Часть 1. Река
Текла девчушка ручейком по склону горы тонкой ниточкой. Была она прозрачно – легкой, почти несуществующей, воздушной. Собиралась с подружками в частые игры, да так и срослись навек - вместе сильнее стали и шире. Небольшая глубина молодой реки сразу наполнилась необычными обитателями, блистающими на солнце яркими хвостами и плавниками.
Питалась эта речка с горы, жизнь давшей. Солнце грело льды, кормили они речку. А пониже бойкие юные ручейки прикармливали реку ледяной студеной водицей.
Быстро прошли года, как веселая озорная речушка стала спокойной равнинной рекой. Разлилась она на вольные просторы. Дышала тенью окружающих лесов, разговаривала с одиноким ветром, рисовала картины годовых преображений. Но и тут жизнь добавила работы. Уже не резвилась река, как прежде, не убегала по склонам горы от своих подружек.
Сейчас ей приходилось неустанно перебрасывать суда на переправе, кормить и давать рыбу приходящим к ней рыбакам. Трудилась день и ночь. Отдыхала лишь с приближением рассветной зорьки, но и тут бывало запоздалый рыбак или ранний путник уже приветствует своим дыханием молчаливую спутницу.
Любила река осень. Как истинная красавица любовалась сама отражением необычайной красоты деревьев и кустов, одетых в дорогие одежды, украшенных золотыми, бронзовыми и рубиновыми нитями.
А дальше она знала - ждет ее безмолвный приют. Одинокий странник лишь изредка придет на неокрепшую льдом реку. Не дает ей мать – природа стойкого покрова льда. Тогда бы зажила она как летом с вечными рыбаками, зеваками, голосами самых юных и забавных созданий.
Но природа не склонилась перед ней и в этот раз.
Стоял конец ноября. Деревья уже сбросили драгоценное обличие и более походили на серое существование, как и все вокруг. Река, привыкшая за теплый период к вечно-говорливому дню, находилась сейчас в тоскливом покое. Едва колыхала волнами и напевала негромкую песню. Словно манила кого-то… ждала… звала! Но с наступлением ночи понимала бедняжка - снова одна.
Листва осыпалась и уже почти сгнила в глинистой почве под натиском зарядивших осенних дождей. Ветер не задерживался более лесом, только взбудоражит левый берег реки и умчится снова вдаль, где жизнь насыщена мгновением, разнообразием.
Совсем приуныла река к зиме. Родившаяся и выросшая в вечно бурлящем потоке жизни, тосковала она в длинных, размеренных днях обыденного существования. Уже не надеялась на спасение и этой зимой. Она понимала, что обречена до самой весны унынием и одиночеством. Так ждала хоть крупинку живого, которое хлопотливо торопится, пытается успеть до захода солнца. А река, так удивительно чувствующая эту спешность, помогла бы ему.
Она почти затихла. Волны изредка выдавали ее не спящее существование. Но к вечеру подул ветер, забежал в ее тихий покой и обещал каплю изменений. Да, обещал, от него так и веяло надеждой, которую обычно дарует ветреная погода – вот сейчас что – то будет, сейчас принес порыв какую-то новость, событие!..
Ожидание было предвидено, но не в той полной мере, обещанной ветром. Пришел дождь, что впрочем, тоже не плохо. Он напоил редеющую реку, а мелкая осенняя россыпь так озорно зазвучала по зеркальной глади онемевшей реки, что прежняя тоска сменилась игривым настроением, словно веселая толпа малышей радостно резвилась на поле! И вспомнила река свое детство, когда также веселилась она со своими подружками - ручейками, стремилась вниз к манящей неизвестности, не боясь каменных преград и впадин.
Дождь становился все реже и реже, наконец, совсем утих. Еще пуще сделалось реки после приема юных гостей. Надежда пыталась сбыться в приходе дождя, но поспешно унеслась в туче с ветром.
Опустилась ночь: холодная, с первыми заморозками, недвижимая. Река почти уснула. Далекие звезды мерещились неяркими точками, хаотически разбросанными по небу. Все жило своей отдельной спокойной жизнью. В такое время ни один путник не приблизится к реке без всякой надобности. Рыба спустилась ко дну, у берегов схватился тонкий хрустальный ледок. А гладь… Будто идешь по лесу, по склонам гор и вдруг проваливаешься в бездонную яму неба. Стерлась линия неба – земли. Река впитала границы горизонта. Есть что-то пугающее, но великолепно поражающее в таком обличии ночного холодного пейзажа.
