«Я никогда не умру, просто стану другой: радугою-дугой, листиком на ветру» Эти слова мама прошептала Женьке на ушко давно-давно, когда девочке было лет шесть. Тогда мама долго-долго лежала сначала в одной больнице, потом в другой, и как-то раз Женька услышала, как папа сказал кому-то по телефону: «Сына потерял, теперь жену теряю». Про какого сына шла речь Женька не поняла, а вот про маму очень даже поняла. И когда мама вернулась домой, уже без большого живота, бледная и худая, Женька первым делом кинулась к ней с вопросом: «Мамочка, ты ведь теперь не умрёшь?» Тогда-то мама и пообещала, что никогда… И вот, не сдержала обещания. Через пятнадцать лет ушла. Оставила на прощание неровно исписанный тетрадный листок и вылетела в тонкое верёвочное оконце, мгновенно захлопнувшееся на шее. О чём она думала? Навряд ли о том, что станет радугой…
Почему Женька вспомнила мамины слова из салатно-зелёного детства теперь, стоя в окружении одетых в чёрное людей у свежей могилы? Тихий и теплый октябрьский день соответствовал настроению: небо будто специально прикрылось лёгкой кисеёй облаков, пригасив собственную яркость и сияние солнца. Время от времени, под слабым дуновением ветра с деревьев слетали жухлые листья, с лёгким шорохом соприкасаясь с землёй. «Вот так же и мама, - с тоской думала Женька. - Как листик на ветру: потрепыхалась на одной из ветвей дерева жизни и слетела. Только не вниз, а вверх – к солнцу, к Богу, в которого не верила. Ему, должно быть, всё равно – верит человек или нет. Главное, чтоб жил по совести, никому не делал зла. Мама была такая. Бог, если он есть, обязательно примет её. Несмотря на...» Комок подкатил к горлу и застрял намертво. Втянув открытым ртом побольше воздуха, Женька протолкнула ком обратно.
Сама Женька не знала, верит или нет. Несомненно, для неё существовала некая всемогущая сила, создавшая этот прекрасный, такой гармоничный мир, где всё настолько взаимосвязано, что стоит выпасть одному звену и разлетится вся цепочка мироздания. А как называется эта сила – не так важно. Вот человеческий мир несовершенен, всё в нём не по-божески, а часто даже не по-человечески, но ведь тоже имеет свою логику. И то, что мамы больше нет вполне логично. Последнее время её болезнь обострилась. Но чтобы вот так?
Подошёл отец, обнял за плечи:
- Пора идти, Женёк.
Женька вздрогнула, оглянулась: народ начал расходиться.
- Пап, ты иди. Я ещё побуду. Попозже на трамвае до кафе доберусь.
- Хорошо. Не задерживайся. Поминки через полчаса.
- Я помню. Не волнуйся, иди.
Он ушёл. Быстро, не оборачиваясь. Женька проводила глазами высокую стройную фигуру, увидела через прутья кладбищенской ограды, как он сел в машину, как отъехал вслед за другими.
«Ну вот, мамочка, теперь мы вдвоём».
Девушка присела на скамейку у соседней могилы и уставилась на свежий холмик, вернее, на завалившие его венки. Тётушка настояла поставить крест. Деревянный. С табличкой: «Соколова-Свиридова Анастасия Васильевна. 08.03.1968-10.10.2010» И старое фото, когда мама была молодой, здоровой, счастливой.
Крест, табличка, фото. Так теперь выглядит мама.
- Ты не думай, я часто буду приходить, - сказала Женька тихо. – Я тебе всё-всё рассказывать буду. Ну, может не всё. Может, только то, что тебя порадует. Когда ты была, мы почти не разговаривали. Твои тревоги казались надуманными, плодом богатой фантазии. Шизофрения не смертельная болезнь. Разве можно было подумать, что ты это всерьёз? Когда упрекала отца, казалось — просто слова. Чтобы внимание к себе привлечь. Прости меня, пожалуйста. Я бы всё своё внимание отдавала только тебе одной, если бы знала, как тебе одиноко!»
