Небесный Коля

Небесный Коля
повесть


I
Вспышки просветления были неясными и кратковременными. Густая темнота не отступала. Проходили часы, а лейтенант Захаров все еще пребывал под глубоким наркозом. У его кровати в тревожном ожидании сидела совсем еще не старая женщина – медицинская сестра Елена Дмитриевна, которая иногда прощупывала пульс и приоткрывала глаза пациента, внимательно вглядываясь в них. Временами подходил дежурный военврач и коротко  справлялся о его состоянии.
В какие-то моменты и сам лейтенант пытался открыть глаза, но воспринимал при этом действительность весьма расплывчато и неясно. Тем не менее сознание все же начинало оживать, и он постепенно стал различать окружающую обстановку и ощущать свое израненное тело.
 Николай Захаров попытался слегка согнуть колени и почувствовать старые травмы в ногах, полученные почти месяц тому назад. Это ему удалось, и боль проявилась весьма терпимо. Гораздо худшие ощущения были в груди –  на нее словно водрузили тяжелые  гири, так что дышать было трудно и больно.
Не столько увидев, сколько ощутив рядом с собой присутствие  человека в белом халате, Николай с натугой спросил:
– Где это я?
Звук его голоса было очень тихим и каким-то сиплым, но медсестра среагировала моментально:
– В госпитале вы, в госпитале. Вас прооперировали. Все будет хорошо…
Она тут же позвала врача, который подошел тоже очень быстро: похоже, ждал этого момента. Он слегка приложил свою ладонь к забинтованной голове Николая, внимательно посмотрел в его глаза и спокойным тоном поинтересовался:
– Как вы себя чувствуете?
– Вроде живой, – прозвучал сиплый ответ.
– Не обращайте внимания на свой голос. Это временно. При проведении операции в ваше горло вводились трубки, которые и задели голосовые связки. Со временем голос должен восстановиться, – подбадривал тяжелораненого летчика военврач, а медсестра в такт его увещеваний утвердительно кивала головой и ласково улыбалась.
Николай закрыл глаза и с грустью подумал: «Опять госпиталь. Сколько я здесь проваляюсь?». Это было его второе тяжелое ранение. От легких ранений, для лечения которых хватало помощи полковой санчасти, остались лишь отметины, небольшие шрамы, которые почти не вызывали неприятных ощущений. А вот первое тяжелое ранение, полученное в конце битвы за Москву, иногда напоминало о себе возникающей болью в правом боку.
     II
«Москва, Москва, как много в этом звуке…».
Этот город был для Николая не просто главным городом страны, а колыбелью  юности, где уже не один век просвещала народ российский, а потом советский его альма-матер.
Родился и вырос Коля Захаров в небольшом городке, приютившимся в верховьях Волги. Его отец и дед были рабочими-металлистами, трудившимися на местном машиностроительном заводе. Мама тоже работала на этом заводе в бухгалтерии, но происходила она из «нетрудового сословия», из купеческого рода.
 По понятиям того времени она была женщиной образованной и весьма начитанной. Эта провинциальная интеллигентка изо всех сил старалась привить любовь к познанию и двоим своим  сыновьям. Ее первенец, Николай, оказался любознательным и прилежным мальчиком, имеющим незаурядные способности к точным наукам, а вот младший, Васек, был почти полной противоположностью старшему брату: для него ученье в школе являлось сущей каторгой.
Отлично закончив среднюю школу и получив рекомендательные письма от местных знаменитостей, Николай поехал в Москву поступать в университет. Хотя подготовка его и не полностью отвечала высоким требованиям главного храма науки нашей страны,  все же его приняли на первый курс физического факультета. В те годы одаренность абитуриента ценилась выше простого «натаскивания» по профильным предметам. Другим, не менее важным фактором, явилось его социальное происхождение. В соответствующей графе анкеты Николая Захарова значилось «Из рабочих».
Начался самый светлый, самый счастливый этап в жизни, пожалуй, любого человека – время студенчества. В первый год учебы, и особенно в первый семестр, было трудновато. Однако природная одаренность, умноженная на упорство и заинтересованность, быстро дали положительные результаты. Начиная со второго курса и до самого окончания университета, студент Захаров оставался одним из лучших на потоке.
В предвоенные годы повальным увлечением молодежи, и не только молодежи, стало покорение неба. Огромное количество авиационных клубов и секций предоставляло возможность желающим овладеть навыками воздухоплавания. Многие юноши и девушки мечтали стать планеристами, парашютистами, летчиками. Не остался в стороне и Николай. Сначала он все испробовал, а затем остановил свой выбор на спортивном пилотировании. Постепенно постиг искусство высшего пилотажа и стал участвовать в соревнованиях. Выдающихся успехов пилот Захаров не достиг, но все же на небольших второстепенных турнирах иногда попадал в призовую тройку.
Именно увлечение полетами и стало основной причиной появления, а затем и закрепления за ним студенческого прозвища Небесный Коля. В студенческой группе будущих физиков было несколько ребят с одинаковым именем – Николай. Что бы их как-то различать, сначала в разговорах называли фамилии, а в дальнейшем для некоторых – прозвище.
Одной девушке из параллельного потока очень нравился авиатор Коля, но тот не отвечал ей взаимностью. У него просто не оставалось времени на амурные увлечения. Может, из-за этого она и стала так называть своего сокурсника, пусть с небольшой, но все же подковыркой. Ведь слово «небесный» можно понимать по-разному: и как очень высокое, светлое, а может, что было весьма характерно для того времени, и как заносчивость, как отстранение от коллектива, от социалистического общества. В общем, прозвище это со временем закрепилось за студентом Захаровым, и не вызывало у него никаких эмоций: не положительных, не отрицательных.
Блестяще окончив университет, Небесный Коля получил рекомендацию для поступления в аспирантуру. Однако стать аспирантом ему было не суждено – началась Великая Отечественная война. В первые же дни войны он вместе со многими людьми разных возрастов и профессий подал заявление для зачисления его в действующую армию.
На призывном пункте наблюдалась явная неразбериха: толпы народа, разнообразные очереди. Только к вечеру, после многочасовых ожиданий, Николай предстал перед офицером, занимающимся сортировкой добровольцев. Это был серьезный и ответственный человек. Несмотря на крайнюю усталость, он провел обстоятельную беседу с очередным новобранцем. Следствием этого явилась срочная отправка Николая, но не на фронт, а на Восток, в учебную часть истребительной авиации.
Умом, конечно, понятно, что следует получить необходимую подготовку военного летчика, хотя бы теоретическую, но душа молодого человека рвалась в бой. «Умей ждать и терпеть» – вспоминалось еще в детстве полученное наставление отца. Несмотря на свой небольшой жизненный опыт, Коля уже усвоил эту мудрость и научился  ждать и терпеть.
Через полтора месяца стажировка была свернута, и младший лейтенант Захаров вместе с другими молодыми пилотами, получившими в основном лишь сержантские звания, был отправлен укреплять оборону Москвы. Это возвращение в любимый город было очень грустным. Проезжая знакомые места своей студенческой юности, Коля с нарастающей тревогой отмечал разительные перемены в облике столицы. Светомаскировка, патрули на улицах, крайняя сумрачность людей, молоденькие девчонки у зенитных орудий… Порой комок подступал к горлу: «Ничего, ничего, мы еще  покажем им Русь-матушку во всей красе».
                III
В авиационном истребительном полку Колю определили в ведомые к асу капитану Пушкову, тоже Николаю. Первое, что подумал про своего ведущего младший лейтенант, было: «Вот это и есть настоящий Небесный Коля». Да, Пушков был первоклассным летчиком-истребителем. В общем, повезло Коле с Колей, как одному, так и другому.
– Ты, тезка, не спеши, придет и твое время, – наставлял командир. – Твердо усвой одно: ты должен защищать хвост, и только! Не рвись никуда, не отвлекайся. Усвоил?
– Так точно!
– Ну и хорошо, – суровое лицо капитана осветила улыбка.
Первые боевые вылеты проходили для младшего лейтенанта Захарова с предельным напряжением: и физическим, и моральным. Страшно было видеть, как дымящимися факелами падают сбитые фашистами наши самолеты. Порой нестерпимо хотелось пойти в атаку на стройные ряды вражеских эскадрилий. Да, очень хотелось, но Николай четко знал свою задачу и беспрекословно выполнял приказ. Однако такая пунктуальность нравилась далеко не всем. Хотя пилотирование молодого летчика в основном приветствовалось бывалыми асами, нашелся все же отчаянный парень, который прямо обвинил его в трусости. Больно было слушать несправедливые упреки. Едва сдерживая свой гнев, Николай все же смолчал и только стиснул зубы. Не прошло и суток, как он похвалил себя за выдержку – его критик геройски погиб в ночном бою. Даже после этого грустного события младший лейтенант продолжал четко выполнять наставления командира, твердо зная, что «прежде чем придут победы, нужно научиться воевать», а учиться он умел и любил.
И вот совершенно неожиданно пришел к молодому пилоту его первый большой успех. Во время очередного воздушного боя он лишь слегка подотстал  от своего ведущего, и вдруг из-за облака выскочил мессер. Стремясь зайти в хвост самолета капитана Пушкова, враг на несколько мгновений оказался прямо перед носом ведомого ястребка. Оставалось только вовремя нажать на гашетку, что Николай и сделал. В результате в неприкосновенности остался хвост ведущего, а список боевых побед Небесного Коли получил свое начало.
Однополчане поздравляли младшего лейтенанта, а в столовой он получил  незапланированные сто грамм водки, традиционно выдаваемые победителю в воздушном бою. Капитан Пушков тоже сердечно поздравил своего подчиненного и даже обнял его.
– Верь моему слову, Николай! Получится из тебя настоящий ас. Только не форсируй события. Всему свое время.
После несколько дней постоянных жестоких боев, во время очередной оперативной разборки, командир, наконец, согласился с постоянными просьбами Николая Захарова и дал добро на его участие в основных фазах воздушных сражений. Первые результаты этого решения не заставили себя ждать: с огромным трудом удалось младшему лейтенанту дотянуть до своего аэродрома и посадить покалеченный в бою ястребок. Хорошо еще, что сам пилот не получил тяжелых ранений, только небольшие «царапины». Это был хороший урок, который бывший студент постарался  усвоить.
Фронтовые будни были наполнены ежедневными многократными боевыми вылетами, редкими успехами, частыми потерями. Словом, кругом война: и на земле, и в небе. У Небесного Коли побед больше не случалось, а вот неприятности – постоянно. Но все эти небольшие проигрыши предстали перед молодым парнем в виде сущей ерунды после того, как понес он первую очень большую потерю. На ближайших подступах к Москве в ночном воздушном бою погиб его командир и учитель капитан Пушков.
Список личных потерь Коли Захарова становился все длиннее. Вскоре получил он письмо, в котором мама сообщала, что пришла похоронка на отца, и младший брат Васек, еще совсем мальчишка, убежал из дома на фронт мстить  за него.