Она не спала, не шевелилась и не мечтала. В ее сознании уже прочно прикрепилось восприятие жизненной бренности, бесполезности и обреченности. То бойкое молодое и говорливое существо исчезало в небытие с каждым метром ее прибрежного разлива. Чего ждала она в эту ночь? Спасения, гибели, истязания! Чего угодно, только не молчания, бесполезного течения сплетенных дней и ночей… сезонов… лет.
Как пришел рассвет, никто и не заметил, вот только еще студенней стал воздух и вода. Эта морозная влажность смешалось воедино, став целым организмом холода и тоски, поражающей как простуда в первое открытое дыхание.
- Кхе, кхе…кхе… Какая тяжесть в груди, не доплыву, - послышался мужской осиплый голос. Но кто мог его услышать? Деревья, стоящие в разодетом и унылом виде, замершие с первыми морозными ночами? Ветер, убежавший согреться к пылающему рассвету? Река, рассеяно и хлопотливо стоящая рядом, только река.
- И лодку не приморозило, это хорошо. Ну, давай, дорогая, давай, помоги мне…
Река не ослышалась. Она ощутила присутствие живой души в полной мере в своей воде. Лодка, прикрепленная к берегу, оторвалась от него и дала силу движению.
- Откуда ты, ранний и такой поздний гость? Чего ж тебе не спится под теплым одеялом? Куда направился один одинешенек в туманную даль?
Только нет ответа реки, не слышно ее голоса, не видно души и глаз. А гладь, прозрачно – голубая, глубокая и таинственная, слегла колышется к берегу, как мать глядит на спящее в колыбели свое дитя и легонько покачивает люльку, баюкает песнями и так любовно с теплом обволакивает хранящей невидимой материей.
Лодка отплыла от берега.
Не знала река, что на душе у одинокого юноши. Не знала она, куда и путь надумал свой держать. Но чувствовала каждое его движение, пыталась сохранить и удержать в себе направление воды. Ветер, нагулявшийся спозаранку в отчуждых краях, вернулся с лучами выглянувшего солнца. Река впервые не рада встречать озорника. По обыкновению он веселил ее в скучные дни, приносил к ней тучи с дождем, а сейчас она покорно молчала. Почему? Что заставило ее измениться и даже напротив – стать неким врагом своего прежнего друга? Она почувствовала свою важность – доставить и сохранить путника, шедшего к ней так долго, как долго она его ждала. В ней что-то изменилось настолько, как тогда, в то время, когда она из небольшого ручейка превратилась в полноводную реку. Но те прежние изменения были другими – настолько радостными, светлыми, обещающими много разного, интересного, еще впереди, еще будущего. А сейчас изменения носили в себе хлопотливый, тревожный, некий обязательный характер. И не могла она уже расплескивать себя по сторонам, а думала только о нем – о юном своем путнике.
Эта верность и обреченность вере манила к себе с каждым километром их общего пути все больше и больше. Река заботливо помогала лодке обойти крутые берега, смягчить круговорот глубины. Ей хотелось проявлять заботу снова и снова.
А юный путник был всего лишь семнадцати лет отроду. Мог он услышать, понять эти волнения несшей его лодку воды? Наверное, нет. Его сознание было целиком заполнено тревогой о своем будущем. Он не мог ощутить и узнать, кто несет его своими силами вперед, в свою мечту.
Удивительно, но их мечты были схожи. И река, и путник желали успешно добраться до предполагаемого берега. Только потом их пути разойдутся: юноша помчится по земле к своей мечте, а река останется снова одна, снова будет ждать, надеяться, что не забудет о ее существовании молодой повеса, что хоть однажды вспомнит ее в проскользнувшей мимо мысли. Не ждала она и не надеялась на благодарность и частые приходы к ней.
Лодка прибилась к чужому берегу, парень вышел на берег, привязал ее за корму и удалился по извилистой дороге куда-то в дома, в горку.
Пусто… Еще хуже стало реке. Теперь она вспоминала свои тоскливые минуты в одиночестве с ностальгией. Ведь в то время она не ощущала своей привязанности в ком – то, своей важности и необходимости кому-то, которую не первый взгляд совсем не видно.
Часть 2. Птица
- Мама, мама, посмотри! – захлебываясь от встречного ветра и быстрого бега кричал взволнованный мальчишка. – Мама, это же воробьенок!
