Когда я приехала, совсем стемнело. Улицу нашла довольно быстро, но 62-й номер как сквозь землю провалился. Я шла наугад. Мне не хотелось расспрашивать прохожих, и я в который раз прошла мимо домов. Стоявшая у одного из подъездов женщина наблюдала за мной.
— Что вы здесь ищете? — спросила она меня.
— Шестьдесят второй номер, — сказала я.
— Здесь три дома вместе, в них вход со двора.
Оставалось узнать, где же вход во двор.
— Через подъезд, он проходной.
Я с трудом потянула на себя тяжелую дверь, которая с грохотом захлопнулась за мной, едва я вошла. В подъезде было темно, как в пещере, слабый свет проникал лишь из приоткрытой двери напротив. Я поскорее пересекла темное пространство, открыла дверь и очутилась во дворе. Вот и 62-й — старый кирпичный пятиэтажный дом с единственным парадным, рядом с которым громоздились переполненные мусором баки. Я совсем не так представляла себе вход. И засомневалась еще больше, когда, подойдя поближе, разглядела вывеску на двери — «Косметическая лечебница, 3-й этаж». Я задрала голову — часть окон третьего этажа была освещена и шторы не задернуты: женщина у плиты размешивала ложкой в кастрюле, девочка поливала цветы на подоконнике; на балконах сохло белье.
И ради этого я проделала такой путь в другой конец города!
Я вошла и стала подниматься по лестнице — лифт не работал. «Новейшие методы, совершенная техника…» — а сами ютятся в убогом домишке без мусоропровода с неработающим лифтом, пишут от руки вывеску и косо прикалывают ее кнопками на двери парадного. Раз уж приехала, войду и посмотрю на их хваленую лечебницу. Ясно, что делать мне там нечего, но интересно — кто для них издает такие рекламные альбомы, переправляет их за границу; для чего? Неужели какой-то сумасшедший рискнет остаться в этом подозрительном заведении.
Я остановилась на третьем этаже. Красный глазок лифта ярко горел в полутьме.
Никто меня здесь не оставит насильно. Зайду, коль уж приехала, и уйду.
На этаже была всего одна дверь. Я нажала кнопку звонка.
Дверь открылась сразу, точно за ней поджидали. Женщина со строгим лицом пригласила войти. Когда я переступила порог, она улыбнулась, будто ждала встречи со мной всю жизнь.
— Доктор сейчас выйдет к вам, подождите в приемной.
Я пошла за ней.
— Вы снимете пальто? — Она сделала движение, словно хотела помочь мне раздеться. — Еще не топят, а камин я недавно включила, и приемная еще не прогрелась.
Я машинально стянула пальто у воротника, где полагалось находиться пуговице.
Было непривычно, что пожилая женщина будет помогать мне снимать пальто,я отрицательно покачала головой.
Обстановка приемной (я бы назвала ее бальным залом) требовала длинного вечернего платья. Я примостилась в одном из кресел.
- Доктор сейчас выйдет, — повторила она и ушла.
Я словно попала в другой мир и не могла привыкнуть: элегантная строгость обстановки, вежливость встретившей меня женщины, неправдоподобно красивый пейзаж за окном — словно на стене висела картина. Я поглубже вдохнула, встала и подошла к окну. Комната выходила не во двор, откуда я пришла, а на противоположную сторону, на озеро.
— Любуетесь озером?
Он вошел неслышно и стоял за моей спиной. Я ожидала увидеть кого-то похожего на дирижера, чародея, на худой конец, ученого-мизантропа, но это был самый обычный человек в белом халате и белой шапочке. Своим видом он напомнил мне, зачем я сюда пришла. Я говорю: «Добрый вечер».
Он говорит быстро; слова разлетаются, как зерна кофе из кофемолки, когда я ее включу и забуду прижать крышку.
