И тела изгибы пленили,
И сердца огонь воспылал,
И чувства волною накрыли –
Он против себя весь восстал.
– Он сразу согласился? – поинтересовалась Фрумели, закрывая за собой дверь в каюту, что никак не могло заставить ее подумать о формальных манерах, где противоположному полу оказывается всюду и всегда уважение. В такие невзрачные и незначительные моменты она чувствовала себя повзрослевшей, самостоятельной и независимой от Никеля, который считал необходимым оберегать ее даже от собственной тени, не говоря уже о периодическом рокоте вулкана. Но это теперь в прошлом. На рассвете корабль покинет Механические Земли. Ночь сделала свое обычное дело – помогла юным драконам остаться незамеченными. Настроение было приподнятым настолько, насколько позволяла возможность отбросить прошлое одним опрометчивым поступком, но легким, как парящая среди облаков мечта, в предвкушение встречи с неизведанным, а главное – не в одиночку. – Или ты был очень убедительным? – добавила она с легкой, почти кокетливой улыбкой.
Никель осматривал будущие покои, рассчитанные на их шестидневное плавание, не выказывая ни малейшего недовольства их скромными размерами. Прожив двадцать два сезона среди металлолома и пронзительного букета нефтепродуктов, которым повременно вторил сухой и щекочущий ноздри вулканический пепел, он научился довольствоваться минимумом удобств, что было бесценным при длительных путешествиях. "Хм, развернуться есть где, – подумал Никель и перевел взгляд на несколько набросанных друг на друга пестрых ковра с валяющимися подле них подушками, расшитыми желтыми и красными нитями, с пушистыми метелочками на уголках, – и есть где поспать. Что еще надо?" Однако, нельзя не отметить, что Никель был несколько сбит с толку и восхищен обилием древесины, что окружала его. Деревянный гладкий пол, ступив на который хотелось подольше удержать огрубевшие подушечки лап, привыкших соприкасаться с угловатыми базальтовыми отложениями. Деревянные стены, три из которых украшали изящные канделябры и нелепые полотна с изображением континентальных зеленых просторов, с холмами и пышными лесами, с контрастами вечернего неба и безмятежного моря, рисовавшиеся, скорее всего, на дрожащих коленях какого-нибудь матроса-любителя, чьи руки предпочитали тонкой кисти двухдюймовой толщины канат, а приятно поскрипывающий потолок служил отличной палубой для тех, кто согласился прилежно работать за серебряную монету и держать язык за зубами, что очень полезно, когда на корабль попадала контрабанда или единственный сын властелина Механических Земель с подругой "грязных" кровей.
Занимательная дельце и, должно быть, прибыльное.
Совсем не к месту Никель вспомнил, как он, в очередной раз разругавшись с отцом, предпринял попытку столкнуть железный требушет в лавовую реку, выразив таким образом свой протест против подготовки к войне с континентом. Как потом выяснилось, требушет был не грозным метательным оружием, а чьим-то приданым, причем, совершенно неработоспособным и являющим собой нечто вроде украшения, напоминающего о широте взглядов владелицы. После того, как смех со стороны зрителей, у которых, вероятно, имелся острый нюх на зрелища, рассеялся над Никелем (он окутал его сразу после того, как тот передвинул требушет на несколько ярдов), появился властелин Стаган. Он, величаво постукивая изогнутыми, кое-где недостающими когтями, приблизился к непокорному сыну, ласково потрепал его по шее, несмотря на все попытки того избежать нежеланных и насмешливых прикосновений на публике, и сказал: "А ведь знаешь, ты мог бы мне сразу пояснить, что ради мира и процветания нужно что-то уничтожить".
Никеля словно передернуло от воспоминаний. Он отчетливо помнил, что тогда густо покраснел не от злости, а от стыда. Тогда он уяснил, что этим поступком рассеял по пустыне последние зерна доверия к себе. Его отец мастерски обратил ситуацию в свою пользу, заправив нелепость Никеля красноречием и пытливой философией своей мании величия. Ведь он, в отличие от Никеля, не действовал по ситуации, а следовал согласно своему стратегическому плану, приводящему к войне слов, властвованию лжи, а не звону стальных когтей. Все подготовки к войне были несколько преувеличенными и, откровенно говоря, фальсифицированными, о чем Никель не догадывался, заставая каждого кузнеца Механических Земель за отбиванием шлема или нагрудника. Знал ли он о том, что весь этот спектакль был ради него, торговцев из Брога и редких дозорных властелина Мирдала?
Бедный бунтующий Никель.
Отсюда возникал вопрос, на поиск ответа на который Никеля попыталась побудить Фрумели, свято верившая в его внутренние и пока еще не раскрытые качества лидера: а стоит ли тратить время на отца, который был глухонемым?
Потрясающий глухонемой актер.
Бедная Фрумели, пребывающая в еще большем неведении, чем бунтующий Никель.
– Никель? – Фрумели вытянула мордочку, будто пытаясь уловить причину задумчивости Никеля.
– А? – отозвался он, пристально посмотрев на нее. – Нет, я в порядке, – отмахнулся Никель, решив, что упустил ее вопрос о его всеобщем состоянии.
Фрумели засмеялась. Никель почувствовал себя неловко и грузно опустился на хвост. Проклятый требушет все еще маячил перед глазами, не давая сконцентрироваться на происходящем и слышать голос возлюбленной.