В кармане завибрировал телефон. Женька машинально достала, посмотрела, сказала тихо:
- Пора. Люди ждут. Я скоро приду. Пока.
Тяжело вздохнула, встала и побрела к выходу. Почувствовала на лице влагу. Слёзы? Дождь. Небо посерело, отяжелело и прохудилось. Слёз почему-то не было. Будто душу заморозило, слёзы превратились в лёд и застряли в глазах. Колется и не проливается. В глазах колется, в груди, даже в животе.
- Слыхала, двадцать один дочке-то, - долетело из-за спины. - Да и сама молодая была.
- Кажись, руки на себя наложила.
- Грех-то какой!
- И не говори!
Женька круто развернулась, подошла к двум бабкам в воротах с бумажными цветами. Они испуганно замолчали, как воришки, пойманные с поличным. После затянувшегося молчания одна из цветочниц услужливо пропела стоящей истуканом и сверлящей их глазами Женьке:
- Цветочков желаете?
В лице девушки что-то дрогнуло, пробежалось волной. Она судорожно вдохнула, махнула рукой, словно прогоняя наваждение, побежала к остановке и запрыгнула в трамвай. Старухи переглянулись, пожали плечами и проводили взглядами лязгнувший на повороте вагон.
В кафе, как водится в таких случаях, покойную поминали добрыми словами. Про болезнь никто не заикнулся. И про то, что сама...
Женька смотрела, как все едят, пьют и не понимала, как им может лезть кусок в горло. Даже тётке, маминой сестре. Даже отцу. Почти двадцать лет вместе прожили. Мама совсем недавно сказала, что он не родной. Да и не сказала бы, наверное, но родители с полгода назад начали часто ссориться. Тогда же и мамина болезнь обострилась. Когда телефон звонил, мама вздрагивала, как от выстрела. Иногда брала трубку, иногда нет. Когда брала, не разговаривала. Молча слушала, то бледнела, то краснела. Замыкалась в себе, ни с кем не хотела говорить, а потом истерила. Женька тогда ещё думала, что у мамы ухажёр завёлся, и она боится, что узнает отец. Маму можно было понять: муж целыми днями на работе, даже в выходные, а она всё время одна. Понять можно было, но принять? Женька демонстративно делала вид, что личные дела матери её не касаются. Родители сами должны разобраться. Вот и разобрались...
Девушка искоса взглянула на отца. Он сидел прямой и суровый. Часто вздыхал, взгляд от тарелки не поднимал. Медленно жевал, рассеянно отвечал, когда к нему обращались. Моложавый, подтянутый, никогда сорок пять не дашь. Красный платок в нагрудном кармане. Чёрное ему идёт. Похож на раненого ворона.
Мама тоже красивая была: высокая, стройная, по плечам — вьющиеся волосы цвета конского каштана, глаза серые, всегда немного удивлённые, будто спрашивают: кто ты, добрый человек? Что у тебя за душой – запечатанная кубышка с монетами или трепетный огонь любви? Да, у мамы был именно такой взгляд. И мыслила она по-особому: разговаривала с животными и даже вещами. Всё для неё живое было. Доктор говорил — это из-за болезни. Но и Женька уверена: многое из того, что считается неодушевлённым, на самом деле имеет душу. Только, повзрослев, она не обсуждала с мамой своё мироощущение. Отец всегда говорил: жизнь не сказка и надо исходить из реалий. Хотелось походить на отца — успешного, уверенного в себе. А фантазёрка мама казалась слабой и сама понимала это. Всегда сомневалась в себе.