Уже приближалась решающая фаза битвы под Москвой, и тут, как выразился комэск, младшего лейтенанта Захарова прорвало. Одна за другой с интервалом лишь в несколько дней стали приходить долгожданные победы в воздушных боях. Всем однополчанам стало ясно, что среди них появился новый удачливый боец-поединщик. Вот и наступило время умелого и терпеливого, отважного и прагматичного Небесного Коли. Понимал это и он сам, с благодарностью вспоминая своего наставника – незабвенного капитана Пушкова.
«Последний бой – он трудный самый…». Именно так и случилось. Уже стала для всех очевидна победа в битве под Москвой. И вот в одной из последних схваток с врагом в небе любимого города Николай получил очень тяжелое ранение. Его ястребок пострадал незначительно, а сам пилот, после получения первичной медицинской помощи от полкового фельдшера, был срочно отправлен в центральный военный госпиталь. Рана действительно оказалась очень серьезной: были повреждены внутренние органы. Особая опасность состояла в том, что вражеская пуля задела печень.
Николаю, конечно, повезло, что он оказался в лучшем госпитале страны, в руках прекрасных военных хирургов. За первой операцией, проведенной сразу при поступлении раненого летчика, уже через несколько дней последовала вторая, более сложная и многочасовая. Послеоперационные сутки не обещали благоприятного прогноза, но может силы молодого организма, а может и филигранное мастерство хирургов все же с течением времени одержали еще одну победу. Николай начал поправляться. Зловещая желтизна тела постепенно стала блекнуть. Вновь появился интерес к жизни, а с ним и страстное желание встать в строй защитников Отечества.
                IV
Еще, будучи ребенком, Коля временами замечал, что видит мир несколько иначе, чем другие люди. Особенно это проявлялось во время болезней и даже небольших телесных недомоганий. Так, еще учась в четвертом классе, мальчик заболел скарлатиной и был помещен в местную больницу. Там он и стал наблюдать свечение вокруг головы, а порой и всего тела, как у больных, так и у медицинского персонала. Свечение это было разным, меняющимся  у выздоравливающих пациентов. Было интересно осознавать, что он временами слышит, а вернее, чувствует обрывки мыслей некоторых людей. Проанализировав эти странные явления, смыщленный мальчик испугался. Ему, конечно, хотелось с кем-нибудь поделиться своими открытиями, но страх, что его не поймут, будут смеяться над ним, а то и прозовут сумасшедшим, психом, останавливал.
И все же после выписки из больницы Коля решился и рассказал об этих своих  странностях самому близкому  человеку – маме. Выслушав сына, она грустно улыбнулась и, обняв его, стала не спеша рассказывать про родню, про семейные предания и особенно подробно про свою мать, то есть Колину бабушку:
– Все были уверены, что она самая настоящая колдунья-ворожея. Говорили, что она,  простая крестьянка околдовала купеческого сына и заставила его жениться на ней.
– Кого? Моего дедушку? Да?
– Да, Коленька, говорят, что было так. – Мама ласково погладила сына по голове. – Может, через меня и тебе передались ее чары.
– А ты, мам, тоже можешь ворожить?
– Нет, сынок, только если совсем немного. Тебе же, похоже, дано больше.
Коля попросил маму рассказать  об известных ей тайнах, научить его хотя бы немножко узнавать скрытое от обычных людей. Сначала она не хотела этого делать, но по прошествии нескольких дней уступила настойчивым просьбам своего любознательного сына.
– Но ты мне, сынок, должен твердо обещать, что об этом никто и никогда не узнает. Это в первых. И, во-вторых, ты не будешь использовать эти знания и свои чары во вред людям. Никогда!
Коля совершенно искренне обещал. Потом, в дальнейшем, он иногда проверял сохранность своих чар в различных жизненных ситуациях, но делал это скрытно от людей, даже самых близких. Относительно часто он, глядя на фотографию, чувствовал, жив изображенный на ней человек или нет. Для этого нужно было  поднести ладонь втягивающей энергию руки (у левши Коли это была правая рука) к фотографии и уловить исходящее от нее излучение. Если ладонь чувствовала своеобразное тепло, то значит, человек жив, а если от фото шел холод – то, стало быть, он умер. Сопутствующие этому процессу пассы играли лишь вспомогательную роль. Если исследователь фотографии обладал необходимой чувствительностью, то все оказывалось простым и однозначным.
И в отрочестве, и в юности Коля больше никому не доверял своей тайны. Однако во время учебы в университете, единственный раз он отступил от этого правила, о чем очень пожалел в дальнейшем.
 В студенческом общежитии с Колей жил молодой человек родом из южной республики. У этого парня тяжело болел отец, и сын, естественно, постоянно справлялся о его здоровье. Сделать это бывало непросто, поскольку больница, где лежал его отец, находилась далеко от Москвы. Видя терзания своего соседа, Коля – добрая душа – опрометчиво предложил провести диагностирование состояния больного. Как только ладонь руки оказалась вблизи фотографии, то сразу почувствовался колючий холод. Все стало ясно, и Коля, не став лукавить, рассказал об этом. Реакция последовала незамедлительно:
– Кто ты такой? Кто дал тебе право, шакал, хоронить моего отца?
Никакие объяснения и увещевания помочь не могли. Из приятеля в один миг Коля превратился в лютого врага. Через несколько дней, когда смерть подтвердилась, ненависть соседа только увеличилась.
 Это был тяжелый урок с очень неприятными последствиями. Хорошо еще, что комендант общежития, женщина пожилая и сердобольная, пошла навстречу просьбам  и расселила враждующих студентов по разным комнатам.
                V
Поправляясь после тяжелого ранения в центральном госпитале, Николай вновь ощутил яркое пробуждение своих чар и желание хотя бы как-то помочь людям, переживавшим за  судьбу своих близких. Это были и соседи по палате, такие же, как и он, тяжело раненые офицеры, и младший медперсонал, в основном женщины разных возрастов.
 Да, возраст у них был разный, но душевные муки весьма схожие. Их беспокоила судьба, находившихся на фронте близких мужчин: мужей, сыновей, отцов, братьев… Были и женщины, получившие похоронку на родного человека, но отказывавшиеся верить в правдивость трагического сообщения.
Медсестры и санитарки любили показывать излечивающимся фронтовикам фотографии своих близких, рассказывать о них и задавать  разные вопросы, от самых общих о войне до сугубо личных и наивных:
– Может, встречал ты, сынок, где-нибудь и моих родных?
Сначала Коля присматривался, прислушивался, но потом все же стал проводить свои опыты с фотографиями. Если человек был жив, то он так и говорил, причем весьма убежденно. Ну, а если нет – то ничего не говорил, ссылаясь на некую неопределенность.
Одна старенькая нянечка, которую все звали тетей Катей, была совсем одинока: ее единственный сын погиб в боях под Москвой. Набожная старушка вроде бы уж и смерилась со своим горем, но было заметно: что-то еще не дает ей покоя. Чувствительный Коля улавливал тревогу сильнее других. С надеждой помочь ей, он и спросил тетю Катю об этом.
– Страшно мне, Коленька, что сыночек мой где-то лежит не захороненным, неприкаянным, – проникновенно говорила несчастная мать. – А как это узнаешь?
            Слегка поколебавшись, Коля все же решил попробовать и попросил тетю Катю принести фотографию сына. Как только увидел он фото, то сразу удостоверился в смерти изображенного на ней губастенького паренька. Но это было полдела. Нужно было получить ответ, хотя бы приблизительный, про место захоронения  парня. Для этого фотография была аккуратно положена под подушку. Засыпая поздним вечером и манипулируя своим сознанием, Коля старался настроиться на вызов картины, несущей искомую информацию. Сначала появлялись неопределенные и смутные ведения. Наступило некое подобие сна, а затем в предвкушении прихода особого состояния транса появилась необыкновенная легкость во всем теле. Казалось, что Колина чувствительная натура  перешла в бесплотное состояние. Стали появляться довольно внятные картины, которые быстро сменялись, будто кто-то листал страницы книги.
Внезапно это мелькание прекратилось, и Коля ощутил себя находящимся между опушкой леса и полем, еще сохранившим остатки подтаявшего снега. На противоположной стороне поля виднелось несколько изб, в окнах которых светились тусклые огоньки. У самой опушки леса вздымался еще довольно свежий бугор земли с врытой в него дощечкой. На этом импровизированном памятнике были написаны имена и фамилии захороненных здесь солдат, среди которых значился и сын тети Кати.
Пришедшее чувство удовлетворения стало затуманивать явившуюся картину. Тело вновь ощутило свое единство с душой, и вскоре наступил крепкий и здоровый сон выздоравливающего после ранения молодого мужчины.
На следующее утро, возвращаясь в палату после совершения традиционного туалета, Коля увидел у своей кровати нетерпеливо ждущую его тетю Катю. Трудно определенно сказать, почему она так безоговорочно верила всему, что предсказывал молодой летчик. Возможно, что на его праведность указывало  глубокое религиозное чувство.
– Ну, что скажешь, Коленька? – старенькая санитарка смотрела на него наивным взглядом малого ребенка, заранее соглашаясь со всеми его заключениями.
Коля не стал разговаривать с тетей Катей в присутствии других пациентов палаты, а пригласил ее пройти в небольшой холл, располагавшийся почти в центре госпитального коридора. Там, усевшись друг напротив друга, они и поговорили «по душам». Коля все рассказал с подробностями о своих ночных ведениях.
– Только, что за деревня я сказать не могу. Похоже, что это остатки какого-то поселка – всего три-четыре дома, уцелевшие после фашистского погрома. Что же касается остального, то все обстоит именно так. Я ручаюсь!
– Спасибо, спасибо, хоть этим утешусь, – из небесно голубых глаз тети Кати текли тоненькие ручейки слез. – Какой же ты, Коленька, необычный, Божий человек, истинно небесный …
       VI
Приближалось время выписки младшего лейтенанта Захарова из госпиталя. Он значительно окреп, и хотя последствия ранения не исчезли совсем, особого беспокойства не вызывали. С большим волнением готовился Николай к медицинской комиссии, которая должна была определить его дальнейшую судьбу. Чувство неопределенности не покидало его. То приходила уверенность, что будет он признан абсолютно здоровым, то накатывала сомнения и страх оказаться зачисленным в разряд инвалидов. И все же вердикт врачей прозвучал весьма обнадеживающе: «Годен к строевой службе с некоторыми ограничениями».
После выписки из госпиталя младший лейтенант был отправлен в профилакторий для летного состава на реабилитацию. Располагался  спецсанаторий в гуще соснового бора в глубоком тылу. Для тяжелого военного времени местечко это было уголком  рая, в котором имелись все условия для быстрого восстановления физического и психического здоровья.
Значительна часть долечившихся офицеров с большой неохотой покидала профилакторий. Но были и другие, которые буквально считали дни, стремясь как можно быстрее уйти в действующую армию, и снова бить ненавистного врага.