– А о чем ты спросила?
Фрумели села напротив Никеля и повторила вопрос. "Может он все еще думает, что я затаила на него злобу? – подумала Фрумели. – Прошлое, как якорь, тянет его на дно. Надо помочь перерезать канат, чтобы он вновь вздохнул полной грудью. Несчастная и обделенная прошлым драконица не смогла бы этого сделать, а вот Фрумели, возлюбленная Никеля – наверняка".
– Да, согласился, – ответил Никель с насмешливой улыбкой. – Я сперва показал ему мешочек с золотом, а потом выложил причину занятой каюты. Не думаю, что он внимательно слушал, пересчитывая при мне монеты. – Он закончил почти с отвращением, брезгливостью, ставя крест на всем человечестве, склонном к меркантильности.
Тревожный огонек блеснул в глазах Фрумели, и она поспешно бросила взгляд на дверь. Никель поспешил успокоить ее, уже забавляясь тому, что разновидность ее страхов начала обновляться. Это, по крайней мере, было лучше, чем паническое восприятие собственной, искаженной светом масляных ламп, тени.
– Ты думаешь, что через эту дверь должен вломиться мой отец?
Фрумели вернулась к нему с вопросительным видом и пристыженной улыбкой.
– И такое может быть?
Никель рассмеялся своим низким, чрезмерно гулким смехом. Смеяться он уж точно умел как лидер.
– Конечно возможно! – подтвердил он с особой аффектированностью, напрягая бугристые мускулы лап, напоминающих стволы остролистных. Так он добивался от собеседника одобрения его шутливости и излишнего артистизма, который, впрочем, выходил у него не лучше, чем у зарекомендовавшего себя вруном мальчишки. – Он взойдет на корабль и проникнет в эту каюту. Правда, сезонов через десять, когда он удивится окончанию моих протестов. – Никель грузно вздохнул. – Ты сама была свидетельницей его редких визитов, – с острой иронией выделил он слово "визитов". – Сколько раз он заходил ко мне за то время, что ты живешь у меня?
– Кажется, один.
– Один! – воскликнул Никель и нахмурился. – Где это видано, что отец навещает сына, живущего в конце этого же поселения, раз в полтора сезона? – Единственное, что нужно было извлечь Фрумели из посещения властелина Механических Земель, так это то, что ей пришлось трусливо спрятаться, предусмотрительно замаскировав свой естественный запах тройкой-четверкой масляных пятен, беспорядочно нанесенных на тело. Низкокачественное топливо для ламп и изобретения Никеля сработало на славу, и властелин Стаган не почувствовал ее присутствия, находясь всего в нескольких ярдах от той кучи мусора, где Фрумели пришлось перевоплотиться в неудачную работу железнокрылого кузнеца и не дышать. – Вот она – отцовская любовь. Я уж однажды засомневался, что он мой отец. – Он перевел взгляд на масляную лампу, которая едва мерцала, поедая, как подумал Никель, последние остатки масла. – И поступил по-дурацки – рассказал ему об этих сомнениях. Как последний идиот! – Никель снял лампу, зная, что ей требуется заправка. Он ненавидел сломанные, недоделанные и многоразовые вещи, израсходовавшие необходимый ресурс. Ему хотелось устранить это несовершенство в ту же секунду, как он заметил ослабление освещения, недостаточного для того, чтобы хорошо видеть Фрумели, ее глаза и улыбку. Во втором он особенно нуждался, дабы лишний раз убедиться, что она не держит на него зла и уж наверняка ее не посещает мысль об отмщении. – Но... он и тогда посмеялся надо мной, – сказал Никель, ловко управляясь с лампой несмотря на свои с виду мясистые и оснащенные толстыми когтями пальцы. Как оказалось, проблема далеко не в заканчивающемся масле. – Из чего только делают эти паршивые фитили?
Фрумели засмеялась, подумав об канате, который удерживает якорь прошлого. "Прошлое подобно фитилю в масляной лампе, – продолжала она развивать внутри себя тщетно-философскую мысль. – Но если фитиль никуда негодный..."
Никель был готов слушать ее смех хоть каждый день. По двадцать часов в сутки. Может ему удастся искупить свои грехи добротой и шутками...
***
– Сюда! – окликнул Лавер, нырнув за внушительное каменное здание с конусообразной черепичной крышей и искусным резным фасадом. Даже опустившийся на Брог мрак ночи был неспособен упрятать от глаз настоящее произведения искусства – потрясающую резьбу по дереву умелого плотника, нашедшего свое призвание и использующего руки по прямому назначению. – Это здесь, – сказал Лавер, несколько умеряя бег.
Он дышал ровно, чтобы не выдавать свое искреннее волнение. Радость долгожданный встречи была испорчена лишь наполовину, но Лавер знал, что сейчас не самый подходящий момент для проявления бурных чувств, которые он так бережно вынашивал и оберегал с самого момента расставания. Тогда, когда у него были полностью пригодные для полета крылья, встречный горный ветер приглушал их, заслонял и ослаблял, вселяя нелепую уверенность, что так будет лучше для них обоих. Летающий огнедышащий дракон и драконица с одним крылом (Лаверу до сих пор ничего не было известно о ее телепатических способностях). Пожалуй, далеко не самая гармоничная пара с точки зрения физиологической совместимости. Лаверу и не приходило в голову, что его поступок обрек Физалис на сильнейшие, душевные страдания, которые не способны сравниться с привычной в этом мире неспособностью летать.
