Времена не выбирают, в них живут и умирают.
Александр Кушнер
Время остановилось. Это об этом времени сложится формула «настоящее будет бессмысленным, будущее – непредсказуемым и оскорбительным, а в прошлом не окажется ничего ценного».
Человек воспринимает время не столько хронологически, сколько – событийно. Нет событий, и пустые, бессодержательные годы пролетают, как мгновение. Они будут вычеркнуты из памяти. Так же могут быть вычеркнуты из памяти времена, наполненные бедами и страданиями. Нежелание восстанавливать в памяти тяжелые события в жизни, боль, вызываемая этими воспоминаниями и, что более страшно, пережитое унижение, непроизвольно будут вычеркнуты из памяти. Но прожить его человек должен. Должен он пройти через отпущенные ему испытания.
Девяностые годы стремительно и, как это ни странно, неожиданно накрыли всю страну удушающим безвременьем, тяжелым и жутким, как сырой осенний вечер в диком поле, в бездорожье и с неумолимо приближающейся ночью. Понятно было одно, на глазах рушилась привычная жизнь, рушились устои и быт. Происходящее вокруг не складывалось в головах простых людей в жизненную схему, которая позволила бы видеть будущее хотя бы на несколько дней вперед. Настало время сильных, но равнодушных и жестоких. Наступило время алчных и беспринципных. Обесценивались идеалы накопленные поколениями годами и превращались в обыденность действия, вчера еще пронумерованные параграфами Уголовного кодекса. Строилась какая-то новая жизнь. И в очередной раз вначале все разрушалось.
В первую очередь рухнула, казалось, нерушимая дружба народов великой и могучей страны. В одночасье развалилась. И разбежались по окрестностям, и затаились, бывшие братские народы, превратившись из республик в государства. Так, во всяком случае, заявили о себе их бывшие первые секретари бывшей партии, так же в одночасье ставшие президентами.
А сама Россия погрузилась в ситуацию нереальности. Именно нереальность происходящего удручала и душила любые порывы к выживанию. Разрушались связи между территориями, между отраслями и смежными производствами, между производителями и потребителями. Одни не могли ничего производить, другие не имели возможности приобретать. Выживание стало основой существования. Мог ли кто подумать и представить себе, что целые города, еще вчера являвшиеся центрами великих строек пятилеток, с градообразующими предприятиями, с тысячами рабочих, служащих, обслуживающих и просто живущих в них людей, окажутся за чертой внимания своего государства, станут балластом для враз ставшего мизерным бюджета страны.
Появилась и утвердилась на государственном уровне краткосрочная идеологическая мантра: «не допустить возврата к коммунистическому прошлому». Лукавое утверждение, оправдывающее любые, самые безнравственные действия. Будто сразу за устранением возможности возврата к этому опасному коммунистическому прошлому должна была наступить всеобщая благодать. Не наступила благодать, пришла банальная «шоковая терапия». Мастеров этой шоковой практики искать не было необходимости. Сами пришли, готовые, целеустремленные, обученные заморскими радетелями «общечеловеческих ценностей». И несколько лет продолжалась в России вакханалия грабежа, дележа и передела обретенной «непосильным» трудом собственности. Цивилизованный мир удовлетворенно похохатывал, а случалось, и хохотал во всё горло, наблюдая за мимикрией суетящихся у власти в России временщиков.
В очередной раз Россия наказывала себя революцией. И поделом! Было - за что. Эту фразу о революции сказал отец Вениамин в беседе с Виктором Мороз.
Ранняя весна 1994 года. Виктор Павлович приехал в Гусь-Хрустальный в Гусевской филиал Государственного института стекла по вопросам автоматизации процессов упаковки и складирования фритты. Приезд был заранее согласован с руководством института и Виктор, захватив с собой главного инженера завода, на служебной «Волге» с водителем приехал в город стекольных мастеров. Институт уже распадался на фирмы и непонятные подразделения, но еще сохранялась иллюзорная администрация, занятая поисками любых заказов, и в конечном итоге, готовая распродать институт по кусочкам.
Перед поездкой он позвонил своему старому знакомому художнику Курилову и попросил его организовать ему встречу с отцом Вениамином. На второй день пребывания в Гусе, в номере гостиницы «Мещерские зори» встретились старые знакомые. Хотя отец Вениамин с Виктором давно могли считать себя друзьями, взаимная симпатия и взаимопонимание сделали их друзьями. Сейчас они сидели в угловом «полулюксе» на третьем этаже гостиницы и с первых минут встречи, после обычных «как жизнь, как здоровье?» обсуждали события в стране. Коридорная принесла им чайник с кипятком и коробочку с заграничными пакетиками растворимого чая. Друзья беседовали.