Женька зажмурилась от сильной рези в глазах. Слёзы-льдинки царапали: никто не поддерживал маму, никто не понимал. Дочь то в универе, то с друзьями-подружками, то с книжкой. У мужа работа на первом месте. А как иначе – своя фирма, вся бухгалтерия на нём. Есть ещё один соучредитель, но когда оба не на работе, то где-нибудь в неформальной обстановке отдыхают. Без жён, разумеется. Бизнес есть бизнес. Мама научила Женьку уважать всё, что делает отец. А совсем недавно подошла и сказала неожиданное:
- Енечка, давай поговорим?
Женька – неисправимая книгоманка: раздражается, когда вырывают из мира, в который погрузилась, поселилась и стала участвовать, наравне с героями. Она отложила книжку и недовольно откликнулась:
- Что-то случилось?
- Почему случилось. Просто так поговорим. Ты уже совсем взрослая, а ведёшь себя, как маленькая принцесса в сказочном дворце. Как будто счастье само собой устроится. К сожалению, жизнь не сказка.
Женька вспомнила, как насторожилась, услышав от мамы выражение отца:
- Ты о чём?
- О том, что всякое может случиться, а ты жизни совсем не знаешь. Случись что со мной, как жить будешь?
- У меня ещё отец есть, - беззаботно отмахнулась тогда Женька. Вроде как пошутила, дура бессердечная!
Лицо девушки исказила гримаса стыда и боли, но никто этого не заметил.
- Енечка, я хочу сказать тебе кое-что. Понимаешь, твой отец… Он, как бы… Он, конечно, очень любит тебя, но…
- Мам, хватит уже тянуть! Что случилось то?
- Дело в том, что твой папа тебе не родной! – выпалила мать.
Женька аж подскочила:
- Мам, ты чего?
- Ты имеешь право знать правду. Мало ли что. Тебе всего два годика было, когда мы с Петей поженились.
- А что раньше молчала? И где мой родной отец?
- Енечка, мы недолго встречались, молодые совсем были, глупые. Влюбились, он в армию ушёл и не вернулся. Он же детдомовский. Что-то с кем-то не поделил. Вроде как несчастный случай. А раньше не говорила, так травмировать не хотела. И папа не хотел, чтоб ты знала. Но теперь я решила сказать.
Женька вспомнила, как обескуражено посмотрела на мать. Как та отвела взгляд и виновато пробормотала:
- Прости, если что не так.
И торопливо вышла из комнаты дочери.
А теперь вот – из жизни. Наверное, тогда нужно было остановить. А три дня назад, возможно, что-то исправить…
Женька судорожно вздохнула, обвела взглядом зал. Друзья семьи и родственники жевали, переговаривались всё оживлённее, гул голосов в ушах мешал сосредоточиться на важном.
Да, это было вскоре после крупной размолвки родителей. Женька не знала причины их ссоры, всё случилось без неё. Ни мать, ни отец не обсуждали при Женьке своих отношений, никто никого не обвинял. Просто не разговаривали друг с другом. А Женька как-то и не вникала – поссорились, помирятся. Они, и правда, потом помирились, но с мамой вскоре случился рецидив и её чуть не положили в психушку. Ограничились, правда, психологом. Как бы лёгкая форма, авось пройдёт. Оказалось - не прошло.
- Женя, скажешь что-нибудь? – шепнул отец.
Она сморщилась и замотала головой.
- Ладно-ладно, сиди спокойно, нет, так нет. Ты бы хоть поплакала, говорят, легче бывает.
Сам отец, как и Женька, не проронил ни слезинки. Ему некогда выказывать чувства – надо организовать похороны, поминки, за всем проследить и снова за работу. Вот и Женьку обещал взять к себе, когда учёбу закончит. У него одна из бухгалтерш скоро на пенсию выходит.
«Господи, о чём я думаю!»
Холодные подрагивающие пальцы Женьки накрыла большая тёплая ладонь.
- Женёк, поехали домой?
Выпавшая вилка звякнула о тарелку, в которой так и осталась лежать развороченная горка кутьи. В помещении кафе было пусто, хотя в гардеробе ещё толкались люди. Женька молча встала и поплелась за отцом.