Он рад меня видеть, как, впрочем, рад видеть каждого, кто к ним приходит, легко ли я их нашла, не хочу ли снять пальто, впрочем, наверно, не стоит, камин включили недавно и еще холодно — сегодня в районе на три часа отключили отопление; он собирается перебраться ближе к центру, наверно, стоит — там не творят таких безобразий, «как думаете?». «Творят», — говорю и невольно начинаю рассказывать, что там творят. Он слушает внимательно, словно это и впрямь ему интересно. Возможно, это настрой пациента на доверительную волну, наверно, так это называется.
Когда я умолкаю, он вопросительно смотрит на меня. Вероятно, я должна начать. Пора.
Я молчу. Я не могу сказать, зачем я пришла.
Он говорит опять — о пейзаже за окном: чудесное озеро, здесь вообще полно озер, а это — самое живописное, и вид очень красивый — прямо Фердинанд Ходлер, «как думаете? Женевское озеро, вот только гор нет, а в остальном — как на картине».
Мне нечего сказать по поводу Фердинанда Ходлера, тем более — Женевского озера.
Он говорит, что смотреть в окно после тяжелого дня необходимо, снимает напряжение. После длительной операции это лучший отдых для глаз. Он уже вплотную к цели моего визита, а я все молчу, потому он спрашивает сам: «Ринопластика? Блефаропластика?» Я молчу. «Вероятно, это относится не к лицу». Молчание. «У нас огромная практика по имплантации силиконовых приспособлений. Имплантат помещается за тканями груди, чтобы он лег непосредственно на самую большую мышцу…» Он пускается в объяснения и заключает: «…через два месяца ни один мужчина не отличит, что у него под руками имплантат. Правда, это немало стоит», — и он косится на мое старое пальто, с которого в трамвае оторвали пуговицу.
Дальше молчать невозможно.
— Мои несовершенства меня вполне устраивают, — говорю я. — И моих близких тоже.
— Так что же вы хотите?
Я чувствую к нему доверие, к нему и ко всей его лечебнице, которая поначалу так мне не показалась. Надо же когда-то решиться — это стало занимать уже слишком много времени и сил.
— Лицо, — говорю я.
— Лицо? — Он смотрит на меня и улыбается. — Вы имеете в виду пластическую операцию лица и подтяжку кожи? Но, мне кажется, еще рано. Лет через пятнадцать приходите, а сейчас рано.
— Я не говорю о пластической операции. Мне ничего не надо омолаживать, мне надо сделать.
— Скажите, а что я вижу сейчас перед собой, это разве не лицо?
— Нет.
— А что же?
Мне неловко демонстрировать это в такой красивой комнате.
— Может быть нам лучше пройти в кабинет? — спрашиваю я.
— Пойдемте.
Мы выходим в коридор, поворачиваем направо, он открывает дверь, я вхожу. Очень похоже на кабинет стоматолога, только нет бормашины, вместо нее — приспособление с большим зеркалом, свободно передвигающимся по наклонному штативу.
Я замечаю, что до сих пор в пальто, снимаю его и вешаю на крючок. Вынимаю их сумки вату; умывальник рядом, я открываю кран, смачиваю вату и начинаю сильно с нажимом водить по тому, что они называют лицом.
Он смотрит, не отводя глаз, и когда я бросаю испачканную вату в корзинку, бормочет в изумлении:
— Как же, детка, вас так угораздило?
— Это от рождения, — говорю я. — Но и это еще не все.
Я достаю новый клок ваты, в два раза больше первого.
— Как же вы с этим живете? — спрашивает он участливо. — А ваши близкие — у них тоже такое?
— Нет, у них все в порядке, они замечательные — родители, дети, муж, брат…
— А они знают? — он кивает в мою сторону.
— Нет.
— А как же вам удается?
— Я встаю рано, рано-рано, когда все еще спят, привожу себя в порядок, хожу так весь день, а следующим утром начинается все сначала.
— И так каждый день?