- Не воробьенок, а воробушек, - немного улыбаясь, но без насмешки, пояснила женщина, присевшая у ног мальчишки. Она держала снизу его руки, в которых бился серый комочек измятых крыльев. – Еще совсем юнец, - с жалостью в голосе добавила женщина, немного погладив своим теплыми руками серого птенца.
- Я его там, на речке нашел. Мы с Вовкой ходили за ивами, чтоб прутики раздобыть, глядь – а там кто-то в листьях шуршит. Мы даже немного испугались, подумали, может, змея забралась, а как услышали его голос, сразу поняли – там птичка.
- И как же так, он один там такой маленький лежал? – спросила его мать.
- Да нееее, там еще воробьиха лежала рядом…, - с грустью добавил мальчуган. – Но она… она… она почти не двигалась, и вся в крови…
- Ее ранили? – удивленно и с тревогой перебила мать, желающая как можно быстрее узнать всю правду странного дела.
- Наверное, мы не знаем… Мы только взяли птенчика и сразу домой, а Вовка домой побежал, говорит, клетка у него осталось старая, ну, после попугая, хочет посадить туда нашего воробышка и кормить, заботиться, чтоб никто не смог и его так… ну, так… ударить…
- Так не пойдет, Никита, птицам не лучшее место – жить в клетке. Тем более, ты говоришь, что рядом была мать воробышка, - отрезала сурово мама.
- Ну, мам, она уже почти не живая, - со слезами на глазах и шмыгающим носом добавил мальчишка.
- Мать, хоть почти и не живая, до самой смерти будет звать и ждать своего детеныша. Так что давай, показывай скорее место, и мы заберем маму птенца.
Никита, ободренный маминой помощью, не растерялся, вытер слезы рукавом и направился к дороге, ведущей к спуску реки.
- А куда мы воробышка денем, мам? – уточнил сорванец.
- Хорошо, пока мы пытаемся спасти воробьиное семейство, пусть птенец посидит в клетке, но только чтобы Вова за ним приглядел, кот быстро найдет легкую добычу и в стальных прутьях, - посоветовала мама, обрадовавшаяся тому, что сын ее не чужд до помощи пострадавшим.
Никита быстро отнес птенца своему другу и успел догнать маму, уже спускавшуюся к реке.
- Вот, мам, вот сюда, смотри… видишь… вот кровь…
- Да, как же их занесло сюда – то, прямо к берегу. Видно, что не сами.
Мать осторожно нагнулась к раненной птице, убедившись, что та еще жива, взяла охапку листьев стоящего рядом орешника, положила туда птицу и аккуратно понесла ее к подъему от берега.
- Успели, сынок, наш дед Кирилл и не таких подбитых выхаживал. Помню, пошел он как-то раз до речки гусей гнать, а еще сама девчонкой была, чуть старше тебя, и вернулся уж больно рано домой. Зовет меня к себе, говорит: «Смотри, Танюшка, бойца подбитого принес, будем лечить». А в руках у него ворон черный – причерный, крыло согнуто, в крови, ножки лежат, трясутся. На одну ногу так и остался хромать – то. Кормила, поила его, как тебя, когда ты родился. Потом грустно было отпускать на волю. А все ж надо, птице не место в клетке, Никитушка.
- Да, мам, грустно… А зачем птиц подбивают?
- А зачем собак бьют, зачем людей убивают? Понимаешь, сынок, есть такие поступки, которые делают из человека героя, а есть такие – что не человек – то вовсе сделал. И собаки рвутся друг с другом, и птицы, и ты с Вовкой дерешься, правда, в шутку. Но никто из них специально причинить боль другому не посмеет.
За интересной беседой быстро добрались домой. Здесь, у калитки, уже встречал двух матерей и сына друг Вовка, а в руках он крепко держал стальную клетку, в которой с трепетом бился небольшой серый пернатый комочек. Он жалобно чирикал, как хнычет дитя, зовущее мать.
Мать, имеющую облик раненной птицы и глубину просторов безбрежной воды. Мать, которая без доли секунды сомнений готова броситься в эту пучину, залечь на дно, стать камнем, порождающим легкую поступь волны, растечься всем внутренним сознанием по толще синего пространства, превратившись в невидимую и самую глубинную силу бытия.
Она, как море, океан, держит свое судно и не дает ему утонуть, переправит на другой берег, а сама останется ждать его снова и снова, что б как и прежде встречать его в тихой гавани, качать в мягкой колыбели, обнимать своими пенными руками и петь негромкую песню, а потом, когда однажды не вернется оно в свой прежний приют, горько выплеснуть волну страха и переживаний и навсегда замолчать…
октябрь 2015 год