 Николай Захаров не относился ни к тем, ни к другим. Да, он всей душой ненавидел посягнувших на его Родину фашистов, но в отличие от некоторых горячих голов, стремился не просто воевать с врагом, а именно побеждать его. Но для этого обязательно нужно быть в надлежащей физической форме. Следовательно, надо долечиться, ведь просто глупо жертвовать собой ради призрачной надежды на победу. Стремясь восстановиться за короткий срок, Николай неукоснительно выполнял все рекомендации  врачей. Кроме того, зная и чувствуя свой не совсем обычный организм, применял и некие мистические методики. Результат оказался весьма впечатляющим.
По истечении срока реабилитации младший лейтенант отбыл в учебный авиационный полк для дальнейшего прохождения службы.  Николаю предстояло восстановить свои летные навыки и освоить новую технику, поступившую на вооружение авиационных частей Красной Армии.
       VII
В соответствии со званиями, военнослужащих всех родов войск принято подразделять на три основные части: солдаты (матросы, сержанты, старшины), офицеры и генералы (адмиралы, маршалы). В народе широко бытует мнение, что основной, стержневой силой армии являются солдаты.
Любая наука имеет свои специфические определения, законы и параметры, с помощью которых она качественно и количественно описывает и анализирует процессы, изучаемые ею. У военных историков тоже есть свои числовые значения, представляющие тот или иной показатель воюющих армий. Один из таких параметров иногда называют коэффициентом мужества, числовое значение которого довольно сложным образом зависит от множества факторов: общего количества участников боевых действий, количества убитых, раненых, сдавшихся в плен и еще ряда иных данных. Принято считать, что чем выше этот коэффициент, тем лучше качество соответствующих групп военнослужащих. Этот параметр абсолютно бесстрастно расставляет всех по ранжиру.
Какие же солдаты характеризуются наибольшим коэффициентом мужества? Наши? Нет, немецкие. Наши лишь замыкают первую тройку.
У генеральского корпуса заслуги еще скромнее. Остряки утверждают, что один из сегодняшних российских генералов даже занесен в Книгу рекордов Гиннеса, как единственный в мире генерал, трижды побывавший в плену.
Ну, а как оценивает история заслуги наших офицеров?  Однозначно! Они имеют наивысший показатель мужества среди командиров среднего звена всех армий и всех народов. Как поется в песне:
Наш бывалый комбат капитан
Чисто выбрит и чуточку пьян.
Только гул пред атакой замрет
Капитан раньше всех на секунду встает.
Сколько их полегло за землю нашу многострадальную! Да, офицерский корпус является стержнем любой боеспособной армии. Офицер не только тактик, организатор и воспитатель, но и самый непосредственный участник кровавого боя. В первую очередь именно офицерам мы обязаны  победами на полях сражений Великой Отечественной войны.
         VIII
После прохождения месячной стажировки в учебной воинской части в самый разгар лета Николай Захаров прибыл, наконец, в расположение полка фронтовой истребительной авиации.
 Встретили его не очень-то приветливо. Постоянно хмурый командир полка майор Ковальчук и особенно комэск, носивший знаменитую фамилию Лещенко, вроде бы и не были рады пополнению своих рядов.
Полк вместе со всей армией отступал под напором превосходящих сил противника. Постоянно, через каждые пять-шесть дней, приходилось менять дислокацию фронтового аэродрома, все дальше уходя на восток. Помимо всего прочего это создавало массу трудностей для вспомогательных технических структур, не говоря уж  о постоянной нервотрепке командного состава.
Первые вылеты младшего лейтенанта лишь условно можно было назвать боевыми. Он остерегался ввязываться в воздушные разборки с немецкими летчиками, а лишь продолжал восстанавливать и совершенствовать навыки своего пилотирования. Это не могло остаться незамеченным.
– Что, интеллигент, наложил в штаны со страху? – после возвращения с очередного задания по-хамски спросил комэск.
Обида обожгла Николая, но он не стал ничего объяснять, а лишь сумрачно опустил голову. Такое заявление казалось ему крайне несправедливым, но у Лещенко были свои резоны.
Уже потом, многократно побывав в разнообразных боевых ситуациях, Николай понял, что его непосредственный командир – храбрый и отчаянный человек, но весьма посредственный летчик. Результатом неумелых атак были не только многочисленные ранения  самого пилота, но и еще большие повреждения  его ястребка. Этот факт иллюстрировался  знаками отличия: на груди Лещенко было несколько нашивок, свидетельствующих о полученных ранениях, и лишь один орден Красной Звезды. А вот грудь его подчиненного помимо нашивок о ранениях украшали два ордена.
Недружелюбность командиров с лихвой компенсировалась за счет прикрепленного к его самолету отличного  техника-механика и чудесного человека – старшины Ивана Кузьмича Демина. Техническое состояние самолета обеспечивает не меньше половины успеха в воздушном бою, а оно у Кузьмича всегда было безупречным.
Почти все однополчане именно так его и звали – Кузьмичом. А вот воспитанный молодой командир не решался фамильярничать, памятуя о том, что старшина по возрасту был существенно старше. Ситуацию разрядил сам Кузьмич:
– Командир, – обратился он к Николаю. – Перестань официальничать. Зови меня как все – Кузьмичом, по-простому…
– А вы не обидитесь?
–  Чего же здесь обижаться? Да на тебя вообще-то обижаться нельзя. Ты ведь и муху не обидишь, –  лукаво улыбаясь, убеждал Иван Кузьмич. – Правда, это только на земле, а там, в воздухе, ты герой, настоящий небесный воин…
Последнее утверждение старшины основывалось на недавнем событии: Николай сбил фашистского штурмовика.
Немецкий самолет барражировал над колонной наших танков, отступающих на восток, изредка поливая их из своих пулеметов. Наверное, основная задача немца заключалась в сборе разведывательных данных, а безнаказанная стрельба по колонне являлась просто забавой «сверхчеловека». Фашист был один, и Николай, быстро просчитав в уме его возможный маневр, с ходу, как на учебных занятиях, зашел ему в хвост и длинной очередью превратил вражеский самолет в падающий факел.
Правда, при заходе ястребок младшего лейтенанта выполнил своеобразный малорадиусный кульбит, что тут же отозвалось болью в правом боку его командира, и на губах выступила кровь. Боль эта вскоре прошла, но заставила серьезно задуматься о ней.
При докладе после посадки о сбитом стервятнике, радость победы омрачилась холодной реакцией командования. Слов похвалы победитель не услышал. Но если Ковальчук все же пожал ему руку, то комэск отвернулся с гаденькой улыбкой на лице. С каждым днем, мнение младшего лейтенанта о своем непосредственном командире становилось все хуже и  хуже.
Другие пилоты полка, в основном такие же молодые лейтенанты, гораздо радушнее встретили весть о победе Николая в воздушном бою, но больше всех радовался, конечно, его механик Кузьмич. Помимо выполнения ратного долга перед Родиной имел он и сугубо личный счет к фашистам. Уже несколько месяцев не получал старшина никаких вестей о своей семье, оказавшейся на территории, занятой врагом. Да и ранее из дома приходили лишь горестные известия: уже многие мужчины их родни Деминых пали на полях сражений.
Относительно успокоившись после воздушного боя и его последствий, Николай поделился с Иваном Кузьмичом своей тревогой, вызванной болью в груди, возникшей при выполнении фигуры высшего пилотажа.
–  Я в медицине не силен, –  задумчиво рассуждал старшина. – Может, попробовать перетянуть живот, да и всю грудь чем-то вроде бинтов? Тогда все внутренности не будут ёрзать, а останутся на своих местах, даже при перегрузках? А? Давай попробуем!
Достать перевязочный материал для хозяйственного Кузьмича особой проблемы не составило. Он подошел к выполнению поставленной задачи ответственно и творчески. После нескольких не совсем удачных попыток появился лучший вариант –  некое подобие бандажа-жилетки, сшитой в несколько слоев из плотной парашютной ткани. Со спины этот бандаж стягивался крепкими стропами-веревками.
Постоянное давление тугой стяжки создавало явный дискомфорт, но зато при крутых маневрах перегрузки переносились несравненно легче. Процесс привыкания к бандажу, который Николай стал называть «жилеткой Кузьмича», прошел без особых сложностей, хотя и не очень быстро. После нескольких тестовых проверок наступил и реальный случай раскрыть преимущества этого бандажа. Произошло это в воздушном бою вблизи небольшой деревеньки у самого берега Волги. В поединке с мессершмиттом Николай решился на очень крутую петлю, что и дало его ястребку решающее преимущество. В результате уже через несколько секунд младший лейтенант Захаров праздновал очередную победу. Он, конечно, понимал, что полноправным соавтором этого успеха был его верный Кузьмич.
Доложив после боя о своей победе, Николай рассказал и о «жилетке Кузьмича». Однако реакция однополчан была совершенно неожиданной. Только смех, остроты, подковырки – и все. Никакой серьезной заинтересованности. Соавторы этого изобретения недоумевали:
– Что тут скажешь? – грустно рассуждал старшина Демин. – Какие мы есть – такие и есть. Нам не до хитростей…
Вообще отношения младшего лейтенанта со своим техником-механиком мало напоминали отношения командира с подчиненным. Это было дружеское сообщество, где старшим товарищем чаще выступал Иван Кузьмич.
Был у Николая Захарова и другой явный доброжелатель. Им являлся комиссар полка майор Марк Иосафович Чистовский. Пожилой человек, бывший штурман, он еще в финскую войну получил тяжелое ранение, после чего его и хотели списать в чистую. Однако коммунист с большим партийным стажем сумел убедить высшее командование и остаться в армейском строю, правда, уже в качестве политработника. 
У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что комиссар практически не вмешивался в работу комсостава, а лишь наблюдал за ними. Да, он действительно редко высказывал свои мнения, но при этом однозначно добивался следования им. С одной стороны, Чистовский вроде бы проявлял доброжелательность и даже снисходительность, но с другой – весь командный состав полка явно боялся его. Были у комиссара и еще какие-то скрытые задачи в полку, и не только. Временами он покидал расположение своей части и какое-то время отсутствовал, участвуя, как говорили некоторые осведомленные офицеры, в неких проверках на стороне.
Что же касается младшего лейтенанта Захарова, то у Марка Иосафовича возникло к этому воспитанному и умному молодому человеку некое подобие отцовского чувства. Каждодневные встречи в дни отступления не располагали к неформальному общению, но все же иногда им удавалось побеседовать, поговорить по душам. Комиссара интересовало все: и Колино детство, и учеба в университете, и битва под Москвой… Порой темы коротких бесед уходили далеко от насущного. Так, один раз Марк Иосафович поинтересовался мнением Коли о поэзии Тютчева. В общем младший лейтенант понимал, что в случае чрезвычайной ситуации комиссар не даст его в обиду.
Тем временем положение наших войск становилось все тревожнее. Вот уже и берег великой русской реки – отступать дальше некуда.
