дыхание  мужа  не  начало  ее  раздражать, силилась  заснуть. Часам  к  четырем  стало  совсем  невмоготу, и  она, неслышная, как  тень, проскользнула  на  балкон. Звезды  усыпали  все  небо, месяц  тонким  серпиком  повис  у  самого  горизонта, вдали, над недавно  отстроенным  жилым  комплексом, погруженном  во  тьму, сверкал  огоньками  летящий  самолет. Ира  подняла  голову  к звездному  небу  и  стала  ждать  падения  хотя  бы  одной  звездочки. Сердце  ее, вмиг  обратившееся  к  забавам  юности, уже  знало, что  именно  прикажет  загадать  медлительному  разуму. Звезды  не  падали  и  не  падали. Тогда  Ира  просто прошептала: «Хочу  любви», поддавшись  магии  этой  очаровательной  ночи. Глаза  Алексея  не  давали  ей  покоя. Это было  новое  ощущение  плена, совсем, впрочем, не  напоминавшее  заточение  брака. К  своему  ужасу  Ира  вдруг поняла, что  абсолютно  не любила Михаила, хоть  и  внушала  это  себе  по  несколько  раз  в  день. Она  его  боялась, уважала, ценила  за  щедрость  и  любила  за  его  любовь, но…настоящее  чувство  не  нуждается  в  аутотренинге – оно  просто  есть, или  его  нет. Нет.
   Поскольку  сильного  и страстного  чувства  ей  испытать  не  довелось, она  не  верила  подругам, утверждавшим, что  бывает  такое  озарение:  увидела  Его, и  земля  ушла  из-под  ног. Сейчас  ужас, обрушившийся  на нее со  всей  реальностью, осязаемый, тошнотворный, причинял  самые  настоящие  страдания. Так  себя  ощущает  человек, всю  жизнь  употреблявший   в  пищу  червячков  из  сгнившего  дерева  и  запивавший  это  малоаппетитное  блюдо  напитком  из  одуванчиков, а  потом  вдруг  сделавший  глоток  настоящего  колумбийского  кофе. Подлинность  выявилась  мгновенно. « Я  могла  прожить  еще  двадцать  пять  лет, тридцать  и  не  узнать, что это  бывает», - эта  мысль  и  мешала  девушке  заснуть. Ее  открытие  само  по  себе  пугало  и  заставляло  задуматься, какой  станет  ее  жизнь  теперь, когда  оно  сделано. Ведь  открыть  в  себе  любовь, значит  осознать, что  прежде  просто не  жил.
  После  пришел страх  перемен – неизбежный спутник  неуверенного  в  себе  человека. Вопросы «что  делать?»  и  «как  быть?» были  насильно  загнаны  в  подкорку  мозга, лишь  бы  не  нарушился  привычный  уклад, лишь  бы  муж, такой  удобный, такой  знакомый, не заметил  ее  смятения! И, да, лишь  бы  она  сама  не  выдала  себя  хоть чем-нибудь!
  Страх  потери  своего  серого, однообразного  образа  жизни, заставил  Иру подавить  в  зачатке  безумное, быстро  растущее, одурманивающее  чувство. Всю  свою  волю  она  употребила  на  тщательный  обман  самой  себя, внушение, что  ничего  не  случилось, что  ей  все  привиделось: и  глаза, с  восторгом  глядевшие  на  нее  сквозь  солнечный  день, и  улыбка, чужая, тонкая, сексуальная; все. Лицо  Алексея забылось  через  месяц, а  вот  сны  она  отменить  не  смогла, и  колдовской  свет его  зеленоватых  глаз  измывался  над  ней  почти  каждую  ночь. Но приходило  спасительное  утро, и  она  снова  вела  двойняшек  в  садик, толкалась  в  очереди на  маршрутку, беседовала  с  клиентами  банка  о  займах, кредитах  и  ссудах, пила  чай  с  плюшкой  в  два  часа, и  так  по  кругу, по  кругу, чтобы  еще  крепче  забыть  его  лицо, виденное  всего раз.
  Расскажи  она кому, что  умудрилась  влюбиться  в  парня, едва  разглядев  его  облик, ее  подняли  бы  на  смех. Девушки, окружавшие  Ирину, иллюзиями  не  кормились. Они  прекрасно  знали, что  любовь  существует, но  никогда  сама  по себе. К  ней  всегда  имеется  приложение  в  виде  банковского  счета, машины, иногда  жены  и  детей, иногда  загородного  дома, и  прочей  материальной, остужающей  голову  базы. Инстинктивно  Ира  смолчала  об  этой  своей  судьбоносной  встрече, и  даже  не  потому  смолчала, что  будут  хохотать  и  издеваться, может  и  не  будут. Причиной  стала  боязнь  вопросов  о  его  доходе  и  марке  автомобиля.  Через  два  месяца  она полностью  выбросила  его  из  головы. Как  говорится: «С  глаз  долой, из  сердца  вон». К  тому  же, ей  так  и  не  удалось  узнать о  нем хоть  что-нибудь. Алексей – молодой  человек  с  красивыми  глазами  так  и  остался  незнакомцем, однажды  встреченным  жарким  летним  днем.
  Но  перемены, которых  Ира  так  боялась, не  заставили  себя  ждать, потому что  произошли  они  с  ней  самой, с  ее  внутренним  миром, нарушив  в  нем  иллюзию  гармонии. Почему-то  ее стал  раздражать  Михаил  с  его  вечным  занудством  и подозрительностью, хотя  кто, кроме   нее одной, смог  бы  вытерпеть  все  особенности  его  характера. Она  чаще  стала  задумываться  ни  о  чем, уставившись  перед  собой, чаще  стала  молчать, а  однажды  вдруг  закатила  скандал, увидев, как  Михаил просматривает  ее  телефон. Он  всегда  позволял  себе  это  бессовестное  вторжение  в ее  личное  пространство, и  выражалось  это  не  только в  просматривании  входящих  и исходящих  звонков. Муж  запрещал  ей  запирать  дверь  ванной  и  приходил  в  ярость, если  она, опасаясь, что  зайдут  дети, не  выполняла  его  приказ. Он  читал  ее  книги, открывая  их  на  том  месте, где  лежала  закладка, он  рылся в  ее  сумочке, не  делая  вида, что  ищет  записную  книжку  или  чек, а  демонстративно. Он  пересчитывал  ее  кольца  и  серьги. Карманы  пальто  и  курток  тоже подвергались  обязательному  досмотру. Но  день, когда  терпению  ее  пришел  конец, настал.
-  Положи, пожалуйста,  мой  телефон! – резко  сказала  Ира, увидев, как  муж  привычно  уселся  в  прихожей  на  кресло и  стал  внимательно читать смс-ки. Окрик  остался  без  внимания. Скорее  всего, Михаил  подумал, что  ему  просто  показалось. – Ты  меня  не слышишь?! – бросив  чашки  в  раковину  и  крутанув  кран, Ира вытерла  руки  и подошла  к  мужу. – Я просила  положить трубку на  место!
-  У тебя ПМС? – равнодушно  спросил  он, продолжая  щелкать  кнопочками.
-  Смешная  мужская  шутка, - гнев  ее  нарастал, и  рука  сама  рванула  телефон, - и  больше  не  трогай, мне  надоело!
- Что ты  сказала? – прищурился  Михаил, недоверчиво  поднимая  глаза.
-  Что  слышал! – Ира  пошла  к  шкафчику, чтобы убрать  телефон  в  сумку. – Я  не  на  таможне  и  не  в  милиции. Хватит  меня  обыскивать, тошнит  уже!
- Я  не понял, ты,  что,  мне  указывать  будешь, потаскуха?! – он  не  верил  собственным  ушам. – Если  я  не буду  за  тобой  присматривать, что  получится?
- Я  тебя  когда-нибудь  убью, - флегматично  отозвалась  Ира  и  ушла  обратно  на  кухню. Полилась  вода, она  забрякала  посудой, не  обращая  внимания  на  действия мужа. «Пусть  подойдет  и  ударит! Пусть убьет  меня первым! Я  больше  не  могу  так  жить!»
-  Чем ты недовольна? – он  появился  так  неожиданно, что  девушка  вздрогнула  всем  телом. – Чего ты  хочешь, если  не  умеешь себя  вести?! Ты  же  шлюха, Ира, у  тебя  это на  морде  написано!
-  Ты  взял  меня  замуж  девушкой, - холодно произнесла  она. – Ты  ни  разу  не  обнаружил никаких  звонков  от мужчин, ты  не ловил  меня  с любовниками, так  какое ты  имеешь  право  называть  меня  шлюхой? Подумай  головой, а  я  уезжаю  к  Юльке. И  буду  у  нее  до вечера. Выходной  ты  мне  испортил, и  посмей  только  заявить  обратное, или  обвинить  меня!
-  Вот  сука! – ахнул  он  и  бездумно, почти  случайно, без  размаха, ткнул  Иру  кулаком  в  скулу. Грани  перстня  порвали  нежную кожу  под  глазом, потекла  кровь, и он  сразу  очнулся. Она  всегда  была права, всегда чиста перед ним, иначе, он  просто не  стал  бы  с  ней  жить. Но червь  ярости  и  глупой  ревности  грыз  его  мозг, отнимая ясность  мысли. Как  он  посмел  ударить  ее, такую  красивую, беззащитную…
  Ира  шла  по  улице, волоча за  собой  дизайнерскую  полотняную сумку. Вещи  больше  не  приносили  ей  радости. Тыльная  сторона  ладони  была  вся  в  крови: она вытирала  ей  щеку, а  сама  щека  горела  и  саднила. Почти  ненакрашенная, с  распущенными  волосами, едва  одетая  в  джинсы  и легкую  майку, она  шла  той  же  дорогой, что  когда-то, обнявшись, гуляли  они  с  Михаилом. Пора  что-то  решать! Он вымотал  ее. Где-то  дома  было  снотворное, очень  сильнодействующее. Так, может, не  думать, высыпать  горсть  в  рот, как  показывают  в мелодрамах, и  привет?!
-  Извините, девушка, вы – Ира? – она  вяло  обернулась  на  голос, юный, незнакомый.
-  Да, - ответили  ее  губы, а  глаза  расширились  от  изумления. Кто  сказал, что  она его  забыла?! Этот  кошачий  взгляд, нервный  рот, черные  волосы, состриженные  модно, рваными  прядями.
-  У  вас  кровь, - он  просто  коснулся  ее  щеки  рукой  и, словно  не  веря, посмотрел  на  свои  пальцы, - как  вы  умудрились  так  пораниться?
-  Ничего, ерунда, - она  сделала неглубокий  вдох  и  махнула  рукой, измазанной  уже  начавшей  запекаться  кровью.
- Не  понял? – он  поймал ее  за  пальцы  и  показал  ей. – Вас, что, кто-то ударил?
 Ира  знала, что  мужчины  ненавидят  женские  слезы, и  что  лучший способ  потерять  их расположение – разреветься. Но  сейчас, взглянув в  эти  внимательные, встревоженные  глаза, она  поняла, как сильно  ошибалась, введенная  в заблуждение  жестоким, неумным  человеком, с  которым  умудрилась  прожить  больше  десяти  лет. Она  не  рыдала, не  всхлипывала, просто  слезы  катились  из  глаз  сами  собой, оставляя  на  одной щеке  красные  полоски.
- Значит, так, пошли  со  мной! – он  повел  ее, приобняв  за  плечи, к  подъезду  десятиэтажки, и  она,  мельком оглядевшись, увидела  знакомые  незабудки  на  клумбах, правда, уже  изрядно  повядшие. – У меня  пока  никого  нет  дома. Умоетесь, выпьете  воды  или…не знаю, коньяку. Меня  Алексей  зовут, помните, ваш  муж  нас  знакомил?
-  Помню, - она  кивнула  и  вошла  в  лифт, следуя  за  ним, как  на  невидимом  поводке. Было  только  то, что  было. Полутемная  кабина, рывками  движущаяся  по  шахте старого  дома, внимательные  глаза  напротив, несильный  аромат  его  парфюма  и  запах  крови, снова  запекшейся  на  лице. Она  знала  только  его  имя  и  цвет  глаз, теперь  еще  будет  знать  номер  его  квартиры, где  он, по  его  собственному  признанию, живет  не один.
  Алексей  отомкнул  дверь  и  пропустил  девушку  вперед.
-  Входите. Ванная  напротив, а  я  пока  чего-нибудь  вам  налью, - его  взгляд  снова остановился  на  лице  Ирины, - будете?
-  Не  знаю  даже, - она  положила  сумку  на  пол, сняла  кроссовки  и робко  улыбнулась.- Я вообще-то  не  пью.
-  Никто  не  пьет, - он  чуть  дернул  нижней  губой  и  тут  же  прикусил  ее. – Надо  снять  напряжение. Вы  так  измучены, будто  неделю  не  отдыхали, прямо  в  глаза  бросается. Простите…
-  Не  извиняйтесь, у  меня  самой  такое  же  ощущение. Я  сейчас  умоюсь  и  пойду, - сказала  Ира. – Не  хочу  вам  мешать. К  тому  же, меня  могут  застать  ваши родные, как  я  им  объясню?...
- Жена  с  сыном  уехали  на  дачу к  родителям, -  просто  сообщил  Алексей, - я  их  отвез. Без  машины  они  домой  не  поедут, мне  это  хорошо  известно. Так что, не  переживайте, Ира, я  сумею  вас  защитить, - он  взял  ее  за  руку  и  повел в  ванную. Сам  зажег  свет  и  открыл  дверь. – Давайте, смелее.
-  Спасибо, - она  вошла  и  взглянула  на  себя  в  зеркало. Ну  и  чудовище! Да, если  даже  супруга  Алексея  и  вернется  с  дачи  своим  ходом, ревновать  не  станет! Это  существо  с  лохматой  головой  и  разукрашенной  физиономией  может  вызвать  только  одно  желание: позвонить  в  милицию.
  Ира  присела  на  край  ванны  и  открыла  кран. Кое-как  приведя  лицо  в  порядок, она  заставила  себя  остановиться  у  зеркала  еще  раз. Он  ждет  ее  появления  там, снаружи. Что  она  ему  скажет? Уйдет, наспех  поблагодарив? Задержится  и  выпьет  предложенное  спиртное? Она  огляделась. Стены  в  чернильно-синюю  плитку ответа  не  знали. Просто в  этой  теплой  небольшой комнатке  было  так  уютно, что  следующий  шаг, к  чему  бы  он  ни  вел, вызывал  страх. Сбежала  из  дома  к  подруге! Через  час-другой  Михаил  позвонит  Юле, а  то  и  примчится  к  ней  безо  всякого  предупреждения, вот  будет  спектакль! До  следующего  лета  все  будут  приходить  в  себя. И  девушка  приняла  решение.
-  Алексей, я  готова, - позвала  она  негромко, остановившись  в  небольшой  прихожей. Он  вышел  из  кухни  с  маленькой  рюмочкой, наполненной  темно-золотой  жидкостью:
-  Прошу, - внимательные  глаза  поблескивали  зеленым. – Я  рад, что  вы  больше  не  плачете.
-  Спасибо, - Ира  взяла  рюмку. - Это  коньяк? – спросила  она  на  всякий  случай.
- Да, - на  тонком  лице  появилась  заметная  улыбка, - жаль  я  не  знаю  ваших  вкусов. Скажите, что  бы  вы  предпочли, будь  у  вас  выбор?
-  Яд, - сухо  ответила Ира  и  выпила  залпом, отчего  слезы  обожгли глаза.
-  Дело  плохо, - констатировал Алексей  и  приподнял  ее  личико  за  подбородок. – И  что  же  вы  теперь  намерены  делать?
-  Возьму  такси  и  поеду…, - она  неопределенно  помахала  рукой  в  воздухе, - скажем, создавать  себе  алиби.
-  Я  отвезу  вас, - забирая  у  нее  рюмку, сказал  Алексей. – Потерпите  мое  общество  еще  немного.
- Зачем? – она  посмотрела  ему  в  глаза. – Зачем вы  это  делаете, Алеша?
 Вопрос  застал  его в дверях. Он  задумчиво  обернулся, стройный, худощавый, элегантный, словно  исполнитель  танго. Глаза, когда  в  них  не  отражался  свет, оказались  карими, совсем  темными  под  черными  ресницами; отчего  они  иногда  зеленели – непонятно. Губы  снова  дернулись, чуть  подсохшие, с  крошечной  ранкой  в  уголке… Его  ответа  Ира  не  услышала. Он  так  беспокоил  ее, заставлял  нервничать, вглядываться  в его  лицо, словно  в  поисках  чего-то  важного. С  ним  невозможно  было  расслабиться – так  тянуло  к  нему, ближе, ближе, ближе…
- Что? – стряхнув  с  себя  дурман, она  попыталась  сосредоточиться.
-  Хочу  побыть  с  вами, - повторил  он, точно  угадывая  ее  желание.
  Уже  в  машине – Ира  пришла  в  восторг  от  его  синей  спортивной «Хонды» - когда  Алексей  вез  ее на  другой  конец  города  к  заранее  предупрежденной  Юльке, девушка  ответила  почти  на  все  его вопросы.
-  Мишка распускает  руки, да? – быстрый  взгляд  в  ее  сторону.
-  Нет  вообще-то, сегодня  это  случилось  впервые. Он – тиран. Наверное, его  случай  уже  описан  в  учебнике  по  психиатрии, но  ударить  все  не  решался. Его  удел – слово.
-  Давно  это продолжается?
-  С  первого  дня  моего  замужества, и  до  этого  тоже  бывало. Сейчас  уже  нетрудно  признаться  в  допущенной  ошибке, только  исправить  ее  становится  с  каждым  годом  все  невозможнее. Растут  дети, налажен  быт…Собственно, в  глазах  здорового  человека, это  не  оправдание. Моя  подруга, в  частности, вообще считает, что  я  уже  и  сама  превратилась  в  неврастеничку  с  признаками  безумия.
-  К  этой  подруге  мы  сейчас  и  едем?
- Да. Ее  зовут  Юля. Я  люблю  ее  за  то, что  она  напоминает  мне  о  счастливых  деньках, когда  я  еще  умела  смеяться, и  не  теряет  надежду  вернуть  меня  ко  мне  прежней. Это  очень  редкое  качество – неравнодушие.
-  Согласен, - Алексей  с  пониманием  и  одобрением  взглянул  на  Иру  через  зеркало.
  А  потом  их  роли  поменялись, и  девушка, слегка  шокированная  услышанным, не  смогла  не  расспросить Алексея о  его  семье.
-  А твой  брак  удачен?
-  Нет, – коротенькое  слово  обожгло  ее  малодушной  надеждой, что  даже  щеки  раскраснелись. Бессовестная.
-  Ты  любишь  свою  жену  и  сына?
- Сына  люблю, жену…Честно  сказать, иногда  ненавижу, а  большую  часть  времени  избегаю, вот, как  сегодня  примерно. Исполнил  свой  долг – увез  на  природу, а  дальше.…Признаюсь, Ира, я  жду  выходных, чтобы, сославшись  на  занятость, отсидеться  в  тишине  и  одиночестве, пока  Валентина  загорает  и  учит  сына  алфавиту.
- Мужчиной  быть  легче, - наивное  замечание  Иры  заставило  Алексея невесело  улыбнуться. – А  не  скажешь, в  чем  причина  вашего  разлада, если, конечно, тебе  удобно  об  этом  говорить  со  мной?
-  Чего  скрывать, если  мы, по  странному  совпадению, товарищи  по  несчастью. Она  ревнует  меня  так, будто  я не  доказал  ей  свою  верность, а  прошлялся  все  пять  лет по  борделям  и  саунам.
-  Я  бы  тоже  тебя  ревновала, - тихо  произнесла Ира.
-  Почему?! – глаза  его  зажглись  в  улыбке, - скажи!
-  Мимо  тебя, наверное, ни  одна  женщина спокойно  пройти  не  может! – Ира  улыбнулась  своей  полузабытой  удивительной  улыбкой, и  он  нажал  на  тормоз, отвлекшись  от  дороги. Глаза  их  встретились. Шины  взвизгнули. – Что  ты творишь?! – осознав  всю  силу  своего  обаяния, Ира  улыбнулась  шире.
  Остановив  машину, он  быстрым  движением  собрал  часть  ее густых  волос в  руку  и,  притянув  ее  к  себе, заглянул  в  самую  глубь  ее  влажно  блестевших  глаз. Все  ее  тело  затрясло  от  испуга, словно  в  ознобе. Она  вдруг  поняла, что  и  ждет, и  боится  любых  его  смелых  действий, но  Алексей, опомнившись, прикусил  нижнюю  губу  и  выдохнул:
-  Уж  не  схожу  ли  я  с  ума!
  Михаил не  вызывал  в  ней  подобных эмоций, даже  когда ухаживал  и  сдерживал  свой  нрав. Ира не  могла  вспомнить  случая, чтобы  у  нее  замерло  сердце, или, как  сейчас, жар  и  холод  попеременно  прокатились  по  всему  телу. Желание  поцелуя  оказалось  таким  огромным, что  она  едва  не  выдала  себя  разочарованным  стоном, когда  пальцы   Алексея  разжались  и  выпустили  ее  волосы.
  Они  уже  у  подъезда  Юльки! Сейчас она  выйдет, увидит, как  он  разворачивает  машину  в  маленьком  дворике, машет  ей  рукой  на  прощание.… Потом – выяснение  отношений  с  мужем, перетряхнутая сумочка, недели, проведенные  в  высокомерном  молчании. Ее  глаза  поймали  его  взгляд. Пусть она покажется  ему  навязчивой  или  не  слишком  честной, только  бы  узнать, когда  она  снова  увидит  эту  ранку  на  губе, услышит  юношеский  чистый  голос.
-  Ира, а  мы  случайно  не  можем еще  раз  встретиться? – о, чудо! Робкий  взгляд, неуверенные движения. Чудо: он думал  о  том  же, о  чем  она.
-  Когда, например? – понизив  голос  до  шепота, спросила  она.
-  Ну, пусть  десятого  числа,  в  пять  вечера.
-  Почему  десятого?
-  Не  знаю, просто  пришло  в  голову.
-  Ладно, а  где?
-  Знаешь  кафе  «Раут?»
-  Кажется.
-  Я  не  прошу  телефон, учитывая  твоего  домашнего  маньяка…
-  Да, он  меня просто  убьет! Но  и твой  номер  тоже  записывать  нельзя…
-  Чтобы  и  меня  не  убил, да?
-  Не  смейся! Я пойду, Алеша.
-  Подожди!
  Их  руки  нашли   друг  друга, сжались  до  боли  переплетенные  пальцы. Дыхание  стало  жарким, голова  закружилась, словно  от  нехватки  кислорода. Всего  несколько  часов  вместе, а  уже  невозможно  расстаться. Ира  уже  видела  себя  в другом  измерении, не  рядом  с  ним, а  он  вдруг  обнял  ее  и  прижался горячей щекой  к ее  мягким  волосам.
-Как  хорошо, что  я  встретил  тебя! Вышел  на  улицу  совершенно  случайно, будто  ноги  сами  несли, вижу – ты! Еще  при  первом  знакомстве  понял, что  у  вас  с  Мишкой  не  все  ладно. Прости, не  должен  я  всего  этого  говорить, но  я  так  устал  все  время  притворяться. Слышу  только  упреки, мне  уже  сто  лет  никто  не  улыбался, один  холод  вокруг, лед! Останься со  мной  еще  на  минутку…
- Алеша!- обнимая  его, она  с  нежностью  произнесла  его  имя  вслух, это  было  потребностью, такой  же, как остаться  навсегда  в его  объятиях.
-  Что? – шепнул  он.
-  Ничего. Алеша, - повторила  она, запуская  пальцы  в  его  короткие  черные  волосы,  и  взлохматила  их  на  затылке. – Алеша.
  Он  взял  ее  за  подбородок  и  поцеловал. Его губы  сразу  превратились  из  сухих  в  нежные, искусные. Легкие  сумерки  насмешливо  наблюдали  за  ними.
  Если  бы  он  встретился  ей  раньше, она  ни  за  что  не поверила  бы  в  нежность  поцелуев  Михаила. Боже. Все  было  ложью. Любовь  была  подделкой. Алешка, единственный, настоящий, сводящий  с  ума, искушающий, был  преступным  и  запретным. Ира  целовала  его  и  не  могла  насытиться, как  вампир, заполучивший  в  свое  логово  пухленького  младенца. Только  страх, что  она покажется  ему глупой  нимфоманкой, остановил  ее  и  вернул  к  реальности.
-  Когда  будешь  уходить, не  оглядывайся, иначе  я  не  уеду, - попросил  он, не  сводя  глаз  с  ее  лица. Он  откровенно  мучился  от  страсти, даже  не  пытаясь  это  скрывать.
-  Попробую,- утратив  координацию, Ира  кое-как  вышла  из  машины, пребольно  стукнувшись  лодыжкой  о  порог; и  эта  боль  немного  отрезвила  ее.
-  Не  забудь: десятого, в  пять!
-  Я не забуду! – с  чувством  произнесла  она  и  быстро  пошла  к  подъезду. Его  взгляд  продолжал  жечь  ей  спину. «Если  оглянусь, тоже  не  смогу  уйти!» - неведомый  восторг  едва  не  поднял  ее  над  землей.
  Месяц  назад  Юля  провожала  до  дверей больную, неуверенную  в  себе  женщину  с  потухшим  взглядом  и  приклеенной  вежливой  улыбкой. Сегодня, в  последний  день сентября, теплый, летний, солнечный, перед  ней  возникла  юная  девушка  с  пылающими  щеками  и  сияющими  глазами. И  хоть  лицо  ее  было  начисто лишено  косметики,  а  прическу  можно  было  назвать таковой  только  при  очень  большом  желании, девушка  эта выглядела  красавицей  без  малейших  признаков  нездоровья.
- Что  случилось? – вопрос  этот  невольно  срывался  с  губ  Юли  всякий  раз, стоило ей  увидеть  на  своем пороге Иру, но  сегодня  она  подсознательно  ждала, что  ответ,  наконец, ей  понравится, так  же, как  понравилось  сияние  глаз  подруги.
- С  Мишкой  поссорились! – чуть  ли  не  радостно  сообщила  Ира.
 И  в  течение  всего  вечера  она, ежесекундно  готовая  признаться  в  причине  чудесных  перемен, сдерживалась  изо  всех сил, все  повторяя:
-  Теперь  ему придется  меня  уважать, теперь  многое  изменится!
  Словно  услышав  это  заклинание, Михаил  явился  в  десятом  часу  с  напряженным  лицом  и, вежливо  попрощавшись  с  Юлей, увел  Иру  с  собой. Юля  видела, как  бережно  он  обнял  жену, направляясь  с  ней  к  лифту, и  услышала  его  голос, неожиданно  мягкий, чуть  не ласковый.
 «Неужели  это  и  правда  любовь?» - озадаченно думала  Юля, стоя  в  дверях, - «Разве  бывает  такое, чтобы  люди  наперед  знали, чем  закончится  жестокая  ссора?! Разве  Ирка  могла  найти  заветные  слова, ставящие  печать  на  ревнивых  обвинениях и  оскорблениях?!» Знание  людской  природы  ответило  ей  усмешкой сомнения.
  Но  Ира  каждый  день подтверждала, что  чудеса  свершаются. Только названия  у  этих  самых  чудес  не было. Тот  же муж, те  же  дети, те  же  пятницы у  мамы – спасительные  островки  спокойствия, та  же  работа  и  подруги, но  что-то  незримое  присутствовало  теперь  во  взгляде  и  улыбке девушки, говорящее: да, тайна  существует.