Отец Вениамин сразу же уселся в кресло, откинулся на спинку и, держа кружку двумя руками, с удовольствием пил чай. Он изменился. Теперь на нем был черный подрясник, наперсный серебряный крест на простом, плетеном шнуре лежал на округлившемся животе. Когда он вошел в номер и снял скуфью, по плечам рассыпались длинные волосы. Отец Вениамин быстро извлек откуда-то из под подрясника резинку, или шнурок, и собрал волосы в волнистый хвост. Простую черную нейлоновую куртку, которая одета у него была поверх подрясника, повесил сам на вешалку, размашисто перекрестился на угол и обнялся с Виктором Павловичем.
- Вы в таком облачении, отец Вениамин. Мне бы в пору к руке приложиться.
- Оставьте, Виктор Павлович, этот жест искренне делается.
- А почему вы думаете, что я это не искренне бы сделал?
- В другой раз, в другой раз, - и поспешил сесть в кресло, - я, знаете ли, сегодня с утра на ногах. Так случилось. Комиссия из Епархии была, приход обходили. Что улыбаетесь? У нас тоже своё начальство есть. Да.
Сейчас он явно блаженствовал. Ноги вытянул, в кресле сидел глубоко и чай пил с видимым удовольствием. Разговор, начатый с вопроса «какими судьбами в наши края?», быстро перешел на дела в стране, на последние события. А после того, как Виктор пожаловался на то, как трудно его предприятию в нынешних условиях, и вовсе перешел на политические темы. Вот тогда и сказана была священником эта фраза об очередной революции в России.
- Вы это революцией называете? - поднял удивленно брови Виктор, - а по мне это все больше на государственный переворот похоже. Не удивляйтесь. Это и есть прямой государственный переворот. Как можно было по дому, в котором избранники народа сидят, из танков стрелять? А? Вот скажите мне, кто эти люди, что приказ отдавали стрелять? Сколько людей в те дни погибло, - с горечью, махнув рукой, сказал Мороз.
Отец Вениамин молчал, внимательно смотрел на собеседника, будто давал ему возможность полностью высказаться. Виктор говорил с небольшими паузами. Видимо наболело у него, и он говорил так, что могло показаться, что он говорит сам с собой.
- Я внимательно слежу за всем, что там происходит, - он кивнул, как бы, в сторону Москвы, - и я твердо уверен, что в такие тяжелые, можно сказать, переломные времена для страны, все должны были вести себя ответственно. Договариваться они обязаны были. Понимаете? Договариваться! А они как «братки» рэкетиры рынок делили. А это не рынок. Это страна. Наша! Общая! И вот, что мне совершенно не понятно. Постреляли они…, арестовали своих оппонентов, - Виктор рассуждал, глядя в окно, - и что? Они власть взяли? Да у нас в Ростове полное безвластие. У нас милиция вместе с бандитами рынки крышует! Кто, что хочет, тот то и делает. Кто сильнее, тот и прав. Анархия в худшем варианте. А в стране? Отец Вениамин, - он, наконец, обратился напрямую к собеседнику, - а мы ведь ядерная держава. Не страшно?
- Мне? Нет. Я верующий, Виктор Павлович. Да. Послушайте меня. Покров Пресвятой Богородицы над Россией, - размашисто перекрестился, - конечно, большие испытания положены России. Многое она уже прошла, многое претерпела. Но еще, видимо, не всё. Ещё пройти надо всё поприще, а надо будет – и второе пройдем.
- Это вы, батюшка, Нагорную проповедь цитируете?
- Вижу, читаете, - священник улыбнулся и вновь взял в руки чашку, потом вскинул взгляд с хитрым прищуром, - всю Книгу читаете, или выборочно?
- Если честно…, начинал с начала, с Ветхого завета и, как-то…, не увлекся. А потом, открыл Новый завет, и теперь читаю все. И начал – да, с Евангелия от Матфея.
- Ну, вы не ждите, дискуссии по прочитанному не собираюсь с вами учинять. Сами начнете, когда потребуется. Я бы хотел еще ваше мнение о протекающих событиях услышать. И знаете, почему? Хочу разобраться. Я вот сказал, что верую, что знаю – все образуется. Но, как на улицах говорят, в текущем моменте еще не до конца разобрался. Я ведь с людьми в своем приходе общаюсь. Говорить с людьми надо, успокаивать. Вера – это святое. Но быть в курсе всего – необходимо. Вот, ваше бы мнение услышать. Не против? Поговорим?
- Конечно. Почему нет?
- Я ведь понимаю, что вы не просто, вы по своим делам неотложным приехали. За день устали, думаю. Потому спрашиваю согласия.
- Согласен. Спрашивайте. Я и сам поговорить не прочь.
Отец Вениамин помолчал, поставил пустую чашку на столик.
- Думаю, что вы не до конца свое мнение о том, что в Москве произошло, высказали. Мне кажется, что вы уже назначили сторону виноватую в происходящих безобразиях. Так?
- Нет. Не так. Я не пойму действий обеих сторон. Если, конечно, там две стороны.
- Во-от. Это уже интересно. Вы хотите сказать, что сторон, заинтересованных в борьбе за власть несколько? Интересно, интересно. Виктор Павлович, а не заказать ли нам чайку погарячее?