Физалис, все еще дрожа под яростными ударами совести, неуверенно следовала за Лавером, пытаясь размышлять о том, как будет выкручиваться из сложившейся ситуации. Ее сокрушила вина перед Дэком, на которого она набросилась, как на какого-нибудь беспомощного кролика, сидящего к ней спиной и безбоязненно поедающего траву. Но беда в том, что кролик-то видел нависшую со спины угрожающую тень, но по-прежнему не предпринимал никаких действий, чтобы обезопасить себя. Он простосердечно полагал, что хищник сыт. Он думал, что полный желудок возрождает милосердие. Этот пушистый комок считал, что даже здесь есть место пониманию и солидарности.
Может поэтому он и был кроликом, потому что слишком часто утешал себя туманными надеждами?
Но Физалис была голодна с тех самых пор, как Лавер покинул ее. И никакие кролики, роль которых исполняли властелин Мирдал, Вайзерон, а затем и Дэк не укрощали аппетит Физалис, являя собой пресную пищу из скудной информации. В конце концов, она не смогла питаться недосоленными фактами и непрожаренными интеллектуальными обобщениями, которых было недостаточно, чтобы перевесить чашу природных инстинктов и потаенных чувств, которым Физалис доверяла, по всей видимости, с самого рождения. И не факт, что именно содержимое этой чаши привело ее в Глоун для рискованного путешествия в чужой, неизвестный мир.
Лавер резко остановился, Физалис едва не столкнулась с ним, погрязнув в неутешительных размышлениях. Ее глаза были влажными от слез, но пускаться в бессмысленный плач она не собиралась. Надо было оставить при себе хоть что-нибудь от прежней, сильной и неунывающей Физалис.
– Физалис? – Лавер заглянул в ее глаза (было довольно непросто, так как она отводила измученный взгляд то в одну, то в другую сторону) и жалостливо вздохнул. – Как ты?
Она пожала плечами. Вышло слишком неестественно, будто ее поставили перед глупым выбором за дорожной трапезой: формовочный белый хлеб или подовый.
– Я хотел тебе сказать... – Лавер осекся. Нахлынувшее волнение лишило его нормального голоса, предоставив довольствоваться вполне естественными нотками смущения и нерешительности. Он судорожно выдохнул, пытаясь привести мысли в порядок, разрывающих его голову только одним: "Скажи ей! Ну, скажи ей! Скажи ей сейчас же!" – Физалис... – возобновил он, но вновь утих, чувствуя, что его сердце отбивает так сильно, что, скорее всего, просто лопнет, если он не высвободит из него все то, что готово увидеть свет.
Физалис спасла его, освободив от нерешительности и опасливости получить острый, как стальной кинжал, отрицательный ответ. Она заглянула ему в глаза, и легкая, почти невидимая улыбка заиграла на ее мордочке, говоря Лаверу о том, что испытывает она при столь долгожданной встрече среди темных домов-великанов, на пустой и скудно освещенной парой масляных ламп улице.
– Обними меня, – прошептала Физалис. Крошечная слезинка соскользнула с уголка ее глаза и закончила свой путь на щеке, оставив память о себе в виде блестящего следа.
Один из путей окончен. Вместе со слезой.
Лавер крепко прижал ее к себе, хрупкую, холодную, изголодавшуюся по объятиям возлюбленного. Он полюбил Физалис более двадцати сезонов назад и только теперь решил отдать себя, раскрыться, предавшись нежным чувствам. Как это чудесно – прислушиваться к шепоту своего сердца! Как это прекрасно – возвысить союз двух любящих душ, отбросив скучнейшие проблемы обыденности в сторону! Лавер укутал ее широким, пышущим жаром крылом (он по-прежнему не решался использовать второе, почти полностью скрытое за белой повязкой), отметив, что его грудь глубоко и равномерно вздымалась, соприкасаясь при вдохе с холодными пластинами на ее груди, которым нужно лишь немного внутреннего, рождаемого любовью, тепла, которого с лихвой хватит на обоих.
– Я так и не сказал тебе...
– Молчи, глупый, – шепнула Физалис, положив ему лапы на грудь. – Я тоже тебя люблю.
Лавер еще крепче сжал ее в объятиях. Она обдала облачком горячего воздуха его короткую шею и подняла глаза. Неотразимые изумрудные глаза когда-то пленили Лавера. Все повторилось.
Физалис больше не дрожала и наверняка забыла, что еще несколько минут назад кровожадно шипела едва знакомому человеку в лицо, обагрив свои когти его кровью. Весь реальный мир отступил на шаг назад, освобождая дорогу Лаверу.
Они молчали, прислушиваясь к посторонним голосам, доносившихся с той стороны, откуда они прибыли. Пьяный и все такой же беззаботный смех заглушал всякие намеки на недовольные крики и упреки в адрес всего рода чешуйчатых. Впрочем, это могло только показаться Физалис и Лаверу, ожидающих от людей открытые слова угрозы и излияний насчет справедливости в отношении Дэка. Бедняга пострадавший! А ведь он еще не понимает и даже не догадывается, что защитники разорвут его в клочья гораздо быстрее, чем Физалис. Их надоедливость и "желание только помочь" будет сравнимо с полчищем тли, которая пожирает листья, но при этом помогает деревьям избавиться от лишней тяжести. Какое взаимовыгодное сосуществование! Дерево само знает, когда обзаводиться листьями или сбрасывать их.