                6.

  Угрызениями  совести  Ира  не  мучилась  уже   давно, с  тех самых  пор, когда  по  требованию  мужа  отказалась  навещать  его родных, соврав  нечто  невразумительное. Тогда, отвечая  на звонки  Мишиной  мамы, Ира  всякий  раз  краснела  и  замечала, как  меняется  ее  обычная манера  вести  беседу.
  Теперь, после  встречи  с  Алексеем, она  не  решалась  взглянуть  на  себя  в  зеркало, боясь  наткнуться  на  собственный  нахальный  счастливый  взгляд. Сердце рвалось  к  этому  мужчине, а  рассудок, словно  издеваясь, то  и  дело  напоминал  ей, чем  она  обязана  Михаилу. Большая  квартира  чуть  не  в  центре  города  была  куплена  специально  для  нее, точно  на  седьмом  этаже новой  двенадцатиэтажки. Обстановка, евроремонт, эксклюзивные  половички  ручной  работы, бамбуковые  жалюзи – все  это  по  ее  вкусу, без  единого  возражения, приобреталось  и  находило  свое  место  в  доме. Миша  выполнял  любой  ее  каприз, а  последнее  время  и предвосхищал. Она  уже  не знала  точно, сколько у  нее бриллиантов  и других  украшений; она так  привыкла  одеваться  в шикарных  бутиках, что  иногда  забывала, как  это – считать  деньги. Ее  зарплата  являлась  всего  лишь  приятным дополнением, и  никогда  муж  не требовал «скинуться»  на  какую-нибудь  покупку. Свои  деньги  Ира  без  суеты  распределяла  на  полезные  продукты, одежду  детям, косметику  и  то, если  ей  казалось, что  джинсы  для  Никиты  или  новое  платье  для  Насти  стоят  чуть  дороже  запланированного, Ира  с  легкость  просила  мужа  добавить. Подарки  не  отменялись  никогда, даже  в грозные  периоды  тихих  войн  и  скандалов.
 Кто  она теперь, вздумавшая  влюбиться  в  другого, предавшая  любовь  мужа, его  сильное  чувство, незнакомое  большинству  мужчин?! Как  посмела  она  взглянуть  в  сторону Алексея, пусть  привлекательного, пусть вызывающе  сексуального, но, возможно, неспособного  и  на  сотую  доли  той  щедрости, в  лучах  которой  она  грелась  все  десять  лет?!
  Ира  стала добрее  к  мужу, внимательнее  к  его  вкусам, забрасывала  вопросами  о  работе, готовила  все, что он  пожелает… Ответом было  издевательское:
-  Что, любовник  очередной  бросил?
- Зачем  ты  так? – спросила  она  его  однажды  после подобной «благодарности». До  десятого  числа  оставалось  чуть меньше  недели. Это был  некий испытательный  срок для  благоразумия мужа, и  для  осознания своих истинных  желаний  и  чувств. Михаил  не  менялся.
-  Лучше  скажи, зачем  ты  так? – ровным голосом  произнес  он, поглядывая  на  жену  искоса, отрываясь  от  телевизора. – Суетишься, мечешься, будто  я  не  знаю, что  голова  твоя  забита  совсем  не  мной  и  домом.
  Впервые  упрек  был  справедливым.
- Ну  и  думай, что  хочешь, - огрызнулась  она, швыряя  на  стол вилки, - мне  все  равно!
-  Это  что-то  новенькое, - удивился  муж. – А где же  возмущенные  вопли  оскорбленной невинности?
-  Ешь, пожалуйста, и  мне  аппетит не  порти,- с  ледяным спокойствием  посоветовала Ира, и  не  без  удовольствия  заметила, как  озадаченный  супруг  придвинул  к  себе тарелку, казалось, впервые   потеряв  дар  речи.
  Все  дни  напролет, оставшиеся до  назначенного срока, Ира  посвятила  сомнениям  и  раздумьям. Не  то, чтобы  она мало  рассуждала  о  создавшейся  ситуации  раньше, но  теперь, казалось, мысли  очнулись  и  живыми  образами стали рисовать  ей полную  картину. Все  фрагменты сошлись  в  единый  рисунок, и  вот  она уже  увидела  себя  пойманной  на месте преступления  и  услышала  презрительный  голос  мужа, произносящий « Я  же  говорил!». Ей  мерещилось  пораженное  лицо  Юлии; почему-то  очень страшно было  испортить  ее  доброе  мнение о  себе, хотя, узнай  подруга  о  подобных  переменах, только  одобрила  бы.  Сколько  раз  Ира в  сердцах  восклицала  в  присутствии Юли: «Изменю  по-настоящему, пусть  почувствует  разницу!» И  слышала один  и тот  де  ответ: «Ну, измени!»
  Она понимала, что  впереди  маячит  бесчестный  поступок, который  уронит  ее  в  компанию  к  женщинам  без  совести. И, неважно, какие  мотивы  двигали  этими  потерянными  несчастливицами. От  ревнивца  мужа, мужа  негодяя, алкоголика, бабника  можно  избавиться  вполне  законным  образом, слава  Богу, на дворе  двадцать  первый  век, и  нет  нужды  уподабливаться  Анне  Карениной. Только  почему-то  женщины  одной  с  Ириной  породы  предпочитают  ложь. Она  измучилась  вопросом, надо  ли  ей  так  менять  свою  жизнь, впускать  ли  Алексея в  сердце, и  всякий  раз  ответ  делился  надвое: измена  отвратительна, но  без  Алешки  она  сойдет  с  ума. Сойдет  с  ума – да, но  как  жить  во  лжи? Раньше  за всеми  ее  действиями  свято  стояла правда, правда  была  на  ее  стороне, а  муж  выглядел  обидчиком, и  любой  суд оправдал  бы  ее – Ирину – женщину, страдающую  от  вымышленных  обвинений  параноика. Теперь  же…
  Еще  не  совершенная, измена  отняла  ее  покой. Но  десятое число  уже  завтра, и  она  пойдет  на  свидание, пойдет, потому,  что  любовь  случилась  с  ней  впервые.
  Бабье  лето  подзадержалось, и  середина октября  удивляла  мягким  теплом, хоть  сумерки  наваливались  уже  в  семь, заставляя  сокращать  время  бодрствования, привыкших  к  летним  загулам  горожан.  Осторожно  ступая  по  влажным  листьям  и  поминутно  оглядываясь, Ира  приближалась  к  назначенному  месту  встречи. Вот  решетчатый  низенький  заборчик, вот  кончилась  череда  высоких, с  лепниной, зданий, чтобы  через  двадцатиметровый  промежуток начаться  вновь. Вот, пристроившееся  в  этом самом  промежутке, модное, недавно  отстроенное  кафе «Раут», с  удобной  подъездной  дорожкой  и  парковочной  площадкой  автомобилей  на  десять. Осенние цветы, хоть  и  прижатые  первыми  морозцами, еще  радовали  глаз, кучкуясь  на  ладных  клумбах, устроенных  за  заборчиком. Ира  сделала вид, что  любуется  цветами, как  обычная  прохожая, и  приостановилась, нервно оглядев  парковку. Пальцы  сами  собой судорожно  стиснули  перчатки, когда  она  увидела  высокого  темноволосого  мужчину  в  элегантном  черном  сюртуке, стоящего  около  синей  машины и  улыбающегося  ей  открытой свободной  улыбкой.
 - Лешка! – воскликнула  Ира, забыв об  осторожности, и  бросилась  к  нему, стуча высокими  каблучками по  сырому  асфальту. – Ты  уже  здесь!
 - Здесь-здесь! – он  ловко  обнял  ее  за  талию  одной  рукой, а  другой, словно  маг, выудил  откуда-то  букет  кремовых  роз. – Тебе, красавица. Спасибо, что  пришла.
-  Лешка! – она  вдруг  испугалась  своей  безудержной  радости, грозившей  вот-вот  пролиться  счастливыми  слезами. – Спасибо.
-  Ну, что  ты! Это  так  приятно – дарить  цветы  тебе. Выглядишь  просто  потрясающе. Это у  тебя  жизнь  наладилась, или  мне  можно  самонадеянно  предположить, что  наша  встреча  вызвала  это  сияние глаз? - он  улыбался, держа  ее  в  объятиях, но  глаза  внимательно  изучали  лицо  Ирины, словно  опасаясь  найти  там  следы  сомнений  и  раскаяние.
-  Именно благодаря  тебе моя  жизнь  и  наладилась, - ответила  она  и  нерешительно  коснулась  пальцами  его  щеки. – Я  боялась  идти  на  эту  встречу, - добавила  она, - ведь  это – первое  настоящее  свидание  за  долгие  годы, не  знаю, как  тебя, но  меня  впечатляет.
-  Ты  голодна? – тихонько  спросил  Алексей, теснее  прижимая  Иру  к  себе.
-  В  каком смысле? – щеки  ее  залил  румянец, и  она  обрадовалась  ранним  осенним  сумеркам.
-  Во  всех, - он коснулся  губами  ее  виска.
-  Очень.
-  Я  тоже. Тогда  начнем  с пристойных  желаний. Прошу, - его  тонкая  рука, освободившись  от  цветов, указала  Ирине  на  дверь  кафе. – Кстати, у  нас  заказан  столик.
-  Здорово. А  отдельных  кабинетов  у  них  нет? - она  рассмеялась  и, наконец,  расслабилась. Алексей  полностью  реагировал  на  нее: слова, шутки, недоговоренности  воспринимались  им  адекватно, а  уж  она сама  просто  млела  от  каждого  его  прикосновения. Его  духи, одежда, взгляды, манеры  были  словно  созданы  производить  впечатление  на  нее. Наверное, так  работает  реклама, убеждая  зрителя, что  именно  этот  товар  и  нужен  ему  сейчас, непременно. Почему  никому  не  пришло  в  голову  объяснить  Ирине  много  лет  назад, что  любовь  начинается  с  простого  наслаждения  чувствовать  человека  рядом, без  поцелуев  и  сексуального  подтекста, без  полного  знания  предмета  своего  выбора. И  как  чувствовать! Вот, что  означает «подгибаются  колени». Ира  обернула на  Алексея, следующего  за  ней, легко  ступая  по  ступенькам  крыльца. Какой  мужчина! И  почему  она  считала, что  любит  здоровенных, неприветливых  бизнесменов?! Ведь  худенький, изящный  Лешка  куда  сексуальнее  и  притягательнее  всех  качков  вместе  взятых. А  как  он  умеет  носить  модные  вещи! Да  Михаилу  никогда  не  удастся  втиснуться  в  сюртук, чтобы  не  напомнить  окружающим  медведя  в  обруче.
-  Ты  меня  так  изучаешь, - шепнул  Алексей  Ирине  прямо  в  ухо. – Мне  остается  надеяться, что  я  соответствую.
-  Не  то  слово, - шепнула  она  в  ответ, приостановившись, чтобы  еще  раз  уловить  его  аромат  и  почувствовать  тепло  его  тела. - К  тому  же, я  не  изучаю, а любуюсь.
-  Надо  же! – он улыбнулся, и  карие  глаза  чуть  блеснули  в  полумраке  зала, - я  никогда  не  считал  себя  достойным  восхищения.
-  Да  ладно!
- Правда. Возможно, впрочем, мне  не повезло  с  окружением.
- Понимаю.
  Они  сели  за  круглый  столик, покрытый  зеленой  сверкающей  скатертью. Официантка  быстро  все  поняла  без  слов  и  вернулась  к  влюбленной  парочке, неся  меню  и  вазу  для  цветов, наполненную  водой.
-  Пьем? – Алексей  обвел  глазами  обстановку  и  внимательно  посмотрел  на  Ирину. Она  околдовывала  его - красивая, стройная, гибкая, русоволосая  и  очень  родная, словно  прожила  с  ним  рядом  жизнь  и  не  успела  ничего  рассказать  о  себе. Она  была незнакомой, но  не  чужой. Его  тянуло  к  ней  безо  всякого  намека  на  опасение  или  сожаление. Досаду  вызывал  только  ее  муж, существующий, невыдуманный, угрожающий  отнять  его  любовь  и  уничтожить;  и  его  собственная  жена – гений  по  истреблению  чувств.
- Ты  ведь  за  рулем, - улыбнулась  Ира.
-  Выпью  бокал  шампанского, за  вечер  выветрится. Просто  не  могу  не  отметить  такое  великое  событие. Я  не  шучу, ты  ведь  меня  понимаешь.
-  Согласна, Леша, пусть  даже  остальное  шампанское  предстоит  допить  мне.
  Несмотря  на  голод, они  забывали  есть, так  много  хотелось  сказать  друг  другу. Пока  говорила  Ира, Алексей  молча  неотрывно  смотрел  ей  в  лицо  и  только  изредка, на ощупь  найдя  бокал  на  столе, отпивал  из  него  и  снова  ставил  на  место. Ее  нежное  лицо  с  едва  заметным  шрамиком  на  щеке, голубые  глаза, красиво оттененные  длинными, искусно  подкрашенными  ресницами, сводили  его  с  ума  своей  выразительностью. А  улыбка! Когда  Ира  улыбалась  или  смеялась  его  шуткам, Леша  просто  терялся, завороженный  ее  солнечной  живостью, словно  в  один  миг  перенесенный  из  дождливой  осени  в  середину  июля. «Кто  ты?» - хотелось  ему  спросить  ее. «Почему так  долго  жила  где-то  вдали  от  меня?» И  снова  смотрел  ей  в  глаза, с  восхищением  и  ужасом  осознавая, как  сильно  его  растущее  с  каждым  мигом  чувство.
  Он  вырос  в  хорошей, прочной  семье, где  все  любили  и  уважали  друг  друга. Мама  ухаживала  за  вечно  занятым  отцом, с  женской  мудростью  понимая, как  ненадолго  приходят  люди  на  Землю, и   как  мало  времени  им  отведено  на  любовь. Отец – владелец  сети  продуктовых  магазинов – от  души  принимал  нежность  жены  и  старался  каждую  свободную минуту  вернуть  ей  долг  заботой  и  щедростью. Леша  и  его  младшая  сестра  Катя считали  своих  родителей  образцом  верности, и  свои  будущие  семьи  видели  только  такими, ведь  остальные  примеры  их  не  устраивали.
  Катя, унаследовавшая  от  матери  терпение  и  верные  взгляды  на  семейную  жизнь, воплотила  мечту  о  любимом  муже  с  легкостью. Достигнув  двадцати  двух  лет, сразу  по  окончании  медуниверситета, сестра  Леши  благополучно  вышла  замуж  за  своего  однокурсника – рыжего, вечно  смеющегося  паренька, любимца  пациенток  его  стоматологического  кабинета. В  прошлом  году  Леша  обзавелся  огненно-рыжим  племянником, а  в  будущем  ему  обещали  и  племянницу, не  исключено, что  точно  того  же  оттенка. Он  искренне  радовался  за  сестренку, а  сам  понемногу  впадал  в  депрессию.
  Его  жизнь покатилась под  горку  с  самого  первого  дня  знакомства  с  будущей  женой  Валей - яркой, броской  брюнеткой, невысокой, всегда  при  макияже  и  модном  прикиде. Алексей  учился  на  экономиста, планируя  в  будущем  открыть строительную  фирму, а  Валя, хоть  и  сидела  с  ним  рядом  на  лекциях, видела  себя  роскошной  домохозяйкой  с  высшим  образованием, прожигающей  жизнь  в  клубах, салонах и  ресторанах. И  подружки  ей  были под  стать. Двадцатилетний  Леша  еще  не  умел  различать  женщин – просто  болтушек, и  женщин – тяжелых  прагматиков, держащих  слово  и  точно  выполняющих свои  жизненные  задачи. Валя  принадлежала  к  последним. Ее  подруги  через  несколько  лет  повыходили  замуж, и  все  их  глупые  мечты  о  гламурном  ленивом  существовании  плавно  сошли на  нет, что  ни  в  коей мере  не  относилось  к  самой  Валентине.
 Прочно  войдя  в  жизнь  Алексея, девушка  принялась  за  осуществление  грандиозных  планов. Сначала  она  вышла  замуж, и  это  был  единственный  пункт, по  которому  она  не  встретила  сопротивления. Леша  любил  ее, и  был  готов  идти  под  венец, потому  что  так  поступили  бы  его  родители. Но  отец, к  слову, именно  этот  шаг  сына  не  одобрил. С  высоты  возраста  он  сразу  определил  будущую  сноху  в  лентяйки-белоручки, по-женски  глупую  и  жадную. Как  в  воду  глядел.
 Через  год  после  рождения  сына  Владика, притаившаяся  гнусная  натура  Валентины, расправила  крылышки  и  взгромоздилась  на  пьедестал, начав  отдавать  приказы. Небольшая  квартира, подаренная  родителями  с  обеих  сторон, вдруг  стала «облезлой  халупой», и  Леше  были  предъявлены  требования  расширить  жилплощадь  в  ближайший  год-два, чтобы  ей «было  не  стыдно  перед  девочками». Молодой  человек, только  недавно  вернувший  долг  отцу  с  первых  прибылей  своей  фирмы, которую  он  все-таки  организовал, будучи  верным  слову, встретил  ультиматум  жены с  изумлением. Разве  можно  успеть  все одновременно?!
 - Можно! Или  ты  не  мужик? – гневно  вопросила  Валентина, упирая  руки  в  свои  стройные  бедра.
- Мужики  все  в  поле  пашут, - все  еще  удивляясь  нелепости  происходящего, отпарировал  Леша.
-  А  Машкин  муж  тоже  в  поле  пашет?! – повысила  голос  жена. – Хату  в  новостройке  купили, а  первую  не  продали – сдают, и  бабки, знай, считают!
-  Валя, всему  свое  время. Мы  ведь  тоже  небедны. Машина  хорошая, ремонт  сделали, дача…
-  Ага! Сарай  и  ползабора! Еще  коттеджем  эту  развалюху  назови!
-  Мы  всего  два  года, как  встали  на  ноги, ты  же  знаешь. Если  б  не  мой  отец…
-  Мне  надоело  так  жить! У  мужа  фирма  своя, а  я  ни  разу  за  границей  не  была!
-  Хватит, Валя. Бизнес  нужно  строить, сам  он  расти  не  будет. Нужны  вложения  денег, сил  и  времени, ты  ведь  сама  экономист, что  ж  ты  мне голову  морочишь? Ты  знала, за  кого  выходила  замуж, я, кажется, от  тебя  ничего  не  скрывал.
  Алеша  ужасно  уставал  от  этих  ссор. Он  еще  любил  Валю, а  сынишку  просто  с  рук  не  спускал, но  угрожающие  признаки  несчастья  уже  маячили на горизонте, пугая  молодого  человека  незнакомыми  контурами. Ведь  он  даже  не  знал, как  вести  себя  при  злом, орущем, топающем  ногами  близком  человеке. В  семье  его  родителей  подобных  размолвок  не  случалось  никогда.
  А  еще  через  два  года, когда  семья  Алексея  переехала  в  большую  квартиру, пусть  не в  новом, но  находящемся  в  очень  престижном  районе, доме, ситуация  поменялась, поставив  с  ног  на  голову  уже  ставший  привычным  образ  жизни. Однажды  к  молодому человеку  приехала  девушка – сметчица, привезшая  гору  бумаг  на подпись. В  обычное  время  этого  визита  не  состоялось  бы: Алексей  решал  все  вопросы в  офисе. Но  он  был  очень  болен  гриппом  и  практически  не  вставал  с  постели. Мучаясь  от  головной  боли  и  невыносимой  рези  в  глазах, он  прочитал документы  и  подписал, кое-как  устроив  бумаги  у  себя  на  коленях. Девушка  заботливо поддерживала  твердую  папку, чтобы  ему  было  удобнее.
 Когда  сотрудница  уехала, а  Алексей  с  облегчением  откинулся  на  подушку, на  пороге  спальни  возникла  жена.
-  Это  кто  такая? – резко  спросила  она, не  обращая внимания  на  состояние  Алексея. Он  повернул  голову  и  недоуменно  взглянул  в  разъяренное  лицо, теперь  не  казавшееся  ему  красивым.
-  Это  Вика. Работает  у  меня. Я  говорил  тебе, что  принял двух  секретарей  и  сметчицу, ты  ведь  должна  помнить, - голос  его  стал  хриплым; ему  хотелось  пить  и  спать, и еще, чтобы  его  не трогали  и  не  орали. Голова  горела  огнем, и  ломило  все  тело. Но «любящей»  супруге  было  наплевать
-  Сметчица – это  обычно  такая  жирная  тетя  в  платье  с  китайского  рынка  и  в  прическе  парике. А  эта  секс-бомба  ни  разу  не  сметчица! Ты  с  ней  спишь, я  чувствую!
-  Не  кричи, пожалуйста! Ни  с  кем  я  не  сплю, кроме  тебя. Мне, кстати, Вика  не  кажется  секс-бомбой, она  простенькая  какая-то.
-  Считай, что  выкрутился, - с  подозрением  произнесла  Валя  и  вышла, даже  не поинтересовавшись  его  здоровьем.
  И  с  этого  дня  словно  сошла  с  ума. Она  читала  его  электронную  почту  и  бесилась, когда  он  запаролил  переписку. Она  шарила  по  его  карманам, совала  нос  в  его  сотовый  телефон, подслушивала  разговоры, а когда  не  находила  подтверждения  своим  подозрениям, бесилась  еще   больше. Алеша  стал  задерживаться  на  работе, даже  когда  такой  необходимости  не  возникало. Он  хотел  домой, хотел  поужинать, сидя  в  своем  любимом  креслице  рядом  с  кухонным  диванчиком  и  полукруглым  столиком  и  посмотреть новости   по  телевизору. Он  скучал  по  сыну – веселому, черноволосому, тоненькому  мальчишке, умевшему  сказать  отцу  теплые  слова, пока  наивные, но  такие  необходимые. От  Валентины  ничего  доброго  ждать  не  приходилось, кроме  вопросов «где  шлялся?»  и «чьи  это  на  тебе  волосы?» И  как  это  сын  умудрялся  сохранять  чистоту  и  недетскую  порядочность? Наверное, благодаря  влиянию  бабушек  и  дедушек…
-  Знаешь, Ириша, я  совсем  разлюбил  жену, когда  услышал, как  она  отзывается  обо  мне, обсуждая  с  подругами. Тут  же  говорит, что  я – классный, и  тут  же  убежденно  заявляет, что  я « переимел  полгорода»! Может, я  чего-то  не  понимаю, и  это  такой  способ  повысить  свои  акции, убедив  всех  в  востребованности  мужа  у  других  женщин? – Алексей  вздохнул  и  коснулся  руки  девушки.
-  Какая  интересная  мысль, - улыбнулась  Ира. – Мне  бы  никогда не  пришло  в  голову  повышать  свой  авторитет таким  образом. У  твоей  половины  богатая  фантазия.
-  Да  уж, ей  и  не  такое  в  голову  взбредало, просто  повторять  стыдно. Все  это,  конечно,  не  делает  мне  чести, раз  я  прожил  пять  лет  с  такой  особой.
-  Мы  все  ошибаемся, - Ира  пожала  его  руку. – Мы  с  тобой  ошиблись.
-  Но  не  сейчас, - уверенно  произнес  Алексей  и  склонился  к  ней  через  столик.
-  Не  сейчас, - покачала  она  головой и  приподнялась  со  своего  места.
  Поцелуй  был  сладким  и  терпким, как  вино. От  смеси  ароматов  шампанского  и  духов, от  нежности  и  необычности  происходящего  у  обоих  закружилась  голова.
-  Лешка! – выдохнула  Ира, покачнувшись.
  Он  как-то  сразу  оказался  рядом. Обнял, прижался  щекой  к  ее  волосам.
-  Ничего  не  было  до  тебя, Ирка, я  будто  не  жил.
  Октябрь, казалось, влюбился  с  ними  за  компанию. Там, где  должен  был  лежать  снег, топорщились  сухие  цветы. С  крыш капало; небо  синело.
  Благодарные  этим  причудам  погоды, напуганные  новизной  и  беспорядком  мыслей, Ирина  и  Алексей  открывали  любовь  со  всеми  ее  законами, подарками  и  подлостями. Им  хотелось  видеться  чаще, но  они  не  смели. Страх гипнотизировал  их, и  спроси  кто, почему  бы  им  не  признаться  своим  половинам  в  измене  и  не  соединиться  в  новом  союзе, они  оба  с  ужасом  отмахнулись  бы. Сливаясь  в  единое  целое  по  десятым  числам  каждого  месяца, они  крадучись  возвращались  каждый  в  свой  дом, чтобы  продолжать  трусливое  сожительство  с  чужими,  по  сути,  людьми.
  Они  оба  до  обморока  боялись  быть  раскрытыми; они  оба  до  помешательства  боялись  потерять  друг  друга. Понять  любовь  им  не  удавалось, а  чувство  росло  и  крепло, усложняя  жизнь  своим  добровольным  пленникам, довольствующимся  редкими минутами  счастья, как  арестанты – хлебом  и  водой.
  Им  негде  было  встречаться, и  каждый  раз  они  делали  это  в  новом  месте. Первая  близость – сумбурная, безумная, страстная  прошла  в снятом  номере  отеля «Приват», что  на  бульваре, тянущемся  вдоль  набережной. Скудная  обстановка  была  оставлена без  внимания, тяжелые  шторы  только  помогли, безучастные  горничные, равнодушный  коридорный  - поспособствовали. Ирина  плакала, стонала  и  умоляла  не  останавливаться, Алексей, свободный  и  счастливый, ничего  не  имел  против. Света  они  не  зажигали, только  желтеющий  морок  от  фонаря  пытался  пробиться  сквозь  небрежно  прикрытое  окно. Напротив  кровати  висела  картина, изображающая  море, бурное, серое, подкидывающее  на  волнах  беленький  кораблик.  Дешевая  открыточная  мазня  в  пластиковой  раме. Но  в  последний  миг  близости, вознесший  ее  на  вершину  счастья, Ирина  вдруг  увидела  солнечный  свет, озаривший полотно  и  спасший  заплутавшее  суденышко.
  Время  видоизменялось, стоило  им  разжать  объятия  и  шепнуть  ненавистное «пока». Череда  дней  и  ночей  начинала  тянуться  сразу  за  порогом  незнакомого  отеля  нескончаемой  серой  патокой. Ира  каждое  утро  поднималась  по  будильнику, подкрашивала  глаза, собирала  детей  в  садик, кормила  мужа  завтраком, но  попроси  ее  кто  описать  последний  месяц  в  подробностях, она  не  задумываясь, произнесла  бы  имя  Алексея, произнесла  бы  все  слова, что  он  говорил  ей, изобразила  бы  жесты, и  прощальный  взмах  руки.
  Зачем  она  так  жила, девушка  не  понимала. Ее  любовь можно  было  сравнить  разве  что  с  тяжелой  болезнью, где  основной  симптом – безумная  эйфория,  сменяющаяся  апатией. Наверное, ей  следовало  бы  поставить  перед  собой  какую-то  цель, ведь  не  могли  же  встречи  с  любовником  длиться  вечно, не  трансформируя  чувство.…Но  любовь  не  менялась, и  Алешка  сходил  по  ней  с  ума  с  той  же  нервной горячностью, что  и  в  первый  день  знакомства. И  она  сама  не  успокаивалась. Как  оборотень  в  ночь  полнолуния, скидывала  она  будничный  наряд  приличной  жены, и  неслась  к  нему, бредя  им…
  И  в  этом  любовном  угаре  прошел  год. А  потом  еще  один. И  еще  два.

