Краткое содержание: ведьма Агния верхом на швабре летит спасать загулявшую дочь Дашку
* * *
Я ждала ребёнка.
Неплохое заявление из уст сорокапятилетней тётки, то есть, пардон, дамы постбальзаковского возраста. Но это не был шок по-нашему, по-пугачёвски: я просто ждала свою восемнадцатилетнюю дочь Дашку с гулек.
Мобильник у моей козы, то есть драгоценной донечки, конечно же, был наглухо отключен. Придёт ведь и будет врать, не моргнув глазом, что забыла зарядить.
И кому врать-то? Ведьме!
Дашка об этом не знала, но догадывалась. Ещё бы…
«Как причудливо тасуется колода! Кровь!»
Великий Булгаков, Мессир и Мастер, ЗНАЛ.
Ведьмовская кровь. Дар. Проклятие.
Дашке суждено было принять этот дар вместе с моей смертью.
Если бы я родила пацана, он просто понёс бы нашу кровь дальше, передав дочери. Внучке. Правнучке. Ведь даже одна капля этой крови развернулась бы в её жилах в полную силу.
Дашка толковала о том, что она-де чайлд-фри. Как же! Картошку-фри я из тебя сделаю, дорогая донечка, за этакие мыслишки!
Я смешала карты на столике.
Два часа назад ушла последняя клиентка — я не спрашивала, где она взяла мой номер телефона. Не иначе, как из ноосферы.
В начале девяностых меня уволили из НИИ, где я тогда работала, и я пару раз поместила объявление в бесплатной газетке — всего с одним словом: «Ведунья». С тех пор я больше нигде этот номер не светила. И нигде не работала.
Потому что люди шли и шли ко мне.
Тем мы с Дашкой и выжили.
Ведовством.
Хотя я не ворожу. То есть не привораживаю, не отвораживаю, не снимаю и не порчу. Не лечу от всех болезней. От всех не улетишь, как сказал Петросян.
Но люди хотят знать, что с ними будет.
А я их вела. По тёмной дороге, не выложенной жёлтым кирпичом, по острой дороге Судьбы.
Слово «ведьма» произошло не только от слова «ведать», но и от слова «вести».
Пальцы у меня задрожали, одна из карт упала на пол рубашкой вверх, и, даже не поднимая её, я знала, что это пиковый валет, красавчик с залихватски закрученными усами.
Драка, агрессия, конфликт.
С Дашкой беда!
«Я этому красавчику усы нахрен повырываю вместе с хреном», — мрачно подумала я, торопливо сбрасывая на кресло халат и прочую женскую сбрую. Баночка с кремом ждала в нижнем ящике комода. На синей крышке — Nivea. Крем-суфле, омолаживает, освежает, делает кожу упругой… Михаил Афанасьевич правильно его описал. Крем пах болотом и травами. И тело от него будто светилось изнутри.
Как он узнал? Видимо, тоже из ноосферы.
Есть люди, которым дано знать.
Верная швабра уже нетерпеливо гарцевала в коридоре, просясь на волю. Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой!
Я схватила швабру, распахнула балконную дверь, и ветер взметнул штору, ударил в лицо.
Звёзды мгновенно приблизились.
— Невидима, невидима!
Несмотря на дёргающее, как зубная боль, беспокойство за Дашку, меня с головой накрыло всегдашнее ликование полёта.
Невидима и свободна!
В отличие от булгаковской Маргариты я всегда знала, что умею летать. Сперва во сне, откуда ко мне и пришло это острое опьяняющее чувство, а потом, когда умерла бабушка по отцу, Агния Константиновна, в честь которой меня и назвали, ко мне перешёл её дар.
И я полетела.
Кровь!
Однако где же моя ненаглядная кровинушка, паршивка эдакая?!
Я потянула ручку швабры на себя, враз увеличив скорость — так, что у меня заложило уши, а огни родимого Ебурга стали всего лишь горстью углей, тлеющих в кострище.
Не столкнуться бы с идущим на посадку «боингом», вот что!
Моё голое тело совсем не ощущало холода, ветер раздувал мне волосы, беспощадно спутывая их.
Безо всяких дубль-гисов я видела, какие улицы подо мною, и на какой из них находится дурёха-Дашка.
Сраный байкер, пиковый валет-красавчик, привёз её к гаражам на улице Красных Партизан. Глухое место, ой, глухое.
Земля стремительно приблизилось, и я вышла из пике.
Моя дурёха-кровинушка, пыхтя, отбивалась от своего байкера в грязном тупике у гаража под единственным фонарём. Цедя при этом такие ругательства, которым я её не учила.
Способная!
Байкер был выше неё на голову, в косухе и бандане. Брюнет он или нет, с усами или без, значения не имело. Он тоже пыхтел и сдавленно матерился, пытаясь справиться с Дашкой, которая была девушкой спортивной, хоть и дурёхой, — пару лет на плавание отходила.
Ещё и куртку на ней рвал. Турецкой кожи, без малого десятку мне стоила, между прочим.
— Эй, вьюноша, вас политесу не учили? — осведомилась я, прыгая на землю в нескольких шагах от сладкой парочки и беря швабру наперевес. — Кто так с дамой обращается? Если дама говорит «нет», это «нет», а не «может быть».
Байкер подскочил и обернулся. Пацан ещё, молоко на губах не обсохло, а туда же. Хотя усики над губой у него точно были, и кудри темнели, выбиваясь из-под банданы.
Валет буев.
— Мама? — сипло пискнула Дашка, высунувшись из-за его спины и уставившись в мою сторону совершенно круглыми глазами.
Естественно, оба они меня не видели.
Вздохнув, я вскинула швабру, хорошенько прицелилась и пару раз аккуратно огрела байкера по бандане в районе макушки, стараясь не сильно прибить, а только оглоушить.
— Мама… — вякнул он, грохаясь оземь.
— Мама, мама, — пробурчала я. — Дарья, немедленно включи телефон, вызови тачку и марш домой. Деньги есть?
— Не-е… — проблеяла дщерь, продолжая пялиться прямо на меня.
Снова вздохнув, я наклонилась над поверженным горе-насильником и порылась в карманах его косухи. Там нашлись две пятисотки. Я подумала и забрала обе.
— Мобильник! — учительским голосом напомнила я, бросая купюры на землю перед Дашкой.
Пока та дрожащим полушёпотом диктовала диспетчерше, куда подъехать, я зря времени не теряла: обошла прислоненный к стене гаража «Сузуки», задумчиво посвистывая.
— Мама? — нажав на «отбой», жалобно осведомилась Дашка.
— Я тебе не снюсь, — проворчала я. — Живо в тачку, дома поговорим.
Продолжая непонимающе вертеть головой, дочь моя, царевна Будур, покорно села в подъехавшую «Ладу Калину».
Я помахала вслед машине шваброй, глядя на растерянную Дашкину физиономию, прильнувшую к стеклу.
Да, настала пора поговорить с ней начистоту.
Но попозже.
А пока…
Я повернулась к валявшемуся на земле байкеру. Тот не шевелился, но, когда я, наклонившись, прижала пальцы к его шее под воротом косухи, пульс там забился очень даже бойко.
Превосходно.
Перестав тратить на него время, я повернулась к «Сузуки» и деловито примерилась.
Я всё ещё была невидима и неуязвима.
Самое время научиться наконец кататься на мотоцикле. Не всё же на метле рассекать. То есть, пардон, на швабре.
Я взяла швабру под мышку и весело оседлала «Сузуки».