Где-то неподалеку трещали сверчки, звезды украсили черную вуаль неба серебром, даря всем, кто не смыкал глаз в столь поздний час, возможность с легкостью ориентироваться и без искусственного освещения, с которым вечно не оберешься проблем: то масло кончилось, то фитиль паршивый.
– Одной проблемой меньше. Точнее – двумя.
Физалис и Лавер одновременно вздрогнули. Голос, который забасил сипловатым, но отчетливым тоном, с выдержкой, как минимум, в полдюжины сотен сезонов, заставил парочку содрогнуться и обратить физиономии в сторону нарушителя блаженного объятия в почти полной тишине и под покровом прохладной ночи. И каково было их удивление увидеть властелина Мирдала в сопровождении Вайзерона и Дэка, уже облачившегося в бледно-серое одеяние и пострадавшего в неравной схватке с драконьими когтями. Через повязку, целиком обхватывающую его костлявую грудь, проглядывало маленькое багровое пятнышко, как напоминание о том, что недавно произошла кровавая потасовка.
– Вы... здесь? – растерянно выдавила из себя Физалис, не высвобождаясь из объятий Лавера, который тоже не намеревался ее отпускать. – Но... зачем? – вырвалось у нее, будто она совсем не была посвящена в планы Отца континента.
Властелин Мирдал уселся на массивный хвост, испещренный шелушащимися впадинками, на месте которых когда-то была крепкая треугольная чешуя, и пробасил со своей пятнадцатифутовой высоты:
– Все готово к отплытию в Механические Земли. – Он погладил украшенный сколотыми наростами подбородок. – На рассвете, – уточнил он и резко, словно вспомнил что-то обидное и оскорбительное, нахмурился. – Ну и навела ты здесь шума, уважаемая Физалис! Не уж-то тебя гложет жажда по обретению врагов? – (Физалис сглотнула, чувствуя себя не лучше узника, приговоренного к повешению.) – Да еще и в незнакомом месте? – Его потрескавшееся надбровье укоризненно приподнялось, заключая в столь незначительной мимике всю глупость, недопустимость и ветреность поступка Физалис.
На самом деле, она обрекла его на финансовые трудности. Неофициальные. И нежелательные. Но отсрочить глобальный конфликт с людьми серебром и золотом куда проще, чем искренними извинениями.
– Я... – промямлила Физалис, но через мгновение ее осенило: – Я была не властна над собой.
– Это уж точно, – пробормотал Дэк, странным образом озаряясь беззлобной улыбкой своих желтых, будто от постоянного и лихорадочного курения, зубов. – Но Лавер подоспел вовремя. – Он глубоко вздохнул, и его лицо дважды искривилось в страдальческой гримасе. Его грудь пульсировала тупой болью, и Дэк не стал этого скрывать под типичным мужеством и незаурядной человеческой выносливостью. – Как ему удалось так быстро отделаться от той вертихвостки... – Он, как озорной мальчишка, прикрыл рукой рот и очень медленно перевел взгляд на Лавера, который, как ни странно, встретил его безо всякого укора. Пожалуй, тот был готов объясниться с Физалис насчет Лиссис, с которой у него, вероятно, ничего не было и быть не могло. – Как?.. – приглушенно вопрошал он через ладонь, совсем не понимая, что только усугубляет свои "дружеские" отношения с Физалис.
Физалис в упор смотрела на Лавера. Вайзерон выбрал подходящее время, чтобы извлечь блокнот и что-то в него внести. Словно он подготовился писать под диктовку все, что Лавер намерен выдавить из себя в качестве оправдания. Он уже не думал о благополучии Физалис; его миссия здесь окончена. Но проклятый поцелуй, подаренный ею в порыве сумасшедшей страсти и как попытка унять боль измученного сердца, не покидал его голову, изнуряя подробностями и возможными толкования опрометчивого поступка.
Мирдал почувствовал (опыт подсказал), что ему следует выложить все необходимое и удалиться. Не стариковское это дело – выслушивать намеки на измены да разногласия влюбленных. Он откашлялся, призывая таким образом всех ко вниманию, и заговорил ровно, четко и без каких либо задержек между предложениями:
– Итак, Физалис. Несмотря на твое недозволительное поведение, ты помогла пролить свет на некоторые вещи. А именно – насколько хрупок наш союз с людьми. Это далеко не единственный случай физических столкновений дракона и человека, но один из самых ярких за последний сезон. Я постараюсь это уладить. – Его помутневшие от возраста радужки глаз блеснули не хуже золотых монет, выложенных на залитую солнцем скамеечку. – Что касается отплытия, то предупреждаю – мы отплываем с первыми лучами солнца. Не задерживайтесь. Корабли уже готовы. – (Физалис с подозрением поморщилась, насторожившись именно при слове "корабли". "Разве мы не уместимся на одном?" – подумала она, мягко высвободившись из объятий Лавера, который только поддержал ее в этом, чувствуя себя донельзя глупо.) – Мы будем представлять интересы континента вместе. Надеюсь, что нам удастся придти к взаимовыгодному соглашению и избежать словесных и уж тем более физических столкновений. – Он покосился на Физалис и впервые за все время, что его лицезрели Физалис, Вайзерон и Лавер, улыбнулся. Несколько насмешливо и надменно. Вероятно, в глубине души поступок Физалис не только принес пользу, финансовые убытки, но и позабавил, напомнив ему о своей молодости, полной впечатлений, происшествий и вздорностей. – Мы непременно оговорим некоторые детали уже на борту корабля. Предстоит утомительный шестидневный путь.
