«Ужас деревни Тыквино – или Тыквоеды и тыкв`оиды»
хэллоуинский рассказ
В деревне Тыквино почти все были родня, на целую деревню – лишь три фамилии: Тыквины, Тыквенко да Кабачковы. Один сторож Семёныч был Калякин, не местный.
Коля Тыквин, оправдывая свою фамилию, тыквы очень любил. Сам их в огороде сажал, сам за ними ухаживал. И сам себе их готовил, потому что жил он совсем один.
Вот и звали его в деревне Коля-Бобыль.
Бобыль бобылём, но всё равно – Тыквин.
А как подкатывал Хэллоуин – так без тыквы никак, сами знаете: обязательно нужно вырезать тыквенную голову – чтоб пострашнее и со свечкой внутри. Коля вооружался свёрлами, пилками, острым ножиком, большой выгребной ложкой с заточенным краем – и прочими нехитрыми приспособлениями. Фонари-тыквы выходили у него что надо. А ещё вырезал он на тыквах целые картины, заодно – и на арбузах, на кабачках, на дынях. Многие пытались по-иностранному звать его работу «карвинг», а он отмахивался, говаривал просто и понятно – резьба. Бобыль хорошо своей резьбой зарабатывал, за его прикольными овощными поделками в эту глухомань люди даже из города летом приезжали.
И осенью тоже, если дороги не развезёт.
Но особенно славились бобылёвы тыквенные фонари.
Вынутая из тыкв мякоть шла в готовку: в кашу, в овощную тушёнку, в тыквенное пюре и сладкие пирожки. В деревне Тыквино все были заядлые тыквоеды.
Все, кроме пришлого сторожа Калякина.
И вот как-то раз вырезал Коля такую замечательную голову – загляденье! Даже уши ей вставил и вдел в них мамины круглые серёжки-жемчужинки. Потому никому и не стал продавать, себе оставил.
Так у мастера-резчика появилась подруга, назвал он её Тыкой.
Тыка улыбалась своему овощному Пигмалиону, по-китайски щуря узенькие глазки, а он с ней беседовал, рассказывая долгими осенними вечерами про своё одинокое житьё-бытьё. Слушала его Тыка внимательно, только что не отвечала. Хорошо им было вдвоём – год хорошо, два хорошо. И могло бы быть так хорошо ещё очень и очень долго, если б не соседский кот-проныра, любимец бабки Марковны.
Бабку Марковну в деревне Морковной прозвали. Сплетница и скандалистка она была заядлая, ни про кого доброго слова не услышишь. И щедро сдабривала свою речь матерщиной да перемежала фразы любимой присказкой: «А мне до фени!»
Любила Морковна и баловала только своего мордатого кота Феню, ворюгу и драчуна. Да и того могла огреть по случаю всем, что под горячую руку попадётся.
И вот тишком прокрался этот самый кот в дом к Бобылю и, вспугнутый хозяином, ломанулся по столу, сметая с дороги колин мастеровой скарб – коробки с инструментами, банки с кистями.
Задел он и Тыку. Скатилась Тыка на пол – бам!
И вдребезги.
Пригорюнился Бобыль. А через несколько дней обнаружил он под столом, среди тыквенного дребезга, мамину серёжку-жемчужинку и горсть сухих семян: видать, проглядел их мастер, когда тыкву под работу чистил.
Дождался он весны, посадил семена в землю. И пошли к осени тыквы богатые, огромные – одна больше другой! А когда ходил он их поливать, виделись ему на их округлых боках будущие лица. Коля уже предвкушал, каких нарежет из них прекрасных голов, каких наделает фонарей, да угодил вместо этого в больницу с грудным воспалением, простыв на предательском сентябрьском сквозняке.
Через пару недель вернулся мастер домой – а огород пуст.
– Эх, – вздохнул он, – ну что ж за люди! Обнесли вчистую хворого соседа…
Бабка Морковна скрючилась в сумерках у осевшего низенького колодца, матерясь и вытягивая на скользкой палке тяжёлое ведро. Торопилась она воды набрать и в дом притащить, пока неуёмный осенний дождь опять не припустил в полную силу.
К слову сказать, бабкина изба стояла на отшибе, и её забор шёл как раз вдоль косогора, местами привалясь от старости к его обрывистому краю.
А за косогором сразу начинался дремучий лес.
И вот тянет Морковна полное ведро, а за спиной, у забора – бам, бам! Будто бомбы на мокрую тропу с высоты падают. А потом раздалось и шипение.
«Кот-чертяка! Опять поронял чего, зараза блохастая! А мне до фени, задам я ему…»
Выпрямилась, оглянулась – не кот! Катится к ней здоровая тёмная башка. Вроде бы и тыква, толком не разглядеть – но с глазами, с оскаленной жуткой пастью. Вся точно светится изнутри – и шипит, шипит на бабку, чисто свиные шкварки на раскалённой сковороде.
Очень бабка кашу со шкварками любила.