Да, за отцом. Она всё равно его любила. Правда, как-то вгорячах, когда отец взялся воспитывать при маме, Женька выдала: «Нечего меня учить, ты мне никто!» Он тогда побледнел, нахмурился и, помолчав, сказал: «Ты такая же сумасшедшая, как мать!» Ушёл из дома, хлопнув дверью. А они с мамой остались, придавленные каждая своим чувством вины. Женька почти сразу позвонила и извинилась. Сказала, что ей всё равно и любит. Он простил, но ночевать домой не пришёл.
А психолог прямо таки поселился у них. Мама без него уже шагу не могла ступить. Пила успокоительное, занималась йогой и медитацией. Но всё равно заговаривалась. Настроение менялось мгновенно от безмятежно-спокойного до слезливо-истерического. Отец почти перестал приходить домой. Да и Женька избегала встреч с матерью. Даже когда у той было хорошее настроение. А вдруг опять психанёт? Да и с книжкой, по-любому, интереснее. Особенно, если фэнтези. Другая реальность, глобальные проблемы. Где каждый, даже самый недотёпистый и слабый, может стать героем и спасти свой мир. Где есть волшебство и чудеса. Не то, что здесь: разговоры о деньгах, о быте и кто кому чего должен. Подружки мечтают не о любви, а о богатстве. Знакомые парни не о подвигах, а о дорогих машинах и тоже о богатстве. Вместо любви секс. Сама Женька вообще ни о чём не мечтала. Жила как живётся.
Родители не напрасно беспокоились: дочь считала, что только в своём пространстве можно себе позволить быть собой. Главное, не пускать посторонних, тех, кто не поймёт и обсмеёт. Не показать своих слабостей, не раскрыть своих тайн. Потому и близких друзей у Женьки не было. Так — знакомые, чтобы время весело провести. Девчонки и парни тянулись к ней: Женька много чего знала, умела интересно рассказать, придумать что-то необычное. Да и всяких новомодных безделушек имела немало — отец бизнесмен дочку баловал. Можно было не суетиться о будущем, знала — не пропадёт. Было желание — развлекалась с друзьями-подружками, не было — читала. Родной дом и семья служили панцирем — надёжно, незыблемо и внешне. А она — внутри. Казалось, так будет всегда. И вот теперь...
«Мамочка, как же тебе было плохо!» - неподъёмное чувство безысходности сжало Женьку и, пока ехали домой, пока умывалась на автомате и укладывалась спать, казалось, что в следующий миг задохнётся, сплющится. Но заснула сразу и спала без сновидений. Утром пошла на занятия, отец на работу. Жизнь не закончилась. Только тяжесть так и осталась. И лёд в глазах и в груди.
Через месяц после похорон отец, пряча глаза, сказал, что Женька взрослый человек и должна попробовать жить самостоятельно. Поэтому он купил ей квартиру и пока дочь учится, будет давать деньги. А когда получит диплом, место бухгалтера в его фирме Женьке обеспечено. Только условие поставил – чтобы не было разговоров и не баламутить коллектив, они сделают вид, что незнакомы. Женька возьмёт фамилию матери, отец будет приходить к дочке в гости и всё у неё будет по-взрослому.
- Тебе пора устраивать личную жизнь, хватит в облаках витать, - сказал он. – Ты ещё ни с одним парнем по-настоящему не встречалась. Гляди, потом поздно будет. Принцев теперь не делают, на простых людей посматривай. Не обрекай себя, как Ася, на одиночество. Нельзя замыкаться в себе, мир вокруг тоже по-своему хорош.
Он ободряюще похлопал дочь по плечу. Женька безразлично кивнула:
- Как скажешь. В смысле – жить одна согласна. И фамилию сменю. Пусть будет как память о маме. Только это не она себя на одиночество обрекла, а мы её.