                7.

  Михаил  говорил  себе: «Я  знал, что  ей  нельзя  верить! Знал, что  эта  сука  однажды  предаст  меня, а  потом  будет  улыбаться, как  ни  в  чем  не  бывало, и  продолжать  растить  моих  детей!»
  Только  это  не  было  правдой. В  душе  он  всегда  ей  верил, хотя  страх  потерять  Ирину  не  оставлял  его  ни  на  минуту. Но  он  ей  верил. И  очень  любил. И  продолжал  любить, даже  заметив  еле  сдерживаемый  восторг  в  глазах  Алешки  Маркова  во  время  коротенькой  встречи  на  солнечной  дороге. Жена  тогда  отлично  сыграла  равнодушие, но  перемены  в  ее  сложном  характере  не  заставили  себя  ждать. Интересно, на  что  она  рассчитывала? На  принца  на  белом  коне, готового  увезти  ее  в  розовую  туманную  даль  от  злодея  мужа? Актриса. Никудышная  актриса  провинциального  театра  с  побитым  молью  реквизитом. Ей  не  удалось  провести  его  в  конечном  итоге, потому  что настоящее  чувство  не  обманешь. Он  всегда  знал, что  у  нее  в  голове  под  этой  ставшей ненавистной  маской  вежливого  внимания.
 Когда  злость  отступала, Михаил  начинал  мучиться  и  жалеть  себя. Ревность  его  теперь  стала  тихой, мрачной, и таилась  в  каждой  мелкой  морщинке  у  глаз, в  каждой скорбной  складке  у  губ. Раньше  он  считал  возможным  оскорблять  жену, орать  на  нее  и  даже  поднимать  руку. Сейчас, когда  подозрения  почти  подтвердились, он  погрузился  в  молчаливый  ужас  ожидания, морщась  от  воображаемой картины  их  разрыва. Вот  русоволосая  красавица  Ирка  появляется  на  пороге  его  кабинета  и  негромко произносит: «Миша, нам  надо  расстаться. Я  полюбила  другого». Это  было  так  страшно, так  мучительно, его  мозг  отказывался  верить, что  все происходит  именно  с  ним, и  что, быть  может, он  сам  призвал  кару  на  свою  голову.
  Но  шло  время, а  жена  продолжала  жить  с  ним. Она  делала  все  то, что  стало  привычным  за  долгие  годы  брака, включая  заботу  о  здоровье  детей, поддержание  чистоты  в  доме, и  расспросы, как  прошел  его  день, и  не  нужна  ли  ему  помощь. Ира  оставалась  доброй, соблазнительной, не  отказывала  ему  в  близости, не  забывала  напомнить  о  тысяче  разных  бытовых  мелочей. Она, казалось, любила  его  по-прежнему, и  часто, лежа  на  спине  в  черной  ночной  мгле  спальни, Михаил  ошеломленно  прислушивался  к  своим  чувствам, которые, кажется, обманывали  его. Неужели  он  сходит  с  ума, и  у  него  начинается  болезнь  со  странным  названием «паранойя», вызывающая  в  воображении  палаты  без  окон  и со  стенами, обитыми  матрасами. Ну  почему, почему  он  решил, что Ирка  изменяет  ему?! Что  с  ней  не  так? Что  именно  переменилось  в  ее  душе; ведь  что-то  же  переменилось!... А  внешне  все  то  же. Или  ему  обратиться  к  психиатру? Она продолжала  жить  с  ним, ничем  не  выдавая  себя. Заслуживающая  доверия  женщина. Потревожившая его  покой, роковая  встреча  жены  с  его  приятелем, хоть  и  запечатлелась  в  памяти, с  годами  утратила  свое  разрушительное  влияние. Может  быть, он  все-таки ошибся?
Строительство  супермаркета  отделочных  материалов, долгое  время  зависавшее  в  планах  Михаила, наконец,  стало  реализовываться. У него  был  выбор, с  кем  заключить  договор  на  выполнение  этой  ответственной работы, но  он даже  не  приостановился, чтобы  задуматься. Конечно, это будет  фирма  Алексея  Маркова, уже  зарекомендовавшая  себя  с  самой  положительной  стороны. И  он  взглянет, уже  совсем  скоро, в  непроницаемые  глаза  предполагаемого  соперника, чтобы вынести  приговор  всем  участникам  этой  пошлой мелодрамы.
  Михаилу впервые  в  жизни  хотелось  с  кем-нибудь  поговорить, что  называется, излить  душу, спросить  совета, но  он  сам  поставил  себя  над  обществом, слишком  часто  демонстрируя  презрение  к  обычным  людям, в  чьей  поддержке  так  нуждался. У  него  не  было  ни  одного  друга. Когда-то  в  первые  годы  брака  он  считал  своим  другом  жену, но  теперь  не  мог  не  понимать, что  за  оскорбления и  упреки  ни  одна  женщина  не  станет  платить  дружбой. Неужели  он  сам  все  испортил  своей  подозрительностью?
 Ему  хотелось  сесть  рядом  с  Иркой  на  диван  в  гостиной  и  расспросить  ее  обо  всем  на свете. Услышать, в  чем  он  был  неправ, где  именно  перегнул, а  где  не  додал. Но  Ирина  ускользала  от  него, а  последний год  и  вовсе  словно  истончилась, превращаясь  в  невидимку. Она  все  так  же  сидела  в  своем  любимом  кресле  справа  от  дивана, отдыхая после  рабочего  дня, все  так  же  проверяла  школьные  тетрадки  лентяя  Никиты, и  со  сдержанной  гордостью  хвалила  зубрилу  Настену. Она  все  так  же, скрывая  недовольство, смотрела по  телевизору  то, что  выбирал  он, глядя  на  экран  поверх  огромной  кружки  с  обжигающим  чаем. Но ее  не  существовало. Михаил  любовался  ей, часто  дотрагивался, но  видел: ее  нет  больше  в  его  жизни. Можно  ли  ее  вернуть? Он  не  знал. Нужно  ли? Ответ  пугал  его  до  слез.
  А  потом  он  решил  отомстить. Невозможно  жить  с  призраком  и  питаться  невесомой  любовью. Он  не  ангел  с  крыльями. Ему  нужна  семья, а  не  пародия; полноценная  радость  жизни, а  не  намек. В  конце  концов, он  дал  этой  лживой  красотке  слишком  много! Он  трудился  для  нее. Ни  разу  не дотронулся  до  другой  порядочной  женщины; придорожные  жрицы  любви  не  в  счет. Что  ей  нужно? За  десять  лет  он  так  и  не  понял  этого.
  Однажды  в  пылу  обиды  на  его оскорбительные  слова, Ирка  выпалила:
-  Тебе  следовало жениться на  продавщице  овощного  отдела!
  И  он, к  своему  ужасу, чуть  было  с  ней  не  согласился. Возможно, ему  так  и  не  удалось  вытравить  из  себя  плебейские  корни: пьяницу  и  дурака  отца, покорную, измученную тяжелой  работой  мать, шлюшку  сестру. Но  он  ведь  многого  добился: деньги, и  даже  некоторое  подобие  власти, красавица  жена… А  вдруг  та  продавщица  с  лоснящейся  физиономией, жирными  ляжками  и  голосом, как  пожарная  сирена  и  есть  то, что  он  заслуживает? Более  того, вдруг  он  стал  бы  с  ней  по-настоящему  счастлив? Лупил  бы  ее  по  субботам, напивался  бы  где-нибудь  с  друзьями, а  она  потом  снимала  бы  с  него  туфли  и  укладывала  спать  прямо  в  одежде, почтительно  заглядывая  в  рот.
  Иринка.  Иринка  была  совсем  из  другого  теста. Когда  он  увидел  ее  впервые, войдя  в  офис  банка, сидящую  за  столом  с  сосредоточенным  выражением  на  милом, нежном  личике, он  пропал  в  ту  же  секунду. И  позже, когда  их  отношения  стали развиваться  с его  робкой  подачи, она  всегда  занимала  как  бы  верхнюю  ступеньку, куда  ему  предстояло  карабкаться  и  следить, чтобы при  любом  неловком  движении  не  навернуться  вниз.
  Образованная, интеллигентная, ироничная. Ей  подошел  бы…подошел  бы  какой-нибудь  хлыщ  с  экономическим  образованием, например, Лешка  Марков, козел  гомосексуальной  внешности, одевающийся, как  Пьер  Карден.
  Ну, нет! Не  для  этого  он  баловал  жену, кутая в  меха. Не  готов  он  смиренно  наблюдать, как  стройное  тело, принадлежавшее  только  ему, ловко  перемещается  по  спальне, а  уверенные  ручки  с  изысканным  маникюром  наполняют  чемоданы  разноцветными  женскими шмотками, с  тем, чтобы  через  час-другой  раствориться  в  чужой  толпе. Она  уйдет, и  он больше  не  встретит  ее, не  заглянет  в  нежное  улыбчивое  личико  с  первыми  морщинками  у  губ, не  услышит: «Как  прошел  день, Михаил  Александрович?» И, о  Боже, он  никогда  больше  не  увидит  Настеньку; Никитку, конечно, тоже  не  хочется  терять, но  сын  целиком  продал  душу  матери, а  вот  дочка! Милая, розовая, прозрачная, смешливая – юная  копия  Ирины, только  еще  податливая, внимательная, любящая. Как  он  будет  жить, зная, что  дети  зовут  папой  кого-то  другого?! Нет. Ирина  останется. Уж  он-то  об  этом  позаботится. И  начать  следует  со  звонка  Алексею.
  Михаил  Воронин, несмотря на  свой  скверный  характер, зарекомендовал  себя  талантливым  коммерсантом. Начав  бизнес  с  маленького  отдельчика на рынке, через десять  лет  он превратился  во  владельца  целой  сети  магазинов  отделочных  материалов, став  чуть  ли  не  монополистом  в  данной  сфере. По  телевизору шла  качественная  реклама  его  товаров, телефон  в  офисе  звонил, не умолкая, а  сотовый  иногда в  прямом  смысле  раскалялся. Дело  шло  в  гору, и  уже  ни  у  кого  не  оставалось  сомнений, что  в  самое  ближайшее  время  господин  Воронин  приступит  к  возведению  многоэтажного  супермаркета, расширив  и  ассортимент  представляемых  товаров, и  штат  сотрудников. Каково  же  было  удивление  общественности, когда  столь  трепетно  выпестованный, продуманный  проект-мечта  вдруг  снова  отсрочился на  неопределенное  время, а  вместо  него  Михаил  взялся  за  строительство  магазина  в  одном  из  отдаленных  районов города.
  На  вполне  закономерные  вопросы  Михаил  уклончиво  отвечал, что  жители  этого  района  тоже  имеют  право  приобретать  качественный  товар, а  не  дешевую  подделку  с  китайских  лотков. На  самом  деле  он  просто  все  взвесил  и  пришел  к  выводу, что  фирма  Алексея Маркова, хоть  и  была  на  хорошем  счету  у  крупных  бизнесменов, со  строительством  супермаркета  вряд ли  справилась  бы  без  нареканий. Тут  требовались  специальное  оборудование, владение  новыми  технологиями, просто  необходимыми  при  установке, к  примеру, эскалаторов  или  монтаже  стеклянных  элементов  крыши. Поэтому  Михаил, чей  план  мести  потребовал  жертв, пригласил  Алексея на  деловой  обед, чтобы  сделать  предложение  попроще. И  пусть  в  ущерб  себе, но  следуя  поговорке, врага  нужно  держать  очень  близко, ближе, чем  самого  лучшего  друга. А  супермаркет  подождет.
  Они  не  виделись  больше  четырех  лет, если  не  считать случайных  встреч  в  клубах  или  торговых  центрах. Михаил  страшно  нервничал  и  одновременно  бесился, будучи  не  в  состоянии  унять  свой  зловредный  нрав. Сидя  за  столиком ресторана, он то  и  дело  бросал  взгляды  на мобильник, притихший  по  правую  руку, комкал  светло-зеленую  салфетку, которой  полагалось  быть  свернутой  до  появления официанта  с  заказом, зыркал  по  сторонам пустого  зала, той  его  части, где  метрдотель  благоразумно  усадил  солидного  гостя, заботясь  о  его  спокойствии. Михаилу  же  не  нужны  были  тишина  и  безлюдье. Он  почему-то  хотел  в  толпу, в музыку, в  драйв. Он  жаждал хорошей  мужской  драки  до  первой  крови, а, может  быть, и  выбитых  зубов  или  сломанных  ребер. Его  бесило, как  изменилась  и  усложнилась  жизнь. И  нельзя  больше  просто  избить  Лешку  посреди  дорогущего  ресторана, оставив  его  истекать  кровью, и  швырнуть обслуге  пару  сотен  за  уборку  и  молчание. В  очередной  раз он  в  нетерпении  огляделся  и  вдруг  увидел  его.
  Высокий, тонкий, он  легко  шел  следом  за  метрдотелем, свободно  неся  свою  персону. Черный с  синим  отливом  костюм  из  дорогой  итальянской  ткани  был  явно  сшит  на  заказ, и  сидел  на  молодом  мужчине, как  влитой. Галстук, аккуратно  повязанный, пурпурный, матово  отражал  свет  и только  подчеркивал  легкий  загар  четко  очерченного  лица. Карие, или  темно-серые, черт  их  разберет, глаза  смотрели  уверенно, жестко. От ненависти  и  черной, злобной  зависти  Михаил  чуть  не  задохнулся.
  Но  пришлось  изобразить  улыбку, подняться  и  протянуть  руку  для приветствия.
-  Здравствуй, Миша, - Алексей  сверкнул  улыбкой, пожал  руку  и  сел  напротив, одним  движением  расстегнув  пиджак. – Кажется, догадываюсь, почему  ты  вспомнил  обо  мне.
-  Проницательный, - глухим  голосом  проворчал  Михаил, снова  усаживаясь на  свое место. Ему  никак  не  удавалось  собраться. Мешало  все: и  живот, выпирающий  над  ремнем, и  недовольство собственной  неуклюжестью, и  злость, душившая  уже  против  воли  и  туманящая  разум. Как, скажите  на милость,  вести  переговоры, если  чувствуешь  всем  телом  предательскую  сущность  собеседника?! Как, если  по  сравнению  с  ним, ты – урод, отъевший  брюхо и  выбравший  безвкусный  костюм?! Как, если  этот  мерзавец  спит  с  твоей  женой, завладев  не только  ее  телом, но  и гораздо  более  ценным  сокровищем – душой  и  рассудком?! Если до  этой  встречи  у  Михаила  еще  была  припрятанная  соломинка, годящаяся  сыграть  роль  каната, чтобы  вытянуть  его  из  трясины  подозрений, то теперь, глядя  в  непроницаемые  глаза  со  слюдяным  отливом, он  знал  все  наверняка.
  Раскрыв  меню, Михаил  судорожно  вспоминал  полагающиеся  слова, но  не  видел  ни  названий  блюд, не  формулировал  привычных  фраз. Почему-то между  строк  ему  мерещилась  Иринка, ее  насупленное  личико, какое бывало  у  нее  после  его  злобных  высказываний. Он  один  знал, и  лишь  ему  одному  полагалось видеть  ее  такой – то  угрюмой, то  в  фартуке  у  плиты, то  бледной  и  ненакршенной  с  огромным  животом  и  перепуганным, мечущимся  взглядом. Она  принадлежала  ему: роскошная, в  шубе  до  пола  и  нежно  улыбающаяся  в  ответ  на  детские  истории, пристально  изучающая  бумаги  и  экран  компьютера, и  хохочущая  над  непристойными  шуточками « Комедии  клуба».
  «Как  же  хочется  убить этого  мужика  напротив!» Михаил  бросил  взгляд  на  Алексея поверх  меню, но  слова, слетевшие  с  губ,  прозвучали  добродушно, чуть  ли  не  заискивающе:
-  Выпивку  выбрал?
-  Думаю, коньяк, как  ты?
-  Согласен.
  На  протяжении  всей встречи Алексей  чувствовал  свои  натянутые  в  струну  нервы. Напряженность   появилась, как  только  на дисплее  мобильника высветился номер  Михаила. Кровь  словно  замедлила  ток, и  мышцы  задеревенели, как  после избыточных  занятий  в  спортзале. « Зачем  я  ему  понадобился?» - спрашивал  себя  Алексей, и  одурманенный  запретным  чувством, не  сразу  нашел  правильный  ответ. «Это – совесть», - усмехнулся он, садясь  в  машину, чтобы  ехать  в  ресторан, названный  Михаилом, но  уверенности  в  себе  поубавилось.
  Весь  обед они  обсуждали  строительство  нового  магазина. Договорились, что смета  будет  составлена  через  три-четыре  дня  и подана  Михаилу  на  рассмотрение. Обсудили  некоторые  спорные  юридические  моменты, но  сравнительно  быстро  пришли  к  соглашению.
  О  личном  ни  слова.
  Попрощавшись  у  машины  Михаила, мужчины  разъехались, но  в  течение  часа  оба  не  могли  справиться  с  волнением  и  начать  рассуждать  здраво.
  « Я  убью  его», - думал  Михаил, щурясь  от  дыма  уже  третьей  сигареты. Застряв  в  пробке, он  нервничал  еще  сильнее, и  с  большей  страстью  начинал  ненавидеть  соперника. Теперь  его  уже  мало  волновало, что  он  не ловил  мерзавца  за  руку, или  еще  за  какое  место. Он  обрел  знание, когда  взглянул  в  худое наглое  лицо, излучающее  секс  и  самодовольство. Ирка продалась  ему  со  всеми потрохами, наплевав  на  мужа, как  последняя  дешевка  из  плохого  американского  кино. Он  это  знал.
  « А  ведь  он  что-то  подозревает», - паркуясь  у  ворот  гаража, Алексей  нервно  дернул  ртом. Как? И  стоит  ли  в  сложившейся  ситуации  совать  голову  в  разинутую  пасть  голодному  льву? Он  готов отказаться от  выгодного  предложения, и  даже  готов, что  этот  отказ  повлечет  за  собой  слухи, а, может  быть, испортит его  фирме репутацию. Но  он  ни  за  что  на  свете  не  откажется  от  Ирины. И  секс, сантименты, цветы-букетики  здесь  не  причем. Она – его  женщина, сделавшая  в  юности  неправильный  выбор, как, впрочем, и  он  сам, создавшая  семью  по  ошибке, угодившая  в  капкан  условностей. Прошло  уже  много  лет  с  его  первого  знакомства  с  этой  странной, прелестной, умной  и  трогательной  красавицей, а  он  все  так  же  теряется, когда  ее  губы  произносят: «Я люблю  тебя». И  все  так  же  чувства захлестывают  все  его  существо. Отдать  Ирку  этому  злобному, хмурому  человеку? С  чего  бы? Они  уже  обсуждали  вопрос  развода, и оба почти  согласились: их  теперешнее  положение  неудобно  и  ложно.
  На  следующем  свидании  он  обязательно заведет  разговор  о  разводе, потому  что  время  уходит, как  песок  сквозь  пальцы, а  он  почему-то  каждый  день  возвращается  в  чужой  холодный  дом  к  женщине, которую  совсем  не  хочет, которая  ему  противна, и  чья  привязанность  к  нему  пугает.
  А  сама  Ирина? Разве  ей  по  душе  такая  жизнь? Разве  она  не  боится  любви  собственного  мужа, или  во  что  там  мутировало  его  чувство  под  воздействием  ядовитых  подозрений  и  ненависти  ко  всему  живому? Жаль, что они  виделись  только  четыре  дня  назад.
  Алексей  взял  телефон  и  горько  усмехнулся. Бред. Он  даже  не  знает  номера  любимой  женщины. Надо  все  поменять, и  если  Ирка  перестанет  трястись  от  страха, может  быть, следующим  летом  они  уже  станут  семьей. Счастливой, полной  надежд, да  еще и многодетной: он  ни  за  что не  оставит  сына  с мегерой  Валентиной.


                8.