Виктор снял трубку телефона и попросил коридорную «повторить чай». Женщина явилась так быстро, будто она была рядом с дверью. Это была другая женщина, не та, которая приносила первый раз чайник. Эта заглянула в приоткрытую дверь «а чайник у вас?», замерла взглядом на сидящем священнике и, смущаясь, проскользнула в дверь.
- Батюшка, благословите, - склонила голову и сложила руки для благословения.
Отец Вениамин легко встал и сам подошел к женщине, протянул руку. Склоненную голову перекрестил, тихо проговорив «Благословение Господне на вас». Женщина отступила, еще раз поклонилась и, беря чайник со стола, тоже тихо, будто сама себе, проговорила:
- Я вас знаю, батюшка, много слышала о вас. Хорошее все о вас говорят, хорошее.
Отец Вениамин не садился в кресло, пока женщина не вышла. Покосившись на Виктора, смущенно покашлял, приложив к губам кулак. Заговорили вновь, когда дежурная принесла чайник с кипятком. Когда женщина тихо закрыла за собой дверь, заговорил отец Вениамин.
- Я вот, наводящий вопрос задам, но потом всё-таки хочу вас послушать. А вопрос такой.
Помолчал, помешивая ложечкой чай.
- Вы сказали, что не понимаете, кто эти люди, что отдали приказ стрелять. Да? Но ведь всё началось значительно раньше. Насколько я знаю…, и это ведь не секретные данные, это по телевизору, говорят, показывали…, было ведь нападение на телецентр. Туда на танках приехали. Было ведь такое?... Вот. Призывали авиацией разбомбить Кремль. И такое ведь было? Слышали, да? Но это же не те люди все это совершали, которые потом Белый дом расстреляли? Это, кажется, противная сторона делала. Что скажете, Виктор Павлович? Только не подумайте, что я другую сторону защищаю. Я хочу ясности.
- Вы их уже своими аргументами защитили. Не знаю. Не знаю, что сказать. Видимо надо иметь тот уровень информации, которым они владели, знать всех задействованных в этих сумрачных событиях интересантов. Думаю, что хотя сейчас и много разговоров о свободе слова, вдруг появившейся, о доступе к информации…, нет у нас никакого доступа. Да и не может его быть. Лукавство это всё. Люди и группы людей, осуществляющих все эти манипуляции в верхних эшелонах власти, могут совершать свои действия, только обладая информацией, которая доступна им одним и тем, в чьем содействии они заинтересованы. Иначе они будут связаны по рукам. А они должны планировать свои шаги в тайне. Таковы, видимо, законы политики. Такова интрига политическая.
- А вы считаете, что сами они свободны в выборе своих действий?
- Что вы имеете в виду, батюшка?
- Именно то, что сказал. Я, знаете ли, думаю вот над чем. В те дни я был в Москве. И стрельбу слышал…, да. Слышал, но не видел. До центра я не дошел, до самого места событий. Но заметил вот такую особенность. Выстрелы слышны были даже в Щелково. Представляете? Но народ ходил спокойно, занимались люди своими делами, будто ничего особенного не происходит. И тревогу, знаете ли, я заметил, только когда к центру приблизился. В течение одного дня у меня сменилось настроение от тревожного любопытства до страха перед надвигающейся бедой. Вернулся на Щелковский автовокзал и уехал сюда, в Гусь-Хрустальный. А на следующий день я узнал, что все закончилось. Так вот, о чем я думаю? Думаю, что мы стояли у самого края пропасти, у катастрофы. Намерения у обеих сторон были крайне радикальные. Да, крайне радикальные. Ведь еще совсем недавно об этом не могла подумать ни одна грешная душа. Стрелять друг в друга! – священник горестно покачал головой, - и ведь и те и другие применяли оружие в самом центре столицы. И вдруг все остановилось. На краю. Остановилось, и сейчас уже говорят о предстоящих выборах. Что это было, Виктор Павлович? Кто все остановил? Ведь после этой стрельбы по Белому дому должен был вспыхнуть российский бунт. Тот самый, кровавый, безумный, которым нас всех последнее время пугают.
- Вы же только что сказали, что все в руках Божьих. И что всё образуется. Вы ведь не скажете, что люди отдавшие приказ стрелять по Белому дому, кем-то управлялись, что кто-то за ниточки их дергал?
- Ни в коем случае. Ситуация сложилась такая. Это же видно было и понятно, что принимать решения необходимо было без отлагательств. Ежеминутно. Промедление было смерти подобно. Вы согласны со мной? А вот кто создал эту ситуацию? Кто ставил и тех и других перед срочным выбором?
Священник покачал горестно головой.
- Перед падением снежной лавины должна сломаться одна хрупкая снежинка, - вздохнул, - не завидую я тем, кто принимал в те дни решения. Огненные гении тщеславия за их спинами стояли, непосильная ноша их давила. Прости их, Господи.
- Это вы сам себе отвечаете? Значит за их спинами кто-то стоял? Так ведь и вину с любого можно снять? Мол, злой гений искусил.