Фронтовой аэродром истребительного полка, в котором воевал младший лейтенант Захаров, передислоцировали на противоположный берег Волги. Комиссар Чистовский уверял, что это крайний рубеж, что здесь следует основательно закрепиться. Широкая река была хорошей защитой, но представляла собой опасную переправу через нее: и людских резервов, и военной техники. Поэтому основной боевой задачей полка стало прикрытие с воздуха этой переправы, по которой постоянно наносили удары и вражеская артиллерия, и бомбардировочная авиация.
В первые дни Сталинградской битвы порой казалось, что в стыке двух огненных стихий образовалась гигантская адская мясорубка, выход из которой может быть только один – смерть. За каждые сутки боев авиационный полк безвозвратно терял по несколько самолетов. Не только солдат, но и офицеров стало охватывать отчаяние. Безысходность происходящего очень ярко проявлялась в поведении комэска Лещенко. Он и раньше никогда не отличался дружелюбием по отношению к своим подчиненным, но теперь стал просто агрессивным.
– Ты чего расселся в присутствии командира? Может, притомился с непривычки? – заплетающимся языком задирался он к младшему лейтенанту Захарову. – Я тебе покажу еще, как советскую Родину любить…
– Что вы от меня хотите? – тихо произнес смертельно уставший летчик.
– Хочу? Да меня тошнит, чистоплюй паршивый, от твоей вежливости, – и опьяненный не только водкой, но и безнаказанностью Лещенко замахнулся на Николая.
Увернуться от пьяного комэска не составляло особого труда, но выносить глумления над собой  уже не было никакой возможности. Николай резко выпрямился и кинулся прочь из своей землянки.
Еще раньше, причем дважды, младший лейтенант Захаров обращался с просьбой к командиру полка перевести его в другую эскадрилью. Просьбы эти были выслушаны, но реакции на них не последовало. По крайней мере, Николай ее не ощутил. Теперь в безутешности своей он решил обратиться к комиссару. Совестливому молодому человеку очень не хотелось использовать в своих личных целях его благосклонность, но иного выхода не было.
– Расскажите мне все, Николай, поподробнее, – спокойным тоном попросил майор Чистовский, хотя он и так прекрасно знал сложившуюся в эскадрильи ситуацию. – Только спокойно, без прекрас.
Коля, стараясь быть максимально правдивым и объективным, все рассказал и про прошлые обиды, и про сегодняшний недостойный офицера поступок комэска:
– Только не могу понять, чем я ему не угодил? Почему он так меня ненавидит?
– Эх, Николай, Николай! Это просто злобная зависть неудачника к настоящему небесному воину. Только и всего, – комиссар помолчал какое-то время, а затем улыбнулся своими впитавшими вековую грусть глазами. – Ничего, вам я обещаю помочь. А вот что делать с Лещенко, никак не могу решить. Не понимает он слов человеческих…
        IX
На следующем утренним построении полка было объявлено, что младший лейтенант Захаров и техник Демин переводятся в другую эскадрилью. Теперь их непосредственным командиром становится капитан Евгений Иванов.
Новый комэск был неплохим пилотом, но еще лучшим – хозяйственником. Образцовый порядок в эскадрильи, дух фронтового товарищества, полное обеспечение запасными деталями всей материальной части, разумная соревновательность и взаимовыручка – все это делало его боевую часть почти идеальной. Требовалось еще только одно: иметь в составе эскадрилие хотя бы одного высококлассного аса.
Раньше такой пилот. Герой Советского Союза был, но после его гибели подходящей замены не ожидалось. Николай Захаров, конечно, еще не достиг высшего мастерства ведения воздушного боя, но его  победы уже однозначно  впечатляли.
В народе бытует мнение, что жизнь наша похожа на тельняшку, в которой чередуются темные и белые полосы. Как бы то ни было, но в эти кровопролитные дни сражения на берегах Волги у Коли наступила очень светлая полоса. Кроме перевода в другую эскадрилью в те же дни получил он еще один орден и очередное воинское звание – лейтенант. Теперь уже никто из однополчан не станет подшучивать над ним, называя микромайором. Но это было только начало периода радости и удачи.
Комиссар Чистовский проводил в полку какую-то невидимую, скрытую от личного состава работу. В чем она заключалась, не знал никто, даже командир. Только иногда обращала на себя особая внимательность майора при наблюдении самых обычных эпизодов   фронтовой жизни. Замечали,  что он встречался один на один с офицерами госбезопасности, которые временами появлялись в расположении полка. И вот однажды, сразу после обеда, когда эскадрильи готовились к очередным боевым вылетам, лейтенант Захаров был вызван к комиссару.
– Есть у меня к вам, Николай, просьба, не совсем обычная, – Чистовский говорил негромко, в полголоса. – Нужно отнести эту шифровку в центр связи армии и передать из рук в руки капитану Белову, удостоверившись, что он зафиксировал ее в своем рабочем журнале.
– Слушаюсь! Не беспокойтесь, Марк Иосафович, все будет выполнено в лучшем виде, – Николай был рад оказаться полезным искренне уважаемому им человеку. – Но когда следует идти в центр связи, ведь скоро у меня вылет?
– Идите сразу, сейчас, а о вылете не беспокойтесь. Это моя забота, – комиссар устало улыбнулся. – Сколько этих вылетов еще впереди? Так что передохните немного.

В относительной близости от аэродрома полка, примерно в двух километрах, располагался армейский центр связи со всякими сопутствующими службами. Коля раньше никогда там не бывал, но каждый день и неоднократно смотрел с высоты птичьего полета на распластанное  по земле широкое одноэтажное здание непонятного цвета и понатыканные вокруг него блиндажи и землянки. К центру вела петляющая по пересеченной местности утрамбованная дорога, по которой изредка ездили машины.
Морозец в тот день был небольшим, но неприятный ветер зарядами вьюжил над полуоткрытой местностью. Небольшая пороша временами оседала на дороге, однако  очередной порыв ветра вскоре удалял и этот небольшой снежок. Коля ёжился под напорами ветра и ругал себя за то, что одел шинель. Конечно, в привычной летной куртке было бы куда как уютнее и теплее. И все же настроение было неплохим –  неожиданное поручение комиссара  приятно разнообразило боевые будни.
Подходя к зданию центра связи, Коля стал взглядом искать основной вход. И вот тут произошло знаковое событие, которое напрочь вывело его из равновесия. По практически перпендикулярно протоптанной тропинке шла девушка в овчинном полушубке, да так быстро, что чуть не наткнулась на остановившегося под действием необычайного ведения лейтенанта. Несколько мгновений недоумения в угольно-черных глазах девушки-сержанта сменились явным интересом.
– Вы кого-нибудь ищите, товарищ лейтенант? – игриво спросила она.
–  Да, вот…не знаю…как-то так…искал, –  лепетал ослепленный ее присутствием летчик-истребитель, но потом все же собрался и более или менее внятно объяснил цель своего визита.
–  Я вам помогу, –  зазывно по-девичьи засмеялась незнакомка. – Идите за мной. Не бойтесь, не пропадете…
Вход снаружи здания охранял солдат с автоматом, но, похоже, что охрана эта была просто так, для проформы. Основной контрольно-пропускной пункт располагался за дверью, в теплом помещении.
Дежурный офицер внимательно просмотрел документы лейтенанта Захарова и выслушал его объяснения. Затем он позвонил по внутреннему телефону и вызвал на встречу капитана Белова. Все это время девушка-сержант находилась рядом с Колей и с озорной улыбкой продолжала рассматривать его. Только после того, как дежурный предложил пилоту подождать и даже посоветовал присесть на лавочку, попутчица, смеясь, проворковала:
–  Ну я пойду? Если соскучитесь, приходите, –  и с похожей на танец припрыжкой устремилась по коридору вглубь здания. – Меня зовут Ритой, Ритой Малышевой.
–  А я, Коля Захаров, –  сдавленно произнес лейтенант.
Вскоре появился капитан Белов, и Николай четко выполнил поручение комиссара.
На всем обратном пути в свой полк лейтенант Захаров продолжал находиться под очарованием встречи с Ритой Малышевой, ее образ настойчиво будоражил сознание. «Какая симпатичная и озорная. Подумаешь, симпатичная! Ну, и что? Сейчас все девчонки покажутся симпатичными: война…».
Однако попытки развеять эти чары не давали положительного результата. В его мистической душе появилось ведение большой чаши, до краев наполненной каким-то благоухающим бальзамом. Жидкость эта волновалась и вот-вот могла вылиться через край. Зазвучавший внутренний голос, хотя и ненастойчиво, но все же посоветовал остудить бальзам, не доводить его до бурлящего состояния. Убеждал, что не надо торопиться, что еще не пришло время. «Легко сказать – не торопись» –  старался  по-земному рассуждать Небесный Коля.
Подходя к месту дислокации своего полка, Николай постарался придать своему внешнему виду привычную  собранность. Получалось это плохо, поскольку в душе не затихало почти броуновское движение. Взволнованное состояние своего порученца не мог не заметить наблюдательный комиссар, и в ответ на доклад о выполнении задания, слегка улыбнувшись, покивал головой:
– Хорошо, Николай, хорошо. Теперь, наверное, вы уже с большим желанием будете посещать центр связи?
–Так точно, Марк Иосафович! Буду рад выполнить любое ваше поручение.
«Молодой парень пришел в цветник, где много симпатичных девчонок, и, естественно, потерял покой. Все очень понятно», – подумал комиссар, а вслух произнес:
– Буду иметь в виду вашу готовность. Обещаю…
X
Однако проходили дни, наполненные боевыми вылетами, поражениями и удачами, горькими потерями и победами, а майор Чистовский не спешил выполнять свои обещания. Душевное смятение Коли поутихло, но только слегка. Ему по-прежнему хотелось вновь заглянуть в смешливые черные глаза. В дни жестоких сражений, когда один боевой вылет сразу сменялся другим, когда почти не оставалось времени даже на еду и сон, уйти из расположения своей части было никак нельзя. В общем-то терпеливый молодой человек  находился в мучительном ожидании. И все же выход из этого положения неожиданно нашелся, да еще какой радостный...
В одном из каждодневных воздушных столкновений с врагом у самой кромки противоположного берега Волги, лейтенант Захаров и его ястребок ухитрились в одном бою уничтожить сразу два немецких самолета. Причем были эти стервятники даже не мессершмиттами, а вооруженными до зубов бомбардировщиками «Фокке-Вульф 200». Такая удача случается крайне редко даже у самых выдающихся асов. Конечно и ястребок получил заметные повреждения, но его пилот, как заговоренный, вышел из воздушной мясорубки целым и невредимым.
Лейтенант Захаров прекрасно понимал, что заслуживает награды, да и Кузьмичу требуется время, чтобы залатать его самолет, так что все складывалось в пользу получения увольнительной, хотя бы часа на два. Он обратился с этой просьбой к своему теперешнему комэску, с которым сложились нормальные товарищеские отношения.
– Постараюсь, Коля, – согласился помочь капитан Иванов. – Сейчас же пойду к командиру. Да не убеждай меня, и так знаю, что заслужил.