– Твою ж мать! – взревела Морковна, замахиваясь палкой, чтобы огреть уродину покрепче. А видит – башка-то не одна, их тут с дюжину: сыплются толпой с косогора, да прямо через забор, бухаясь на землю, словно парашютный десант. И все чешут к ней.
Рванулась бабка бежать, да где там! Накатили, навалились на неё вражины – остались от Морковны платок да валенки.
Сразу пошли по деревне слухи: люди пропадают среди белого дня. Когда первой пропала Морковна, все даже обрадовались: не любили бабку за вредность, за острый язык. Но вслед за ней исчез старик-ветеринар – вегетарианец, ярый тыквоед. После пропал участковый. И ведь никаких следов, одни вмятины в земле, вроде как от пудовой гири – а то и поболе. И что делать – неясно: участкового нету и никто сюда, в глухомань, к ним на подмогу не сунется – третий месяц дожди, по дорожным хлябям пробраться можно только на вездеходе.
Вертолёт вызывать, в МЧС звонить? – так ведь не катастрофа же, не стихийное бедствие.
Короче, одна лихая непонятка.
Заперлись люди по домам, без дробовика за порог ни шагу.
Задул, засвирепствовал ветер – деревья поломал, поронял столбы с проводами, разогнал тучи.
В небе прояснилось, утихли дожди.
В деревне третий день не было электричества, дело привычное. Тихим осенним вечером сидел Коля-Бобыль у окна и, за неимением другого материала, вырезал на пожелтевшем кабачке портрет своего деда Николая Михалыча: в честь него внука ведь и назвали. И тут – стук в окошко. Поднял Коля глаза – Тыка! «Как же это, она ж разбилась, – забормотал Бобыль, – не может такого быть, не может…»
Но Тыка упорно билась в окно, рвалась к Коле – аж стёкла жалобно тренькали и трещали старые облезлые рамы. «Погоди-погоди!» – закричал Бобыль. Кинулся было отпирать – и ахнул: по всем окнам в доме скалились тыквенные рожи, на вид вроде бы и тыкины – но злые, громадные. И уже трещала под чьим-то напором запертая на крюк входная дверь!
В ужасе бросился он к чердачной лесенке, стал по ней карабкаться. Но тут дверной крюк расскочился, в дом кучей вкатились тяжёлые шары – и с шипением стали бить по основанию шаткой лесенки. Не выдержал Коля такого наката, свалился на пол, обречённо зажмурился.
Всё, тут бы ему и конец!
Но вдруг послышалось кошачье мяуканье – и тыквы мигом выкатились прочь.
Феня подкрался на мягких лапах и нежно облизал Бобылёво лицо.
То ли просто совпало так, то ли спугнул овощную нечисть осиротевший кот бабки Морковны.
Очухался Коля, накормил кота вчерашней сметаной – и бросился к своему давнему приятелю, сторожу Калякину. Всё ему рассказал.
– Э-э-э, блин, – говорит Семёныч, – вот они вам, пожалте! – ваши овощи, лучшие друзья хомы сапиенса! Выходит, не зря я эту гадость в рот не беру, только чистую водку и папиросы.
У сторожа был в городе племяш, агроном, человек учёный. Позвонили ему, рассказали про кровожадные тыквы. Всё выслушал внимательно агроном, но смеяться не стал.
Сразу вынес приговор: это тыквы-мутанты!
От него и узнали, что много лет назад на Хэллоуин была в Америке такая история. Официальная наука её замалчивает, но сведущие люди в курсе: насмерть жрали тыквы людей в этой самой распрекрасной Америке. В ходе эксперимента по увеличению урожайности на огородах установили экраны и динамики, крутили для овощей кино и популярную музыку, читали им книги вслух. Тыква гигантская, Cucurbita maxima, эволюционировала от такого культурного общения с человеком – правда, эволюционировала криво, в никому не нужную сторону, и сделалась хищником. Людоедом.
– Альтернативная наука этих мутантов условно именует «тыкв`оидами», – вещал племяш-агроном, – и наш отечественный биолог Шмутькин по этой самой теме прелюбопытную альтернативную научную диссертацию защитил. Скиньте эсэмэской ваш е-мейл, вышлю текст.
Да какой там е-мейл?
У Коли-Бобыля и компьютера-то не было.
– И что нам делать с этими тыквами? – поинтересовался у племяша приунывший Семёныч.
– Их бы хорошо изучить в сугубо научных целях, – бойко ответил агроном, – но сам к вам не выберусь. Сейчас на работе запара, проводим эксперимент по скрещиванию свёклы с картошкой и солёными огурцами. Чтобы можно было выращивать на грядках готовый генномодифицированный винегрет в промышленных масштабах. Мой совет: бейте мутантов, чем придётся, пока они не дали семена. Иначе – деревне крышка.
Коля с Семёнычем и сами уже поняли, что крышка.
Сели на завалинке, стали думать.
И решили оповестить соседей и собрать отряд по борьбе с огородным агрессором.