- Нет, Виктор Павлович, вот тут вы совершенно точно ошибаетесь. Тот, кто даёт человеку выбор, - отец Вениамин поднял перст к небу, - Он же и спросит.
- Запутали вы меня, батюшка, - Виктор усмехнулся, - то у вас все происходит под присмотром, - он повторил жест священника, указав пальцем в потолок, - то человек сам отвечает за свои действия. А мне сдается, что вы сами не уверены в том, что знаете, как все это происходит. Держитесь за свою веру и тем живете.
- За веру «держаться» невозможно, батенька. Можно верить…, или не верить. Я верю!
- Значит, я так вас понял, что все, что в нашем мире происходит, находится под неусыпным наблюдением высших сил. Да? Человек, в свою очередь, имеет право выбора. По-видимому, в каких-то пределах.
Отец Вениамин слушал молча. Слушал внимательно, чуть заметно кивая, а в глазах затаилась искорка иронии. Виктор, с паузами, не обращая внимания на священника, рассуждал.
- И право выбора его, по-видимому, ограничено тем генеральным направлением, кем-то заданным, и которое мы, люди, должны неукоснительно соблюдать и в конечном итоге выполнить. Так?
Священник молчал, помешивал ложечкой в кружке с холодным чаем. Но видно было, что он не просто молчит, он думает. Он готовит ответ.
- Меня, знаете ли, такая роль в жизни не устраивает, - не дождался ответа Виктор.
- Вы бы хотели участвовать в решении вопросов планетарного характера? – отец Вениамин усмехнулся.
- Почему вы так решили? Просто я хочу жить в том мире, где у меня больше ясности.
- Живите. В мире. Именно в мире живите, - отец Вениамин заговорил так, будто именно над этим он и думал, - по вере вашей да воздастся вам. Чем сильнее вера, тем больше у вас ясности, о которой вы печетесь.
- А не кажется вам, что это просто удобная позиция. Верь, и у тебя все будет хорошо. Во всяком случае, в твоем внутреннем мире.
- Вот вы сказали о внутреннем мире. И правильно сказали. Человек может внести покой и управлять этим покоем только в себе, в своем внутреннем мире. Потому что чем больше у человека внешний, материальный мир превалирует над внутренним, духовным, тем меньше он понимает, что вокруг него происходит. Не все в его власти. Если не сказать, что внешний мир человеку не подчиняется.
- А кто же тогда управляет внешним миром? Ах!... да. – Виктор, как бы согласно покивал.
- Именно так. И не иронизируйте. Потому, что вот на это вам сказать нечего. Нет у вас ответа.
- Не знаю. Но, не убедили вы меня, отец Вениамин. Хотя…, возможно вы и правы. Нет, не спешите торжествовать. Я вот что скажу. Мне иногда кажется, - Виктор предупредительно погрозил священнику пальцем, будто останавливая его, - что есть конкретная сила, которая следит за соблюдение какого-то глобального плана. И эта сила здесь, среди нас. И она в руках конкретных людей. Я уж не знаю, кто они, откуда. Но, - он опять остановил собеседника, пытающегося что-то сказать, - вы должны меня до конца выслушать. Этого, - он положил свою ладонь на руку отца Вениамина, - я ещё никому не говорил. Даже самым близким. В период жизни в заполярье судьба свела меня с людьми, которые очень повлияли на мою дальнейшую жизнь. Очень. Если не сказать – кардинально. И они для меня, - помолчал, подбирая слова, - большая загадка.
Отец Вениамин откинулся на спинку кресла и враз стал серьёзным, внимательным, всем своим видом давая понять, что слушает предельно внимательно.
- И вы хотите мне о них рассказать?
- Не знаю. Понимаете, отец Вениамин, я не уверен, что могу об этом говорить. Это, как бы вам сказать, кажется мне не совсем мне принадлежащим знанием. Мне кажется, что когда меня в это посвящали, то было это…, как бы это точнее сказать…, вот, сейчас появилось модное словечко – эксклюзив. Да? Нет, не то. Это было доверительное посвящение, обязывающее, но не выставляющее никаких условий. Пожалуй, так.
- О-о. Какой таинственности вы напустили. Теперь я заинтригован окончательно. Если вы сомневались в том, что можете о чем-то там рассказывать, то не стоило меня интриговать. Извольте сказать окончательно и определенно. Будете рассказывать? Заверяю вас, если вы передумаете открываться, я вас не осужу.
Виктор сидел напротив священника на стуле и молчал, опустив голову.
- Что? Так серьёзно? Виктор Павлович, я, знаете ли, считал вас моряком, человеком мужественной профессии, не склонным ко всяческой мистификации. А мне все больше сдается, что вы вовлечены в какую-то мистификацию. Это, знаете ли, не по мне. Я человек православный и всех этих фокусов, - покрутил пальцами рук в воздухе, - не воспринимаю.