  Окна  роскошного  номера  отеля  «Паллада» выходили  на  центральную площадь  города, а  с  десятого  этажа  открывался  такой  вид  на огни  и  плывущий  над  лентой  реки  туман, что  Ирина, рассеянно  отдернувшая  портьеру, задохнулась  от неожиданности, и  чуть  не  забыла  причину, лишившую  ее  недолгого  отдыха  рядом  с  любимым.
 Сегодня  в  день  их  очередного  свидания, десятого  сентября, Алексей  вновь  заговорил  о  разводе. Он  ходил  по  спальне, не  присев  ни  на  минуту, и  рассказывал  Ире о  своей  встрече  с  Михаилом, и  о  том, как  непросто  было  ему  принять  предложение  человека, мучившего  его  женщину.
-  Ты  должна  набраться  смелости, - закончил  он  свою  сбивчивую  речь  и,  наконец,  присел на кровать, откинувшись  на  шелковую  подушку.
-  Должна, - Ирина  отвернулась  к  телевизору, не  вглядываясь  в  картинку  на  экране. – Хочу. Но  ты  должен  понять, как  нелегко через  столько  лет  объявить  все, что  было  ошибкой  и  куда-то  уйти. Я  даже  не  знаю, где  мы  будем  жить, нужны  ли  тебе  мои  дети – уже  не младенцы, и…
-  Я, кажется,  сделал  тебе  предложение, - спокойно  прервал  ее  Алексей, - и, по-моему, тебе  известно, что  мне  тридцать  пять  лет. Не  шестнадцать  и  не  двадцать  четыре, когда  говоря «люблю» толком  не  представляют  последствий. У  меня  хороший, прибыльный  бизнес. Мы  купим  квартиру  или  дом, по  твоему  желанию, и  переедем  туда  со  всеми  детьми, кошками  твоей  мамы, и  даже  твоей  мамой, если  захочешь. Я  люблю  гостей, и  людей  вообще, так  что  не  пугай  меня  несуществующими трудностями, - он  дотронулся тонкими  пальцами  до  ее  обнаженной  спины  и  нежно добавил: - тебе придется  принимать  решение, Ириша, потому,  что  пришло  время.
-  Это  убьет  Мишку, - Алексей  почувствовал, как  она  напряглась  от  привычного  ужаса, текшего  по  ее  жилам  вместе  с  кровью. На  мгновение  ему  показалось, что  ничего  не  выйдет  из  его  затеи, и  он  разозлился  на  себя, что  так  долго  тянул  с  предложением. Ведь  став  обыденными, их  ежемесячные  свидания  перестали  удивлять  Ирину, и  она  внесла  десятые  числа  в  график  жизни, перестав  отмечать  красным  маркером.
-  Кого-нибудь  убьет, если  ты  оставишь  все  по-прежнему, - он  вздохнул. – Ира, повернись  ко  мне.
 Она  послушно  повернулась  и  даже  приблизилась, чтобы  чувствовать  его  прикосновения. Он  сводил  ее  с  ума, ей  хотелось  любви, а  не  разговоров, но  она  инстинктом  чувствовала, что  пришло  время  стать  серьезнее, перестать  врать  и  предавать  свою  любовь  этим  бесконечным  враньем.
-  Ты  выйдешь  за  меня  замуж? – зеленый  отсвет  его  глаз  заворожил  ее. Таким она  еще  ни  разу  его  не  видела. Худое, смуглое  лицо  побледнело  от решимости. В  упрямом  развороте  плеч  вдруг  угадалась сила, та, поразившая  ее  в  день  знакомства. Ей  подумалось, что  ответь  она  отказом, эта  встреча  станет последней.
-  Да, - твердо  произнесла  она, выдвинув  подбородок. – Выйду, потому  что люблю. Потому, что кроме  тебя, мне  никто  не  нужен.
-  Поцелуй  меня, - тихо  попросил он и, протянув  руку, не  глядя, погасил  бра.
 Засыпая, утомленная  его  ласками, Ирина  успела  подумать, что  знает  его  в  совершенстве. Ее  губы, чуть  припухшие от  поцелуев, раздвинулись  в  легкой  улыбке. Наслаждение  было  полным.
  Она  не  заметила, как  реальность  сменилась  хрупкой  дремой, и  поэтому  страшно  перепугалась, увидев  в  дверях  Михаила. Одетый  во  все  черное, он  нес  за  ноги  мертвую  курицу, с  перьев  которой  на  бежевый  пушистый  ковер  падали  капли  крови. Жесткое  лицо  мужа  скалилось  и  гримасничало, что  было  слишком даже  для  него, и  девушка  вдруг  выскочила  назад  в  синий вечер  номера  отеля, давясь  немым  криком.
 Алексей  спал  рядом  с  ней, сунув  под  голову ее  платье. На белом  хлопке  его  черные  волосы  казались  смоляными. Дрожа  от  ужаса, начавшая  приходить  в  себя  Ирина, спустила  ноги  на  пол  и нетвердым  шагом  побрела  к  окну. К  чему  ей  приснилась  вся  эта чушь?
  Она  была немного  суеверной, и  при  случае  всегда  заглядывала  в  сонник, подаренный  матерью. Вещие  сны  с  ней  уже  случались. Однажды, перед  рождением  детей  ей  приснилась  большая  карета  с  двумя  креслицами  внутри, обитыми  красным  бархатом. В  соннике  об  этом  ничего  не  было, а  вот  мама, узнав  о  сне  дочери, приподняла  очки  на  лоб  и  удивленно спросила: « Ты, что  же, ждешь  близнецов?» Это  была  тайна  Ирины, и  она  чуть  не  села  мимо  стула, услышав  мамино  толкование.
  Перед  всеми крупными  ссорами  с  мужем  Ира  видела  во  сне  себя, стирающую  большую  кучу  белья. Как  соотносилась  стирка   с настроением  Михаила, девушка  так  и  не  разобралась, но  к  тому, что  грянет  гром, начинала  готовиться  заранее, и  не  зря.
  « Курица – это  известие, - глупо  бормотала  девушка, плетясь  к  окну, - кровь – родные, знакомые, а  Мишка-то  здесь  тогда  причем?»
  Несколько  глубоких вдохов  вернули  ей некоторое равновесие, а  вдруг  открывшийся вид  из  окна  и  вовсе  отрезвил.
  «Надо  сделать, как  говорит  Лешка, и  все  утрясется» - обняв  себя  за  плечи, Ира  прижалась  лбом  к  прохладному  стеклу. Огни  города  мелькали  пред  глазами  живой  светящейся  рекой.
 А  потом сентябрь  растянулся  на  год. Каждый  день Ира  со  всей  ответственностью готовилась к  разговору с  мужем, и  каждый  вечер  заканчивался  ничем. Зловещей  тишиной. Михаил  много  работал  и  появлялся  дома  очень поздно. Ожидание  становилось  мучительным, и  девушка  молилась  даже, чтобы  муж  затеял  одну  из   своих  коронных  ссор, в  пылу  которой  она  высказала  бы  вслух  свое  намерение  порвать  и  без  того  непрочную  нить  их  брака. Но  он  молчал. Включал  телевизор  и  смотрел  новости, не глядя, тыкая  вилкой  в  тарелку  с  ужином. Ира  просто не  представляла  себе, как  окликнуть  его  по  имени  и  предложить  развестись. Под  его  редкими  тяжелыми  взглядами  она  совсем  терялась, и  только  сидела  на  своем  привычном  месте, сложив  руки  на коленях.
  Предчувствие  чего-то  страшного  витало  в  комнате, и  даже  дети, спорящие  у  компьютера, почему-то  понижали  голос, а  то  и  вовсе  замолкали.
  Изменение  ее  душевного  состояния заметили  на  работе. И  если  начальство  ограничилось  вопросом  об  очередном  отпуске, то  подруги, а  особенно, Юля всерьез  встревожились. В  обеденный  перерыв Юля  зашла  к  Ирине, плотно  закрыв  за  собой  дверь, и  обнаружила  девушку  сидящей  с  ногами  на  подоконнике  в  состоянии  легкого  транса. На  шум  Ира  даже  не  обернулась.
-  Привет, - не  зная, с  чего  начать, поздоровалась  Юля  и  села  в  кресло  для  клиентов  у  стола  подруги. – Ты  вроде  как  недомогаешь? – быстрый  взгляд  из-под  темно-рыжей  челки.
-  Да  нет, все  в  норме, - не  открывая  глаз, вяло  ответила  Ира.
-  Какая  там  норма, - фыркнула  Юля  и  зачем-то  заглянула  в  стакан, стоящий  на  коврике  для «мышки». – Есть  не  хочешь?
-  Не  особенно.
-  А  то, может, до  кафешки  дойдем? Я  чего-то  последнее  время  никак  наесться  не  могу. Ты  посмотри, я  поправилась? – Юля  привстала  и  одернула  платье. Ира  повернула  голову, но не  сразу. Взгляд  ее  несколько  секунд  блуждал  по  и  вправду  пухленькой  фигуре  подруги, но  не  отметил  ни  новой  стрижки  на  ярких  волосах, ни  серо-зеленого  платья  из  последней  коллекции  их  общего  знакомого  дизайнера, ни  горящих  в  нетерпении  глаз. Юле  уже  исполнилось  сорок  три  года,  и  она  с  маниакальной  тщательностью  принялась  ловить  ускользающую  молодость. Она  регулярно  посещала  косметолога, решилась  даже  на  инъекции  ботокса; прекрасно  одевалась  и  отслеживала  все  новинки  моды, успевая  перекрашивать  волосы  и  переделывать  маникюр. Вот  только  спортзал  она  обходила  стороной, что, естественно  не  могло  ни сказаться  на  когда-то  ладной  фигурке. Она  была  так  занята  собой, что  бледная  тень  Ирины, каждый  день  усаживающаяся  за  компьютер  в  отделе  кредитования, не  испугала  ее  тотчас  же. Потребовалось  несколько  недель.
- Да, немного, - подала  наконец  голос  Ира, и, пожав  плечами, добавила: – пончики  прекращай  лопать.
-  О, Господи! – вскричала  подруга – пончики! Нет-нет, надо  вообще  на  диету  садиться. Вот  как тебе  удается?... Погоди, я  же  не  за  этим  пришла! Чего  ты  меня  с толку  сбиваешь  своей  красотой  и  грацией?! У  тебя  что-то  случилось, я  же  вижу!
-  Да, случилось, но  уже  очень-очень  давно, - Ира  вздохнула  и  устроила  длинные  ноги  в  узких  черных  брюках  и  черных  же  ботильонах  ровно  в  углу  подоконника.
-  Ты  Мишку  имеешь  в  виду? – Юля  развернула  кресло  и  немного  проехала  на  нем  в Ирину  сторону.
-  Да. И  себя  тоже, – девушка  посмотрела  на серый  мглистый  день  за  окном. – Я  должна  была  все  поменять  в  первый  же  год после  свадьбы. А  то  и  раньше, - глаза женщин  неожиданно  встретились, и  Юля  вдруг  почувствовала, что  у  подруги  есть  тайна, глубокая  и  не  до  конца  осознанная  ей  самой. Она  затаила  дыхание, боясь  спугнуть  настроение  Ирины. – Я  знаю, где  ошиблась, знаю, что словами тут  не поможешь. Знаю, что  дети  растут, почти  уже  выросли в больной  обстановке  ненависти, лжи  и  зависимости. Все  знаю, но  меня  словно  кто-то  против  моей  воли  тащит  по  выбранной  не  мною  дороге. За волосы  тащит, и  не  слышит  моих  криков  о  помощи. Но  я  все  равно  хочу  жить нормально. Это  очень  трудно  изгнать  из  моих  мыслей… - она  умолкла, потирая  виски.
-  Мишка  продолжает  устраивать  сцены? – негромко  поинтересовалась  Юля.
-  Ты  о  ревности? – приподняла  Ира  одну  бровь.
-  Да.
-  Нет. Он  почти  не  бывает  дома. Сейчас  он  строит  новый  магазин  где-то  у  черта  на  куличках – этого  от  него  никто  не  ожидал, кстати, - Ира  усмехнулась.
-  Почему? У  него  же  сеть  целая, если  я  ничего  не  путаю?
-  Не  путаешь, - кивнула  Ирина, - но  весь  деловой  центр  ждал  супермаркет  на площади  в  районе  залива. Были  получены  все  разрешения; объект  выставили  на  торги, куда  обратилось  около  двух  десятков  заинтересованных  строительных  организаций! Понимаешь, о  чем  я?
  Юля  поворошила  свою  новую  прическу  и  задумчиво  произнесла:
-  Странно.
-  Вот  именно. Бросить  такой  проект, чтобы  озаботиться  проблемами  неблагополучных  жителей  вечно  подтопленного  райончика. Зачем  им  отделочные  материалы?! Плотины  из  моющихся  обоев  строить  что  ли? Или  клей  разводить  ацетоном  и  перепродавать, как  мартини? Я, конечно, спросила  Мишку, когда  он  был  в  добром расположении, на  что  он  мне  ответил: схема  такая, Иренок, сложная. Прикинь?
-  Да  уж, - протянула  обескураженная  Юля.
  Но  в  целом  она  почему-то  успокоилась. Ира  хоть  и  выглядела  утомленной  и  нерадостной, на  особо  несчастную  не тянула. За  долгие  годы  однотипных  отношений, как предполагала  Юля, девушка  просто  привыкла  жить  вне  эйфории. Состояние счастья  было  ей  незнакомо. Так  считала  Юля. И  как  же  она  удивилась  бы, узнай, какое  неведомое  по  силе  чувство  выросло  в душе  подруги, какое  это  удовольствие  так любить, и  какой  ужас. Она  и  предположить  не  могла, что  в  следующий  раз  увидит  и  услышит  совсем  другую  Ирину. То ли  мертвую, то  ли  потерявшую  всякую  надежду  видеть  свет  и  радость. Она  поднялась  и  попрощалась, как обычно, зная, что  сегодня  они  больше  не  увидятся. День  продолжался.
  Вечером  Ирина  поехала к  матери, как  делала  вот  уже  двенадцать лет  каждую  пятницу. Женщина  ждала  ее  у    окна, отдернув  занавеску  левой  рукой, а  правой поглаживала  одну  из  своих  любимиц. Самая  старая, персидская  кошка  Пашка, лежала  у  входной  двери  и  сердито  урчала  в ожидании. Тихий  дом был  наполнен  светом  и  любовью. Здесь  Ире  всегда  было  спокойно, и, становясь  старше, она  начинала  понимать, не  будь  этого  дома, она  сошла  бы  с  ума.  Все  три  кошки  вышли  ей  навстречу, выгнув  спины  и  задрав  хвосты  перпендикулярно  паркету. А  потом  появилась  мама.
-  Что-нибудь  случилось? – почему-то  спросила  она, поправляя  рукава  теплого  халата.
-  Нет, сегодня  пятница, - Ира  сделала  шаг  навстречу   и  тут  же  попала  в  объятия, знакомы с  детства. – Как  ты?
-  Хорошо-хорошо. Я  купила  кексы  в  виде  мишек, знаешь, такие  с  изюмом, как  ты  любишь, и  еще  курочку  приготовила  в  духовке. А  у  нас  магазин  с  кормами  для  животных  закрылся, говорят, невыгодно  стало  торговать, и  я  теперь  езжу  в  центральный, туда, где  мы  покупали  Мисси, помнишь?
  Отвечать  было  необязательно. Прижав  голову  к  плечу  матери, Ира  обнимала ее  и  слушала, как  дорого  стало  платить  за  телефон, что  не  дают обещанное  в  среду  отопление, и  ночами  очень  холодно, что  умерла  соседка  снизу, и  скоро  в  доме  появится  еще  одна  питомица, потому  что  покойная, еще  при  жизни, договорилась  с  мамой  приютить  ее  кошку  Люську.
-  А  она  такая драная, хоть  и  симпатичная. Ее  следует вымыть  и  откормить.
  Ира  прошла  на  кухню, выложила  продукты, застенчиво, не на  видное  место, пристроила  несколько  тысячных  купюр.
-  А  почему  же  до  сих  пор  Люська  не  у  нас? – спросила  она, сглотнув  ком  слез, застрявший  в  горле, как только  она  увидела  милое  лицо  матери.
-  Там  пока  родственники  орудуют, - мама  ткнула  пальцем  в  пол. – Уедут – занесут. Нет  бы  сразу, а  то  заморят  голодом.
-  Да, пожалуй. Хочешь, я  прямо  сейчас  схожу  и  заберу  ее? – Ира  улыбнулась, справившись, наконец, с  волнением.
- Даже не  знаю, хотя, наверное, хочу. Ты  у  меня  посмелее. Сходи, а  я  разогрею  ужин.
 Поднимаясь  по  лестнице  с  кошкой  на  руках, Ира  вдруг  приостановилась  у дверей. Слезы  покатились  по  щекам. Какое-то  горе, неосознанное, неиспытанное, стиснуло  грудь. Что  же  с  ней? Рыжая, пушистая, но  неухоженная  кошечка, кажущаяся  крохотной, по  сравнению  с  мамиными  принцессами, подняла мордочку  и  задвигала  усами, вытягивая  носик  к  лицу  Ирины. Сочувственное  урчание  раздалось  так  неожиданно  и  громко, что  заставило  девушку опомниться.
- Люся, Люся! – она  погладила  кошку  так  ласково, как  только была  способна. – Ты  скажи  мне, что  такое  происходит, а?
  Урчание  усилилось.
  Весь  вечер, отогреваясь  в  маминой  компании, девушка  решала  для  себя вопрос, признаться  или  нет  в  своей  преступной  связи  с  другим  мужчиной. Мать откровенно  не  любила  Михаила, но  Ира  ни  разу  на  слышала  от  нее  ни   одного  дурного   слова  в  адрес  зятя. Женщина, тонко  воспитана, наделенная  тактом, лицом  и  взглядами  могла  выразить  что  угодно, а  вот  грубых  выражений  избегала. Только  тот, кто  хорошо  знал  ее  натуру, мог  определить  ее  чувства.
  «Если  она  меня  осудит, мне  просто  некуда  будет  пойти! Пусть  это трусость…я  скажу  ей, но  позже, когда  разведусь  с  мужем, или, когда  наберусь  смелости  хотя  бы  обсудить  с  ним  возможность  развода».
  Домой  Ира  приехала, когда  уже  зажглись  фонари, а  улицы  опустели. Дети  сидели  каждый в  своем  углу  и  дулись  друг  на  друга, не  поделив компьютер. Уроки  были  не  сделаны, тренировочные  костюмы  к  завтрашним  занятиям  физкультурой  не  собраны. Мигом  забыв  о  хандре, Ира  вышла  на  середину  кухни, и, упрев  руки  в  бока, рявкнула:
-  Немедленно сюда, оба!
 Воспитательный  сеанс  затянулся до  одиннадцати  вечера. Мир  был  восстановлен. Михаил  все  не  приезжал.
-  Никита, а  папа случайно  не  появлялся, пока  я  навещала  бабушку? – спросила  Ира, убавляя  звук  телевизора.
-  Нет, слава  Богу, - выдал  сын.
-  Вам так  сложно  с  папой? – понизив  голос, спросила  Ира.
-  Не то  слово, - усмехнулся  Никита  и  посмотрел  ей  прямо  в  глаза. – Мы  с  Настькой  вообще  хотели бы  жить  с  бабушкой. И  с  тобой, хоть  ты  и  орешь  на  нас.
-  Прости, что  орала, мне  просто  было  очень  неприятно, что  вы  бездельничали.
-  Мы  подрались, - нехотя  признался  сын.
-  Классно, - выдохнула  Ирина, - и  кто  кого  победил?
-  Я  его! – звонко  выпалила  Настя, до  этого  благоразумно  притихшая  в  уголке  гостиной.
-  Она меня, - признал Никита  и  вздохнул.
-  Ладно. Тут  зашел разговор  о  бабушке, - осторожно  прощупала  почву  Ира. – Почему  возникла  такая  идея?
-  Папа  злой, - сказала  Настя, подходя  к матери  и, прижимаясь  к  ее  боку  своим  хрупким  тельцем. – Он  нас  не  любит. Кричит  все  время, и  по  телефону, и  на  тебя, и  на  всех. Кошек  бабушкиных, говорит, следует  убить. А  однажды, пока  никто  не слышал, говорил, что  и  тебя  надо  убить. Мы  испугались, и  стали  следить, чтоб  он  не  убил.
-  Как  же  вы  услышали  такое? – Ирина  обняла  дочку, чувствуя, что  слабеет.
-  Мы  подслушали, - негромко  пояснил  Никита. – Мы  знаем, что нельзя, - торопливо  добавил  он, - но  было  страшно, когда  папа  по  кабинету  бегал  туда-сюда  и  что-то  говорил  сам  себе.
-  Это  давно  было? – руки  Иры  вспотели.
-  Нет, где-то  в  ту  пятницу. Тебя  тоже  так  же  не  было  дома, а  он  приехал  пораньше. На  нас  не  посмотрел  даже, уроки  не  проверил  и  за  ту  тройку  по  конроше  не  наругал, за  которую  ты  мне  мороженое  есть  не  разрешила, помнишь?
- Конечно, - рассеянно  кивнула  Ира, давно  забывшая  и  «тройку»  и  свой принципиальный  запрет  на  сладкое. – А  потом?
-  А  потом  он  закрылся в  кабинете  и  стал  кричать. Настьке  даже  показалось, что  он  там  не  один.
-  Почему?
-  А  он  на  все  голоса  кричал, - тихонько  пояснила  дочка.
-  Я  очень  скоро  с  ним  поговорю, - твердо  сказала  Ирина, - может  быть, нам  с  вами  и  правда  придется  что-то  поменять.
- Переедем  к  бабушке? – спросил  Никита.
-  Или  еще  куда, - не  подумав, брякнула  Ирина.
-  К  новому  папе! – всплеснула  руками  Настя.
-  Да, уж  лучше  к  новому, - согласно  кивнул  Никита.
-  Боже ты  мой! – скороговоркой выдохнула  Ирина  и  закрыла  лицо  руками. 


                9.