Результат похода комэска к командиру полка превзошел все самые лучшие ожидания: лейтенанту Захарову была выдана увольнительная на весь вечер.
Николай шел по слегка запорошенной свежим снегом дороге, постоянно убыстряя шаг. На одном дыхании дойдя до основного здания центра связи, он почти влетел в уже знакомую проходную.
 На этот раз дежурил другой офицер, а не тот, что был в прошлый раз. Лейтенант представился, показал свои документы и попросил вызвать Маргариту Малышеву. С некоторой задержкой и явно недружелюбно посмотрев на Николая, дежурный все же выполнил его просьбу.
Вскоре появилась и быстроходная Рита. Могло показаться, что она не вышла, а вынырнула из сумрачного пространства коридора:
– А, это вы лейтенант, соскучились? – она кокетливо улыбнулась, и в ее глазах появились прыгающие чертики. – Я тоже хотела вас увидеть. Подождите меня немножко, я постараюсь найти замену…
Рита упорхнула, оставив Колю в ожидании под неприязненным взглядом дежурного офицера. Хорошо, что ждать пришлось недолго. Вскоре с накинутым на плечи полушубке появилась сержант службы связи.
Выйдя из здания, Рита сходу пригласила Колю зайти к ней в гости в землянку, которую она делила со своими подругами, такими же, как и она, юными радистками.
– Да не стесняйтесь! Здесь так холодно, а я угощу вас чаем, с настоящей заваркой…
В девичьей землянке было тепло и уютно, не то, что в общежитии ребят-пилотов, и Коля совсем растерялся.
–  Только давай не шуметь, –  Рита уже перешла в обращении на «ты». – Девчата отдыхают после дежурства.
За матерчатой занавеской угадывалось несколько лежачих мест: не то кроватей, не то топчанов. В небольшом закуточке, где расположились Рита с Колей, стоял стол, накрытый куском парашютной материи, и две табуретки. Рита пощупала чайник и, покачав головой, поставила его разогреваться на топившуюся рядом печку-буржуйку.
–  Здесь тепло. Раздевайся, Коля, не стесняйся, мы же простые девчата…
Как только лейтенант расстегнул свою куртку и стал ее снимать, Рита, увидев его гимнастерку украшенную орденами, вскрикнула:
–  Ой! Надо же какого сокола я заловила.
За занавеской послышалось недовольное ворчание, и Рита, приложив палец к губам, уже молча, с помощью мимики, стала выражать свой восторг и удивление.Чертики в ее глазах теперь не просто прыгали, а выполняли какие-то замысловатые движения: не то танцевальные, не то акробатические. Коля продолжал молчать, а она внимательно рассматривала его  награды. Ласково погладив указательным пальцем нашивки за ранения, Рита проникновенно прошептала:
–  Бедненький ты мой…
XI
Любовь человеческая разнообразна, а последствия ее  порой просто поражают своей непредсказуемостью. Да и не у всех людей она случается. Чаще всего в мирской жизни встречается любовь плотская, похожая на физическое притяжение противоположных зарядов с разными знаками. Когда эти заряды достигают больших абсолютных значений, появляется непреодолимое взаимное влечение, а разум и воля отходят на второй план. Такая любовь побуждает людей к безумству. В истории много таких примеров.
Бывает и другая, приходящая свыше любовь. При возникновении этого душевного чувства исчезает само понятие эгоизма. Его обладатель боготворит объект своей любви, служит ему бескорыстно и самоотверженно. Смысл своего существования представляется ему только в виде поклонения этому несравненному божеству. При всем кажущимся благородстве такого чувства оно делает человека самым настоящим рабом. И горе тому, кто усомнится в правильности его любви. Таких примеров тоже хватает в нашей истории.
Редко, очень редко встречается человек, объединивший в себе эти две ипостаси. В нем гармонично сочетается физическое и духовное. Причем не просто дополняя друг друга, а корректируя и устраняя фанатические язвы в любых их проявлениях. Возникает такая всеобъемлющая, лучезарная любовь в натурах не совсем обычных, у людей с душой открытой миру и людскому, и духовному. Вот именно такая любовь и посетила Колю Захарова.
XII
Уроженка юга России Маргарита Малышева выросла в небольшом поселке, уткнувшемся носом в самый берег Черного моря. Все население поселка по месту и роду своей деятельности делилось на две примерно равные части. Одна часть занималась выращиванием винограда в местном совхозе, а другая трудилась в расположенной поблизости широко известной всесоюзной здравнице.
В семье Малышевых росли три дочери, Рита была средней. В школе училась она хорошо почти по всем предметам, но особенно нравилась ей физика, позволяющая заглянуть внутрь вещей и явлений природы. Вместе с мальчишками умненькая девочка занималась в школьном радиокружке. Смонтированные ею детекторные радиоприемники даже выставлялись на местных выставках.
За несколько лет до начала Отечественной войны обычный сносный быт семьи был нарушен арестом отца. Правда, через несколько месяцев он вернулся и вновь, мрачный и исхудалый, стал работать там же, в ремонтной мастерской. Толком никто не мог понять причину его ареста, а сам Ритин отец ничего не рассказывал. Тем не менее клеймо от этого ареста так и осталось на семье Малышевых.
После окончания школы Рите очень хотелось продолжить учебу в каком-нибудь техническом учебном заведении. Поэтому и решилась она уехать в большой город центральной России. Однако поступить учиться в техникум ей не удалось: помешали анкетные данные. Неунывающая девчонка стойко перенесла эту неудачу и пошла работать на трансформаторный завод с надеждой, что в дальнейшем ей все же удастся продолжить учебу.
Вскоре началась война. Повинуясь общему порыву, Рита хотела уйти добровольцем на фронт, хотела попасть в действующую армию. В призывном пункте после довольно длительной беседы командование приняло решение отправить ее на курсы радистов.
На этих учебных курсах Маргарита Малышева оказалась одной из самых лучших,  отлично успевающих девушек. Ей уже грезилась засылка в тыл врага, участие в важных разведывательных операциях, но опять подвела анкета. В результате после окончания курсов Рита была отправлена в тыловые части. Места ее службы менялись, и вот оказалась она на берегу Волги в центре связи армии.
XIII
Про регулярность встреч Риты и Коли говорить, конечно, не приходится, да и частыми их тоже не назовешь. Но искра любви разгоралась все сильнее. Причем с каждым разом свидания становились  все ярче и желаннее.
Коля всеми правдами и неправдами стремился вырываться за ограждения своего аэродрома. В  непосредственной близости от основного здания центра связи его неугомонная подруга сумела отыскать уголок в помещении склада обмундирования. По словам Риты, в этом полуподземном помещении служила ее лучшая подруга. Не только в укромном местечке склада, но и в Ритиной землянке, а порой и чуть в сторонке от дороги, соединяющей их войсковые части, где кучно росли молодые березки, проходили романтические встречи. Было даже два случая, когда, не дождавшись своего сердечного друга, Рита приходила к его аэродрому и просила дежурного офицера вызвать к ней лейтенанта Захарова. Однако оба раза Николай был на задании, так что свидания с ним не получились.
В один из этих визитов к пришедшей девушке-сержанту вышел старшина Демин, как он сказал, познакомиться с подругой своего командира. Рита однозначно понравилась Кузьмичу, хотя сначала его все же слегка насторожило ее бойкое поведение. «Нет, хорошая девушка, – успокоил себя старшина. – А побаиваюсь за Колю потому, что уж больно он мне дорог».
Конечно, весь личный состав полка знал о сердечном увлечении своего товарища, а многие молодые пилоты отчаянно завидовали счастливцу:
– Везет же этому Небесному Коле не только в воздухе, но и на земле…
Коля и Рита в большинстве своем виделись урывками. Тем не менее даже мимолетные встречи приносили Коле не только радость, но и уверенность, наполняли его фронтовую жизнь силой физической и духовной. Теперь он бил фашистов не только по долгу сына Отечества, не только мстил за своих близких и поруганную землю предков, но и охранял свою любовь.
В редкие минуты, когда удавалось уединиться в теплом уголке интендантского склада, наступал пик счастья. Мечтательный Коля строил радужные планы на будущее, в чем-то несравненно хорошем убеждал свою любовь, но Рита ладошкой закрывала ему рот и, поплотнее прижавшись своим молодым телом, исступленно шептала:
– Мне, Коленька, ничего не надо. Только люби меня, только люби…

Однажды вечером по возвращении  в расположение полка после счастливого свидания с Ритой Николаю сообщили, что его просил зайти  майор Чистовский. В радостном, приподнятом настроении он незамедлительно появился в комиссарском блиндаже. Увидев вошедшего лейтенанта, политработник взмахом руки прервал его уставной доклад и, подойдя почти вплотную, улыбаясь, сказал:
– Хочу сообщить вам, Николай, приятную новость: наверх направлено представление вас к званию Героя Советского Союза.
– Спасибо Марк Иосафович. Служу Советскому Союзу!
– Это конечно, только представление, но полагаю, что наше мнение будет учтено, да и объективно  двадцать сбитых стервятников говорят сами за себя.
Радостное состояние сегодняшнего вечера стало перерастать в эйфорию. «Жалко, что не могу сообщить эту новость Риточке, – проблеснула мысль в возбужденном сознании. – Может, попросить?».
 Но просить ни о чем не пришлось. Мудрый комиссар все прекрасно понимал и желал стоящему перед ним молодому человеку только хорошего.
– Разрешаю на полтора часа оставить расположение полка, но чтобы без опозданий: одна нога здесь, другая там.
– Спасибо, Марк Иосафович! – лейтенант был на вершине счастья.
Коля не шел, а почти летел. В его воображении рисовались удивление и безудержная радость Риты в ту минуту, когда она узнает о случившимся. Он твердо решил, что только скажет ей об этом и сразу уйдет. Пусть все прочувствует, оставшись одна,
Однако радостного мимолетного свидания не получилось. Может, мимолетным оно и было, но уж никак не радостным. Зная, что сегодняшней ночью Рита не на дежурстве, Коля сразу направился в ее землянку. Но  там ее не было.
– Риту вызвал к себе наш командир, – ответила, надевая шинель, одна из девушек, готовящая заступить на дежурство.
Она же объяснила симпатичному лейтенанту, как найти блиндаж их командира-майора, фамилию которого Коля не запомнил. Режущее неприятное чувство пронизало его грудь. Возникло предчувствие чего-то ужасного.
Быстро найдя блиндаж командира радисток, лейтенант Захаров попытался войти в него без стука. Куда исчезла его вежливость? Дверь была заперта изнутри, и Коля изо всей силы рванул за дверную ручку. Щеколда соскользнула, и он увидел ужасную для себя картину: его Риту обнимал полураздетый незнакомый мужчина.
– В чем дело? Что нужно? – разъяренный хозяин помещения прыжком оказался рядом с неожиданным и совсем ненужным посетителем.