- Да? А моряки, кстати, очень склонны к этим, всяким…, им в море всякое это…, - он тоже покрутил в воздухе пальцами, - приходилось, иной раз видеть. Да. А вас, милостивый государь, рядом в эти моменты не бывает. И некому все объяснить человекам. В том числе и православным. Ладно, - Виктор махнул рукой, - начал, значит закончу. Налейте ко мне горяченького, вы ближе к чайнику. Сдается мне, что те, кто открывал мне некоторые стороны жизни, мне ранее незнакомой, стороны жизни, о которых я и не подозревал, не осудят меня за этот разговор с вами. А может быть и одобрят. Так мне кажется.
- Одну минутку, дорогой Виктор Павлович, посмею перебить вас. Скажите мне, вы крещенный? Вас в детстве крестили?
- Нет.
- Вы это наверно знаете?
- Да. У меня отец коммунистом был. Убежденным.
- Угм, - отец Вениамин с сожалением кивнул.
Крякнув, он встал, извинился и вышел в соседнюю комнату. Номер состоял из двух комнат, и священник вышел в ту, которая подразумевалась, как спальня. Оттуда послышался торопливый речитатив. Молится, решил Виктор. Пожал плечами и, молча, ждал. Не более чем через минуту священник вошел и, мелко перекрестившись, сел в кресло. Всем своим видом он показывал, что готов слушать.
- Я вот, пока вы молились, подумал. Я расскажу о том, что меня смущает, но, не указывая на конкретных людей, не ссылаясь на лица.
- Как вам будет угодно.
Священник делал вид, что занят собой. Он расправлял складочки на подряснике, смахивал на пол невидимые крошки.
А Виктор Павлович, пожалуй, неожиданно и для себя, начал тихим монотонным голосом рассказ о поселениях на высоком берегу синего моря, об освещенных низким, незаходящим солнцем улицах и отдельно стоящих домах, украшенных резьбой и раскрашенных яркими красками, больше похожих в наших представлениях на терема. О людях, строящих большие корабли и отправлявшихся на них в дальние странствия, о странных летательных аппаратах, бесшумно перемещавшихся в небе. И о священных птицах – лебедях.
- Я часто вижу их во сне. Они пролетают надо мной. Высоко. И кричат что-то мне оттуда. А я поднимаю обе руки и смотрю им вслед, пока они не исчезнут за горизонтом. Я знаю. Их так приветствовали всегда. Уже много веков назад так было.
- Много веков? – священник исподлобья смотрел на рассказчика, - много, это сколько?
- Несколько тысячелетий.
Не было сомнения на лице священника, не было иронии. Была глубокая заинтересованность, скрытая за хмурым внимательным взглядом. Он не просил продолжать, не задавал вопросов, он был молчаливым слушателем, свидетелем. Видимо не приходилось ему раньше бывать в подобной ситуации. То, что он слышал, явно, не укладывалось в каноны, которыми мыслил и пользовался в жизни этот человек.
А Виктор уже рассказывал о великом переселении народов с севера. О мирном освоении новых земель, о строительстве городов на всем протяжении благодатных земель от восточных морей до западных.
Наконец священник перебил рассказчика, тихо спросив:
- О ком вы сейчас говорите, Виктор Павлович? О каком народе? И какие это времена?
- Это арии, - прямо глядя в глаза отцу Вениамину, сказал Виктор, - о времени я ничего вам точно сказать не могу. Я этим вопросом сейчас занимаюсь. Но это не столетия, это многие тысячелетия вглубь веков. Я сейчас перебираю всю литературу, какую нахожу в городской библиотеке.
Священник жестом остановил рассказчика, встал и подошел к окну. Минуту молчали. Заговорил отец Вениамин.
- Несмотря на то, что рассказанная вами история меня буквально потрясла, не скрою…, потрясла, мне кажется, что вы хотели говорить совсем о другом, не об архаичной истории ариев. Мы начинали разговор о тех, кто влияет на события, а в конечном счете – на историю. А то, о чем говорили вы, это отдельная и очень интересная тема, заслуживающая более глубокого анализа, опирающегося на труды профессиональных ученых. Историков, археологов. Но что меня потрясло…, опять же, не скрою…, когда вы вели рассказ, Виктор Павлович, у меня не пропадало ощущения, что я слышу рассказ участника тех событий. Как это может быть? И в этом случае речь идет совсем не о вашем таланте рассказчика. Здесь что-то другое.
Всё это отец Вениамин говорил, глядя в окно на пятна фонарей в рано опустившихся сумерках, на ссутулившихся пробегающих в свете фонарей людей, а перед глазами у него стояли картины того, о чем только что говорил Виктор Павлович. Наваждение какое-то, священник перекрестился.
- Я должен был об этом говорить. Вот мы сейчас с вами продолжим разговор о силах влияния и вы, естественно, поймете, почему я должен был вспомнить это время.