И, отвесив скромный поклон, неспешно удалился. Лавер и Физалис проводили его взглядами, а затем в унисон обратили физиономии на Вайзерона. Усатый интеллектуал продолжал тихонько орудовать угольком в блокноте. Он был настолько увлечен, что не замечал, как двигает губами, изображая особенно значительные для себя буквы и цифры.
А перед его глазами маячила сцена короткого слияния с губами Физалис.
– Вайзерон? – позвала Физалис. – Почему одного корабля недостаточно?
Поцелуй. Короткий, сладострастный, пылкий, горячий... А вокруг – люди, драконы. Пространство извращено и истаскано кислой дробью, поджаренными на жире и зажаренными в собственном соку кушаньями и вонючим потом. Густой, стойкий, почти материальный свет полсотни масляных ламп. Довольный стук деревянных кружек, чье-то некультурное гортанное рокотание с отвратительным запахом перевариваемой пищи. И смех, нелепый смех кругом!..
И их поцелуй. В атмосфере мещанства и шумной обители, где пытаются забыть прошедший день.
– Вайзерон! – Физалис приблизилась к нему, выказывая явную озадаченность его нарочитой глуховатостью. Туманную ревность, что Лавер в ее отсутствие и в день встречи ласкал другую, уничтожило вожделение информацией, необходимой для устранения "отсталости" Физалис от капризов мира. – Выгляни из-за стеллажей с тысячами книг, – иронизировала она и кивком подозвала Лавера. Властелин Мирдал освободил много места, что позволяло сузить круг и сделать беседу более комфортной и раскрепощенной. Однако Дэк предпочел выдержать дистанцию, украдкой следя за каждым передвижением лап однокрылой охотницы, жадной до человеческой плоти. Словно в одобрение его предусмотрительному решению, в груди легонько кольнуло, заставив Дэка болезненно вздернуть уголком рта.
– Только не говори, – сказал Лавер, обращаясь к Вайзерону, – что и тебя придется вернуть к реальности толчком в бок.
Вайзерон захлопнул блокнот и поднял голову.
– Зачем ты это сделала?
Физалис поежилась, чувствуя, как кровь мгновенно приливает к щекам. Ей захотелось буквально испариться. Исчезнуть. Провалиться под землю.
– Ты о чем? – спросила она, изображая туго соображающую, но, разумеется, зная, что он подразумевает. Тем не менее, она решила не сходить со стези лицедейства, пытаясь сбить с толку и Лавера. – Я же говорю, что не владела...
– Я о поцелуе.
– ...собой, – довершила Физалис, боясь пошевелить даже хохолком, который сигнализировал о малейшем изменении в настроении обладательницы. "Но он ведь тоже не скучал, – нахлынуло изнутри уязвленное самолюбие. – Развлекался тут с какой-то профурсеткой, пел ей о своей искренней любви, исследовал ее тело!.."
Лавер был готов выказать свое возмущение, но в последний момент, когда уже приметил на мордочке Физалис проступающие признаки гнева, решил ограничиться виноватым вздохом и отвести взгляд в сторону. Ему не было известно всех подробностей и сейчас, когда он находился с родственной, постепенно воссоединяющейся душой в нескольких футах, он не решился рассыпаться в дурацких упреках, которые легко могли сделать из них врагов.
Недостаток информации и спешка порождали чудовищные последствия, которые, как скрученную "косичкой" проволоку, сложно выправить без специальных инструментов.
– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – В изумрудных глазах Физалис разгорались бурлящая злость и досада. – Может тебе стоит определиться с выбором? – сардонически осведомилась она, не стесняясь обнажать острые, как бритвы, мелкие зубы.
– Я могу помочь.
Спектакль радовал обилием комизма и неожиданностей. Темный силуэт, которому принадлежали слова, произнесенные звоном хрусталя, почти певуче, с неким наслаждением произношения гласных, убивающих любые надежды на карьеру педантичного оратора, через несколько мгновений превратился белоснежную, как только что снятые сливки, драконицу с неотразимыми перьевыми крыльями, подобными пушистому инею на веточках, которые она, по всей видимости, от природы не могла компактно сложить или прижать к бокам; они были невероятно длинными и формой чем-то напоминали чаячьи. Два кремово-белых рога и торчащие по сторонам, как у филина, удлиненные перья добавляли остроносой мордочке с узенькими ноздрями некую изысканность и излучаемую гордость за свою полученную от природы весьма привлекательную внешность.
Физалис презрительно покосилась на презентабельную гостью и фыркнула.
– Кто там еще остался за кулисами? – ядовито огласила свою позицию она. Теперь-то Физалис могла себе позволить быть сильной. И метать, как молнии, злую иронию. – Быть может, там есть еще одна, которая переплюнет этот помпезный подснежник в вилянии ягодицами?
Лиссис буквально расплылась в обаятельной и мягкосердечной улыбке, сочтя за комплимент ее колкость . Она грациозно опустилась на хвост рядом с Дэком и, подмигнув ему, заговорила:
– Здравствуй, Дэк. На что сегодня похожа твоя жизнь? – сказала она с интонацией, будто виделась и общалась с ним не меньше, чем он с Лавером.