  Начало  октября  выдалось  промозглым  и  грязным. С  неудовольствием  оглядев  забрызганный  по  окна  джип, Михаил  выбрался  с  раскисшей  дороги  и  побрел  к  забору, огораживающему  стройплощадку. Брюки  пришлось  поддерживать  на  коленях.
-  Вчера  только  тачку  вымыл, - вполголоса  пробурчал  мужчина  и  приостановился  у  металлических  ворот.
  Экскаватор  копал  котлован. Его  рев  резал  уши, и  хотелось  убраться отсюда  к  черту, и  туда  же  послать  всю  затею, даже  для  простого  обывателя  выглядевшую  бесперспективной. Михаил огляделся. Конечно, в  администрации  города правы: никто  из  жителей  этого  клоповника  не  нуждается  в  ламинированном  паркете, обоях  из  Швеции  и  кафеле  из  Италии. Все, что  им  нужно – это  спирт  и  мертвые  милиционеры, ну, может, еще  заблудившиеся  девицы  в  розовых  кружевных  юбках. Не дорогую  ли  цену  он  решился  заплатить  за  свою  месть, особенно теперь, в  кризисных  условиях? И  как  на  его эксцентричный  поступок  посмотрят  в  деловых  кругах? Не  назовут  ли  идиотом? Не  откажут  ли  в  следующий  раз  в  содействии?
 Михаил  сделал  несколько  шагов  в  сторону  от забора  и  оказался  над  обрывом, с  которого  потоки  грязи  лениво  стекали в загаженную  речушку. Местные  жители распивали  здесь  спиртные  напитки, воображая  себя, должно  быть, на  загородном пикнике. Повсюду  валялись  битые  бутылки, возвышались  груды мусора, который  никому  не  приходило  в  голову  вывезти  за  пределы  микрорайона. В  одном  месте  из  воды  торчал  ржавый  велосипед, и  Михаилу  вдруг  показалось, что  продолжи  он  экскурсию, скоро  наткнется  на  чей-нибудь  хладный  труп. Хорошенькое местечко, нечего  сказать. Как  раз  то, что  нужно.
  Вздохнув, он  отправился  в  обратный путь, комично  подтянув  брючины  так, что  стали  видны  черные  носки  и  волосатые  полные икры. Голова была  пустой, без  единой  мысли, только  где-то  в  глубине  сознания, на  уровне  эмоций, бились  отчаяние  и  недовольство  собой.
  Вот  уже  больше  двух  месяцев он  возвращался  домой  заполночь. Его  перестали интересовать  привычные  вещи, радовать  маленькие  личные  достижения. Всю  свою  энергию  он направил на  выполнение  плана  мести, при  этом, плохо  отдавая  себе  отчет  о  последствиях. Он  стал  разговаривать  вслух, не  всегда сам  это  замечая. С  женой  он  старался не  общаться, избегая  встреч  с  ней по  утрам, и намеренно  засиживаясь  в  кабинете  вечерами. Дети  стали  ему  не  нужны. Они  казались  ему  ненастоящими, существующими  только  в  воображении, не  способными  дать  ему  то  большое  наслаждение, которого  он  был  лишен  уже очень  давно.
  Если  раньше  его  волновала  любая  мелочь  в  облике  и  поведении  Ирины, так, что  он  мог  обматерить  ее  за  слишком  громкий  смех  или  яркую  помаду, то  теперь  он  словно  перестал  замечать  ее, нацелившись на  причинение  ей  огромного  страдания, глобальной  боли. Он захотел  уничтожить  ее  личность  и  выжечь  огнем  ненависти  все  вокруг  нее, все, что  она  любила, чему  смела  радоваться  без  него.
  С  Алексеем  он  вообще  старался  не  встречаться, ограничиваясь  телефонными  разговорами. Так  соперник  казался  нестрашным. Его  непроницаемые  глаза  не  читали  мыслей, и  можно  было  не  опасаться  быть раскрытым  раньше  времени.
  А  восьмого  октября  он  вдруг  сам  пригласил  его  приехать  на  объект, и  очень  настаивал  на  этой  встрече. Немного  удивившись, Алексей  выполнил  просьбу  Михаила.
  Если  бы  Ирина  узнала, что  ее  муж  задумал  убить  человека, она  просто  не  поверила  бы  в  это. В  совершенстве  изучив  его  природу, девушка  пришла  к  нелестному  для  Михаила  выводу: он  был  очень  труслив. Когда  супруги  Воронины  планировали какую-нибудь  поездку, все  вопросы  Михаил  предоставлял  решать  Ирине. Он  не  умел  внятно  сформулировать  свои пожелания  туроператору, сбегал  с  ответственных встреч  по  поводу  оформления документов, не  подходил  к  телефону, зная, что  звонят  знакомые  из  ОВИРа. Все  делала  Ирина: узнавала, ездила, договаривалась, оформляла. Ее  это  просто  поражало. Как  можно  успешно  управлять  бизнесом  и  совершенно  не  уметь  общаться с  нормальными  людьми, решая  нормальные, повседневные  человеческие  задачи. Из-за  его  робости  однажды  вся  семья  летела  на  разных  креслах  разными!  классами. Растерявшись, он  согласился  на  двухместный  номер  в  отеле  без балкона  и  кондиционера, а  потом  орал  на  Ирину, что  она  много  хочет  и  ни  черта не  делает…
  Если  бы  она  узнала, что  он  задумал  убийство, она  бы  рассмеялась.
 Но  Михаилу  за  последнее  время во  многом  пришлось  измениться. В том  числе,  и  в умении  обращаться  за  поддержкой  к  нужным  людям.
  Он  никогда  не  связывался  с криминалом, и  теперь, когда  встал  вопрос, как  именно  вершить  правосудие, снова  немного  растерялся. Когда-то  в  юности  он  увлекался  вольной  борьбой, и  он  бы  с  радостью  разбил  Лешке  лицо( про  себя  он  именовал  его исключительно  мордой). Но, представив  себе, как  они, два  здоровых  мужика  в  дорогих  костюмах  будут  валяться  в грязи, брезгливо  отмел  эту  затею. Ножом  он  умел  пользоваться  только на  кухне, разделывая  мясо, да  и  если  б  умел… Что, тыкать  им  в  наглую  физиономию  посреди  улицы? А  если  не  получится  лишить  Маркова  жизни? Садиться в тюрьму, предоставив  голубкам  возможность  счастливо  ворковать, забыв о  его  существовании  через  неделю?!
 Нет, убивать, так  чтобы  наверняка! Ему нужно  оружие, а  кроме его  старого  приятеля – директора  охранной  фирмы «Щит» Игоря  Волошко, ему  обратиться  не  к  кому.
  Лет  пятнадцать  назад, когда  с  бизнесом  по  неопытности  и  молодости  вышла  первая  осечка, Михаил  пробовал  себя  в  охранной  фирме  Игоря, тогда  еще  никакого  не  директора, а  такого  же  парня  с  избытком  мускулатуры. Времена  изменились. Став  крупным  бизнесменом, Михаил  не  забыл  Игоря  и  часто  пользовался  услугами  его  фирмы. Дружить, как  всем  было  известно, Михаил  не  умел, но  компенсировал  отсутствие  человечности, педантичностью  и  честным  выполнением  своей  части  договоров.
  Игорь  Волошко  ровного  отношения  к  Воронину  не менял, считая  подобное  знакомство  не  лишним, а  иногда  очень  даже  полезным. Не  далее, как  прошлом  году  Игорь  и  Михаил  заключили  негласное  соглашение, по  которому  в  новом  здании «Щита»  был  выполнен  качественный  ремонт  новейшими  материалами, а  магазины  Михаила  обзавелись  приличной  системой  защиты.
  Михаил набрал  номер Волошко  быстро, без  запинки, а вот  когда  пошел  гудок, слегка  занервничал. Что, если  Игорь  проявит  несвойственное  ему  обычно  любопытство, или, того  хуже, законопослушность, и  начнет  задавать  вопросы… и  тут  в  трубке  раздалось  бодрое:
-  Алло? Миша, привет, не  ожидал.
-  Здорово, Игорь. У  меня  к тебе  просьбочка  организовалась, не  поможешь?
-  О  чем  речь? Излагай.
-  Мне  ствол  нужен, чистый  желательно…
-  Сдурел, такие  вещи  по  телефону?! Подъезжай  к девяти, я  что-нибудь  решу.
-  Спасибо.
-  Не  за  что  пока  еще.
  Над  городом  повисла  очередная  одинокая  ночь, когда  Михаил  осторожно  закрыл  за собой  двери  дома, где его  никто  не  ждал. Дети  спали. Ирина, если  и  не  спала, то  мастерски  притворялась, а больше  ему ничего  и  надо  было. Сняв  туфли, он  прошел  в  кабинет, заперся  и  выложил  на  стол  блестящий  черный ТТ.
-  Отлично, - сощурился  он  на  лампу.
 Постоял  с  минуту  и  тяжело  опустился  в  мягкое  кресло. Отлично  он  себя  не  чувствовал. Хотелось  выть  в голос  и колотить рукояткой  пистолета  по  гладкой  поверхности  стола. Хотелось  кричать, плакать, драться, но  меньше  всего  тянуло на мокрую, грязную  улицу  занюханного  микрорайончика, где  завтра  решится его  жизнь. «Отступить, конечно, можно», - ответил  он  трусливому подсознанию, изводившему  его  сомнениями. – «Но  как  дальше-то  жить?! Позволить  ей  любить  его? Позволить  ему  дотрагиваться до  ее  тела, говорить  с  ней, заглядывая  в  ее  сияющие глаза?» он, что, чокнутый, чтобы  пускать  все  на  самотек, устраняться  и  хныкать  в  сторонке?! Довольно. Выбор  сделан.
  Михаилу  не  пришло  в  голову, что  право  выбора  дано  каждому  человеку  без  исключения, и  что  его  жена  тоже  способна  решить  простое  уравнение, где  икс  всегда равен  личному  счастью. То, что  его  счастье  упущено, загубленное  им самим, Михаил  не  осознавал. Он  просто жил  с  ощущением  предательства  близкого  человека, а за  это, по  его  разумению, следовало  назначать  самое  строгое  наказание. Смягчающих  обстоятельств  в  проступке  жены он  не  замечал. Да  и кому  бы достало  смелости  признать  себя  виновным? Михаил  не  верил  в  таких  героев, способных  открыто  заявить: «Да, я  ревнивец, да, я  жесток, да – это  я  довел  ее  до  преступления, подтолкнул  своим  неверием, судите  меня  тоже!»
  Он  закурил, мрачно глядя перед  собой, и тут  же забыл  о  сигарете. Только  когда  пепел  обжег  пальцы, мужчина  выругался  и потянулся  к  пепельнице. Она  была  полна  окурков. Когда  он  успел  прикончить  целую  пачку?! Это  состояние  называют  трансом. Взгляд  перебрался  с  захламленной  пепельницы  на черный  ствол, разлегшийся  на  столе. Он  сошел  с  ума, если  решился  на  это. Просто  сошел  с  ума.
 Ночь  обволокла  дом, обойдя  лишь  полутемный кабинет, где, сидя  в  кресле, его  хозяин  грыз  пальцы, покрасневшие  от  ожога. Сердце  словно  остановилось, и  затих  разум. Завтра. Осталось всего  несколько  часов. И  может быть тогда  он, наконец, выспится.
  Он  не  помнил, когда  бы  еще  ему  довелось  провести  целый  день  в  лихорадочном  ожидании. Много  лет  назад, едва познакомившись  с  Ириной, он, конечно, желал  свиданий  с  ней, но не  под  таким  мощным  накалом  чувств. Утро, день, снег, ветер, поездки  через  весь город, бумаги, бумаги, бумаги – все  замиксовалось  в  наркотический  коктейль, а  к  вечеру разбилось  вдребезги  головной  болью  и тошнотворным  ужасом.
  В  назначенный  час  Михаил  подъехал  к  высокому  забору, набранному  из  металлических  секций-решеток, и  сразу  увидел новую «Хонду» Алексея.
-  Тачку  поменял, - хрипло  произнес  он, вздрогнув  от  звука  собственного  голоса. – Какой  неоригинальный: даже цвет  такой  же  выбрал!
  С  недавних  пор  Михаил  невольно  оказался  в  курсе  самых  незначительных  перемен  в жизни  Алексея. Он  не следил  за  соперником  специально, но  мозг  дотошно  фиксировал  марку коньяка, предпочитаемого  Алексеем, бильярдный  клуб, где  он  любил  проводить  вечера, любимые  блюда, характерные  выражения  и  мусорные  словечки, которых  нет разве  что  в  речи  особ  британского  королевского  дома.
  Единственное, что  оставалось  загадкой  для  обезумевшего  от  ревности  мужчины, это  чем  именно  Марков  привлек  его  жену. Даже  отдавая  должное  хорошей форме Алексея, его благородному профилю  и безупречному  вкусу, Михаил  по-прежнему  отказывался  верить в  суперсексуальность и  мужской  шарм  любовника  Ирины. Возможно, подсознание  вечного  победителя  попросту  не  в  состоянии было  принять  чье-то  лидерство в  самом  главном  и  болезненном  вопросе, мучившем  Михаила  на  протяжении  всех  лет  брака.
  Мелкий  снежок сыпался на  землю  из  темнеющего  неба, устраивая  слякотные  бороздки  и  колеи, противно  холодя щеки  и  все  открытые  части  тела. Михаил  поежился  в  своей  довольно-таки  теплой  кожаной  куртке  и  решительно  двинулся  к  машине  Алексея. Тот, видимо  заметив агрессию, сам  вышел  навстречу  Михаилу, легким толчком  захлопнув  дверцу  своего  новенького  джипа.
-  Не  в  настроении, что ли?– протягивая  руку, он  успел  только  удивленно  вскинуть  брови, потому  что  в  следующую  секунду, схваченный  за  шиворот, был  увлечен  к обрыву, надежно  скрываемому  забором. – Что  за  хрень?! – выкрикнул  он, падая  в  грязь  и  тщетно  пытаясь  подняться.
-  Как тебе  могилка? – раздалось  из  полумрака, и, подняв  глаза, Алексей  изумленно  заглянул в  черную  дыру ТТ.
-  Ты  пьяный, что  ли, Мишка?! – голос  его  прозвучал возмущенно, но  без примеси  паники, на  что  втайне надеялся  Михаил. А  через  минуту  нерешительного  прицеливания  и  дрожания рук, Михаил  вдруг  тоже оказался  в  грязи, сваленный  ловкой  подножкой; преимущество   было  потеряно. – Брось  пушку! – яростно  прошипел  Алексей  и  начал  выкручивать  противнику  руку. Пухлые  пальцы  не  выдержали  натиска  стальных  мускулов, и ТТ. перекочевал  к  Алексею, который  тут  же вышвырнул  его  куда-то  в  плескучую  темноту  грязной  речушки. – Ты  чего, реально  пьяный?! – задыхаясь,  повторил  Алексей  свой  вопрос.
  Ответом  послужил  неплохой  удар  в  подбородок. Вывернувшись, как  змея, Алексей  стремительно  подскочил, потирая  ушиб  и  зло, изо  всех  сил  пнул  Михаила  в  круглый  живот. Мужчина, хрюкнув, повалился набок и, теряя  остатки  гордости, скуля, покатился  в  реку. Его  холено  лицо  несколько  раз  ткнулось  во  что-то  липкое  и  тягучее; за  шиворот  потекла  вода, в  нос  ударила  вонь  сточной  канавы. Голова, и  без  того  разламывающаяся от  боли, вспыхнула  новым  сильным  приступом. Глаза  закрылись  сами  собой, и  открылись  только когда  до  Михаила  дошло: Алексей тащит  его  вверх, пытаясь  избавить  от  мерзкого  ледяного  омовения.
  Возня  в  грязи  закончилась  моральной победой  Алексея, но  это  все, чем  он  мог  похвастаться. Глина  стекала  у  него  по  щекам, пиджак  и  джинсы  можно  было  прямо  сейчас  выкидывать  на ближайшую помойку, благо, идти  недалеко. Подбородок  распух, из  губы  текла  кровь, пачкая  бывшую  когда-то  сиреневой  рубашку. Что  касается  его душевного  равновесия, оно  покинуло  его  с  первым  приземлением  в  лужу.
  Впрочем, Михаилу было  поганей  вдвойне. Мало  ого, что  он  весь  вымок; пистолет  пропал, так  еще  и соперник, которого  он  уже  сто  раз  видел  покойником, вдруг  каким-то  чудом  перехватил  у  него  инициативу, да  еще  и, в  конечном  итоге, спас  ему  жизнь.
 Став на  четвереньки, Михаил  замер. Голова  начала  ясно  работать  и  выдала  наконец пристойную  идею – первую после  неудачного  желания  казнить прелюбодея.
-  И  какого  хрена  это  было? -  невнятно  сформулировал  вопрос разъяренный  Алексей. – Не  ответишь, сброшу  обратно  в  это  чистое  озеро, и плавай там  хоть  до  весны, придурок!
-  Леха, ты  прости  меня. Я сошел  с  ума, наверное. У  меня  же  Ирка  погибла, вчера  похоронил  только… - и  почему  он  раньше  не  додумался  сказать  такое?! Все  его  страдания  были  вознаграждены  с  лихвой. Алексей  покачнулся.
- Не  понял?
-  Ирка  умерла. Убили. Козел  какой-то сбил  на «Жигулях». Утром  скользко, затормозить  не  успел, а  она  дорогу переходила… - Михаил  натурально  всхлипнул. – А тебя  я убить  хотел, подумал, нравился  ты  ей!
-  Причем  тут  я?! – Алексей  утер  ладонью  лицо, и  ошалело  огляделся. Снег  сыпался, превращаясь  в  грязь, как  только  касался  земли. Большой, неуклюжий  мужик  хрипло плакал  на  скользком  обрыве.
-  Ревновал  я, - выдохнул  Михаил  и попытался  подняться. – Прости.
-  Черт  бы  побрал  все! – заорал  вдруг  Алексей, подтверждая  все  догадки  Михаила, еле сдержавшего  порыв, кинуться  на  мерзавца  и  довершить  начатое  голыми  руками.
  Он  смотрел, как  соперник, всегда  стройный  и  элегантный, теперь, убитый, сгорбленный  и  жалкий  в  своем  заслуженном  горе, волочится  к  машине, еле  вытаскивая  ноги  из  мокрых засасывающих  ямок, и  думал, что  все-таки  исполнил  месть, как  и  было  суждено. Теперь  дело  за  женой.
 Грязный, измученный, одуревший, Михаил  поднимался в  лифте, трясясь в  нервном  ознобе. Куртку  он  выбросил  по  дороге  в канаву, а  оставшаяся  одежда, состоявшая  из лавсановых, разодранных  на  коленях, брюк  и  насквозь мокрой тонкой  сорочки, на  согревающий  комплект «Камацу» не тянула. На  седьмом  этаже  лифт  деликатно  замер  и  разинул  пасть. С минуту  Михаил  тупо пялился  на  дверь  своей  квартиры, соображая, туда  ли  он  вообще  прибыл. Да, вроде все  так: металлическая, под  роскошной  малиновой обшивкой, дверь, огромный  глазок, значок охранной  фирмы  и  светящийся  огонек-сторож, недремлющий  и  неподкупный.
  Эту  квартиру  он  купил  по  капризу  Ирины, желающей  взирать  на  город  с  высоты  непременно  седьмого  этажа. Он помнил  ее  любопытное  выражение  лица, когда  она  переступила  порог  своего  нового жилища. Она  напоминала  ему  кошку, которую  по  русскому  обычаю  следовало  бы  запустить  в  дом первой – похотливую, вороватую  тварь, из  тех, что  умели  талантливо  действовать  ему  на  нервы. Впрочем, даже  если  бы  кошка  и  была, то  она  стремглав  вылетела   бы  прочь, красноречиво  советуя  вернуться  в  старую « хрущевку»  с  вечно  текущими  кранами, где  они  были  так  счастливы. Или  не  были? Ведь  именно  туда приезжала  «скорая помощь»  к  умирающей  от  слез  Ирке, и  уж  не  он  ли  был  тому  виной?
 Тот  врач, Михаил  запомнил  его  утомленное  поздними  вызовами  лицо, ясно  дал  понять, кого  обвиняет  и  почему. Так  все  запуталось! Михаил вынул  ключи, только  сейчас  осознав, как  нелепо  и  пугающе  выглядит. Что  он  скажет  жене? Что  пытался  убить ее  любовника?! Очень  остроумно. Нет-нет, он  возьмет  тайм-аут, вымоется, отоспится, а  завтра, десятого  октября, они  поговорят.
  Всегда  ли  она  была  так  хороша, как  этим  туманным  утром?! Она  шла, осторожно  ступая, по  первым корочкам  льда, улыбаясь  своим  мыслям, словно  впереди  ее  ждал  не  суматошный  рабочий  день, а  приятная  прогулка  по солнечным аллеям. Всегда  ли  так  красиво  она  укладывала  свои  русые  волосы?! И  разве раньше  она  позволяла себе эти  фиалковые  и  розовые  оттенки  в  макияже? Вот, когда  ему  следовало  обращать  внимание  на жену: по  утрам!
  Задумчиво  ожидая  Ирину  в  машине, Михаил  впервые за  долгое  время  разглядывал  ее, приближающуюся  к  нему  легкой  походкой  неутомимой  странницы. Ее  улыбка  чуть  ли  не  звенела  в унисон  с  октябрьским  морозцем, превращая  замужнюю  женщину, мать  двоих  детей  в  беззаботную  девушку – студентку.
  « Она  влюблена!» - вдруг  озарило  Михаила. Ужас  этого  открытия  был  подобен  крепкому удару  по  темени. Привыкнув  к  мысли  об  изменах  жены, он снова  ощутил, как  качнулась  земля, готовая  поменяться  местами  с  небом. Любовь – это  смерть  их  браку. Смерть  благодарности, на  которой, как  он  подозревал, держался  последние  годы  их  хрупкий  мир. Смерть  его  репутации, как  мужчины – добытчика, защитника, самца, наконец. Она  выбрала  другого – она  поплатится! Если  с  женой – потаскухой  он  еще  способен  был  примириться, адаптировавшись  к  ее  безнравственной  позиции, то  с  любимой, отдавшей  свое сердце  чужому  мужику, следовало  расправиться  немилосердно.
  День  закончился, осенний, короткий, хрупкий. Михаил  поджидал  припозднившуюся  с  работы  жену. В  тысячный раз, отдергивая  занавеску  в  гостиной, выходящей  окнами на  околоподъездную  площадь, он  повторял  про себя речь, короткую, как  выстрел, и такую  же  смертельно  опасную.
  Ирины  все  не  было. Стемнело, как  это  всегда  бывает  в  октябре, почти  мгновенно. В  свете  фонарей  замутнел  воздух, обещая  снег, который  и  без  того  временами  пробрасывал, притворяясь  дождем.
  Наконец, у  дома  остановилась  машина. Огонек  такси  рыжел  внизу, терпеливо  дожидаясь, пока  нерасторопный  пассажир  покинет  уютное  нутро. Михаилу  даже  не  пришлось  высовываться  в  окно, чтобы  лучше  рассмотреть  приехавшую  женщину. Ирку  он  узнал  бы  и  в  полной  темноте.

                10.

