История о том, как либерал стал черносотенцем и неославянистом.
Красный заяц
Вообще-то он всегда считался либералом – граф Владимир Алексеевич Бобринский, один из хозяев знаменитого Богородицкого дворца. Возможно, виной всему воспитание. С детства молодой граф, как о нем вспоминали, обладал «характером нервным и беспокойным». А уж с возрастом и тем более. Поступил в Московский университет, но вынужден был уйти уже с первого курса из-за участия в студенческих беспорядках. Тогда с этим было строго. Есть версия, что, например, Ленин, который Владимир Ильич, вылетел с первого курса университета даже не за участие в беспорядках, а за то, что сидел на первом ряду в зале и молча слушал других со сжатыми кулаками. Вкупе, правда, ему тут припомнили и брата, казненного за покушение на царя.
«Владимир Алексеевич Бобринский – натура экспансивная, увлекающаяся, вправе будет предположить двойственность, то есть если бы он мог освободиться от влияния партии по своим убеждениям он по всей вероятности разорвал бы с нею всякую связь, но под влиянием близких к нему Любенковых, Ушакова и Ершова он едва ли исключит себя из состава этой первенствующей в уезде крайне вредной партии», – описывал его в 1903 году Богородицкий уездный исправник. Вредная партия – это организованная в Тульской губернии либеральная партия. Еще не нынешняя либерально-демократическая, но тоже скандальная. А перечисленные фамилии – местный, Богородицкий бомонд.
Еще резче отозвался о графе тогдашний министр финансов царского правительства С. Ю. Витте: он «сделался таким красным зайцем, что государь, когда был в Ялте в девяностых годах, не пожелал принять Бобринского вследствие его левых выходок».
В Тульскую губернию Владимир Алексеевич приехал после того, как уволился в 1891 году в запас из лейб-гвардии гусарского Его Величества полка, куда он поступил вольноопределяющимся и дослужился до звания корнета. Имение тут его ждало с размахом – 12 225 десятин земли, а вместе с братьями 27 тысяч десятин, 10 хуторов, 9 молотилок, сахарный завод. Ну и сам роскошный дворец, который по сей день вызывает восторг.
Молодому человеку не было еще и 25, вследствие чего его нервный и беспокойный характер стал сказываться и на тульских властях, граф тут же оказался под пристальным надзором жандармского управления. «Идет бессовестная, почти открытая... антиправительственная и антирелигиозная агитация у гр. Бобринского, Писарева и др. Их уже прозвали “филантропические акробаты”», – значилось в жандармском отчете.
Почти сразу после приезда Бобринский становится гласным, по-нынешнему депутатом, Богородицкого уездного земского собрания, а в 1895–1898 годах – председателем Богородицкой земской управы, где явно оказывал покровительство земским служащим, считавшимся неблагонадежными, чем уже вызвал неудовольствие губернатора Шлиппе.
Борьба с голодом и губернатором
Но окончательно они рассорились в 1898 году, когда в России случился из-за неурожая голод. По каким-то своим причинам тульские власти отчаянно пытались скрыть этот факт, и препятствовали даже распространению общественной помощи крестьянским семьям. О чем с возмущением писал и Толстой: «Так, в тот Ефремовский уезд, куда я направлялся, совершенно не допускаются посторонние лица для помощи нуждающимся». Выступил в российских газетах с письмами о голоде и с просьбой о частных пожертвованиях Бобринский. Он сам принимал «энергичные меры», как писали в жандармских отчетах, по организации бесплатных столовых и пекарен для крестьян. Так, в село Малевку, о котором еще будет сказано позже, приехали питерские студенты, командированные Вольным экономическим обществом. На организацию пекарен у них имелось 300 рублей, Бобринский добавил столько же из своих личных денег. Однако полиция, несмотря на заступничество Бобринского, категорически запретила продолжать деятельность прибывших «до рассмотрения этого вопроса в МВД». И все закончилось тем, что на имя тульского губернатора пришла телеграмма от министра внутренних дел с требованием объявить студентам о немедленном выезде из губернии «под угрозой административной высылки».