— Каждый день. Вы сможете мне помочь?
— Не знаю, что и сказать. Никогда этим не занимался.
— Пожалуйста, я вас очень прошу. Я сразу почувствовала доверие к вам… нет, не сразу, а потом, но это не важно. Если не вы — я больше никому не смогу доверить свое лицо.
Он задумчиво барабанит пальцами по подлокотнику кресла, смотрит на меня, смотрит на свои пальцы и говорит: «Ну, хорошо, я попробую, но это первый случай в моей практике, не могу сказать, что из этого выйдет».
Вышло отлично.
Прошло семь лет.
И вот я снова вхожу в подъезд, только теперь лечебница располагается на двух этажах — втором и третьем. Нет ни вывески, ни таблички — кому надо, сам найдет.
Звонок. Открывает та же женщина с тем же строгим лицом и белозубой улыбкой. Она вроде не только ничуть не состарилась, но даже помолодела. Я прохожу в ту же приемную, только за окном листья деревьев желтые, а не зеленые, как в прошлый раз.
Врач меня узнает сразу.
— Здравствуйте, как вам жилось с вашим лицом эти годы?
Я рассказываю — здорово, просто замечательно; отличную вы мне маску сделали, превосходную.
— Так почему же вы опять у меня?
— Понимаете, доктор, она все так же хороша, но прошло семь лет; время другое, все поменялось: что раньше ценилось, теперь не нужно, что прежде презирали — сегодня все об этом мечтают; понимаете, сейчас носят другие лица, и мне хочется тоже…
— Вы хотите, чтоб я все это снял?!
Я киваю. Не слишком ли много я хочу? Еще обидится — подумаешь, другая мода. Можно и в немодном лице ходить, не без него же.
— Вы понимаете, как это трудно.
Я киваю.
— Это будет стоить очень дорого, не так, как в прошлый раз — сейчас уже прихоть, а не необходимость.
Я опять киваю.
— И учтите — я не смогу дать общий наркоз, как в прошлый раз: маска могла срастись с вами в некоторых местах, я должен знать, где граница, когда буду убирать прежнее.
— Я терпеливая, потерплю.
Он назначает время.
Через неделю я прихожу сразу в кабинет — теперь он этажом ниже, в два раза больше, и из него стеклянная дверь ведет в операционную.
— Нет, вам туда не надо, я же сказал — без наркоза.
Когда он начинает, я едва не кричу от боли. Он говорит:
— Я же предупреждал — будет больно. Терпите.
Весь этот кошмар длится более часа; мне кажется, что я уже не я, а кто-то чужой сидит здесь с лотком в руках.
— Ну вот, детка, молодцом, умница. Еще разок запрокинь голову, последний раз — и все.
Все!!!
Уф…
— А что же теперь вам сделать? Другую маску? Но пройдет семь или восемь лет, а то и пять, мода на лица опять изменится, и вы придете ко мне, чтобы помучиться и выложить за это уйму денег, а через пять лет — и так далее… Как думаете?
Я думаю, что ему выгодно, чтоб клиенты приходили как можно чаще, но поскольку материальная выгода для него стоит после интересов больного, я еще раз убеждаюсь, что он хороший врач. Однако его интересует другое.
— Я просто не вижу другого выхода.
— А он есть. Давайте я сделаю вам несколько лиц — на будущее. Постараемся предвосхитить моду. Ну что? Нравится?
Еще бы не нравилось! О таком и мечтать невозможно. Только поспевай менять лица, и горя себе не знаешь.
Он возился со мной очень долго, но зато когда закончил…
Теперь мне нечего волноваться, что отстану от моды. Как только она меняется, я быстренько надеваю другое лицо (подходящее на сегодня) и хожу с ним, пока не замечаю, что уже пора его сменить, потому что в моду входит другое. Мода меняется быстро. Но мне волноваться нечего — каждый день я могу идти в моду со временем.