Дэк воспроизвел на лице неистовое удивление и, беззвучно посмаковав незаменимую в таких делах гласную "о", рассмеялся.
– Уж на клубничный джем никак не похожа. – Он осторожно коснулся груди ладонью и резко убрал ее. Недостаточно прошло времени, чтобы совершить этот трюк без напоминающей боли, оставленной не одной парой когтей. – Я бы даже сказал, что она сегодня и вовсе не напоминает что-либо съестное! – Он залился еще веселее и беззаботней, будто действительно говорил о еде.
"Кажется, – подумала Физалис, – он слегка того... Ах вот почему я не смогла прочесть его мысли!" Физалис стоило большого труда сохранить неприязненное выражение мордочки, адресованное визитерше.
– Мне очень жаль, – сказала Лиссис с проступающей в голосе искренностью. Она допустила, что он поранился каким-нибудь из садовых инструментов или неудачно сорвался с фруктового дерева, когда обирал верхние плоды. – Но могло быть и хуже, если бы ты, например, ввязался в драку с драконом...
Дэк пустился во вторую волну небрежного, практически каркающего смеха, радуясь не столько невероятному стечению обстоятельств, а неведению белой подруги. Лиссис, в свою очередь, лишь вопросительно подняла надбровья; длинные филинские перья, как минимум, на дюйм оказались выше, выполняя ту же функцию, что и чувствительный хохолок Физалис.
– Всячески стараюсь избегать таких... заварушек! – сквозь смех промямлил Дэк, покосившись на Физалис. – Но меня ведь так и тянет!
Лиссис оказалась куда разумнее и догадливее, чем подумала, а затем и сделала молниеносные выводы Физалис, и перевела взгляд на потенциальную зачинщицу. Возможно, она осудила бесконтрольное нападение Физалис, но вслух лишь сказала, стараясь быть вежливой и доброжелательной:
– Вы были голодны? – поинтересовалась она, не смотря на сморщившуюся от злости Физалис и обращаясь скорее к Лаверу. – Вы прибыли из Глоуна совершенно без денег?
"Странно, – подумал Лавер, – но она мне напоминает..." – Он медленно, почти с воровской осторожностью обратил взгляд на Физалис, как на хранителя правопорядка, который только и ждал один из утвердительных знаков, что это и есть тот пресловутый, разыскиваемый вор.
– Да, – сквозь зубы процедила Физалис, – я была голодна. И вам лучше не становится между мной и пищей.
Улыбка Дэка испарилась быстрее капли воды, сброшенной на раскаленный противень. Теперь он знал, что эта сардоническая перестрелка могла запросто перерасти в противостояние когтей, что доказывала его обмотанная грудь, напоминающая о шутках в трактире при каждом более-менее глубоком вдохе. Вот сейчас он был готов к тому, чтобы бежать. Кому это нужно – повторять такую ошибку дважды?
Вайзерон встрял в беседу так же неожиданно, как огородился от реального мира мгновениями, подаренными Физалис, пробовавшей искать утешение в подручных средствах. Он даже поднял лапу, призывая всех ко вниманию, будто собирался обнадежить дракониц бессмысленностью их дележа Лавера на две ровные (или почти ровные) части. Интеллектуальные способности Вайзерона восстали из пепла, в который их обратила в трактире Физалис, наполнились, поднялись и оттеснили все чувства и инстинкты на дальний рубеж, где их не увидят, пожалуй, до самой смерти. Или...
– Будь честен, Лавер, – сказал он и, спустив пенсне с переносицы, продолжил ровным, бесстрастным голосом, коим обычно поучают будущих хранителей знаний, решивших посвятить свою жизнь заучиванию чьих-нибудь малоизвестных и невыпущенных в широкую массу трудов: – Поцелуй Физалис можно рассматривать как безрассудную попытку приглушить страдания, которые особенно обострились, когда мы шагнули за ворота Брога. Я пытался понять это самостоятельно, пока, так сказать, сам не соприкоснулся с проблемой. – (Физалис сменила гнев на милость и принялась довольно робко улыбаться, поражаясь остроте живого, но холодного ума усатого спутника, его взвешенности и рассудительности. Его монотонный голос помог ей быстро смягчиться.) – То же самое можно сказать и о Лавере. Он действовал похожим образом...
– Избегая любых телесных контактов со мной, – вставила Лиссис, лукаво улыбаясь и не стесняясь вычищать языком переднюю лапу. – Ему нет равных по поиску причин, почему он не должен задерживаться на свидании более пяти минут. – Она глянула на Физалис. – Вам не о чем беспокоиться.
Физалис удосужилась только сейчас обратить внимание, что Лавер сидит рядом с ней, изображает безучастность и избегает любого движения другим крылом, перемотанным жесткими на вид лоскутами ткани. "Еще будет время, – подумала она. – Будут целых шесть дней".
Послышались тяжелые шаги и глухое постукивание массивных когтей по камню. Они нарастали и сопровождались шуршанием чешуи. Из темноты возник, чуть не задев плечом масляную лампу, резко озарившую нарушителя умиротворенной беседы, выставляя напоказ достопочтенную грудь, лапы, а затем и тусклые обеспокоенные глаза властелина Мирдала. Он дышал тяжело и сбито, и, по своему обыкновению, тащил массивный хвост по земле.