В следующее мгновение он уже лежал на полу. Коля никогда не был драчуном, даже в детстве, боксом он тоже не занимался, но его  удар получился превосходным – достаточно сильным и точным, прямо в челюсть майора. Рита кинулась к Коле и, толкая его ладонями в грудь, прокричала:
– Уходи, уходи быстрее…
Он не сопротивлялся. Механически повернувшись кругом, Коля вышел из блиндажа и пошел, но не в свой полк, а куда глаза глядят.
XIV
Комиссар Чистовский терял терпение. Прошло уже больше трех часов, а Николай все не возвратился. «Ну, погоди, Небесный Коля, – негодовал комиссар. – Получить ты у меня на всю катушку…».
 Тревожное ожидание нарушил звонок полевого телефона. Звонили из армейской комендатуры:
– Вот задержали вашего лейтенанта Захарова. Какой-то он странный: не то пьяный, не то не в себе!
– Спасибо за сообщение. Минут через двадцать буду у вас, – четко вслух произнес майор Чистовский, а про себя  выругался.
Примерно через час находящийся в невменяемом состоянии лейтенант Захаров был доставлен в расположение своей воинской части и отправлен на гауптвахту. «Так будет правильно, – подумал опытный политработник. – И наказание получит, и будет время очухаться».
Охрана гауптвахты осуществлялась почти формально. Этим обстоятельством не преминул воспользоваться предприимчивый Иван Кузьмич. Спокойно преодолев охрану в лице хорошо знакомого ему солдата, он оказался в неком подобии землянки с щелястым верхним накатом. Все арестантское помещение было разделено фанерной перегородкой на две части: для рядового и для офицерского состава. В офицерской камере на табуретке сидел Николай и бездумно смотрел, как через щель в потолке пробивается снежок.
Кузьмич, не здороваясь, присел на низкую лавчонку и, вынув из-за пазухи бутылку водки, наполнил до половины стакан.
– На, выпей. Должно полегчать, – хозяйственный старшина предложил своему командиру и закуску в виде соленого огурца с куском черного хлеба. – Я к тебе в душу не лезу, но только стажи: из-за Риты?
– Да, Кузьмич, да!
– Понятно, предала она тебя. Бабы – они стервы. Все горести из-за них…
– Налей еще, Кузьмич, – Коля протянул своему механику пустой стакан.
– Нет, хватит. Это для душевного равновесия, а если будешь пить дальше, то станет еще хуже, – увещевал опытный старшина. В своих отношениях с командиром и на этот раз старшим оказался он.
Тем временем, продолжая находиться в тревожном раздумье, комиссар отдал приказ срочно разыскать старшину Демина. Опытный политработник разумно полагал, что Николай может чистосердечно поведать о своих приключениях только своему другу механику. Вскоре вытянувшись в струнку перед комиссаром уже стоял Иван Кузьмич.
– Что, старшина, успел повидаться со своим лейтенантом?
– Так точно, товарищ майор, – честно ответил Кузьмич.
– Что же, спасибо за откровенность. А теперь к делу. Что с ним произошло? Рассказывай все подробности.
– Да что рассказывать-то, не знаю? Он все молчит. Знаю лишь, что случилось все из-за бабы, то есть, извиняюсь, из-за женщины.
Это и так было ясно майору Чистовскому без откровений Кузьмича. Выдержав небольшую паузу, он негромко и жестко потребовал:
– Ты, старшина, постарайся все разузнать, а потом доложишь мне, что натворил этот Небесный Коля.
– Разузнать-то я постараюсь, но доносить не буду, – опустив голову, пробурчал Иван Кузьмич.
– Пошел вон, ренегат! – едва сдерживая гнев, прошипел комиссар.

Арест лейтенанта Захарова длился недолго. Слишком большие потери были у летного состава полка, а командование все требовало и требовало усилить воздушное прикрытие наземных войсковых операций. Николай безразлично отнесся к своему освобождению: не было ни горести, ни радости. Потом, в последующие дни, ему все никак не удавалось выйти из сковывающего, заторможенного состояния. Даже во время воздушных боев полностью это состояние не проходило, хотя, конечно, активизация мышления и действий имела место. Удача, почти постоянно сопровождающая в недавнем прошлом Небесного Колю, теперь потеряла к нему всяческий интерес и обходила его стороной.
Наступали минуты затишья, и он в который раз опять обращался к той окаянной сцене в блиндаже. Сами собой возникали отрывки из воинских уставов: «Приказ командира – закон для подчиненного», «Приказ не обсуждается, а выполняется», «Обжаловать приказ можно, но только после его выполнения». Николай старался убедить себя, что подлый командир пригрозил Рите, заставил ее. Эта версия казалась ему весьма убедительной, но успокоение не приходило.
XV
Сталинградская битва вступала в решающую фазу. Бои, в том числе и воздушные, достигли максимального накала. В одной из остервенелых стычек в воздухе уже на закате дня усталый лейтенант Захаров оказался рядом с горящим ястребком, в хвост которого опять заходил вражеский истребитель. Решение пришло моментально, и благодаря «жилетки Кузьмича» был выполнен замысловатый крутой кувырок, а затем во встречной атаке Николай длинной очередью буквально размозжил вражескую кабину вместе с пилотом. Однако и сам лейтенант Захаров получил жесткий ответ: хотя резкая боль в ногах скоро пошла, но они стали деревенеть.
Наш дымящийся самолет, постепенно снижаясь, пытался уйти на другой берег Волги, дотянуть до своего аэродрома. В сложившейся ситуации Николай тоже решил выйти из боя и сопроводить раненного ястребка, тем более что и он сам был ранен.
Уже подлетая к берегу, лейтенант впервые обратил внимание на войсковой номер охраняемого им самолета и крайне удивился: «Это же Лещенко!». Вот так получилось, что спас он недруга, своего бывшего комэска.
В полковой медсанчасти на соседних топчанах лежали раненые пилоты – Лещенко и Захаров. Раны первого были смертельны, но полковой фельдшер все же вызвал машину для его транспортировки в госпиталь, тем более что вместе с машиной обязан был приехать и военврач, квалификация которого должна была помочь принять правильное решение.
Ранения лейтенанта Захарова фельдшера тоже поставили в тупик – в основном были повреждены мягкие ткани, но  задета и кость правой ноги, да и потеря крови оказалась большой.
Ожидая госпитальную машину, эскулап тщательно обработал раны Николая. Он уже заканчивал перевязку, когда в помещение вошло все командование полка. Окинув беглым взглядом лежащих пилотов, командиры вместе с фельдшером вышли из лазарета на воздух. Им нужно было поговорить с глазу на глаз и принять решение.
Капитан Лещенко сделал попытку поговорить со своим соседом:
– Слушай сюда, Николай, – задыхаясь и постоянно прерывая речь, хотел он сообщить что-то для него очень важное. – Спасибо за помощь… Помню, что обижал тебя… Не гневись, так получалось…Где мне до твоего воспитания… Из беспризорников я…Вот такой я – и все… Дай руку на последок…».
Лещенко понимал, что умирает. Он хотел протянуть руку Николаю, но получился только некий  ее отброс  в направление соседнего топчана. Нет, лейтенант Захаров не забыл унижения, которым подвергал его бывший комэск. Однако, чувствуя, даже видя своей мистической душой, как смерть обволакивает тело капитана, он все же протянул руку и слегка пожал его холодеющие пальцы.
В помещение санчасти вновь вошли командиры вместе с прибывшим врачом. Теперь уже не стесняясь, посмотрев и потрогав веки мертвого капитана, фельдшер заключил:
– Я же говорил, что с этим все ясно…
– А меня, зачем вызывали? – задиристо спросил военврач.
– Посмотри лейтенанта, – указав на Николая, потребовал Ковальчук. – Что с ним? Может оставить его у нас? Сами подлечим. Ведь обстановку на фронте, надеюсь, знаешь?
Врач внимательно осмотрел Колины ноги, сняв в отдельных местах бинты. Постоял в раздумье и с сомненьем в голосе произнес:
– Даже не знаю, что сказать… Здесь решение должны принять вы. Я могу оставить его в полку, но под вашу ответственность. И все равно, несколько дней покоя лейтенанту необходимы.
– Что, Захаров, остаемся в родном полку? – спросил командир.
Нельзя сказать, что Николай считал полк уж совсем родным. Вот тот первый, где он начинал свою службу в боях под Москвой, действительно остался для него навсегда и родным, и любимым. Здесь же многое было не так, по-другому. Отношения теперь покойного Лещенко, да и самого командира Ковальчука нельзя было назвать дружескими. Но ведь кроме них есть и боевые товарищи, есть и комиссар Чистовский и, наконец, есть его дорогой Кузьмич. «Разве я в силах расстаться с ним?» – подумал Николай, и вслух произнес:
– Конечно, остаюсь!
Решение принято: лейтенанта Захарова оставили долечиваться с полковой медсанчасти. Командир полка полагал, что через два-три дня можно будет подготовить его к вспомогательным, недлительным полетам. Хотя бы так!
Лежащего в лазарете летчика постоянно навещали однополчане, подбадривали, желали скорейшего возвращения в строй. Верный Кузьмич забегал по несколько раз в день: то буквально на минуту, а то и полчаса – посидеть у его кровати.
Во время одного из таких относительно длительных посещений Коля решил облегчить душу и рассказал своему другу о том, что случилось при его последней встрече с Ритой. Он надеялся на сочувствие, на сострадание со стороны Кузьмича, но услышал другое:
– Ну, и дурак же ты! Побить офицера, да к тому же старшего по званию! Это как пить дать трибунал! – испуганно восклицал бывалый старшина.
Николай слушал молча. Потом, слегка успокоившись, и Кузьмич прекратил произносить гневные тирады. Минут через пять молчания под аккомпанемент грустных вздохов он стал рассуждать:
– Но почему тебя не трогают? Может и обойдется. Может, Маргарита чего-нибудь предприняла? Не глупая она бабенка, но видать шалавистая…
Последнее утверждение больно задело Колю, но он не стал возражать, понимал, что мнение Кузьмича недалеко от истины. А тот продолжал:
– Может, пригрозила своему майору? Может, сказала, что если он будет жаловаться, то и она расскажет командованию про его приставания, а то и напишет об том его жене? – старшина исподлобья посмотрел на своего командира. – Давай обождем еще недельку, а там видно будет. Если за это время ничего не случиться, то значит пронесло.
XVI
Уже после двух суток, проведенных в лазарете, лейтенант Захаров вылетел на задание. Ноги его были плотно забинтованы, а грудь как всегда сжимала жилетка Кузьмича. Это был небольшой разведывательный полет, который прошел нормально. Затем последовали похожие каждодневные вылеты. Довольно быстро Николай освоился со своим скованным состоянием, ограничивающим функциональные возможности,  и пилотировал ястребок все четче и уверенней. Однако после каждого вылета следовали весьма неприятные процедуры в санчасти.
Постоянные ежедневные полеты никак не способствовали заживлению ран. Временами они начинали сильно кровоточить. Николай терпел и не жаловался до тех пор, пока не началось нагноение  на правой, наиболее пострадавшей стопе. Ходить даже с посторонней помощью он уже не мог. Теперь его перемещения  по земле осуществлялись только  на руках верного Кузьмича. Но полеты продолжались, поскольку в обезлюдившем полку осталось минимум боевых единиц, которых хватало лишь на одну полноценную эскадрилью.