По всей видимости, раздражение Шлиппе вызвала развернувшаяся к тому времени на всю России полемика. Так, в различных изданиях, в том числе в «Правительственном вестнике» было опубликовано представление тульского губернатора министру внутренних дел с приложением рапорта и. д. помощника врачебного инспектора о том, что приводимые Бобринским факты «значительно преувеличивают действительное положение продовольственной нужды населения». А Бобринский в ответ накатал открытое письмо Шлиппе, опубликованное «С.-Петербургскими ведомостями», которое заканчивалось следующей фразой: «...письмо свое в газете от 4 апреля я вновь сим подтверждаю, но искренне сожалею о том, что слишком поздно его напечатал, так как помощь, чтобы быть действенной, должна быть своевременной».
Но уже со всей России поступали пожертвования. И к 20 мая 1898 года уже было собрано 67 тысяч рублей. Конечно, это вызвало крайнее неудовольствие не любившего никаких социальных потрясений Владимира Карловича Шлиппе, и графу это запомнили. Уже через несколько лет, когда все закончилось, в «Политическом обзоре Богородицкого уезда» за 1903 год делам прошлым было посвящено аж несколько абзацев.
«Почти каждым сколько-нибудь удобным случаем местная либеральная партия пользовалась. В недалеком прошлом случившийся в уезде недород хлебов был выведен ею в ужасающий голод, повлекший будто бы к полному уничтожению домашнего скота и эпидемии голодного тифа, борьба с которой оказалась непосильной для земства. Настойчивость была так сильна, что купились многие.
Воспользовавшись своим влиянием на бывшего в то время председателем уездной земской управы графа Владимира Алексеевича Бобринского партия подвинула, как авторитет, по служебному его положению обратиться в печати с воззванием ко всему русскому обществу: прийти на помощь уезду. Потерпев поражение, партия надолго затихла. Тем более на место Бобринского председателем уездной земской управы вступил действительный статский советник Сергей Николаевич Попов, прослуживший одно трехлетие. И с заменой его Ушаковым партия снова заняла дирижирующее положение».
Выборы, выборы
Действительный статский советник Сергей Николаевич Попов оказался на должности председателя земской управы весьма пикантным образом. Конечно, после борьбы с голодом Бобринский имел колоссальный авторитет в уезде. А то, что за проводимую «земскую и общественную деятельность» он еще получил высочайший выговор от императора (как тут опять не вспомнить «красного зайца»), еще только добавило ему популярности. На очередных выборах он легко победил. Но тут уже сказал свое слово Шлиппе. Он не утвердил Бобринского на эту должность.
Правда, через три года управу возглавил единомышленник графа Михаил Валерианович Ушаков. А еще через три года вернулся Бобринский. Но опять не обошлось без интриг.
На дворянских выборах по Богородицкому уезду на должность предводителя дворянства были избраны два кандидата – врач (Шлиппе называет его «лекарем») Владимир Львович Любенков и корнет граф Владимир Алексеевич Бобринский. Предвыборная агитация велась специально прибывшими на это мероприятиями дворянами в пользу графа Бобринского, который и баллотировался первым. Любенков же должен был идти к нему в кандидаты. Но случилась некая путаница, и Любенков получил 28 избирательных шаров и 7 неизбирательных, а Бобринский – 22 шара «за» и 13 «против». Такие итоги, по-видимому, подвергли в шок всех присутствующих, включая самого победителя, который уж никак не планировал опережать «красного зайца».
«При утверждении в должности предводителя дворянства мною был утвержден лекарь Любенков, который вступил в эту должность с намерением отказаться от нее в пользу графа Владимира Алексеевича Бобринского. Таким образом в непродолжительном времени предстоит утвердить графа Бобринского», – с грустью доносил губернатор Шлиппе Министру внутренних дел 18 декабря 1903 года.