Отец как-то слишком тяжело вздохнул и больше к этой теме не возвращался.
Женька и правда, ещё ни разу не влюблялась так, чтоб земля ушла из-под ног. Чтоб свет клином. А по-другому не хотела. Да и тоска по маме морозила сердце, не давая шансов тем, кому девушка нравилась. Кто бы мог подумать, что потеря окажется столь болезненной. Может потому, что Женька была похожа на мать не только внешне, хотя ростом поменьше, глаза чёрные, волосы светлые, но и характером. Жёстче, прямолинейнее. А внутренний мир так же хрупок и уязвим. Только после ухода матери Женька стала лучше понимать её. Вернее, не лучше, а просто — понимать: добровольный отказ от своих интересов в угоду любимому, во благо семьи. Одиночество: недопонимание мужа, человека делового и вечно занятого; пренебрежение взрослеющей дочки. Ни поговорить, ни помолчать с любимыми маме не удавалось. Почему прозрение наступает, когда уже поздно что-либо менять? Говорят, время лечит. Но время – понятие относительное. Может растягиваться до бесконечности, может превратиться в мгновение. Для Женьки время остановилось. Но не в прекрасности своей, а в пустоте. Женька чувствовала себя маленьким листочком на ветке дерева, в гуще других, таких же. Когда-нибудь все облетят, но пока за другими света не видно. Так, мерцает где-то, и, может быть, увидеть его возможно, только оторвавшись от ветки.
Незаметно пролетела осень, после неё запорошила снегами, застудила морозами, а потом стёрлась зима, ненадолго оставив грязные пеньки нерастаявших сугробов. В начале весны отец помог переделать документы, и Женька пришла к нему в фирму. А вскоре всё поняла: и причину разлада в семье, и отстранённость отца. Оказалось всё до безобразия просто. Безобразие звали Антонина Петухова – всего на пять лет старше Женьки, рослая, фигуристая, с красивым лицом и пустыми глазами. Простая, как три рубля. Но в ней жила тайна. Не в голове, не в сердце – в животе. Тайна уже заметная и всем известная. Но – всё равно тайна.
Пока Женька доучивалась, ей было не до общения с отцом. Он несколько раз приходил, пытался поговорить по душам. Но раньше постоянно что-то мешало. А теперь уже и не хотелось разговаривать с ним. Называть отцом. Даже про себя. Любовь сменилась жгучей обидой. За себя, за маму. Что такое любовь? У каждого своё определение. Для Женьки это — забота, доверие, уважение. До некоторых пор так было у них в семье. В своем затянувшемся подростковом эгоизме Женька не смогла распознать, что в её дом, в её панцирь проникла ложь. Когда, доучиваясь, начала жить самостоятельно, действительность представлялась относительно безобидной, вялотекущей. А оказалось, за пределами Женькиного внимания жизнь бурлит, вспениваясь и завихряясь. С первых же дней на работе бросилась в глаза тщательно скрываемая одной стороной и выпячиваемая другой пена отношений Петуховой и отчима. Потом стали заметны завихрения гордыни его так называемой гражданской жены. Несколько месяцев Женька наблюдала, что такое любовь для Петуховой. Оказалось – обладание избранным предметом. Тонька из шкурки выпрыгивала, давая всем понять, что она теперь чуть ли не хозяйка на фирме, её слово может казнить и миловать. А отчим ничего не хотел замечать. При нём Тонька становилась мурчащей кошечкой. Женьку сразу невзлюбила, почуяв какую-то связь между новенькой и любимым. Так и норовила поддеть по поводу и без. Женька отвечала тихим презрением. Петуховой скоро рожать. Кто отец будущего ребёнка – козе понятно. Женька уговаривала себя, что ей всё равно. Отчим, он и есть отчим. Раскусив, что к чему, она сопоставила телефонные звонки, вгонявшие маму в состояние невменяемости, ссоры родителей и частое отсутствие дома отца. Видя каждый день торжествующую виновницу своего горя, невольно наливалась тихой злостью. Нет, о мести не думала, зрело желание уволиться, забыть и отчима, и Петухову. Начать жить самой, как и советовали в своё время родители. Женька даже резюме разослала и теперь ждала откуда-нибудь ответа. Было противно и смешно видеть, как Тонька ревнует главбуха к ней, Женьке. Одно слово – дура!