Заметили, что мутанты чаще нападают в темноте – по ночам или в вечерних сумерках. То ли, чтобы подкрасться незаметнее, то ли – чтобы насмерть перепугать жертву, потому что ужасно светились во тьме их оскаленные рожи.
То ли просто повадка у них была такая.
И вот, жители стали спать днём, а ночами дежурили. Многие вылезали на крыши, светили окрест прожектором, у кого он завалялся в сарае с тех давних пор, как растащили закрытую в лихие девяностые клубную танцплощадку. Правда, ветер частенько оставлял деревенских без электричества – тогда по-старинке жгли костры, ходили по тропам со смоляными факелами.
Семёныч надеялся, что зима поморозит хищные тыквы, и они уймутся. Но уже и похолодало, и морозец трещал по ночам, кудряво разрисовывая инеем траву, и выпал наконец ранний октябрьский снег – а тыквоидам всё было нипочём; тёмные шары всё шарились и шарились по тропам и огородам, накатывая на дома и выбивая скрипучие двери. Но предупреждённым жителям теперь удавалось вовремя уносить ноги. Пару тыкв в хлам расстреляли из дробовиков, а одну, с криками: «Получай двоечник, хулиган, безмозглая гадина!» – искрошил лодочным веслом старик Кабачков, бывший директор давно уж закрытой местной школы.
Оголодавшие хищники вконец озверели – и стали нападать среди бела дня. Быстро лишилась деревня и продавщицы из автолавки, и бывшего почтальона – бесплатно, по старой привычке, доставлявшего лесными тропами почту из соседнего городка.
Деревенским долго не удавалось разведать, где же эти мутанты прячутся. Кругом леса, овраги да болота, а с войны ещё остались в них землянки с окопами – короче, искать не переискать.
А передвигались тыквоиды, несмотря на их здоровенные размеры, тихо и очень быстро.
Коля с Семёнычем сидели у окна и пили водку, закусывая хрусткими солёными огурчиками.
– Вот ты, Семёныч, говоришь, что не ешь овощей, – удивлялся Коля, – а как же тогда солёные огурцы?
– Э-э-э, блин, – смеялся Семёныч, – глупый ты, Бобыль, всюду тебе мерещатся овощи! Солёный огурец – не овощ. Солёный огурец – это солёный огурец. Вещь в себе – и точка!
Семёныч – он философ был, образованный человек.
Но тоже – бывший.
Кот Феня, теперь поселившийся у Бобыля, со вчерашнего вечера ушёл гулять, в доме было тихо, тепло, смеркалось. Лишь мерные бульки разливаемой по бабушкиным гранёным стопкам водки и хруст ароматных огурцов нарушали оцепенелость и гулкость осеннего просторного мира – мира, полного неба, в котором стоял этот старый дом, чернел этот старый лес, криво очерченный по самой кромке бледным лучом быстро тающего заката.
Коля вздрогнул, первым увидев их вдалеке – тёмные шары на изорванной простыне тонкого снега.
– Катят, блин, – следом кивнул и Семёныч, – зря ты, Бобыль, к ночи чёртовы овощи поминал…
Взяли с колен дробовики, приготовились.
Тыквоидов было много – шли на дом шеренгой, как враги-белогвардейцы в полузабытом советском кино. Только шли бесшумно, без барабанной дроби, уминая снег тяжёлыми боками. Коля сжимал оружие, но понимал: на всех их с Семёнычем не хватит. Мелькнула вялая мысль, тоже откуда-то из кино: «Будем стоять насмерть…»
Но они даже не привстали с табуреток.
И тут под окном раскатилось пронзительное «мяу-у-у!»
Это Феня вернулся с гульбы и, уже освоившись в доме за короткий срок, нагло требовал кормёжки.
Цепь распалась в мгновение ока. Бобыль не верил своим глазам: враги-белогвардейцы драпали обратно в лес!
– Кот, Семёныч, кот, – завопил Коля в полный голос, – они Феню боятся! Тащи кота!
Быстро набрали кошек по всем окрестным деревням, и, заманивая их колбасой и вяленой рыбой, оцепили лес, загнали лесных «партизан» в овраг у старинного родника, издревле знаменитого своими целебными свойствами. И там перебили всех овощных хищников, а потом начисто выжгли овраг, спалив весь тыквенный хлам – чтоб ни семечка не осталось.
«Это родовая память, – объяснял потом по телефону городской племяш-агроном. – Общий предок ваших тыквоидов погиб по вине кота, и эта информация встроилась в генетическую память мутантов, дав установку на угрозу для выживания со стороны семейства кошачьих…»
– Наука – страшная сила! – смеялся после сторож Семёныч, отмеряя бульки по бабушкиным гранёным стопкам. – Глядишь, и от учёных польза бывает: задним числом объяснят, красиво расскажут, как и почему всё накрылось медным тазом. Только я их генномодифицированный винегрет и в рот не возьму, заразу. Другое дело – солёный огурец: вещь в себе…
.