– Вайзерон, – сказал он, – я нуждаюсь в твоем совете. Голова уже совсем не та, что сезонов триста назад. – Он попытался одарить всех улыбкой, но усталость не дала этого сделать. Возможно, что он воспользовался крыльями, чтобы еще более не утомлять себя ходьбой от пристани, расположенной почти в полумиле от города да еще и в низине. Но полеты давались его возрасту не легко. – Наедине, – добавил он, пресекая попытки Физалис, уже раскрывшей рот, чтобы возразить.
Вайзерон услужливо кивнул и, вернув блокнот и угольный "карандаш" на прежнее место, последовал за пепельным великаном. Протяженность неширокой безлюдной улицы позволяла никуда не сворачивать. Они удалились буквально на две дюжины шагов, измеряемых щедрой поступью властелина Мирдала. Разумеется, недостаточно для того, чтобы пропасть из поля зрения, но приемлемо для ведения разговора, недосягаемого для острого слуха Физалис, которая, впрочем, и не собиралась подслушивать.
– Ну вот, – сказала Физалис с наигранной грустью, – занавес можно опускать.
Лиссис закончила с облизыванием лапы и посмотрела в сторону двух важных фигур, которые, судя по громогласному бормотанию Отца континента, что-то бурно обсуждали. Несмотря на это, ей казалось, что им удастся придти к согласию и что проблемы вокруг них, как по хлопку в ладоши, перестанут существовать. "Сам советник властелина Мирдала, – подумала Лиссис. – Чудесная получится партия".
– Лавер, – кокетливо спросила она. – Этот разнокрылый красавец с шикарными усами не занят?
Лавер поднял голову, удивляясь, ее стремительной смене вкусов и еще больше поражаюсь тому, почему она решила расспросить о Вайзероне именно его. Откуда-то издалека донесся хохот и тут же утих, словно у весельчака остановилось от напряжения сердце.
– Ну, в общем-то, нет. Почему бы тебе его самой не расспросить? – сказал Лавер и, решив отдать дань своей старой доброй способности иронизировать и острить, глянул на возлюбленную. – Почему бы тебе не расспросить об этом Физалис?
Физалис угрожающе облизнулась, адресовав это явно не Лаверу. "Пернатая профурсетка", – подумала она. – Она как что-то многоразовое – удобна в использовании".
– Он выглядит очень занятым и деловитым, – сказала Лиссис, не обращая никакого внимания на оскалившуюся Физалис. – Я не хочу спугнуть его своей прямолинейностью.
– С Лавером вы тоже были настолько деликатны? – язвительно вставила Физалис.
– Нет. Но ему каждый раз удавалось сбежать под каким-нибудь предлогом. И я получала удовольствие всякий раз, как он заливался краской и пытался отсрочить наше слияние в страстном поцелуе, – сказала Лиссис, посмаковав назло Физалис последнее словечко.
– Вам не кажется, что вы слишком откровенны при моем присутствии? – Физалис была оскорблена нахальностью и еще больше разозлена спокойствием, с коим будущий белоснежный клубок ниток извлекал из себя тщеславие.
– Если вы благоразумны, то наверняка сдержите свои когти там, где им самое место, – сказала Лиссис, расплываясь в ничем не обременяющей улыбке. Ее узконосая, но полнощекая мордочка с самого момента встречи озарялась спектром эмоций от легкой жантильной улыбки до лучезарной. – Вот с кем вам не мешало бы поговорить, несмотря на блистательный и взвешенный ум усатого красавца, так это с Лавером.
Лавер невольно сглотнул, встретившись со смеющимися глазами закадычного друга Дэка.
***
– Вы найдете для меня минутку? – попросила Лиссис, приближаясь к Вайзерону. Она остановилась, когда тот в неловком испуге сделал шаг назад, чтобы избежать соприкосновения с ее влажным, аккуратненьким, словно ненастоящим и сделанным из пластики мастером своего дела, носом с узенькими каплеобразными ноздрями, забавно расширяющимися при каждом вдохе. – Уверяю, я не стесню вас своим присутствием, – добавила она, как бы формально извиняясь за свою вульгарность и настойчивость.
– Да, конечно, – сказал Вайзерон, неуверенно нащупывая почву под лапами и подумывая о том, каким нелегким выдался подходящий к концу денек.
– Вы не заняты?
– Нет, – холодно отрезал Вайзерон, словно вопрос был должен глубоко оскорбить его память о немногочисленных связях с противоположным полом, которые завершились еще на стадии поверхностного общения. Вайзерон искал в драконицах ум и проницательность, принося все теплое и порожденное природными, практически первичными инстинктами и глубокими чувствами, на которые есть огромный спрос в повседневности, как на какое-нибудь бесполезное зелье от тревог или депрессии, в жертву. Не находя в прекрасных созданиях малейшего намека на собственную копию, он, по холодному вежливо распрощавшись, уходил, лишив потенциальный объект обожания четкого и правдивого ответа, боясь, что может обидеть своими заявлениями об отсутствии качеств, которые он ищет. – Пока еще нет, – сказал Вайзерон, будто оправдываясь за свое интеллектуальное одиночество.
– Я так и знала, – промурлыкала Лиссис, смотря ему исключительно в глаза. – Может, вы позволите мне исправить эту ошибку?