В июне пришёл положительный ответ на резюме. Женька накатала заявление об увольнении, даже не поинтересовавшись толком, куда пойдёт, не думая, что может не пройти собеседование. Лишь бы подальше от всего этого бреда. Утром отнесла в отдел кадров, и стало как-то спокойнее. Пришла в бухгалтерию, села на своё место.
Рабочий день начинался как обычно: девчонки включали компьютеры, прихорашивались, рылись в сумочках. Всего в бухгалтерии было пять человек, включая Женьку и Петухову и не считая главбуха. Все – молодые, у каждой – какая-то своя личная жизнь, совершенно не интересовавшая Женьку. Трое из них сейчас перебрасывались последними новостями, изредка поглядывая на Петухову и Соколову. Петухова деловито полировала ногти, посматривая на дверь в коридор. Соколова не обращала ни на кого внимания, с кислым видом рассматривая бумаги перед собой. Как всегда: нахмуренные брови, изредка – тяжёлый взгляд чёрных глаз.
Хлопнула дверь, на мгновение наступила тишина, потом раздался разнобой девичьих голосов:
- Здравствуйте, Пётр Иванович!
- Доброе утро, коллеги!
Отчим, кивая на ходу каждой, степенно прошёл к двери с табличкой «Главный бухгалтер Свиридов П.И.» Минуя Женьку, едва заметно улыбнулся ей уголками глаз, кончиками губ. Блеснула седина на висках. «Кобель старый» - презрительно подумала девушка и собралась погрузиться в работу, как вдруг у стола возникла объёмистая фигура Петуховой.
- Ты, тихушница! - прошипела Антонина. – На шефа глаз положила? Вижу, как он на тебя пялится. Даже не мечтай!
И, закрепляя свои слова, Петухова взяла пластиковую папку-скоросшиватель с несколькими счетами внутри и с силой шлёпнула ею по столу. Женька замерла, искоса глянула по сторонам: девчонки смолкли, затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. Внутри у Женьки всё сжалось. «Наглая, лицемерная гадина! Да, с мамой было тяжело, но что он в этой нашёл?» Женька опустила глаза, сжала кулаки, с силой надавив ими на стол, сказала глухо:
- Уйди.
- Это я уйди? – повысила голос Петухова. – Это ты, мелкая шлюшка, сейчас вылетишь отсюда!
Всё, что так долго копилось в душе Женьки горючей смесью обиды и необратимости потери вдруг прорвалось наружу:
- Я шлюшка? Не-ет, это ты грязная подстилка!
Кровь, ударив в голову, снесла все обещания отчиму о неразглашении семейных отношений. Не помня себя, Женька схватила первое, что попалось под руку - ту самую папку и наотмашь хлестнула по торчащей перед лицом Тонькиной выпуклости. Петухова взвыла, посерела, согнулась, одной рукой схватилась за живот, другой облокотилась на стол. А Женька, задыхаясь от ярости, отшвырнула папку, вскочила и начала бить Антонину ладонями по щекам.
- Это из-за тебя мамы не стало! – орала она, срываясь на визг. - На чужом горе решила своё счастье выстроить? Получай, дрянь!