Тем временем наши войска замкнули кольцо окружения. Огромная немецкая армия, оказавшаяся в «котле», продолжала огрызаться, предпринимая отчаянные попытки прорыва. Однако удавка кольца неуклонно сжималась, усугубляя безвыходное положение фашистов. Неразбериха в поведении окруженных немецких частей нуждалась в особом наблюдении за ними. Наибольший эффект в сложившейся ситуации должна была обеспечить воздушная разведка.
Это был уже второй за день разведывательный полет лейтенанта Захарова. Ястребок барражировал над почти голой местностью, недавно занятой нашими войсками, высматривая потенциальные направления ударов  скапливающейся бронетехники врага. Пройдя так несколько квадратов, Николай заметил немецкий транспортный самолет, стремящийся пройти над широким полем, где расположилась наша пехота, и таким образом вырваться из окружения. Самолет этот охраняли два мессершмитта, летевшие по бокам. Сразу стало понятно, что такой эскорт был выделен неспроста – в транспортнике находилось что-то очень важное.
Решение было принято моментально: « А, помирать, так с музыкой!». Уже через пару минут ястребок лейтенанта Захарова вступил в свой последний бой. Сразу, при заходе на первую атаку, Николай выполнил свой коронный маневр-трюк, который удавался только за счет стягивающей жилетки Кузьмича. Не ожидавший такого крутого разворота немец моментально задымил, стал быстро снижаться и под восторженные возгласы наблюдавших воздушный бой пехотинцев рухнул на неухоженное колхозное поле. Радость первого успеха омрачилась резкими болями в ногах, груди и особенно в области печени. Во рту появился солоноватый вкус крови. Однако времени для отдыха не было, и ястребок пошел в атаку на второго фашиста.
Скоротечный бой прошел с переменным успехом. Оба истребителя были подбиты, оба горели. В возникшей ситуации спасение могло придти только за счет прыжка с парашютом. Этим шансом и воспользовался немец, хотя прекрасно понимал, что при приземлении будет пленен нашими солдатами. Для лейтенанта Захарова такой спасительный выход был неприемлем – транспортный самолет уходил все дальше и дальше.
С предельной скоростью горящий ястребок стал приближаться к беглецу. Николай нажал на гашетку, но выстрелов не последовало. Он понял, что уже израсходовал весь боезапас. Что оставалось делать? Прыгать с парашютом. Нет и нет. Лейтенант Захаров отчаянно попытался отсечь часть хвостового оперения немца пропеллером своего самолета. Опять неудача.  Тогда хранящаяся где-то в глубине подсознания молодецкая удаль, оставшаяся ему по наследству еще от далеких предков ратоборцев, повелела идти на таран. Вот теперь отвалилась у транспортника часть хвоста, он стал выделывать замысловатые пируэты, которые закончились ударом о землю и взрывом.
Ястребок Николая тоже ударился о землю, но под довольно острым углам, и не взорвался, а своим искореженным носом зарылся в давно не паханое поле.
 Да, родная земля милостиво приняла своего сына. Подбежавшие к самолету солдаты успели вытащить из кабины находящегося в бессознательном состоянии летчика.
XVII
Доставленный в прифронтовой госпиталь лейтенант был сразу отправлен в операционную. Помимо сильных ожогов особое опасение вызывали раны в грудной полости: были повреждены важные внутренние органы. Операция длилась несколько часов. Пришлась полностью удалить изувеченное правое легкое, да и в левом тоже имелись повреждения. Но это еще не все…
Опытные фронтовые хирурги понимали, что надежды на положительный исход почти нет. Однако в их практике встречались  самые невероятные исходы, поэтому они работали и верили. Тяжелейшая операция наконец закончилась, и лейтенант Захаров был отправлен в палату под присмотр дежурного врача и медсестры.

Проходили дни. Состояние Николая хотя и не улучшалось, но и не становилось хуже, в общем, оставалось стабильно тяжелым. А вот настроение заметно приподнялось после посещения госпиталя однополчанами. Во главе первой делегации из четырех человек был сам комиссар Чистовский.
 Перед тем, как зайти в палату, он довольно долго беседовал с врачами, так что внешнее состояние летчика его особенно не удивило. Через день после этого визита навестить своего товарища пришел комэск Женя Иванов. Во время этих двух встреч велись обычные в подобных случаях разговоры, которые заканчивались пожеланиями скорого выздоровления. Пожелания эти, конечно, шли от самого сердца, но и комиссар, и другие посетители в душе своей не верили в хороший исход.
Среди однополчан непременно присутствовал и старшина Демин. И потом, в течение последующих дней, он, несмотря на значительную удаленность госпиталя от полкового аэродрома, частенько посещал своего командира и друга. Удавалось это во многом за счет благожелательного отношения комиссара и постоянно снующих по дороге попутных машин.
Посидит обычно Иван Кузьмич у кровати минут пять-десять, поговорит немного – и помчится обратно в полк. Но иногда обстановка позволяла задержаться, и вот тогда он обстоятельно рассказывал обо всем, что было интересно его другу. Прежде всего, это были полковые новости.
 С грустью старшина сообщил, что теперь он приставлен к самолету другого пилота, недавно окончившего ускоренные летные курсы, совсем еще мальчишки. Рассказы о реальных событиях перемежевались с байками. Это и понятно: Кузьмич всячески стремился отвлечь Николая от горестных дум. Естественно, что в один из таких относительно продолжительных визитов зашел разговор о Рите.
–  Приходила она к нам в полк сразу после твоего ранения, а потом еще неделю спустя. –  Верный Кузьмич старался подбирать слова, чтобы нечаянно не возродить в душе друга былую муку. – Ревела как белуга. Говорила, что любит тебя, как никого на всем белом свете. Жалко мне ее.
Коля слушал молча, но спустя какое-то время все же спросил:
–  А меня тебе не жалко?
–  Еще как жалко! Ведь ты для меня что родной. Только не знаю, как правильно назвать: сыном моим или младшим братом?
–  Спасибо тебе, Кузьмич…
–  Но и Маргариту жалко. Бабы – они чудные существа, понять их трудно. Душа у них – потемки, не заглянешь туда, а коль заглянешь, то ничего и не увидишь. Не знаю, как правильно назвать это, по-ученому.
–  У астрофизиков существует понятие «черная дыра».
–  Во-во, именно так! С физикой не поспоришь, –  лукаво улыбаясь, старшина развел руки. – Что ты тут скажешь? Научное определение…
Иван Кузьмич ушел, пообещав навестить Николая в ближайшие дни. Но место у кровати раненного пилота пустовало недолго. Пришла медсестра Елена Дмитриевна. По нескольку раз в день подходил и палатный врач, а уж опека медицинских сестер была постоянной. Чаще других проявляла заботу именно Елена Дмитриевна. Относилась она к раненому лейтенанту как-то по-особому ласково, а порой даже трепетно – как к сыну.
XVIII
В минуты покоя мистическая натура Николая выводила его за рамки обыденного, и он начинал видеть невидимое и слышать беззвучные мысли окружающих его людей. В помыслах своих Елена Дмитриевна часто обращалась к двум мужчинам: к Мише большому и Мише маленькому. Раненый ведун многократно ощущал это, и вот однажды после утреннего обхода, когда медсестра вновь подсела к его кровати, решился справиться о ее неотложных нуждах и спросил:
–  Вы, Елена Дмитриевна, постоянно думаете о каких-то двух Мишах? Кто они для вас?
–  Это мои муж и сын, –  сначала спокойно сказала она, но тут же вскрикнула и задрожала всем телом. – А ты, Коля, как об этом догадался?
–  Не догадался я, –  тихо просипел он. – Мысли ваши услышал. Уж извините, такое со мной случается.
– Как это? – недоумевала медработница.
– Объяснить не берусь. А вот помочь вам очень хочу.
– Как же ты сможешь мне помочь?
– Мысли-то ваши о Мишах горестные. Что о них известно?
– Муж погиб давно, в первые дни войны. Сын пропал без вести позже, спустя с полгода, – потухшим голосом доверчиво рассказывала Елена Дмитриевна.
– Вы не могли бы принести и показать мне их фотографии? – Коля решил до конца быть откровенным. – Я обладаю даром определять по фото, жив человек или нет. Это мое родовое наследство.
– Зачем приносить? – Елена Дмитриевна решительно посмотрела на тяжело раненного молодого человека и, расстегнув карман гимнастерки, достала из него две фотографии. – Они всегда со мной.
– Теперь одну из них поднесите к моим глазам. Не очень близко.
 Обгоревшие руки Николая не позволяли провести диагностику обычным для него способом. Он надеялся на чувствительность глаз, которые к счастью почти не пострадали в его последнем бою.
Как только фотография оказалась в поле его зрения, сразу возникло ощущение тепла человеческого тела. Энергия эта была ровной и спокойной.
– Это ваш муж? Он жив и здоров, – уверенно просипел Коля.
– А сын? –  Слегка подрагивающими руками она поднесла к его глазам вторую фотографию.
От нее тоже исходило тепло, но неровное, прореживающееся некими подобиями  ледяных полосок или иголок.
– Он тоже жив, но ему очень плохо…
Елена Дмитриевна с надеждой, смешанной с недоверием смотрела на почти неподвижно лежащего в постели оракула. Её состояние было ему очень даже понятно.
– Что бы вы уверовали в правильность моих прогнозов, давайте проведем эксперимент, – Коле очень хотелось помочь несчастной женщине. – Выйдете, пожалуйста, из палаты в коридор и там, на листке бумаги напишите что-нибудь. Одну или две строчки. Больше не надо.
– Что я должна написать? – в полной растерянности спросила Елена Дмитриевна.
– Да, что хотите. А потом снова подойдите ко мне, но что вы написали, не показывайте. Я постараюсь точно угадать написанное вами.
– Разве это возможно?
– Это и будет экзаменом, результат которого поможет вам правильно оценить мои возможности.
Елена Дмитриевна поднялась с табуретки, какое-то время постояла молча, а затем  решительно вышла в коридор. Через несколько минут она опять появилась в палате, держа в руке скомканный лист бумаги.
– Ну и что ты скажешь мне теперь?
Коля закрыл глаза и тихонько попросил:
– Прислоните вашу ладонь к моей груди. – Это состояние продолжалось не больше минуты. – Надо же! Это первые строки любимого романса моей мамы:
На заре туманной юности
Всей душой любил я милую
– И моего тоже, – На глазах Елены Дмитриевны появились слезы, и эта волевая и выдержанная женщина теперь уже не вышла, а опрометью выбежала в коридор.
 Уставший провидец прекрасно понимал, что ей необходимо время, чтобы успокоиться и принять правильные решения.