  Дрожащая  и  зареванная, она,  не  глядя, сунула  водителю  две  сотенные  купюры и  захлопнула  дверцу, обойдясь  сегодня  без  своего  привычного «Благодарю». Из  темноты  падали  снежинки, смывая  следы  туши  со  щек, а  вместе  с  ними  таяли  и  слезы. Какая страшная, нелепая  несправедливость. Почему? Ведь  она  уже  шла  сказать, что  готова  развестись  с  мужем. Что  же  получается? Алешка  дал  задний  ход, когда почувствовал  серьезность  ее  намерений? А, может, вдруг  разглядел  ценность  изумруда  в  привычной  стерве-жене, и  решил  оставить  все, как  есть? Ладно, решил. На  свидание-то,  почему  не  приехал? Она  же  никогда  не  уподоблялась сериальным  героиням: не  лезла  в  душу, не  навязывалась, не  угрожала, не  жаловалась  и  не  ныла. Что, стало  вдруг  многовато «не», которые  в  мгновение  из  достоинств  обернулись  в  недостатки?
  Стоя перед  подъездом, задрав  голову  к  небу  и  молясь неизвестно  кому, Ирина  убивалась  не  столько  о  коварстве  любовника, сколько о  болезненном  нежелании  идти  домой  к  мужу. Взгляда  его  пустых  глаз она  просто  не  вынесет, а  издевательские  улыбочки  и  приветствия  вполне  способны загнать  ее  на  больничную  койку. И  что  же  теперь  ей остается? Продолжать  жить   с  ним, в  то  время, как  она уже  видела  себя  встречающей  Новый  год  в  компании  другого  мужчины?! В  то  время, когда  уже  некоторые  вещи  собраны  и  упакованы  в  пакеты; и  готовы  слова  прощания – сухие, верные, хорошо  подобранные, и  даже, не  лишенные  признательности  за  все  сделанное  для  нее  когда-то.
  Ирина  вошла  в  подъезд, движимая  рефлексами, уводящими  ее  тело  из-под  мокряди  снежно-дождевых  капель. Все, чего  ей  хотелось – это  оказаться  в  доме  матери, в  своей  детской  постели, укрытой  толстым  одеялом на  гаячьем  пуху. Лежать  в  полудреме, слушая  капли  дождя  и  шорох  шин  проходящих  за  окном автомобилей, ждать  зиму  и  думать  о  чем-нибудь  необременительном. И  чтоб  никакого  Михаила, и…никакого  Алексея. Она – чистый  лист.
  Дверцы  лифта  стукнулись, открывшись.
-  Здравствуйте, Ирочка. Вы  так  поздно  с  работы  приходите. А погода  как? Дождь – не  дождь, а  Барсика  все  равно  выгуливать… Вы  заходите  в  лифт, пока  не  увели, хотя  я  сомневаюсь, что  кроме  меня  кому-нибудь  на  улицу  приспичит, - двери  закрылись, отсекая  болтливую  старушку – соседку, волокущую  упирающегося  бульдога, неверно  понятого  в  своем  желании  посетить  мокрые  кусты.
  « Зачем  я  здесь?» - устало  подумала  Ирина  и  нажала  кнопку  с  цифрой  7. Кто  мною  движет, или  что, но  оно  явно  хочет  моей  гибели.
  Дети  выбежали  ей  навстречу и  сразу загалдели, перебивая  друг  друга, спеша  поделиться  каждый  своей  новостью. Они  поступали так,  только  когда  ничего  серьезного  с  ними  не случалось, и  настроение  брата  и  сестры  искрилось  благодушием. Что-то  сквозь  пелену  страха  и  сомнений Ирина улавливала, невольно  оттаивая  в  звуке  их  родных  голосов, но  большая  часть оставалась  где-то  снаружи, не  проникая  в  сердце. Сегодня  она  любила  только  мужчину, исчезнувшего  из ее  жизни, а, может,  и  не  существовавшего  в  ней по-настоящему. Пройдет  ли когда-нибудь  эта  боль? Сумеет  ли  она  снова  слышать  детей, радоваться  пустякам, найдутся  ли  силы  вновь  идти  куда-нибудь  и  стремиться  к  чему-нибудь?
-  Привет, Ириш, что-то  поздновато  сегодня.
  Она  подняла  глаза  от  сумочки, в  которой  уж  очень  долго  копалась, и  увидела мужа, прислонившегося  к  стене  плечом. Его  тучная  фигура  нависала  над  ней, заслоняя  свет, и  девушка  поняла  вдруг, что  хуже, чем  сегодняшний  вечер  в  компании  этого  чужого  человека  с  ней  еще  не происходило, и, возможно, не  произойдет. Весь  он – Михаил – излучал  кошмар, невидимые  радиоактивные  лучи  которого  отравляли  ее секунда  за  секундой.
  Плакала, что  ли? – негромко  спросил  он, так  и  не  дождавшись  ответа  на  приветствие.
-  Нет, у  меня, кажется, насморк  начинается, - выдавила  Ирина, ужаснувшись про  себя  своему  отражению в  зеркале, куда  взглянула  на  секунду, отворачиваясь  от  прямого  взгляда  мужа. Нос  распух, тушь  растворилась, помада  размазалась. « Скажи  я  ему, что  пришла  со  свидания, впервые  бы  усомнился!» - мелькнула  невесть  откуда  взявшаяся  циничная  мыслишка.
-  Настя, Никита! Ну-ка, кыш  отсюда, а  то  еще  заразитесь! – искусственно  веселясь, прикрикнул  Михаил. Когда  он  взглянул  на  жену, улыбка  сползла  с  лица, словно  стертая  губкой. – Заходи, грейся. Я  приготовил  ужин.
-  Что? – Ирина  нерешительно  посмотрела  на  него, - с  чего  бы  это?
-  Шляешься  до  ночи, еще  спрашиваешь  потом! – негромко произнес  он  каким-то  чужим  голосом. – Дети  жрать  хотят, да  и  я, что, не  человек? У  меня  тоже  бывают  неприятности, - фраза  оборвалась  как-то  уж  очень  драматично.
-  Что  случилось? – машинально  поинтересовалась  Ирина, мечтающая  только об  одном: запереться  в  ванной. От  душещипательных  бесед  с  вовремя  вставляемыми  охами, ахами, и  прочими  соответствующими  случаю  междометиями, ее  воротило, как  от  испорченной  колбасы. Скорей  бы  уж  он  высказался!
  Новость, обличенная  в  слова, сначала  никак  на  нее  не  подействовала, на  несколько  секунд  оставаясь  просто  словами, повисшими  в  теплой  тишине  квартиры. А  потом  весь  воздух  вдруг  исчез  куда-то, словно  выкаченный  из  легких, и  сквозь  дурноту  подступающего  обморока, Ирина  вдруг  услышала  и  осознала  весь  ужас  сказанного.
-  Маркова-то  Лешку  помнишь, партнер  мой  по  бизнесу? Убили  его  недалеко  от объекта. Блин, говорили  мне, там  место  плохое, наркоманы  да  алкаши  живут, а  я  верить  не  хотел… Ирка, что  с  тобой?!
 Вот, почему  он  не  приехал. Уважительная  причина, нечего  сказать. Ее истерический хохот  разорвал, наконец, душащую  тишину. Где-то  в  животе  загорелась  огненная  точка, стемнело, и  последнее, что  увидела  падающая  девушка – это  перекошенное  в  гамме  разных  чувств  лицо  мужа.
 Ире  за  всю  ее  жизнь  не  раз  удавалось потерять  сознание. Чаще  всего  погружение  в  тошнотворную  полудействительность  происходило на  медосмотрах  во  время  забора  крови из  пальца. Мерзкое  ощущение, впрочем, быстро  проходило, стоило  подругам  или  медперсоналу  подвести  ее  к  распахнутому  окну  и  дать  понюхать  нашатырь. После  родов  обмороки  в  процедурном  кабинете  как-то  сами  собой  сошли  на нет. Видимо, организм, перенесший  куда  более  серьезный  стресс, по  сравнению  с  уколом  пальчика, начал  стесняться  своей  слабости  и  исправился. Подзабытое  чувство  дурноты, звон  в ушах  вдруг  вернулись  и  дернули  паркет  из-под  ног.
-  Ира, ты чего  это? – муж  наотмашь  ударил  ее  по  бледной  щеке. Голова  мотнулась, предложив  ему  другую  половину, чем  он не преминул  воспользоваться. Боли  она  не  почувствовала, хоть  сознание, цепкое, вредное, тут  же  вернулось. Ей  хотелось полностью  очнуться, сесть, потереть  глаза, чтоб  хлынули  застрявшие  где-то  в  душе  слезы, но  тело  не  слушалось. Мозг  лениво  констатировал  побои, а  еще  пытался осознать  вечную  разлуку  с  любимым. Слез  не  было. Страх  запоздал. На  дом  спустилась  ночь. Где-то из  глубины квартиры  слышался  встревоженный  голос  мужа, вызывающего  «скорую  помощь».
  И опять  будут  слова  лжи. И  никто  не  узнает  причину  обморока. Все  скажут: девушка  переутомилась. Ей  следует  побольше  думать  о  своем  здоровье. А  Михаил  будет  сосредоточенно  делать  вид, что  ему  интересны  выводы  врачей. Его  голова  будет  качаться сама  по  себе, а  в  глазах  навсегда  поселится  ненависть.
 Это  Ирина  понимала  даже  сейчас, лежа  на  полу  прихожей  в  расстегнутой  мокрой  куртке, грязных  сапогах, с  сумочкой, все  еще  прикрученной  ремешком  к  запястью. Ясно, что  Михаил  как-то  все  понял, сложил  два  и  два, и  вычислил  измену. Будь  он проклят! Его  забота, контроль, подозрения! Провались  он  со  своими «понтами», бриллиантами, шубами, лживыми  признаниями, комплексом  неполноценности, ненавистью  к  людям! Она  собиралась  уйти  от  него – она  это  сделает! Выплывет  из  морока страха  и горя, осознает свою  новую  будущую  жизнь  без  Лешки, и  уйдет. Куда-нибудь. Даже  не  к  матери…
-  Ирочка, вы  меня  слышите? – чей-то  голос  раздался  над  ней  так  близко, что  она невольно  дернулась от  неожиданности. – Ира, попробуйте  открыть  глаза! Умница, - она  посмотрела  на  склонившегося  над  ней человека – юношу  лет  двадцати  трех-четырех  в  зеленой  куртке  с  маленьким  красным  крестиком  на  кармане. – Кивните, если  видите  и  слышите, - уже  тише  повторил  он  просьбу; она  кивнула. – Давайте  перенесем  ее  на  кровать  или  диван, если  не  возражаете, - обратился парень к  кому-то, тяжело  дышащему  рядом. И  когда  Ирина  увидела  Михаила, все  тело  ее  вновь  непроизвольно  дернулось.
 Ее не повезли в  больницу, на  что  она  малодушно  надеялась. Все  рекомендации  врачей, влетев в  одно  ухо, вылетели  из  другого, даже  не  зацепившись. Вдруг  стало  безразлично, что  с  ней  станет  завтра, а  на  больший  срок  она вообще  не  загадывала. Ей  хотелось  оплакать  Лешку в  темноте  и  тишине, но  на  нее  со  всех  сторон  смотрели  чьи-то  глаза, и  он – человек, сумевший  внушить  любимой женщине  нечеловеческую  ненависть.
  Когда  бригада  «скорой», доброжелательно  попрощавшись, уехала, Ирина села  на  диване, куда ее  перенес  Михаил, и  в  упор  уставилась  на мужа, вопреки  желанию  больше  никогда  его  не  видеть. Привычка  и  страх  оказались  сильнее, умудрившись  предать  ее  даже  в  стрессовой  ситуации. Он  смотрел  на  нее, скрестив  руки  на  груди,  с  видом  судьи, огласившего  приговор  и  ожидавшего  последнее  слова  обвиняемого.
-  Могу  я  умыться  и  лечь? – не  своим голосом, охрипнув, спросила  девушка, досадливо  стирая  ладонью  остатки  помады; ее  жирная  основа запачкала  пальцы, и  снова  поднялось  раздражение на  собственную  беспомощность.
-  Лечь? – густые  русые  брови  поднялись  в  изумлении. Лицо порозовело, а  взгляд  засветился.
  «Да  это  же  его  звездный час! Триумф!» - дошло  вдруг  до  Ирины. – Вот, ради  чего  он  жил! Вот, чего  он  ждал  все  эти  годы! Вот, зачем он  рылся в  моих  вещах. Вот – этот  взгляд, это  состояние  души! Это - его  жизненная цель». А, главное, он  сам  еще  не  знает, как  жесток, зол и  пуст  его  внутренний  мир. Зачем  я  потратила на  него свободу, дружеские  чувства, принимаемые  за  любовь, но  все  же – чувства, нервы?! Зачем  были  слезы, жертвы, ложь…
-  Ты  хочешь  лечь. Вот так просто, без  объяснений?! – он присел  перед  ней на  корточки. Синие  джинсы  обтянули  полные  ляжки, чуть  хрустнув  прочными  волокнами. Ира  презрительно  оглядела  его  крупную  фигуру  и  встретилась  взглядом  с  прозрачно-серыми глазами, которых  почему-то  перестала  страшиться.
- Без  объяснений, - эхом  откликнулась она. – Да. Я  не  хочу  ничего  объяснять.
-  Ни  где  была, ни почему  у  тебя такой  ободранный  вид, ни обморок, который  случился  так  кстати, ровно  после  моих  слов  о  смерти  Маркова. Ты  знаешь, - он  качнулся к  ней, сжав  руки  в  кулаки, – он  сдох, как  собака, в  грязи. Не  исключено, что  его  изнасиловали  какие-нибудь  аборигены, носители  ВИЧ, или  чего  еще  похуже… тебе  все  еще  хочется  пообжиматься  с ним?! Сука! – не  видя  реакции  на  свои слова, Михаил  махнул  рукой  перед  носом  девушки, но  она даже  не  отшатнулась, и  все, чего  он  добился – это  взлетевшие  надо  лбом  легкие  пряди  волос. – Чего  молчишь?! – ярость  закипела  слюной на губах.
-  Не хочу  с  тобой  разговаривать, - произнесла она  еле  слышно. Перед  глазами  вместо  любимого  лица, бледного  и  заляпанного  грязью, не было  ничего. Ей  никак не  удавалось  заставить  себя увидеть  Алешку  мертвым  или  хотя  бы покалеченным. И  слова  Михаила, злые, глупые, ненужные, никак не  трогали  ее. Только  сердце  ныло, поняв  быстрее  разума, что  любви больше  нет, неважно, что  произошло, главное, она исчезла  где-то  в  космосе.
 Встретившись  взглядом с  опустевшими  глазами  жены, Михаил  еще  не  понял, что  потерпел  поражение. Он  попробовал  действовать  привычными  методами, от  которых  всегда  был  прок, но  сейчас  отлаженная  схема  почему-то  дала  сбой. Ирина  не реагировала  ни  на  замахи, ни  на крик, ни  на  издевки. Из  ее  глаз  ушел  страх. Ушло  и  еще  что-то, но  та, главная кнопка, на  которою  он  давил, видимо  слишком  часто, сломалась  и  потухла. До  Михаила  дошло, что  сегодня  он  ничего  не добьется от  испорченной  игрушки, в  которой, оказывается, жила  душа, изначально не  для  него  созданная  и  вложенная  в  прекрасную  оболочку.
 Молча, Ира  спустила  ноги  с  дивана, встала  и  пошла  в ванную, не  взглянув  на  него, не задев.
  «Что  я  сделал на самом  деле?» - спросил он себя, сморщившись  от  негромкого звука запираемой  двери. «Разрушил, чтобы  вернуть, или  разрушил, чтобы наступил  конец?»
  И  когда  из  крана  потекла вода, он  порывисто  закрыл  лицо  руками  и  всхлипнул, внезапно  все поняв. Ирину  ему не вернуть.
  Оставшись, наконец, одна, Ирину, не  глядя, повернула  ручку  на  двери, отсекая  все, что  только  что  видела  и  слышала. Ладонь  легла  на  холодную  поверхность  зеркала; отражение  чужой, одинокой женщины на  миг  застыло  каменной статуей, а  потом  рассыпалось  и исчезло. Ира  села  на  пол, ловя  воздух  ртом, но  горло, сузившееся  в  диком  спазме, не  давало  ей  урвать  хотя  бы  кубический   миллиметр  спасительного  кислорода. Горе словно накинуло  на  нее  шнурок и  с  силой  потянуло. Сердце  застучало  в  бешеном  ритме.
  « Ну, вот, я  и  умираю»,- с  облегчением  подумала  девушка  и уронила  обессилевшие  руки на колени. – Увижусь  с  Алешкой, и  хотя  бы  там, стоя  над  бездной, безмолвной, пугающей  своей  неизвестностью, успею  сказать, что  любила  его  и  шла  к  нему»
  Но  будто  бы  кто-то  мудрый  и  всевидящий  воспротивился  ее  мыслям, буквально  разорвав  горло  свежей  струей, ринувшейся  внутрь. Открыв  рот, она  дышала, дышала, до  боли, до потемнения  в  глазах, а  после зарыдала  в  голос, сотрясаясь  всем  телом.
 Так кончилась  эта  ночь, не  пожелавшая  пощадить  ни  палача, ни  пленника. Впервые  за  многие  годы  муж  и  жена  заснули  в  разных  местах, и  никто из  них – в спальне. Они  словно  боялись  осквернить  окончательно  свое  прошлое, и  отключились, Ирина – в  ванной, свернувшись  клубком  на  полу, Михаил – в  гостиной, сидя, опершись спиной  на  диван.
 Был  еще  один  человек, попытавшийся  заснуть  этой  ночью, но,  как  и  предыдущую, провел  ее  в  полузабытьи, которое  вряд ли  можно  было  назвать  сном. Живой, здоровый, но  чувствовавший, как  жизнь  буквально  покидает  его  с  каждой  новой  мыслью  об  Ирине, Алексей  сидел  в  кресле, пил, отключался, снова  пил, и  снова  ронял  голову  на  грудь, всхлипывая  и  скуля  во  сне, словно осиротевший ребенок. Потеря  давила  на  него  каменной  ступней, норовя  раздавить  при  любом  неловком  движении. Он, то  звал  Ирину, забывая  на  коротенький  миг, что ее  больше  нет, то  проклинал  свою  нерешительность, затянувшую  их  разлуку, но  ни  разу  в  его  голову не  пришло  отменить  покупку  новой  квартиры  и  перенести  подачу  заявления  на  развод  с  женой. Он продолжал  жить  в  ожидании  чуда, как  всякий  обезумевший  от  горя  человек, которому  не  предъявили  тела  погибшего. Он  вздрагивал  от  звонков, подолгу  задерживался  у  окна, бросал привычные  взгляды  на  календарь, прикидывая, на  какой  день  недели  выпадет  в  следующем  месяце  десятое  число. Он  ждал  Ирину и  думал  о  ней, как  о  живой. И  когда  в  сотый  раз  проклятый  рассудок  пытался  напомнить  ему горькую  истину, он  выходил  из  себя  и  принимался  швыряться  предметами, орать  на жену, пинать  двери… Любимый  образ  возникал из  ниоткуда, улыбка  светилась  надеждой, глаза  блестели  слезами  радости. Ирина  манила  его, настойчиво  шевеля  тоненькими  пальчиками, и  он  успокаивался  и  затихал в  своем  кресле, предварительно  осушив  рюмку  коньяка.
  Утром одиннадцатого, Ирина  проснулась  от холода  и  жажды. Попробовав распрямить  свернутое калачиком  тело, она  невольно  застонала: кости  и  суставы  словно  отпросились  с  работы  на  неопределенный срок. С трудом  ей  удалось  сесть, но  тут  же  о  себе  напомнила  поясница, в  которой  что-то явственно  стрельнуло.
-  Доброе утро, - осипшим  голосом  произнесла  в  пустоту  девушка  и  словно  по  инерции  вытерла глаза, так  много  слез  было  пролито  перед  сном.
  Немного  поворочавшись, она  стала  на  колени, потом  на  четвереньки, и  в  таком  нелепом положении  вышла  из  ванной, легонько  толкнув  дверь  головой.
-  Мама? – нежный  спросонья  голос  дочки  вернул ее  к  реальности. – Тебе  плохо?
-  Тише, Настя, все  нормально, голова  закружилась. У  нас  в  ванной так  душно.- Ирина  приподнялась, опираясь  на  стену. – Не  волнуйся.
-  Вы  вчера  с  папой  поссорились, - дочь  больше  не  задавала вопросов. Смышленая, прилежная, не  лишенная  дара  врунишки, Настя, со свойственной  детям проницательностью,  определила  состояние  дел  в семье  и простодушно  поспешила  оповестить  маму, что  она  в  курсе. В  другое  время, возможно, Ирина  отказалась  бы  от  идеи  обсуждать  с  ребенком  трудные  взрослые  взаимоотношения, но  сегодняшним  утром, когда  горе  еще  жгло  душу  каленым  прутом, она  увидела  спасение  в  ясных  глазах малышки.
-  Еще  как, - Ирина  притянула  к  себе  дочку. – Не  хочу  тебя пугать, но, кажется, нам  придется  развестись.
-  Не  плачь, мам, - Настя  посмотрела  ей  прямо  в  глаза, из  которых  сами  собой  катились  слезы. – Мы  же  уже   не  маленькие.
-  Я  знаю, - всхлипнула  Ирина. – Ты  только  постарайся  не  расстраиваться, ладно? А  когда  еще  немного  повзрослеешь, я  тебе  все-все  объясню.
-  А  Никите? – ревниво  понизила  голос  девочка.
- Нет. Только  тебе, а  ты  потом  ему сама… - рыдания  душили  ее. Ирина  знала, что  нельзя показывать  отчаяние  детям, но  дочь  проявила  поистине  взрослый  такт.
-  Надо  слезы  водой  холодной  мыть, мне  бабушка  сказала, - Настя  взяла  мать  за  руку  и  повела  обратно  в  ванную. – Ты  тогда  здесь  сиди, а  мы  будем  в  школу  собираться.
-  Поешьте  только, - ошеломленная  рассудительностью  дочери, Ирина  даже перестала  всхлипывать.
-  Никитка  бутеры  делает  на  кухне, - улыбнулась  Настя  и, помахав  рукой, закрыла  дверь.
 «Эти  не  пропадут», - подумала  Ирина. – «Может  быть, я  и  черт  знает,  какая жена, но  мать  я  неплохая! Этой  заслуги  Мишке у  меня  не  отнять!»
  Следуя  совету  мудрой  не по  годам  дочери, она  открыла  холодную  воду, не  забыв  проверить  защелку  на  двери.
  Прозрачная  струя  текла  равнодушным  потоком  и  разбивалась  о  белоснежный  фаянс  ледяными  брызгами. Плотно  закрытая  дверь  надежно  защищала  Ирину   от  ненужного  вторжения  в  ее  нелепый  маленький  мирок  в  окружении  шума  воды, яркого  света  и  зеркал. Если  бы  можно  было, хоть  на  минуту,  забыть о  своей  потере. Она  протянула  и  подставила  руку  под  воду  и  застыла, уставясь  перед  собой. Кость  онемела, кожа  стала  красной, по  телу  прокатился озноб. Глаза  неподвижно  глядели  на  плитку, зачем-то  стали  следить  за  каплей, одной  из  тысяч, упавших  на  гладкий  кафель. Как  слеза, катящаяся  по  щеке…
  Теперь  ей  не  страшны  никакие  упреки  и  оскорбления, хотя, по  иронии, она  чуть  не  в  открытую, заявила  о  своей измене. Пусть  она – дрянь  и  развратница! Она  была  ею  в  прошлом. Еще  только  два  дня  назад  она  была  потаскухой, а  сейчас…Кто  она  сейчас? Уже  не  супруга, не  любовница, но  все  еще  живая  и  любящая. Как  быстро  человек  может  быть  перемещен  из  одного  состояния  в  другое. Душащий  страх  прошел; сухие  цветы на  улице  их  с  Алешкой  любви укрыл  снег; чужая  женщина, о  которой  Ирине  известно  только, что  ее  зовут  Валентина, где-то  плачет  и  корит  себя  за  невнимание  и  злобную  ревность – она  хотя  бы  знает, куда  ей  прийти  поплакать.
  Надо  жить  дальше  ради  детей. Вот – банальность, но  отрезвляющая  своей  незыблемостью. Наверное,  следует  положиться  на милосердное  время…
  Подняв  мокрую  тяжелую  руку, Ирина  провела  ею  по лицу, поежившись  всем телом. Зачерпнула горсть  воды, склонилась  над  раковиной  и облила  пылающие  щеки, лоб, глаза. Голову заломило, но  верхний, самый  горький  слой  беды  был  смыт, и она  смогла  посмотреть  на  себя  в  зеркало  с  холодной решимостью.
-  Ты, что, тут  умерла?! – жесткий  окрик  мужа  заставил  ее  вздрогнуть  и  потянуться  к  двери. Защелка громыхнула  под  его  тяжелым  ударом. – Открывай, пока  замок  не  выломал!
 Сколько  же она  просидела  здесь, если  он  решился  на  крик. Дети  ушли  в  школу – это  ясно: при  них  он  уже  давно  старается  сдерживаться. Что ему  нужно? Неужели пытка  еще  не  кончилась?
-  Я  умываюсь, - коротко  ответила  Ирина,  и  смело  повернула  ручку.  Встретиться  с  ней  взглядом  он  оказался  не  готов. Все  утро, мотаясь  по  квартире, Михаил  желал  только  одного: убедиться, что  жена, хоть  и  горюет  по  погибшему  любовнику, попробует  наладить  с  ним  отношения, как  она  делала  всегда, даже  после  серьезных  размолвок. Он  ждал  ее  появления  в  своем кабинете, униженную, заплаканную, с  подносом, на  котором  аппетитно  дымятся свежесваренный  кофе  и  яичница.
  Семь  утра, восемь, девять – тишина, только  шум  льющейся  воды  в  ванной. Вскрыла  вены? Черт ее  знает, ведь  могла, учитывая  ее  ненормальный  характер. Он  вспомнил, какой  ненавистью  горел  вчера  полубезумный  взгляд  жены, словно  не  просто  догадалась  об  его  намерениях, а  сама  видела, как  он  убил  Алексея.
  Ничего-ничего, он  объяснит  ей, глупой  и  строптивой, что  любовь  прошла, и теперь  начинается  проза, будни, если  угодно. Но, увидев  ее  глаза – пустые, чуточку  беспечные, не  утратившие  вчерашнего  презрения, сник  и  попятился, пожалев, что  вообще  сунулся  к  ней  в  убежище,…да  и  вообще  в  ее  жизнь. И  словно  в  подтверждение  его  мыслей, прозвучал  ее  равнодушно-металлический  голос:
-  Зачем  ты  пришел?

                11.
 