- Что значит вспомнить? – отец Вениамин резко повернулся к Виктору, - вы понимаете, что вы сейчас сказали? Вспомнить можно то, о чем ты знал наверно, или…, был участником. Не хотите же вы сказать…, нет, Виктор Павлович, я не готов участвовать в дискуссиях на темы мистики. Мистику я могу, как православный священник только отрицать. Скажите, что вы …, ну, не знаю…, пошутили. Иначе давайте сменим тему разговора.
- А мне почему-то казалось, что вы человек готовый говорить на любые темы. И, вы знаете, я еще в Ростове мечтал с вами встретиться и поговорить. Именно с вами. Обо всем наболевшем поговорить. Ну вот…, пришлось коснуться такой, как вам показалось, странной темы. Так что? Испугались? Не верю.
Виктор неожиданно улыбнулся и, поднявшись со стула, подошел и положил руки на плечи священника. Даже слегка встряхнул его. Это было так открыто и дружески, что отец Вениамин тоже улыбнулся и обреченно махнул рукой.
- Бог с вами, Виктор Павлович, заканчивайте свою мысль. Я понимаю, что вы искренни и честны в мыслях. Давайте. С Божьей помощью разберемся. Ох, и денек же мне выдался!
- Вы меня извините, отец Вениамин, я не поинтересовался вашими планами. Где вы ночуете? Можете у меня ещё погостить? А то мы всё разговоры разговариваем, а я даже не знаю ваших планов. Не голодны ли вы?
Виктор Павлович позвал своего водителя, который занимал с главным инженером другой номер на этом же этаже. Искать его не пришлось, водитель сидел у стола дежурной по этажу. Водитель быстро спустился в буфет и на столе у собеседников появились тарелочки с бутербродами, а дежурная принесла миску теплой вареной картошки и баночку грибов.
- Маслята, сама собирала, сама солила. Кушайте на здоровье.
- Василий, ты это, не спи. Батюшку отвезешь домой. Понял?
- Не беспокойтесь. Не будет спать, - заверила дежурная, - я прослежу. Он у меня чаи гоняет.
Василий поднял одну бровь и многозначительно поглядел на Виктора Павловича. Он называл дежурную Людой, она его Васёк. Отец Вениамин уже знакомым движением покашлял в кулак и хитро глянул на Виктора Павловича. Когда они остались одни, священник улыбнулся.
- Мне после этой сцены на серьёзные темы надо будет настроиться. Жизнь продолжается. Не находите?
- У этого разбойника двое детей дома, - Виктор раскладывал на принесенные тарелочки еду, - Ну, ладно, мужик сам разберется. Или вы осуждаете, батюшка?
- А за что осуждать то? Это все наши с вами предположения. Во-от. Так и захотелось сказать, мол, по себе судим? – перекрестился, - я, Виктор Павлович, в деревне живу, в самой гуще жизни, во всем её многообразии, мне ли удивляться таким человеческим проявлениям. Я вот обратил внимание на то, что нам стопки не предложили. Видите? Грибки принесли, а стопки не предложили. Это кого они постеснялись? Вас или меня, как думаете?
- Думаю обоих. Мне, во всяком случае, Василий бы не предложил.
- Вот как? – подумав, - от одного этого у меня сложилось представление об отношении к вам вашего коллектива.
- Отец Вениамин, вы хотите дальше продолжить разговор?
- Нет. Давайте поедим. Я стеснялся сказать, что голоден. А у меня во рту с утра ни маковой росинки. Мне обязательно надо утром вернуться к себе. Успеть к третьему часу.
- Утром и вдруг – к третьему? Так рано?
- Вы не понимаете. Три – это не время в вашем понимании, это название службы: третий час, шестой час, Божественная литургия. Вот. Не знали?
- Нет.
- Ничего страшного. Узнаете. Я вот думаю, что вас надо окрестить. Что скажете? Вы ведь сказали, что не крещены?
- Над этим надо подумать.
Поели. Пили чай и молчали. И разговор начал отец Вениамин.
- Я вот что думаю. Вспомнилось мне одно обстоятельство. Однажды случилось мне работать с одним материалом, связанным с лагерями в Архангельской области. Понимаете с какими, да? Лагерей в Архангельской области было много, - и он начал перечислять, загибая пальцы, - Архангельский, Соловецкий, Котласский, Пинюгинский, - священник наморщил лоб, вспоминая, - Ухтинский, Сыктывкарский, Усть-Вымпский…
- Неужели так много? Это все с ГУЛАГом связано?
- Да, мил человек. Это не просто лагеря, это трагические судьбы тысяч людей. Очень сложно пока, но уже появляется иной раз возможность через всяких добрых людей к документам прикоснуться. Если бы вы знали, как тяжело работать с такими документами!
- Значит - это правда? Это были все политические заключенные?