Почти через полтора месяца пришел ответ из Санкт-Петербурга, в котором министр всю ответственность за решение фактически возлагал на губернатора: «К неутверждению вами графа Бобринского в должности Богородицкого уездного предводителя дворянства с моей стороны препятствий не встречается. Быть может, однако, при современном общественном настроении было бы желательно, чтобы ваше превосходительство предварительно каких-либо распоряжений объяснились откровенно с графом Бобринским и привели ваше предположение о неутверждении только тогда, когда убедились бы, что он и в настоящее время неспособен подчиниться требованиям служебной дисциплины».
Намек более чем прозрачный. Объяснение, по-видимому, состоялось, и граф Бобринский был утвержден в должности богородицкого уездного предводителя дворянства.
Противник шпионства
Между тем на землях Бобринского уже творилась сущая революционная вакханалия, на что граф стыдливо закрывал глаза. Хотя ему было хорошо известно, что эта зараза в значительной степени охватила служащих и рабочих по его хуторам и заводам.
Богородицкий уезд к тому времени считался самым распропагандированным и неспокойным из всех уездов Тульской губернии, даже по сравнению с прилегающими волостями соседних уездов. В обзоре Богородицкого уезда за 1904 год указывалось, что Богородицк и уезд дают благоприятную почву для развития в нем в последние годы противоправительственного движения.
Существуют в городе и уезде несколько крупных заводов: сахарный, водочный и крахмальный, угольные копи, шахты, паровая мельница, большое количество хуторов в имениях Бобринских и наконец такие значительные железнодорожные станции, как «Узловая», «Волово» и «Караси», что вызывает приток полуинтеллигентных служащих и рабочих из разных мест России.
Так, некий Александр Соколов (его истеричные челобитные с покаяниями, в материале «Как сидели при царе») показывал как-то издали заведывающему жданским хутором Синевичу брошюру, а на вопрос что это за книжка, напыщенно ответил: «Это не для вас». Бобринскому об этом случае немедленно донесли, и он пообещал уездному исправнику Соколова из имения удалить, но тут же о своем слове забыл. И вообще в частных разговорах частенько повторял, что «шпионство» ему не симпатично, и если бы ему попались произведения нелегальной литературы у его служащих, он ограничился бы тем, что сжег их.
Между тем еще в 1903 году крестьяне, чьи дети ходили в Спасскую земскую школу, отказывались отпускать своих детей, пока там учительствует толстовец Сергей Касаткин, не только не посещающий церкви, но и влияющий соответствующим образом на других. В результате его ученики кричали в спину священникам «долгогривый идол», а близкий друг Касаткина Владимир Ипполитов как-то подрался с крестьянином, которому не понравилось утверждение, что Бога нет.
На имя губернатора поступило анонимное письмо, в котором автор жаловался на то, что Касаткин называет государственные сборы грабежами, учит, что Бога нет, а также нет Богоматери и святых. «Инспектор народного учения второго участка Виноградов хотел уволить Касаткина от должности, но граф Бобринский и председатель Богородицкой управы Ушаков не уволили, а еще прибавили ему жалованья».
Между тем обстановка накалялась. Так в феврале 1904 года некий крестьянин рассказывал по секрету своему товарищу, что на первый день после Пасхи, во время заутрени, предполагается произвести одновременный поджог всех построек на хуторах Богородицких графов Бобринских. Одновременно с этим будто бы разнесут и дом их.
А в мае того же года Богородицкий уездный исправник получил анонимное письмо о том, что старший скотник Николай Комиссаров села Балахны Соколовского хутора графов Бобринских уговаривает крестьян поджечь после сбора хлебов хутор и постройки графов Бобринских, так как они незаконно владеют землей, которой должны бы владеть крестьяне, и раздает в большом количестве революционные издания.
