Далее без даты, а жаль.
Музыканты уже давно раскрыли ноты и прикоснулись к инструментам, запаздывает (или прячется - как мальчишка) безумный дирижер с дикой седой шевелюрой, паркет натерт с утра, я пересекаю огромный пустынный зал (а мне по душе - зала, как в былые времена) и подхожу к Вам, мы теряем (внезапно) вес, движения наши замедлены и согласны, пространство необъятного зала суживается до пространства некоей кухни, где не уместиться ни музыкантам, но привольно музыке; наряды и пространства чередуются, майское солнце улыбается обилию наших одеяний, порою мешающих свободному полету, веселье охватывает и нас, смех несет нас в вышние области, где властвует сон, и последнее - огромное и долгое - движение танца ведет нас к покою, только на невидимых клавишах вздрагивают пальцы, и мелодия оставляет крохотное место для слов: Благодарю Вас, Мадам.
***
Да, сударь, здесь неуместны ни даты, ни точки, ни имена. Для подобного танца нет нужды представляться - опасно. И Вы знали об этом, да?! Легкий полуреверанс и я исчезла по-английски, лишь в глубине темного коридора сверкнули переливы декольте или взгляд вседозволенности (а мне казалось, что я была осторожней). Из последнего следует, что мадам не всегда права, но всегда уверена в себе. Что же? - если вернуться в истоки сна-послания, то еще тогда, не обменявшись приветствием (?), я уже дала повод к танцу? Оставим домыслы, читаю третье послание, тоже без даты, но это все еще зима 1990 года.
***
Мадам...
Я обрадую Вас - в монотонности моего существования нет ничего плохого, я отнюдь не подвержен тоске и унынию, последнее только необходимое душевное состояние для начала (или продолжения) творческого процесса, недаром же самое мое удавшееся произведение называется «Меланхолик». Я меланхолик - только за письменным столом, а в обратном Вы имели возможность убедиться.
Ах, сударыня, не беспокойтесь (беспокойтесь!), у меня действительно все в порядке, я радуюсь жизни, каждому Вашему слову, заряжающему меня некоей энергией, которую мне нравится истолковывать... Движение не заканчивается, я спешу, догоняю Вас, но - игра не должна прекратиться, - и движение, поэтому настигнуть не удается, хотя и у меня ритм проспекта; тем более в танце возможны прикосновения и даже (О, Боже!) объятья, и возможно шептать на ухо нелепости и вздор, не опасаясь быть превратно истолкованным. Танец списывает все, и вольностям придавая ароматный привкус невинности.
Поэтому я должен оскорбиться, услышав, что Вы, якобы, не сумели скрасить мое существование на Кавказе. То есть, как не сумели?! Я почти физически иногда ощущаю Ваше присутствие в опасной близости и мечтаю, чтобы обстоятельства в мае были благосклонны к нам. Хотя почему только в Санкт-Петербурге? Я получил письмо от своего друга, который ждет момента, чтобы кинуть клич и зазвать меня на пару деньков в столицу. В самом начале второй недели мая я, вероятно, смог бы туда примчаться, но только при условии, что Вы будете там, а не в Санкт-Петербурге. Подумайте и все-таки напишите... Я бы не отказался и от встречи в Москве, предвосхищающей (допустим) встречу в Санкт-Петербурге.
Благодарю Вас, Мадам, и прошу о еще одном танце...
***
Друг мой,
что мне оставалось делать? Я маялась без сна, злилась... Вы понимали меня, принимали такой, как я есть. Безмолвие породило «Сон», где снится поцелуй смятением Шопена, в мазурке легких па взлетают кружева... мне снился поцелуй, где я равна вселенной. Я часто бываю в нашей вселенной. Взаимопроникновение, когда своя-то душа на семи замках... Именно так возникли эти строки, и не скрою, я беспокоилась и была права... Вы нашли эти строки под моим псевдонимом, не в письме.
Думалось: «Ага, мадам стишок тиснула и молчок, а мы ей «Фатум», где задолго до встречи живут «губы, верящие в неизбежность поцелуя». Неистовое желание будет жить и после нас - носителей слов. Записанное сбывается, мы об этом не договорили в тот вечер. Так и случилось, но позже... Сбывается всегда, подтверждено фатальностью выбора.
***
Мадам...
В некоей монотонности и безысходности существования Вашего покорного слуги случаются фейерверки, не предсказанные и трудно вообразимые. Разглядывать их сплошное удовольствие, увы, недолгое. Я завидую Вашему ритму или пульсу и задерживаю время (или дыхание), которое несущественно, ибо припоминается все та же ночь без сна - иллюстрация бесконечности, причем каждый раз придумывается разная концовка, последнее чересчур условно (концовка у бесконечности), скорее, продолжение: вальс, перерастающий в фугу, бег - О, неисчислимые пешие петербургские пространства.
Знаете, что может быть бесконечнее бессонной ночи? Отгадка (в стиле моей же срединной прозы): любовное безрассудство.
На этом можно было остановиться, свернув лист, расставив предварительно там и сям следы троеточий, знаков умолчаний, лукаво принимаемых или снисходительно отвергаемых. Но сие игра, коей не чужд ни я, ни Вы, Мадам.
Сегодня 11 марта, два месяца назад мы Вас проводили так рано, до сих пор обидно, хотя доза (дурацкое слово) была Вами отмерена умышленно, и Вы правы (женщина обречена - быть правой, как приятно мужчине с этим соглашаться). Доза наркотика. Или лекарства. Или (!) яда? Впрочем, это все одно и то же.
Я намерен каждый раз напоминать, что появлюсь в С-Пб. в первую неделю мая и буду до середины июня, а Вы непременно должны заранее меня предупредить, когда окажетесь сами на ул.Шпалерной в доме угрожающе-живых масок или (?!) где-то еще. Мне приятно будет оказаться пред Вашим портретом, но хотелось бы узреть оригинал.
В.