- Правда? Я, Виктор Павлович, не намерен сейчас какие-то исторические, или юридические заключения делать. Поэтому не ждите от меня конкретного ответа. Я скажу следующее: я работал с некоторыми документами, я видел фактический материал, из которого следует, что тысячи осужденных находились в этих лагерях в чудовищных условиях. Среди них были как элементы уголовного плана, так и политические заключенные. Вот это неоспоримо. Процентное отношение тех и других мне неизвестно, это не было задачей моей работы с этими документами. Меня интересовали заключенные священники. Коих, к сожалению, было много. Очень много! Да. Но я не об этом. Я вот что хотел сказать. В работе с документами я столкнулся с несколькими докладными по внутрилагерной службе. И говорилось там о неких лапландских колдунах. И очень любопытные сведения о них были в тех докладах. А вы ведь о встречах в заполярье хотели сказать? Не с ними ли вас свела судьба? Я впоследствии заглянул в специальную литературу. Там у этих колдунов есть другое название – нуэйты.
- Читал я об этих людях. И стараюсь узнать о них как можно больше. Но видеть их мне не приходилось. Вернее будет сказать, что никто, никогда не представился мне ни лапландцем, ни лопарем, ни, тем более, нуэйтом. Я тоже читаю эту литературу. И в своих статьях специалисты оговариваются, что нуэйты являются носителями древних знаний, знаний цивилизаций, давно исчезнувших с лица земли. Ни больше, не меньше. И в этом для меня главным является заключение, что знания такие есть! Представляете? Нет? А я представляю!
- Каким образом? – священник, до этого слушавший спокойно, встрепенулся, - что вы хотите этим сказать?
- Есть! Есть такие знания. И есть люди, носители этих знаний. Нуэйты это или кто другой, но у них есть знания и некая сила. Ничего я больше не могу вам сказать. Это будет звучать неправдоподобно, и тем более, в ваших глазах – ересью. Я уже пожалел, что начал этот разговор с вами. У меня нет веских доводов и доказательств, а у вас стена ваших канонов не пропустит ничего из того, что я скажу.
- А вы хотите сказать, что наверно знаете о таких людях и таких знаниях?
- Да.
- Не пойму, зачем вы начали этот разговор. Тем более со мной.
Отец Вениамин явно расстроился. Он с сожалением смотрел на Виктора и покачивал головой, будто кивая своим мыслям. А Виктор заходил по комнате.
- А если я скажу, что я знаю таких людей, что разговаривал с ними? И не однажды. И не с одним.
- И что же они вам такого сказали, что вы решили, что они какие-то особые? Они вас к чему-то призывали, чему-то учили? Или пытались учить?
- Я понимаю, о чем вы подумали, отец Вениамин.
Виктор вспомнил, что в доме Берко в степи, в горнице, где он лежал, в углу была икона. Православная икона. А Варя однажды в разговоре сказала ему, что все религии – благо для людей, они несут людям законы жизни на этой земле. Она еще что-то говорила на эту тему, но тогда Виктора это не интересовало.
- Нет, отец Вениамин, они не те, о ком вы подумали. Это не сектанты. И ничему они меня не пытались учить. Они меня каким-то образом уносили в прошлое. В такое далекое, о котором в наших историях ничего не говорится. И как они это делали, я сказать не могу. Я будто был участником тех событий. Во всяком случае, было полное ощущение присутствия.
- Гипноз? – отец Вениамин поморщился.
- Я никогда не испытывал на себе действие гипноза, но, думаю, что это был не гипноз.
- Если не испытывали, то как можете судить?
- Никак. Но уверен, что случись это с вами, вы бы со мной согласились. Это был не гипноз.
- Понимаете, Виктор Павлович, если бы я разговаривал на эту тему с кем-то другим, я бы давно разговор прекратил, вот так, - он поднял наперсный крест, - от него крестом закрылся и всё. И забыл бы этот разговор.
- Отец Вениамин, я ведь не настаиваю. Но дело в том, что отдельно эту тему я бы с вами не обсуждал. Это мое личное, я с этим живу и буду жить и от этого уже не уйду. Причины пояснять не стану. Но вы же знаете, все в жизни так взаимосвязано, что я вынужден был вам открыться. А причины в нынешней жизни. Ведь в стране чудовищные вещи происходят. Я именно об этом хотел с вами говорить, - Виктор взволнованно расхаживал по комнате, - я директор предприятия, на котором работают почти полтысячи человек. С семьями вместе, сами понимаете, цифра значительно увеличивается. И мой завод не в замкнутом пространстве. Знаете, с чего у меня день начинается частенько? Утром прохожу через приемную, а у меня люди сидят, и секретарь говорит «это к вам на прием». Принимаю. Просьба одна: пожалуйста примите на работу родственника, или родственницу, или знакомую. Понимаете, да? Людям не просто негде работать, дома последний кусок доедают. Кто мог об этом подумать еще год, два назад? Примите, просят, на самую тяжелую, самую низкооплачиваемую работу. Жена рассказывает, что три четверти института расформированы и сотрудники уволены. Подчистую, без гарантий, без всяких компенсаций. И все понимают, что назад уже не вернутся. То, что осталось от института - это самые ловкие людишки из администрации, и само здание. Которое эти самые ловкие завтра продадут или приватизируют. Жену я уже забрал на завод. А своих коллег она уже встречает на улице. Знаете, чем они там занимаются?