В том же 1904 году по подозрению в распространении преступной литературы была арестована учительница села Ломовка Людмила Степановна Емельянова.
«Доволен вами навсегда»
Запомните это название – село Ломовка. Ох как там скоро будет жарко! А пока скажем несколько слов в защиту государственной преступницы Людмилы Емельяновой. Причем не своими словами, а ее учеников – в письмах, которые присылались ей в Тульскую окружную тюрьму. Орфография сохранена.
«Многоуважаемая Людмила Степановна. Посылаю я вам нижайшее почтение и с любовью ниский поклон ниско кланяюсь я вам и очень благодарю за ваше присланное письмо. Еще кланяется ниско вам Марья и Паша. Ученье кончилось у нас давно. Паша во III-е отделение не перешел. А из четвертого класса курс не кто не выдержал. Иван Бабкин экзамена не держал он не готовился а думает учиться на тот год. Но Илья готовился к экзаменам, но никто не приезжал, так он остался у родственников. Учеников много угнано на войну.
Учительница новая ученикам не нравится, она их на колена сажает.
… Людмила Степановна нам очень хочется повидаться с вами. Людмила Степановна пожалуйста не обидьтесь на меня, что я вам прислал письмо с доплатой потому что денег у меня нет вы сами знаете где я их возьму.
Затем прощайте остаемся живы и здоровы и тоже вам желаем. Я очень доволен вами на всегда ученик ваш Иван Никитин Ушаков.
4 июня 1904 г.»
Здравствуйте, Людмила Степановна! Кланяется вам Петр Телков. Желаю вам всего хорошего. Здравствуйте Людмила Степановна! Кланяется вам Василий Мельников. Здравствуйте Людмила Степановна! Кланяется вам Коганов Гавриил. Здравствуйте Людмила Степановна! Кланяется вам Петр Ушаков. Здравствуйте Людмила Степановна! Кланяется вам Прокопий Звягин. Здравствуйте Людмила Степановна! Кланяется вам Сергей Телков. Затем прощайте.
Людмила Степановна. Ученики очень скучают затем прощайте остаемся живы и здоровы и того же вам желаем (подписи).
21 июня 1904 г.»
Справедливости ради уточним, что из тюрьмы Людмила Степановна активно переписывалась не только с детьми, которых учила грамоте, но и со своей подругой, тульской княгиней Ксенией Мышецкой – в будущем известной эсеркой и террористкой.
Преступные издания сжигали день и ночь
Тем временем в самом Богородицке, в местном сельхозучилище, творились совершенно удивительные вещи.
Согласно рапорта уездного исправника, еще в декабре 1902 года до сведения директора сельхозучилища доводилось об устроенном учениками поздним вечером шествия по улицам города с пением погребальных псалмов. Через год разразился скандал с помещенным в «Тульских губернских новостях» учеником Елаховским сатирического некролога благополучно здравствующего учителя немецкого языка Свикке, переименованного в некрологе в Тормана. Тогда это было просто – достаточно послать соответствующее сочинение в письме по почте.
Наконец пошли аресты. Как-то для допроса жандармской полиции в Богородицкое полицейское управление были доставлены шестеро учеников. Но позже понадобилось что-то еще уточнить, и в училище прибыл городовой с бумагой на повторный допрос. Выйдя на двор, он дождался выходящих из училища учеников и затем конвоировал их по городу до полицейского управления. Что вызвало целую бурю возмущения: как мог этот сатрап выставлять ни в чем не повинных людей арестованными! Жандармам пришлось расшаркиваться:
«Все нижние чины Богородицкой полицейской команды – из крестьян, и ожидать от них понимания, что для лиц, вызываемых ими в полицейское управление, может казаться обидным совместно следование с ними, ввиду низкого уровня их умственного развития, мне кажется, невозможно. Хотя, конечно, со своей стороны я и прилагаю старание сделать их более тактичными и вежливыми в обращении с публикой. Во всяком случае, совместное следование учеников и городового имело место лишь на расстоянии нескольких сажень, и несомненно городовой в данном случае не представлял собой конвоира».
