Моим детям, и детям моих близких.
Мы с Аркадием молча брели по мертвой деревне.
Вообще-то, в деревне было несколько жилых домов, и правильнее было бы сказать «по умирающей». Но мы шли по мертвой деревне.
В брошенных домах за стеклами окон висели занавески, словно грим покойников. Но не было тропок. Тропок к крылечкам. Даже намека. Особенно удручала крапива перед ступеньками.
Было еще только утро, а на обед был назначен отъезд. И мы прощались со странным и случайным полустанком нашей жизни.
Дома проплывали мимо с немым укором, обволакивая щемящим чувством не исполненного, неведомого долга. Какого такого долга ? ...
Но укор имел основание.
Мы не просто прогуливались и прощались - у нас был еще черный умысел. Умысел обобрать мертвецов. Это не просто. На это надо решиться.
И мы решились. В сомнениях.
Маленький домишко, под тронутой временем дощатой крышей, как кепка чуть сдвинутой набок, беззащитно смотрел нам в глаза.
Замка не было.
Внутри - запах давно ушедшей жизни.
Появилось желание стать индейцем – и попросить прощения у духа дома.
Дома нельзя бросать пустыми, когда умирают хозяева. В дом должна войти новая жизнь - и тогда старый дух дома уходит.
В горнице, налево – русская печь с лежанкой. Направо – высокая, заправленная покрывалом, высокая, двуспальная кровать, украшенная металлическими шариками. Прямо, у стены – большой обеденный стол. Стульев не было. Видимо их забрали на чьи-нибудь поминки, да и оставили там.
В красном углу избы, на полочке, стояли иконки, а перед ними в жестянке - свечной огарок.
Впоследствии, когда однажды студентки театрального училища на одной из вечеринок устроили поэтический турнир на тему горящей свечи, это воспоминание вдохновило меня на экспромт.
Огарок гнусный, угасанья
извечный образ роковой,
свидетель страстного лобзанья,
ты скоро гроб осветишь мой!
Меня подвергли обструкции, обвинив в плагиате – и игра развалилась, т.к. я не называл настоящего автора.
Иконы были ненастоящие. Это были цветные репродукции, наклеенные на картон.
Аркадий с разочарованием брал их. Рассматривал. И ставил на место.
За одной из картонных икон оказалась небольшая, темная, настоящая икона – цель нашей сомнительной миссии.
Сегодня, рано утром, когда все стали собираться к отъезду, Алик Тимошук, открыв свой чемодан, поразил нас его содержимым. Большой чемодан наполовину был заполнен иконами.
На наш вопрос, зачем тебе это? Он ответил: Дураки, каждая стоит больше стипендии, а если повезет – много больше.
Родители Алика умерли, и он жил один в доставшейся ему в результате дележа малюсенькой однокомнатной квартире с печным отоплением. Такие квартиры давали одиноким дворникам. Алик всегда был весел и остроумен. Может быть, даже чуть-чуть излишне весел. Он привлек мое внимание после одной из первых лекций в большой аудитории. Выходя в последних рядах, он вслед уходящему шумному табору, очень громко проскандировал: Свободу пенису Теодоракиса!
Никто не обернулся. В то время у всех на слуху был лозунг «Свободу Микису Теодоракису». Речь шла об арестованном греческом певце, борце за свободу, и очень популярном в Союзе.
Пошли, тоже посмотрим, предложил мне Блинцовский. Его, точно, интересовали не деньги.
Аркадий забрал найденную икону, и мы вышли. Ни при входе, ни выходя, мы не перекрестились. Индейцы!
В других избах мы ничего не нашли. Только пустые полочки с лампадками.
…
После возращения с уборки картофеля, спустя некоторое время, Аркадий позвал меня в Вознесенский Печорский Монастырь.
Когда мы пришли, служба уже началась. После её окончания образовалась очередь из желающих причаститься. Я тоже дернулся к очереди, но Аркадий приостановил. Это только для истинно верующих и соблюдающих.
Я не ощущал себя истинно верующим, тем более никаких ритуалов не соблюдал, и мы вышли.
Я плохо переношу стояние на месте, а тут обратил внимание, что простоял почти два часа, и понял это только при выходе, причем, совершенно не чувствуя усталости.
Окружение как бы приобрело нереальную легкость и полупрозрачность – маня нас к познанию другого, приоткрывающегося доброго мира.
Нижний Новгород. Октябрь 2015г.