- Торгуют, - священник сокрушенно кивал головой.
- Да, торгуют. Кто чем. Одни где-то покупают на оптовых базах всякую дрянь и продают «набросив» цену, а другие продают из дома последнее. Лена приходит домой и плачет. Недавно сотрудницу встретила, та рассказывает, что кормит детей бульоном из кубиков. Знаете, что это такое?
Священник кивнул. Он молчал подавленно, потом поднял руку, остановил Виктора.
- Знаете, я думал, что так плохо только у нас, здесь, в глуши Российской. В деревнях ведь остался только подножный корм. У кого что на огороде, то и на столе. Работы нет никакой. Колхозы прекратили свое существование. И вы знаете, что я с грустью думаю? Я ведь эти колхозы ругал последними словами, - он покачал сокрушенно головой, - а теперь с горечью начинаю понимать, что это было бы спасением для людей, сохранись они, колхозы.
- И вы в этой ситуации считаете, что Россия встанет на ноги? – Виктор опять сел напротив священника и, горько улыбнувшись, заглянул ему в глаза.
Отец Вениамин откинулся на спинку кресла и задумался, отвернувшись в окно. Молчал долго. Виктор встал, взял чайник и вышел в коридор. За столом дежурной никого не было. Виктор усмехнулся и пошел к двери, за которой была, видимо, комната дежурной по этажу. Дверь оказалась закрытой. Виктор легонько постучал и ровным голосом без раздражения сообщил:
- Я чайник на столе оставил, пожалуйста, принесите кипяток.
Вернулся в номер. Отец Вениамин сидел в той же позе и встретил Виктора тем же грустным взглядом. Виктор сел напротив.
- Виктор Павлович, - священник придал голосу торжественные нотки, - я остаюсь при прежнем мнении. А оно таково, - говорил торжественно, с расстановкой, - Россия воспрянет. Об этом многие старцы говорили. И это сбудется. И вот, главное вам скажу. И сошлюсь я на ваши же слова. Это вы сказали, что есть в стране люди обладающие знанием и силой. Что вы имели в виду, вам виднее. А я вам скажу, что вы в этом правы. Именно такие люди, как вы, неравнодушные, болеющие душой и, - священник поднял перст, будто для сотворения большого крестного знамения, - имеющие силу, именно на силе и вере таких людей восстанет Россия! А Господь наш Иисус Христос с нами!
Он сказал и сник, будто проделал тяжелую работу. Смотрел на Виктора спокойно, умиротворенно. Потом положил свою ладонь на колено Виктора.
- Хорошо, что я вам это сказал.
- Хорошо, - согласился Виктор, - я тоже вам скажу. Уж очень похожий ответ на то, что вокруг происходит, у нас с вами получился. Я ведь тоже считаю, что сила России в людях. И те, о ком я вам говорил, те, кто обладают знаниями, это не обязательно, как мне кажется, особенные люди. Хотя, я уверен, что есть в славянах, в ариях те, кто сохраняет в себе на генетическом уровне знания, нужные для сохранения человечества. Вот так я думаю.
- Почему арии?
- Почему арии? – засмеялся Виктор, - а кто же мы ещё? Я уверен, наука скоро вынуждена будет заглянуть на много глубже в прошлое, на тысячелетия. И тогда многое откроется, то, что
я видел своими глазами.
Отец Вениамин перекрестился.
- Я в очередной раз говорю, что если бы это были не вы, Виктор Павлович, я бы сбежал из этого номера.
- Тогда я вам открою один секрет, отец Вениамин. Люди, на которых я ссылался – верующие. А в доме одного из них я видел икону Божьей Матери. И очень старую икону. Очень! Для того, чтобы это понять, не надо было быть большим специалистом. Лик еле просматривался в черни.
- Закоптилась. Многие года лампадки масляные, настоящие под ликом стояли, - перекрестился священник.
В дверь постучали, и в щелку заглянула дежурная «я вам чаёк свежий принесла». Женщина вошла, стараясь тихо ступать, и поставила на стол чайник. На священника она старалась не смотреть, была слегка растрепана и щеки её даже в слабом свете настольной лампы пылали. Так же тихо вышла. Собеседники переглянулись. Теперь Виктор сказал:
- Жизнь продолжается, батюшка? - и улыбнулся.
- Да. Несмотря ни на что, - отец Вениамин с осуждением смотрел вслед вышедшей дежурной, - у нас на деревенском кладбище новых крестов так много, что издалека видно. Да-а, - он опять сокрушительно покачал головой.
Они просидели заполночь. Говорили уже спокойно, обменивались предположениями, строили планы. Заглянул водитель Виктора и поинтересовался, поедут они или нет. Отец Вениамин засобирался, Виктор проводил его до машины, которую Вася подогнал к порогу гостиницы и постоял, подняв руку, пока машина не скрылась за домами.
Продолжение
http://www.proza.ru/2015/11/24/1738