Каково?
О том, каких масштабов достигло увлечение революционными идеями, наиболее красочно описывают показания ученика сельхозучилища Самсонова.
«Периодически со всех учеников собиралась белая бумага по 6-8 листов с ученика для надобностей революционного кружка. В каждом классе были особые сборщики бумаги, которые все передавали Терехову (Григорий). В училище издавался нелегальный журнал, редактором которого был учитель Ставровский.
После ареста Данилова, Флерова и Кузько ученики, живущие в здании училища и ожидавшие также обыска, целый день и ночь жгли хранящиеся в училище преступные издания, так что едкий дым наполнил все коридоры и дортуары, а валивший дым из открытых форточек здания училища заставлял стороннего человека подумать, что в здании пожар. Большой склад революционных изданий, которые тысячами распространялись среди крестьян, был в сельхозучилище».
Ну нельзя не восхититься этой картиной – в здании день и ночь жгут запрещенную литературу, черный дым из форточек валит столбом, а никто из полицейских даже не почесался узнать, что внутри происходит.
По Богородицкому революционному кружку было арестовано свыше двадцати учеников сельхозучилища, и около сорока оставлены в подозрении, не хватило данных для их привлечения.
Уездный исправник как-то обменялся мнениями по поводу случившегося с непричастным к подполью учителем Кузнецовым. И тот выразил уверенность: если бы не были приняты меры, то в короткие сроки движение охватило весь Богородицк и соседние уезды.
Однако главный пожар, в корне изменивший политические взгляды графа Бобринского, был еще впереди.
60 000 рублей и 250 ведер спирта
Пока граф Бобринский играл в либерала, в его владениях разгорался настоящий пожар. Так в селе Упертовка 29 октября 1905 года сельский сход потребовал передать все земли крестьянам, отменить сословные преимущества, ну и заодно созвать Учредительное собрание. Последнее требование особенно наглядно показывает, какие такие крестьяне заправляли на этом сельском сходе.
27 ноября в Богородицкой земской управе на политическом митинге местные господа пытались убедить крестьян, что передача всей земли народу и уничтожение частной собственности, а тем более рекомендуемый крестьянским союзом способ насильственного захвата частновладельческой земли, крайне вреден для самих крестьян, и даже практически неосуществим. На что сами крестьяне простодушно возражали: сто человек придут взять, один ничего не сделает.
И вот, наконец, рвануло.
5 декабря веселого 1905 года около 11 часов дня крестьяне села Малевки числом около двух тысяч человек, с подводами, поехали к священнику того же села отцу Прохору Щеглову, чтобы получить его благословение «идти разбирать имущество Александровского хутора графов Бобринских». Село Малевка размером с хороший город – населением около девяти тысяч жителей, свыше полутора тысяч домов. Не застав священника дома, но зато получив напутствие бывшего у священника крестьянина Губарева, двинулась на хутор Александровский.
Часть крестьян, которые изначально эту идею не поддержали, увидев, что половина их односельчан поехала на хутор, и руководимые завистью, немедленно отправились вслед. Тем временем передовой отряд уже взял в плен начальника хутора Николая Александровича Шмаргунова, и потребовал у него все ключи от кладовых и хранилищ. После чего начался грабеж. Подводы грузились зерном и улевым инвентарем. Все, что нельзя было взять с собой, ломалось и уничтожалось. Как отмечалось в протоколе, «между 12 и 5 часами крестьяне успели увезти с хутора 9 000 пудов овса, свыше 300 пудов ржи, 100 пудов пшеницы, 300 пудов простого солоду, 35 пудов конопляного масла, 200 пудов картофеля, 150 голов породистых черкасских рабочих быков, 150 лошадей, много мелкого скота, птицы и т.д. Также много было вывезено тесу, леса, сена, соломы, земледельческих орудий и т.п. Совершенно был разгромлен винокуренный завод, все машинные ремни частью сняты и увезены, частью порублены. Многие машины и контрольный аппарат испорчены. Цистерна со спиртом была открыта около четырех часов, причем началось немедленно расхищение спирта и водочного инвентаря. До прибытия казаков успели похитить всего 250 ведер спирта».