  Они  оказались  в странной  ситуации, запутавшись  в  сетях ненужных  отношений, пугающих, крепких. Конец  брака  чувствовался  во  всем, даже  в  затаенных  вздохах, даже  в  раздражающей  трели  телефонного  звонка. Они  больше  не  шли  к  одной  цели, с  детским  ужасом  поняв, что  и  раньше-то  жили  каждый  сам  по  себе, неизвестно  на  что  надеясь, не  ясно  почему, не  видя  в  партнере  главных  пороков, с  которыми  невозможно примириться.
  Голос разума, молчавший  двенадцать  лет, завопил во  всю  мощь, оглушив  их  на  время. Возможно, именно  поэтому, оглушенные, слепые, израненные, они  продолжали  возвращаться  домой  к  детям, но  уже  не  друг  к  другу. Слово «развод», готовое сорваться  с  языка  каждую  минуту, почему-то  оставалось  непроизнесенным, и  жизнь  волочилась  за  ними, цепляясь за  ноги  при  каждом шаге.
 Мучаясь  от  нестерпимой  боли  поражения, Михаил  еще  пробовал  ступить  на  проторенную  дорожку, принимаясь  мучить, оскорблять, унижать  Ирину. Она  же  медленно  скатывалась  в  пропасть  депрессии.
-  Тебе  не  пора  нового  хахаля  заводить? – спросил  однажды  утром  муж, помешивая  сахар  ложечкой. Он  сказал  это  как-то  без  азарта, по  инерции, но  неожиданно  для  себя, ожил, почувствовав  прилив энергии.
  Зимнее  солнце  еще  не  вставало, позволив  себе  ноябрьскую  лень. Морозило, но  снег  еще  не  выпал, отчего  асфальт  грозился  лопнуть  под  ногами, сверкая  мириадами  бриллиантовых  искорок. Ира  бежала, оскальзываясь, по  лаковой  дороге, забывая, куда  она  вообще  так  спешит. Дома  был  ад. И  начался  он  с  привычных  обвинений, которые  Ирина  обычно  оставляла  без  ответа. Не  успела  она  устало  моргнуть   на  очередную  тупую  шутку  мужа, как  он  выскочил  из-за  стола  и, подлетев  к ней, вцепился  в  плечо  железными  пальцами. Ира  взвыла  от  боли, но  добилась  только  того, что  бульдожья   хватка  усилилась. Ей  показалось  на  миг, что  сейчас  она  потеряет  сознание  от  боли. Взглянув  в  лицо  мужа  в  немом  изумлении, бледная, ошеломленная, она  встретила  удовлетворенный  взгляд  человека, выполнившего  свой  долг. Только  на  этом  он  не  остановился. Взяв  со  стола  вилку, Михаил, продолжая  улыбаться, воткнул  ее  жене  в  руку  повыше  локтя. Наверное, зубья  вошли  бы  глубже, но  девушка, закричав  на  весь  дом, рванулась  и  заработала  только четыре  яркие  красные  полоски, пробуровившие  нежную  кожу. Утро, начавшееся  подобным  образом, свело  бы  с  ума  кого  угодно, поэтому, осознав «приветствие»  Михаила, свидетельствующее, что  он  пошел  на  поправку, она  молча  покинула  квартиру, не  допив  кофе  и  оставив половину  нужных  документов на  тумбочке  в  прихожей. Ей  хотелось  плакать, точнее, плакать  хотела  душа, рассудок  же  сопротивлялся  слезам  изо  всех  сил, рисуя  девушке  картины, одна  непригляднее  другой. Вот  она – тощая, зареванная – сталкивается  в  холле  с  генеральным, и  он  презрительно  фыркает: «Воронина, сколько  можно?! На  вас  же  смотреть  противно!» - и  его небольшие  глаза  шарят  по  ее  лицу.
  А  вот, еще  хуже: вечно  завидующая  ей  втайне  Маринка, выдает, наконец, исполненная  долгожданного  удовольствия: «Ну  и подурнела, ты, Ириша, хоть  бы  уж  отпуск  взяла, что  ли…».
  Она – женщина, которую  избивает  муж. Придется  с  этим  свыкнуться. Апатично  оглядевшись на  светлой  улице, Ира  мысленно  махнула  рукой  на  кровоточащие  ранки  от  ожогов  паяльником, которые  она  заработала, сама  того  не  заметив. Болела  кожа  на  спине, почему-то  резало в  паху…. Он  бьет  ее  уже  давно, а  она  только  сегодня  догадалась  сбежать  от  него. Плакать? С  чего  бы. Сама  во  всем  виновата.
  Открыв  дверь  кабинета  Юлии  Брусникиной, Ира  замерла  на  месте. Зачем  она  сюда  явилась? Ведь  не  была  любительницей  поплакаться  в  жилетку, за  исключением  тех  случаев  двенадцать  лет  назад, которые  уже  всеми  забылись.
-  Ирка?! – ахнула  Юля, резко  обернувшись. Ее утренний  туалет  еще  не  был  завершен. На полу  лежали  капроновые чулки  и  туфли, а  сама  она  стояла  без  сапог  и  в  полуспущенных  шерстяных  колготках. – Напугала! Не  видишь, я  не  в  образе?!
-  Кто  сейчас  в  образе-то? – без  улыбки  спросила  Ира, входя  и  запирая  дверь  на  ключ.
- Но  не  ты, это  точно, - Юля  быстро  переодевалась, сопя  и  подпрыгивая  на  месте. – Что  случилось  с утра  пораньше?
-  У  проблемы  глубокие  корни, - мрачно  изрекла  Ирина, блуждающим  взглядом  обводя  стены. – Я – дрянная  подруга, Юля. Погоди, не мешай,- остановила  она  взмахом  руки  готовящиеся  возражения. – Нормальная  подруга  уже  давно  всем  бы  поделилась, я  же…
-  Эй, что все-таки… - Юля  потянулась  было  к  Ирине, но  та  снова  взмахнула  рукой.
-  Я  потеряла очень  дорогого  мне человека, - глухо  произнесла  она.
-  Господи, кого?! – Юля  села, все  еще  держа  в  руках  комок  теплой  одежды.
- Ты  его  не  знаешь,…не  знала, - Ира  мягко  улыбнулась, избегая  смотреть  Юле  в  глаза, - вообще  никто  не  знал  о  нем, кроме  моего  мужа.
-  Подожди! Если  бы  речь  шла  не  о  тебе, я  бы  подумала про  любовника.
-  А почему, собственно, у  меня  не  могло  быть?…  - теперь  Ира  нервничала  и  злилась.
-  Я  в  шоке, - выдохнула  Юля. - И  что, Мишка  узнал?! Черт, да  я  даже  представить боюсь, что  было  потом! Ты с  ума  сошла  что  ли, при  таком-то   ревнивце?!
-  Уж  не  ты  ли  сама  подзадоривала  меня  когда-то? – ухмыльнулась  как-то  по-ведьминому  Ира.
-  Было  дело, но  ведь  я  все-таки  не  на  измену  тебя толкала, а  на  развод. Чтоб  он  перестал  пить  из  тебя кровь, дал  спокойно  жить…Ирка, Ирка! Он  что…же…Ты  мне  говорила  о  потере! Он, что  же… убил  его  что  ли?!
-  Не  думаю. Хотя  именно  от  него я  узнала  о  смерти  моего  Лешки.
-  Черт, у него  было  имя! Значит, он  реально  существовал…, - Юля  задумчиво  оглядела  подругу. Только  теперь  ей  бросилась  в  глаза  неестественная  бледность, темные  круги, обведшие  веки, пересохшие  губы, неприбранные  волосы, да  еще  худоба  и  трясущиеся  руки. – Когда это  случилось?
-  Почти  месяц  назад, - ответила  Ира.  – Мне надо кому-то  сказать. Мишка  меня  измучил. Он  смеется  надо  мной, все  спрашивает, когда  я  заведу  себе  нового  любовника. А  еще  заставляет меня писать  на  бумаге «Лешка  сдох», пока  не закончится  стержень  в  ручке… - смех  оборвал  последнюю  фразу. Сползая  со  стула, Ира  хохотала, схватившись  за  живот. Юля  кинулась  к  ней, хватая  руками  тонкое  тельце  и  не  производя  ни одного  полезного  действия.
-  Ирочка, ну  что  ты, ну  что  ты?! – бормотала  она, то  убирая  волосы, падающие  на  лицо  Ирины, то  гладила  ее по  щекам, то  совала стакан  с  водой – никакого  эффекта. Девушка  плакала  и  смеялась  одновременно, а  потом  вдруг  вскочила  и  бросилась  к  туалетной комнате, и  Юля  со  страхом  слушала, как  ее  рвало.
 Выпрямившись  во  весь  свой  небольшой  рост, Юля  решительно  произнесла:
-  Надо  ее  спасать, и  доктора  тут  не  помощники! – а  потом  она  пошла  вслед  за  Ирой  и  нашла  ее  лежащей  на  полу, в  сознании, но  абсолютно  без  сил.- Вставай, Ирка, ты  сегодня  отдыхаешь. Я  отвезу  тебя к  твоей  маме.
 Пока  процедура  переодевания  происходила  в  обратном  порядке, Юля  сдерживала  слезы  и  подкатывающую  к  горлу  тошноту. Описанные  подругой  сцены  издевательств  над  ней  Мишкой  мало  кого  бы  оставили равнодушным. Молчание  Ирины  стало  понятным: не  каждый  человек  в  состоянии  рассказать, как  его чуть  не  насилуют  ручкой  от  турки, и  заставляют  признаваться  в  любви  к  насильнику. А  Михаил  умудрялся  проделывать  и  не  такое. Удивительно, как  Ирка  вообще умудрилась  прожить  в  этом  двигающемся по  нарастающей  кошмаре, и  не свихнуться  раньше.
-  Почему  ты  считаешь, что  все  в  порядке? – шептала  Юля  еле  слышно, застегивая  молнию  на  сапогах. – Почему  мне  говорила, что  у  тебя  все, как  всегда?! Или  у  тебя  жизнь  всегда  была  такой, и только  сегодня  сорвало  плотину  лжи  и  молчания?!
  Михаил  готовился  к  каждой встрече  с  женой, как Наполеон  к  ответственной  битве. Он  не  находил  в  своих  действиях  ничего  особенного, кроме  обычного  ритуала  наказания. Она  изменила  ему; она  должна  быть  уничтожена. Больше  никакого  нейтралитета, заботы, любви  и  прочей  ерунды. Она  должна испытывать  непрерывный  страх, как  пожизненно  приговоренный. Ему  надоело  молча  пить  кофе по  утрам, а  вечерами  не  находить  на  плите  привычного  ужина. Его  достала  ее  неприступная  холодность, отсутствие  эмоций, молчание  и повернутая  затылком  голова. Он  терпел  чуть  больше  недели, а  потом  начались  истязания.
  Идея  с  насилием  была  не  нова, но  ему  хотелось  больше страданий  душевных, чем  телесных. Он  и раньше не  стремился  бить  ее  или  просто  шлепать, поэтому  он  начал  с наказания  бумагой  и  ручкой. Пусть  пишет  ненавистное  ему  имя  рядом  со  словом «смерть», и, может  быть, ему  ненадолго  полегчает. И, может, она  сама  поверит  и  примет, что  ее  тощего, придурочного  козла  действительно  нет  в  живых. Конечно,  этого  ему  показалось  мало. На  следующий  день  он  жег  ее  паяльником, тыкая  острым  кончиком, куда  придется, пока  она  не  заорала, почти  сведенная  с  ума.… Возможно, завтра он  просто  убьет  ее. Он  пока  не знает.
  Закончив  смазывать  спиртом  уже  подсохшие  ожоги  на  спине  и  плечах  дочери, мать  тяжело  опустила  свое  все  еще  стройное тело на  постель. Она  не  верила  своим  глазам, настолько  жуткая  открывалась  картина. Пальцы  стали  холодными  и  даже чуть  онемели. Собственная  вина  залепила  рот  душной  ватой. Что  она  за  мать, если  не  увидела  самого  главного, не  услышала  немого  крика  о  помощи, которым дочь  исходила  все  двенадцать  лет, стоило  ей  переступить  порог  родного  дома.
  Ира  уснула, ткнувшись  лицом  в  подушку. Кошки  залегли  у  нее  в  ногах  пушистыми  валиками. Мама  боялась  вздохнуть, и все  комкала  в  ледяных  пальцах  спиртовую  марлечку, свернутую  тампоном. В  углу  спальни  прямо  на  полу, подстелив небрежно  сброшенное пальто  из  белого  кашемира, сидела  Юля – единственный человек, попытавшийся  вырвать  Ирку  из  лап  беды.
-  Что  будем  делать  с  детьми? – шепотом  спросила  она, смущенно взглянув  на  едва  сдерживающую  слезы  женщину.
-  Вези  ко  мне, Юленька, я  позвоню  в  школу, договорюсь, чтобы  с  тобой  отпустили. Только, пожалуйста, захвати  какие-нибудь  документы, там  строго  все…
-  У  меня  есть  документы, – и,  помолчав, добавила  совсем  тихо: - а  с  Мишкой  что? В  милицию  надо  заявить.
-  Конечно, только пусть  Ирка выспится, придет  в  себя. Я  дала  ей  капли успокоительные, сама  смешиваю. Она  теперь  до  вечера  проспит, – последовало  молчание, а  затем  вопрос, которого Юля  подсознательно  ждала  и  боялась: - Как  же  мы  оказались такими  слепыми?!
-  Она  хорошо  хранила свои  секреты. У  нее  ведь  был  еще  один… - Юля  нерешительно  умолкла.
-  О  чем  ты  говоришь? – мать  подняла заплаканные  глаза.
-  Она  любила  какого-то  мужчину. Я  только  сегодня  узнала. Он  умер – так  ей  сказал  Мишка… - Юля  совсем смешалась  и  заерзала, поправляя  пальто.
 Мишка-то  тут  при  чем? У  меня  голова  уже  не соображает, Юленька! Ты  бы  могла  мне  объяснить, - мать  всхлипнула и тут  же  заставила себя стихнуть, покосившись  на  спящую  Ирину.
-  Мишка, кажется, был  с  ним  знаком. Он  как-то  узнал, что  у  Ирки  роман. Все  началось – все  эти  издевательства – когда  Иркин  парень…друг  погиб  или  убили, не  знаю. Она не  могла  себя  не  выдать, говорит, упала  в  обморок, «скорую»  вызывали.
-  О, Господи! Юленька, ты  его  не  знала случайно, ну, друга  этого? – мать  в  молитве  сложила  руки. – Вот  бы  кто  ее  утешил!
-  Нет, не  знала. У  меня  даже  подозрений  не  было. Она  так  боялась  Мишки, что  никому ничего  не  рассказывала. В общем, Валентина  Ивановна, я  с  генеральным  договорюсь  об  отпуске  для  Ирки. Дня  два-три  он  ей  точно  даст. Она, пока  мы  ехали  в  машине, попросила  освободить  ее  на  десятое  ноября. Вы  не  знаете, что у  нее  будет  десятого?
-  Юля, ты  знаешь, что  самое  ужасное  в  жизни  матери? – вопросом  на  вопрос  ответила  женщина.
-  Нет,- растерялась  Юля.
-  Потерять  ключик  от  сердца  дочки. Я  видела, как  она  страдает, но  почему-то  у  меня  не  получилось  по-человечески  подойти  и расспросить. Я  виновата, потому  что, обнаружив  еще  на  свадьбе, каким  Мишка  может  быть  ублюдком, не  настояла  и  не  отговорила  Ирку  жить  с  ним.
- Что  было  на  свадьбе? – Юля  наморщила  лоб, пытаясь  вспомнить  тот  далекий  летний денек, свой наряд – красное  шелковое платье  в  пол, крохотную  Ленку  в голубом  кружеве, смех, волнение, надежды  и несколько  случайно  подслушанных  грубых  слов.
-  Мишка  вел  себя  далеко  не  по-мужски. Нет  бы  великодушно, снисходительно  повестись  на поводу  у  женских  капризов  и  раздать  конфеты  девчонкам, серенаду  спеть… Он  матерился, представляешь?! Свидетеля  послал. Как  еще тебе  не  нахамил?
  Юля  вспыхнула, вспомнив. Ведь  те  грубые  слова  были  сказаны  в ее  адрес, а  тот  светленький  паренек-свидетель  заступился за  нее.
  Михаил,  вобщем-то  терпеливо относящийся  к  Юле, пытался  узнать, зачем  она  мается  дурью, и  вообще, свидетельница  в  красном платье  выглядит  потной  коровой, а  ее  выдумки-прибаутки  его  бесят. После  почти  драки  Михаила  удалось  уговорить  спеть  частушки  и  раздать  шоколадки. И  Юля  смогла  даже  списать  его  грубость на  выпитое  шампанское  и  волнение. Но…
-  Знаешь, он  назвал  меня  старой  идиоткой, и приказал  не  переступать  порог  его дома, - вдруг  механическим  голосом  сообщила  мама Ирины, и  пока  Юля  приходила  в  себя  от  услышанного, добавила, - и  в том, что  я  послушалась, тоже  моя  вина  перед  дочерью. Пойдя  у  него  на  поводу, я  исключила  себя из  числа  близких  людей.  А  я  боялась  испортить  ей жизнь; не  хотела  раздражать  его, чтоб  не  срывал  злость  на Ирке.
-  Теперь  я уже  ничему  не удивлюсь, - прошептала Юля, качая головой.
 Ирина  проснулась  около  семи  вечера, видимо, лекарство, как  и  предсказывала  мама, обладало  очень  сильным действием. Открыв  глаза, девушка  несколько  минут  пыталась  понять, где именно  находится, почему  вокруг  темно, и  как  получилось, что  из-за  двери  ей  слышатся  голоса  детей, весело  болтающих  с  бабушкой – уж  голос  мамы  она  бы  ни  с чем  не спутала. Какая-то  тяжесть,  давившая  на  ноги  через  одеяло, вдруг исчезла, и  почти  у  самого  лица  возникла  любопытная  плоская  морда, издающая  внятное «мур»  и  норовящая ткнуться  в  щеку  мокрым  носом.
-  Пашка! – выдохнула,  чуть  ли  не  счастливая  Ира, и, обняв  большое  пушистое  тело  зверя, села, приподняв  кошку  над  собой. – Милая  ты  моя, а  где  твои подружки? Кис-кис-кис…
  Кошки  заявились  неслышными  призраками, возникая  поочередно  из  темноты  спальни  и  спеша  за порцией  ласки  и  добрыми  глупыми  словечками. Ира снова  прилегла, чувствуя  слабость  и  легкую  остаточную  головную  боль. Что  же  с  ней  стряслось, если  последнее, что  она  помнит – это  истерика  в  Юлькином  офисе, чудовищная  тошнота, и  стыд. Боже, а  где  же  Михаил?! Вспомнив  о  муже, она  тут  же  заволновалась, от  чего  сразу  же  забилось  сердце  и  пересохло  во  рту. Нужно  бежать, все  объяснить, ведь  он  теперь  так  обозлен, наверное,  снова  будет  бить  ее  вечером…
  Стоп! Уже  почти  спущенные  на  пол  босые  ноги  вернулись  обратно  под  теплое  одеяло. Все  шаги она  уже  сделала. Уперлась  головой в  бетонную  стену  в  конце  пути, как  раз  в том  месте, где  должны  были  сиять  кружевные  ворота  с  надписью: «Неземное  блаженство  в  супружестве  с  Михаилом  Ворониным». Дура чертова! Двенадцать  лет  жизни, молодости, красоты! Взялась, не  глядя, за  чью-то чужую  руку  и  поперлась  не  по  своей  дороге, против  воли, лишь  бы  было  удобно. Куда  пришла-то? Лежишь  теперь  изнасилованная, ободранная, в  синяках  и  ожогах! Скажи  спасибо, что  руки-ноги  целы, и  вообще  жива. Тебя  предупреждали, Ирочка. И  откуда  такое  недоверие  к  близким  людям? Кто  о  тебе  тогда  заботился, к  тем  ты, в  конечном  итоге  и  прискакала  за  помощью. Алешка.… Не  смей  думать  о  нем. Ему  сейчас  получше, чем  тебе! Ясно, что  он – единственный  светлый  лучик  в  твоей  никчемной  жизни. Он, да  еще  дети.
  Застонав, она  попробовала  избавиться  от  внутреннего  голоса, ворчавшего  в  голове. Она  больше  не  может  плакать, и  не  в  состоянии  нормально  рассуждать  о  прошлом.
  Кажется, теперь  с  Михаилом  действительно  все  кончено. Она  больше  не  вернется  к  нему, даже  после  того, как  заживут  раны  на  теле. Михаил  Воронин  оказался чудовищной  ошибкой, и  вернуться – означало  бы совершить  тяжкое  преступление против  судьбы.
  Каким-то  чудом  ей  удалось  прогнать  горечь  сожаления о  несделанном  первом  шаге  к  разрыву, пока  Алексей  был  еще  жив  и  ждал  ее, и  торопил. Словно  чувствовал…
  Теперь  сон, снова  сморивший  Ирину, был  уже  не  так  крепок, и  часто  прерывался  слезами. Казалось, что  Лешка  ей  приснился, что  она  видела  его  только  что. Руки  ловили  пустоту, и  она  вновь  погружалась  в  состояние  полусна – полубреда.
  Эти  несколько  ноябрьских  дней не  пощадили  и  Алексея, хоть  и  живого, но  словно  выпавшего из  несущегося  поезда. Он  просыпался  по  утрам, зачем-то  ехал  на  работу, где  никого  не  видел  и  ничего  не  делал. По  вечерам  его  встречала  хмурая, но  почему-то  присмиревшая  супруга, которой  оставалось  пребывать  в  этом  качестве  совсем  недолго.
  Ему  хотелось  жить  одному. Алексею  часто  виделся  его  собственный  дом – просторный, чистый, со  вкусом  обставленный  легкой, незаметной  мебелью. Там  играло  бы «Радио – 7», наполняя  душу  воспоминаниями  юности, очищая  от  ошибок  недавнего  прошлого. Не  от  любви  к  Ирине, Боже  сохрани! От  глупой  слабости  и  трусости, в  которых  он  барахтался, почти  так  же, как  в  сетях никому  не  нужного  брака  с  Валентиной.
 Он  подал  на  развод, проклиная  свою  медлительность, оказавшуюся  роковой, и  первое, что  услышал  после  получения  женой документов, было:
-  Ну, ты  и  свинья!
 Все  еще  ярко-красивая, ухоженная, обманчиво-востребованная, Валентина  уселась  в  кресло, обитое  белой  кожей, и  закинула  ногу  на  ногу. Документы, естественно, полетели  Алексею  в  лицо, и, не  задев  даже, рассыпались  по  паркету.
-  Объяснишь, может  быть, свой  дикий  поступок, или  мне  к  твоему  адвокату  на  прием  записаться?! – она  яростно  комкала  подол  шелкового  пеньюара, но  Алексей  видел  только  одно  обуревающее  ее, истинное  чувство – ужас.
-  Объясню, - кивнул  он, мрачно  оглядев  устроенный  женой  хаос. – Я  люблю  другую  женщину.
-  Да-а-а?! Ну, ты  посмотри-ка  на  него! А  кто  мне  еще  месяц  назад  клялся, что  чист, как  агнец?! Убью  я ее, и  дело  с  концом! Придумал  тоже, из-за  какой-то  случайной  девки  разводиться!
-  Ты, кажется, сама  грозилась  развестись  со  мной  при  малейшем  намеке на  измену, - монотонно  произнес  Алексей. Слова  жены, хоть  и  проникли  в  мозг, заставляя  реагировать  адекватно, совсем  не  взволновали  его. Даже  эпитет «девка», за  который  он  еще  недавно  свернул  бы  голову  глупой  курице, посмевшей  оскорблять  Ирину, оставил  его  равнодушным. – А теперь  даешь  задний  ход. Измена  была, в  лучшем  виде. К  тому  же, я  полюбил  эту  женщину. Да  и  сравнение  не  в  твою  пользу.
-  Издеваешься, - сощурилась  Валентина, и  глаза  ее  забегали. Впервые  Лешка  откровенно  хамил  ей. Он  вел  себя  именно  так, как  ей  всегда  нравилось, вот  только  его  заявления…, - Леша, ты  же  не  оставишь  меня  одну! – против  воли  сорвалось  с  языка.
 - Оставлю, - пожал  он  плечами. – Буду  иногда  видеться  с  Владиком, дарить  ему  подарки; алименты, конечно  же,  буду  платить. Ему. Не  тебе.
-  Но…но, - Валентина  даже  начала  заикаться. Вскочив  так  порывисто, что  полы  пеньюара  взметнулись, обнажив  загорелые  до  шоколадного  оттенка  ноги, она  засуетилась, шагая  то  вправо, то  влево, - но  мне  не  нужен  Владька! – выкрикнула  она  вдруг. - Мне  нужен  ты!
-  Следует  ли  это  понимать, что  сына  я  могу  забрать  с  собой? – тихо  поинтересовался  Алексей, уже  предвидевший  подобный  исход. Эгоистка  до  мозга  костей, Валентина, спихивающая  мальчика  при  любом  удобном  случае то  в  садик, то  бабушкам, то нянькам, оставшись  без  мужской  опеки, вряд  ли записала  бы  сына  в  актив. Он  ей  не  нужен – она  права.
-  Забирай! – хнычущим  голосом  ответила  она. – Мне  придется  ведь  как-то  устраиваться, а  кому  я  нужна  с  ребенком?!
-  Сука  ты, Валя, - вздохнув, констатировал  Алексей  и, наконец,  наклонился, чтобы  собрать  бумаги, - мне следовало  сделать  это  раньше, - он  тряхнул  тонкой  стопочкой. – И, возможно, я  спас  бы  несколько  человеческих  жизней, уж  извини  за  пафос.
- Ты  все  равно  должен мне  полквартиры  и  полмашины! – алчно, но,  уже рыдая, выкрикнула  она.
-  И  еще  половину  дачи, и  немного  сбережений, - кивнув, он  пошел  к  дверям. – Я  не  кидаю  тебя, Валя, я  развожусь.
  Как  же  просто. Он  сел  на  стул  у  компьютера  в  небольшой  детской, и  уронил голову  на  сложенные  на  столе  руки. Кто его  держал?! Чего  он  ждал? Сейчас  бы  бегал  с  Иркой  по  предрождественским  распродажам  и  подыскивал  турагентство, чтоб  свозить  ее, наконец, на  Карибы. Кошмар. У  него  защипало  в  носу. Ведь  это  так  страшно  - умереть  и  никогда  не  попасть  туда, где  море  и  солнце, не  исполнить  свои  мечты.
  Завтра  десятое  число. Он  поедет  в  кафе «Раут», закажет  столик  и  купит  букет  синих  хризантем, в  существовании  которых  Ирка  сомневалась, только  число  их будет  четным. Он  постоит  у  дверей, а  когда, не  дождавшись  ее, замерзнет, то войдет  внутрь, чтобы  выпить  ее  любимого  вина.
 Вот, что  он  сделает.
 