Вайзерона ни с того ни с сего одолело возмущение. Он нахмурился, став серьезным и, отбросив всякий скептицизм, подкрепленный его вечным участием в строительстве истины из предположений и проверенных теорий, фыркнул.
– Чего вы добиваетесь?
– Вас, – расплылась она в страстной, почти обезумевшей от похоти улыбке. Она подалась вперед, и Вайзерону пришлось поспешно отступить еще на шаг. Открыв глаза после очередной провальной попытки припасть к чьим-нибудь губам, Лиссис засмеялась, ощущая странное чувство победоносности и торжества.
– Вам не кажется это неправильным? – продолжал Вайзерон холодно атаковать остротой своего живого ума, хотя и чувствовал, что здесь ему не победить.
– Чтобы у каждого дракона была пара? – ловко отпарировала Лиссис, приподняв надбровье.
– Нет, я не об этом. Я о вашей запущенной фамильярности. – Он поправил пенсне, что далось ему далеко не просто, чтобы случайно не коснуться ее мордочки или груди, которую она нарочно выпячивала, уж слишком переигрывая с желанием ему понравиться. – Не уж-то вам все равно, с кем скоротать вечер или ночь, а затем убить следующий день на поиски безнравственного удовольствия, целью которого является наслаждение и возможность обладать чьим-нибудь телом? Вы видите определенность своих дегустаций, когда дело касается далеко не еды? Вы понимаете, что в один прекрасный момент потеряете к подобному образу жизни всякий интерес и задумаетесь, что прежние плотские утехи не доставляют никакого наслаждения?
Лиссис чарующе полурасправила крылья и улыбнулась. Кокетливое моргание попыталось вывести Вайзерона из строя и пробить не один слой коконообразного мира усатого сосредоточения разумности и неопровержимой логики, не намеренного вот так легко проникнуться желанием что-либо менять в своем устоявшемся библиотечном порядке.
– Это многим нравится, – поведала она. – Но не многим я оказывала такую честь.
– Значит, я должен дорожить вашей вульгарностью?
– Да, – почти с детской прозорливостью кивнула она. – Это показало бы вас с лучшей стороны.
Вайзерон поймал себя на том, что улыбается ей в ответ. Несколько сухо и по-прежнему сдержанно, но выражая таким образом знак симпатии ее манере разговаривать и тонкому, почти нераспознаваемому глумлению над ним.
– Тогда откройтесь мне, если кроме глаз и тела вам есть что открывать.
Лиссис рассмеялась.
– Вы ведь не часто шутите? – осведомилась она. – А зря. Вы очень забавны. И получается у вас неплохо, если учесть еще и то, как вы улыбаетесь.
– Я не шучу. – Вайзерон поспешил согнать со своей физии дарственную улыбку.
– Ну, хорошо, – послушно согласилась она, если ее томный вздох можно было назвать послушанием. – Я расскажу вам о своих гнусных намерениях, раз вы так брезгливо относитесь к телесной красоте. – Лиссис нарочито изобразила на мордочке смущенность. – Вы знамениты, я прекрасна. Мы неплохо дополняем друг друга. – ("Прекрасная партия, – быстро подумала Лиссис. – Кроме того, он неплох собой. Как же ему идут эти длинные усы! Так и хочется их погладить".) – Нам выгодно быть вместе. Нам есть что брать и отдавать друг другу.
Вайзерон не просто не скрыл своего удивления – он приоткрыл рот. Сидящий перед ним очаровательный субъект не вписывался в рамки стандартных злоумышленников, которые никогда не раскрывались и не раскаивались перед исполнением своих намерений. Какой из лицемеров способен на столь отчаянный шаг и стать объектом презрения, рассказав о своих бесчестных планах тому, кому хотел навредить?
Только идиот. Или один из самых отчаянных игроков.
– Вам не кажется, что о таком следует умалчивать? – ухмыльнулся Вайзерон. – Вы не считаете это безрассудным ходом?
– Нет. – И невинно улыбнулась.
Вайзерон не знал, что ответить. Его принципы о четком разграничении нравственности и безнравственности были готовы рухнуть, если бы Лиссис привела несколько весомых доводов о своей прямолинейности. Но Лиссис – даже если и могла это сделать – решила не утруждать себя. Теория для нее была как храм, в который она приходила потанцевать и повеселиться, а к концу гуляния было необходимо решить, вернется ли сюда за этим завтра.
Она – порождение современности. Противоречивое создание. Безупречное оружие.
– Странно, – прервала она тишину и глубокую задумчивость Вайзерона, который смотрел в сторону, куда ушли Физалис и Лавер коротать ночь в уединении, – что вы сразу не ответили отказом. Я вам все-таки нравлюсь?
Вайзерон озадаченно глянул на нее.
– Я вас десять минут знаю.
– Этого недостаточно? – Она предприняла очередную попытку приблизиться.
– Я предпочитаю вести беседу на более комфортной дистанции.
Лиссис вздохнула, изображая святую мученицу.
– Понимаете, мне не хочется лишний раз подсаживаться, чувствуя неуверенность в следующей попытке. Либо я сразу заполучу, что хочу, либо удалюсь один единственный раз.
– С Лавером было так же? – не без толики иронии уточнил Вайзерон.
– Нет, с ним я оказалась понастойчивей.
– Пошли против себя?
– Да, – подтвердила она, соблазнительно облизнув верхнюю губу. – Как и сейчас.