А окорот грабителям дали совершенно случайно. Проезжавший утром через Малевку управляющий имением графов Бобринских г. Бергман, увидев толпу с подводами возле дома священника Щеглова, и узнав от некоторых крестьян, что те явились к священнику за благословением идти на погром, немедленно повернул лошадей в Богородицк. Здесь при содействии местного исправника он нашел подводы и направил в Александровский хутор 12 вооруженных казаков, которые во главе с жандармским унтер-офицером и прибыли на место происшествия к пяти вечера.
Предполагая, что это появился передовой отряд, а сзади идут главные силы, многотысячная толпа испугалась горстки вооруженных казаков и немедленно обратилась в бегство.
На следующее утро в селе Малевке крестьяне до того перепились, что ни к каким активным действиям не были способны. Более-менее трезвые немногочисленные добровольцы пытались опять проникнуть в Александровский хутор, но, видя вооруженных казаков, бросались бежать.
Седьмого декабря на место событий прибыло тульское жандармское начальство. Вначале крестьянам хотели предложить добровольно сдать награбленное. Но оказалось, что разговаривать по-прежнему не с кем. Практически все участники грабежа были пьяны.
В тот же день в четыре часа пополудни нарочным были получены сообщения из Михайловского, главного имения графов Бобринских, где стоимость хозяйственного инвентаря была под два миллиона рублей, что крестьяне Михайловского и соседних деревень, ободренные примером, приступили к открытому грабежу с полей свеклы, изгнав урядника, выехавшего на место грабежа, а заодно и неугомонных крестьян села Малевки. Ночью предполагается разгромить главное имение и два завода графов Бобринских. Само собой весь отряд немедленно выехал в Михайловское, оставив на Александровском хуторе 12 казаков, пристава, помощника исправника, судебного следователя и двух урядников.
И действительно, к девяти вечера в самом имении была настигнута громадная толпа мужиков с дубинами в руках, которая двигалась по направлению конторы и дому главного управляющего. Услышав колокольчики, толпа приостановилась, а увидев казаков, моментально рассеялась по парку. Из-за темноты, густоты деревьев и незнанию местности задержать никого не удалось.
На другой день крестьяне безропотно отдавали разграбленную накануне свеклу, но решительно отказывались грузить ее на свои подводы и везти на собственных лошадях. Стало также известно, что тем, кто отказывался идти на грабеж, грозили выбить окна и сжечь избы.
Главным подстрекателем был земский врач непрядвенской земской больницы Николай Николаевич Доркшевич, о котором и прежде было известно, что в число санитаров он подбирал лиц заведомо неблагонадежных, и через них вел обработку крестьян. В числе его единомышленников назывались священник Малевки Прохор Щеглов, бывший сельский учитель Губарев, а также крестьянин села Непрядвы Ефим Трофимов Хрунов. Губарев и Хрунов вели открытую пропаганду, возбуждая крестьян «выкуривать помещиков из их гнезда». У Хрунова найдено при обыске несколько изданий партии социалистов-революционеров, в которых крестьяне призываются к вооруженному мятежу и насилию.
Всего убытки от крестьянских грабежей только в Малевке составили около 60 000 рублей.
За царя и порядок
Вскоре после этих событий в Богородицке вновь обратили внимание на сельхозучилище. Тем более, что в октябрьские дни, когда вышел царский манифест, дарующий политические свободы, ученики вновь отличились – с красными флагами и пением «Марсельезы» устроили шествие и дошли из училища до вокзала железнодорожной станции Жданка, где манифестировали перед железнодорожными служащими, благодаря их за политическую забастовку.