В течение дня дежурная медсестра еще неоднократно подходила к постели Николая  и одна, и сопровождая врача, но при этом не проявляя ничего личного, а лишь выполняя свои обязанности. Только поздним вечером, перед отбоем, она, склонившись над раненым летчиком, сердечно поблагодарила его:
– Спасибо тебе, Коленька. Ты вернул мне надежду…
Он молча принял ее благодарность, но потом как всегда сипло произнес:
– Я вот постарался определиться. Может, удастся получить о ваших близких более объемную информацию. Иногда такое у меня получалось.
– Разве это возможно? – задала уже ставший традиционным вопрос медсестра.
– Я постараюсь. Положите, Елена Дмитриевна, фотографии ваших мужчин мне под подушку. Только так, что бы между ними было возможно больше расстояние, что бы не сливались их энергетические поля. Я постараюсь, – повторил Коля. – Сейчас мне больше нечего вам сказать. До свидания, до утра.
XIX
Отбой в госпитале – явление несколько условное. Выспавшиеся днем пациенты часть ночного времени бодрствовали. Для неподвижно лежащего лейтенанта Захарова тоже ночь не очень-то отличалась от дня. И все же ночью его никто не беспокоил, так что можно было углубиться в самого себя, в свое мистическое «Я» и попытаться вызвать желанные картины. В ту ночь ему очень хотелось получить дополнительную информацию о Мише большом и Мише маленьком.
Постепенно входя в состояние глубокого транса, Николай проходил сквозь возникающие энергетические поля, вызывающие ведения ненужные ему и неясные. Затем началось хорошо знакомое «листание страниц», и вот перед духовным взором появился, но не искомый образ, а стройная воздушная девушка.
– Наконец-то я нашла вас, Коля, – и, уловив его удивление, она представилась: – я Рита.
– Какая же вы Рита? – голубоглазая блондинка даже отдаленно не напоминала Маргариту Малышеву.
– Не помните вы меня, – грустно продолжала девушка. – Мы учились вместе в университете, только на разных факультетах, я – на истфаке. И встречались мы на субботниках и студенческих вечерах. Один раз я даже танцевала с вами.
После таких пояснений Коля начал припоминать: действительно он видел эту девушку, но очень давно, еще до войны. Однако, как она оказалась здесь, в этом мистическом сеансе? Его немой вопрос был тут же понят:
– Я едва вернулась домой в Ленинград, на каникулы, как началась война. Я не могла оставить родителей одних и оказалась в кольце блокады. Много человеческих жизней унесла она, и я не стала исключением. Ленинград далеко от Сталинграда, но я все же нашла Небесного Колю.
– Вы даже знаете, как называли меня друзья?
– Я многое знаю про вас, но сейчас не время говорить об этом. Вы ведь заняты поиском душ каких-то людей? Я не буду мешать. Мечтаю, что мы еще встретимся. – Ведение воздушно-худенькой девушки стало быстро растворяться. – До свидания.
Николаю, естественно, захотелось проанализировать только что увиденное, но время неумолимо шло, а задуманное им все не реализовывалось.
 «Листание» появляющихся картин продолжалось, и вот наконец возникло ведение полумрака. Похоже, что это была землянка, или что-то похожее. За грубо сколоченным столом сидел бородатый мужчина и что-то писал. Это был Миша большой. Рядом с ним стоял молодой парень с автоматом на груди и что-то говорил, похоже докладывал. Смысл этого доклада уловить не удалось, но произношение дошедших славянских слов указывало, что происходит это либо в Белоруссии, либо на Украине.
Если и не все, то многое здесь было понятно, и мистический исследователь поспешил «перевернуть страницу». Теперь оставалось найти образ Миши маленького. После нескольких безуспешных попыток и это тоже удалось. В его ведении сразу почувствовалось волнообразное и какое-то колючее излучение на общем теплом фоне. Появилась не совсем ясная картина, представляющая нары с несколько ярусов, на которых лежали люди в полосатых робах.
Слышался лай собак и невнятная немецкая речь. Да, все указывало на то, что это концлагерь. Миша скрючившись лежал на нарах нижнего яруса. Временами его тело содрогалось от кашля. Было абсолютно ясно, что молодому человеку очень плохо…

Утром следующего дня Елена Дмитриевна появилась в госпитальной палате очень рано. По ее внешнему виду можно было заключить, что ночь была бессонной. Она тихонечко подсела к кровати раненного лейтенанта.
 Николай лежал с закрытыми глазами, продолжая находиться в некоем подобии сна. Несмотря на крайнее внутреннее напряжение, медсестра не стала его будить, и терпеливо дожидалась, когда он проснется сам.
– Доброе утро, Елена Дмитриевна, – открыв глаза, сказал Николай.
– Доброе утро, Коля, – она пристально и вопросительно смотрела на него.
– Да, я видел обоих ваших мужчин, – он слегка замялся, не зная с чего начать, и насколько правдиво нужно рассказывать.
– Говори всю правду, без утайки. – Взгляд Елены Дмитриевны стал твердым и суровым. – Я все выдержу, только не ври. Я жена офицера и буду достойна памяти своего мужа.
Минуту-другую Николай собирался с мыслями, а потом подробно, даже со своими комментариями, все рассказал несчастной женщине. Она стойко выдержала его рассказ, после чего склонилась над раненым, как она сказала, колдуном и поцеловала его в подернутый болезненной желтизной лоб.
XX
В тот день врачи отметили долгожданное улучшение состояния лейтенанта Захарова. Появилась хотя и осторожная, но все же надежда на его выздоровление. Он и сам ощутил прилив сил. Увидев своего Кузьмича, входящего в палату, Николай еще больше воспрянул духом, но оказалось ненадолго. Его верный механик выглядел удрученным, а принесенная им весть была ужасной:
– Маргарита погибла, – выдавил он из себя.
– Как?
– Да, по-дурацки! Разорвался подле нее шальной снаряд, и посекло ее осколками. Никто так и не понял, откуда он взялся – ведь боевые действия уже прекратились.
Пришла она к нам в полк проститься. Их центр переводят в другое место. В общем, пришла она ко мне. Поговорили мы с ней напоследок по душам. Поревела она по тебе, – временами замолкая, продолжал свой рассказ Иван Кузьмич. – Потом заспешила. Говорит, что хочет успеть проститься с березками у дороги, под которыми вы с ней встречались. Вот там и накрыло ее осколками.
– Похоронили? – почти неслышно спросил Коля.
– Похоронили вчера вечером там же, у ее березок. Бросил я напоследок две горсточки земли: одну за себя, другую за тебя. Простил я ее совсем и сам, и от твоего имени. Можешь меня ругать, как хочешь…
– За что же мне тебя ругать? В душе-то я ее давно простил.
  – Так что же ты запрещал ей придти сюда, в госпиталь? Я считал, что ты не хочешь ее видеть!
– Дорогой ты мой друг, да не хотел я, что бы она видела меня таким!
– Эх, что теперь говорить, – проникновенно закончил Иван Кузьмич.
Очередное появление палатного врача вынудило старшину Демина подняться с табуретки и попрощаться. Он и так не мог больше задерживаться в госпитале. Уходя, Кузьмич обещал вскоре опять посетить своего командира.
Верный друг ушел, оставив Николая одного со своими мыслями и переживаниями. «Может, мои ночные ведения были как-то связаны с гибелью Риты? – подумал он. – Но как тогда объяснить появление совсем другой девушки?».
 Не понимая смысла ночной мистической картины и терзаясь свалившейся на него реальностью, Коля постепенно весь ушел в воспоминания о своей незабвенной Риточке. Мысли затуманивались, и вот перед его душевным взором отчетливо появился небольшой холмик свежей земли у знакомых березок…

Авиационный истребительный полк лейтенанта Захарова готовился к передислокации. Точное место, куда он должен был переместиться, старшина Демин не знал, но было ясно одно – путь лежал на запад. Суета, связанная с этим событием, почти не оставляла свободного времени, которое было крайне необходимо Колиному другу. Он, естественно, хотел перед долгим расставанием основательно пообщаться и попрощаться со своим командиром. И на этот раз выручил комиссар Чистовский:
– Даю тебе, старшина, увольнительную на весь день! Навести нашего Небесного Колю и пожелай ему скорейшего выздоровления от всего нашего коллектива, – он немного помолчал и тихо добавил: – И от меня лично.
С попутной машиной на этот раз исключительно повезло. Небольшой грузовичок, в кузове которого нашлось место для старшины Демина, без задержек и пересадок доставил его прямо к входу в госпиталь. Соскочив на землю, Иван Кузьмич не успел сделать и нескольких шагов, как увидел идущего ему навстречу знакомого санитара:
– Привет, Петрович, – поздоровался с ним старшина, но тот вместо ответного приветствия, покачав головой, сообщил:
– Не успел ты, Кузьмич. Помер твой лейтенант.
– Когда?
– Нынче ночью. Вон повезли его, – продолжал санитар, указывая рукой. –  Может, догонишь…
Сорвавшись с места, Иван Кузьмич быстро догнал госпитальную тележку, которую, толкая перед собой, вез сгорбленный солдат в белом халате. На ней угадывалось тело, покрытое простыней. Это и были останки лейтенанта Захарова. За тележкой, опустив голову, шла Елена Дмитриевна.
Старшина Демин, не здороваясь, сходу попросил:
– Остановитесь! Дайте мне хоть посмотреть на него.
Медсестра молча, рукой дала команду солдату остановиться, а затем отвернула край простыни. То, что увидел Кузьмич, мало напоминало лицо его друга при жизни. Он быстро задернул простыню и отвернулся.
– Зачем я это сделал? Не хочу помнить его таким.
Грустная процессия двинулась дальше. Иван Кузьмич продолжал что-то бормотать себе под нос, но в какой-то момент опять попросил остановить тележку и, чеканя каждое слово, обратился к своему покойному командиру:
– Буду помнить тебя всегда, мой Небесный Коля! Буду помнить тебя таким, каким ты был: смелым, добрым, красивым, умным, скромным, отзывчивым…
Елена Дмитриевна стояла рядом и горестно думала: «Всегда уходят самые лучшие люди. А я даже не знала Колю до его тяжелого ранения. Увидела его только здесь, в госпитале. Каким я его буду помнить? Не знаю. Вот душу его, душу  прекрасную я запомню навсегда…».
XXI
Все религии мудрого Востока утверждают реальность процесса реинкарнации, то есть переселения души. После смерти человека его душа вселяется в новое тело, в тело новорожденного младенца. Конечно, это происходит не всегда и не обязательно сразу. Здесь очень много неясного, неизвестного и непонятного. Однако некоторые результаты научных исследований последних лет подтверждают сам факт существования реинкарнации.
Может, и душа нашего Небесного Коли давно вселилась в тело новорожденного мальчика, который вырос и в наше время уже взрослый человек? Очень хочется узнать, как сложилась его новая жизнь? Кем он стал? Так ли остался он дружен с небом или имеет далекую от  него земную специальность? Сохранились ли в его крови прежние колдовские чары? И встретил ли он в этой новой жизни свою Маргариту?