- Друг любезный, послушай. Тут старичок один, странничек, у Михеича в дворницкой остановился на ночлег. Кажется он мне необычным каким-то, чудным. Хочу пойти, присмотреться. Составишь мне общество?
- Старичок? - изумился Пал Петрович, не подозревавший Катерину Петровну в праздном любопытстве, а тем более, в мистицизме. Уж кто-кто, а Куприянова всегда была крепка умом. Только вот с намерением усыновления что-то подкачала.
- Да, Пал Петрович, старичок. С виду как обыкновенный, а сердчишко моё ёкнуло отчего-то.
- Ну, так и быть, пройдусь с тобой, полюбопытствую.
Они поднялись, Катерина Петровна накинула на плечи ту самую белую шаль и направилась к дворницкой. Двери были приоткрыты, и Катерина Петровна громко позвала:
- Михеич тут ли?
Из двери немедленно вышел Михеич, будто тут за ней и стоял.
- Ну, покажи, что ль, постояльца своего, предъяви народу.
- Сейчас, - буркнул Михеич и зашел в дворницкую. Барыню с гостем он приглашать не стал, там и двоим было тесновато, а уж четверым и вовсе не разместиться. Через минуту в дверях показался сухонький, весь седой старичок с необычно синими глазами на изрезанном морщинами лице. Он каждому из пришедших отвесил по поясному поклону и, легко и вопросительно взглянув на них, опустил голову.
Куприянова почувствовала неловкость, что вот она сюда пришла и ещё привела Молотилова невесть зачем, но уходить без результата ей не хотелось, хотя она ещё больше уверилась, что старичок совсем непрост.
- Вот что, скажи-ка мне, любезный, откуда и чьих ты будешь? - вопрос у Куприяновой получился чрезмерно резким и громким от внутреннего смущения, которое она пыталась скрыть.
- Так, ить, матушка совсем другое спросить-то хотела. Иное на сердце у тебя: усыновлять парнишку али нет? - совершенно спокойно, без укора, а как будто даже поощрительно отвечал старичок.
- Так что скажешь, мил человек, усыновлять? - ничуть не удивившись прозорливости путника спросила Куприянова, уже затаённо, как о приговоре.
- Всё одно усыновишь, и предостережение моё забудешь, - печально и ласково сказал старичок.
- О чём предостережение?
- Не захочешь, а войдёт он в твоё сердце накрепко, да так, что любому движению перста его повиноваться будешь. К концу приведёт печальному.
- Так он ведь эдакая овечка, можно сказать ангелок?
- Какая он овечка и ангелок, тебе уже старинный твой приятель пытался объяснить. Ведь так? - и старичок всем телом развернулся к Молотилову, стоящему чуть поодаль и с великим вниманием следившему за разговором.
- Ведь так, - согласно кивнул Молотилов, уже желая и сам спросить старичка о наболевшем.
- Хороший жених, отдавай, не сомневайся. И тебя в старости поддержит, - сказал старичок, глядя Молотилову прямо в глаза.
Молотилов даже ахнул про себя: "Про дочь-то он откуда знает?!"
Дело в том, что у Молотилова была единственная дочь на выданье, и сватался к ней приказчик купца Обряднова. Ловкий парень, оборотистый, умелый. Так запала ему в сердце Мария Молотилова, что, несмотря на разрядное препятствие, он всё же лелеял надежду составить ей партию и счастливо жить.
- Да ведь не пара он ей. Кабы купеческий сын... - отговаривала Куприянова своего друга от этого шага, а уж её в отсталости взглядов никак было не упрекнуть.
- Не гляди, что из простых. Сердце у него золотое, - сказал старичок и, снова поклонившись стоявшим в пояс, развернулся и исчез в проёме дворницкой, как будто исчез. И Куприянова и Молотилов поняли, что больше не скажет он ничего, и так они получили более желаемого, и молча поворотились и ушли в дом.
- Однако, старичок... - первым нарушил молчание Молотилов, пригубив наливки, которая сейчас оказалась очень кстати, чтобы управиться с волнением от таковых известий. То, что старичок говорил истинную правду, было ясно им обоим. После этой фразы вновь наступило глубокое молчание, где каждый обдумывал своё.
- Да, с усыновлением прав ты, пожалуй, - нарушила молчание Куприянова. В ответ Молотилов согласно кивнул и, попрощавшись с купчихой, поблагодарив за обед и за старичка, отправился домой.
Дома его ждали к ужину супруга Настасья Николаевна и дочь Мария Павловна.
Ещё с порога отцова любимица, сероглазка Мария, заметила в нём какую-то важную перемену. Перемена эта была в нём всегда, когда принимал он большое решение и отступать уже не намеревался. Всякие раздумья, которые были до этого рубежа, отсекались и забывались, и Молотиловым овладевало единственное решение, рабом и слугой которого он с этого момента становился.
- Зайди-ко ко мне в кабинет, как переоденусь, - поцеловал ласково Пал Петрович свою румяную дочь в нежный висок.
- Непременно, батюшка, - ответствовала та, наполняясь отчего-то счастливым предчувствием.
Супруга Молотилова, Настасья Николаевна, совершенный призрак, как её иной раз называл супруг, пошла проконтролировать, достаточно ли свежее домашнее платье у него подано в кабинете, прежде чем он сам туда придёт.
«Призраком» Молотилов любовно именовал супругу свою потому, что та была совершенно незаметна не только при домашних своих, но и при гостях. Даже если на ней было самое яркое платье, и в нём умудрялась она пребывать незамеченной, как будто её и не было вовсе. Но, что удивительно, «призрак» этот вёл хозяйство так, будто бы всё само собой делалось.
Попроси кого описать, какова на внешность Настасья Николаевна, никто бы этого и сказать не смог, хотя видел её много раз и подолгу. Росточку она была среднего, лицо бледное, с большими серыми глазами и правильными чертами. Волосы её были всегда убраны волосок к волосочку, и сама она всегда светилась необыкновенной чистотой и свежестью.
Замуж за Пал Петровича она была сосватана без всякой любви, и даже без предварительного знакомства. Так сговорились их родители, которых связывали общие дела, хоть и жили они в разных городах. За неделю до свадьбы привезли родители невесту в дом своих знакомых, потому что в дом жениха везти было непристойно. За обедом будущих супругов и познакомили. Друг в друге они не вызвали никаких отрицательных чувств, что оба сочли уже за большую удачу. А со временем сжились так, что и представить было невозможно, что мог быть у каждого из них какой-нибудь другой супруг.
(Продолжение следует)