На губернском земском собрании группой гласных был поднят вопрос о закрытии Богородицкого сельхозучилища, и о прекращении ему отпуска ежегодной земской субсидии в размере 18 тысяч рублей. О временном закрытии, «до устранения всех революционных элементов из среды учительского персонала», ходатайствовало и чрезвычайное тульское губернское дворянское собрание.
Занятия вскоре были отменены до 15 февраля. А среди тех, кто поддержал идею закрытия училища, был и граф Бобринский. Его вообще события 1905 года сильно изменили. Еще весной по просьбе графа для «успокоения крестьян» несколько дней в Богородицком уезде наводила порядок присланная губернатором казачья сотня. Осенью он уже один из активистов черносотенной организации «Союз за царя и порядок», участвует в побоище 21 октября 1905 года в Туле, когда на Киевской улице было убито 25 человек и огромное количество людей ранено. Сам, конечно, никого не убивает. Он идет в колонне верноподданных граждан. Которая лицом к лицу столкнулась с манифестацией социал-демократов. А потом уже налетели казаки, не разбирая, кто прав, кто виноват.
Бобринский с головой уходит в политику, в 1907 году становится депутатом Государственной Думы. «Мы стоим за царя по долгу присяги и по убеждению разума и совести нашей. Партия «За царя и порядок» выступает против всех свобод за исключением свободы труда – работай сколько хочешь. Члены этой партии поддерживают столыпинскую реформу, переселение, крестьянские банки и твердый порядок».
В Думе, кстати, его звали Бобринским-вторым. Один из родственников графа, полный его тезка – Владимир Алексеевич, был в девятнадцатом веке членом Государственного совета и министром путей сообщения. В Думу Бобринский-второй избирался трижды – еще третьего и четвертого созывов. Выступал в поддержку военно-полевых судов, за осуждение думой политических убийств.
Галиция и Париж
Примерно в то же время Бобринский вдохновился идеями неославянского движения. В 1907 г. он избран председателем Галицко-Русского благотворительного общества Святой Татианы. В 1908 году участвовал в славянском конгрессе в Праге. Вместе с В. Маклаковым внес от имени русских делегатов резолюцию о русско-польском сближении, единодушно принятую съездом. И вообще выступал за справедливое урегулирование русско-польских отношений, но при этом за введение в Польше самоуправления, а не желаемой поляками политической автономии.
Поддерживал русское движение в Прикарпатской Руси, давал деньги на русскую прессу в Австро-Венгрии: «Славянский век» (Вена), «Червоная Русь», «Русское слово», «Галичанин» (Львов), «Русская правда», «Православная Буковина» (Черновцы). А после его агитационных поездок в Галицию, где граф выступал за возвращение галицких украинцев в лоно православия, австрийское правительство объявило его персоной нон грата. Несмотря на это, в 1913 г. Бобринский все равно ездил в Закарпатье и выступил на Сиготском судебном процессе в защиту священников и крестьян-русинов, осужденных габсбургским правосудием за то, что исповедовали православное христианство.
С началом Первой мировой войны ушел добровольцем на фронт в составе лейб-гвардии Гусарского полка. В чине корнета участвовал в боях, был награжден боевым орденом, произведен в поручики. Служил ординарцем у командующего VIII корпусом генерала Р. Д. Радко-Дмитриева. В июне 1915 года демобилизовался и вернулся к парламентской работе. 5 ноября 1916 года избран товарищем (заместителем) председателя Думы. Но через три с лишним месяца, в феврале 1917-го попросил отставки, сославшись на обострение астмы.
В Гражданскую войну примкнул к Белому движению. В 1918 году возглавил монархический союз «Наша родина» (Киев). После поражения белых вынужден был эмигрировать. Умер в Париже 13 ноября 1927 года, где и похоронен на кладбище Монмартр в семейном склепе.