Тонька, уже двумя руками держась за живот и открыв рот на вдохе, начала медленно сползать на пол. А Женька, чувствуя, как пылает лицо, как грохочет сердце, понимала, что делает что-то ужасное, но не могла остановиться. Перед глазами плыло синее перекошенное лицо матери, верёвка на вывернутой шее, рябили буквы записки: «доча прости ты выросла ему я больше не нужна». Вставала картина похорон, где, как теперь казалось, отчим старательно делал вид, будто скорбит. А через месяц после смерти жены убрал из дома падчерицу, чтобы привести новую жену. Наверняка, это чтобы загладить вину, два месяца держал у себя вакантное место, пока Женька заканчивала универ. А после каждый день одно и то же: сначала фальшивая полуулыбка дочери, дальше, по ходу к кабинету, искренняя – Тоньке!
- Вот тебе, вот!
Остолбеневшие поначалу девчонки схватили, оттащили Женьку, в то время как из кабинета выскочил отчим и подхватил медленно оседающую на пол Петухову:
- Тонечка, милая!
Повернулся к Женьке:
- Как ты могла? Как ты могла!
И снова Тоньке:
- Потерпи, моя хорошая, потерпи немножко.
У Женьки перехватило дыхание, свело брови, до боли сжались челюсти: отец говорил с Петуховой, как когда-то с ней, когда она была совсем маленькая и болела – тихо, баюкающе. И смотрел так же: ласково, с нежностью.
Подняв голову, главбух резко скомандовал девчонкам:
- Что стоите, вызывайте скорую! Быстро!
Они, отпустив Женьку, суетливо бросились каждая к своему мобильнику.
- Дурёхи, вот городской на столе! – прорычал главбух.
И тихо, с упрёком – Женьке:
- Я растил тебя, как родную! Но это – мой ребёнок! Понимаешь – мой! Твоя мама не могла... Я думал, вы познакомитесь, подружитесь…
Женька жадно ловила раздувающимися ноздрями воздух. «Не могла! Да она заболела после того, как потеряла второго ребёнка! Вашего, общего!»
- Предатель! Мама из-за тебя! И – из-за этой, - процедила она сквозь стиснутые зубы и выскочила за дверь, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Оказавшись на свежем воздухе, Женька немного отдышалась, забежала во дворик, забилась в угол и вдруг разрыдалась, не сдерживаясь, не стесняясь, не думая ни о чём. Сотрясаясь всем телом, всхлипывая и подвывая, она отмахнулась от участия какого-то сердобольного прохожего, изливая слезами всё, что накопилось за долгие месяцы затаившегося горя. Немного успокоившись, девушка присела на скамейку внутри двора. В голове прояснилось и стало безумно стыдно за свою выходку. «Истеричка несчастная! Избила беременную женщину. Жуть! Отец, конечно, хорош. Нельзя было поговорить, объясниться с обеими? Ни ей, ни мне ничего не сказал. Может она не такая и плохая. С мамой всё-таки было непросто. Я бы поняла. Наверное. А так, додумала невесть что». И следующая мысль – нет, не мог отец поговорить. Она не дала ни малейшего шанса. Женька тяжело вздохнула – нет, и слушать бы не стала. Отец стал отчимом, она старалась отторгнуть его из сердца. Не получилось. «Я называла его папой. Он любил меня как родную. И право имеет воспитывать кровных детей. Тонька стерва, так ведь от меня никто не требует любить её. Папа. Он имеет право. Надо извиниться».
Сразу стало легче. Почему так долго не было этих спасительных слёз, смывших, растопивших застарелый лёд? Даже тяжесть отпустила, разжала свои железобетонные объятия. Маму не вернёшь, а отец единственный родной человек. «Решено – вечером пойду и попрошу прощения!»
Женька вышла из дворика и увидела как в машину «Скорой помощи» садится доктор. Антонины не было. «Значит, с Петуховой всё в порядке, - вздохнула с облегчением. – Случись что, никогда бы себе не простила!» Но на работу вернуться не смогла. Слишком свежо и стыдно. Да и вообще, считай, уже уволилась.