                12.
-  Милиция?! - в  панике  переспросила  Ирина, окончательно  проснувшись. – Ты  это  серьезно, мам?!
  В  спальне  горел  абажур, освещая  постель, словно  небольшой софит камерную  сцену. Белое  лицо  девушки  оставалось  в  легком  полумраке, и  чтобы  увидеть  его, мать  пересела  из  кресла, стоящего  рядом, на  кровать. Темные  круги, залегшие  вокруг  глаз  дочери, заставили  женщину,  в  который  уж  раз,  поежиться  от  чувства  вины  и  отвращения  к  сложившейся  ситуации.
-  Да, Ириш, - чуть  не  шепотом  повторила  она, кивая  в  подтверждение  серьезности  своих  намерений.- Юля  сфотографировала  твои  ожоги  и  ссадины; завтра  ты  посетишь  врача, а  потом  поедешь  в  милицию  писать  заявление.
-  Нет, мам, - помотала головой  Ирина. Ее  вдруг обуял  ужас, за  которым, не  заставив  себя  ждать, пришло  раздражение, и  выплеснулось  едкой  струей. – Не  надо  решать  за  меня, что  делать! Кто  просил  Юльку  снимать меня?! Я, между  прочим, согласия не  давала, и  ни  к  какому  врачу  я  завтра  не  пойду! Ты  хоть  представляешь, что  Мишка  сделает  со  всеми  нами?! – Ира  вытерла пот  со  лба ослабленной  рукой. Ей  пришлось  отдышаться, так  билось  сердце, начина  ныть  и  прерываться  в  своем беге. – И  ты  представить  себе  не  можешь, куда  Мишка  засунет  Юльке  ее  телефон  вместе  с  моими  снимками.-  Успокойся, доченька, - Валентина  Ивановна  приподнялась  в  испуге  и  поймала  Иру  за  руку. – Успокойся. Вон  уже  всю  трясет; сейчас  еще  капелек  принесу…, - и, видя, как  в  ярости вращаются  глаза  дочери, примирительно  добавила: - Никто  без  твоего  согласия  ничего  делать  не  будет. Ты, главное, обдумай  все  поскорее, ведь  это – твой шанс.
-  Шанс?! – вскричала изумленная  девушка. – Какой  такой  шанс? На  что?!
-  На  нормальную  жизнь, - сжав  руку  дочери  чуть  не  до  боли, внушительно  понизила  голос  мать. – Ты  еще  молода, да  и  красива, несмотря  на  горе  и  страх, которые никого  не красят. Тебе  следует  очнуться, понимаешь  меня?
-  Да  все  я  понимаю,- устало  отвернулась  Ирина. – Ты, как  и  все, будешь  агитировать  меня  за  развод. Я и  сама  не  хочу  возвращаться  к  Мишке, я  же  в  своем  уме. Вот  только  злить  его  милицией, и  прочими «законными» штуками  не  советую. Он  устроит  нам  всем  райскую  жизнь, хочешь, нарисую  примерную  картинку?
-  Представляю, вообще-то, - невольно  поежилась  женщина, вспоминая  ненависть, горевшую  в  глазах  зятя, когда  кошки  подходили к нему поздороваться. – Мурок  моих  точно  гвоздями  к  стенке прибьет.
-  И  не  только  их, но  и  твоих  любимых  внуков, - сморщив  личико, Ира  пыталась  поправить  повязку  на  плече  и  не  заметила, как  побелела  мать, схватившись  за  грудь.
-  Думаешь, он  посмеет  их  тронуть? – еле  выговорила  она.
-  Уверена, - подтвердила  Ира, мрачно  глядя  перед  собой.
- Ну,…а  что  же  нам  делать-то  теперь?
-  Пока  ничего. Завтра  десятое  у  нас?
-  Да.
-  Мне  надо  будет  съездить  в  одно  место…по  делу, - Ира  вздохнула  и  посмотрела матери  в  глаза, - хочу  положить  цветы  на  могилу  одного  человека…дорого мне  человека, понимаешь?
- Тебе  помочь? – тихо  спросила мать.
-  Нет. В  обморок  падать  не  собираюсь. Возьму  такси, съезжу… А  после  я  сама подумаю, как  лучше  быть  с  Мишкой. Разведусь, само  собой, ведь  миллионы  разводятся, ничего, никто  еще  не  умер.
- М-да, - мать  тяжело  вздохнула, вторя  дочери, и  после  долгого  молчания, повисшего между  ними, спросила, - а  с  ребятами, что, в  школу  ведь  завтра  надо  везти?
-  Надо. Утром  посадим на автобус. Они, если  ты  заметила, не  по  годам самостоятельные  удались. Все, мам, неси  свою  валерьянку, я  хочу  еще  поспать, - Ирина  потерла  лицо  руками. Сна  не  было, но ее тянуло  обратно  в  миражи, колышущиеся  вокруг  нее, в  том  почти  потустороннем мире, дарящие  покой и  любовь. Ей требовалась  эта  передышка  перед новым заплывом  по  реке  лжи, потери  и  страха.
-  Все, - повторила  вслед  за  ней  мама, и, поцеловав  дочь  в  висок, нехотя  поднялась, - сейчас  принесу.
  «А  где  же  Михаил?» - пронеслось  вдруг  в  голове у  Ирины, и  она, перепугав  мать, подскочила  на  месте, словно  ужаленная  этой простой, ставшей  привычной  за  долгие  годы  мыслью.
-  Ма?!
-  Что, родная?! – мать, уже  подошедшая  к  двери, вернулась  и  склонилась  к  ней, бледной, с  трясущимися  губами.
-  А  почему Мишка  меня  не  ищет? Он  ведь  не  приезжал  к  тебе?
-  Нет. Юля  обещала  позвонить  ему, - неуверенно  произнесла  женщина.
-  Но  это  ничего  не  меняет, - отмахнулась Ирина, в  ужасе  оглядываясь, - он  все  равно  должен  был  примчаться  сюда. Обязательно. Тебя, что, саму-то  это  не  удивляет?
-  Я  не  думала  о  нем, доченька, я  просто  радовалась, что  ты  со  мной.
-  А  он  где?  Где?
- Не  знаю, Ира. Не думай и ты  о  нем. Ложись,  поспи.
  «Его  здесь только  не  хватало» - мрачно подумала  женщина  и  пошла  на  кухню  за  каплями. – «На  порог  не  пущу, гада! Сама  милицию  вызову!
  Мать  и  дочь, конечно  бы  успокоились, знай  они, в  каком  состоянии  находился  их  обидчик  весь  этот  долгий  день. На  работу  Михаил  не  поехал. Вместо  выполнения  своих  привычных  обязанностей, он  уселся посреди  гостиной с  бутылкой  водки  и  стал  придумывать  новое  испытание  для  жены. Ему  по-прежнему хотелось  выпить  ее  чувства  по  капле, чтобы  даже  думать  не  смела  о  посторонних  мужчинах. При  этом он забывал  о  самом главном: нельзя  убить  чувства  наполовину. Если  человека  уничтожить  морально, то  он  ничего  и  ни  к  кому  больше  не  сумеет  чувствовать. Но  Михаил  надеялся  на  чудо, которое  сумеет  преобразовать  ненависть  к  нему  Ирины  в  любовь, жившую  когда-то  в  ее  сердце, надо  только  снова  разбудить  ее.
  Зря  он  раньше  ее  не  бил. Страх  рождает  тупую  покорность; и  пусть  бы  она  не  сияла  своей  дивной  улыбкой, зато  сидела  бы  сейчас  при  нем, забившись  в  угол. Он  согласен  на  все, лишь  бы  Ирка  была  с  ним, а  он  царил  бы  в  ее  душе  бессменным  монархом.
  Михаил пил  целый  день, тяжелея  и  тупея  сам, испытывая  неумолимую  потребность  накрыться  с  головой  чем-нибудь  теплым  и  темным, чтоб  ни  один  лучик  света  не  мешал  ему  думать. Иногда  он поднимался, тащился  к  бару, вытаскивал  очередную  бутылку, и  снова  падал  на  пол  отколотой  глыбой. Мозг  чуть   не  умер, устав  от  алкоголя, а  он все  пил  и  пил, пил  и  пил, пил  и  пил. Ночь  застала  его в  трансе, сидящем  на  ковре посреди пустых  бутылок. Он  напоминал  разбившуюся  лодчонку, пригнанную  ураганом  к  пустынному  берегу. Ни  души  вокруг, только  шум  прибоя, щепки, оседающие  на  камнях  и  темная, мутная  ночь.
  Скоро  он  взвоет  от  вынужденного  одиночества, почувствовав, наконец, разницу  между  сознательным  отшельничеством  и неизбежностью. Он. Конечно, выкарабкается, а  потом,…потом… Ирке  лучше  не  знать, что  он  сделает  с ней! Да  и  хахаля  ее  он  все-таки  убьет, должен, пока  она  не  пронюхала…. Если  они  каким-нибудь  чудом  встретятся, и  обнаружат  обман, ему  не  сдобровать, но  он  их  не  боится, и  времени  у  него навалом!
 Михаил  уснул, с  храпом  повалившись  на  спину. Ночь  ухмылялась  на  прощание  злорадной  гримасой. Он  плотно  закрыл  глаза, списав  чудовищные  видения  на  игры пьяного  разума.
  Десятого  ноября  Ирина  проснулась  ровно  в  десять  утра. Часы  тихонько  протренькали  незамысловатую  мелодию, и  она  подскочила, будто  ее  ткнули  под  ребра. В  доме  стояла  тишина, если  не  считать  приглушенного, ставшего  привычным, шипящего  звука  радио, которое  мама  никогда  не  выключала. Голоса  дикторов  сменяли  друг  друга, и  девушке  казалось, что  они  все  знакомы  ей  с раннего  детства, когда  она, заспавшись, вот  как  сегодня, открывала  глаза  и  слышала  их  внятные, правильно  построенные фразы.
  Детей, по  всей видимости, мать  увезла  в  школу  собственноручно. Ира  втайне  наделялась  на  ее  безграничную  любовь  к  внукам  и  гиперответственность, воспитанную  годами, и  сейчас, поняв, что  в  доме  ни  души, вздохнула  с  облегчением. Сотовый  молчал, чему  девушка  удивилась  и  обрадовалась. При  взгляде  на  дисплей, ей  все  стало  ясно: желая  оградить  ее  от  любопытных  вопросов, на  которые ни  у  кого  пока  не  было  убедительных  ответов, мать  попросту  скрыла  полную  разрядку  телефона  от  дочери.
-  Надеюсь, Юлька  договорилась  с  генеральным, - с  сомнением глядя  на  бесполезную  трубку, пробормотала  Ира.
Включать  телефон, чтобы  снова  стать  доступной  для  внешнего  мира, она  желанием не  горела. А, главное, она  до помутнения  сознания  боялась  звонка  мужа.  В  последние  сутки, проведенные  в  полузабытьи – полусне, Ирина  видела  его  постоянно. Он преследовал  ее  за  каждым  закоулком  предоставленного  себе  сознания, и  девушка  подозревала, что  муж, пусть  и  бывший теперь, навсегда  останется  ее  ночным  кошмаром. Кому-то  в  часы  разбалансировки  снятся  чудовища и  катастрофы, она  же  обречена  видеть  серые  с  прищуром  глаза  и  пепельный  ежик волос  над  розовым  лбом.
  А  когда-то  он  показался  ей  чуть  ли  не красавцем. Да  еще  окружавшие  ее  девицы  голосили: «Ах, какой  типаж! Ирочка, ты  за  ним  будешь, как  за  каменой  стеной!»
-  Рухнула  стена, девочки, да  еще  меня  чуть  не  придавила! – выговорила  Ира  в  сторону  телефона, будто ее  кто-то  мог  услышать  и  так, без подключенной  связи.
  Стоя  у  зеркала, она, как  наяву, увидела подснежники  на  своем  столе  и  вежливую  открытку  с  приглашением  на  ужин. Тогда  это  показалось  ей оригинальным. Дурочка. Нет в  настоящем  чувстве  ничего  оригинального. А  посторонним  вообще  не  на  что  смотреть. Они  все  уже  видели  в  дурацких  мелодрамах, кончающихся  свадьбой. Вот-вот, а  Мишка  был оригинальным, то  есть, очень  хотел  таковым казаться, прямо  из  кожи  лез.… Впрочем, все  хотят, кроме Лешки…
  Сердце  сжалось. Не  было  с  Алексеем  никаких  театральных  постановок; все естественно: дышалось, мечталось, любилось. Нравился  лед  в  октябре, грязь  в  апреле, духота, сменяющаяся  ливнем,  в  августе, да  и  крещенские  морозы  не  пугали. Бежала  по  жизни  со  смехом  пополам  со  слезами, и, оказывается, была  счастлива  целых  пять  лет! Кто-нибудь может  похвастаться? Целых  пять  лет!
 Всхлипнув  пока  без  слез, Ирина  на  всякий  случай  отложила  трубочку  туши  для  глаз и  занялась  прической. Длинные  волосы  непослушно  висели  до  пояса, давно  не  тронутые  рукой  мастера. Ира  включила щипцы  для  завивки. Сегодня  такой  день… Она  дала  себе  слово через горе, через  воспоминания  и  страх, хотя  бы  сегодня  опять  стать  красивой…если  получится. Пока  щипцы  грелись, ее  руки  жили  какой-то  бессмысленной  жизнью, исполняя  танец  беспорядка. То  хватались  за  расческу, то  за  помаду, то хотелось  зачем-то  идти  на  кухню. Она  шла, но, повертевшись  на  месте, возвращалась, рассеянно  оставляя  от  себя  чуть  не мимо  стола чашку  с  водой.
 На  сооружение  кудрявого  каскада  ушел  час. Забытая  радость  от созерцания  собственной  прелести  чуть  сжала  сердце. Как  бы  она  расцвела, не  тащись  за  ней  груз  печали  и  траура. Сможет  ли  она теперь  освободиться, когда  нет  рядом  того, чья любовь  раскрасила  бы  ее  свободу  всеми  оттенками  вселенной. Нет-нет, нельзя  разрешать  себе  эту  слабость. Уходя – уходи. Она  теперь  разведенная  женщина с  двумя  детьми, и  ушла  она не  к  кому-то, а  от  кого-то!
  Книги, размышления, кошки. Легкая  дрема, и  снова  размышления. Как  давно  она  не  проводила  время в  таком  счастливом  бездействии  и таком  изнуряющем  ожидании. В  половине пятого  к  дому  подъехало  такси. Теперь – по  маршруту любви. В  последний  раз. Улица, по  которой  девушка  избегала  ходить  целый  месяц, стала  совсем  зимней. Отпустив такси  сразу  у  истока  переулка, Ира, зябко  ведя  плечами  и  прижимая  к груди  наконец-то  найденные  в  цветочном  магазине  синие  хризантемы, в  существование  которых никогда  не  верила, медленно  шагнула  вперед. Высокие, презрительные  здания  нехотя  расступились.
  Здесь всегда  было  немноголюдно; переулок пользовался  популярностью  только  у  влюбленных, с  нежностью  относившихся  к  удобному  кафе, скрытому  от  города. Сейчас на площадке  сонно  притаились  только  три  автомобиля.
  Один – хорошенький  дамский  «дутсик» - уже  отъезжал. «Наверное, подружки  встречались  после  долгой  разлуки», - подумала  Ира, разглядев  двух  девушек  с  умиротворенными  улыбками  на  красивых  лицах.
  Два  других  джипа – черный «Ленд-Крузер» и  какая-то  синяя «Хонда», продолжали  изображать грузных  животных, укрывшихся на  отдых  от  посторонних глаз. Рядом  с  синей  машиной, спиной  к  дороге  стоял  высокий  мужчина с  букетом, упакованным  в  белую  бумагу.
  «Как  похож  на  него», - боль  стиснула  внутренности. Ира  куснула  губу, заставляя  себя  успокоиться. Сколько  уже  таких  похожих  она  встретила  за  месяц! В  каждом  прохожем, в  каждой  синей  спортивной  машине  она  видела  Алексея. Любой  темноволосый  мужчина, оглядывающийся на  нее, вызывал  приступ  паники. Этот, стоящий  у  кафе, услышав  шорох  ее  шагов  по  снегу, тоже  обернулся.
  «Ну, вот, опять!» - перепуганная  Ирина, уже  готовая  сбежать, против  воли, пристально  вгляделась  в  лицо  мужчины. Все, как  у  него! Модная  стрижка, худые щеки, глаза, как  лезвия, внимательные, встревоженные, нервные  губы…
-  Это  еще  как понимать? – Лешкин  юношеский  голос, в  другое  время способный  вернуть  ее  на  землю, заставил  девушку  подскочить  и  ринуться  прочь.
-  Не  может  быть, - шептала  она, досадливо  морщась. – Я, конечно, знала, что  когда-нибудь мои  несчастные  мозги  не  выдержат.… Сразу  что  ли  в  больницу  бежать, может, хоть  укол  какой  поставят  от  галюцинаций!
-  Ира! – что  есть  силы,  заорал  Алексей, наделены, к  счастью, куда  более  прочным  ощущением  реальности. – Стой  же  ты, Ирка!
  Он  догнал  ее  очень  быстро, ведь  бежать на  каблуках  по  рыхлой  снежной  дорожке  не  слишком  удобно. Заглянул  в  родное лицо, мотнул головой, словно  приходя  в  себя, и  торжественно  заявил:
-  А  я  так  и  знал, что  этот  козел  меня  обманул. Не  видел  я  тебя  мертвой, не  мог  представить! – руки  его  сжали  плечи  Ирины, белой, как  снег  и  такой же  холодно-молчаливой. – Ира, ты  что? – голос  его  испуганно  дрогнул.
  Медленно-медленно, выплывая  из  дурноты  чужой лжи  и  собственного  самообмана, Ирина, выронив  цветы, подняла руку  и  провела  ладонью  по его  лицу. Теплому, осунувшемуся…. На нижней  губе  снова  сохла  ранка  от  заживающей  простуды, которую  он  всегда  подхватывал  осенью, стоило  начаться  сырости и  прийти  холодам.
-  Лешка, - сказала  она, а  руки  сами  трогали его  лицо, волосы, мех  на  воротнике  дубленки, холодные  мочки  ушей. – Лешка? – ее  голубые, подернутые  неверием  глаза, широко  раскрылись, вновь  узнавая  его, вновь  влюбляясь, - это  ты?
- Я, - он  крепко  обнял  ее, не  в  силах  больше  сдерживаться, и  к  своему  облегчению, почувствовал, как  за  его  спиной, судорожно  и  крепко  сцепились  ее  руки.
-  Ты  голодна? – спросил  он  в  гущу кудрей, согревших  его  лицо. Она  кивнула, не  поднимая  глаз.
-  У  меня  заказан  столик, - ему  вдруг  захотелось  смеяться. – Ириша?
  Ее  тело  все  дрожало  в  его  руках. Она  что-то  негромко  говорила  ему  в  дубленку  и  вздрагивала, и  вскрикивала.
-  Ира, - он  с  силой  оторвал  ее  от  себя, - Маленький, с  тобой  все  в  порядке? – и  увидел, что  она  хохочет, вытирает  слезы, и  хохочет, раскачиваясь из  стороны  в  сторону.
-  Боже  ты  мой, Лешка, какие  же  мы  придурки!
  Он  засмеялся  вместе  с  ней, чуть  не истерично. Глаза  наполнились  слезами, а  они  смеялись на  ледяной  улице, и  вокруг  валялись  синие  хризантемы.
-  Я  тебя  люблю, - сказал он, когда  смог это  сделать.
-  Я  тебя  тоже, - серьезно  произнесла она. - А  у  тебя  новая  машина, - чуть  обиженно  добавила  Ира  и  улыбнулась.
-  Ах,  вот, за  что  ты  любишь  меня, алчная  кукла, избалованная,… - он  снова рассмеялся.
-  Нет, нет, нет, не  за  это! Только, если  б  я  знала  о  твоем  приобретении, я  узнала  бы  тебя  на  целых  пятнадцать  минут  раньше. А  что  такое  пятнадцать  минут  в  нашем  случае?
-  Сокровище, - шепнул  он  и, наконец, поцеловал  ее  в  губы. – И  чтобы  ты  была  в  курсе  всех  моих  действий, я  сделаю  вот  что, - он  достал телефон  и  вопросительно  посмотрел ей  в  глаза,- диктуй  номер.
 Она  взяла  его  под  руку  и продиктовала одиннадцать  цифр. Почему им  потребовалось столько  времени? Годы?! Чтобы  произвести  простые  действия  и  осознать  простую  истину: они  созданы  друг  для  друга.  Какие  же  смелые, отважные  те, кто  решается на развод, сразу  оценив  ошибку! Какой должен  быть  твердый  характер, большое  сердце, незаурядный ум, чтобы  сказать «до  свидания»  человеку, ставшему  близким, хоть  и не  по-настоящему, спасая  себя, спасая  его.
-  Леш, я ушла  от  Мишки, - несмело  проговорила  Ирина  и, не  сдержавшись, заглянула  в  любимые  глаза. В  них  мелькнуло  изумление, которое  почти  тут  же  сменилось  радостью.
-  Давно? – Алексей  погладил  ее по  щеке  кончиками  пальцев.
- Нет, - глаза  ее  забегали.
-  Продолжай-продолжай, - дрогнувшим  голосом  попросил  он.- Не  увиливай!
-  Он  меня  бил и…и  не только, - она  чуть  попятилась, испугавшись  вдруг  его  возможной реакции.
-  Сволочь! – он  огляделся  и  вновь  беспомощно погладил  Ирину  по  щеке. – Ты  в  милицию  заявляла?
-  И  ты  туда  же! – без  особой  горячности  возмутилась она. – Он  сошел  с  ума, по-моему, и  никакая  милиция  тут  не  поможет. Между нами  все  кончено, а  небольшой  штраф, которым  он  отделался  бы, заяви  я  на  него, меня  не  утешит.
-  На  развод  подала?
-  Пока  нет.
- А  я  подал.
-  Что?!
-  То.
-  Почему  же  раньше-то  мы?...
- Может, Мишке  твоему  спасибо  скажем?
-  Я  ему  открытку  на  Новый  год пришлю, если  до  этого  он  сам  себя  не  съест  от  злости.
-  Как  бы  он  нас  не  съел, а  ведь  он  может  попытаться.
-  Скажи  честно, ты  его  боишься?
-  Ты  будешь  смеяться, но  однажды  мне  показалось, что  это  он  боится  меня. Хотя, конечно, он  здорово  умеет  действовать на  нервы.
-  Скорее  всего, ты  не  ошибся. Иначе, ему  не  понадобился  бы  весь  этот  спектакль. И  как  только  воображения  хватило?!
-  По-настоящему  убить  не  получилось, вот  и  включил  фантазию.
- Что  ты  имеешь  в  виду, ничего  не  понимаю? Кого  убить?
-  Меня, кого  же  еще? Позвал  за  город, достал  пистолет, помахал  им  перед  моим носом…Потом  мы  подрались, хорошо, что  ты  не  видела, как мы  в  грязи  купались. Ну  и  вот, чтобы  не  утонуть  окончательно, он  сплел  историю  о  твоей  смерти, которая  на  тот  момент прозвучала  очень  правдоподобно. Этим  он  объяснил  мне  свое  идиотское  нападение.
-  Интересно, как  именно  я  умерла?
-  Под  машину  попала.
-  Вот, чтоб  его  кто  переехал!
-  Ну-ну. А  тебе  он  что  сказал?
-  Что  тебя  убили, - голос  Ирины  дрогнул, и  она, не  сдержавшись, заплакала  вдруг  тихо-тихо.
 Алексей  прижал  е к  себе, гоня  прочь  воспоминания недельной  давности, как он, пьяный, замученный, видел  перед  собой  свежий  могильный  холмик  и  табличку  с  ее  именем. Не  приведи,  Господи!
 Он  дал  ей  поплакать, уверенный, что  эти  слезы  не  последние. Ничего, пусть. Теперь  они  вместе.
- Ты  живешь  сейчас  у  мамы? – спросил  он, как  только  она  извиняющее улыбнулась, вытирая  глаза.
-  Да.
-  Тогда  мы  поедем  к  ней, хорошо?
- Уже  кивая, Ира  рассмеялась:
-  Он  обалдеет.
 В  крохотной  прихожей, освещенной  одним  декоративным  тусклым  фонариком, висело  молчание. Удивленное  хоровое  мурлыканье  и  детский  шепот  не  могли нарушить  эту  мистическую  тишину, установившуюся  между  тесно  прижавшимися  друг  к  другу  мужчиной  и  девушкой, и  пожилой  женщиной  с  аккуратной  стрижкой.
- Мам, ну  что  же  ты? – прошептала девушка, и тут  стена  рухнула.
-  Тебе  раньше следовало  это  сделать, - мать  потянула  руку  и,  мягко  взяв Алексея  за  рукав  дубленки, вывела  его  на  свет.
-  Что  сделать? – Ира улыбнулась, - Что?
-  Привести его в  дом, - заявила  мать. – Раздевайтесь, - обратилась  она  к  Алексею,- чувствуйте  себя, как дома. Кстати, вы  кошек любите? Если нет, я  их переселю  в…
-  Очень  люблю, - остановил  ее  Алексей, - Можно? – он осторожно  поднял  пушистую  Пашку, которая  сморщилась  и  потянулась  к нему  носом.
-  Это  хорошо! – мать  ласково  наблюдала  за  гостем  и  своей  питомицей. – И  ведь  она  у  вас  еще  урчит! Знаете, какая  она  стала  капризная  с  возрастом. Вы  проходите, Алеша, дети  дома, притаились  где-то. Я  сейчас их приведу.
-  Тебе  впечатлений  не  многовато? – теплые  руки  обвили  его  сзади  и  сомкнулись  на  животе. – Скажи, не  стесняйся. Ведь  совсем  не  обязательно  знакомиться  со  всем  моим  семейством  сразу.
- Ира, скажи, пока  не  куплена  квартира, мы  можем  поселиться  здесь?
-  Конечно, она вышла  из-за его спины  и  встала  прямо  перед  ним, - А  почему ты  спрашиваешь?
-  Я  как  будто  домой  вернулся, бывает  же  такое  совпадение, - он отвел  глаза и  приподнял  над собой  кошку,- это  не  просто  объяснить.
-  Здесь  всем  хватит места, - Ира  погладила Пашкин  хвост, а потом  и руку  Алексея. – В  таком  случае, я  должна  представить  тебе  твоих  новых  сыночка  и  дочку.
-  Ир! Погоди! – Алексей резко  остановился; кошка  вцепилась  когтями  ему в  плечи, фыркнув. – Я  забыл…забыл  сказать! Господи, вот  идиот!
-  Да  что?!
-  Владик  же  теперь  тоже,… - он  выдохнул  и  опустил  кошку  на  пол.
-  Валентина  всучила  тебе  сына? – без  особого  удивления  спросила  Ира.-  Да, - он  кивнул  и  посмотрел  ей  в  глаза. – Трое  детей – это…
- Классно! – хихикнула  Ира. – Пойду,  обрадую  моих  эгоистов!
 По  дороге из  прихожей  в  гостиную  Иру остановила  мать. Глаза  ее  сияли, а  руки  заметно  дрожали  от  волнения:
-  Доченька, ты  ведь  мне  сказала, что  этот  мальчик  умер, - умоляюще  глядя  Ире  в  глаза, зашептала она. – Разве  можно шутить  так  жестоко, или  это  была  не  шутка? Объясни  ты  мне!
-  Мам, не  беспокойся. Лешка – это  мой  живой  Лешка. Я  его  люблю  уже  давно, и  встречаемся  мы  тоже очень  давно. Мишка обманул  меня, очень  убедительно  у него  это вышло; сказал, что Лешку  убили, а  я, как  дура  поверила…
-  Ирочка, ты  бы  пригласила его  к  нам  пожить, если  это, конечно, удобно. А  то  ведь  если  Мишка  объявится, сама  знаешь, - мать  обняла  Иру за  талию  и  положила  голову  ей  на плечо. – Веришь – нет, но  то, что  он  тебя  любит, видно  сразу.
-  Он  поживет  с  нами, - шепнула  Ирина.  – Мы  уже  договорились.
- Слава  Богу.
  Знакомство  с Настей  и  Никитой, не  обещавшее сложностей, состоялось  легко  и  очень  непосредственно. Дети  прилипли  к Алексею, и, по  своему  обыкновению, перебивая  друг  друга, затараторили  каждый  о  своем. Он  сам  рассказал  им о  своем  сыне, спросил  разрешения, как  у  взрослых, можно  ли  Владику  переехать  к  ним и  встретил  бурное  одобрение, особенно со  стороны  Никиты:
- Будет  у  меня  братан, в  футбол  играть  с ним  буду, а  ты  сиди  в  компьютере!
-  Может, новый  братик  со  мной  больше  подружится, - выразила  надежду  Настя  и  прижалась  боком  к  плечу  Алексея
-  Не  подлизывайся! – Никита сел  Алексею  на  одно  колено  и грозно  зыркнул  на  сестру.
-  Вы  все  подружитесь, Владька  и  футбол  любит,  и  компьютерные  игры, так  что  найдете  общий  язык, - Алексей  подмигнул чуть  встревоженным  женщинам  и  крепко  обнял  детей.
- Да, тебе  давно следовало поменять  мужа, - задумчиво  произнесла  мать  вполголоса.

                13.

 Сбывшиеся  сны  превращают  человека, в  его  собственных глазах, чуть  ли  не  в ясновидящего. Он  начинает  с  удвоенной  силой доверять своим  ощущениям, невольно  чувствуя  власть  над  окружающими.
  Михаил  не чувствовал  ни силы, ни  власти, ничего, кроме растерянности  и страха, хоть  на  языке  и  вертелось  давно  заготовленное: я  так и  знал!
  Он  открыл  дверь  по  простому  наитию, не  до  конца  уверенный, что  слышал  звонок. На  пороге  стояла  Ирина, а позади нее – олицетворенный кошмар  его  последних  недель – Алексей Марков, как  всегда  элегантный, уверенный  в  себе, а  теперь  еще  и злой. Хмель, еще шумевший  в  голове  Михаила  и  вызывающий тошнотворные  приступы  боли  в  области  глаз  и  висков, положения  не  облегчал. Соображение  не  работало, только  отчаянно  вопило  обиженное  сердце, колотясь, как  заполошное. Он не  мог  ничего: ни  выгнать  парочку наглецов, открыто  явившуюся, признавшую  свой  грех, ни  пригласить  войти, что  казалось проявлением немыслимой  слабости.
 Ирина  все  сделала сама. Резко  отодвинув  мужа  плечом, прошла  в  квартиру, ведя  за  собой  спокойного  и  высокомерного Алексея.
Картина, открывшаяся  Михаилу, сразу  после  того, как  он  очнулся  и  пошел  за  ними, так  поразила его  своей  законченностью, что  он снова  молча  уставился  в  пустоту, желая  лишь  крикнуть: «Я так и  знал!»
 Ирина  складывала  вещи  в  большой чемодан, а  Марков смотрел  в  окно, иногда  лениво  оглядываясь. А  потом  она произнесла те  самые  слова:
-  Миша, я  ухожу. Я  больше не  люблю  тебя, и  не хочу  жить  с  тобой. Если  бы  это  случилось лет  пять  назад, я  встала  бы перед  тобой  на  колени  и  попросила прощения, сейчас  скажу  только  спасибо  за  все, что  ты  для  меня  сделал, хотя  делал  ты  скорее  не для  меня, а  для  себя.  Тонкие  ручки, покрытые  синяками  и  точками от  ожогов, проворно  снимали  с  плечиков  одежду, сворачивали  в  пакеты  и  укладывали, укладывали…
 Он  смотрел, как  она  движется, красивая, стройная, все  еще юная  и  свежая, уже чужая. В  чемодан  летели  розовое  платье, в  котором она  любила ездить  на пляж, майка  в  красно-черную  полоску и  черное трико для  прогулок  с  детьми, джинсы, в  которых  она  казалась совсем  худенькой, и  он  вспомнил, как  она  радовалась, когда он  сказал  ей  об  этом. Все  его  кошмарные  видения  оживали  прямо  сейчас, секунда  за  секундой, движение  за  движением, платье  за  платьем. Слезы, ненужные, незнакомые, застряли  в  горле  комком, и  он  уже  знал, что  не  остановит  ее, да  она  и  не  станет  его  слушать. Ему больше  не  хотелось ударить  ее, прикрикнуть  или  просто  нахамить. Рот  словно  заклеили  скотчем  изощренные  маньяки, заставившие  его  смотреть  сейчас  на  нее – Ирину – готовившуюся  исчезнуть  из  его  жизни  навсегда. Он, наверное, мог  бы  назвать  ее  трусливой, учитывая  присутствие  Алексея, но  вспомнил  вдруг, что  у  нее  есть  все  основания  бояться его. Ведь он  несколько  вечеров  подряд  смывал  ее  кровь  со  своих  рук.
-  Разводом  займется  мой  адвокат, - тихо  сказала  она, но  голос  ее  прозвучал гулко  и  страшно  в  тишине  странно  пустого  дома. - Вот  ключи, - она  положила связку  на  полку с  книгами. - Мне  больше  ничего  не  надо  от  тебя.
-  Я не  хочу, чтобы  ты  уходила, - хрипло  произнес он, не  узнавая себя, но  понял  вдруг, что  солгал. Он  устал  от  своего  мучительного  чувства, от своей  подозрительности, от  страсти  и  бесконечного  ужаса  ожидания  ее  ухода. Он  измотан  и  больше  не может нормально  существовать  с  женщиной, которой  никогда  не  доверял. Если  произойдет  чудесное  божественное  вмешательство, и  она, поставив  чемодан, устало кивнет  и  сядет  в  свое  любимое  кресло, он  сам  ее  выгонит. Любовь  его – это  медленный яд. Он  зря привел  в  свой  дом  это  странное, яркое  и  ненужное  ему  создание.
-  Нет, Миша, хочешь, - ответила  она, проницательно  окинув  взглядом его  больное, одутловатое  лицо. – Ты  выгонял  меня все эти  годы, разве  нет? А  я  и не понимала…
  Алексей  открыл  перед  ней  дверь, взял  ее  чемодан  и, пропустив  Ирину  вперед, вышел, не  оглядываясь. Тяжелый  взгляд  хозяина  этой  шикарной  квартиры  жег  спину  могильным  холодом. Молчали  все, торопясь  завершить  то, что  требовало  завершения  много  лет  назад. Еще  только  раз  Михаил  окликнул  жену  по  имени:
-  Ира! Иришка! – и  услышал:
-  Миша, живи  спокойно.
 С  Юлей  Брусникиной  память  тоже  сыграла  злую  шутку. И хотя  она, подобно  Михаилу, не  чувствовала  себя  прорицательницей, ей  на  ум пришла  мысль: «Я  это  уже  видела. Со  мной  это  уже  было».
  Перед ней  стояла Ирка. Чуть  погрустневшая  и  ставшая  чуть  строже, но  та же  самая  Ирка, произнесшая те же  слова, так  обескуражившие  Юлию  когда-то:
-  Юлька, я  выхожу замуж. На  свадьбу придешь?
 Но  радость, светлая, охватившая  все  ее  существо, была  ей  незнакома. Случившееся, наконец, поставило  точку  в  долгом  повествовании, сотканном  из одних переживаний  за подругу  и страхов. Больше  не  будет  ночных звонков  со  всхлипываниями  из трубки, больше  Ирка не примчится напуганная  и  взъерошенная, со  словами: «Он  опять, Юля, опять!»
  Пусть  через  много  лет, но  ошибка исправлена. Как? Это  она  узнает  позже, а сейчас, раскрыв  объятия  и  расплывшись  в  улыбке, она скажет  то, что должна  была  услышать  Ира, то, что  она  заслужила, сама  того не  ведая:
- Конечно, приду. Поздравляю, моя  дорогая!



                конец