Темнело, когда она пришла к родному дому. Ветер трепал листву высоких яблонь за забором, гнал по небу тяжёлые тучи. «Сейчас начнётся гроза, - беззаботно подумала Женька, нажимая кнопку звонка, - Ничего, останусь ночевать. Хватит уже воевать». Охранник узнал, впустил в калитку без вопросов. Огромный белый алабай, поскуливая, кинулся к сетке вольера.
- Малыш, соскучился? – голос Женьки дрогнул. – Я тоже!
Она просунула пальцы сквозь сетку, почувствовала прикосновение холодного мокрого носа, шершавость и жар языка.
- Я сейчас вернусь, Мальчик, - зашептала растроганно. – Сейчас, всё исправлю и вернусь. Всё будет хорошо, вот увидишь!
Женька проскочила по знакомой тропинке к крыльцу и вдруг услышала из приоткрытого окна громкий голос Антонины:
- Ты должен её уволить! Или она или я!
- Антош, не горячись, - голос отца спокоен, но Женька слишком хорошо знала оттенки этого голоса. – Женя моя дочь и я люблю вас обеих.
- У тебя скоро будет сын! К тому же, насколько я поняла сегодня, она тебе не родная!
Женька прислонилась спиной к стене. Значит, он не сказал Тоньке, что воспитывал не родную дочь! И говорит, что любит. Отец. Волна горячей нежности накрыла девушку, но крики Антонины тут же сгладили этот прилив:
- Это надо же! Не сказать мне, что принял дочь! Я-то думала, что ты новую подружку нашёл!
- Перестань, Тоня! Как ты можешь так думать обо мне? Если не верить человеку, как с ним жить?
- Ой-ой-ой! Кто бы говорил! – насмешливо и цинично отозвалась Антонина. – Жена вон тебе верила и что?
- Тоня!
- Что Тоня! Если бы не я, ты бы до сих пор…
Женька замерла. Внутри дома повисла тишина – душная, густая, как воздух перед грозой.
- Что ты сейчас сказала? – прохрипел отец.
- А что я сказала? – Тонька видимо решила, что лучшая защита – нападение и пошла в атаку.
- Да, я звонила ей! Я тоже хочу счастья! Я тебя люблю и хочу быть женой, а не любовницей!
- Ты понимаешь, что говоришь? – отец говорил как-то медленно, с трудом выплёвывая слова. – Так Женька была права! Это ты убила Асю! А я-то думал, что у неё необоснованные приступы ревности!
- Ты дурак? Необоснованные! Сам гуляет налево, а у жены необоснованная ревность! Ха-ха-ха! Да любая баба за версту измену чует! А у твоей бывшей вообще была повышенная чувствительность! Стоило только подтолкнуть! Несколько звонков и ты мой! Иначе бы до сих пор мучилась – я кто или право имею?
У Женьки похолодели пальцы рук, в голове застучали тысячи молоточков. Несколько звонков! Право имеет? Да Женька в ванную комнату на первом этаже родительского дома с тех пор ни разу не зашла. Не только потому, что боялась воспоминаний: как в тот вечер нашла мать висящей на трубе, как снимали вдвоём с психологом. Он только в туалет да в ванную пациентку без сопровождения отпускал. Себя в случившемся винил. А Женька — себя.
Как сквозь вату донёсся глухой голос отца:
- … Я бы признал ребёнка. Помогал во всём.
- Нет, ты точно дурак! Да мне нужно всё, понимаешь? Всё! Скоро у тебя родится сын, забудь уже старую жизнь.
Короткая тишина и тихое:
- Я не верю тебе. Может это и не мой ребёнок. Ты мне лгала!
- А ты весь такой честный!
И вдруг тонкий испуганный взвизг:
- Петя, Петруша! Нет! Господи, пожалуйста, нет! Скорая, ради всего святого, быстрее! Адрес…
Женька сползла по стене – отказали ноги. Уши заложило. Щекам стало мокро. Ветер бросил в лицо оторванный листок. Холодный кружок прилип к губам, запечатав крик. В вольере завыл Мальчик.